Мастер Адэр и его верный слуга Эмиль. Часть 1

Глава 1

Прохладный весенний ветерок мягко вздерну полог, позволив Ляне увидеть кусочек улицы и дома напротив. Девушка улыбнулась. Она видела призывные полотнища у входа в питейную лавку, палатки уличных торговцев, приглашающие людей купить расписные бумажные флаги, бумажные же фонарики и изготовленные из дерева фигурки Неба и Земли. С улицы доносились такие непривычные, но интригующие ароматы вина, сладостей, цветов и…

– Ляна, прекрати таращиться в окно! – хмуро велела госпожа Гоам. – Сурри, не горбись!

Эмилянь обернулась и с привычной покорностью опустила голову. Ей совсем не хотелось потакать мачехе, но девушка очень давно поняла, что госпожа Гоам признает только покорность, а любую попытку возразить воспринимает как бунт.

– Простите, госпожа Гоам, – тихо прошептала Ляна тем самым тоном, которого от нее ждали.

Она очень давно научилась правильному тону – вежливому, тихому и бесцветному. И научилась игнорировать внутреннее желание взглянуть на собеседника. Именно этого всегда и ждала мачеха, а потом наказывала Ляну, обзывая девицей со слишком наглыми глазенками.

– Сурри! – вновь рявкнула госпожа, и Эмилянь очень осторожно выдохнула – мачеха отвлеклась на свою дочь, потеряв интерес к нелюбимой и мозолящей глаза девице.

– Матушка, – прохныкала Суррель, – я хочу не этот атлас, а… вот тот, золотистый.

– Милая моя, – уже спокойнее прервала дочь госпожа Гоам, – ты получишь золотистый атлас, но не сегодня. Сегодня ты должна выглядеть достаточно богато, но и достаточно скромно. Поэтому смирись с зеленым платьем.

Ляна отвлеклась от разглядывания людей и окинула взглядом сестру, которая с постной миной томилась на небольшой лавочке, позволяя умелым рукам служанок обряжать ее в тончайшие слои шелка и атласа. Эмилянь даже чуть повернула голову на бок, разглядывая изящную вышивку на тонкой нижней юбке – на белом поле среди цветущих ветвей порхали бабочки.

– Вы уверены, матушка? – скуксилась Сурри. – А если…

– Я уверена, – прервала госпожа Гоам и строго взглянула на служанок, давая понять, что они стараются недостаточно. Девушки разом вздрогнули и с новыми силами набросились на Сурри, пытаясь в кратчайшие сроки облачить молодую госпожу в непривычное и для нее, и для них платье.

В жизни каждой девушки наступает тот самый Особенный День. Самый Главный День В Жизни. Еще недавно этим днем Сурри торжественно называла Весенний праздник, мечтая наконец стать взрослой. Но всего несколько месяцев назад ее мнение поменялось. Теперь важнее всего оказался визит в столицу провинции, в Город Трех Ветров, ведь взрослой можно стать и дома, среди знакомых лиц, а визит в большой город был шансом увидеть много нового и покорить своей красотой многих и многих мужчин.

Именно поэтому даже наряд для Сурри выбрали не традиционный, а по моде, принятой в центральной части Аталийской империи, в самой ее столице, в Золотом Городе.

Сурри подняли еще до рассвета, и три расторопные служанки, прибывшие с семьей из родного уезда, помогли девушке принять ванну с лепестками первых весенних цветов, растерли ее кожу ароматным маслом, расчесали длинные струящиеся черные волосы, а после заплели их в сложную высокую прическу из косиц. Эту прическу еще предстояло украсить множеством гребней и шпилек, искусно выполненных из золота и украшенных речным жемчугом, нефритом и бирюзой.

К моменту, когда в покои сестры позвали Ляну, Сурри уже успела истомиться за подготовкой. Лицо девушки тщательно запудрили, чтобы она казалась еще более белокожей, чем прежде, хотя, как и любая девушка хоть сколько-то благородного происхождения, Суррель редко покидала комнаты господского дома, а по улице передвигалась или под мягкой тенью бумажного зонтика на спине лошадки, или в крытой повозке. После специальной краской служанки подчеркнули природную красоту Сурри, но на взгляд Эмилянь лицо сестры стало походить на вырезанную из белого дерева маску.

Теперь же слой за слоем Суррель укутывали в сложное платье: поверх тончайшего белья из белого полотна шла расшитая туника, после юбка, представлявшая собой широкую полосу ткани в тонкую складку, которую несколько раз оборачивали вокруг талии и закрепляли специальной лентой. Дальше шел нижний халат – из ярко-зеленого атласа с узкими цельнокроеными рукавами, а поверх него Сурри облачили в верхний халат из тончайшего шелка, сплошь расшитый белыми пионами и украшенный отборным речным жемчугом.

– Матушка… – прохныкала девушка, когда на ее талии закрепили жесткий пояс из нескольких слоев атласа и шелка. – Душно.

– Терпи, – велела мать и придирчиво обошла вокруг дочери. Повинуясь ее взгляду, девушки-служанки мигом разгладили несколько складок и удостоверились, что просматриваются все слои одеяния, как того требовала мода. – Сегодня самый важный день в твоей жизни!

– Я помню, матушка, – проворчала Сурри и недовольно сморщила носик. – Я помню.

Ляна подавила едкий смешок. Пребывание в одной комнате с мачехой вполне могло обратиться для нее очередным наказанием, но девушке нравилось наблюдать за сборами. Зрелище выходило занимательным. Все лучше, чем сидеть в отведенной ей комнатке в гостинице и таращиться в маленькое окошко, выходящее во внутренний двор.

– Мы отправимся, как только вернется твой брат, – напомнила госпожа Гоам дочери. – А потом ты предстанешь перед самыми высокочтимыми представителями знати нашей провинции. Перед самим князем! И перед его сыном.

Последнюю фразу госпожа произнесла с особым подтекстом. Этот особый подтекст сопровождал все разговоры старших членов семьи Гоам с тех самых пор, как брат объявил о том, что должен ехать в столицу провинции на поклон к князю.

Пусть слова и не были произнесены вслух, но даже последний дурачок в уезде, которым правила семья Гоам, понял, что нынешний глава семьи и его мать надеются сосватать молодую госпожу Суррель за сына князя, который прошлой весной стал считаться взрослым и пока не обзавелся ни женой, ни наложницами.

Ляна не сомневалась, что затея родне удастся. Сурри с самых ранних лет отличалась красотой и изяществом, унаследовав от отца, бывшего военачальника, лишь мягкий темно-карий цвет глаз, а в остальном пойдя в мать. Невысокая, тоненькая и гибкая, как ивовая веточка, девушка даже в жестах повторяла госпожу Гоам. К ней уже пару раз сватались, но два года назад Сурри была еще слишком юна и лишь прошлой весной вошла в брачный возраст.

– Принесите чай, – велела госпожа Гоам, удостоверившись, что ее дочь выглядит безупречно. – Да проверьте, чтобы хозяин отобрал хорошие листья. Мы не бедняки какие-то, чтобы пить заваренное сено!

Одна из служанок с поклоном убежала, а оставшиеся незаметно для хозяйки переглянулись. Ляна эти переглядки заметила и невесело улыбнулась, отвернувшись к окну.

Постоялый двор выбрал для семьи посланный вперед хозяев слуга еще пару недель назад, но, как оказалось, оплатить гостиницу стоило пару месяцев назад – все приличные места в Городе Трех Ветровоказались заняты и главе целого уезда в тысячу дворов с семьей и слугами пришлось поселиться не на приличной и чистой улице, а на окраине, где обычно останавливались небогатые торговцы и путешественники.

Сурри морщила носик, вздыхала, ее мать беспрестанно ругала слуг, как своих, так и местных, но ничего изменить не удалось бы и небожителю – ради Весеннего праздника в столицу провинции съехалось слишком много людей.

Пару раз госпожа Гоам пыталась высказать свое недовольство сыну, но Дашана место для ночевки волновало в последнюю очередь. Дни единокровный брат Ляны проводил в визитах, а ночи – в компании новых и старых знакомых в увеселительных домах, возвращаясь лишь рано утром не в самом потребном виде.

Ляну жизнь на торговой улочке скорее забавляла. Из окна большой комнаты было видно далеко, она могла спокойно разглядывать прохожих. В родном уезде Эмилянь облазила каждый уголок, и уже ничто не могло ее удивить. Здесь же каждую секунду что-то происходило.

Ей нравилось наблюдать за тем, как торгуются люди возле лотков, как спорят на верандах питейных заведений завсегдатаи. Нравилось рассматривать прохожих. А посмотреть было на что!

Столица провинции находилась на самой границе, так что сюда с огромным удовольствием заглядывали торговцы из других мест. И нередко девушка могла за один час увидеть на улице выходцев из нескольких провинций, легко определяя их принадлежность по внешнему виду одеяний.

Стоит уехать из родных мест всего на сотню миль, как становится видна разница между регионами Аталийской империи. На протяжении многих веков империя росла, включая все новые и новые земли. Жителей становилось все больше, и все они приносили с собой свою уникальную культуру и обычаи. За многие годы взаимодействия некоторые традиции естественным образом проникали в культуру даже самых отдаленных регионов, так же как и традиции периферийных земель принимались в центральных землях. Каждая новая захватническая война приносила в империю новую струю, обновляя и оживляя и старинные обряды, и внешний вид жителей.

Сама Ляна никогда не путешествовала, но учитель не раз говорил, что столица империи напоминает огромный плавильный горн, где соединились традиции как запада, так и востока, как юга, так и севера.

Но здесь, настолько далеко от центральной равнины, что птица и за несколько дней не долетит, все еще сохранялись свои отдельные особенности. Наиболее явно это просматривалось в нарядах людей.

Прямо сейчас, отведя взгляд от сестры, Эмилянь заметила группу молодых женщин, одетых по моде западных и северных провинций. Все они были в просторных шароварах, до колен скрытых подолами верхних платьев-туник. В боковые разрезы выглядывали нижние, более светлые рубахи. Головы женщин покрывали вышитые платки и шапочки, украшенные серебряными и золотыми монисто. А у одной, шедшей впереди, было и ожерелье из монет. Талии женщин перехватывали широкие вышитые пояса, запястья украшали браслеты из бусин, а пыль улиц незнакомки взбивали высокими расписными ботиночками с загнутыми носами.

Ляна вздохнула и вновь обратила свой взор внутрь комнаты, опасаясь, что госпожа Гоам и в слишком пристальном внимании к виду за пределами постоялого двора усмотрит повод для наказания.

– Если все сложится удачно, то уже осенью можно сыграть свадьбу, – высказала свою надежду госпожа Гоам.

Сурри довольно потупилась, ее щечки зарделись так, что краска проступила даже сквозь пудру. Девушка выглядела очень мило и невинно и знала об этом.

– Конечно же, госпожа Гоам, – льстиво сказала старшая из служанок с неглубоким поклоном. – Молодая госпожа столь прелестна и невинна, что будущий жених станет мечтать о приближении осени! Любая семья с радостью введет молодую госпожу в свой дом через главные ворота!

Суррель довольно улыбнулась, а госпожа Гоам впервые за этот день вздохнула спокойнее. Эмилянь с прищуром взглянула на служанку. Ненависти к ней девушка не питала, но не могла смотреть, как кто-то разливается соловьем в сладостных речах, желая услужить.

Эта служанка давно жила при госпоже и знала, что та желает услышать. Она льстила, когда этого ждали, и попрекала Ляну, зная, что госпожа оценит ее старания. И ничто не трогало сердце женщины. Не было в ее душе места искренности, жалости или раскаянию.

Саму Эмилянь никто приукрашать ради визита в княжескую резиденцию не собирался. Девушку и так решено было взять с собой лишь потому, что воспитанием она превосходила любую другую девушку из свиты семьи и могла должным образом прислуживать Сурри.

Сегодня госпожа Гоам велела Ляне облачиться в темно-синий кафтан-халат, какой носили повсюду в южной части империи. Под него поддевали всего один или два дополнительных слоя одежды – длинную юбку или штаны и узкую нательную рубаху. Верхнее же одеяние представляло собой халат свободного кроя с высоким воротником и широким вырезом. Шили такие халаты из двухслойной или трехслойной материи, запахивая так, чтобы сверху оказывалась правая половина у мужчин и левая – у женщин. По краю халат обшивался контрастной тесьмой, из тесьмы или шнура изготовлялась и петля, чтобы закрепить верхний край полы на плече на пуговицу. Пуговицы делали или из того же шнура, или использовали для этого какое-нибудь украшение. Подпоясывался халат широким поясом-кушаком.

Такую одежду носили все. И бедные, и богатые. Разница была лишь в материале верхнего одеяния, в отделке. Да в головных украшениях, положенных любой свободной женщине.

Ляне нравилась ее одежда, но прямо сейчас девушка прекрасно видела, что мачеха пытается всячески выделить дочь на фоне падчерицы. Южный кафтан был одеждой скорее практичной, чем красивой. В таком халате и мужчины, и женщины выглядели примерно одинаково. Из-за кроя и широкого пояса терялся хоть какой-то намек на женственность.

Мысленно Эмилянь покачала головой. Она и не собиралась отвлекать хоть сколько-то взглядов на себя. Ей хотелось лишь увидеть что-то новое, полюбоваться достопримечательностями, а после вернуться домой, в родной уезд, где знаком каждый житель, каждый дом и даже мелкий придорожный камень.

Девушке очень хотелось объяснить все это госпоже Гоам, но Ляна предпочла промолчать. Мачеха морщилась от одного лишь звука голоса Эмилянь, так что не стоило раздражать ее, вклиниваясь в беседу. Но спроси кто-нибудь девушку, она бы все объяснила, а еще попыталась бы вразумить родных, напомнив, что отец, прежний глава рода, умер лишь несколько месяцев назад. Семье стоило больше думать о соблюдении траура, а не о сватовстве Сурри.

Ляна не отрицала, что принесение вассальной клятвы – дело важное и обязательное, но Дашан поспешил, высказав надежду выдать сестру замуж. Господин Гоам был главой целого уезда, человеком многих заслуг, любимцем князя, главой охраны ныне покойного второго принцаАталийской империи. Семье следовало соблюдать траур хотя бы год, а то и все три, как того требовало уважение к покойному.

Сама Ляна хотела целый год носить белые одежды из грубой материи – строгий траур по отцу. Дома этому никто не противился. Но в Город Трех Ветров госпожа Гоам велела девушке взять лишь обычную одежду, считая, что не стоит наводить окружающих на печальные мысли цветом одеяния.

– Причешите ее, – покосившись на Ляну, велела госпожа Гоам, и девушка вздрогнула, подумав, что женщина заметила ее задумчивый взгляд. – Постарайтесь. Я не хочу, чтобы цвет волос был слишком заметен.

Ляна вновь мысленно вздохнула. С первого дня в доме семьи Гоам Эмилянь слышала в свой адрес лишь упреки. Госпожа озвучивала их при всех, но так, чтобы этого не слышал господин. Ляне доставалось и за мать, и за цвет волос, и за цвет глаз, и за красоту. А теперь, когда не стало отца, мачеха без оглядки ругала Ляну с утра и до вечера.

– Вот же… – прошептала госпожа, недовольно посматривая на Эмилянь. – Свалилась на мою голову. Бестолковая.

Ляна привычно опустила глаза и отошла от окна, позволяя одной из служанок расплести свои красно-рыжие косы. Потакая хозяйке, служанка несколько раз дернула Эмилянь за пряди гребнем, причиняя боль. Девушка прикусила губу, сдерживая вскрик. Она знала, что жалобы сделают ситуацию только хуже.

Цвет волос достался Ляне от матери, которую девушка почти не помнила. В ее воспоминаниях мама осталась расплывчатым пятном и ощущением тепла. А еще ароматом поздних осенних цветов.

Мать Ляны умерла, когда ей не исполнилось и трех лет, и все о ней девушка знала из рассказов отца, а тот не отличался большой словоохотливостью.

Когда-то господин Гоам служил главой охраны одного из принцев. За заслуги ему был пожалован уезд в южной провинции Эмнэд, но господин оставался с семьей в столице. Там и родился Дашан. Но затем из-за едва не случившегося переворота военачальник озаботился безопасностью семьи и отправил их подальше от Золотого Города. Сурри родилась через пару месяцев после того, как слуги доставили госпожу Гоам во владения ее мужа. Следующие два года, пока в столице продолжались бурления, господин Гоам оставался в самой гуще событий. И лишь после того, как он решил уйти в отставку и приехал к семье, оказалось, что в столице он обзавелся наложницей. Ляна родилась еще в Золотом Городе, и была годовалой крохой, когда ее привезли в уезд Гоам.

Отец говорил, что Эмилянь много плакала в первые дни, хотя всю дальнюю дорогу вела себя тихо и смирно. Уже потом, из обрывков чужих фраз Ляна узнала, что ее собственная реакция была вызвана, скорее всего, настроением матери, а та грустила все дни напролет. Даже игры с ее маленьким Огонечком, как она называла Ляну, не уменьшали тоску той красивой и яркой молодой женщины, какой была мать Эмилянь.

Протосковав целый год и не вынеся постоянных ядовитых слов со стороны жены господина, мать Ляны быстро выгорела и умерла. Отец заверял девушку, что ее мать просто много болела и не вынесла одиночества, но Ляна всегда чувствовала, что под этими скупыми словами скрывается какая-то тайна. Она бы не удивилась, узнав, что это госпожа Гоам поспособствовала быстрой смерти неугодной наложницы.

Свою внешность Эмилянь унаследовала от матери, и ничего в ее облике не напоминало отца. С самых ранних лет Ляна росла высокой, тоненькой, но крепкой. Не было в ней нежности Сурри, хотя пару раз Дашан вскользь замечал, что Ляна куда красивее сестры. Будто бы хоть черты ее лица и резче, но и благородства в них больше. Ляна мало обращала внимания на чужие слова. Внешность волновала ее лишь в те минуты, когда она замечала на себе взгляд госпожи Гоам.

Служанка разобрала волосы Ляны на пряди, а потом переплела косы так, чтобы их можно было спрятать под тонкий темно-синий платок, поверх которого на голову девушке водрузили широкий серебряный обруч.

Согласно традиции южных земель покрывать голову платком должны были сосватанные или замужние, но вряд ли сейчас кто-нибудь посмел бы напомнить об этом хозяйке.

– Подвески, – велела госпожа Гоам.

Пусть госпожа и ненавидела Ляну, но этикет для нее был важнее всего, а благородные девушки и женщины в южной провинции без головных украшений на людях не появлялись. Ляна же по всем законам считалась второй молодой госпожой семьи Гоам, так что отсутствие украшений бросило бы тень не столько на девушку, сколько на семью.

Из шкатулки были извлечены длинные серебряные нити-подвески, состоявшие из серебряных колечек, нефритовых бусинок, жемчуга и полумесяцев, выполненных из серебра ажурной ковки. Таких подвесок было больше дюжины. Служанка закрепила их на обруче, продевая крючки в специальные отверстия, начинавшиеся над висками.

Когда процедура была закончена, Ляна невольно протяжно вздохнула. Подвески отец начал дарить ей по одной каждую весну с тех пор, как она получила свое взрослое имя, но никогда не надевала все имеющиеся украшения разом, ограничиваясь парными подвесками над висками в дни больших праздников. В остальные дни девушка просто вплетала в волосы серебряную нить с бусинками, закрепляла на прядях широкие серебряные трубочки с затейливой вязью из защитных рун или носила один только серебряный обруч. Теперь же оказалось, что за все эти годы Ляна стала обладательницей довольно увесистых украшений.

– Ну что же… – с хмурой задумчивостью произнесла госпожа Гоам, и Ляна напряглась, ожидая очередную отповедь, но в этот самый момент вернулась служанка с чаем. Сурри тут же поднялась с лавочки и мелкими шажками направилась к столику. Легкий шелк мягко вздулся, привлекая внимание к вышивке на подоле верхнего платья, и госпожа Гоам с улыбкой покивала, наблюдая со стороны. – Прекрасно, прекрасно.

– Молодая госпожа очарует всех, – заверила вошедшая служанка. Присев перед небольшим, всего на ладонь от холодного пола, возвышением, и опустив поднос на постеленную циновку, девушка споро переставила на столик между хозяйками чайник и чашки. – Непременно очарует.

Госпожа Гоам заулыбалась еще пуще, полностью потеряв интерес к Ляне. Улучив момент, девушка позволила себе легкий вздох облегчения, а потом и вовсе вновь отошла к окну.

– Матушка, как скоро мы отправимся? – спросила Сурри, с истинно дочерней почтительностью наполняя чашку для госпожи Гоам.

– Ритуалы – дело долгое и хлопотное, – степенно напомнила ей мать. – Спешить нельзя.

Разговор этот не имел смысла, но сидеть молча не хотелось ни самой Суррель, ни ее матери, а обсуждать какую-то иную тему не имело смысла. Пропуская мимо ушей большую часть фраз, Эмилянь продолжила рассматривать улицу, радуясь тому, что город оправдывал свое название и здесь повсюду гуляли довольно сильные сквозняки – полог то и дело вздувался сам по себе, и девушка без опаски любовалась видом.

Если повезет, она еще несколько часов проведет у окна, пока мачеха и единокровная сестра дожидаются Дашана. Все знали, что традиционные ритуалы Весеннего праздника отнимают много времени, но это не мешало матери и дочери переживать и с нетерпением ждать их окончания, ведь после им предстояло разделить торжество с самим князем, в то время как дома все дела занимали не больше пары часов и хозяйки могли лично наблюдать за принесением даров Небу и Земле.

– Шаманка пожаловала, – сообщила девочка-служанка, которую приставили следить за происходящим на улице и сообщить о прибытии господина.

Глава 2

– Пусть войдет, – величаво разрешила госпожа Гоам.

Сурри тут же приободрилась. Шаманку велели разыскать еще накануне – госпожа Гоам хотела узнать, что судьба приготовила ее дочери. Дело обычное. Дома хозяйка едва ли не раз в месяц приглашала местную гадательницу больше из желания послушать добрые предзнаменования, чем опасаясь дурных вестей.

Да и не могло быть плохих новостей для семьи Гоам. Беды будто обходили их стороной. Сыну уже исполнилось двадцать шесть лет и, хоть он еще не женился, впереди его ждало только светлое будущее. Прежний господин Гоам, почивший осенью, получил свой удел во владения на три поколения, а это означало, что от Дашана не требовалось даже стараний в учебе и сдачи императорского экзамена. Земли свои и доходы он не потеряет и проживет жизнь спокойную и привольную. Сурри выросла истинной красавицей, и через нее семья могла породниться с кем-нибудь более значимым. Да и сама госпожа Гоам была пышущей здоровьем женщиной и не боялась заждаться внуков. О смерти же мужа она не особо печалилась. Как и ее дети…

Ляна вздохнула и опустила голову, всем своим существом опасаясь, что госпожа Гоам поймает ее взгляд и по нему что-нибудь поймет.

Отец всегда казался Ляне крепким, как дерево. С ранних лет она видела его седины и морщины, но не считала его стариком, ведь двигался и говорил господин Гоам легко и свободно. Даже хвори его не трогали. И тем внезапнее оказалась его смерть.

Всего за три дня горячки и бреда господин Гоам из мощного и сильного мужчины превратился в дряхлого старца. И уже не выкарабкался.

Сразу после смерти отца Дашан, как все и ждали, рыдал у ложа, умоляя господина вернуться обратно. Но Ляна видела, что слезы не настоящие. Брат просто следовал традиции, требовавшей трижды воззвать к душе человека, уговаривая ее возвратиться в тело.

Совершив требуемое, брат передал отца в руки слуг, а уже те омыли и облачили почившего в лучшие одежды. А дальше потекли тяжелые муторные дни, во время которых вся ближайшая родня находилась в одном помещении и раз за разом просила Небо принять душу своего господина. То и дело в дом являлись разные люди, желая поклониться умершему и выказать свои соболезнования молодому хозяину.

Ляне позволили последовать обычаю: облачиться в белое платье из грубой ткани и распустить косы. Но Сурри мачеха приказала не скорбеть так же сильно, поэтому в поминальный зал сестра явилась в траурном белом платье, но с аккуратно убранными в аккуратную прическу волосами. И спать сестра ушла к себе, чтобы не простыть на полу без обуви.

Перед похоронами в дом вызвали шамана. Брат не поскупился на оплату его услуг. Красной краской шаман долго вычерчивал на крышке и стенках толстого лакированного гроба заклинания, призванные не дать умершему переродиться в монстра. После этого шаман до рассвета бдел у тела, читая заклинания и махая руками, чтобы заверить родных в надежности своих действий.

К месту погребения господина несли на носилках, украшенных траурными лентами и бумажными цветами. В процессии участвовали все родственники, а специально нанятые люди тащили повозки, в которых были сложены погребальные дары и многочисленные сопровождающие для отца – бумажные куклы, внешне похожие на домашних слуг семьи Гоам. Умельцы сделали их в самый короткий срок, ведь, как известно, и после смерти человек должен получить привычные ему заботу и комфорт. Шаман шел впереди, чтобы отгонять от процессии злых духов. Дашан и госпожа Гоам наняли и танцоров, и певцов, и музыкантов. Даже плакальщиков.

Но не прошло после погребения и недели, а в доме все вернулось к привычному распорядку. Даже Сурри, ластившаяся к отцу при каждом удобном случае, быстро позабыла о печалях и радостно слушала очередную порцию хвалебных заверений шаманки-гадательницы всего через десяток дней после похорон.

Шаманка, явившаяся на постоялый двор, оказалась довольно молодой женщиной с темной от загара кожей, хитрым взглядом и лукавой улыбкой. Сухое тело мягко облегали синий, красный и зеленый халаты, густо украшенные вышивкой бисером и мелкой монеткой. Из-под подола выглядывали чуть истоптанные темные сапожки с загнутыми носами, вышитые по голенищу алым бисером. Голову женщины покрывал алый платок, поверх которого лежал широкий серебряный обруч, украшенный серебряными кругляшиками, как подвесками. Рукава от запястий и до локтей были перемотаны алыми лентами с нанесенными на них краской рунами. Широкую талию опоясывали в несколько слоев синие и зеленые ленты с вышивкой, нарисованными руническими знаками и крохотными подвесками-бубенчиками. И даже на сумке, которую женщина опустила на пол, красовались многочисленные знаки.

– Добрый день, госпожа, – с глубоким поклоном сказала шаманка мягким бархатистым голосом.

Госпожа Гоам довольно улыбнулась, видя, как перед ней пресмыкаются. Сурри с интересом посматривала на незнакомку, больше интересуясь ярким обликом, чем предстоящим действом. Обычно Ляна мало интересовалась гадательницами, но эта привлекла и ее внимание.

От женщины исходил странный холодок, какого Эмилянь не ощущала в присутствии других шаманок. Да и руны, нанесенные на одежду и вещи гадательницы, Ляна, в отличие от мачехи и Сурри, без труда разобрала и пришла в недоумение.

«Вот так дела? – подумала девушка. – Но почему?..»

Обычно руны на одежде шаманов и даянов должны были защищать от злых духов и других темных созданий, но заклинания на одежде этой женщины отличались от тех, которые Ляна видела у гадательниц из родного уезда.

Разглядывая шаманку, Эмилянь пропустила часть беседы, очнувшись лишь тогда, когда шаманка, присев на край возвышения, принялась с льстивыми речами рассматривать ладони Суррель. В этот момент, вновь взглянув на незнакомку, девушка подумала, что, возможно, впервые видит не просто шаманку, а самую настоящую шулмас.

Определить разницу, как гласила молва, способен только сильный маг, а его шулмас обойдет стороной.

Будучи обычным человеком, Ляна о шаманах и магах знала не больше других. Больше всего сведений она почерпнула из рассказов учителя, из подслушанных сплетен да многочисленных страшных сказок, которыми любил развлекать округу глуховатый сказитель, днями и ночами обретавшийся у винной лавки недалеко от резиденции семьи Гоам.

Из сказок Ляна знала, что шаманами и шаманками становились те, кому посчастливилось родиться с крупицами магических сил, но кому не суждено было стать даяном. Но порой за шаманов выдавали себя люди и вовсе бездарные, уповая на смекалку и ловкость. Большинство шаманов были так слабы, что могли лишь гадать да проводить обряды. И некоторые, желая увеличить свою силу, прибегали к противоестественным методам. Совершив десять черных грехов, шаман или шаманка обретали темную силу, становились шулмас, но рисковали не переродиться после смерти или переродиться ужасным темным созданием. Эмилянь всегда думала, что это выдумки, и никто не рискнет собственной душой ради величия. Но прямо сейчас она всем существом чувствовала, что перед ней именно ведьма, хотя и не могла объяснить природу собственной уверенности в этом.

– Светлая судьба, долгая жизнь, – приговаривая и улыбаясь, гадательница ловко извлекла из рукава мешочек с монетками и встряхнула его.

Сурри чуть подалась вперед, желая узнать, что же выпадет ей на этот раз. Монетки мягко звякнули, когда шаманка чуть ослабила горловину и легонько тряхнула мешочек.

Трижды шаманка встряхивала мешочек, позволяя Сурри не глядя выбрать монету, и трижды возвращала монетку обратно. В конце даже госпожа Гоам подалась вперед, нетерпеливо ожидая слов гадательницы.

Ляна смотрела за происходящим со стороны, в какой-то степени даже восхищаясь ловкостью шаманки. Та столь аккуратно и умело перемешивала девять монеток в мешочке, что Сурри просто не могла вытащить цифры, знаменующие дурное.

– Счастье! Счастье! Счастье! – радостно проговорила шаманка. – Тройное счастье! На весеннем ветру распускаются цветы. Нет места тревогам, страхи бессмысленны, ведь вам сияет свет луны, что вскоре приведет к возлюбленному даже через тысячу миль!

Госпожа Гоам довольно заулыбалась, Сурри зарделась и прикусила губу. Эмилянь не удержалась от беззвучного смешка.

Чего и стоило ожидать. Гадательница ожидаемо предрекла Сурри все то, чего хотела и сама девушка, и ее мать. Весна всегда была символом плодородия и счастья. Ветер означал скорые перемены в жизни. Луну же всегда связывали со страстью и томлением. Всего несколько образных фраз, а сколько денег они принесут женщине, их произнесшей!

– Прекрасно! Прекрасно! Поздравляю, госпожа. Поздравляю, молодая госпожа! Радость! Какая радость! – хором заговорили служанки, услаждая слух женщин.

– Вы помолвлены, молодая госпожа? – спросила гадательница с льстивой улыбкой. – Вам не о чем переживать. Ваш жених или вот-вот влюбится, или уже влюблен в вас.

Ляна из-под ресниц взглянула на шаманку, но промолчала. Если мачехе хочется слышать желаемое, то не Эмилянь разрушать ее мечты. Шулмас же, наверняка, подслушала разговоры слуг, прежде чем пришла на постоялый двор. Каждый зарабатывает, как может.

– Не желаете ли погадать и второй дочери? – заискивающе спросила шаманка. Мягко, ненавязчиво, явно стараясь угодить клиенту.

Госпожа Гоам хмуро взглянула на Ляну и чуть презрительно поджала губы.

– Я возьму половину за вторую девушку, – предложила гадательница. – Разве вы не желаете узнать…

– Когда она наконец покинет мой дом? – докончила за шаманку госпожа Гоам и едва не смахнула тонкие чашечки со стола. – Что ж… Это стоит узнать. Ляна, подойди!

Эмилянь похолодела и на миг сильно зажмурилась. Ситуация ей не нравилась. Что бы ни сказала шаманка, вряд ли мачехе понравится услышанное.

Монетки Ляна тянула негнущимися пальцами, сознательно выбирая не те, что лежали внутри мешочка у самой горловины, а дальние. Гадательница чуть цокнула языком, заметив маневр девушки, но не стала ничего предпринимать.

«Если уж мне суждено через это пройти, то не хочу слышать расхваливания в свой адрес. Шаманка не знает всей подоплеки, а радостные предзнаменования лишь обозлят госпожу Гоам», – подумала Ляна.

– Ох… – вздохнула шаманка, когда Эмилянь вытянула последнюю монетку и увидела на ней цифру.

– Что там? – полюбопытствовала Сурри. Гадали не ей, но девушке всегда нравилось все таинственное.

– Луна прибывает и округляется, – нараспев начала шаманка. – И засохшие ветки также расцветают вновь. Ждет широкая дорога на чужбину. Нужно лишь поднять взор, чтобы увидеть голубое небо.

Стоило гадательнице договорить, и в комнате повисла тягостная тишина. Госпожа Гоам хмурилась, Сурри вопросительно округлила глаза, а служанки растерянно помалкивали.

– И что все это значит? – подождав немного, спросила госпожа Гоам.

Прежде она позволяла гадать только себе и своим детям, и всегда слышала радость в голосе шамана, по ней определяя направленность предсказания. Сейчас же шаманка говорила тихо и хмуро, будто ей и самой не очень нравилась выпавшая комбинация цифр.

– Юную госпожу ждут большие перемены в жизни. Их не остановить. Они свершатся, хочет она того или нет. Но юная госпожа достаточно сильна, чтобы справится со всем, что ей предначертано, – деликатно пояснила гадательница.

– Перемены? – переспросила Суррель. – Так Ляна тоже покинет дом? Она выйдет замуж?

Голос девушки мягко прозвенел по комнате, и она неуверенно улыбнулась.

– Не говори глупостей, – одернула дочь госпожа Гоам. – Кому она нужна в жены? Мы не дадим за ней и грамма серебра! Разве что наложницей… Как ее мать.

Слова упали, точно камни. Ляна прикусила губу, чтобы не ответить мачехе. Раз за разом та пыталась задеть девушку, унижала и критиковала.

– Сурри, разве ты забыла? – стараясь не злиться, обратилась Эмилянь к сестре. – Отец оставил мне небольшое наследство, распоряжаться которым я смогу через год, по достижении девятнадцати лет. Через год я покину дом Гоам и перееду жить в другое место.

Госпожа немного отвернулась, игнорируя Ляну. Как и много раз до этого, обсуждать последнюю волю мужа она не горела желанием. Лишь в первые дни после его похорон госпожа яростно ругалась и порывалась отхлестать Ляну по щекам, считая, что та не заслужила хоть крохи нажитых семьей богатств. Даже хотела как-то запугать и отнять причитающееся, но выяснилось, что господин Гоам оформил свою волю письменно еще за три года до этого и передал бумаги на имя младшей дочери одному своему знакомому, повлиять на которого вдова не смогла бы при всем желании. Теперь мачехе оставалось лишь кусать кулаки и доставать Ляну придирками. А та терпела и ждала, зная, что совсем скоро сможет переехать в собственный маленький дом, получить небольшую, но приятную сумму и впервые перестанет зависеть от кого-либо.

Глава 3

– Ты так в этом уверена, – с долей раздражения отметила госпожа Гоам, и Ляна вздрогнула, чувствуя легкую угрозу за этими словами.

– Что вы имеете в виду, госпожа? – стараясь не злить мачеху, тихо спросила девушка, не поднимая взгляда.

– Этот год ты зависишь от нас, – напомнила госпожа Гоам и кивнула дочери, чтобы та наполнила для нее чашку. Гадательница тихонько собрала монетки и незаметно отодвинулась, с неприкрытым интересом прислушиваясь к беседе.

Эмилянь похолодела. Она и сама знала, что до следующей весны прикована к уезду Гоам и к семье, большая часть представителей которой ее откровенно недолюбливали. Знала и надеялась, что госпожа на этот год забудет о ее существовании. Ради этого Ляна была готова на многое, почти на все. Но теперь вдруг осознала, что мачеха вовсе не ждет истечения срока, чтобы навсегда избавиться от неугодной дочери мужа.

– Матушка, – мягко позвала Сурри, – о чем вы говорите?

– А о чем я говорю? – хмуро удивилась госпожа Гоам. – Наша семья дала этой девчонке так много, а она собирается взять еще больше. Мой муж много лет назад привел волка в дом. Кормил и поил. А теперь я не могу получить шкуру?

Ляна вздрогнула и прикусила язык, боясь, что может против воли что-нибудь сказать, поддавшись эмоциям.

«Ничего необычного, ничего необычного, – напомнила она себе. – Госпожа Гоам не первый раз говорит подобное».

Это было истиной. И прежде мачеха не раз и не два попрекала Ляну за каждую чашку чая, за каждое зернышко риса. Ничего не изменилось. Правда прежде упреки Эмилянь слушала не каждый день, а лишь тогда, когда попадалась госпоже на глаза. Теперь же мачехе не приходилось оглядываться на мужа и опасаться его гнева.

– Матушка, не стоит так волноваться, – попросила Сурри. – Вы же знаете, что батюшка хотел обеспечить Ляну…

– Что мне до твоего отца?! – не удержалась госпожа Гоам, хотела еще что-то сказать, но потом заметила присутствующую в комнате шаманку и нахмурилась. Служанки, уловив свою ошибку, тут же засуетились, спеша расплатиться и выпроводить постороннего человека.

Дождавшись, когда за гадательницей закрыли дверь, госпожа повернулась к дочери и сказала:

– Твой отец мертв. Ему нет до нас дела. А нам еще жить! Говоришь, он хотел обеспечить ее? О да! Он заботился об этой девчонке больше, чем о тебе.

Сурри потупилась и хотела было возразить, но мать прервала ее взмахом руки – широкий рукав едва не ударил девушку по лицу.

– Заботился! Думал ли он о моих чувствах, когда привел в дом ее мать? Когда привел в мой дом ребенка? – вопросила госпожа Гоам.

Ляна низко опустила голову, стараясь выглядеть подавленной и смиренной. Ей это не нравилось, но лишь так она могла поступить в нынешних обстоятельствах. Госпожа Гоам разошлась, теперь ее никто бы не смог увещевать. Следовало подождать и дать ей выговориться.

В детстве Ляна думала, что обида мачехи вызвана ревностью, но через некоторое время она поняла, что виной всему стала задетая гордость женщины. Госпожа Гоам происходила из достопочтенной и весьма уважаемой семьи. Ее предки прославились ученостью и на протяжении нескольких поколений служили императорской семье, занимая пусть и не самые высокие, но значимые должности. Но потом так уж вышло, что у отца госпожи Гоам кроме нее самой не было других детей. И не было других родственников, чтобы поддержать девушку, когда ее отец погиб по неосторожности. В итоге позаботиться о будущем дочери младшего министра попросили лично императора, а тот, глянув вокруг, выбрал для нее в качестве мужа одного из верных вояк дворца, капитана Гоама. Невесте едва исполнилось восемнадцать, жених же был доблестным военным, верным принцу, заслужившим и уважение, и земли. Никого не волновало, что мужчина едва ли не в три раза старше своей будущей супруги. Брак был договорным, скрепляли не людей, а фамилии и благосостояние.

Молодая госпожа Гоам не любила мужа, но ни разу не возразила, приняв повеление императора со всем положенным почтением. Но она была гордой молодой женщиной и прекрасно осознавала, что происходит из необычной семьи и достойна уважения. Именно уважения она ждала от мужа. А он даже не предупредил ее, решив взять наложницу, тем самым унизив ее перед всеми слугами и домочадцами.

Этого госпожа Гоам не могла забыть мужу даже многие годы спустя, хотя ее муж был не первым и не последним, кто обзаводился наложницами, но высказывать свое недовольство женщина предпочитала Ляне, зная, что та не обладает в доме хоть каким-то влиянием и не сможет отбиться.

– Теперь его нет, а я должна смотреть на его поросль в моем доме, – хмуро сказала госпожа Гоам.

Эмилянь сжалась еще больше. Подвески почти коснулись колен.

– Я скажу это только один раз, Ляна, – отчеканила мачеха. – Ты зависишь от моей милости, от милости Дашана. И я прямо сейчас могу выгнать тебя на улицу! Нет! Еще хоть раз услышу от тебя столь наглые речи и велю выпороть! Свой дом? Свободная жизнь? Думаешь, раз мой покойный муж тебе это обещал, то можешь смотреть на меня своими наглыми глазенками? Кем ты себя возомнила? Госпожой? Тебя лишь называют второй молодой госпожой семьи Гоам, но от этого ты не перестаешь быть отродьем наложницы, безродной девки без семьи. Моя бы воля, ты бы не жила в моем доме или жила на правах служанки, а то и рабыни! Мой муж дал тебе дом, дал все то, что ты имеешь, но его нет. Ты должна у меня в ногах валяться и благодарить. А ты смеешь говорить в моем присутствии!

Ляна не поднимала головы и старалась не вздрагивать всякий раз, когда госпожа Гоам повышала голос.

– Матушка! – взмолилась Сурри, пересела поближе и, взяв чашку обеими руками, подала матери. – Не волнуйтесь. Не волнуйтесь. Выпейте чаю.

Госпожа Гоам громко выдохнула, взяла чашку и шумно глотнула. Лана беззвучно всхлипнула. Повод для претензии был мелким, но девушка знала, что из-за последних переживаний мачеха была готова воспламениться и по менее значимой причине.

– Поправьте молодой госпоже прическу! – велела госпожа, а потом поднялась и, сопровождаемая парой служанок, вышла из комнаты.

– Ох… – вздохнула Суррель. – Матушка сегодня разбушевалась.

Ляна не ответила, но чуть расслабилась и выпрямилась.

– Не обижайся на нее, – попросила единокровная сестра, отмахиваясь от служанок и подходя к Ляне. – Ты же ее знаешь.

– Я не обижаюсь, – мягко ответила Эмилянь. – В словах госпожи есть истина. А на истину нельзя обижаться.

Сурри покачала головой и присела рядом с единокровной сестрой.

Хоть Сурри и следовала во всем за матерью, но к Ляне она относилась без злобы, а в моменты радости и вовсе была по-сестрински нежна и заботлива. Но в присутствии служанок жаловаться на госпожу Гоам Ляна не осмелилась бы никогда в жизни. Донесут.

– Ты рада? – спросила Сурри Ляна. – Ты хочешь этого?

– Замужества? – уточнила девушка и улыбнулась. – Конечно! А ты разве не хочешь? Ты правда хочешь переехать в какой-то дом и жить одна?

– Хочу, – призналась Ляна.

– Странная ты, – вздохнула Сурри. – Разве можно не хотеть замуж? Ты понимаешь, что не сможешь потом передумать, если начнешь жить одна? Ни одна семья тебя не примет. Все решат, что ты…

Сестра не договорила, но Эмилянь и так знала, что Сурри хочет сказать. Своим домом жили лишь вдовы и сироты. Все остальные зависели от отцов, братьев, сыновей и внуков. И если крестьянка могла пройти по улице одна, то благородная дама рисковала навлечь пересуды. Даже наличие служанки не оберегало от шепотков. Не сложно было догадаться, что будут думать все вокруг, если Эмилянь, совсем еще молодая девушка, надумает жить своим домом.

– Все будет хорошо, – заверила сестру Ляна. – Я справлюсь. Отец не стал бы покупать для меня землю, если бы считал, что я не смогу.

Сурри помолчала, а потом кивнула.

– Да, он не стал бы, – согласилась она. – Он всегда видел, что ты странная. – Сестра хихикнула. – Училась не меньше Дашана, любила побродить… Мы отличаемся.

– Верно, – согласилась Ляна. – Но разве это плохо? Но… Ты точно хочешь замуж? Ты ведь даже не видела этого… княжеского сына. Да и не известно… Зная Дашана…

Сурри вновь хихикнула.

– Да, Дашан не так уж силен в дипломатии, но матушка хорошо его пропесочила, наказав постараться, – убежденно проговорила единокровная сестра. – Ну, если брат не сможет, то я сама постараюсь очаровать молодого господина Дальси. Не забывай, пока ты учила руны, я занималась более полезными для девушки науками.

Ляна искренне улыбнулась. Она никогда не спорила, когда Сурри называла стремление Эмилянь к получению образования блажью. Девушка и сама знала, что никто и никогда не оценит ее стараний, никто не допустит ее до сдачи экзамена. Все же это мужская привилегия. Но Ляна не жалела, ведь училась не для кого-то, а для самой себя.

В обычной школе образование получали только мальчики, но дети главы уезда, конечно, не могли сидеть за одним столом с детьми менее привилегированных представителей общества.

Дашана учили дома. Как и Ляну с сестрой. Учитель был не слишком рад тому, что ему приходится учить девочек, но жизнь в богатом доме и полное содержание как-то примиряли этого пожилого мужчину с ситуацией. Но он в любом случае пытался выпроводить Сурри и Ляну из учебной комнаты как можно скорее. Он был строг с ними настолько, что Сурри начинала ныть уже через пару часов сидения на занятиях. Тогда учитель с чистой совестью позволял нянюшке увести сестру. Ляна же…

Она видела отца едва ли час в день, а все остальное время находилась на попечении слуг. Ну а те, в свою очередь, подчинялись ее мачехе. Слишком плохо с ней обращаться не дозволялось, конечно, но и именовать Эмилянь второй молодой госпожой не при хозяевах никто не пытался.

Маленькой Ляна не очень разбиралась в ситуации, а когда подросла, то быстро смекнула, что ее будущее зависит не от кого-то постороннего, а лишь от нее самой. Зная это легко уразуметь и то, что уроки – прямая дорога к более светлому будущему. Книги вполне способны заменить уважение и любовь окружающих.

Сурри лишь посмеивалась над попытками Ляны освоить не только грамоту и счет. Оно и понятно. Сестру в будущем ждал договорной брак. Ей предстояло украсить дом мужа, родить ему наследника, а для ведения хозяйства в любом уважаемом доме есть управляющий.

Лянино будущее настолько спокойным и распланированным не выглядело. Да и сама девушка не хотела чего-то подобного и сообщила свое мнение отцу. Поэтому на занятиях она внимала наставлениям даже больше брата, хотя обучение было суровым, даже немного жестоким.

С часа белого быка и до самого вечера с перерывом на обед они сидели за отдельными столиками в специальной учебной комнате, тратя недели и месяцы на каждую науку.

Первым делом учитель научил Ляну и Сурри читать и писать. После был счет. На этом Суррель бросила учебу, переключившись на музицирование и вышивку, а Ляна продолжила заниматься, хотя учитель явно не желал видеть девочку на уроках.

Надеясь избавиться от Ляны, он учил ее по программе для мальчиков, искренне считая, что она не выдержит. Но Ляна была упорна.

Несколько лет, следуя плану учителя, она только и делала, что заучивала известные труды знаменитых мыслителей, древние поэмы и трактаты императоров и министров прошлого. Без знания этих работ никто во всей империи не считался образованным. В дальнейшем именно по всем этим известным и классическим работам молодые люди, претендующие на звание признанно образованного человека, сдавали экзамены.

Заучив известные труды, Ляна приступила к изучению рун. Знать их было не обязательно, но учитель избрал их, как способ отделаться от слишком настырной ученицы. Руны учили лишь те, кто хотел получить самое широкое образование. Ну и даяны, все заклинания которых записывались исключительно рунами.

Ляна и сама не горела желанием учить руны, но потом ее заворожили причудливые знаки, состоящие из черточек. А после оказалось, что эта наука далась девушке даже проще всего остального. И уж тем более легче, чем Дашану.

К пятнадцати годам она знала и могла без труда воспроизвести больше шести тысяч рун, каждая из которых означала отдельное слово. Ее прогресс поразил даже учителя, и тот впервые за десять лет похвалил трудолюбие Ляны, присовокупив к этому, что не знает, как ей пригодятся руны. Но Ляну все устраивало. Она уже поняла, что превзошла брата, мужчину, и заслужила похвалу отца. О невозможности сдать экзамен Эмилянь не жалела.

Когда Дашану исполнилось семнадцать, отец позволил ему попытаться сдать экзамен. Всем молодым людям, которые хотели чего-то добиться в жизни, предстояло за отведенный промежуток времени по заданной теме написать вольное сочинение, опираясь на тексты древних мудрецов. Брат экзамен сдал, но с огромным трудом, получив низшую степень. Отправлять сына на другой экзамен, который бы позволил брату получить звание ученого, господин Гоам не стал, осознавая, что провал неизбежен.

Вечером, после празднования сыновнего успеха, отец выпил чуть больше, чем обычно, и пустился в воспоминания. Он рассказал, как сам когда-то держал испытание на ученую степень. И как смог получить ее лишь с третьей попытки. Не помогло ему ни происхождение из благородного рода, ни денежная поддержка отца.

Образование всегда было в Аталийской империи той областью, где желаемое нельзя было получить через связи или за деньги. Лишь истинная образованность имела значение. Ее превозносили, она становилась пропуском наверх. Пусть за участие в экзамене предстояло заплатить довольно внушительную сумму, зато сданный экзамен означал для образованного человека дальнейшее благосостояние на всю его жизнь. Образованный человек мог получить высокую должность. Чем более значимый экзамен был сдан, тем выше оказывался статус человека.

Но была и обратная сторона у такой политики в империи. Получив свою должность после выдержанных экзаменов, мужчина мог легко передать ее своему сыну и внуку. От них великой учености уже не требовалось, пусть многие чиновники и подходили к обучению детей ответственно. Один сданный экзамен мог на три поколения обеспечить семье статус знати, но нередко даже в отдаленные уголки империи доходили слухи о том, что министры упрашивают императора отменить принятый закон. Ляна не раз слышала, как бедные люди посмеивались, услышав об этом. Говорили, мол, те, кто познал богатство, бояться потерять свои земли и деньги в случае, если следующий отпрыск семьи не сумеет подтвердить ученость своего рода.

Сурри не приходилось переживать из-за образования. Ее всю жизнь готовили к браку по расчету. Она знала, что это однажды произойдет. И, как оказалось, хотела этого.

Всю жизнь Сурри провела на женской половине дома, из посторонних мужчин видя лишь учителя и гостей отца на официальных приемах. Она жила чувством долга, правилами приличия и обязанностями, а потому именно в этом видела радость и счастье. Часто Ляна не могла понять, как Сурри способна верить, что именно в нарядах, сплетнях, ожидании своего брака можно видеть самое главное.

Как можно ненавидеть мир за стенами дома?

Ляна не могла принять мировоззрение сестры, но и не могла жить жизнью мужчины. Ей нравился простор, нравилось наблюдать за людьми, слушать их истории, что-то делать, учиться. Она не очень понимала, почему должна всегда думать о каких-то правилах, почему должна держать спину, даже спать в той позе, которая пристойна для девушки. И не могла понять, почему не может общаться с мужчинами или читать книги, где рассказываются истории о любви.

Эмилянь хотелось быть собой. И ни от кого не зависеть. Мало кто это понимал, но отец понял и принял.

– Ты превосходно играешь на музыкальных инструментах, умеешь поддержать беседу, – вернувшись к беседе, сказала Ляна. – Любой мужчина будет тобой очарован, но…

– Но? – спросила Сурри, отмахиваясь от служанок, пытавшихся расправить ее платье.

– Ты не думаешь, что выходить замуж нужно… за конкретного человека, а не вообще? – осторожно спросила Эмилянь.

– Ты о чем? – не поняла Сурри.

– Ну… а если сын князя окажется тебе неприятен? – осторожно сформулировала Ляна. – Как человек…

Суррель вздернула бровь и фыркнула.

– Молодой господин Дальсиполучил прекрасное образование, – напомнила она. – Он воспитан, талантлив. Он обладает всеми качествами, которые должны быть у молодого человека.

– А внешность и характер? – спросила Ляна.

Сурри вновь непонимающе на нее воззрилась.

– А при чем здесь это? – с искренним недоумением спросила она.

– Разве тебе не хочется, чтобы тебя с мужем связывала взаимная симпатия?

– Так и будет, – убежденно ответила Сурри. – Я войду в столь значимый дом, стану верной женой, рожу мужу наследника. Буду уважать князя и его супругу. Стану почитать мужа, а он – меня.

– А наложницы? – спросила Ляна. – Он ведь может взять себе наложницу…

– И что же? – пожала плечами Сурри. – Ничего необычного в этом нет. В империи у всех знатных мужчин не только жены, но и наложницы.

– Кроме магов, – поправила Эмилянь.

– Кроме них, да, – кивнула Сурри. – А я… Я ревновать не буду. Это неприлично.

– Неужели тебе не хочется влюбиться? – не зная, зачем настаивает, спросила Ляна.

– Любовь? – вздохнула Сурри. – Разве она принесет счастье? Нет. Мне не нужна любовь. Знатная семья, благосостояние, уют и уважение – вот ради чего стоит выходить замуж. Не из-за любви. Не ради любви.

Глава 4

– Еще долго? Долго? – пытаясь не подпрыгивать на сидении, спросила Сурри и покосилась на тонкое вышитое полотно, сквозь которое были различимы дома и прохожие.

– Сурри! – прикрикнула на дочь госпожа Гоам. – Веди себя прилично.

Девушка громко засопела, с обидой глянув на мать.

– Не ругайте ее, матушка, – с улыбкой произнес Дашан и покровительственно глянул на сестру. Сурри в ответ тихо фыркнула, но не стала ничего говорить.

Ляна покосилась на родственников из-под ресниц. В повозке было тесно, Эмилянь пришлось сесть плечо к плечу с одной из служанок, которую с собой взяла госпожа Гоам. Личный слуга Дашана уместился на козлах, возле возницы. По лицам Ляна видела, что никто не рад столь тесному соседству, но всему причиной стала вынужденная необходимость – резиденция князя находилась в центре Города Трех Ветров, туда нельзя было добраться пешком, а раздобыть удалось всего одну повозку с достойным внешним видом.

Внутри, несмотря на тонкие стенки из дерева и ткани, царила жара. И от этого аромат благовоний, которым пропитались одежды Дашана, казался приторным, навязчивым, как уличные попрошайки.

В честь важного события брат обрядился в свои лучшие одежды: темно-синяя парча, вышивка шелком и бисером, золотой и серебряной нитью, на плече драгоценная брошь, удерживающая верхний край кафтана. Нижняя одежда ярко-бирюзовая, в цвет к ней камни на шитой золотом темной шапочке.

Осторожно приподняв полог, чтобы впустить немного свежего воздуха, Эмилянь прислушалась к рассказу брата. Дашан старался не упустить ни одной детали, чтобы удовлетворить любопытство матери и сестры.

В родном уезде Весенний праздник отмечали гораздо проще, но, допуская отличия в мелочах, праздник отмечали одинаково по всей империи.

Празднование длилось несколько дней и начиналось с инициации юношей и девушек. В честь их вступления во взрослую жизнь где-то им дарили взрослые украшения, где-то – оружие, а где-то – что-то совершенно иное. Дашан в год своего совершеннолетия получил от отца широкий четырехсторонний пояс-кушак, который на юге могли носить лишь взрослые мужчины. Сурри госпожа Гоам преподнесла массивное ожерелье из золота – часть будущего свадебного наряда.

После наступала пора засевать поля. Но сначала, следуя традиции, первую борозду на специальном ритуальном поле совершал правитель, а его помощники завершали работу. В Золотом городе это было обязанностью императора и его министров, в регионах – князей, наместников и владельцев уездов. Зерно, выращенное на этом поле, после сбора урожая становилось ритуальным подношением в храме Неба и Земли осенью. Но в селах и маленьких городках дальних провинций нередко начинали посевы и без подобной обрядовой вспашки.

Князь своими обязанностями не пренебрегал, строго следуя возложенной на него миссии представлять императора в этой части Аталийской империи. Дашан в числе других гостей наблюдал за процессом, но ему не повезло поучаствовать в ритуале.

Дальше князь, избранные гости и все их сопровождение направились к главному храму Неба и Земли, где князь от имени императора совершил все надлежащие действия.

Слушая рассказ, Ляна решила, что главный храм города мало чем отличается ото всех других по всей империи, разве что, явно, обустроен лучше и богаче.

Храмы Небу и Земле возводили в Аталийской империи повсеместно: и в городах, и в их окрестностях, и в уединенных местах среди гор. Нередко в даже самом небольшом городе насчитывалось с десяток храмов, многие из которых представляли собой всего лишь кумирни. В уезде Гоам местные жители выстроили несколько маленьких кумирен: четыре столбика-опоры, крыша и алтарь с фигурками Неба и Земли. Для совершения самых простых обрядов и молитв более и не требуется.

Главный храм Города Трех Ветров был, конечно, построен надлежащим образом. Он стоял на холме к северу от города, подальше от суеты, окруженный садом.

– Наш главный храм не сравнится со здешним, – без огорчения рассказывал Дашан.

Прикрыв глаза и слушая брата, Эмилянь представила себе впечатлившее родственника строение. Он рассказывал так вдохновенно, что девушка отчетливо увидела освещенный утренним светом холм, засаженный туей, каштаном и акацией, а на его вершине – высокий, в три этажа, храм с фундаментом из мрамора, возведенный из золотисто-белого сладкого каштана. Увидела его ярко-синюю черепичную крышу, роспись стен и вырезанных на концах балок рысей-хранительниц.

Внутри храм представлял собой просторный круглый зал, обильно украшенный резьбой и вышитыми полотнищами. В центре, открытый взорам всех, – алтарь с возвышающимися на нем фигурами: величественный молодой мужчина простер одну руку вперед, будто показывая путь, а за локоть другой придерживается пышнотелая женщина. На ладони ее вытянутой руки возлежит искусно выполненный букет из колосков и цветов. Небо и Земля. Вечные спутники, повелевающие миром.

Ляна фыркнула про себя и подумала: «Всю жизнь мы возносим молитвы. То Небу и Земле. То покровителю. То почившим. Это отнимает немало времени!»

Она не вымолвила ни звука, но тут же отругала себя за греховные мысли и легонько ущипнула за ладонь, наказывая.

«Я не должна была думать о подобном. Батюшка, матушка, простите и… подождите, я вернусь. Очень скоро мы отправимся в обратный путь…»

Она вернется и принесет извинения в домашнем храме семьи Гоам. Поклониться отцу и матери, давшим ей жизнь, воскурит для них благовония и расскажет о том, что видела в Городе Трех Ветров. И впредь не будет дурно думать о своих обязанностях и долге перед предками.

– Князь совершил весь обряд по правилам. Ничего не упустил, – отметил Дашан.

– Конечно, – кивнула госпожа Гоам. – Как иначе? Естественно, князь соблюдает осторожность, чтобы каким-либо своим действием не оскорбить императора. Хоть тот и находится очень далеко, но ему ведь могут и донести, а никто не хочет оскорбить его императорское величество неподобающим поведением или вольностью.

Дашан кивнул, соглашаясь с матерью. Император, будучи верховным жрецом Неба и Земли, не мог побывать в каждом городе или деревне, а потому доверял часть своих обязанностей нижестоящим. Но вот… Что, если случится в каком-то уезде неурожай, засуха, обмелеет река? То не случайность. Это Небо и Земля разгневались и наказали владельца земель за дурные мысли, за пренебрежение обязанностями, а то и вовсе – за скрытое желание свергнуть императора. На местах каждый боялся, что на него укажут пальцем и обвинят. И тогда уже ничто не спасет. Вера людская сильнее правды, а император одним словом способен казнить и миловать. Тут и слово лишнее остережешься сказать.

– Скучно… – простонала Сурри. – Мы еще не приехали? Лучше бы ты про молодого господина Дальси рассказал. Ты говорил с ним?

Хоть повозка и двигалась очень медленно, пробираясь по запруженным людьми улочкам, окраины уже остались позади.

– Скоро прибудем, – успокоил сестру Дашан. – Да, мне удалось переговорить с сыном князя. Но решение, сама знаешь, зависит от самого господина Дальси. Поэтому… постарайся, Сурри. Ты должна произвести впечатление.

Сурри самодовольно улыбнулась и стрельнула в брата взглядом. Заметив, что Дашан взглянул и на нее, Ляна чуть вздрогнула. Ее рука против воли потянулась к широкому поясу, в который она перед самым отъездом сунула привезенные с собой в город сбережения и короткий кинжал. Ничего дурного девушка тогда не ожидала, но теперь вдруг подумала, что не зря забрала самое важное – взгляд Дашана ей не понравился.

Через несколько минут им пришлось выйти из повозки и дальше идти пешком. Резиденция князя разместилась на вершине холма. Поднимаясь по лестнице, Ляна с интересом наблюдала, как постепенно перед взором один за другим возникают массивные павильоны, крытые серой черепицей. Князь не поскупился на украшения в честь торжеств – повсюду красовались яркие бумажные флаги, фонарики, а дорожку от лестницы к ближайшему строению покрывал ярко-алый ковер.

– Господин Гоам, – с поклоном сказал слуга в парадном облачении, – вы прибыли.

Тут же откуда-то сбоку появился еще один слуга и, глубоко поклонившись, жестом попросил следовать за собой.

По алому ковру Ляна проследовала за своими родственниками в просторный зал. Князь пока не прибыл, и его вассалы неторопливо прогуливались по широкому проходу, обмениваясь приветствиями и новостями.

– Ваши места здесь, – с почтением промолвил слуга, указав семье на ряд столиков из сандалового дерева. – Прошу.

Дашан кивнул, но за свой стол не опустился, улыбнулся матери и направился к группе мужчин, собравшихся у возвышения, где накрыли стол для князя. Проводив брата взглядом, Сурри дернула Ляну за рукав и проследовала к третьему столику в ряду. Беззвучно ойкнув, Эмилянь посеменила за ней.

Зал поражал великолепием. Ляна не могла не рассматривать резные балки, колонны, драгоценные вышитые картины. Этот приемный зал в десятки раз превосходил своей отделкой и убранством самые лучшие виденные девушкой палаты.

Сурри выглядела так, словно зал ее не заинтересовал. Сестра с достоинством опустилась на круглую подушечку возле столика и сказала:

– Налей мне чаю.

Пока Ляна, собрав волю в кулак, осторожно наполняла чашку, единокровная сестра окинула собравшихся спокойным взглядом. Покосившись на нее, Эмилянь подивилась актерским способностям сестры. Еще недавно Сурри подпрыгивала от нетерпения, ныла и жаловалась, ее глаза сверкали любопытством. Но в зал впорхнуло неземное создание, которому нет никакого дела до людишек. Сурри напоминала бессмертную небожительницу, почтившую собравшихся своим присутствием. Ей не ведома суета, ей чужды земные страсти. Ее лицо лучится светом, а на губах едва-едва наметилась мягкая улыбка. Она богиня, приковывающая к себе все взгляды.

Передав сестре пиалу с чаем, Ляна склонила голову, закрываясь ото всех подвесками, и позволила себе короткий смешок. Звякнули бусинки и серебряные полумесяцы, заглушая этот едва различимый звук.

– Тише, – велела Сурри. – Не порть мне представление.

– Не буду, – согласилась Ляна. – Прости.

Сестра подняла руку и, загородившись ото всех рукавом, показала Эмилянь язык.

– Ты мне все испортишь, – добавила Сурри, удерживаясь от смеха. – Думаешь, так просто произвести впечатление?

– Не просто, – согласилась Ляна. – Совершенно не просто.

Госпожа Гоам, устроившаяся за столиком перед ними, обернулась и хмуро окинула девушек взглядом. Сурри и Ляна мигом прикусили языки, но уже через несколько секунд Эмилянь спросила:

– И кто из них… он?

Сурри обвела гостей взглядом и пожала плечами.

– Узнаем, когда все рассядутся, – сказала она. – Сын князя должен занять ближайшее место по правую сторону от него.

Ляна взглянула на столик, о котором говорила сестра. Тот выделялся на общем фоне, давая понять, что предназначен не простому гостю, а княжескому наследнику – красное дерево, инкрустированное золотом и серебром, вместо ножек столешницу подпирают выгнувшие спину резные рыси.

– Нас посадили довольно близко, – отметила Ляна. – Не у входа.

Сурри самодовольно кивнула и сказала:

– А как иначе? Его светлость князь Дальси был в дружеских отношениях с батюшкой. Не удивительно, что нас отметили.

Постепенно собравшиеся гости разошлись по своим местам, и Ляна смогла как следует рассмотреть каждого. Всего князь позвал около трех десятков своих вассалов со всей провинции. Они же прибыли на торжество вместе с кем-то из детей, с женами или наложницами. Среди глав семейств, столики которых в два ряда выстроились вдоль алой ковровой дорожки, Дашан был одним из немногих молодых людей. Всем остальным давно минуло пятьдесят, а то и шестьдесят лет.

– Уже скоро, – пробормотала Сурри.

Ляна кивнула, наблюдая за тем, как слуги наполняют чаши гостей вином или чаем.

Вскоре в зал вошел и занял свое место сын князя, и Эмилянь впилась в молодого человека взглядом, словно надеялась разглядеть не только внешность, но и душу.

– Ляна, не пялься, – едва слышно велела Сурри.

Эмилянь предпочла не услышать. Они сидели в третьем ряду, позади Дашана и госпожи Гоам, и прямо сейчас все взгляды собравшихся были сосредоточены на молодом господине Дальси.

Девушка ожидала, что сын князя окажется страшным, рябым, излишне худым или, наоборот, непозволительно широким в талии. Она боялась, что по одному облику юноши увидит его недобрую натуру. Но молодой человек казался просто молодым и хорошо вышколенным представителем благородной семьи. Разве что внешне младший господин Дальси казался совершенно непримечательным. Мимо пройдешь – не запомнишь.

– Он… ничего, – пробормотала Ляна, добавив про себя: «Ничего особенного».

Сурри довольно улыбнулась. Эмилянь передумала высказывать по поводу молодого человека, заметив реакцию сестры, и наполнила ее пиалу чаем.

Будь она на месте Суррель, непременно попыталась бы узнать о младшем представителе княжеской семьи побольше, прежде чем связывать с ним свои мечты и планы на будущее. Но то была Ляна, она не могла и не хотела навязывать сестре свое мнение. Пусть Сурри и относилась к ней достаточно тепло, Ляна очень рано осознала, что единокровная сестра дочь своей матери и семейная иерархия для нее не пустой звук. Младшая сестра, да еще и дочь наложницы, могла просить, спрашивать, отвлеченно высказывать свое мнение, но не указывать старшей на ошибки.

Через некоторое время один из слуг объявил приход князя, и на возвышение, подметая его полами расшитого темно-зеленого кафтана-халата, взошел высокий жизнерадостный мужчина с сильной проседью в редковатых волосах под богато украшенной драгоценными камнями шапочкой. Гости, следуя этикету, поднялись и отвесили господину Дальси глубокий поклон, сложив ладони вместе.

– Не стоит! Не стоит, – рассмеялся князь. – Не стоит мне так низко кланяться. Не стоит.

Все знали, что несоблюдение этикета князь подданным не простит, как знали и то, что он не может не играть радушного хозяина. Обычное дело.

«Вся наша жизнь – сплошное подчинение правилам. Каждый шаг расписан. И нет места искренности, – подумала Ляна, мельком взглянув на собравшихся. – Сколько из тех, кто улыбается князю, его ненавидят и желают убить? А сколько тех, что на самом деле питает теплые чувства?»

Из рассказов отца Ляна знала, что князь Дальси был не тем добродушным дядюшкой, каким предстал перед своими гостями. Как и любой власть имущий он был строг, но не жесток, терпим, но не мягок. Он мог наказать, но мог и помочь. И, конечно, он был добрее к тем, кто входил в его ближний круг.

За своими размышлениями Эмилянь едва не пропустила момент, когда князь позволил всем сесть, но все равно замешкалась, придерживая оступившуюся Сурри под локоть. Когда девушка садилась, она чувствовала на себе пристальный взгляд, но удержалась от желания поднять голову.

– Сегодня здесь собрались наши добрые друзья, – тем временем говорил князь, опустившись в резное кресло и приняв из рук слуги чашу с вином. – Наступает очередной год и милостью Неба, Земли и нашего великого императора он принесет всем нам лишь хорошее.

– Здоровья и процветания императору! – хором ответили вассалы, поднимая чаши. – Долгих лет! Здоровья и счастья князю!

Князь довольно улыбнулся и отдельно кивнул своему сыну. Выпив, он продолжил:

– Годы щадят нас всех. Мой сын уже взрослый, а я еще полон сил. И, как я вижу, у многих из вас отменное здоровье.

Вассалы нестройно закивали, соглашаясь с речами господина Дальси.

– Жаль лишь, что мой дорогой друг Дар Гоам уже покинул нас, – подбавив в голос скорби, сказал князь. – В последние годы он не бывал в Городе Трех Ветров, мы не виделись, и у меня не было возможности попрощаться с ним. Надеюсь, его сын, молодой господин Гоам, станет достойным преемником своему отцу.

Слова были сказаны как бы вскользь, но каждый в зале знал, чего ожидает князь. Дашан мигом поднялся и, ступив на алый ковер, низко поклонился князю, заверяя его в своей верности императору и лично князю. Слушая речь молодого человека, князь Дальси мерно кивал и улыбался. А потом и вовсе отдал чашу слуге, спустился вниз и, подхватив Дашана под локоть, заставил выпрямиться.

– Вижу, что мой дорогой друг сумел воспитать достойного наследника, – заявил он, отечески похлопав молодого человека по плечу. – Я познакомился с Даром Гоамом много лет назад, когда мы вместе прибыли в столицу империи. Он был старше меня, и я искренне считал его своим старшим другом. Он доблестно проявил себя, и был включен в ряды защитников дворца. Мне же довелось послужить при дворе, прежде чем я вернулся в Город Трех Ветров и занял место своего отца. Те далекие годы я вспоминаю с огромной теплотой. Я тогда обрел не просто друга, но брата.

– Мой отец часто рассказывал о вас, – с почтением ответил Дашан, еще раз поклонившись, но на этот раз не столь глубоко. – И всегда называл вас своим другом, ваша светлость.

– О, как чудесно, – ответил князь.

– Вы можете положиться на меня, я никогда не подведу вас, – продолжил Дашан.

Весь этот обмен любезностями был частью этикета, данью вежливости. Ляна лично несколько раз слышала, как брат в подпитии недобро высказывался в адрес князя. И вряд ли сам князь питал такую уж глубокую симпатию к молодому человеку, которого видел всего несколько раз в жизни. Но каждый из них осознавал важность сладких речей и заверений.

– Прекрасно, прекрасно, – довольно ответил князь и взглянул сначала на госпожу Гоам, а после – на Сурри и Ляну.

Эмилянь остро захотелось повернуть голову и рассмотреть князя вблизи, но, хоть Ляна и считалась второй молодой госпожой, сейчас она сидела сбоку от столика и исполняла роль служанки. В ее нынешней роли девушке полагалось сидеть, опустив голову, и смотреть перед собой, а не на князя или высоких гостей.

Князь высказал свои соболезнования и госпоже Гоам, заверив ее, что отношения семей никак не изменяться, а после умело и мастерски сменил тему так, чтобы ему без проволочек представили Суррель.

– Прекраснейший цветок, – отметил князь, когда зардевшаяся Сурри поднялась и склонилась в поклоне.

Прислушиваясь к разговору и вникая в интонации, Ляна отметила явный интерес князя. Похоже, он и сам пришел к выводу, что юная и прекрасная молодая госпожа семьи Гоам может стать достойной женой его сыну. Сурри, также подметив мягкие интонации князя, чуть зарделась, стреляя глазками в стоявшего вполоборота Дашана.

– Если мне не изменяет память, у моего дорогого друга была еще одна дочь, – внезапно вспомнил князь.

– Да, ваша светлость, – подавив раздражение, ответила госпожа Гоам. – Сегодня вместе с нами прибыла и Ляна, дочь моего покойного мужа.

Эмилянь, следуя правилам, тут же повернулась и склонилась в поклоне.

– Не менее прелестный цветок, – вежливо похвалил князь Дальси. – Обе ваши сестры уже вошли в брачный возраст, молодой господин Гоам. Вам нужно поспешить и выдать их замуж.

– Да, ваша светлость, – с поклоном ответил Дашан.

Обменявшись еще парой фраз с госпожой Гоам, князь вернулся на возвышение и предложил тост за нового главу уезда, молодого господина Гоама.

А потом начался пир. Слуги принялись выносить легкие закуски, сладости, фрукты. В чаши то и дело подливалось вино или чай, и гости поднимали тост то за князя, то за кого-то из присутствующих. Ляна очень хотела послушать новости, которые сообщали вассалы из разных уголков провинции Эмнэд, но она то и дело чувствовала на себе странный и слишком внимательный взгляд, от чего из головы улетучивались все мысли, и остро захотелось втянуть этот пустой сосуд в плечи. Чем дольше тянулось празднование, тем больше Ляна опускала подбородок, не смея осмотреться и узнать, кто же так пристально ее изучает. Казалось, что знание не принесет ей ничего хорошего.

Глава 5

– Ну почему ты так долго, братец? – едва не захныкала Сурри, увидев подходящего к повозке Дашана. – Что тебя задержало?

Госпожа Гоам улыбнулась, посматривая на дочь. Всем было ясно как день, что спросить Суррель хочет вовсе иное, а все ее недовольство от любопытства.

– Ты же слышала, князь хотел переговорить со мной с глазу на глаз, – таинственно ответил брат, осторожно забираясь внутрь и садясь напротив матери. – Не мог же я отказать или указать ему на продолжительность беседы.

– О чем вы говорили? – спокойно спросила госпожа Гоам. Ей тоже не терпелось услышать ответ сына, но она обладала большей выдержкой и уже отметила довольный блеск в глазах Дашана.

– О Сурри, конечно, – усмехнулся молодой господин Гоам. – Пусть мы это лишь предполагали… Все же ни у кого из вассалов князя нет на выданье дочери или внучки подходящего возраста… Но все оказалось еще проще, чем я думал.

Госпожа расплылась в улыбке и, поддавшись порыву, потянулась вперед и хлопнула сына по руке.

– Так значит!.. – опешила Сурри.

– Верно, – кивнул Дашан, улыбнувшись сестре. – Князь расспрашивал о тебе. И, отмечу, во время этого разговора с нами был и его сын. Пусть свои намерения они обозначили достаточно аккуратно, но совершенно прозрачно.

Сурри едва не захлопала в ладоши и с улыбкой обернулась к Ляне. Сестра ответила ей мягкой улыбкой.

– Мои поздравления, молодая госпожа, – нестройно произнесли слуги.

– Аккуратно? – уточнила госпожа Гоам. – Что конкретно сказал князь?

– О помолвке речи не шло, если ты об этом, – ответил Дашан. – Князь Дальси пояснил, что его сыну стоит пару раз увидеться с Сурри, прежде чем… Но! Он пожелал узнать точную дату рождения Сурри.

Госпожа Гоам заулыбалась.

– Дату? – усмехнулась она. – Дело решенное. Такое не спрашивают просто так.

Сурри хихикнула и довольно опустила глаза.

– Наша Сурри красавица с прекрасным воспитанием, – кивая самой себе, сказала госпожа Гоам. – Это видно даже издали. Князь сразу все понял. Думаю, молодой господин Дальси – тоже.

– Поехали, – велел Дашан, обращаясь к сидевшему впереди слуге. – Возвращаемся на постоялый двор.

– Нам стоит задержаться в Городе Трех ветров на некоторое время, – решила госпожа Гоам. – Будет лучше, если обо всех деталях мы договоримся с князем здесь. Если уедем, он может и передумать.

– Не передумает, – заверил Дашан. – И нам на самом деле надо пока оставаться здесь. Точный день князь не называл, но объявил, что собирается вновь нас позвать. Но на этот раз это будет встреча в узком кругу. Думаю, он пришлет приглашение, как только проверит совместимость Сурри и своего сына.

Госпожа Гоам покивала и довольно обмахнулась веером.

– Но было еще кое-что, убеждающее меня, что князь уже все для себя решил, – немного помолчав и взглянув на Ляну, сказал молодой господин Гоам.

– И что же? – насторожилась Сурри.

– Его светлость спросил меня не только о тебе, но и о…

– Ляне? – удивленно завершила за него Сурри. – Зачем?

– Что?! – едва не вскричала госпожа Гоам. – О чем ты?

– Тише, матушка, – усмехнулся Дашан, – не стоит нервничать. Поберегите свое здоровье.

Госпожа Гоам взмахнула веером и хмуро глянула на сына. Эмилянь замерла, боясь дышать. Все это время девушка просто являлась невольной слушательницей всего разговора, она не ожидала, что он в какой-то момент коснется и ее.

– Удивительное дело, но нашу младшенькую князь тоже рассмотрел и оценил, – негромко хмыкнул Дашан. – И в разговоре о ней был куда более конкретен, узнав ее статус в нашей семье.

Ляна похолодела. Ее невольно затрясло от ужаса. В ушах зазвенело, но она даже сквозь шум расслышала слова единокровного брата.

– Она приглянулась князю.

В повозке, отстукивающей колесами по булыжникам улочки, повисла гнетущая тишина. Дашан не сказал прямо, но это и не требовалось. Каждый его понял.

– Он еще молодой мужчина, – через минуту молчания сказала госпожа Гоам. – Знатный, богатый. Не удивительно.

– Он что, хочет взять Ляну своей наложницей? – все же напрямую уточнила Сурри.

Ляна молчала, чувствуя, как темнеет перед глазами. Тело перестало ей подчиняться, она не могла даже глубоко вздохнуть, лишь сидела и стеклянными глазами таращилась прямо перед собой. От ее лица вмиг отхлынула вся краска.

– Верно, – согласился Дашан. – Отличная новость, не так ли?

– Превосходная, – еще немного подумав, с усмешкой согласилась госпожа Гоам. – Поздравляю тебя, Ляна. Верно говорят: в ворота знатного дома не легче войти, чем переплыть море. Но тебе это удалось.

Эмилянь ничего не ответила. Закусив губу, она таращилась на брата, всем сердцем надеясь, что вот-вот успокоит ее, заверит в том, что лишь пошутил, но Дашан довольно подмигнул девушке и отвернулся.

– Братец, – сделав глубокий вдох, тихо позвала Ляна.

– В чем дело?

– Братец, я надеюсь, ты сказал князю, что это невозможно, – прошептала Ляна, с тревогой таращась на молодого господина Гоама.

– Почему же? – опешил Дашан.

– Батюшка ведь… – выдохнула девушка, но ее перебила мачеха, хмуро проскрежетав:

– Если и не согласился, то даст согласие.

– Госпожа Гоам, – едва не вскричала Эмилянь.

– Помалкивай, бедовая, – презрительно искривив губы, оборвала женщина. – Что ты хочешь сказать? Что мой покойный муж что-то тебе пообещал? Так ясно же!.. Кто бы тебя такую взял? Не то что женой! Даже наложницей. Повсюду много дочерей из благородных семей. А ты? Кем была твоя мать? Кто она? Какая-то девка! Ни семьи, ни рода. Ни знатности, ни связей. Мой муж просто пожалел ее, признав ребенка. Хотя… кто знает, что ты от него? Ты ни капельки не похожа на моего мужа! Все это видят, все это знают.

– Мне не нужна знатность, – вымолвила Ляна, опустив голову. – Мне все это не нужно.

– Не нужно? Дура. Как есть дура! Только в тебе и есть, что лицо красивое, – зло бросила госпожа Гоам.

– Матушка, – почти заскулила Сурри, вцепляясь в рукав халата женщины. – Матушка!

– И мой муж на такое же красивое лицо попался, – отчеканила госпожа Гоам, не видя, что каждое ее слово разрывает душу Ляны на части. – Попался и привел твою мать в наш дом. А теперь не нужно? Поздно, милочка. Раз князь захотел тебя, то ты пойдешь в его дом. Ты радоваться должна! Благородный человек тебя взять себе пожелал. Никогда и никто выше него на тебя и не взглянет. И уж точно тебя никто женой взять не захочет. Бесприданницу-то.

– Но я не хочу!.. – всхлипнула Эмилянь. Она уговаривала себя не плакать, но слезы сами собой застучали по плотному синему атласу. – Ни замуж, ни, уж тем более, в наложницы!

– А почему ты решила, что кто-то собирается тебя спрашивать? – сладким до приторности тоном произнесла госпожа Гоам. – Думаешь, у тебя есть выбор? Кто ты такая, чтобы выбирать? Ты живешь за наш счет, ешь нашу еду, носишь купленную нами одежду. Ты должна быть благодарна, что не полы метешь и не горшки чистишь. Ты должна семье Гоам за все, что получила. И это означает, что ты сделаешь так, как мы решим. – Госпожа Гоам пождала губы. – Нахалка. Смеешь спорить. Нет в тебе ни капли уважения к старшим, которые поболе твоего понимают. Тебе же лучше будет!

«Но разве так почтенная дочь должна исполнять долг перед семьей?» – спросила себя Эмилянь.

Девушке хотелось еще многое сказать мачехе, но она сникла под гладом слов, опустила голову, позволяя слезам капать на подол. Внутри клокотало от ужаса и гнева, но снаружи девушка казалась разбитой и пристыженной.

В какой-то миг, не в силах сдерживать свое отчаяние и избегая настороженного взгляда Сурри, Ляна несильно хлопнула ладонью по низкому сиденью повозки. Ей хотелось причинить себе боль, чтобы хоть на миг заглушить боль душевную. Совсем недавно казалось, что нужно лишь еще немного выждать, а потом Ляна, наконец, станет хоть немного счастливой и свободной. А теперь… Все мечты разбились.

Внезапно повозка дернулась, что-то громко заскрипело, треснуло – и все небольшое семейство Гоам разом слетело со своих мест, падая друг на друга.

– Что?! Что это такое?! – вскричала госпожа Гоам, оказавшись прижатой сыном.

– Ей! – в свою очередь взревел Дашан, пытаясь убрать с лица завернувшийся подол халата. – Кто-нибудь!

– Господин! Госпожа! Молодая госпожа! – вскричали слуги.

Сурри тихо пискнула и попыталась вывернуть подвернутую руку, а Ляна промолчала, хотя вся эта куча мала свалилась на нее, основательно приложив девушку о стенку повозки.

– Вытащи нас немедленно! – велел Дашан слуге и завозился, причиняя еще больше неудобств тем, кто оказался под ним.

– Братец, прекрати! – взвизгнула Суррель. – Больно же!

Через несколько минут усилиями слуг и возницы все члены семьи были извлечены на белый свет. Никто не пострадал, лишь аккуратный наряд Сурри оказался донельзя измят. Из-за произошедшего госпожа Гоам напрочь позабыла о споре с Ляной, сосредоточив весь свой гнев на нерадивых слугах. Дашан от матери отмахнулся, вместе с возницей поражаясь тому, как могла переломиться с виду крепкая и надежная ось.

– Тут совсем недалеко до нашего постоялого двора, – осмотревшись, сказал молодой господин Гоам. – Нужно лишь немного пройти.

– Не хочу! – тут же надула губы Сурри. – Я устала.

– Найди другую повозку, – велела госпожа Гоам, – если эту нельзя быстро починить.

Ляна, закусив губу, стояла чуть в стороне от родственников. Никому уже не было дела до ее переживаний, а сама девушка все никак не могла успокоиться. Слезы продолжали скользить по щекам, темными цветами распускаясь на атласе халата. Гнев душил и выворачивал наизнанку. Но никто не смотрел на Эмилянь, никто не спешил сказать хоть слово. Сурри ныла, переминаясь с ноги на ногу возле матери и почти повиснув на служанке. Дашан хмуро ругался с возницей. Слуга убежал на поиски другого транспортного средства. А вокруг жила своей обыденностью простая улочка Города Трех Ветров. Спешили по своим делам прохожие, недовольно огибая перегородившую проезд повозку, покрикивали лотошники, спорили на открытой веранде ближайшей винной лавки усталые путники, то и дело отряхивая пыль со своих одежд. Никому здесь не было дела до чьей-то беды. И уж тем более никого не волновали печали одинокой с виду девушки, замершей рядом с почти завалившейся на бок повозкой.

Вдруг, скользя мутным взором по прохожим, Эмилянь заметила кое-что знакомое. Сморгнув слезы, девушка без труда узнала утреннюю гадательницу. Та с невозмутимым видом шагала по своим делам, придерживая хлопавшую по бедру сумку.

Ляна раздумывала всего секунду, а потом плавно отступила, не глядя на родственников, и, прикрываясь уличными торговцами, ринулась прочь.

Каждую секунду она ждала позади окрик, но никто не позвал ее, никто не потребовал вернуться. Через двадцать или тридцать шагов девушка настигла идущую по своим делам шаманку и, пристроившись на некотором отдалении, последовала за ней.

В голове было гулко, блаженно пусто. Девушка осознавал, что делает, но старалась не задумываться над собственным поступком. Прямо сейчас ей хотелось лишь оказаться как можно дальше от родственников.

Когда и через несколько минут ее никто не нагнал, чтобы отвести обратно, Ляна судорожно выдохнула. Страха не было, хотя Эмилянь подозревала, что должна его ощущать. В груди билось лишь острое нежелание подчиниться решению семьи Гоам. Любым способом.

Несколько раз она сворачивала вслед за шаманкой по улочкам, радуясь тому, что женщина пока не обнаружила преследовательницу. Когда шум и гам на улочках стал потише, девушка слегка успокоилась и задумалась над будущим.

А подумать стоило!

Глава 6

– Что? В чем дело? – невольно вскрикнула шаманка, когда на пороге собственного дома ее подтолкнули в спину. – Кто?..

Обернувшись, женщина увидела довольно высокую девушку в богатом темно-синем наряде и мигом узнала ее.

– Юная госпожа? – позвала гадательница. – Зачем вы пришли?

Ляна прищурилась, рассматривая женщину. План созрел в тот самый момент, когда девушка поняла, что гадательница направляется не по делам, а домой. Наблюдая за тем, как вьются по ветру хвосты ее пояса, Эмилянь все для себя решила. Но теперь даже и не знала, как и с чего начать.

– У меня есть к вам дело, – наконец сказала девушка. – И я вам за него заплачу. Хорошо заплачу.

Ляна замерла, ожидая решение шаманки. На самом деле девушка не собиралась уходить, если ей откажут, но ответ требовался для того, чтобы определить следующий шаг.

– Дело? – переспросила шаманка. – Меня вновь зовут на постоялый двор к вашей семье?

– Нет, это касается только меня, – пояснила Эмилянь, внимательно наблюдая за реакцией женщины. Глаза той бегали. Похоже, по нервозности Ляны шаманка начала о чем-то догадываться.

– Что же вы хотите, молодая госпожа? – немного помолчав и что-то для себя решив, с улыбкой спросила гадательница.

Обойдя Ляну, женщина поставила довольно увесистый узел у двери и плотно ту прикрыла, заперев на засов.

– Идемте, – предложила хозяйка дома. – У меня тут, конечно, небогато…

Ляна медленно прошла за женщиной, мягко выудив из складок пояса крохотный кинжал. Зажатый в руке, он оставался незаметным для окружающих.

– Так ради чего вы пришли? – спросила шаманка, войдя на кухню в задней части дома и налив в большой чайник воды из деревянного ведра.

– Я хочу, чтобы вы мне кое в чем помогли, – издали начала Эмилянь. – Но хочу сразу предупредить.

– О чем же?

– Я согласна вам заплатить… – сказала девушка и красноречиво тронула свои серебряные подвески кончиками пальцев. – Но не думайте, что мои родственники дадут вам больше или хотя бы столько же, если вы попытаетесь обмануть меня и пойдете к ним.

Эмилянь умолкла и уставилась на гадательницу, ожидая ответа. Короткое лезвие согрелось в ладони и чуть царапало кожу, помогая девушке не терять концентрацию. Сейчас очень многое зависело от того, будет ли Ляна осторожна.

– И что же вы хотите, юная госпожа? – чуть нервно улыбнувшись, спросила шаманка. – Чем я могу вам помочь? Я человек маленький. Гадаю, обряды провожу. Могу нарисовать кое-какие талисманы… На удачу, на благополучие… Зачем вы пришли ко мне?

Ляна прищурилась, внимательно следя за женщиной, а та улыбалась и делала вид, что не замечает нервозности своей непрошенной гостьи.

– Я хочу, чтобы вы изменили мой внешний облик, – напрямую ответила Эмилянь.

Она рисковала. Рисковала с того самого мига, как сделала шаг от перевернувшейся повозки. И теперь шла наощупь в темноте.

– О чем вы? – удивилась гадательница. – Внешность? Разве мне подобное под силу? Я просто шаманка.

Ляна хмыкнула, наблюдая за женщиной. От нее не укрылось то, как гадательница невольно вскинулась, услышав требование. На одну секунду в темных глазах мелькнул страх и досада.

– Просто шаманка? – переспросила Ляна и шагнула вперед, продолжая неотрывно смотреть на женщину. – Нет. Вы не просто шаманка.

Не давая себе времени на размышления или сомнения, Эмилянь кинулась вперед, загоняя гадательницу в угол между печью и корзиной с дровами. Рывком скрутив руки шаманки и перевернув ее на живот, Ляна без какого-либо сожаления уселась сверху и сдернула с поверженной шапочку.

– Что вы делаете?! – заверещала гадательница. – Какое вы право имеете?!

Ляна, не слушая воплей, отбросила лезвие и зарылась в волосы женщины пальцами, в считанные секунды отыскав длинный и толстый золотой волосок у шаманки на затылке, аккуратно свернутый колечком и перевязанный лентой. Девушка довольно хмыкнула и схватила волосок двумя пальцами.

– Ага.

Шаманка мигом замерла и задрожала под ней.

– Просто шаманка? – повторила Эмилянь. – Вы шулмас! Будете и теперь отрицать?

Про себя же девушка невольно облегченно выдохнула. Она не была до конца уверена, что верно угадала тайну гадательницы. Да и сказки о ведьмах могли лгать.

– Нет, нет, – все же попыталась отнекиваться женщина.

– Золотой волос так просто не растет, – припечатала Ляна. – Все знают, что это отличительный признак шулмас. Метка той или того, кто ради силы совершил многие злые деяния, кто впустил в себя темную силу, кто узнал тайные темные знания.

Гадательница чуть поникла и прошипела:

– И что, даянам меня собираетесь сдать, юная госпожа?

Ляна фыркнула, поднялась с пола, прихватив свой кинжал, и презрительно отряхнула ладони.

– Нет, не собираюсь, – сказала она, глядя на то, как поднимается шаманка. Злой, совершенно хищный взгляд девушка проигнорировала. – Но не стоит отпираться. Зачем? Я заплачу за работу. Больше, чем вы смогли бы получить за какой-нибудь обряд или гадание.

Подтверждая свои слова, Ляна сняла с головы обруч со всеми подвесками и стала медленно, одна за другой, отцеплять нити, наблюдая за реакцией ведьмы. А та следила. Внимательно, чуть воровато. Глаза гадательницы блестели.

Ляна невольно усмехнулась. Оплачивать дело припрятанными в поясе деньгами она не планировала. Как не планировала и отдавать ведьме все украшения. Но полдюжины длинных нитей серебра с жемчугом и подвесками стоили куда больше всех имевшихся у Эмилянь денег. Ко всему прочему, серебряные украшения вызывали гораздо меньше вопросов, чем золотые, так что ведьма могла смело отнесли их в любую лавку в городе в качестве оплаты.

– И не говорите мне, что вы ничего не умеете, – хмуро глянув на женщину, предупредила Ляна. – Не поверю.

Шулмас прищурилась и переступила с ноги на ногу.

– Это темное колдовство, – предупредила женщина.

Ляна ничего не ответила. Прямо сейчас она была готова многое отдать, чтобы на какое-то время измениться настолько, чтобы никто из семейства Гоам ее не узнал. Если ей это удастся, они ее не разыщут.

О том, как будет жить, оказавшись без защиты родни, девушка старалась не думать.

«Как-нибудь, – решила она. – Все лучше, чем изо дня в день чувствовать на себе злой взгляд госпожи Гоам… Лучше, чем покориться их решению!»

***

– Юная госпожа, вы же понимаете, что я не могу гарантировать результат? – в третий или четвертый раз напомнила гадательница, пряча украшения в рукав. – Это очень сложно.

Ляна проигнорировала слова женщины и вернулась в предыдущее помещение, пристально его осматривая. Дом ведьмы представлял собой совсем небольшое и довольно ветхое строение. На первом этаже располагалась лишь кухня и две небольших комнатки, разделенных между собой деревянной ширмой.

Обе комнатки были заставлены массивной мебелью, не отличающейся ни изяществом, ни даже аккуратностью. На покосившемся стеллаже рядом с несколькими книгами и свитками теснились всевозможные бутылочки, чашки, стопки с гадательными палочками. В углу передней комнаты громоздились запыленные глиняные горшки, от которых резко воняло скисшими овощами. Со стен, закрывая трещины, свисали выцветшие полотнища, флаги. Тут и там были приклеены талисманы, пестревшие неровно нанесенными рунами. Полы покрывали грязноватые циновки, кое-где валялись непонятные серые тряпки. Это место кардинально отличалось от всего, что Эмилянь когда-либо видела, но девушка и бровью не повела. Прямо сейчас ее мало волновал быт попавшейся ей шулмас.

– Я не уверена, что у меня выйдет, – еще раз повторила шаманка. – Дело не простое.

Ляна хмуро глянула на женщину и напомнила:

– Вряд ли это сложнее, чем творить гадости и приносить кровавые жертвы ради силы, молодости и бессмертия. Что вы сделали ради своей силы? Чем пожертвовали? И насколько еще остались человеком?

В сказках упоминалось, что для того, чтобы увеличить свою силу, шаману или шаманке предстояло совершить множество злых и жестоких поступков, и лишь когда сама душа человека становилась темнее ночи, он мог призвать демона из мертвого царства. Войдя в тело человека, демон пил его жизненные соки, отдавая взамен свою силу и продлевая существование преображенного хозяина. Некоторые сказители утверждали, будто бы шулмас легко могли менять внешний облик, преображаясь не только в людей с иной внешностью, но даже в зверей. Утверждали, что сильный демон мог позволить своему владельцу даже обратиться во что-нибудь неживое. В камень, например, или дерево. И в таком виде переждать опасность. Прежде Ляна не слишком в это верила, но о золотом волосе молва оказалась точной. Что ж… Может и все остальное не выдумка?

Девушка глянула на ведьму, уловив, как та хмуро прищурилась.

– Как много времени понадобится? – спросила Ляна, останавливаясь у окна, закрытого ставнями.

– Много, – тут же ответила шаманка. – Я могу лишь предполагать, но уйдет вся ночь, а то и весь следующий день, прежде чем чары подействуют.

Эмилянь мысленно усмехнулась. Только что ведьма утверждала, что у нее может и не получиться, но теперь о сроках говорила достаточно уверенно.

– Мне не нужно многое, – напомнила Ляна свои пожелания. – Лишь изменить черты лица и цвет волос.

– Уж извините, молодая госпожа, но точно исполнить ваше желание я не смогу, – призналась гадательница. – Я вам не маг, которого учили и который многие книги прочел. Я владею лишь теми знаниями, какие передала мне мать, и теми, что появляются в моей голове с тихим шепотом время от времени.

Ляна кивнула. Она и сама понимала, что сильно рискует, связываясь с шулмас. Ведьме ни в чем не стоило доверять.

***

Положив рядом с собой кинжальчик, Ляна пристально наблюдала за тем, как гадательница медленно выводит руны на прямоугольных полосках желтой бумаги. Чем больше она следила за действиями женщины, тем больше убеждалась в том, что шулмас никогда не учила руны, не понимает техники их написания и воспроизводит сложные формулы как замысловатые рисунки. Сама Эмилянь могла распознать в наносимых знаках слова, так что не переживала, что ведьма вздумает как-то навредить.

О магии Ляна знала не так много, но слышала, что важны не знания, а дар мастера и влитая в знаки силы. Оставалось лишь верить – шулмас не рискнет деньгами.

– Я не могу гарантировать, что результат будет тем, какой вы желаете, молодая госпожа, – в сотый раз предупредила гадательница. – Не могу сказать, как именно вы изменитесь.

Ляна не ответила, но кивнула, принимая предупреждение. А после позволила усадить себя на пол в комнате за ширмой, наклеить на рукава и подол талисманы. После этого шаманка, сцедив в плошку немного крови, принялась пальцем вырисовывать вокруг Эмилянь замкнутый круг, постепенно вписывая внутри и снаружи линии множество символов и знаков, часть из которых девушка не смогла прочесть. Это было что-то очень старое и очень древнее.

– Я не смогу пересечь линию до того, как ритуал завершится, – предупредила ведьма. – И никто не сможет войти извне.

Она не договорила, но Ляна сообразила, что и она не сможет выйти из круга, а значит, становится в каком-то смысле заложницей ведьмы.

– Как много потребуется времени? – уточнила девушка, с прищуром следя за рисовавшей шулмас.

– В темное время моя сила больше, – ответила та уклончиво.

– Не обмани меня, – предупредила Ляна, оставив вежливость. – Если не обманешь, я дам тебе остальные подвески. Все подвески.

Глаза шаманки блеснули, и Ляна про себя невольно хмыкнула. Многое меняется в мире, но людская жадность вечна.

Когда рисунок был завершен, гадательница отступила, обошла круг и, воздев руки, зашептала. Эмилянь почудилось, будто в комнате мгновенно стало холоднее.

«Это темная сила? – предположила она. – По крайней мере, ведьма может колдовать».

Девушке не удалось разобрать слова, речь шаманки больше напоминала шелест ветра в ветвях и шипение змеи. Глянув на угасающий свет за окном, Ляна решила, что уже наступил час черного зайца. Ночь приближалась. Если все пройдет хорошо, то на рассвете Эмилянь станет другим человеком.

Глава 7

Ляна не собиралась спать. Она специально уселась в наиболее неудобную позу и постоянно посматривала на ведьму, пока та все читала и читала только одной ей ведомые заклинания. Но потом в комнате как-то незаметно потемнело, свет с улицы исчез. Ляна не могла разглядеть даже свою вытянутую руку. На смену холоду пришло онемение во всем теле, и девушка невольно погрузилась в какое-то непонятное состояние, очень напоминавшее дрему.

Ляна все еще замечала происходящее, но не могла реагировать. Отрешенно глядя перед собой, девушка в какой-то миг сообразила, что шулмас закончила нашептывать и отступила на несколько шагов. Эмилянь почудилось, что ведьма вот-вот издевательски захохочет. В помутненном состоянии даже лицо гадательницы девушка воспринимала иначе, ей казалось, что перед ней стоит вовсе не женщина, а странное существо с козлиной бородкой, рожками и сверкающими алыми глазами.

«Я обезумила, раз решилась на это?» – вяло подумала Ляна, но не смогла ответить на вопрос.

А потом тьма окончательно сомкнулась, утаскивая девушку в свои ледяные объятия. Эта тьма была столь плотной, что Ляна перестала ощущать себя собой. Остался только холод. Страх. Ужас. И боль. Много боли.

***

– Хррр… – выдохнула Ляна и потянулась ладонью ко лбу, а потом слабо вскрикнула, ощутив покалывающую боль во всем теле. – Что это?

Открыв глаза, она уперлась взглядом в высохшие кровавые следы на полу и не сразу вспомнила все, что произошло вечером. В мягком утреннем свете, проникавшем через щели в ставнях, случившееся казалось странным сном. Но стоило с кряхтением приподняться и сесть, девушка осознала, что произошедшее ей не приснилось. Она на самом деле сбежала и отправилась к шулмас, вынудив ту помочь.

Мысленно обругав себя всеми известными непристойными словами, Ляна потерла лоб и попыталась размять затекшее тело. Стоило пошевелиться, и оказалось, что боль, которую ощущала девушка, возникла из-за того, что ее телу было невероятно тесно в нынешнем одеянии.

Быстро-быстро заморгав, Эмилянь недоверчиво перевела взгляд на свои руки и тело, пытаясь оценить произошедшие изменения. Задержав дыхание, Ляна недоверчиво рассматривала длинные аккуратные пальцы, широкие крупные ладони. Ноги тоже оказались длинные…