Врата в Сатурн

© Борис Батыршин

«…А теперь давайте заглянем в более отдалённое будущее.

Лично я вообще не могу понять, почему астронавты мечтают попасть в межзвёздное пространство.

В ракете ведь будет страшная теснота.

Да и в питании придётся себя сильно урезать.»

Дж. Форман, Из сборника «Физики продолжают шутить».

«То, что казалось несбыточным на протяжении веков, что вчера было лишь дерзновенной мечтой, сегодня становится реальной задачей, а завтра – свершением»

С. П. Королёв

«В космосе ничего не пропадает».

Станислав Лем

Часть первая. «Та-та-та, та-та-та, Мы везём с собой кота…»

Не устаю удивляться, как быстро в этом мире доводятся до конца начинания, на которые в оставленной мной реальности потребовались бы годы. Но факт есть факт: «Заря» готова и ждёт экипаж, в составе которого значусь и я, Алексей Геннадьевич Монахов. Корабль всего три дня, как прибыл на лунную орбиту – своим ходом, отстыковавшись от достроечного пирса орбитальной верфи «Китти Хок». Это перегон был задуман, как испытательный – за два дня перелёта инженеры непрерывно гоняли тестовые программы, возились с наладками бортового оборудования – и теперь готовы передать нам корабль в полной исправности и готовности. Ну а мы, первый его экипаж, уже две недели не вылезаем из аудиторий Центра Подготовки, где нам объясняли, что план полёта отныне перевёрнут с ног на голову – и разбираться нам с этим придётся уже на борту, по пути к цели.

Незадолго до отправления на орбиту нас всех развезли по домам – отдыхать, готовиться, прощаться с семьями. И вот я стою в прихожей квартиры на улице Крупской, дом восемнадцать и не могу оторвать глаз от стрелок настенных часов, отсчитывающих последние мои минуты в родном доме…

Жить с собакой – это здорово, это замечательно. Весело, порой шумно, особенно когда пушистое счастье начинает ни с того ни с сего гавкать с балкона на окружающий мир – и мило-уютно-щенячно. Но в жизни с собакой есть один момент, который буквально бьёт тебя под дых, без замаха, на противоходе. Это случается каждый раз, и ничего нельзя с этим сделать – ни подстраховаться, ни привыкнуть.

Самое сложное с собакой – это уходить из дома.

Даже с такой, как у меня солнечно-золотистой, понятливой Маленькой Собаченькой, которая разве что человечьим голосом не говорит – да и то, подозреваю, ленится. Собираешься вот так в прихожей – а она тихонько выцокивает когтями по коридорной плитке, садится рядом так, чтобы не мешать, – и смотрит. Молча.

Эта ушастая поганка просто смотрит тебе в душу, слегка наклонив головёнку, и в этом взгляде без всякой коробочки-смыслоуловителя – все видно. Весь спектр эмоций навсегда, навечно бросаемого живого существа.

«…ты же… когда-нибудь… вернешься, да?..»

И молчит. И лишь когда закроешь дверь, пойдешь к лифту – будет скулить. И напрасно мама будет плясать вокруг неё с кусочком сыра – слопает, облизнётся и продолжит. Тихо, жалобно. Обреченно.

И ничего этой лохматой вымогательнице не скажешь. Сама все понимает. Обычно ты знаешь, что вернешься через час или через день, и даже улыбаешься на прощание – мол, не дрейфь, Собаченька, все будет и очень скоро…

Обычно – но только не сегодня. Да она ведь знает, куда я отправляюсь – сама была там и не раз, а потому иллюзий в этой ушастой головёнке нет. Потому что я отбываю надолго. В космос. А её, прошедшую специальную подготовку, владелицу единственного в мире специального собачьего скафандра, обладательницу полудюжины титулов вроде «первая собака на Луне», «первая собака на орбитальной станции» «собака-рекордсменка по времени пребывания в космосе» и прочее – не беру. Оставляю на дне гравитационного колодца. Надолго.

Вердикт ветеринаров окончателен и обжалованью не подлежит: длительное пребывание в условиях пониженной силы тяжести губительно сказывается на собачьих суставах. Они у ретриверов вообще слабое место, а тут усугубилось, добавило болячек, так что, ещё один визит на орбиту – и обратно зверюга вернётся уже инвалидом. На Земле же суставы со временем придут в порядок – особенно если собака будет получать положенную долю физических нагрузок. Ну, с этим как раз проблем не будет: дед, отправляясь на охоту, каждый раз берёт её с собой, да и здесь, в Москве, хватает и парков, и собачьих площадок с таким же, как она, хвостатыми хулиганьём.

Стрелки еле ползут. Вот-вот из раскрытого окна раздастся требовательный гудок – серебристая, «Юность» с эмблемой Проекта на борту торопит замешкавшегося пассажира. Чемодан – пижонский, на колёсиках и с выдвижной ручкой, украшенный той же эмблемой – стоит у двери, а на мордахе у Маленькой Собаченьки вся печаль хвостато-ушастого племени. У меня – тоже. Грустный момент, даже когда знаешь, что все будет хорошо и вернёшься, дайте только срок. Но, положа руку на сердце – могу ли я сейчас пообещать это с полной уверенностью? И неважно кому – золотистому чуду, что тоскливо смотрит на меня сейчас, маме, которая предпочла уйти в комнату, чтобы я не видел её слёз, или отцу, ожидающему меня внизу? Нет, а потому – не буду даже и пытаться. Просто потреплю собаку по лохматой башке, крикну «мам, я пошёл!» – словно вышел на четверть часа в соседний магазин – и аккуратно прикрою за собой дверь.

«Юность» прощально квакнула клаксоном и зашуршала шинами в сторону улицы Крупской. Я поискал взглядом наши окна, помахал рукой маме – вон она, у окошка, с платком у глаз. Отец деликатно отвернулся и делает вид, что изучает последний номер «Науки и жизни»… Я устроился поудобнее и стал вспоминать разговор, состоявшийся два с половиной месяца назад – и неожиданно перевернувший наши планы без преувеличения, с ног на голову.

– С постройкой корабля возникли непредвиденные сложности. Мы пока не стали объявлять официально, но вам, разумеется, следует знать.

После еженедельного семинара для будущих членов экипажа «Зари», отец нагнал нас – меня, Юльку и Юрку-Кащея – в холле конференц-корпуса и пригласил к себе в кабинет, на третий этаж нового здания Центра Подготовки. Там нас уже ждали. Кто именно, спросите? Конечно же, тот, кто обычно и доносит до нас все главные новости, так или иначе связанные с Проектом. Увы, далеко не всегда приятные.

Я никак не отреагировал на сообщение, лишь покосился на Юльку. Отец ещё вчера рассказал мне всё, взяв слово пока молчать – и не приведи Бог, она догадается, что я был в курсе и не поделился! А ведь запросто, она словно мысли мои читает.

Но нет, обошлось. Юлька даже не посмотрела в мою сторону, только прерывисто вздохнула. А вот Юрка-Кащей не сумел сдержать эмоций – вскочил, едва не опрокинув кресло.

– Но, как же так, Евгений Петрович? Уже ведь трижды сдвигали! А вдруг они там, на «Лагранже», не дождутся? Из последних сил ведь держатся ребята!

– Ну, этого мы точно не знаем. – И.О.О. пожал плечами – Связь со станцией удаётся установить крайне редко и буквально на считанные секунды, видимо, их внешняя антенна получила при прыжке повреждение. Всё, что нам пока известно – что неделю назад все были живы и полны оптимизма.

– А что им ещё остаётся? – буркнул Кащей. – Вот сообщите, что спасательная экспедиция опять откладывается – посмотрю, куда денется их оптимизм.

– Потому-то мы ничего сообщать и не будем. А вам, Юрий, я бы посоветовал думать, что говорите… хотя бы иногда.

– В чём именно сложности? – подала голос Юлька. – Что-то случилось с обитаемым модулем?

Ясно, подумал я, слухи уже дошли. Ну конечно, происшествие такого масштаба при всём желании не скроешь…

– Именно… – кивнул И.О.О. – При буксировке готовой конструкции для стыковки с двигательно-энергетическим модулем пилоты буксировщиков допустили ошибку, в результате которой произошло столкновение с находившимся рядом орбитальным контейнеровозом. ДЭМ не пострадал, а вот жилого бублика больше нет – его обломки до сих пор собирают в окружающем пространстве. Так что, увы, эту часть работы придётся начинать заново.

– Полгода, минимум… – добавил отец. – К счастью, на орбитальной верфи есть дублирующие узлы, а то бы и ещё дольше…

Известие было по-настоящему скверным. Горстка людей, которые застряли на станции «Лагранж», заброшенной в невообразимую даль магией «звёздного обруча», таинственного инопланетного артефакта, каким-то чудом сумела продержаться почти год. И далеко не факт, что они протянут ещё полгода в ожидании помощи с Земли… которая то ли придёт, то ли опять запоздает.

Пока Юлька с Кащеем засыпали И.О.О. и отца вопросами об обстоятельствах аварии, я отмалчивался, рассматривая висящее на стене схематичное изображение корабля. Он слегка напоминал «Звездолёт, Аннигиляционный, Релятивистский, Ядерный» из любимого фильма: та же пара реакторных колонн, крылышки-пилоны с сигарами тахионных торпед – разве что, вместо зеркал-отражателей на корме красуется брусок двигательного отсека. Но главное, бросающееся в глаза отличие в «бублике» жилого модуля, установленного не плашмя, как у хрестоматийной «Зари», а в поперечной плоскости – предполагается, что он будет вращаться, создавая искусственное тяготение в половину земного, как на большинстве орбитальных станций.

Рядом со схемой корабля на стене висела большая художественно исполненная цветная фотография малой орбитальной станции «Герман Титов». Станции этого типа недавно начали производить серийно и размещать в околоземном и окололунном пространстве – насколько мне известно, к настоящему моменту на орбите таких уже три. Они представляют из себя обычные трёхслойные «бублики» – машинерия «космического батута» во внутреннем слое, вращающийся средний, с жилыми и рабочими отсеками, и неподвижный внешний, служебный. Размерами станции этого класса почти вдвое уступают хорошо знакомому мне «Гагарину» или окололунной «Звезде КЭЦ» – их тахионное зеркало способно пропускать сравнительно небольшие объекты, вроде пассажирских лихтеров типа «орбитальных автобусов» или стандартных контейнеров с помощью текущее снабжается вся орбитальная группировка. Конечно, крупные грузы вроде частей конструкций космических кораблей и орбитальных станций в уменьшенные «батуты» не пролезут – но для станций подобного типа, по сути, типовых модулей, которые можно переоборудовать для самых разных научных, производственных, даже туристических целей, этого и не требуется.

Подпись под фотографией сообщала, что данная станция, четвёртая в серии, носящая название «Валентина Терешкова», полностью смонтирована и готова принять «население» в составе тридцати человек. Рядом, столбиком перечислялись основные параметры – рабочий диаметр «батута», диаметр внешнего, служебного кольца, масса покоя и рабочий объём. Я дважды пробежал эти числа и нашёл на соседнем плакате данные жилого «бублика» «Зари». Конечно я, как и все присутствующие в кабинете, знал их назубок, и мог отбарабанить, даже проснувшись посреди ночи – но ведь не мешает лишний раз убедиться, верно?

– Евгений Петрович, а зачем нам дожидаться, когда будет готов новый обитаемый модуль?

– Простите, Алексей, что вы имеете в виду? – И.О.О. посмотрел на меня с удивлением.

Я покосился на колонки цифр. Да, всё верно!

– Именно то, о чём спросил. По сути, что нам нужно? Жилой комплекс, желательно, с искусственным тяготением, то есть построенный по схеме «вращающийся тор». Такой вот, как эта станция.

И показал на плакат с «Терешковой».

– Она уже на орбите, не так далеко от орбитальной верфи «Китти Хок», если я не ошибаюсь?

Теперь на меня уставились все, кто был в кабинете.

– Я что предлагаю: буксируем туда станцию, специалисты «Китти-хока» дорабатывают внешнее её кольцо, чтобы можно было пристыковать его к реакторным колоннам «Зари» – ну, как в звездолёте, из фильма, боком, – и получаем не просто готовый жилой модуль, но и «космический батут» в придачу! Мощностей бортовых реакторов с избытком хватит для его работы, а мы сможем попробовать использовать «батут» возле Сатурна!

В кабинете стало очень тихо. Нет – ОЧЕНЬ тихо. И.О.О. переводил взгляд с плакатов на меня и обратно – вид у него был слегка ошарашенный. Юрка-Кащей показывал мне оттопыренный вверх большой палец, Юлька неслышно шевелила губами – видимо, что-то подсчитывала.

– А что, может и получиться… – заговорил отец. – Насколько я помню, на служебном кольце станции имеется причал для орбитальных транспортных средств и ещё один, для грузовых контейнеров – вот их и можно переоборудовать, работы сведутся к установке несущих конструкций и секций обшивки.

– Молодчина, Лёха! – Юрка-Кащей хлопнул ладонью по подлокотнику. – Это за месяц-полтора можно сделать, не больше!

– На «Китти-Хоке» сейчас пустует главный достроечный причал… – сообщил И.О.О. Он уже справился с эмоциями – взгляд заострился, сосредоточился, пальцы правой руки забарабанили по столешнице. – Давайте-ка сделаем перерыв, друзья мои, надо кое-что уточнить. А вообще – толковая мысль, Алексей. И как мы сами до такого не додумались?

Я, как и большинство моих ровесников, вырос на теле- и газетных репортажах, в которых отбытие космонавтов было обставлено согласно отработанному ритуалу: здесь и просмотр «Белого солнца пустыни», и обязательный предполётный медосмотр, и рукопожатия с провожающими экипаж Особо Важными Персонами в генеральских папахах и ЦеКовских каракулевых «пирожках», и даже непременное справление малой нужды на колесо автобуса, везущего экипаж к стартовому комплексу. А здесь – буднично, просто, ничего лишнего, авиаперелёты, и те порой сопровождаются большими хлопотами! Автобус подвёз нас к небольшому зданию у основания «батута», массивной, метров тридцати в поперечнике, тороидальной конструкции, водружённой на шесть стальных пилонов. В домике нас развели по индивидуальным кабинкам, где полагалось облачиться в гермокостюмы – этот этап подготовки к орбитальному путешествию оставался неизменным. Свой персональный «Скворец» я привёз с собой; на переодевание я потратил минут пять, присоединил к плечевым разъёмам кабель и шланг, идущие от чемоданчика жизнеобеспечения, и вместе с остальными пассажирами направился к выходу.

На выходе не оказалось даже простейших рамок-металлоискателей – впрочем, их и в аэропортах сейчас нет, разгул терроризма ещё не наступил и, даст Бог, никогда и не наступит. Мы по очереди предъявили полётные документы – и проследовали дальше, в гостеприимно распахнутый люк орбитального лихтера, стоявшего на круглой металлической площадке точно под центром «батута». Люк с чавканьем захлопнулся, отрезая нас от окружающего мира; пассажиры расселись по креслам. Молодой человек в униформе «Международных Орбитальных Сообщений» (есть уже и такая организация!) прошёлся между креслами, проверяя пристяжные ремни, после чего – отбарабанил стандартный текст о перегрузках на старте, времени перелёта и предстоящей на финальном его этапе невесомости. На спинке стоящего впереди кресла, вспыхнул и замигал сменяющимися зелёными цифирками экранчик, ещё один, покрупнее, вспыхнул под потолком салона – обратный отсчёт перед стартом начался!

Запуск крупногабаритных тяжёлых грузов на орбиту до сих пор сопровождаются эффектными пиротехническими шоу: «полезная нагрузка» поднимается на огненных столбах срабатывающих твердотопливных бустеров и устремляется сквозь вспыхнувшее в плоскости «батута» тахионное зеркало. Конечно, это не более, чем жалкое подобие ушедших в историю ракетных стартов «Союзов» и «Сатурнов» – но всё же носит оттенок прежнего варварского великолепия, прочно ассоциирующегося с первыми шагами в освоении космоса. Но здесь, на королёвском «батутодроме» не было даже этого. Стальной диск, на котором стоял лихтер, опустился вглубь метра на полтора, словно рука толкателя ядра, делающего замах, – а потом мощные гидравлические поршни поддали под него, сообщая лихтеру вертикальный импульс, равный примерно двум третям ускорения свободного падения. Угловатая коробка лихтера подскочила на восемь метров – и в полном соответствии с законами тяготения обрушилась бы назад, если бы не вспыхнувшая в кольце «батута» светящаяся мембрана тахионного зеркала. Лихтер по инерции пролетел сквозь неё – и продолжил движение уже над плоскостью «орбитального батута», смонтированного на станции «Гагарин». В иллюминаторах серенькое подмосковное небо и серый бетон стартового поля сменился усыпанной звёздами чернотой, в которую медленно вползал горб Луны. Пассажиры, сидящие у противоположного борта, имели возможность наслаждаться зрелищем родной планеты, проплывающей в трёх с половиной тысячах километров внизу. Голос по внутренней трансляции предупредил, что отстёгивать ремни запрещается, и пассажирам следует подождать, пока не будет закончена швартовка, спасибо. Снаружи по обшивке заскрежетал металл, в иллюминаторе замелькали раскоряченные угловатые силуэты – пилоты орбитальных буксировщиков зацепили лихтер клешнями своих «крабов» и, плюясь струйками белёсыми струйками маневровых выхлопов, повели его к пассажирскому причалу.

Мне давненько не случалось бывать на «Гагарине» – и я был немало удивлён произошедшими здесь переменами. И начались они с пассажирского шлюза, с которого и гостя знакомство с орбитальной станцией – «с вешалки», как сказали бы завзятые театралы. Гибкий переходной рукав заменила раздвижная металлическая труба с протянутым вдоль неё движущимся тросиком; буксируя за собой багаж (здесь, как и во всех отсеках внешнего, служебного кольца станции царила невесомость), я попал во входную камеру, откуда по короткому коридору проследовал к «лифту». Так называются подвижные секции шлюза, с помощью которых обитатели «Гагарина» перебираются с внешнего кольца на среднее, «жилое», где благодаря вращению, наличествуют вполне комфортные шесть десятых земной силы тяжести. Я подтянулся по поручням к «полу», закрепил башмаки «Скворца» в специальных зажимах. Последовали несколько минут ожидания, шипение гермоуплотнителей, толчок, «лифт» скрежетнул на рельсах-направляющих – и краткий миг головокружения, сопровождающий переход в зону тяготения.

Раньше новоприбывшие снимали гермокостюмы прямо здесь, после чего, оставив их на стеллажах и прихватив свою поклажу, покидали шлюзовой отсек. По новому же регламенту гермокостюмы следовало снимать только в каютах, а сняв, укладывать в специальные ящики под койками, называемые «рундуками». Для ручной клади предназначались лёгкие тележки на резиновых колёсиках – точь-в точь как те, что в моё время были в супермаркетах. Я погрузил в такую тележку свой чемодан, кейс жизнеобеспечения, предварительно отсоединённый от плечевых разъёмов «Скворца», пристроил сверху шлем – и покатил по кольцевому коридору. По дороге меня то и дело обгоняли парни и девушки в спортивных костюмах – они бежали по специально выделенной дорожке, идущей вдоль одной из стен. Направление для бега указывали большие жёлтые стрелы, нанесённые на пластиковое покрытие пола, и пешеходы старались не заступать на «беговую дорожку». Впрочем, места здесь хватало, что для людей, что для тележек – я то и дело здоровался со знакомыми, обменивался короткими репликами и шагал себе дальше, к пятой жилой секции, где для меня была выделена каюта.

Вообще-то я не собирался задерживаться на «Гагарине», однако уже на «батутодроме», перед самым отправлением на орбиту, мне сообщили об изменениях в графике. Прибытие межорбитального грузовика «Тихо Браге», на котором я должен был отправиться на окололунную «Звезду КЭЦ», и далее, к висящей над поверхностью нашего спутника «Заре», задерживалось, и в ожидании его появления мне предстояло провести на станции не меньше сорока часов. Можно, было, конечно, задержаться на Земле – пассажирские лихтеры летали на «Гагарин» по три раза в сутки, но я, взвесив все соображения, решил перелёт на орбиту не откладывать. Я уже долго сидел на Земле – и хотел, прежде чем оказаться на «Заре» и приступить к исполнению своих обязанностей, восстановить прежние навыки. Даже не восстановить, никуда деться они, конечно, не успели – просто вдохнуть кондиционированный воздух, ощутить лёгкость в теле (следствие ослабленной силы тяжести), впитать звуковой фон, наличествующий на любом космическом объекте – шуршание вентиляции, пощёлкивание скрытых за обшивкой реле, электронные писки, скрип резиновых подошв по пластиковому покрытию палубы. Словом – окунуться в атмосферу, которая будет окружать меня всё то время (недели? месяцы?), что продлится спасательная экспедиция.

Каюта оказалась двухместной, но когда я открыл дверь при помощи выданной мне в шлюзе магнитной карточки-ключа, там никого не было. На одной из коек лежал чемодан – в точности как мой, из серебристо-голубого пластика, с эмблемой Проекта. Наклейка с именем владельца отсутствовала, вещи, способные пролить свет на личность соседа по каюте тоже. Я стащил «Скворец», упаковал его в подкоечный рундук и полез в душ. Не то, чтобы я так уж устал после перелёта, – с чего уставать, если длился он меньше, чем дорога от дома до «батутодрома»? – сказывалась приобретённая ещё в «той, прошлой» жизни привычка. Тем более, что душ в каютах «Гагарина» был устроен по последнему слову внеземельной сантехники, мало чем уступая самым продвинутым душевым кабинкам двадцать первого века. Здесь был даже набор из двух с чем-то десятков программ – опция, немыслимая в лучших отелях!

Я вволю понаслаждался струями воды – то горячими, то холодными, то бьющими со всех сторон, то непредсказуемо меняющими направление, становясь то хлёстко-жёсткими, то нежными, как дуновение весеннего ветерка. Ветерок, кстати, тоже был – в виде сушилки, обдувающей «клиента» потоками тёплого воздуха. Я дождался, когда последние капельки на коже высохнут, выбрался из кабинки и натянул на себя «гагаринский» комбинезон. Пара таких отыскалась в шкафчике над койкой, и я с удовольствием обнаружил на груди табличку с собственной фамилией. Сосед так и не появился; тогда я разложил извлечённые из чемодана вещи, достал из особого кармашка пачку гибких дисков, плоский ящичек персональной ЖВМ – и, устроившись за столиком и подключил её к станционной сети.

Для начала я зашёл на информационный портал «Гагарина» (здесь это называется «локальный информ-центр», но наедине с самим собой я предпочитал более привычную терминологию) и просмотрел данные о прибытии и отбытии орбитальных кораблей. «Тихо Браге» ожидался только спустя тридцать семь часов – в причинах запоздания были указана неисправность блока маневровых двигателей. Что ж, дело житейское – я пожелал успеха ремонтникам со «Звезды КЭЦ», где застрял аварийный транспорт, и вставил в щель дисковода первый диск.

Одно из преимуществ здешних примитивных (по моим меркам конечно) информационных технологий – это то, что можно не опасаться оставить нежелательные следы, как в местной локальной сети, так и на жёстком диске персоналки. Связь с «информ-центром» вообще была односторонней – если не считать возможности отправлять сообщения обитателям других кают. Что до жёсткого диска, то я давно выяснил, в каких именно директориях хранятся временные файлы, и удалить их не составляло никакого труда. Нет, возможно, и есть специалисты, способные восстановить стёртую информацию – но вообразить, что кто-нибудь будет заниматься подобной слежкой за обитателями станции, я никак не мог. А потому – открыл файл, озаглавленный «DNEVNIK 3» и принялся за работу.

Из записок

Алексея Монахова

«…Дожив до вполне солидного возраста в сорок с чем-то лет, я в который уже раз пересмотрел свою любимую «Москву-Кассиопею» – и вдруг подумал: а что, если мы всё это время неверно интерпретировали события фильма? А именно – ту самую сцену, где Середа и Мишка Козелков беседуют на лестничной клетке с И.О.О.

Ребята обсуждают, что ошиблись, повелись на передачу в «Пионерской зорьке», приняв её за сообщение о подготовке к «всамделишней» космической экспедиции, и тут… За окном, в ночном небе вспыхивают огни салюта, Середа спрашивает: «в чём дело, вроде, сегодня не праздник?» И, прежде, чем собеседник успевает, придумать подходящее объяснение, возникает ниоткуда герой Смоктуновского, и с этого, собственно, и начинается в фильме фантастика – потому как всё, что происходило раньше, вполне вписывается в тогдашнюю советскую действительность. То есть, можно сделать вывод: салют был знаком, что герои фильма перенеслись чудесным образом в параллельную реальность – а может и в собственные чудом воплотившиеся мечты, – и все дальнейшие события развивались уже там.

Помните, за миг до салюта Середа сказал: «Эх, если бы сейчас.»? Вот это «…если бы сейчас» и случилось, причём в точности, как они хотели: и разработку проекта звездолёта поручили Середе, и экипаж позволили набрать из друзей по школе. И даже явно фантастические сущности на самой «Заре» – вроде коробочки смыслоуловителя, искусственной гравитации, достигаемой де всяких вращающихся бубликов, отсека «Сюрприз» с возникающими ниоткуда уголками Земли и собственными квартирами космонавтов. И даже долгие годы, по прошествии которых ребята должны были прибыть к иели «в расцвете жизненных и творческих сил, в возрасте примерно сорока лет», чудесным образом свелись к двум-трём неделям полёта…

Можно и дальше развить эту мысль, представив, что после заключительной сцены, когда И.О.О. вручает героям листок с надписью «Не пора ли домой?», Середа и Козелков вернутся в тот самый момент на ту самую лестничную клетку, но уже без ИОО и даже без са́люта… Но… зачем портить сказку, сводя её, по сути, к сюжету «Большого космического путешествия», только в воображаемом формате?

Так вот: а что, если и я угодил в такую же вымышленную реальность? Ведь она словно слеплена по моим фантазиям – тут и «Звёздные Врата», и лунные приключения почти по лемовскому «Пилоту Пирксу», и Артек и даже «Москва-Кассиопея»! Романтические отношения – и те и возникли с местной реинкарнацией Юльки Сорокиной, которая из всех девочек, входящих в экипаж «Зари», всегда нравилась мне больше других, и уж тем более, заносчивой и недалёкой Кутейщиковой.

Нет уж, прочь, прочь подобные мысли! Я представил, как выбираюсь из «Зари» после окончания рейса к Сатурну – и вдруг оказываюсь на той самой скамейке перед Дворцом Пионеров на Воробьёвых Горах. И что мне тогда, останется? Только одно: бежать сломя голову (и в меру возможностей далеко не молодого уже организма) к Москве-реке и кидаться в воду, привязав на шею подходящий по размеру булыжник. Бритьку вот только жаль – поскулит, помечется по набережной, да и прыгнет за мной, бестолочь ушастая.»

«…Пора, пожалуй, напомнить о том, кто, собственно, таков автор этих строк, и почему он упорно возвращается к сюжету одного и того же кинофильма. Неужели, спросит читатель, в свои шесть с чем-то десятков лет ему больше нечем заняться? Есть, конечно; но, так уж получилось, что все эти занятия так или иначе связаны с упомянутым сюжетом. И почему так вышло – об этом и пойдёт речь ниже.

Для начала – немного самокопания, как это водится у русского человека, взявшегося за перо. Или, в моём случае, за клавиатуру персоналки, положенной мне, как сотруднику международного проекта «Великое Кольцо». Комп у меня не стандартный «Эппл-GR» (GR – аббревиатура «Великого Кольца» по-аглицки, если кто не догадался), а продвинутая модель, продукция зеленоградского «Микрона», выпускаемая совместно с американцами для использования на объектах Внеземелья. А что, имею право: мой ноутбук (термин этот никто, кроме меня, здесь не использует, да и я стараюсь не употреблять его на людях) не раз путешествовал со мной на орбиту, да и на лунных станциях – орбитальной «Звезде КЭЦ» и «Ловелле», в Море Спокойствия – успел побывать…

Но я снова отвлёкся, простите. Итак: кто такой автор этих строк? Попаданец? Если судить по формальным признакам, то да. А кто же ещё – если, оставив своё далеко не молодое тело в первой четверти двадцать первого века, он чудесным образом оказался в теле себя-четырнадцатилетнего, в семьдесят пятом году предыдущего столетия? Причём сохранил при этом память и кое-какие навыки, приобретённые в предыдущей жизни, прихватив, заодно, кое-что вполне материальное – например, карманный складной нож-бабочку и собаку породы золотистый ретривер? Попаданец и есть, к гадалке не ходи.

А вот и есть о чём! Канонический попаданец в собственное детство просто-таки обязан, выполнив минимальный набор обязательных действий (перечислять не буду, он и так всем хорошо известен) как можно скорее взяться за выполнение главной миссии. Тут есть варианты – от спасения СССР до наведения исторической справедливости в одном отдельно взятом населённом пункте с обязательным устройством своего собственного будущего, используя при этом весь массив знаний, умений и навыков, обретённых в предыдущей реинкарнации.

А вот хрен вам по всей роже – как говаривал ещё в той, покинутой жизни один мой хороший, но не вполне неинтеллигентный друг. Для начала, выяснилось, что СССР – как и весь остальной мир, – здесь немного «не те». То есть внешнее сходство, даже и в мелочах, имело место – но очень скоро я стал обнаруживать различия, причём различия, без преувеличения, судьбоносные. Не буду вдаваться в подробности, желающие могут обратиться к моим дневниковым записям – скажу только, что этот мир не нуждался в спасении. Я словно оказался в реальности своей юношеской мечты – и выяснилось, что здесь не нужно плести хитроумные интриги, сочинять многоходовые комбинации, извлекать из памяти факты, позволяющие управлять, как марионетками, судьбами отдельных людей и целых народов. Эта, новая для меня версия человечества сумела… взять барьеры, оказавшиеся непреодолимыми для прежних моих «единовременников». И сделало то, о чём я, все мы, мечтали в юные годы: вырвалось в Космос всерьёз, по-настоящему, не ограничиваясь копошением на орбитах да посылкой редких автоматических станций – и собирается двигаться дальше, к другим планетам, а там, глядишь, и к звёздам! В «Стране багровых туч» братьев Стругацких старт фотонного планетолёта! «Хиус» к Венере состоялся в 1991 м году, а в 2001-м люди уже обосновались и в Поясе Астероидов и в системах планет-гигантов. Что ж, здесь, если так оно дальше и пойдёт и не случится ничего рокового, похоже, успеют раньше.

От меня же требовалось нечто невероятно сложное, почти невыполнимое: нащупать некий баланс между своим новым, молодым телом и прежним, отнюдь не молодым сознанием, сумев при этом не причинить вреда ни тому, ни другому. Но самое, как выяснилось, трудное – поверить, что это прошлое-будущее на самом деле сбылось, и нужно просто жить и работать, чтобы найти в нём своё место.

Поговорить бы на эту тему с И.О.О… Увы, в ближайшее время я точно не осмелюсь на столь радикальный поступок – а жаль, результат может оказаться крайне любопытным и неожиданным…»

За спиной тренькнул электронный замок – кто-то снаружи приложил к нему карточку-ключ. Я обернулся, и увидел в проёме люка Юрку-Кащея. Старый друг был, как и я, облачён в станционный комбинезон; щёку украшали две свежие царапины, за спиной он старательно прятал что-то вроде чемодана или саквояжа.

– Лёха, привет! А мы ждали тебя только завтра. «Тихо Браге» запаздывает, вот я и подумал: чего тебе тут торчать, наверняка тоже задержишься!

– Юрка! – Я вскочил, ухитрившись одновременно нажать клавишу отключения экрана и выдернуть дискету из дисковода. – Так нас с тобой вдвоём тут поселили?

– Ну… не совсем вдвоём. – Он вытащил из-за спины пластиковый ящик с решётчатыми стенками, из-за которых на меня угрюмо смотрел полосатый кот. – Это Дася, новый член экипажа «Зари». Дася, это Лёшка Монахов, знакомьтесь!

– Алиса, это пудинг, пудинг, это Алиса… – пробормотал я, несколько ошарашенно. Потом – присел на корточки и начал знакомиться.

– Где ты раздобыл это пушистое счастье? – спросил я.

– Мя-а-ау! – ответил новый член экипажа.

Юрка поставил переноску на стол. Видимо, недостаточно аккуратно, потому что внутри возмущённо мявкнуло.

– В «Астре». Я провёл у них полторы недели, работал со стажёрами в рамках юниорской программы. И вот, всучили на прощанье.

«Астрой» именовался подземный тренажёрно-имитационный комплекс, предназначенный для психологической акклиматизации будущих работников Внеземелья. Название это позаимствовали из детского фантастического фильма «Большое космическое путешествие» – там группа юных космонавтов, помещённая в замкнутый «имитатор» межпланетного корабля, пребывает в полной уверенности, что на самом деле они в самом настоящем космосе. Мы все, вся наша группа, в своё время прошли через этот этап подготовки – и сохранили о нём массу разнообразных, и не всегда приятных воспоминаний. С появлением жена орбите большого количества станций необходимость в «Астре» отпала; комплекс передали в распоряжение «юниорской» программы Проекта, и теперь там проходили начальную подготовку группы, прибывавших из филиалов в других городах, и даже из-за границы.

Я заглянул с переноску. Кот сидел, сжавшись в углу, и беззвучно разевал пасть, усаженную острыми зубами. Уши он прижимал к голове так, что их не было видно – что, насколько я мог припомнить, на кошачьем языке означает то ли страх, то ли готовность к драке.

– Не слишком он какой-то дружелюбный… Что с ним там, в «Астре» делали?

– А я знаю? – Юрка пожал плечами. – Говорили: добрый котик, ласковый. Он у них больше года прожил, привык. Может, из-за этого?..

– Ясно… – я отошёл от стола. – Отказаться не думал?

– Хотел, но мне предъявили распоряжение главного психолога Проекта: «В целях оздоровления климата на корабле и психологической разрядки отдельных членов экипажа…» Спорить с И.О.О. сам понимаешь, бессмысленно.

– А ты пробовал?

Он беспомощно развёл руками.

– Всё ясно… – сказал я. – Спасибо Евгению нашему Петровичу за неусыпную заботу. Щёку это он тебе расцарапал? Не Евгений Петрович, кот.

– Он, кто ж ещё? – Юрка заглянул в переноску. Хвостатый пленник ответил из-за никелированных прутьев мрачным взглядом, но на этот раз промолчал.

– Я показал Даську девчонкам из эксплуатационного сектора, так они стали умиляться: «ой, котик, ой, пушистик, дайте сейчас же погладить!» Ну, я сдуру, ящик и открыл.

Я ухмыльнулся.

– Дальнейшее можешь не объяснять. Долго ловили?

– К счастью, дело было у них в каюте, бежать особо некуда – люк-то заперт. Кот тискать себя не позволил – вырвался, забился под койку и стал шипеть оттуда на весь белый свет. А когда я полез его вытаскивать – стал отбиваться так, словно я собираюсь его кастрировать! Все руки мне исцарапал и физиономию тоже, пока не сообразил снять куртку и накинуть на него. Придётся теперь новую выписывать.

Я пригляделся – действительно, обитатель переноски устроился на скомканной форменной куртке.

– Да, коты они такие… злопамятные. Боюсь, остался ты без психологической разрядки – он теперь тебе это нескоро забудет. Видал, как зыркает?

Кот Дася всё так же сверкал из переноски ярко-жёлтыми глазищами, демонстрируя готовность дорого продать свою жизнь.

– Обойдусь как-нибудь… – отмахнулся Юрка. – Я вообще с котами не очень, другое дело твоя Бритти. А с этим пушистым бандитом пусть Юлька отношения налаживает, у неё это получится!

Я кивнул. Юлька – она же Лида Травкина, ещё один член нашей команды и моя близкая (ну очень близкая!) подруга-неизменно демонстрировала способность находить общий язык с любыми представителями собачьего, кошачьего и даже лошадиного племени. После возращения с орбиты мы, получив двухнедельный отпуск, отправились на одну из подмосковных баз отдыха Проекта, где она чуть ли не силой заставила меня обучаться верховой езде, причём сама ухитрялась договариваться с самыми буйными и непослушными жеребцами на конюшне. Как она это делала – понятия не имею, а только и рыжий кот Том, Даськин предшественник на «Астре», и уж тем более, Бритька, были от неё без ума.

– И что же теперь с ним делать?

Юрка замялся.

– Ну… до отлёта поживёт здесь, с нами. Я ему лоток в гальюне поставлю, – мне его в «Астре» выдали. Вентиляция там мощная, пахнуть не будет… надеюсь.

– А опилки? – спросил я, подумав мельком, что здесь, наверное, ещё не продают наполнитель для кошачьих туалетов, и уж тем более, ему неоткуда взяться на станции. Или, наоборот, есть откуда – раз уж такие важные персоны самолично пристраивают мурлык на орбиту.

– Песок… – он ткнул пальцем в укол, где действительно стоял полиэтиленовый пакет с чем-то жёлтым. – Взял у ботаников, в рекреационном секторе станции Они, кстати, сказали, что… хм… использованный песок к ним можно носить, в качестве удобрения.

…ну конечно: самое разумное решение для корабля с его замкнутым циклом. На «Заре ведь тоже будет рекреационный сектор с газончиками и кустиками, и неудивительно, что Юрке уже сейчас приходится практиковаться.

– Ну, это уж ты сам… – сказал я. – Раз тебе кота поручили – ты и возись с его… отходами жизнедеятельности. Кормить-то чем собираешься?

Юрка продемонстрировал пакетик из серебристой фольги с надписью «Мясо куриное, консервированное» – такие присылали на внеземные объекты вместе с прочими полуфабрикатами. Узнику переноски этот предмет явно был знаком, потому что он закопошился и просительно мяукнул.

– А если опять куда-нибудь забьётся?

– Да сколько угодно. Главное – в коридор не выпустить, а то лови потом по всей станции.

Я представил, как мы с Юркой носимся за хвостатым беглецом по кольцевому коридору, загоняем его… ну, скажем, в лабораторию спектрометрии, где Дася начинает скакать по столам и полкам, сбрасывая хрупкие приборы под аккомпанемент испуганных возгласов сотрудников.

– Да уж, не хотелось бы. Ладно, пусть посидит в своём ящике, а мы пока прогуляемся по станции. Надо бы повидать кое-кого… и вообще.

– Ага! – Похоже, моего Кащея не слишком привлекала перспектива возни с хвостатым членом экипажа. – Только водички ему оставлю…

– Выпустить хочешь? – я с опаской покосился на переноску. Её обитатель подозрительно затих, даже перестал шуршать трофейной курткой. Может, строит какие-то свои, кошачьи, но непременно коварные планы?

– Не. – Юрка помотал головой. – Там поилка встроенная. Сейчас налью, и пошли!

– Уже проголодался? – спросил Юрка, когда мы повернули по кольцевому коридору в сторону столовой. – Учти, ужин только через час.

– Я ещё даже не обедал. А завтракал дома, на Земле. Но дело не в еде.

– Нина Ветрова? – понимающе прищурился он.

Я кивнул. Жена нашего артековского вожатого, а впоследствии куратора «юниорской» группы, в которой состояла половина нынешнего экипажа «Зари», работала на «Гагарине» инженером-кулинаром. Около года назад её переманили на «Джемини-Хилтон», роскошный орбитальный отель, один из трёх (или уже пяти?) туристических, действующих на данный момент во Внеземелье. Я встречал её там, когда вместе с Юлькой посещал соревнования по сайберфайтингу, новому, невиданному ранее виду спорта, заключающемуся в групповой схватке в невесомости на светящихся «лазерных мечах», имитирующих оружие джедаев из «Звёздных войн». Финал турнира спонсировал сам Джордж Лукас, а мне, как одному из основателей сайберфайтинга (мы с ребятами ещё до выхода в свет «Новой надежды» упражнялись в невесомости с мечами из вспененного пластика, восполняя, таким образом, недостаток движения на орбитальной станции), прислали приглашение на два лица. С Ниной же мы увиделись на банкете, устроенной организаторами в честь победителей, команды станции «Гагарин» – и как раз тогда по внутренней трансляции прозвучало: «Связь с космической станцией «Лагранж» потеряна, все попытки восстановить её к успеху не привели.» Нина побелела как бумага, пошатнулась и схватилась за стену: на «Лагранже» находился её муж. Дима Ветров должен был прибыть назад после долгой «вахты» на этой самой удалённой от Земли станции, но по роковому стечению обстоятельств отложил возвращение. Теперь он с горсткой товарищей по несчастью ожидал спасения на орбите одного из спутников Сатурна, в такой дали, что радиоволна добирается туда больше часа с четвертью.

Конечно, Нине сочувствовали все – и коллеги, и администрация орбитального отеля. Именно руководство «Джемини-Хилтон» и допустило ошибку: предложило ей, как «вдове погибшего в Внеземелье героя», крупные выплаты. Это привело женщину в бешенство – она-то ни на миг не позволила себе усомниться, что Дима, как и прочие пленники «Лагранжа», жив и ждёт спасательной экспедиции, которая обязательно прибудет вовремя. Допустивший неловкость менеджер орбитального отеля кинулся извиняться, заглаживать свою бестактность, но было уже поздно: Нина психанула всерьёз, и в тот же день разорвала контракт с «Джереми-Хилтон», оставив знаменитый орбитальный отель без лучшего шеф-повара. Сама же вернулась на «Гагарин», где заняла прежнюю должность – к вящей радости обитателей станции, получивших возможность наслаждаться кардинально обновлённым меню.

Сейчас Нина работала в пищеблоке жилой секции «С» (от должности главного инженера-кулинара, как и места преподавателя в техникуме, готовящем вспомогательный персонал для Внеземелья, она отказалась), и как раз туда мы направлялись с Юркой-Кащеем, оставив в каюте нового хвостатого члена экипажа «Зари».

С Ниной встретиться не удалось – меньше, чем за сутки до моего прибытия на станцию, она отбыла на корабле межорбитальных сообщений к «Волкову», и должна вернуться только через неделю. Станция эта была совсем новая, размерами втрое больше «Гагарина». Её сдали в эксплуатацию полгода назад; многие системы требовали отладки, население едва дотягивавшее до четверти расчётного, обходилось минимум бытовых удобств, словно вахтовики на сибирской стройке – вот Нину и откомандировали налаживать на станции общественное питание.

Признаюсь: узнав об этом, я испытал облегчение. Не то, чтобы я был не раз предстоящей встрече – просто слабо представлял, что стану ей говорить. Набор стандартный успокоительно-бодрых фраз о том, что всё будет хорошо, и спасательная экспедиция прибудет вовремя? Сообщить, что новой информации о «Лагранже» и его экипаже пока нет, но она обязательно появятся в самом скором времени? Или, наоборот, сурово-мужественные призывы держаться и верить, несмотря ни на что? Всё это она слышала тысячу раз, в том числе и от меня – так стоит ли повторяться? Юрка-Кащей, насколько я смог понять, испытывал схожие чувства – так что мы, поболтав с девчонками из столовой, оставили для Нины записку вполне жизнеутверждающего содержания: «Привет, уходим к Сатурну, жаль, что не застали, жди добрых новостей…». Я пририсовал в конце улыбающийся смайлик (здесь этот термин пока не в ходу, во всяком случае, у русскоязычного населения станции) и мы покинули пищеблок, не забыв взять в стоящих у входа автоматах запечатанные стаканчики с кофе, булочки и бутерброды, завёрнутые в тонкую хрустящую бумагу. Культура «фастфуда» цвела на крупных внеземных станциях пышным цветом, несмотря на протесты медиков, утверждавших что автоматы, выдающие напитки и вкусности, пагубно влияют на строго рассчитанный график питания, а посему должны быть безусловно ликвидированы. А как их ликвидируешь, если на любом совещании любого уровня перед половиной участников стоят знакомые картонные стаканчики, а контейнеры для мусора забиты смятыми упаковками от сэндвичей?

Со всей этой снедью мы устроились в обсервационном холле – ещё одной новинке, появившейся на «Гагарине» совсем недавно. Холл представлял из себя отсек, поверх которого был надстроен большой прозрачный купол. Отсюда открывался роскошный вид на Землю и окружающее Пространство, включая и «орбитальный батут» – всякий раз, когда ожидалось прибытие или отправление очередного контейнера или корабля, обсервационный холл заполняли желающие полюбоваться действующим тахионным зеркалом.

Толстое стекло купола содержало свинец в пропорции, достаточной, чтобы сделать безопасным четвертьчасовое пребывание «под открытым небом». Дольше тут задерживаться не рекомендовалось, о чём сообщали развешенные всюду предупреждающие таблички; тем же, кто собирался превысить этот срок, предлагалось устраиваться на особых лавочках, прикрытых сверху зонтиками из золотистой светоотражающей фольги. Так мы с Юркой и поступили: разложили на предусмотрительно прихваченных из столовки бумажных салфетках снедь, устроились поудобнее, и стали обсуждать ближайшие планы. До прибытия «Тихо Браге» оставалось ещё не меньше полутора суток, и потратить это время следовало с пользой.

– Может, к монтажникам заглянем? – предложил Кащей. – Там сейчас Зурлов на орбитальной практике, после первого семестра.

Я задумался. Володя Зурлов, мой однокашник по Школе Космодесантников. Вообще-то мы с ним не слишком близко знакомы – так, обычное общение в рамках учебной программы. Володя рапорт, чтобы его включили в экипаж «Зари» (а кто из нашей группы его не подавал такое?), но по результатам тестов не смог попасть даже в дублирующий состав, и с тех пор косо на меня поглядывает. Меня это не задевало – насильно мил не будешь, – скорее, несколько удивляло. В среде будущих космодесантников не принято завидовать друг другу – даже тем из нас, кто получал по неким административным (а может и иным) соображениям преимущество над товарищами. Как вот, к примеру, я и другие члены нашей «юниорской» группы, включённые в экипаж «Зари», что называется, по умолчанию.

Хотя – может, это лишь игра моего воображения, и никакой зависти у Володьки и в помине нет? Ну, характер у человека такой, тяжело переживает поражения…

– Ладно, пошли… – кивнул я. – У них там, кажется, новые «Омары»? Я с ними до сих пор дела почти не имел, хотелось бы увидеть…

– Есть, точно! – подтвердил мой спутник. – Я позавчера к ним заходил – так всё показали, и даже позволили покувыркаться в учебной зоне. Они и тебе позволят – если захочешь, конечно.

ОМБМ-3, «орбитальный монтажно-буксирный модуль, модель третья», совместное творение инженеров подмосковной «звезды» и французских конструкторов, появился во Внеземелье меньше года назад, на смену старому доброму «крабу». И, хотя ОМБМ-3 был прямым развитием предыдущей модели, хорошо известной всем, работающим в открытом Пространстве, внешне он мало походил на своего предшественника. В «крабе» пилот, облачённый в «Кондор-ОМ» («ОМ» – «орбитальный монтаж», одна из модификаций этого исключительно удачного скафандра, предназначенного для наружных работ) висел, пристёгнутый к металлической раме, на которой, кроме ложемента, крепились блок двигателей, манипуляторы и прочее оборудование. Новую модель конструкторы оснастили собственной мини-кабиной, капсулой жизнеобеспечения, с расположенными внутри органами управления. Переднюю и верхнюю части капсулы сделали прозрачными; от ударов при возможных столкновениях её защищали гнутые, вроде «кенгурятников» на внедорожниках, решётки, сваренные их дюралевых труб. При необходимости капсулу можно отстрелить, наподобие кабину у некоторых моделей сверхзвуковых истребителей – и некоторое время перемещаться и маневрировать в ней при помощи микродвигателей, работающих от баллонов со сжатым СО₂. При этом автоматически включаются проблесковые маячки, а так же "крикун" горланящий на всю околоземную орбиту "я здесь! спасайте-выручайте!" За говорил пластинчатую нижнюю часть капсулы (между собой монтажники называют её «коконом»), а так же за пару массивных клешней-манипуляторов, аппарат получил прозвище «омар», быстро ставшее общеупотребительным.

До сих пор я не имел дела с «омарами» (изучение препарированного макета в аудитории и занятия на тренажёрах не в счёт) и обрадовался возможности познакомиться поближе с этим новейшим образчиком вспомогательного орбитального транспорта. В списке оборудования «Зари» значились четыре таких «омара», и мне всё равно придётся их осваивать – так почему бы не сделать это сейчас, когда имеется и свободное время, люди, способные квалифицированно ответить на любые вопросы, и даже организовать для меня учебный полёт на модной новинке?

Мигнули зелёным индикаторы готовности, в наушниках раздалось диспетчерское «Башня – Третьему, старт разрешён!» – и я привычно толкнул от себя джойстик тяги. Звёздный купол дрогнул и сдвинулся, закручиваясь влево, и я поспешил скомпенсировать вращение маневровыми соплами. «Омар» выровнялся, и я замер, следя краем глаза за уплывающими назад створовыми огнями.

Цифры на табло, обозначающие дистанцию до шлюза, быстро мигали. Что-то я разогнался – по условиям учебного задания, максимальная скорость не должна превышать десяти метров в секунду, а у меня все двенадцать… Шевельнув пальцами левой руки, я дал короткий импульс тормозными дюзами – беззвучные струйки пара, цифры послушно замедляют бег, порядок!

Что ж, теперь можно и оглядеться… Голова пилота «Омара» помещалась в прозрачном пузыре диаметром раза в три больше обычного гермошлема; прозрачной была и часть передней панели, так что обзор отсюда открывался превосходный. Качество особого ударопрочного, стойкого к радиации и ультрафиолету стекла тоже было на высоте, моментами я попросту не видел его – особенно, если выключить проблесковые маячки по бортам буксировщика. Именно это я и проделал – и задохнулся от пронзительного ощущения отсутствия преграды между ледяной пустотой Пространства и собственным телом, защищённым одним рабочим комбинезоном. Длилось это считанные секунды – потом на «омар» упал луч прожектора, установленного на броне служебного кольца станции, но я ещё какое-то время не мог заставить себя пошевелиться, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Опыт, который не приобретёшь ни на каком симуляторе – а ведь об этом инструктора в Центре Подготовки не предупреждали…

В остальном управление «омаром» практически не отличалось от пилотирования «краба» – разве что, инерция массивного агрегата была побольше, и это следовало учитывать при выполнении особо тонких манёвров. Но как раз с этим я освоился ещё на Земле, на тренажёрах – а потому без помарок подошёл к тренировочному объекту (его роль играл вынесенный на длиннющей телескопической штанге списанный «краб»), захватил раму клешнями-манипуляторами, проверил ориентацию относительно станции. Дважды, как того требовала инструкция, дал тяговый импульс, следя, чтобы вектор и мощность не выходили за предписанные значения – и отрапортовал: «Третий – Башне, выполнение учебного задания закончил!» Но вместо ожидаемого «Третий, возвращайтесь к причалу», руководитель полётов (в этой роли выступал Зурлов, наблюдавший за мной из прозрачного пузыря диспетчерской) скомандовал: «Третий, отойти на триста метров и затормозить. Через девяносто секунд внеплановое прибытие, ждите распоряжений».

Что ж, обычное дело: на Земле (а может, и на другой орбитальной станции) что-то пошло не по плану, и диспетчеры, распоряжающиеся перемещением кораблей, грузовых контейнеров, пассажирских лихтеров и прочей «полезной нагрузки» сочли необходимым внести изменения в график работы «батута». Инструкция строго предписывала на момент срабатывания тахионного зеркала прекратить все манёвры вблизи станции и перейти в режим ожидания – а инструкции, как известно, пишутся не на пустом месте. Я заставил «омар» попятиться, проконтролировал дистанцию, положение относительно реперных буёв, обозначающих границы «учебной зоны» (порядок, в допустимых пределах) и доложил о готовности.

Не успел я договорить «Третий-башне, предписанную позицию занял…», как в наушниках взвыл тревожный ревун. По глазам хлестнула лиловая вспышка, и внутри станционного «бублика» возникла вспыхнула и повисла светящаяся мембрана. Её лилово-фиолетовые отсветы сделали всё вокруг – части конструкции «Гагарина», распотрошённый «краб» на штанге, клешни моего «омара» – каким-то призрачным, нереальным. Я, как это случалось всякий раз, когда приходилось присутствовать при срабатывании «орбитального батута», не мог оторвать глаз от поверхности тахионного зеркала, по которому, словно от брошенного в воду камешка, медленно расплывались круги. Вот они стали чаще, мембрана зарябила – и лопнула, пропуская сквозь себя нечто тёмное, массивное, угловатое. Новая вспышка, сияние исчезло, сменившись иллюминацией проблесковых маячков и габаритных огней. Я пригляделся и присвистнул от удивления. Медленно вращаясь, от «Гагарина» удалялся «Тихо Браге», старый знакомый, прибытие которого ожидалось не раньше, чем через тридцать два часа – и которому предстояло доставить нас с Юркой-Кащеем котом Дасей к станции «Звезда КЭЦ» и дальше, к ожидающему на лунной орбите планетолёту «Заря».

– Планы опять меняются… – я щёлкнул клавишей внутренней связи и откинулся на спинку стула. – Только не спрашивай в чём дело.

Юрка не хуже меня слышал сообщение, прочитанное мягким женским голосом: «Отправление вашего рейса откладывается». За дополнительной информацией обращайтесь в информационную службу, которая находится…»

И так далее. Никуда мы, конечно, обращаться не собирались, поскольку точно знали ответ: «Имейте терпение, товарищи, всё, что нужно, до вас доведут. А пока отдыхайте, набирайтесь сил.»

Слова эти мы слышали, по меньшей мере, трижды. В первый раз, когда «Тихо Браге» вынырнул из тахионного зеркала «Звезды КЭЦ», но, вместе того, чтобы отойти на положенные пять километров, развернуться и снова погрузиться в светящуюся мембрану, которая перенесёт его к «Заре», висящей где-то над Заливом Радуги, выстрелил белыми струйками из маневровых дюз и неспешно поплыл к служебному причалу. Второй раз они прозвучали, когда диспетчер по персоналу, встретившая нас у шлюза, вручила ключ-карточку с номером двухместной каюты и предложила располагаться со всеми удобствами. В третий раз мы имели удовольствие насладиться ими в кабинете замначальника начальника станции, к которому я отправился, надеясь разобраться наконец, что происходит. Все три раза – с одним и тем же околонулевым результатом.

– Сколько можно, а? – поинтересовался я у окружающего пространства. – На «Гагарине полдня мариновали, и вот опять… хоть бы объяснили толком!

Даська сочувственно мявкнул из своего угла. Заселившись в каюту (двухместную, не отличимую от той, что была на «Гагарине»), мы с Кащеем решили, что вторые сутки в переноске – это перебор даже для самого невозмутимого и психологически устойчивого кота, и после некоторых колебаний открыли дверку. Дася полосатой молнией, выскочил из узилища, пометался по каюте – и обнаружил, что здесь не имеется ни диванов, под которые можно забиться на всю оставшуюся жизнь, ни высоко расположенных полок, где можно затаиться на тот же примерно срок. Заглянул в гальюн, где мы предусмотрительно разместили миску, полную консервированной курятины и лоток с опилками, пошуршал там, и вышел почти умиротворённым. Огляделся, мяукнул пару раз – после чего без церемоний запрыгнул на мою койку и устроился в углу, свернувшись уютным калачиком.

– Так я пойду? – спросил Юрка. – Если что, ай знать по браслету, отвечу.

И продемонстрировал запястье, украшенное массивным, тускло поблёскивающим кольцом серого металла со вставками из тёмно-синего пластика. Такой же был у меня, как и у прочих обитателей «звезды КЭЦ», любой другой станции, корабля или иного объекта «Внеземелья». Браслеты эти играли роль универсального медицинского датчика, передающего в контрольный центр данные о состоянии владельца – кровяное давление, температура тела и другие показатели. Так же они транслировали сигнал, благодаря которому местоположение обладателя девайса фиксировалось на электронной схеме в диспетчерской. Браслеты эти индивидуальные; когда носитель оказывается на новой станции или корабле, он перво-наперво должен «зарегистрировать» его в местной сети.

Между прочим, такой же браслет (вернее, ошейник) полагается и Дасе – но он ждёт владельца на «Заре», так что пушистому космонавту приходится пока обходиться без этого сугубо профессионального аксессуара.

Всё это до чрезвычайности напоминает мне оставленные мной времена, где подобные устройства можно было встретить повсюду. Увы, здесь микроэлектроника ещё не достигла высот, позволяющих встроить в браслет достаточно компактный и удобный в использовании переговорник. Чтобы передать что-то его носителю, нужно было связаться со станционной диспетчерской и надиктовать сообщение, после чего браслет «абонента» издавал электронный писк, сигнализируя владельцу, что нужно добраться до ближайшего терминала внутристанционной связи и узнать, что и кому от него понадобилось.

– Ну, так я пошёл? – повторил Кащей. Я согласно кивнул. Чего торчать в каюте – тем более, что ему-то, в отличие от меня, есть куда спешить. Я, конечно, тоже мог найти на станции знакомых (Внеземелье – как большая деревня, все со всеми так или иначе, встречались, учились, работали), но это совсем не то. Проходя по кольцевому коридору мимо кают-компании (она на «Звезде КЭЦ» располагается там же, где и на «Гагарине») я заметил рядом с доской объявлений красочную афишу. На ней красовались три девушки, скрипачки в длинных, до пола, концертных платьях, а подпись сообщала, что на станции гастролирует скрипичное трио Московской Консерватории. Второй в списке значилась Мира Гольдбах, альтистка, студентка второго курса, и я узнал её не сразу – профиль, неясно очерченный, словно летящий на невидимых крыльях, разительно отличался от симпатичного личика моей соседки снизу.

Удивительное дело: всего три года прошло с тех пор, как космические полёты были уделом единиц. А теперь – во Внеземелье посылают с гастролями студенческие коллективы! Того гляди, и стройотряды во Внеземелье появятся, – уже идут разговоры о сводной группе студентов из МЭИ и Бауманки, которая будет работать на строительстве новой орбитальной станции. Пока стройотрядовцы будут заниматься только внутренними, отделочными работами – но ведь и это надо кому-то делать, а там, как говорится, лиха беда начало!

Я собрался было, спросить, почему он ни словом не обмолвился о том, что на «Звезде Кэц» его ждут – но вовремя сообразил, что изначально «Тихо Браге» и не должен был стыковаться со станцией – а значит, шанса увидеться с Мирой перед стартом к Сатурну у Юрки не было. Что ж, завидовать, как известно, дурно; пусть он со своей разлюбезной скрипачкой могут вволю насладиться выпавшей им толикой счастья – а я тем временем найду, чем заняться. Например – доберусь до секции астрофизиков и перекинусь десятком слов с Гарнье. Мы были знакомы ещё со времён моей практики на лунной станции «Ловелл», где Гарнье состоял старшим астрономом. Тогда отношения у нас не сложились – по большей части из-за того, что я приревновал Юльку к этому красавцу и блестящему (как она, во всяком случае, уверяла) учёному. Зря приревновал, как выяснилось – с Гарнье они только работали, и Юлька даже ухитрилась сделать через его голову весьма существенное открытие, установив связь между спонтанной активностью «обруча» в кратере близ «Ловелла» и срабатыванием «батута» на лунной орбите. Дело тогда закончилось появлением из тахионного зеркала артефакта олгой-хорхоев, инопланетных электрических червей, с которыми мне пришлось вступить в схватку с применением лазерного пистолета и взрывчатки…

С Гарнье я позже встречался и на Земле, на семинаре, посвящённом исследованию лунного «обруча» – и имел с ним весьма любопытную беседу. Француз и сейчас занимался изучением инопланетный артефакта и добился, чтобы его выкопали из реголита и, прицепив к «Тихо Браге» подняли на орбиту. Там он сейчас и висел – и как раз об этом я собирался расспросить астрофизика.

Я связался с лабораторией Гарнье и договорился о встрече. До назначенного времени оставалось ещё часа полтора; я погладил Даську (к моему удивлению он не попытался увернуться или как-то ещё продемонстрировать неудовольствие), уселся за стол и вытащил из чемодана футляр с дискетами. Пока есть время, стоит заняться дневником, а то что-то забросил я его в последнее время.

Из записок

Алексея Монахова

«…По сути, удивительный мир, в котором я оказался – без нет холодной войны, безумной гонки вооружений, где не полыхают по всему миру локальные войны, а слетать на Луну не сложнее, чем на курорт в Сочи. Мир, где я в свои неполные восемнадцать собираюсь отправиться не куда-нибудь, а в систему Сатурна, – в общем, весь этот «прекрасный новый мир» (говорю это без всякой иронии!) обязан своим существованием всего двум расхождениям с оставленной мной реальностью. Первое: здесь Сталин умер не в марте пятьдесят третьего года, а в декабре пятьдесят шестого – и за эти лишние почти четыре года успел довести до конца многие начинания, которые в «том, другом» варианте истории были похоронены его преемниками и, прежде всего, пришедшим к власти Хрущёвым. Здесь же Никита Сергеевич в сентябре пятьдесят третьего (по иронии судьбы – седьмого сентября, в тот самый день, когда он должен был быть избран первым секретарём ЦК) отправился решением усатого батьки поднимать хлопковую отрасль Узбекистана. Берия же, которого тому полагалось пустить в распыл, тоже дожил до пятьдесят шестого – успел отрапортовать на двадцатом съезде о завершении основных работ на Трансполярной магистрали и Сахалинском тоннеле, и всего через месяц погиб в авиакатастрофе.

С личностью Лаврентия Палыча связано и второе расхождение, куда более фундаментальное, нежели политические коллизии, сотрясавшие одну шестую часть суши. Своим появлением оно обязано двум событиям, произошедшим в сильно удалённых друг от друга уголках планеты. Первое: в сорок третьем, в самый разгар Второй Мировой в США проводились работы, известные специалистам как «проект Рейнбоу», а широкой публике – как «Филадельфийский эксперимент». Суть его предположительно заключалась в том, чтобы сделать крупный объект, например, корабль, невидимым для радаров, которые к тому моменту вовсю применялись и на море, и в воздухе. Почему, спросите «предположительно»? Дело в том, что решающий опыт, произведённый с эсминцем «Элдридж», на котором специально для этого были смонтированы устройства, напоминающие огромные катушки Тесла, при включении экспериментальной установки бесследно исчез с якорной стоянки и объявился в трёхстах двадцати километрах, в Норфолке. Из команды численностью в сто восемьдесят один человек невредимыми остались не больше двадцати, остальные получили несовместимые с жизнью ожоги и поражения электричеством. Некоторые обезумели; тела других были буквально впечатаны в переборки и палубы. Отмечается ещё такая деталь – у всех выживших часы отставали на одно и то же время.

В общем, проект поспешили закрыть, а материалы (настоящие, не те, что, попав в руки охотников за сенсациями, легли в основу множества конспирологических теорий) спрятали в архивы с пометками «Хранить вечно» и «Перед прочтением сжечь». И так бы тому и быть, если бы советская разведка, плотно работавшая по «Манхэттенскому проекту» не раздобыла заодно и кое-какие рабочие записи, связанное с проектом «Рейнбоу».

Наши учёные, основываясь этих данных, повторить «Филадельфийский эксперимент», использовав для этого эсминец «Прочный», он же бывший немецкий Z-20 «Карл Гальстер», полученный по репарациям. Но, то ли, в расчёты вкралась ошибка, то ли в распоряжении исследователей не было каких-то критически важных деталей, которые агенты добыть не смогли – но экспериментальная установка так и не заработала. После нескольких неудачных попыток оборудование демонтировали, эсминец вернулся в Лиепаю, а все материалы по примеру заокеанских коллег отправили в совсекретный архив. Там бы они и пребывали бы до скончания века – если бы не открытие, сделанное в сорок восьмом году советской палеонтологической экспедицией, работавшей в пустыне Гоби.

Открытие это не имело никакого отношения к окаменелым останкам доисторических ящеров. Из песка извлекли странный предмет, имевший форму большого кольца, изготовленного из неизвестного сплава и покрытого загадочными символами. Тогда же случился инцидент, обстоятельства которого были настолько необычны, что руководитель экспедиции, палеонтолог и начинающий писатель Иван Ефремов не стал включать их (как, впрочем, и описание находки) в официальный отчёт. Кое-какие что он использовал позже в своём фантастическом рассказе «Олгой-Хорхой». Что до странной находки, то её тщательно упаковали, опечатали и отправили в Москву, где и передали исследователям.

Поначалу в работе наметились некоторые успехи. Группе учёных-лингвистов удалось частично разобрать символы на поверхности кольца. (Ефремов дал ему название «звёздный обруч») и выяснили, что гобийская находка – не что иное, как элемент инопланетной транспортной системы, позволяющей мгновенно преодолевать межпланетные, возможно даже межзвёздные, расстояния. Из того же расшифрованного фрагмента следовало, что кроме гобийского «обруча» существуют, ещё по меньшей мере три: один на Луне, другой – на одном из спутников Марса. Местоположение третьего не указывалось.

А вот изучение загадочного кольца с точки зрения физики не дало сколько-нибудь внятных результатов. Исследователи готовы были уже признать своё поражение, но тут случилось одно из тех совпадений, которые иногда, очень редко, определяют пути научного прогресса. Результаты исследований «звёздного обруча» попали в руки учёного, изучавшего в своё время материалы проекта «Рейнбоу» – и с этого момента история цивилизации свернула в другую колею.

Исследовательская группа, созданная личным распоряжением Берии для работ в этом направлении, поначалу добилась кое-каких результатов. Но довольно скоро выяснилось: для того, чтобы двигаться дальше, необходимо заполучить из американских архивов папки с грифом «Проект «Рейнбоу». А лучше всего – вообще объединить усилия с заокеанскими коллегами.

И этот вердикт был услышан, причём на самом высоком уровне! В пятьдесят пятом, незадолго до своей гибели, Лаврентий Павлович входит к Сталину с предложением: совместно с американцами создать научно-исследовательскую группу по изучению «звёздного обруча». В случае удачи, убеждал он вождя, обе державы, да и всё человечество смогут получить доступ не просто в космос, но и во всю Галактику. И уж, во всяком случае, державам, принявшим участие в столь грандиозном проекте, надолго станет не до войн и прочих противостояний здесь, на Земле!

В это трудно поверить – но отец народов согласился. А может, ничего удивительного в этом нет, и данное решение стало логическим продолжением той перемены курса, который наметился в СССР к середине пятидесятых?

Так или иначе, совместная группа была создана и начала свою работу. Приди тогда к власти лысый кукурузник (как это случилось в «той, другой» истории), это начинание было бы похерено. Но Никита Сергеич к тому моменту уже несколько лет, как был удалён из большой политики, так что сбылось предсказание Лаврентия Палыча: захваченные перспективами грядущего прорыва в Космос учёные, а за ними и политики по обе стороны океана взялись за ум. Отныне великие державы не пускали на воздух чудовищные средства, не ломали судьбы целых стран и миллионов людей в горячих, холодных и невесть каких ещё войнах. Усилия лучших учёных и чудовищные деньги, в предыдущем варианте истории бездарно растраченные на гонку вооружений, пошли на развитие проекта «Великое Кольцо». Вскоре состоялся большой прорыв: учёные с уверенностью прогнозировали создание первой рабочей установки уже через десяти-пятнадцати лет – и к началу семидесятых годов их прогнозы сбылись.

В семьдесят пятом году состоялись первые запуски на орбиту при помощи установки «космического батута» – так неофициально именовали главное творение Проекта. Успех был оглушительным; прежние ревущие, опасные, сжирающие десятки тонн топлива и миллионы рублей и долларов ракеты-носители разом и навсегда отправились в музей Космонавтики, уступив место новым, дешёвым и безопасным способам вывода «полезной нагрузки» в околоземное пространство.

Тахионные, или, как их стали называть в обиходе, «батутные» технологии разом покончили с необходимостью дальних перелётов и взлётов-посадок на крупные планеты. Исчез главный тормоз, сдерживающий развитие космонавтики – отныне над разработчиками орбитальных и прочих станций не висел дамоклов меч ограничений по весу и габаритам, и они могли дать волю своему воображению.

К тому же, повальное сокращение расходов на оборонку высвободило колоссальные ресурсы, которые рекой хлынули в космические отрасли. И это даже не вызвало проблем с оставшиеся без дела ВПК – корпорации и фирмы, работавшие раньше на войну, без особого труда перепрофилировались на мирный космос. При этом почти полностью исчезла свирепствовавшая в отрасли конкуренция – Внеземелье съедало всё и просило добавки.

А ещё в семьдесят пятом году, двенадцатого апреля, в день космонавтики, случилось ещё одно событие: личность автора этих строк волей неведомых сил была изъята из своей далеко не молодой телесной оболочки и перемещена в собственное пятнадцатилетнее тело, пребывающее в иной ветке» реальности. Той, где отец народов скончался в пятьдесят шестом, Сахалин соединён с материком подводным тоннелем, Никита Сергеич вместо кукурузы разводил хлопок, а человечество, прекратив, наконец, заниматься ерундой на дне гравитационного колодца своей маленькой планеты, собирается шагнуть к звёздам. И я, попаданец, чужак, незваный гость, намерен принять в этом живейшее участие…»

Я сохранил текст, извлёк дискету и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову. Теперь вам, ясно, почему я всякий раз, заканчивая работать с дневником, тщательно убираю следы написанного? Хотя, может, эти предосторожности излишни: ну, увидит кто-то, ну прочтёт, ну удивится – заявлю, что это наброски к задуманному мной фантастическому роману, и пусть попробуют возразить!

– Алексей Монахов, если не ошибаюсь?

Стоящий передо мной человек – высоколобый, с тонкими губами и заострённым, каким-то лисьим лицом – был не кто иной, как Валерий Быковский, один из того, самого первого отряда космонавтов, в который входили Гагарин с Титовым. Первый полёт он совершил в шестьдесят третьем, на «Востоке- 5», совместно с «Востоком-4», который пилотировала Валентина Терешкова. Потом, второй половине шестидесятых он возглавил группу космонавтов, готовившихся полётам на Луну, собирался на пилотируемом корабле «Зонд-7» совершить облёт спутника нашей планеты а потом и сесть на её поверхность. У нас советский лунный проект после «Аполлона-11» приостановили – здесь же начиная с «Аполлона-12» наши космонавты входили в состав большинства «лунных» экипажей. А несколькими годами позже на Луну сели и наши «Селена-3» и «Селена-4», на которой и летел дважды герой СССР Валерий Быковский, сделавший здесь то, что ему не удалось в оставленной мною реальности. Сейчас этот заслуженный ветеран состоял начальником лунной орбитальной станции «Константин Циолковский» (она же «Звезда КЭЦ») – и именно в этом качестве сейчас со мной и беседовал.

Услыхав вопрос, я сделал попытку встать по стойке «смирно». О Быковском во Внеземелье ходили легенды: рассказывали, как он принял станцию на стадии строительства и, оседлав, как рядовой монтажник, «краб», состыковывал чуть ли не все её секции; как, узнав об аварии американского «Капитана Гаттераса», опрокинувшегося при попытке высадить научную группу исследователей в Море Облаков, своим решение, вопреки прямому запрету с Земли, увёл орбитальный грузовик, посадил его вопреки всем законам физики и небесной механики на поверхность – и ухитрился взлететь вместе с изрядно перепуганными, но невредимыми исследователями. После этого авантюрного рейда его чуть не сняли с должности, но случилось невероятное: экипаж станции встал за него горой, и Земле пришлось пойти на попятную. Авторитет Быковского на станции был необыкновенно высок; учёные и эксплуатационники едва ли не молились на своего «босса» (так, на американский манер, его здесь называли) а тот платил им неусыпной заботой и весьма строгими требованиями, особенно по части дисциплины. В ответ это члены обитатели «Звезды КЭЦ», те, что помоложе, рисовали на «босса» шаржи и карикатуры, ежедневно появлявшиеся на доске с приказами возле кают-компании. Быковский относился к этому со свойственным ему юмором – по слухам, он даже коллекционировал эти «произведения искусства» и грозился однажды устроить большую выставку.

– Вольно, кадет… – сказал начальник, увидев, как я вытянулся во фрунт. У меня тут же мелькнула совсем уж неуместная мысль: «это он сам, или цитирует моих любимых «Стажёров»? Уточнять я, разумеется, не стал, и принял указанную позу – заложил руки за спину и отставил левую ногу. Быковский усмехнулся.

– Я слышал, вы, Алексей, интересовались работами мсье Гарнье?

Я кивнул. Беседа происходила в лаборатории астрофизики, куда я явился к оговоренному заранее времени. То, что там, кроме самого француза, оказался ещё и начальник станции, стало для меня сюрпризом.

– Мы вынуждены были задержать «Тихо Браге» из-за одного непредвиденного обстоятельства… – продолжал Быковский. – О нет, ничего серьёзного, просто кораблю придётся сделать небольшой рейс между лунными орбитами, а уж потом он пойдёт к «Заре». Я хотел узнать: согласитесь ли вы с вашим спутником принять участие в этом полёте, или предпочтёте дождаться другой оказии? Ждать долго не придётся – через двое суток к «Заре» уходит «Ломоносов», для вас там наверняка найдётся местечко.

– Нет, зачем же, Валерий Фёдорович? – торопливо ответил я. – Мы и так уже уйму времени потеряли, и на «Гагарине», и здесь. Полетим с «Тихо Браге»!

– Вот и хорошо… – сказал Быковский. – «Тихо Браге» стартует через полтора часа. А вы, мсье… – он повернулся к Гарнье, – объясните пока молодому человеку чем, собственно, собираетесь заниматься. Полагаю, ему это будет интересно.

– А я и не знал о работах на «Ловелле». – сказал Юрка. – Думал, как там занимаются исключительно добычей гелия-3.

Мы беседовали в каюте, куда я отправился после беседы с Гарнье – не забыв по дороге заглянуть в столовую и запастись кофе и бутербродами. Сейчас Кащей уплетал один из них, сидя на краешке стола и покачивая ногой. Даська из своего угла следил за каждым его движением.

– Я и сам в курсе только потому, что Юлька рассказывала… – признался я. – Она время от времени переписывалась с Гарнье, на сугубо научной почве, разумеется. После истории с олгой-хорхоями француз не на шутку увлёкся изучением лунного «обруча», и добился, чтобы станцию целиком переориентировали на эти исследования. А работы по программе «Солнечный ветер» – это добыча гелия-3 из реголита – перенесли на специально построенную в десяти километрах от «Ловелла» станцию, названную «Суагейт», в честь другого астронавта, погибшего вместе с Джеймсом Ловеллом и Севостьяновым на «Аполлоне- 13». Поставили три жилых купола, ангары для оборудования, доставили с земли десяток «Мун Харвестеров» для сбора реголита – и работа закипела. Кстати, начальник новой станции Георгий Гречко, который раньше руководил «Ловеллом».

Юрка дожевал остаток бутерброда. Даська, так и не дождавшийся своей законной доли, возмущённо мявкнул. Я отщипнул от бутерброда кусочек ветчины и кинул коту.

– А кто остался начальником на «Ловелле»? – деловито осведомился Юрка. – Гарнье, что ли?

Я кивнул.

– Он самый. После того, как программу «Солнечный ветер» передали на «Суагейт», население станции сократилось чуть ли не вчетверо. Вроде, планировалось разместить на освободившихся площадях лунную обсерваторию, но Гарнье это зарубил – якобы изучение «лунного обруча» дело опасное, и держать возле него лишних людей не стоит. На Земле к нему прислушались, и в результате группа Гарнье получила «Ловелл» в полное своё распоряжение.

– И много они там наработали? – спросил Кащей.

– Да уж без дела не сидели. С деталями я не знаком, но суть в том, что они, в числе прочего, искали способы заблокировать «обручи», чтобы не допускать их спонтанного срабатывания.

– Это когда червяки полезли? – уточнил Юрка.

– И это тоже, но главное – инцидент с «Лагранжем», когда «звёздный обруч» забросил станцию вместе с экипажем к спутнику Сатурна. И в том и в другом случае, спонтанное срабатывание «обручей» были вызваны действием находившихся недалеко от них наших «батутов» – вот Гарнье и искал способ, как не допустить такое впредь. А заодно, изучал сами «обручи» – про них до тех пор было известно непозволительно мало. По сути, они были для учёных своего рода «чёрными ящиками»: ясно, как привести их в действие, более-менее понятно, что получится на выходе – а вот что происходит в этом промежутке скрыто во мраке.

– Так им же, учёным то есть, запретили ковыряться в «звёздном обруче»! – заметил Юрка. – А как без этого разобраться в его устройстве?

– Ну, не совсем… – я покачал головой. – Запрет касается только действующего «обруча», того, что на Луне. А недействующий, тот, что нашла в сорок восьмом экспедиция Ефремова можно изучать сколько угодно – только вот толку от этого до сих пор было немного.

– До сих пор? – Юрка сощурился. – Значит, Гарнье сумел что-то выяснить?

– И немало. По его заказу с Земли доставили уменьшенный вариант «батута» – самый компактный из существующих, всего два метра в диаметре. Вообще-то таких «малышей» разрабатывали для перемещений на небольшие расстояния мелких объектов, в том числе, и людей в гермокостюмах…

– Это как Юлька предлагала? – перебил Кащей. – Помнишь, в Королёве?

Я кивнул, припомнив беседу, состоявшуюся в аудитории Центра Подготовки. Тогда мы, зелёные «юниоры», вчерашние школьники и выпускники кружков юных космонавтов, покрутившись на настоящей центрифуге и познакомившись с новейшими космическими разработками, принялись фонтанировать идеями. И одной из них было высказанное Юлькой предложение перемещать людей и небольшие грузы с Земли в космос через компактные «батуты», установленные внутри орбитальных станций. Помнится, отец ответил, что такие работы уже ведутся, и у нас, в СССР, и в Штатах.

– Да, опытные образцы уже готовы, их сейчас испытывают. А Гарнье как раз и дали один из них, только перемещать с его помощью людей на луну никто не собирался. «Батут» установили в двухстах метрах от кратера со «звёздным обручем», и стали перемещать через него мелкие предметы. «Обруч» облепили датчиками, окружили камерами – и всякий раз, когда происходил спонтанный выброс, фиксировали сопутствующие параметры.

– А червяки больше не вылезали?

– Нет.

– А жаль. – Юрка вздохнул. – Интересно было бы.

– Ну, извини… – я развёл руками. – Так вот, всё это продолжалось около полугода. В итоге Гарнье сумел подобрать такие частоты электромагнитных и каких-то ещё полей, при которых «обруч» при срабатывании «микробатута» либо не реагировал вовсе, либо дело ограничивалось совсем уж слабыми импульсами, возникающими в плоскости его тахионного зеркала.

– То есть у него получилось? Молодец, хоть и француз.

– Ты что-то имеешь против французов? А как же Поль? Нам с ним ещё к Сатурну лететь, не забыл?

– Ну, не то, чтобы имею. – Юрка замялся. – Просто лучше бы наши, разве нет?

– В группе Гарнье кого только нет – и его соотечественники, и американцы, и наши тоже. Так что можешь на этот счёт не переживать.

Он пожал плечами.

– Да я и не переживаю. Наоборот, радуюсь, что у них получилось.

– Получилось, да не совсем. Астрофизики, работавшие над этой проблемой на Земле, заявили, что надо повторить серию экспериментов не на поверхности Луны, а в пространстве. Для этого «звёздный обруч» надо поднять на орбиту луны, расположить рядом «микробатут» и заново откатать серию перебросок. Гарнье уверял коллег, что всё и так очевидно, но в итоге вынужден был согласиться.

– А куда бы он делся? – Юрка ухмыльнулся. – И что, для этого ему понадобился «Тихо Браге»?

– Никуда бы не делся… – согласился я. – Француз за каких-то две недели разработал программу исследований на орбите Луны. Для того, чтобы забросить туда «Обруч» и всё прочее, потребное для экспериментов, решили переоборудовать «Тихо Браге». Заодно на корабле смонтировали комплекс датчиков и контрольно-измерительной аппаратуры, с помощью которых учёные могли бы вести наблюдения дистанционно, не подвергаясь опасности.

– Так для этого и забирают сейчас «Тихо Браге»?

Я поморщился.

– Не спеши, а? Корабль, как и было запланировано, поднял «обруч» и всё прочее на орбиту, а дальше дело застопорилось – земные учёные хотели ещё раз проанализировать полученные данные, а «Тихо Браге», чтобы не простаивать, работал пока на околоземных рейсах. Например – перебросил нас с тобой сюда, на «Звезду КЭЦ».

Юрка озадаченно нахмурился.

– И всё это тебе Гарнье объяснил?

– Он самый.

– А зачем ему сейчас понадобился «Тихо Браге» – не сказал? Снова перетаскивать «обруч» на другую орбиту?

– Угадал. Только на этот раз всё куда интереснее. Дело в том, что аппаратура, установленная на «обруче», стала передавать какие-то странные сигналы. Гарнье пытался установить связь с прибытиями и отбытиями через «батут» на «Звезде КЭЦ», но ничего у него не вышло. Вот он и предположил, что в Пространстве артефакт действует как-то иначе, не как на поверхности Луны, и решил на всякий случай поднять его на более высокую орбиту – и сам «обруч», и экспериментальный «микробатут». А единственный корабль, который имеет подходящее для этого оборудования – «Тихо Браге».

– Могли бы и «крабами» оттащить… – проворчал Кащей. Или новыми «омарами», у них тут четыре штуки.

– Это на три тысячи кэмэ? Сейчас «обруч» висит на той же опорной орбите, что и «Звезда КЭЦ», с афелием в двести двадцать километров, на такие расстояния «крабы» не летают даже с дополнительными баками.

– Три тысячи? – Юрка присвистнул от удивления. – Зачем Гарнье понадобилось так высоко забираться?

– Говорит, из соображений безопасности.

– Ну, не знаю… – проворчал Юрка. – Перестраховщик твой Гарнье, одно слово – француз!

– Уж кому-кому, а тебе грех жаловаться! – я добавил в голос толику ехидства. – Если бы не он – мы бы пошли прямиком к «Заре», не заходя на станцию, не встретился бы ты со своей ненаглядной скрипачкой!

Браслет на запястье пискнул, и сразу заверещал сигнал внутренней связи. Юрка торопливо хлопнул ладонью по клавише.

– Монахов и Кащеев? – зазвучал из никелированной решётки приятный женский голос. – Вас ждут у третьего шлюза. «Тихо Браге» отбывает в четырнадцать-тридцать, но капитан просил быть на борту хотя бы за полчаса. Так что, не опаздывайте!

– Так точно, не опоздаем! – жизнерадостно отозвался Юрка.

– Тогда удачного вам полёта! – ответил голос, и переговорник умолк. Я покосился на браслет – до старта оставалось почти два часа.

– Не понимаю, к чему эта спешка? – Юрка тоже посмотрел на браслет. – Вполне могли бы дождаться «Ломоносова».

– Перед смертью, как говорят, не надышишься. Иди, прощайся с Мирой, а я на корабль.

– Кота только прихвати… – он показал на Дасю, прислушивавшегося к нашему разговору из своего угла. – Не таскать же мне его клетку по всей станции!

– Боишься, что Мира обрадуется ему больше, чем тебе? – Девушки – он такие: им только дай потискать котиков.

– Между прочим, надо заглянуть к рекреационщикам, взять у них кошачий гермомешок… – сказал Юрка, проигнорировав моё язвительное замечание. – Им с Земли недавно прислали три штуки. На «Звезде КЭЦ» тоже есть кот, это для него. Ну, я и выпросил один.

– Гермомешок? – удивился я. – Впервые слышу. Это что, вместо лотков с опилками – чтобы, значит, кот в невесомости мог свои дела делать?

Не угадал. Помнишь, на «Астре», во время учебной тревоги Юлька запихивала мистера Томаса в «Скворец»? После этого и придумали эти гермомешки – по сути, обычные пузыри из прочной воздухонепроницаемой ткани с герметической застёжкой и штуцером для воздушного шланга. Если что случится – ловишь кота в такой мешок, запечатываешь, присоединяешь к стандартному чемоданчику жизнеобеспечения – и пусть ждёт, пока не дадут отбой тревоги.

– Ну-ну… – я недоверчиво покачал головой. – Помяни моё слово – этот хвостатый разбойник просто так не дастся. Сам будешь ловить, если что. И учти: на этот раз расцарапанной щекой можешь и не отделаться!

Увидев Юрку-Кащея в компании Миры, я испытал лёгкий приступ досады. Долгие проводы – лишние слёзы; не могли, что ли, в каюте попрощаться?

Мысль эта мелькнула – и разбилась вдребезги о гермокостюм, в который облачилась скрипачка. Шлем от него лежал поверх груды багажа на тележке, которую волок Юрка: два стандартных контейнера жизнеобеспечения со свисающими шлангами (сам он, как и я, тоже был в персональном «Скворце» с эмблемой «Зари» на левой стороне груди) и два чемодана. Нет, даже, влюбившись по уши, Кащей не мог стать таким идиотом!..

– И как это всё понимать? – осведомился я. – Кстати, привет, Мира, давно не виделись.

Скрипачка несмело улыбнулась и шагнула назад, спрятавшись за спину своего спутника. Юрка, наоборот, независимо вздёрнул подбородок.

– А что тут такого? Слетает с нами, я ей «Зарю» покажу, а с обратным рейсом вернётся на «Звезду КЭЦ»! Следующий концерт у них только через два дня, успеет.

– Ну, раз успеет, то это, конечно, меняет дело… – я и не думал скрывать яд в голосе. – А у капитана «Тихо Браге спросить не пробовал»?

– У второго пилота, он не против. С условием, что Мира даст концерт для экипажа.

– Я согласна! – пискнула из-за Юркиной спины скрипачка.

– У меня и сольная программа есть, я с ней на «Гагарине выступала!

– И вообще, чего ты взъелся? – Юрка, почувствовавший поддержку, приободрился. – Подумаешь, слетает с нами! Никто и не заметит.

– Никто говоришь? А как насчёт Валерия Фёдоровича? Не уверен, что начальник станции одобрит эту экскурсию!

– Ну, не знаю… – от такого аргумента отмахиваться не стоило. – Быковский на станции главный, а мы же собираемся на «Зарю»! Можно и не докладывать, никто ничего не узнает!

– А твои, Мира, коллеги-музыканты? Они что, так и не проболтаются?

– Я предупредила девчонок, они никому не скажут! – Голос Миры дрожал, глаза – огромные, чёрные, словно итальянские маслины – подозрительно увлажнились.

…Как мне удалось не расхохотаться, представив, как девушки-консерваторки два дня кряду будут делать вид, что их подруга где-то тут, только вышла ненадолго…

– А про это забыли? – я кивнул на запястье скрипачки, украшенное стандартным индивидуальным браслетом. Так это зря… стоит Мире покинет станцию, не сообщив диспетчеру – через пять минут сигнал тревоги, и все тут на уши встанут!

– Действительно. – Юрка сразу сник. – Об этом я не подумал.

– Перечислить ещё десяток пунктов, о которых ты тоже не подумал?

На Юрку было жалко смотреть. Мира откровенно хлюпала носом и тёрла глаза.

Детский сад, да и только! Я вспомнил миниатюру Михаила Задорнова – о полёте на пассажирском АН-2 где-то то ли в Коми. В самолёт набилось народу на треть больше положенного, а на вопрос – как им продали билеты? – неучтённые пассажиры отвечали: «Какие ещё билеты? С мужиками договорились, чтобы подбросили.» Тогда, в девяностых это звучало, как анекдот – но мог ли я представить себе, что стану свидетелем чего-то похожего, только на космическом корабле? Задорнов наверняка пришёл бы от такой истории в восторге – впрочем, сейчас он ещё не всенародно любимый сатирик, а рядовой инженер одной из кафедр Московского Авиационного Института – хотя, вроде, уже пробует свои силы в студенческом театре миниатюр.

– Ладно, что с вами поделать… – я сменил гнев на милость. – Мира, давай сюда браслет, и ступайте оба на корабль, я скоро. Да, и шмотки мои прихватите, вместе с котом.

Вернулся я спустя полчаса. У шлюза меня встретил второй пилот «Тихо Браге» (должность значилась на нашивке на груди вместе с фамилией – «Ж. Гуррагча»). Мы обменялись рукопожатиями; наружность у второго пилота была ярко выражено азиатской, ближе к бурятской или монгольской – и я принялся гадать, как звучит его полное имя. Продолжалось это недолго – встречающий улыбнулся и сказал, что обращаться к нему можно «Сансар», что на его родном языке это означает «космос». Прозвище ему дали в лётном училище, а когда он попал во Внеземелье, оно стало позывным.

Знакомство, таким образом, состоялось и Сансар предложил мне следовать за ним. Я послушно поплыл за ним, хватаясь за поручни, привинченные к стенам (в отсеках «Тихо Браге» царила постоянно невесомость), прикидывая, как бы поделикатнее выяснить, откуда он всё-таки родом – но тут он провожатый остановился возле каюты с большой блестящей цифрой «4» на люке.

– Вам сюда. Устраивайтесь пока, о времени старта предупредят по корабельному вещанию.

– А что, какая-то задержка? – осведомился я.

– Да, у нас небольшое ЧП. Серёга Ползунов, водитель буксировщика, получил травму.

– Надеюсь, ничего серьёзного? – спросил я. С Ползуновым мы познакомились во время первой нашей орбитальной практики на «Гагарине», тогда он учил «юниоров» управлять «крабами».

– Нет, всего лишь вывих плеча. Плечо-то ему уже вправили, но врач потребовал оставить его на станции. Теперь срочно ищем замену.

– Да, в коконе омара с больным плечом делать нечего… – согласился я. – Но зачем вам буксировщики? В штатном оборудовании «Тихо Браге» они, вроде, не значатся…

– Это для работы с «обручем». – сообщил второй пилот. – Корабль – штука неуклюжая, к тонким маневрам мало приспособленная. А без них – как ловить «обруч», да ещё и пристыковывать к кронштейнам на корпусе?

– Ясно. – Я кивнул. – Капитан у вас тот же?

– Да, Юджин Сернан, американец. Вы его знаете?

– Можно на «ты». – предложил я. На глаз, Сансар был старше меня лет на пятнадцать – хотя, кто его знает, с азиатами далеко не всегда можно угадать возраст. – А с капитаном вашим мне приходилось встречаться – на Луне, примерно года назад.

– Это, наверное, ещё без меня было… – сказал Сансар. – Я недавно на «Тихо Браге», всего три месяца.

– Тогда, если не затруднит, передай капитану, что я готов заменить Ползунова. Может, и задержка тогда не понадобится, а то сколько ж можно копаться.

На борту «Тихо Браге» не оказалось тех удобств, которыми пользовались обитатели «Гагарина» и «звезды КЭЦ». А ещё тут было тесно: экипаж корабля состоял из трёх человек – командира, второго пилота и бортинженера, – к которым в пассажирских рейсах присоединялись врач и техник систем жизнеобеспечения, выполнявший, заодно, обязанности кока. Они размещались в трёх каютах – капитан, согласно древней, уходящей корнями в эпоху парусников, традиции, в одноместной, остальные – в двухместных. Ещё четыре двухместные каюты предназначались для пассажиров. При необходимости в них могли поместиться по четыре человека, но только в «сидячем» варианте. «Тихо Браге» не рассчитан на длительные перелёты, его дело – прыжки от «батута» к «батуту» да короткие, продолжительностью, максимум, в сутки, рейсы между орбитами. Соответственно, и системы обеспечения, хоть и имели положенный запас, но изначально проектировались с расчётом на подобный режим. Что до жилых помещений – то в сравнении с этими узкими пеналами каюта на орбитальной станции казались ВИП-апартаментами в одном из орбитальных «Хилтонов». Кают-компания, она же столовая, вмещала не больше пяти человек; принимать пищу приходилось в две смены, да и то люди цеплялись друг за друга локтями и передавали тубы с напитками и едой через головы, что в невесомости не было такой уж большой проблемой.

Отсутствие тяготения было вторым и, пожалуй, главным неудобством. Команде и пассажирам «Тихо Браге» приходилось мириться с этим почти всё время, за исключением редких посадок на Луну. Невесомость радует только космических туристов и новичков, да спортсменов, упражняющихся в сайберфайтинге или «нуль-гимнастике» – ещё один «орбитальный вид спорта, появившийся совсем недавно и заключающийся в проделывании акробатических трюков в условиях отсутствия тяготения. В остальном же, невесомость – постоянный источник мучительных неудобств, в которые превращаются любые бытовые мелочи, вроде гигиенических процедур, приёма пищи и… обратного процесса.

Сейчас на «Тихо Браге» кроме пяти членов экипажа размещалось ещё семеро – сотрудники группы Гарнье, включая самого француза, и мы трое. Нам с Юркой отвели двухместный «пенал»; Миру же подселили к девушке-астрофизику по имени. Туда отправился и Дася; скрипачка, как и её соседка пришли в негодование, стоило Юрке заявил, что не собирается выпускать кота переноски во время перелёта – и спасли пушистого члена «Зари» от такого тиранства. Он, впрочем, спорить не стал – предупредил только, что пользоваться лотком и даже миской с водой в невесомости кот не сможет – а значит, помогать ему в этих жизненно необходимых процедурах придётся сердобольным обитательницам каюты. На том мы и расстались; Наташа (так звали девушку-астрофизика) осталась сюсюкаться с новым соседом, Юрка потащил Миру в обсервационный отсек, любоваться видами Луны (как будто не «звезде КЭЦ» не успели насмотреться!); я же, вернувшись в нашу каюту, включил извлечённый из чемодана компьютер и достал коробку с гибкими дисками. Стоило, пока есть время, зафиксировать в дневнике события прошедших дней – с некоторых пор я старался делать это регулярно, с интервалом, самое большее, в двое-трое суток. Дискета же с «секретным дневником» осталась в контейнере – до неё очередь дойдёт на «Заре», когда я, устроившись в отдельной каюте, смогу вволю предаться воспоминаниям и размышлениям.

Поработать не удалось. Не успел я настучать на клавиатуре хотя бы строку, как браслет негромко пискнул, и тут же ему ответила никелированная сетка интеркома.

– Алекса Монахова вызывает капитан корабля… – сообщил мужественный голос с сильным американским акцентов. – Жду вас в кают-компании через десять минут.

И Ага, сообразил я, значит, второй пилот успел сообщить капитану о моём предложении касательно образовавшейся борту вакансии. Я закрыл крышку компьютера, проверил, надёжно ли фиксируют его на столе эластичные ремни, и выплыл из каюты, не забыв тщательно задраить за собой люк.

Кают-компания, она же столовая – тесноватое помещение в конце коридора, в который выходили все каюты, входного люка не имела. Люди приходили сюда только поесть; пищи; всё остальное время кают-компанию оккупировал капитан «Тихо Браге», использовавший её в качестве рабочего кабинета. На стене я обнаружил полный список членов экипажа и пассажиров.

Нашлась здесь и фотография встречавшего меня второго пилота – с полным именем, написанным, как положено, по-русски, по-английски и по-французски. Я задумался, припоминая, где я его всё-таки слышал – и едва не хлопнул себя ладонью по лбу. Ну, конечно: в оставленной мной реальности этот человек стал первым монгольским космонавтом, слетавшим на орбиту в начале восьмидесятых, по программе «Интеркосмос». Между прочим, напарником монгола и командиром корабля был тогда Владимир Джанибеков, чьё промороженное в межпланетном вакууме тело мы вытаскивали из мёртвого «Эндевора»… Совпадение – или нечто большее? Да нет, ерунда… Я помотал головой, отгоняя параноидальные мысли – а чтобы окончательно от них избавиться, припомнил байку из прежней своей жизни. Согласно ей, советские офицеры, служившие в дальнем степном гарнизоне в Монголии, придумали своеобразный ритуал. Когда в разгар очередной пьянки (а чем ещё заняться в этой забытой богом и армейским начальством дыре?) заканчивалась водка, «гонцом» в ближайший городок отряжали того, что первым не сумеет без запинки выговорить имя и фамилию первого монгольского космонавта – Жугдэрдэмидийн Гуррагча, он же второй пилот космического грузовика «Тихо Браге». Любопытно, а знал ли, «тот, другой» Сансар об этой байке? Сомнительно – я, помнится, я позаимствовал её из какой-то книги про попаданцев, и вряд ли она могла попасть к нему в руки.

Були на доске и наши фотографии с указаниями ФИО и пометками «пассажир». Я удивился – и когда только они успели раздобыть фотки? Портреты мой и Кащея явно были позаимствованы со служебных удостоверений, и по художественным достоинствам безнадёжно проигрывали портрету Миры, переснятому с концертной афиши. Такими были залеплены коридоры «Звезды КЭЦ» – с объявлением, что гостья намерена дать концерт прямо во время предстоящего рейса. Я подумал, что раз уж она собралась давать концерт прямо во время рейса, то надо бы посоветовать ей подготовиться, вряд ли скрипачке приходилось до сих пор выступать в невесомости, – но тут за спиной раздалось негромкое «кхе-кхе».

Капитан «Тихо Браге», собственной персоной – зависнув на пороге кают-компании, он приветственно помахал мне рукой. Я ответил тем же.

– Хэллоу, Алекс! Мы с вами, кажется, знакомы?

Манера речи явственно выдавала в нём выходца из южных штатов, скорее всего, из Техаса.

Итак, Юджин Эндрю Сернан, сорок пять лет, платиновый блондин с узким лицом типичного англосакса, в «той, другой» жизни запомнился мне тем, что стал последним человеком, побывавшим на Луне в рамках программы «Аполлон» о чём и написал в конце девяностых книгу. Здесь это произведение, скорее всего, не увидит свет – автор уже который год не слезает вместе со своим кораблём с окололунных орбит, а на самом спутнике Земли побывала с тех пор не одна сотня человек.

– Так точно! – бодро отозвался я. – Вы были на «Ловелле», когда я имел удовольствие поохотиться на электрических гадин, повылезавших из «звёздного обруча».

Он хохотнул.

– Да, лихо вы их тогда! Признаться, Алекс, я вам завидую – первый обитатель Земли, убивший инопланетное животное, да ещё и такое опасное! Место в книге охотничьих рекордов всех времён вам теперь обеспечено!

Я смутился, но лишь самую малость. Терпеть не могу, когда напоминают о подобных вещах.

– Не преувеличивайте, мистер Сернан. Во первых, мне тогда просто повезло, а во вторых – с чего вы взяли, что я был первым? Известно множество описаний встреч монгольских с олгой-хорхоями – и в том числе эпизоды охоты на них. Так что я всего лишь крайний в этом списке.

Он добродушно улыбнулся.

– Может, монголы и правда подстрелили парочку этих тварей из своих луков – но сделали это на Земле, в пустыне Гоби. За пределами же нашей планеты приоритет, безусловно, ваш – и придётся вам и дальше с этим жить!

– Тогда уж не мой, а наш… – я не собирался сдаваться. – Нас на «лунном багги» было двое, один я бы не справился!

– Да, помню, француз-механик Поль Дюбуа… – кивнул Сернан. – И, кстати, Алекс, оставьте этого «мистера». Здесь, на корабле, ребята обращаются ко мне просто «кэп». Что до скромности – это, конечно, дело хорошее, но палку перегибать не стоит. Кстати… – он понизил голос до таинственно-заговорщицкого, – есть у меня друг, англичанин, заядлый охотник на крупного зверя, каждый год ездит в Южную Африку, на сафари. Он состоит членом лондонского «Хантер-Клуба» – эдакое, знаете ли, аристократическое заведение с традициями чуть ли не от королевы Анны – и как-то раз намекнул, что они рады были бы видеть вас в своих рядах. Так что подумайте – и привыкайте к славе, вам с ней и дальше жить!

…ну что тут можно ответить? Лесть – сильнейший инструмент, и все мы, так или иначе, ей подвержены.

– Наверное, вы правы, кэп… – сказал я, демонстрируя приличествующее почтение к словам «первого после бога». – Что до клуба – ну, какой из меня охотник? Так, стрелял пару раз по вальдшнепам в Подмосковье.

Для убедительности развёл руками, и тут же поплатился за пристрастие к эффектным жестам. Меня закрутило и едва не перевернуло вниз головой – и если бы не помощь капитана, вовремя поймавшего мою ногу, пришлось бы мне самым унизительным образом изображать из себя туриста, впервые оказавшегося в невесомости.

– Так вот, зачем я вас вызывал, Алекс… – Сернан перешёл на сухо-деловой тон. – Как вам известно, наш водитель буксировщика, получил травму, и мне сообщили, что вы готовы его заменить. Это верно?

Я кивнул.

– Всё так.

– Сертификаты, документы, подтверждающие квалификацию, надеюсь, в порядке?

Я похлопал себя по нагрудному карману.

– А как с практическим опытом?

– Сорок семь часов, включая спасательные работы на «Эндеворе» Правда, пилотировал только «крабы», на «омаре» лишь проходил обучение. Но разница небольшая, справлюсь.

– Вот и отлично… – капитан удовлетворённо кивнул. – Тогда я сообщаю на «звезду КЭЦ», что кадровый вопрос мы решили. А вы, Алекс, ступайте к своим друзьям. Старт через тридцать минут, пусть подготовятся.

Из записок

Алексея Монахова

«…В моё – «то, другое», разумеется, – время многие проклинали Хрущёва не за кукурузу не за провальные эксперименты с целиной и прочие волюнтаристские выходки. Нет, Никите Сергеевичу ставили в вину поворот вслед за Америкой, в сторону потребительского рая, торжества, обывательского образа жизни. И не только для СССР, но и для всего человечества – не окончательно, потому что был ещё космос, ещё летали на Луну «Аполлоны», ещё теплилась надежда на «догнать и перегнать» заокеанского противника не только по молоку и мясу. Окончательно этот поворот, закрепил Брежнев, а в Штатах – Рейган с его потребительско-кредитной рейганомикой.

На оставленной мною ветке истории все силы пропаганды и идеологии были брошены на то, чтобы убедить обывателя, что только так и нужно. Потом появился призрачный символ личной свободы во всём – а закончилось это десятками гендеров, квир-людьми, экологическим безумием, возможно, даже ядерной войной, которую я, по счастью не застал, но к которой всё двигалось семимильными шагами. Здесь всё пошло не так – но где гарантия, что история не вернётся на круги своя? Нету её, и пока тяга к новому – и не в плане личного благополучия, а в общечеловеческом смысле – не стала определяющим побуждением всех до единого обитателей нашей планеты, эта опасность сохранится. И она тем более велика, что на Западе, в Штатах, в Японии капитализм, так или иначе, склонен воспроизводить именно мещанскую, потребительскую модель. Да, космос – лакомый кусок для крупных корпораций, особенно теперь, когда затраты на его освоение снизились. Но ведь и производство товаров массового потребления – больше, больше, больше! – не менее лакомый кусок?

Именно потому я каждый раз с замиранием сердца просматриваю раздел новостей – не мелькнёт ли с газетных страниц или телеэкрана… отзвук почти забытого кошмара? Не все страны этого мира присоединились к проекту «Великое Кольцо», не все видят своё будущее не только на нашей, такой тесной планете, но и вовне.

Я не раз обнаруживал в окружающем меня «новом, прекрасном мире» аналогии с ранними произведениями братьев Стругацких. И каждый раз холодел внутри – ведь если находятся аналогии «Стажёров», то почему бы не отыскаться и аналогам «Хищных вещей века»? То, что мне они на глаза не попадались, ничего не значит – в конце концов, бравый космонавт. Жилин тоже понятия не имел о подобных явлениях, пока не сменил место работы…

Позже, в восьмидесятых, в некоторых повестях АБС появилось понятие так называемого «Вертикального прогресса», как метафоры выхода человечества из плоскости обыденных представлений и задач в некое новое пространство. Суть «Вертикального прогресса» была обозначена там весьма туманно, и даже в многочисленных интервью авторы отделывались неясными намёками, не раскрывая сути вопроса.

Уж не знаю, что на самом деле имели в виду АБС под этим понятием – может и правда, теорию о необходимости кардинальной перемены человеческой сущности для покорения Космоса? Я же всегда воспринимал её буквально, как стремление человечества – именно человечества, а не отдельных продвинутых личностей – вверх, к звёздам. Это отчётливо перекликалось с рассуждениями Станислава Лема, в его «Сумме технологии» о том, что однажды перед людьми встанет выбор: бросить силы на освоение Внеземелья, или ограничиться околоземным пространством и бесконтрольным развитием средств связи? Как следствие: появление виртуальных реальностей (великий поляк называл эту технологию «фантоматика») и закукливание лишней, не вписывающийся в «вертикальный прогресс по-западному» части человечества в компьютерных вселенных – или, если хотите, слег и в ванны с ароматическими солями.

Да, здесь ничего подобного не просматривается. Пока не просматривается. Но, повторюсь, где гарантия, что это надолго?..»

Если я рассчитывал выкроить по пути от «Звезды КЭЦ» к «звёздному обручу» время для дневника – то напрасно. Почти всё время я провёл в каюте девушек, успокаивая попеременно то их, то Дасю. До сих пор он попадал в невесомость всего два раза, на время, понадобившееся для перелёта сначала с Земли на «Гагарин», а потом оттуда на «Звезду КЭЦ» – а тут хвостатому космонавту пришлось оказаться в условиях отсутствия силы тяжести на много часов. Кот орал, шипел, царапал руки, неосторожно протянутые к нему руки… ну, и пачкал, конечно. Винить его за эту физиологическую реакцию на страх было невозможно, и некоторое облегчение наставало лишь в краткие периоды разгона и торможения. Всё остальное время мы с Юркой-Кащеем вылавливали по всей каюте следы кошачьей паники физиологической деятельности – оказалось, они свободно проходят через решётку переноски и разлетаются по всему помещению.