Сказкотерапия и метафора. Искусство трансформации

1.1. Сказки в культуре и науке

На Руси после принятия христианства враждебное отношение к сказкам было у духовенства, которое не могло примирить их языческий характер с церковными требованиями. Сказки обличались и преследовались наравне с бесовскими игрищами, заговорами, колдовством. Даже в России XVI–XVII веков сказка оставалась неугодной не только священникам, но и литераторам, и ученым. Считалось, что народные сказки распространяют предрассудки и ложные понятия, сказки сравнивались с лепетом младенца, к ним часто относились с пренебрежительностью и насмешкой. Таково же было и отношение к «странным людям», которые в том числе рассказывали эти сказки. Такая позиция была иронично описана В. Ф. Одоевским, современником А. С. Пушкина: «Этих странных людей сначала боялись и уважали, потом жгли и уважали, потом перестали бояться, но все-таки уважали. Нам одним пришло в голову и не бояться, и не уважать их»[1].

В. Ф. Одоевский пытается объяснить происходящее следующим образом. Происходит это потому, что наше мышление и воображение ограничились «мышиным горизонтом» в связи со стремлением установить во всем пределы: составить системы, таблицы, схемы для того, чтобы понять, чем нужно заниматься, а на что не стоит тратить время. Гораздо более важными делами, например, согласно распространенному мнению, является создание систем и моделей «правильного» общественного обустройства. Однако с помощью такого обустройства целое общество становится благополучно, но каждый из его членов страдает. Далее В. Ф. Одоевский с сарказмом пишет: «Мы составляем статистические таблицы, посредством которых находим, что в одной стороне с увеличением просвещения уменьшаются преступления, а в другой – увеличиваются, и в недоумении ломаем голову над сим очень трудным вопросом; составляем рамку нравственной философии для особенного рода существ, которые называются образами без лица с маленькими, средними и большими носами; мы отыскиваем средства, как бы провести целый день, не пропустив себе ни одной мысли в голову, ни одного чувства в сердце – как бы обойтись без любви, без веры, без думанья, не двигаясь с места, словом, без всей этой фланели, от которой неловко, шерстит, беспокоит; мы ищем способа обделать так нашу жизнь, чтобы ее историю приняли на том свете за расходную книгу церковного старосты. И должно признаться, что во всем этом мы довольно успели».

Прекрасные рассуждения, которые, к сожалению, полностью соответствуют современному состоянию нашего общества. А ведь были они написаны почти двести лет назад. Как видим, ничего не изменилось. В. Ф. Одоевский продолжает: «А странные люди, которые занимались странными науками и писали сказки, когда-то искали для тела такое лекарство, которое бы исцеляло болезни. А для общества такое состояние, в котором каждому было бы хорошо; для природы – такой язык, которого слушался бы камень и птица. Поле воображения этих людей охватывало и землю и небо, и жизнь и смерть, и таинство творения и таинство разрушения. Оно залетало за тридевять земель в тридесятое царство, и из этого путешествия приносило вещи, которые меняли человечество»[2].

Таким образом, как подметил автор, некоторые наши далекие предки обладали более широким воображением, мысли их охватывали большее пространство в мире бесконечного, им было свойственно открывать то, что нам теперь недоступно, потому что мы сами себя ограничиваем тем самым «мышиным горизонтом».

Спустя 75 лет М. Горький, размышляя о разрушении личности, напишет: «Народ не только сила, создающая все материальные ценности, он – единственный и неиссякаемый источник ценностей духовных, первый по времени, красоте и гениальности творчества философ и поэт, создавший все великие поэмы, все трагедии земли и величайшую из них – историю всемирной культуры»[3].

Все идеи, мысли, переживания, вся психология человека уже давно были отражены в произведениях, созданных народом (мифах, былинах, сказках), а впоследствии повторялись и продолжают повторяться нами уже в несколько ином исполнении.

Традиционно сказки рассматриваются как один из основных жанров фольклора наряду с былинами и мифами. Однако стоит отметить, что, несмотря на безусловные сходства, между ними существуют и различия.

Рассмотрим прежде всего различия между сказкой и мифом.

Архаический миф (греческое слово, означающее «сказание», впоследствии – «сказание о богах»[4]) как тип повествования о необычном рассматривается в качестве особого типа мышления, «выражения космоса в конкретно-чувственных одушевленных образах»[5].

Миф считается первоначальной формой духовной культуры человечества и всегда отражает миропонимание и мироощущение эпохи, в которой он создавался[6]. В мифах отражена идея создания мира и всего живого на земле. Как писал Д. Н. Овсянико-Куликовский[7], миф «сам по себе уже был продуктом больших усилий мысли, большого творчества; в нем был собран умственный капитал, накопившийся веками; в нем хранились наблюдения, сближения явлений, сопоставления образов – целое миросозерцание, которое давало мыслителям и материал, и мыслительные стимулы, и отправные точки. Миф, который имел историю очень сложную, на пути своего развития вырабатывал и изощрял умы, как в настоящее время это делает наука. Миф создал великие умы древности, а эти умы в свою очередь из мифа сделали философию и науку».

Главным героем мифов часто является верховное существо – причина всех перемен в мире и людях: бог. Таким богом для восточных славян, например (по мнению ряда исследователей[8]), был верховный бог Перун, властвующий над прочими богами. При этом Перун представлялся источником как добра, так и зла. По народным преданиям славян, Перун жил за облаками, смотрел на деяния людей, а сила его заключалась во власти над молнией и громом. Все на земле осуществлялось по его воле: шли дожди, смывающие все плохое; выпадала роса, освежающая воздух; карались громом и молнией люди за свои грехи. Перун являлся владыкой неба, воздуха и всей земли. У него просили все: прибыли, здоровья, победы, погоды. Перуну давали обеты, приносили жертвы, совершали гадания по его божественным приметам[9].

К нему примыкают и другие мифические существа: Велес – бог скота, Дажьбог и Хорс – оба боги солнца, Стрибог – бог ветров, Рожаницы – богини судьбы и др.

Несмотря на общее мнение относительно культа Перуна у русского народа, по некоторым сведениям, Солнечный культ все же древнее[10]. Так, по мнению М. Е. Соколова, на Руси было множество Солнечных богов и богинь: Дажьбог, Хорс, Ярило, Журило и др., не боящихся злобных сил, оживляющих жизнь, дарящих благо и любовь.

По мнению Д. О. Шеппинга[11], отвлеченных понятий добра и зла в славянской мифологии не существовало. Каждые сила и явление носили в себе возможность и злого, и доброго влияния. Почти все божества природы славянских мифов способны как вредить, так и помогать человеку. Так, боги неурожая и засухи нередко переходят в богов жизни и плодородия. Наиболее полное и всестороннее описание славянских богов привел Г. Глинка еще в 1804 году[12].

Выделяют особенности мифологической формы мировосприятия:

1) «Очеловечивание» природы, элементов космоса в результате слияния человека с окружающей природной и социальной средой;

2) Обозначение во времени происхождения того или иного явления, предмета («вначале была тьма», далее следует цепочка порождения и сотворения окружающих природных явлений, окончание «миротворения» и т. п.);

3) Вера в правдивость мифологической реальности, так как она создана предшествующими поколениями, не подлежит сомнениям и дана потомкам для переосмысления;

4) Мифологическое творчество нечувствительно к противоречиям, отсутствует необходимость в проверке опытом.

В. Вундт[13] выделяет антропологические мифы, в которых животные выступают в некоторой генеалогической связи с человеком, но не являются его прародителями; и генеалогические мифы, в которых происхождение человека напрямую связано либо с: 1) тотемным животным, либо с 2) демоническими промежуточными существами (полуживотные, полулюди), либо с 3) создателями человеческого рода – богами.

Типичная структура, например, греческих мифов[14] представлена такими вариантами:

1. Герой происходит от существ высшего типа: богов, волшебных животных и т. д.;

2. Герой брошен, и его преследуют настоящие родители или отец;

3. Герой усыновлен людьми низшего происхождения, которых он считает своими родителями;

4. Герой явно выделяется среди других (ростом, красотой, поступками, чудесами);

5. Герой встречает своих настоящих родителей, которые признают его и возвращают ему его высокий статус;

6. Герой вознаграждает тех, кто с ним хорошо обращался, и мстит тем, кто с ним обращался плохо.

Мифы – это результат первых впечатлений первобытного человека от окружающей его действительности, выражение первых воззрений людей не только на мир и природу, но и на отношения друг с другом. Можно назвать миф одним из первых способов познания мира и человека, а также основой других творческих сказаний: былин и сказок.

В мифах описывается жизнь богов, органично сочетается действительное (реальное) и сверхъестественное. По мере того как народ начинает принимать участие в великих событиях, влияющих на жизнь, мифические сказания о богах сменяются на героические или богатырские. К подвигам богов присоединяются подвиги людей, и чистый миф смешивается с историческими повествованиями, названными позднее былинами.

Н. Н. Кареев[15], анализируя соотношение славянского мифа и героического эпоса (былин), приходит к заключениям:

1) С развитием социально-исторической жизни в древнейшем эпосе прослеживаются наслоения исторических, бытовых и нравственных идеалов народа, что отражено в сходстве эпических сюжетов с мифическими;

2) В сюжете любой былины можно обнаружить остаток забытого мифа;

3) Новое содержание былины воплощается в уже готовую форму, данную мифом, что делает миф едва узнаваемым под оболочкой новых представлений социально-исторической жизни народа;

4) Наслоение бытовых и исторических черт на миф способствовало приурочению мифа к определенной местности, времени, событию, которое излагалось в нем, к исторической личности;

5) Внесение в былину нравственных идей, идеалов обусловливается существованием в верованиях народа типов, с которых народ готов переносить на данную личность свойства, не принадлежащие этой личности, и желанием видеть в личности идеал.

Считается, что славянская мифология, как и мифология других индоевропейских народов, исходит из единого источника языческих верований. Однако таких полных и самостоятельных образов божеств, как Зевс, Нептун, Меркурий и др., народная фантазия славян или не выработала, или, что скорее всего, они были утрачены. Многие славянские мифические образы вошли впоследствии в народные песни, которые были связаны с праздниками. Несмотря на недостаточность сведений о мифологии восточных славян, она тем не менее нашла свое воплощение в народных песнях (былинах), которые являются самостоятельными произведениями и в которых пусть в разрозненном виде, но представлены те или иные мифологические образы.

Среди специалистов, занимающихся изучением народного творчества, ведутся дискуссии относительно того, что возникло раньше: миф, сказка или былина. Известный мастер русской словесности Алексей Дмитриевич Галахов полагал, что сказка образовалась из былины[16]. Но большинство ученых все же придерживаются мнения о том, что сказка возникла раньше былины, когда человек еще жил под непосредственным влиянием сил природы. А в работах Н. Сахарова отмечается, что то, что сегодня мы относим к былинам, относилось и к сказкам. Так, он писал: «Русские сказки вмещают в себя основание народных былин, повести, любимые нашими отцами и дедами. В них есть предания; в них заключается наша Русская семейная жизнь; в них сохранился наш чистый Русский язык»[17].

Продолжаются дискуссии и относительно соотношения сказки и мифа. Весьма примечательна в этом плане точка зрения известного психолога юнгианского направления Марии-Луизы фон Франц. Она считает, что в отличие от мифа, который имеет явно выраженные национальные особенности, волшебные сказки, которые автор понимает как некую «страну души», наполненную архетипическими образами, находятся вне культуры, вне этнических отличий, поэтому способны очень легко мигрировать. Сказки являются международным языком для всего человечества, для людей всех возрастов и всех национальностей. Так, М.-Л. фон Франц пишет: «Мне кажется, что волшебная сказка похожа на море, а саги и мифы подобны волнам на его поверхности: сказка то “поднимается”, чтобы стать мифом, то “опускается”, снова превращаясь в волшебную сказку. И опять мы приходим к идее о том, что волшебные сказки, как в зеркале, отражают более простую, но вместе с тем и более базисную структуру психического, его скелетную основу»[18]. Говоря о возможности появления сказки ранее мифа, автор ссылается на работы Е. Швайцера, убедительно показавшего, что миф, например, о Геркулесе составлен из отдельных эпизодов, каждый из которых представляет собой определенный сказочный мотив. Было доказано, что эта история превратилась в миф, изначально являясь волшебной сказкой, но затем стала более обогащенной и поднятой до уровня мифа.

Существует и другая точка зрения, закрепленная в мнениях современных ученых А. И. Никифорова, Е. М. Мелетинского, придерживающихся взглядов В. Я. Проппа. В их исследованиях показано, что сказка является следствием десакрализации (обесценивания, ослабления священных образцов) мифа. С потерей этнографической конкретности, заменой мифического времени на неопределенное, а также мифических героев на обычных людей, с перенесением внимания с коллективного на индивидуальное происходит трансформация мифа в сказку[19].

Делаются попытки выявить отличительные особенности мифа и сказки. По мнению А. Е. Наговицына и В. И. Пономаревой, одним из важнейших отличий сказки от мифа является то, что миф открыт по содержанию, однозначен по смыслу и фактологичен в своем наполнении. Сказка, напротив, отличается своей многозначностью, многоаспектностью, предлагает возможность воспитания не на одном образце, как в мифе, а на выявлении уровня готовности того или иного героя к переходу на новую ступень развития.

Сказка имеет свою поэтику, отличную от былинной и мифологической, свой зачин, исход, общие места, иногда отличается ритмическим складом, ранее чаще предназначалась для развлечения и удовольствия. В сказке искусно объединялись разные элементы, начиная от бытовых, заканчивая описанием дохристианских верований и бродячих сюжетов.

Само понятие «сказка» многозначно. В Большом энциклопедическом словаре оно толкуется как «один из основных жанров фольклора, эпическое, преимущественно прозаическое произведение волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел». Сказки – «документы делопроизводства, записи устных показаний в учреждениях России XVII–XVIII вв.»[20].

Обнаружено слово «сказка» и в древних словарях. Так, «казка» была зафиксирована еще в 1596 году в литовско-русском словаре, составленном Лаврентием Зизанием. В нем дается толкование слова «баснь» как «байка», «казка»[21]. Затем в 1627 году в Лексиконе славяно-русском Памвы Берынды под словом «баснь», «байка», «вымысел»[22].

Слова «сказка», «баснь» есть в словаре XVIII века[23] на шести языках: российском, греческом (παραμύθι), латинском (fabula fadae), французском (fable), немецком (fabel) и английском (fable), т. е. фабула. В мифологическом словаре поясняется, что Фабула – богиня лжи, или басни[24].

В нескольких значениях присутствует «сказка» в старом словаре Академии Российской[25]:

1) Вымышленная повесть, басня (писать сказки, сказывать, слушать сказки);

2) В приказном наречии значит: письменное на что-нибудь по требованию правительства объяснение (взять с него сказку, подать сказку).

Но все же наиболее полное и всеобъемлющее толкование слова «сказка» дается в словаре В. Даля:

• «сказ, сказанье, повесть, преданье, рассказ; приказанье, приказ;

• объявленье, весть, оглашенье;

• деловое показанье, объяснение, ответ подсудимого, речи свидетелей, отчет о случае, о происшествии;

• документы народной переписи, именные списки всего наличного населенья (ревизские сказки);

• вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказание»[26].

В Актах юридических Древней Руси сказка употреблялась в смысле описания происшедшего события, объяснения, поручительства. Такие «сказки» мы находим наряду с указами, сделочными, расспросными речами, челобитными. В этих Актах есть раздел, посвященный сказкам по делам правительственным и судным: «Сказки по верстанию на службу» (1679); «Сказка отсрочная» (1692); «Сознание на съезжем дворе о неуплате пошлинных денег» (1685) и т. д. В них подробно описывались события такого-то дня и года с точным указанием имен участников этих событий. В конце такой сказки всегда ставилась подпись, например: «А сказку писал, по их мирских людей велению, дьячек Родка Федотов», «Костица Митрофанов» и т. д.[27]

Приведем одну из таких сказок в полном объеме: «198 году января в 5 день Кижского конца староста Григорий Козьмин дал сказку посацкому человеку Семену Гурьеву в том, что велено сыскать прошлых лет старост, и я староста дал сказку о старосте о Иване Митрофанове за прошлый за 182 и третий год, и он староста ныне в городе на Олонцы, а братья его Иванова поруку по себе дали, и я староста Григорий в том и сказку дал. А сказку писал, по его старостину веленью, Костица Митрофанов»[28].

Были и «коллективные» сказки. Например: «Лета 7185 году октября в 26 день по указу великого господина преосвещенного Стефана, архиепископа Суждалского и Юрьевского, в Шу на святительском дворе перед игумном Гермогеном и перед сыном боярским перед Анфиногеном Черкасовым, Шуи посаду земской староста сказал по святей Христов непорочной Евангилской заповеди Господни, еже ей ей, Шуяня посадские люди всех приходских церквей против его Григорья попа ссылочных росписей, которых он написал сверх первые сказки, которая подана Николскому келарю старцу Игнатию, у нас сверх тое сказки иных речей про него попа Григорья и иные сказки не будет, потому что та сказка подана ото всего мира, за руками, про всякие его попа Григорья неистовые слова и про бесчинье – то наша сказка»[29].

Все это реальные люди нашего прошлого, которые писали вот такие, кажущиеся теперь нам странными, сказки.

В XVIII веке в указах Екатерины II «О поручениях сыску воров и разбойников, беглых солдат и рекрутов и прочих подозрительных людей для их искоренения»[30] используется слово «сказка», в том числе в связи с наказанием за «ложную сказку».

В переписке Екатерины с Вольтером[31] известный «научный» труд Аббата Шаппа «Путешествие в Сибирь», порочащий Россию, Екатерина называет сказкой, не заслуживающей веры: «Хотя я его никогда не видела, однако ж он в своей книге уверяет, как я слышала, что он в моей комнате, в которой не случалось ему быть ни одного разу, мерил огарки свечей восковых». В сочинении о варягах[32] 1767 года также используется слово «сказка» в смысле искажения исторической правды о турках, которые жили в соседстве с французами и прославились своими якобы подвигами.

Уже только эти исторические сведения говорят о выдумывании в сказках фактов, далеких от действительности. Неслучайно в повествователе древностей российских[33] в выписках из архивов XVI века также часто, наряду с указаниями на то, что необходимо брать сказки, настойчиво подчеркивается, что в сказках должна быть написана правда, «подлинная правда по Евангельской заповеди Господней, еже ей ей»[34]. За это обещано было вознаграждение, а если что-то будет скрыто – то последует наказание.

Слово «сказка» употреблялось и в смысле обвинения. Так, Н. Сахаров описывает игры народа на русских святках. Суженые гости в образе воров выслушивали от «сторожей-старух» разные упреки и порицания под видом сказки. При этом никто не должен был обижаться, если только в сказке не называли поименно гостей.

Возможно, потому что в «сказках», подаваемых людьми того времени, было много вымысла, который обнаруживался, как мы видим, и в трудах, претендующих на научность, значение слова «сказка», ставшее нам таким привычным, закрепилось. Известно, что вымысел – одна из характерных особенностей сказки, это подмечается и в современных научных трактовках. Приведем только несколько определений из разных источников:

• «краткая, поучительная, чаще оптимистичная история, включающая правду и вымысел»[35];

• «произведение, в котором главной чертой становится установка на раскрытие жизненной правды с помощью возвышающего или снижающего реальность условно-поэтического вымысла»[36];

• «абстрагированная форма местного предания, представленного в более сжатой и кристаллизованной форме. Изначальной формой фольклорных сказок являются местные предания, парапсихологические истории и рассказы о чудесах, которые возникают в виде обычных галлюцинаций вследствие вторжения архетипических содержаний из коллективного бессознательного»[37].

Еще одно определение, основанное на анализе 12 источников, среди которых не только справочники и словари, но и подходы разных авторитетных специалистов в области исследования сказки (И. Больте, Г. Поливка, В. Я. Пропп, Э. В. Померанцева, Ю. М. Соколов и др.), дают А. Е. Наговицын и В. И. Пономарева:

«Сказка – литературный жанр, возникший из народного творчества, который характеризуется:

1) включением ирреальных персонажей, событий и условий (пространство, время, обстоятельства);

2) наличием многозначных символических образов и метафор;

3) строгой определенностью сюжетного сценария, сформированного на общей базовой интенции, которая выстраивается в зависимости от представлений о судьбе, определяющей степень свободы героя сказки; отношения к тому или иному герою или явлению как архетипическому»[38].

И. Б. Гриншпун[39] предлагает простой и в то же время логически обоснованный взгляд на сказку. Он считает, что с психологической точки зрения под сказкой целесообразно понимать некую историю, содержащую невозможные или неправдоподобные, по мнению читателя (слушателя), события или явления, причем такие, к которым неприменимы попытки рационального объяснения с помощью науки или житейского здравого смысла. И. Б. Гриншпун намеренно делает акцент на позиции читателя, а не автора сказки. При известных обстоятельствах сказочной может показаться вполне реалистичная история – например, при значительной разнице культурных контекстов написания и восприятия. Точно так же, в силу особенностей убеждений читателя, вымышленные автором события могут рассматриваться как реальные.

Очень короткое, но психологическое по своей природе толкование сказки предлагает К. Эстес: «Сказки – это лекарство»[40]. В них заключена целительная сила, потому что сказки содержат средства, которые позволяют возродить то, что было утрачено, излечить душевные раны, найти способы преодоления препятствий, нужные в той или иной ситуации модели поведения.

Этот далеко не полный перечень современных определений сказки позволяет заметить и многообразие подходов, и почти полностью совпадающие позиции. Как было подмечено выше, едва ли не единственной характерной чертой сказки, которая встречается практически везде, является вымысел. Разница заключается в акцентировании цели вымысла и его значения: как условно-поэтического; символического; ориентированного на активное переплетение с правдой.

По поводу вымысла как одной из объединяющих характеристик сказки существуют и другие мнения. Например, А. Н. Афанасьев не соглашается с тем, что «сказка складка, а песня – быль». Так, он писал: «Народ не выдумывал; он рассказывал только о том, чему верил»[41]. А волшебные знаки, предметы и превращения в сказках – это не просто воля воображения, это иероглифы, которые необходимо разгадать. Тем самым уже тогда были подмечены психологические особенности сказок великим собирателем. А. П. Скафтымов[42] описывал рассказывание сказки как священнодействие, например, у сибирских кочевников. Сказку нужно рассказать буквально, а поэтому заранее все обдумать, чтобы не соврать, потому что сказку невидимо слушает «дух местности» и небо. Если при рассказывании сказки делаются ошибки, духу будет неприятно, а если сказка сказывается правильно и без ошибок – за это рассказчик может получить ценные дары.

Как видим, представления о сказке весьма противоречивы, дается чрезвычайно широкое ее толкование, что, в свою очередь, позволяет отнести к сказкам и все романы, детективы, в целом – любые произведения, описывающие те или иные истории, содержащие как правду, так и вымысел. Получается, что сказка окружает нас повсюду. И мир взрослых сказок очень похож на современные романы и мелодрамы. Это те же сказки с современными «золушками», злодеями, богачами, джентльменами и т. д. Аналогично миру детских сказок и связанных с ними переживаний, это тот же мир добра или зла, и все действие выстраивается по отношению к судьбе главного героя или героини. В соответствии с концепцией детской сказки, мелодрамы и романы выстроены по одинаковому шаблону и, в зависимости от требований времени, немного подкорректированы.

Видимо, стоит согласиться с точкой зрения А. Е. Наговицына и В. И. Пономаревой относительно того, что наряду с собственно сказками можно выделить сказочные повести или романы, которые и могут содержать в себе ряд сказок[43].

Достоверно известно, что слово «сказка» с давних времен использовалось не в книжной, а в живой разговорной речи. Долгое время сказки не записывались, чаще они передавались из уст в уста как поучения и уроки. Уроки, например, о том, как приумножать богатства, как охотиться, как поступать в той или иной ситуации. Рассказывались такие сказки преимущественно в кругу мужчин: старейшина повествовал тем, кто готовился к инициации (переходу с одного уровня поведения и знания на другой, более зрелый). Мужская инициация предполагала становление мужчины как охотника, воина, добытчика. Часто мальчиков отводили в лес, в котором они должны были выживать. Это была проверка подрастающих ребят на мужественность. Существует множество сказок о том, как отец отводит своего сына в густой лес, но тот благодаря находчивости и изобретательности (делает зарубки на деревьях, рассыпает пепел на пути и т. п.) спасается. Подобный сюжет мы можем обнаружить в сказке «Мальчик с пальчик». У некоторых народов мальчики от 9 до 15 лет изгонялись из семьи, отправлялись в лес (в сказках порой заколдованный), где жили несколько месяцев, иногда год и более, отрезанные от своей деревни. Долгое время они проводили около костра под открытым небом, готовя себе скудную пищу. Иногда они находились не в лесу, а в специальном месте, окруженном непроходимой изгородью или терновником. Занимались охотой, разбоем, турнирами, переодевались (а в сказке – и превращались) в лесных зверей. Порой с ними находился жрец или учитель, наставляющий их в трудных обрядах посвящения. Это мог быть и добрый покровитель[44]. По истечении времени за теми, кто выжил, приходили, возвращали в племя, а затем проводился зрелищный обряд инициации мужчины.

Взрослые женские сказки также предполагали обряды инициации, но они во многом с течением времени, передаваясь из уст в уста, были существенно видоизменены. Это сказки, в которых рассказывалось о половой жизни, любви, деторождении, трансформации, женских таинствах. Такие сказки видоизменялись, особенно в Средневековье, в силу их «порочности».

Известный психоаналитик, философ и рассказчица К. Эстес долгое время, путешествуя по всей территории Америки, побывав в Италии, Польше, Мексике и других странах, искала первозданные сказки. Она выслушивала эти истории в естественных условиях: за кухонными столами, в виноградных беседках, курятниках, сараях, ночью под звездами в домах без крыш. Это были именно те сказки, которые возвращали женщин к их инстинктивной душе и их связи с дикой природой. Сегодня эти древние устные истории уже записаны, и мы можем ознакомиться с ними, например, в книге «Бегущая с волками»[45].

После довольно длительного устного периода жизни сказок появляется лубочная литература с яркими картинками, которая является мостом между устной и книжной сказкой. По данным Н. Сахарова[46], печатные издания сказок начали появляться только в XVIII веке, рукописные несколько раньше – в XVII веке. Н. Сахаровым была проделана огромная работа по поиску и систематизации русских народных сказок. По его данным, одними из первых печатных книг со сказками были «Сказки с картинками, или Лубочные издания: Эзоповы притчи», «Сказка о утке с золотыми яичками»; «Сказка о Силе царевича и о Ивашке-белой рубашке» и др. (1717). Далее к более поздним изданиям относятся: «Старинные диковинки, или Приключения Славянских князей», 1775; «Бабушкины сказки», 1778; «Сова, ночная птица, повествующая Русские сказки, из былей составленные», 1779, и т. д. Многие печатные издания сказок были уничтожены в войне 1812 года.

Именно лубочная литература поддержала сказочные традиции. По данным Н. П. Андреева[47], в 70-х годах XVIII века тиражи некоторых лубочных изданий доходят до 250 тысяч экземпляров, среди них, конечно, и сказки. Но сказка еще долгое время оставалась устной, «сказкой из природы», которая особенно ценилась ее собирателями. Появление сказок «из книги» расширяет пространство их распространения и несколько видоизменяет сказку.

А. Н. Афанасьев наделял сказку характеристиками эпической поэзии: «тот же светлый и спокойный тон; то же неподражаемое искусство живописать всякий предмет и всякое явление по впечатлению, ими производимому на душу человека; та же обрядность, высказывающаяся в повторении обычных эпитетов, выражений и целых описаний и сцен»[48]. В ходе сказочного действия и там, где это необходимо, метко сказанное и удачно обрисованное постоянно повторяется при помощи одних и тех же оборотов речи. Сказки начинаются и заканчиваются устойчивыми фразами: «Жили-были…»; «В некотором царстве…»; «Жили они долго и счастливо…»; «…я там был, мед, пиво пил…» и т. п. Прослеживаются и некоторые часто повторяющиеся мотивы (мотив несчастного героя, изгнанного короля, противоборствующих родственников).

С одной стороны, возникает ощущение однообразия, а с другой – это восполняется неподдельной красотой языка, искренностью и чистотой, в сказке отражается духовный облик времени, который мы и сегодня можем постичь.

В сказках описываются состояния героя/героев, изменения этих состояний в результате успешного преодоления трудностей; сюжет развивается линейно, присутствуют элементы волшебства и морализаторства. Как правило, в сказках существуют две противоположные реальности: реальность «добрая» и «злая»; реальность «правды» и «кривды». При этом народная сказка часто на стороне слабого и беззащитного, на стороне нравственности, сострадательности, честности, трудолюбия, сообразительности.

Ценность сказки и в том, что она вырабатывает определенные типы фактических событий, которые могут быть легко перенесены на другие материалы (гимны, саги, песни) и, преобразованные при помощи последних, переданы по наследству дальше. С течением времени из запаса форм типичных событий и простых фраз получалось целое богатство, постоянно возраставшее и привлекавшее внимание не одного поколения.

Нельзя отрицать огромного значения сказок и для детей. Считается, что именно воспитание при помощи сказки (т. е. косвенное) может привести ребенка «от созерцания чувственного к созерцанию внутреннего мира»[49].

Дискуссируя с Э. Руссо относительно вредоносности сказок для детей в силу их ложности и двусмысленности, Ф. Э. Бенеке пишет о том, что «голая истина недоступна ребенку, ему понятна истина чувственных образов»[50]. При сообщении ребенку образов из духовного мира, подготавливающих его к пониманию того, что вообще происходит в жизни, в сказках выражаются те самые известные общие житейские истины. Ребенок близок к природе, и в его представлении окружающий мир такой же живой, каким он был когда-то в представлениях древних людей. Именно поэтому маленьким детям так понятны сказки, кажущиеся нам, взрослым, жестокими и ужасными. Мы, взрослые, понимаем события в таких сказках буквально, а ребенок – символически, отдаваясь глубокой философии и психологии сказок.

Возможно, поэтому взрослые, отдалившись от природы, от своего естества, постоянно устраивают дискуссии о целесообразности сказок для детей. Так, еще в позапрошлом веке Михаил Борисович Чистяков[51], известный российский педагог и писатель, современник Ф. И. Буслаева и А. Д. Галахова, подмечал, что, с одной стороны, в сказках жизнь представляется в извращенном виде и они способны порождать «безобразные» суеверия, влияющие на ум и характер ребенка, порождать «непреодолимую робость» перед враждебным миром. С другой – в них много «младенческого простосердечия, патриархальной простоты и лесной свежести», а потому хорошие чувства в ребенке можно пробудить только сказкой. Ученик и последователь А. А. Потебни Д. Н. Овсянико-Куликовский говорил о том, что простые сказки простых людей создают пространство доброты вокруг ребенка: «Сказка – это моральный дар»[52].

Уже из этого небольшого перечня мнений о целесообразности сказок в детском воспитании видно, что они крайне противоречивы. На Втором Всероссийском съезде педагогической психологии, прошедшем в 1909 году, также развернулась бурная дискуссия относительно использования сказок для детей. На одной из секций съезда был заслушан доклад Ц. П. Балталона[53] «Экспериментальное исследование классного чтения», в котором были проанализированы данные опроса впечатляющего количества детей начальной и средней школы: 1600 (!) в возрасте от 8 до 15 лет. Согласно научным результатам Ц. П. Балталона, было установлено, что дети любят длинные законченные рассказы о людях и детях, мало интересуются стихами, еще менее баснями, высоко ценят изображение правды и крайне низко – фантастические сказки. Докладчика поддержал А. И. Зачиняев[54]