Компас чёрного капитана

Одноглазый

Всё началось, когда из Снежной Шапки пришёл незнакомец. Крепкий, бывалый и удивительно выносливый человек преклонного уже возраста. А ведь не всякий молодой охотник сможет одолеть двухнедельный путь по холодной пустыне.

Незнакомец – смог. Он прибыл в Кассин-Онг в середине дня. Чёрная точка на ослепительном снежном полотне постепенно превратилась в высокого, неуклюжего из-за множества шкур странника, чьё лицо скрывали заиндевевшие намотанные шарфы, а единственный глаз защищал от снежной слепоты сетчатый окуляр.

Удивительно, но гость не показался никому уставшим. Неторопливо, легко и уверенно шагал он мимо путевиков, словно каждый день ему доводилось добираться до мест ещё более далёких, чем тихий Кассин-Онг.

Старик прошёл мимо спящих тяговых ледоходов, ловко забрался на мостки, связывающие все платформы деревни, и, стуча острыми зубьями «кошек» по обледенелым металлическим плитам, безошибочно проследовал к дому старосты. Удивлённый Глонга смело открыл незнакомцу и поспешно пригласил замёрзшего гостя внутрь.

Так в нашей деревне появился Одноглазый. Человек с тёмным прошлым и недобрым взглядом, с грудой почти бесполезных в наших краях монет и мешочком порошка черноуса. Мешочек-то и позволил незнакомцу быстро стать частью деревни. Странно, что, располагая такими деньгами, он не прибыл на роскошном ледоходе южных мастеров, способном как преодолевать ровный лёд, так и проламывать торосы. Говорили, что южане умеют строить корабли-фреты, ходящие даже по воде. Конечно, не для наших краёв, где та сокрыта под многоярдовой промерзшей бронёй, а далеко отсюда, у Южного Круга. Где лёд сначала становится тоньше, превращается в ледяное сало, а затем переходит в ядовитые, отравленные воды Запретных Мест. Прежде я не верил этим рассказам, но что-то в облике Одноглазого несло печать другого мира. Мира достоверного. Зловещего.

Сказать честно – я боялся этого седого морщинистого старика. Его уцелевший глаз смотрел вокруг с недобрым огоньком и вечно слезился, а на морозе словно покрывался прозрачной плёнкой, напоминая глаз мертвеца. И только облачка пара изо рта, оседающие искрящимися кристаллами на одежду, говорили о том, что суровый моряк ещё жив.

Он не рассказывал нам о своей жизни «до» Кассин-Онга. Лишь загадочно хмыкал, когда кто-нибудь пытался разговорить его о прошлом. По вечерам старик приходил в таверну Пухлого Боба напиваться, а всё остальное время торчал в доме, раньше принадлежавшем моему отцу.

Это было едва ли не единственное пустующее жилище в нашей деревне. Хижина с доброй печкой и крепкими стенами стояла на северо-западной окраине, и мимо вела практически безлюдная тропа, по которой ходили обычно только я, когда отправлялся на работу в теплицу, да наши соседи, семья ан Эфталов, живущая на соседней платформе. Одноглазого не смутило то, что он заселяется в дом покойника. А вот некоторых из деревенских такой шаг неприятно удивил, а кого-то и напугал. Впрочем, старик и не пытался заводить друзей. Даже в таверне, выпивая шаркунку, горький согревающий напиток, настоянный на вытяжке из кожи шаркунов, он не искал компании. Моряк всегда старался держаться в самом тёмном углу, подальше от остальных мужчин.

На странности Одноглазого вскоре перестали обращать внимание. Он сросся с Кассин-Онгом, стал его частью. Его деревенским пугалом.

Среди странностей была и такая: когда из Снежной Шапки приходил ледоход Арри ан Домда с грузом товаров на обмен, Одноглазый старался на люди не показываться и вообще дом не покидать. Как-то раз я шёл мимо, мечтая расправиться с делами в теплице побыстрее и навестить лавку Арри. Торговец остановился на западной окраине, в двух островках от моего дома, немало расстроив жителей восточной части посёлка, которым приходилось долго плутать по мостикам, добираясь до тёплого магазинчика с разнообразными диковинками. У меня же это роскошное чудо оказалось под боком. Радостно насвистывая, я придумывал, на что потрачу накопленное, как вдруг увидел стоящего у окна Одноглазого, изучающего красивый ледоход ан Домда с таким напряженным выражением лица, с каким смотрят на свою смерть и раздумывают, успеют ли убраться подобру-поздорову.

Заметив мой интерес, старик внимательно посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся. От улыбки его лицо расцвело – будто солнце коснулось высокого лба и прогнало тьму, скопившуюся в древних морщинах.

Подмигнув мне, он бросил ещё один взгляд на ледоход и исчез в недрах дома. В тот визит ан Домда ничего из ряда вон выходящего не произошло.

А спустя несколько месяцев, незадолго до начала осени, торговец приехал к нам ещё раз…

– Ну, Боб, славная у тебя похлебка, клянусь плавниками Тёмного Бога. – Ан Домд, пыхтя от удовольствия, отодвинул плошку в сторону. Широколицый, рано облысевший купец каждый вечер приходил в таверну Пухлого Боба. Это был целый ритуал. После напряженного дня торгов, выменяв у нас рыбу с дальней шахты, выделанные шкуры белых оленей да овощи из теплицы, Арри с наступлением заката неторопливо шёл сюда, и за ним тянулись те, кто хотел услышать новости. – Только у тебя такую и можно отведать.

Пухлый Боб, который на самом деле был настолько худ, что казался больным, лишь слегка улыбнулся, но кончики его ушей покраснели.

– Хорошему человеку – добрую еду, – высоким голосом ответил он.

– Отсюда и до блуждающих городов Содружества нет вкуснее похлебки, Боб. Что же ты в неё добавляешь?

Раскрасневшийся Арри откинулся на спинку стула и обвёл взглядом притихший зал. Десятки глаз ловили каждое его движение, и большинство из них были детские. Какие сказки, о чём вы. Нет ничего лучше историй торговца ан Домда.

– Секрет, Арри, – снова улыбнулся Боб. – Если узнаешь, так и приезжать перестанешь. – Это тоже было частью ритуала. – Рассказывай, чего нового? Что творится в большом мире? И кто это с тобой приехал?

Вместе с купцом и его семьей в нашей деревне появился тогда молодой человек в хорошо пошитой шубе. Он весь день ходил по деревне и окрестностям, рассматривал наши ледоходы. Дольше всего парень крутился около двух совсем древних тяговых машин, предназначенных, чтобы таскать дома, но безнадежно сломанных. Их давно разобрали на запчасти и даже гусеницы сняли. Мёртвые остовы стояли недалеко от жилища Одноглазого. Странно, что гостя ничуть не заинтересовал могучий ледоход Пухлого Боба, способный легко сдвинуть с места платформу с огромной теплицей, домом старосты и таверной.

Когда солнце зашло, парень вернулся на корабль купца, а сам Арри пришёл в таверну. Я сидел среди тех, кто урвал себе местечко совсем рядом со столом насытившегося ан Домда.

– Не знаю, Боб. Какой-то ученик из блуждающих городов, а может, и из Провалов. Богатый дурачок. Платит мне за постой чистейшим взрывным порошком. Много еды не просит, тихий, спокойный. Вежливый очень. Жена моя в нём души не чает, а ты знаешь, какая она привереда. Да, – оживился Арри, – есть у него прибор какой-то. Думаю, что из самой Ледяной Цитадели! Вот с ним он постоянно возится как с ребёнком малым.

При упоминании о Ледяной Цитадели у меня даже дух захватило. Если город Снежная Шапка казался мне очень далёким краем, то что сказать о затерянной во льдах твердыне безумного братства? Я знал только то, что скалистый остров, покрытый священным лесом, находится дальше, чем блуждающие города, дальше, чем вечно воюющий Берег (который и сам мог быть выдумкой Арри), дальше, чем Чёрные Провалы и Мёртвые Поля. А в недрах этих скал, изъеденных ходами, и обитают таинственные исследователи прошлого.

Но я никогда не сомневался, что загадочная Ледяная Цитадель существует на самом деле. Даже в таверне Пухлого Боба был волшебный механизм, предсказывающий бури. Никто и не думал спорить, что горящий в ночной мгле прибор когда-то давно находился в руках легендарного братства.

Я видел артефакт незнакомца. Небольшой, с тремя антеннками. Именно с ним паренёк и крутился возле старых ледоходов. Что же он искал?

– Тёмный Бог появлялся у Чёрных Провалов, – вдруг сказал Арри, и мы замерли, все как один затаили дыхание, услышав зловещую новость. – Так что там теперь жарко. Городок Вьюжный переехал на несколько лиг в сторону, но сами понимаете. Там будет небезопасно.

– Хорошо. Есть несколько спокойных лет, – прокаркал старый Уэнс, наш столяр-инструментарий.

Дерево в наших краях появлялось редко, а в эту ходку Арри вообще его не привёз. Впрочем, сухопарый, похожий на топор Уэнс не расстраивался. Его умения были в деревне на хорошем счету. Если нужно что-то отремонтировать, пусть из дерева, пусть из железа – позовите старика Уэнса. Он побрюзжит, он пожует ваши нервы, но поможет. Его ученик, мастер Кунц, вместе с моим братом ухаживал за ледоходами. Но просить ядовитого Кунца посмотреть что-то, не связанное с владетелями снежных просторов, – напрасное дело.

Мы, дети Кассин-Онга, не любили худого Кунца и обожали его учителя.

– Плохие слова говоришь, старик, – всплеснула руками Санса, жена Пухлого Боба.

Она стояла у выхода на кухню и вытирала полотенцем руки. Я с восторгом посмотрел на неё, на пару мгновений забыв о торговце. Мне так нравилось наблюдать за ней, слушать её, но держаться на расстоянии.

– Страшные, – добавила она.

– Тише, женщина, – сморщился Уэнс. – Ничего такого я и не сказал. Уж лучше пусть Тёмный Бог появится у Провалов, чем рядом с нами.

Народ, собравшийся в таверне, закивал. Проломы, остающиеся после нападений огромного и могучего подлёдного бога, не затягивались месяцами и кишели рыбой да морским зверьём. Они становились местом паломничества вольных рыбаков и охотников. За ними следовали ледоходы инструментариев, поваров, торговцев, кожевников. Подтягивались минитеплицы и могучие гостиничные тягачи. Бордели, лихие люди, чёрные шаманы. На огонёк забредали свободные дружины, поблизости начинали кружить пираты, работорговцы, каперы, охотники за головами.

За несколько дней тихое место превращалось в бурлящий котел, где лилась кровь и творились самые тёмные дела. Хорошо, когда Пролом происходил дальше к югу, в краях, где властвовал какой-никакой, а закон. На севере всегда царили другие порядки.

– Теперь несколько лет мы можем жить спокойно, женщина, – подытожил Уэнс. Дрожащими руками притянул ко рту кружку и сделал шумный глоток. – Может быть, на моём веку я больше и не услышу о Тёмном Боге. – Он улыбнулся беззубым ртом.

Прошло три дня, прежде чем Арри ан Домд уехал, а Одноглазый снова пришёл вечером в таверну Пухлого Боба, заказал настойку и угнездился в излюбленном уголке. Выглядел старик особенно усталым. Словно что-то давило ему на плечи, а бывалое морское сердце сжимали холодные пальцы тревоги.

Это не пустые слова. Я – эмпат. Так сказал шаман Сканди. Я воспринимаю настроение другого человека, его чувства. Обычно, конечно, удается не обращать внимания на беспокойный фон, царящий вокруг, но иногда потоки чужих эмоций просто разрывают мой мир в клочья. Острые щупальца боли, игольчатые лапы тревоги, шелковистый алый мех любви… Эти ассоциации – первое, что приходит в голову. И я не знаю, как описать иначе.

В тот день от Одноглазого веяло металлическим запахом массивных кандалов усталости, а на краю сознания метался маленький, ярко-зелёный страх. Почти неуловимый. Когда я почувствовал его – даже не поверил. Разве это возможно, чтобы старый моряк хоть чего-нибудь боялся?!

Сам я задержался, помогая Пухлому Бобу с уборкой большого зала. В таверне оставались только старик Уэнс и Одноглазый. Каждый сидел в своём углу, и оба потягивали горячую настойку. Я же натирал пол, смахивая с лица пот, и совсем не думал о жутком холоде, царящем снаружи. За окном стемнело, а вдобавок ещё и поднялась метель, раскачивая шаманские фонари, освещающие тропки-мостики. Свист и вой вьюги пробивались даже сюда.

Пока я наводил чистоту никто из стариков так ни слова и не проронил. Одноглазый застывшим взглядом смотрел в окно, на мечущиеся фонари. Уэнс покашливал, елозил на лавке и шумно вздыхал. Я чувствовал себя очень неуютно. Хотелось самому спросить всё равно что, лишь бы прервать эту угрожающую тишину.

Обычно разговорчивый, Уэнс пугал меня своим угрюмым видом. Кроме того иногда он с непонятной тревогой посматривал на Одноглазого. Старика-инструментария разрывало на части от желания что-то спросить у моряка, о чём-то пообщаться, но он медлил, выжидал.

После уборки мне предстояло заглянуть ещё и в теплицу, так что я с огромным облегчением затащил ведро и швабру в чулан, вытер насухо лицо и руки, переоделся, натянул унты со стальными зубьями на подошве, влез в любимый тёплый тулуп и нахлобучил шапку. Последним делом натянул рукавицы.

Шарф и очки я брать не стал. До теплицы недалеко и уже темно.

– До свидания! – торопливо бросил я старикам и выскочил в тамбур. Здесь уже было значительно холоднее, но всего лишь чуть меньше нуля – хватало тепла от печи таверны. Прищурившись, я вышел в метель.

По лицу сразу хлестанула обжигающая позёмка, и на миг мне даже стало жарко от пронзительного холода. Безмолвно выругавшись, стараясь не размыкать губ, чтобы не лопнули зубы (а я видел, как такое бывает), я захлопнул за собою дверь и поспешил к теплице, прикрыв одной рукой рот, а второй придерживаясь за перила, натянутые вдоль дорожки.

Под ногами гудели и стонали нависающие надо льдом железные листы. Откуда-то сверху противно скрипел фонарь, и пятно света плясало в ночи, рисуя на снегу причудливые тени.

Добежав до сияющей шаманскими огнями теплицы, я быстро заскочил внутрь, в тамбур, и через несколько мгновений оказался в душном мире фермы Боба.

Повесив тулуп у двери, я устало выдохнул, озираясь. Работать совершенно не хотелось. Мышцы уже ныли от усталости, а из-за тепла и влажности глаза сами собой начали слипаться. Сейчас бы забраться куда-нибудь в сухой уголок, накрыться с головой, вытянуть измученные руки и ноги.

Но я отогнал в сторону предательские мысли. Отлынивать просто нечестно. Это то же самое, что сесть на шею двоюродного брата и его жены и бездельничать. Вряд ли можно придумать что-то постыднее. А за хорошую работу Боб платит достойно. Отчего очень часто на нашем столе оказывались свежие овощи его фермы.

Честно говоря, я не любил теплицу. Как и не верил ничему, что могло растопить снег. Мне было очень душно среди покрытых зеленью грядок, протянувшихся на сотни шагов и опутанных паутиной парящих труб. Я ненавидел тарахтение котла, согревающего помещение, и меня угнетал тянущийся от него запах энгу, огромные баки с которой стояли по ту сторону от высоких стеклянных стен. Но больше всего мне была в тягость долгая и кропотливая работа, когда приходилось расчищать купол теплицы снаружи.

При этом я понимал, как же мне повезло с добросердечностью Пухлого Боба. Хозяин нашей таверны был хорошим человеком. Ведь он мог бы прогнать меня из трактира и теплицы – и взять на моё место кого-нибудь из девчонок. Любая из которых уж точно была намного старательнее и аккуратнее. Любая с радостью бы полола, прореживала, окапывала, ровняла, обрезала и поливала все это пахучее буйство природы, отделённое от вечного льда лишь несколькими слоями толстого заговорённого стекла.

Но ни одна из них не была сиротой. И ни одна бы не полезла на промёрзший купол, чтобы сколоть лёд и очистить стёкла от снега.

Однако мне мечталось о другой стезе. На которой не нужно будет гнуть спину и большую часть дня проводить на четвереньках, осторожно стряхивая с себя драгоценную землю, следя за тем, чтобы ни одна её крупица не пропала. Но это были неопределенные мечты. Я не хотел быть рыбаком. И тёмные недра недвижимых тягачей тяготили меня, когда я за компанию с кузеном блуждал по холодным палубам в обществе мастера Кунца. Путь охотника или инструментария мне тоже не нравился. Я не хотел провести свою жизнь у плиты, не хотел обрабатывать металл, не хотел ничего из того, чем занимались взрослые жители Кассин-Онга. Я хотел чего-то другого… Чего-то необычного. Меня тревожили сказания о Добрых. Только о других местах я, как и говорил, не помышлял и не подозревал, что мне суждено покинуть родной дом, чтобы лично познакомиться с этим легендарным великим братством.

Работа на ферме была вынужденной мерой, а не призванием. Вы же не можете представить, что от начала до конца своих дней копошитесь среди грядок и ничего другого не увидите? И я не мог.

И потому, ковыряясь в земле, всегда думал о чём-то ином.

Со стороны входа раздался стук, когда я возился с грядками редиса, уже представляя, как доберусь до дома, тихонько прошмыгну в свою комнату и зароюсь в тёплые мягкие шкуры. В первый момент я подумал, что это Бобу понадобилось нарвать зелени к столу, ну или зайти ещё по каким делам. Однако, увидев Одноглазого, я обомлел.

Старик осторожно прикрыл за собой дверь, выпустив в тамбур облако пара, и прислонился к ней спиной.

– Доброго дня… – сказал я ему, не зная, как назвать его и сетуя на свою растерянность. Своего имени он никому не говорил, а меж собой мы его иначе как по прозвищу и не вспоминали. – Боб не любит…

– Здравствуй, мальчик, – улыбнулся чужак и принюхался. Глаз его заблестел. Несколько мгновений он просто глубоко дышал, наслаждаясь ненавистными мне запахами.

– Простите… Но Боб…

– Подожди, мальчик, – поморщился он. – Подожди… Я вижу, ты нормальный парень. Работящий, толковый.

Он боялся. Сейчас его страх ощущался гораздо сильнее, чем чуть раньше в таверне. Мне даже показалось, что я вижу, как он дрожит.

– Ты же не старая, пьяная и болтливая развалина, да… – пробубнил Одноглазый и отлепился от двери. Сделал пару шагов ко мне, и я неожиданно попятился. – Не бойся, парень. Не бойся. Тебе не надо бояться. – Он глубоко и прерывисто вздохнул, а затем повторил: – Тебе не надо бояться…

Я смотрел исподлобья, пытаясь разобраться в буре его чувств. Там были и страх, и гнев, и усталость, и отчаянье, и непонятная злость.

А подо всем этим – небольшой огонёк восторга. Несмотря на все чёрные эмоции, обуревающие Одноглазого, он чему-то радовался.

– Ты умеешь хранить секреты, парень? – Старик засунул руку под ворох шкур на себе, нащупал что-то, и коротко улыбнулся. – Настоящие секреты, вникаешь?

Я замотал головой, отказываясь. Мне не хотелось знать никаких секретов, связанных с Одноглазым.

– Такой хороший парень, и не умеешь? – он облизнулся. Его язык был серым, словно сделанным из камня.

Я вновь мотнул головой и сделал ещё один шаг назад.

– Тот пьяный старикан в кабаке сказал мне… Что здесь был человечек с юга. И что он крутился у того дома, где я живу. Это так, парень? Или он пропил последний разум?

Волна его страха почти оглушила меня, в глазах на миг померкло. Это было похоже на удар мягкой подушкой в лицо.

– Так? – с тоской спросил Одноглазый.

Я коротко кивнул.

– Проклятье. Драный демон! – зло прошипел старик. Его взгляд соскользнул с меня и упёрся в грядку с редисом. – Драный демон! Я надеялся, что тот дуралей спьяну соврал!

Мне стало страшно. Передо мной вдруг оказался не пожилой моряк, живущий в доме моего покойного отца, а озверевший пират. Хищник, изготовившийся к атаке. Минуту он ворчал, бормоча себе под нос и с силой сжимая что-то на груди. Все это время я умолял судьбу, чтобы она послала в теплицу Боба, Сансу, Сканди, Глонгу… кого угодно, но лишь бы тот отвлёк обезумевшего старика.

– Ох, парень, не повезло нам с тобой, – неожиданно успокоился он. – Очень не повезло.

– Почему «нам»? – осторожно поинтересовался я.

– Всем не повезло, парень. Вникаешь? Это скаут был. Маленькая сошка, за которой подтянется рыбина покрупнее. Хе-хе. – Одноглазый осклабился, но меня окатила волна тревоги. – Не знаешь, кто-нибудь здесь продает ледоход? – неожиданно спросил он. – Боюсь, скоро здесь будет холоднее, чем в преисподней.

– Простите…

– Это плохие люди, парень. Очень плохие люди, вникаешь? И они сделают мне немножечко больно, если найдут меня здесь…

Я неуверенно улыбнулся:

– У нас никто не продаёт ледоходов, добрый господин.

Очень хотелось прекратить этот неудобный разговор. Перестать чувствовать тьму и зло, бурлящие внутри собеседника. По его морщинистому лбу потёк пот – всё-таки здесь много жарче, чем на улице, а старик все ещё был в тёплом тулупе.

– Неужели ни один? Я видел два совсем старых ледохода рядом с моим домом. Они точно никому не нужны, а я могу много дать за них, вникаешь? У меня уйма драного черноусового порошка, будь он проклят!

– Это мёртвые ледоходы, господин. Их никак не починить.

Мне хотелось добавить, что никто в здравом уме не согласится продать свой ледоход. Без ледового корабля у нас не прожить. Что, если шаман учует приближение Тёмного Бога и придётся перетаскивать деревню на новое место, а? Кто согласится погибнуть из-за того, что продал могучую машину безумному старику, оказавшись без защиты перед лицом подлёдного властелина?

Но я промолчал.

– Драная жизнь, драная деревня, – профырчал старик, развернулся вполоборота к двери и взялся за ручку. – Ладно, парень. Извини, если напугал. Но и вы меня огорошили с новостями, вникаешь?

– А кто это был? – набрался смелости я.

– Кто?

– Ну, тот человек с юга.

Лицо Одноглазого осунулось. Он задумчиво пожевал сухими губами и горько улыбнулся:

– Лучше тебе не знать, парень. Вникаешь? В мире есть столько разной заразы, о которой тебе просто лучше не знать.

Он ушёл, больше не сказав ни слова. На улице ревела и выла вьюга, каких давно уже не было в наших краях: шаманские фонари раскачивались, как безумные, и страшно дрожали стекла теплицы, сдерживая взбесившийся ветер. Из головы у меня не шла странная просьба Одноглазого. Как можно продать ледоход?! Где потом жителю севера искать новый корабль? Ведь создать могучий, тёплый тягач возможно только на сухих верфях большого города, исключительно под надзором опытных шаманов и с десятками умелых инструментариев на подхвате.

Одноглазый не нашёл никого, кто захотел бы продать ему ледоход. Я слышал, как в таверне обсуждали странную просьбу диковатого чужака, как посмеивались, когда старик заходил за своей ежевечерней порцией настойки. Как отводили глаза, пока он стряхивал с унтов и шкур снег.

День проходил за днём, и я видел, как Одноглазый готовится к тому, чтобы двинуться в сторону Снежной Шапки пешком. Так же, как когда-то пришёл к нам. Я видел, как он чинил лыжи или зашивал толстой иглой тёплую одежду. Как подолгу корпел над расстеленной на столе картой.

Наступила осень, погода стала портиться. На лёд спускались такие жуткие холода, что стонал металл. И Одноглазый остался в деревне. Хотя мне кажется, что его остановили не морозы. Он просто смирился с тем, чего боялся. Сдался. И с того дня почти не показывался на улице. Лишь изредка к нему носил продукты Эрни ан Эрри, второй помощник Боба и мой приятель. Расторопный малый, но не очень умный и обладающий тяжёлой рукой (растения его будто ненавидели – стоило Эрни полить грядку, как с ней что-нибудь случалось: то увядала, то сгнивала… Бывают такие люди). Так что хозяин трактира не позволял ему даже приближаться к теплице, доверяя работы с землёй только себе, собственной жене и мне.

Я же был рад, что старика поручили Эрни. Не хотелось лишний раз видеть Одноглазого. Но всё равно, когда приходилось идти мимо его дома, взгляд словно сам собой устремлялся в окна. Словно надеялся отметить что-то необычное, найти ответ на неозвученную загадку. По вечерам перед сном, слушая храп двоюродного брата и тихий шум из кухни, где до ночи возилась его жена, я вспоминал странные слова Одноглазого – о скауте и рыбине покрупнее. Ворочался, отыскивая всевозможные варианты, и засыпал нервным сном.

Мне снились гигантские красные рыбы, пожирающие нашу деревню, снилось, как к нам приходит чёрный лёд, и все дома обращаются в труху, едва их касается тьма, а крыши становятся пеплом и проваливаются, хороня под собой истошно кричащих жителей. Снилось, как вырастают вокруг грязно-серые торосы и из-под них хлещет бурая, с зеленоватыми прожилками жижа, а я бегу прочь, прыгая с льдины на льдину, и они уходят у меня из-под ног.

Наконец я оскальзываюсь, нелепо размахиваю руками – и в конце концов падаю в эту омерзительную жижу. Начинаю тонуть, отвратительная вонючая гадость льётся мне в рот, и что-то тянет меня вниз. Я кашляю, хриплю, беспокойно сучу руками… и просыпаюсь.

А потом приехал цирк.

Цирк «Четыре хвоста и бродяга Аниджи»

Весть о том, что со стороны Снежной Шапки к нам движется цирк «Четырёх хвостов и бродяги Аниджи» принесли весёлые и шумные акробаты приближающейся труппы. Примчавшись на своём маленьком, но скоростном ледоходике, они несколько раз объехали вокруг деревни, взрывая шутихи и зазывая криками жителей на вечернее представление. После чего трёхгусеничный кораблик пришвартовался к западному причалу – и гости поспешили в таверну Боба отогреваться.

Сбросив тяжёлые тёплые одежды, они ослепили трактир пестротой нарядов и невероятной жизнерадостностью. На циркачах красовались разноцветные штаны и сине-красно-жёлтые рубахи, даже лица их были разукрашены. Акробаты без устали совершали различные кульбиты, плясали и паясничали. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится и драма в один мог отменит грядущее торжество.

Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая актёров. В наших краях подобные события случались нечасто. Последним к нам заезжал странствующий менестрель, и было это ещё в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежную Шапку, и, честно говоря, никто не пожалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибывал настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселились в сердце. Я ждал чудес. Изнемогал от желания увидеть все то, о чём задорно кричали зазывалы. Ведь нас ждало не только представление. Нас ждала настоящая ярмарка!

В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживаясь у столов, они улыбались озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленького представления. Один из акробатов ходил колесом по центру зала, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о «величайшем таинстве со времен Лазаря Берегового», о «лучшем представлении от Северных гор и до Южного Круга» и о «великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка „Четыре хвоста“». У остальных циркачей появились в руках музыкальные инструменты и полилась заводная мелодия, от которой даже самые скептичные слушатели заулыбались. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.

Мои соседи по столу выстукивали ладонями в такт бодрому ритму, с каждой минутой в таверне становится все теснее, и заполнились даже «холодные» столы – те, что у самой двери.

– Представление! – кричал глашатай. – Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега!

Звенели бубны, резвилась дудочка, дёргал струны походной лютни сероглазый акробат.

– Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!

Впереди должна была быть только радость и отдых. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний меж торговых ледоходов и лотков с безделушками. Весёлых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб отнёсся с пониманием и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денёк. Так что я оказался всецело предоставлен самому себе.

И ни о чём, кроме ярмарки, не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Осознать, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, переполняет твоё тело приятной лёгкостью и предвкушением чуда. Чуда вполне реального.

Вот в каком я был состоянии, когда впервые увидел компас и услышал голос Энди:

– Смотри, что мне дал Одноглазый!

Он вошёл в таверну, когда все сидячие места уже были заняты и народ толпился даже в проходах между столами, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей, уверенно протиснулся через взбудораженную людскую массу и остановился рядом со мной.

Можно сказать, что мы были друзьями. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая белобрысого, вечно лохматого паренька с кривыми передними зубами и прозрачной молочно-белой кожей, я понимаю – он-то со мной действительно дружил. А вот с моей стороны… Нехорошо, конечно, нельзя открещиваться от своего прошлого. Мы – это то, что осталось в памяти окружающих, как бы нам ни хотелось думать иначе.

Ему было немногим меньше моего, но я почти никогда не воспринимал его всерьёз. Кроме того случая.

– Что это? – Я смотрел на маленькую коробочку, зажатую в меховой рукавице.

Эрни счастливо улыбался, наслаждаясь моим интересом. Глаза парня заблестели от удовольствия, а я начинал злиться на то, что он тянет время, отвлекая меня от номеров циркачей.

Акробаты веселились, глашатай затянул известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием уже завладела чёрная коробочка, с вырезанной на крышке гравюрой. В суете зала было сложно разглядеть изображение.

– Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! – жарко прошептал Эрни.

Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:

– Ух ты!

Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв диковинку ладонью от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону тамбура:

– Пойдём!

Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в тёмный тамбур, и я сразу же запахнул одежду. Здесь было чуть выше нуля, но после тёплого, почти жаркого зала эта прохлада бодрила.

От двери на улицу ощутимо тянуло холодом.

Эрни снял руковицы, с благоговением дотронулся до резной украшенной коробочки и, высунув язык от сосредоточенности, открыл тугую верхнюю крышку с гравюрой. Тамбур озарился голубоватым пульсирующим светом, и я увидел мягко сияющую бирюзой стрелку компаса. От золотой оси, на которой она крепилась, во все стороны пробегали красные тусклые огоньки.

– Ого! – изумлённо прошептал я. – Вот это да!

– Интересно, куда он показывает? Как думаешь? – Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо казалось ликом сказочного существа.

– Не знаю… – Я осторожно забрал у него коробочку, почувствовав, как он испугался – на один-единственный миг, но испугался, – что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за стену. Куда-то на юг.

Я повернулся, и компас послушно отреагировал на моё движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.

Она указывала туда же, куда и до этого.

– Как ты думаешь, что там?! – спросил Эрни.

Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Тёмная частичка моей души жаждала обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.

– Он сказал, что я очень хорошо работал и заслужил подарок, – сиял Эрни.

Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте тамбура, с голубоватым отсветом на лице. Его дыхание обращалось в облачка пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь во влажном воздухе.

У Эрни были такие счастливые глаза…

– Цирк едет! Ци-и-и-ирк! – радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля.

Мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Он закрыл коробочку, сунул за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я метнулся в зал, схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом.

К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шёл покрашенный в белый цвет двупалубный скорт охраны. Солнце взошло уже достаточно высоко, и снег слепил глаза, скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.

Защищенные бронёй гусеницы скорта вгрызались в лёд, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надёжно закрыты, и это не удивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только жёсткой дисциплины ради – это пусть вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас всё тише, спокойнее. Тут обычные наёмники-охранники, любящие, как и все, тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?

За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лёд. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырёхъярдовые железные колёса, приводящие в движения грубые обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. С восторгом я смотрел на приближающееся чудо.

На верхней палубе находился разукрашенный купол, а вдоль бортов в небо тянулись трубы, чадящие чёрным дымом от сгоревшей энгу. Ниже была парадная палуба для гостей – богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Ещё ниже, как я догадывался, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Первые три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые отсеки и прочая-прочая-прочая.

Я остановился рядом с восторженно смотрящим на движущиеся ледоходы Эрни. Караван с каждой минутой приближался к деревне.

– Здорово, правда? – выдохнул приятель, и я кивнул, соглашаясь.

Колючий мороз щипал щеки, солнце сияло, пушистый снег искрился на крышах домов, царило почти полное безветрие, и жизнь казалась настоящим подарком, невзирая на все её трудности. Я предвкушал, как вечером, стоя в тёплом зале, буду смотреть представление, о котором, кто знает, может, не забуду и когда совсем состарюсь.

Цирк неторопливо обогнул деревню и остановился на северной окраине, ярдах в двухстах от тягача Пухлого Боба, показавшегося игрушкой в сравнении с гигантским ледоходом «Четырёх хвостов». Работа в Кассин-Онге замерла. Все, абсолютно все погрузились в подготовку к неожиданной ярмарке. Наш полубезумный инструментарий Форж возился со своими бесполезными, но всегда милыми игрушками, надеясь сбыть их чужестранцам. Кто знает, может быть, и приглянется кому-то из циркового каравана ходящая кружка, или самоподсекающая удочка. В нашей деревне никто товарами Форжа не пользовался, а коллеги по цеху над ним даже не смеялись. Ворчали только и отводили глаза при встрече.

Санса, засучив рукава, пекла лепёшки, появлявшиеся на столах только по праздникам (у Пухлого Боба не очень-то росли травы, дающие нужное зерно), с шахты приехали рыбаки ан Арконы вместе со свежим уловом и старыми запасами копченой да вяленой рыбы. Где-то доставали из подвалов древние инструменты, кто-то вытряхивал из сундуков ненужную одежду. На ярмарке в ход могло пойти всё что угодно.

Пухлый Боб стоял на крыльце своего дома и смотрел на суету с ленивым прищуром. Сегодня было тепло, воздух прогрелся до минус десяти, и хозяин теплиц вышел на улицу без шапки, наслаждаясь солнечными лучами и собственным величественным бездельем. В этот день ему нет нужды суетиться, разве что только если он хочет отведать лепёшек Сансы до того, как жена начнет обменивать их на безделушки с ярмарки. А готовить товары или лихорадочно придумывать, что можно предложить на торги, – это не к нему. Боб – самый богатый человек в деревне, и расплачиваться он будет самыми ходовыми товарами к югу отсюда: порошком черноуса да хорошей, сочной землей. Хотя последнюю он вряд ли решит менять. Всё-таки его ферма – единственная на много лиг вокруг, а без свежей зелени можно быстро заболеть и сойти в могилу. Впрочем, я знал, что у Боба также есть множество различных монет с юга, но здесь, у нас, они не стоили ничего, и возможно, он воспользуется шансом избавиться от них на ярмарке.

Вечер неумолимо приближался, и вместе с тем нарастало оживление в деревне. Я сходил с ума от нетерпения и то и дело заглядывал в главный зал таверны, выискивая для этого самые нелепые причины. Там уже гуляли несколько наёмников из цирка и парочка странно раскрасневшихся женщин оттуда же. Я слушал их шутки, от которых горело лицо и хотелось куда-нибудь спрятаться. Охранники громко ржали и хлестали шаркунку, словно это была вода, а томные, пышнотелые гостьи жадными, горячими взглядами охаживали посетителей и делились наблюдениями с увешанными оружием спутниками.

Каждый комментарий вызывал новый прилив хохота. В какой-то момент одна из женщин, высокая, красивая, с жёстким прищуром зелёных глаз, вдруг увлекла наверх, в жилые комнаты, крупного наёмника, и его товарищи проводили их завистливым улюлюканьем.

Это были чужие люди. Непонятные. Но я наблюдал за ними с той же страстью, с которой измученный путник грызёт обманчивый лёд, не зная, что тот всё равно не утолит сумасшедшей жажды.

Так интересно было предстваить себя в роли случайных гостей, для которых мой родной Кассин-Онг, – место, где прошла вся моя жизнь, – лишь маленькая точка на огромной карте. Далёкое захолустье, о котором они пару дней назад могли и не знать.

Такие мысли будоражили мой разум. Чем я хуже этих людей? Быть может, и я когда-нибудь в компании с красавицей буду сидеть в незнакомом трактире незнакомого города, а из тёмного угла за мною будет наблюдать местный мальчуган, только-только обзавёдшийся хоть какой-то мечтой.

Где-то ближе к началу ярмарки над цирком загорелись разноцветные огни. Яркие гирлянды опутали гигантский ледоход, а перед вгрызшимися в лёд гусеницами веселились уже знакомые нам акробаты, развлекая собирающийся народ.

Вместе с цирком путешествовало множество разного люда. Были здесь и хмелевары, были и инструментарии вроде наших. Ткачи, торговцы экзотическими товарами, например чучелами южных животных, зельеделы… Цирк окружили небольшие ледоходики, предлагающие воспользоваться их услугами прежде, чем хозяин огромного корабля объявит о начале выступления и разрешит подниматься на верхнюю палубу.

Кое-кто из чужаков просто бродил по нашей деревне, искренне удивляясь домам, расположенным на высоких, упирающихся в полозья сваях. Казалось, приезжих поражало всё – от навесных дорожек, объединяющих наши жилища в единую паутину, до кажущихся брошенными ледоходов, среди которых хватало судов, не отходивших от причалов уже несколько лет.

Ту загадочную группу людей я отметил случайно. Трое мужчин и две женщины тем отличались от прочих гостей, что смотрели на нас, жителей деревни, без любопытства. Не указывали пальцами, не хихикали в ладоши над нашим произношением и нашими одеждами.

Они были вежливы, добры и милы, громко смеялись и, вроде бы, веселились. А одна из девушек, очень красивая, с ярко-рыжими волосами – подарила мне леденец. Её спутники странно улыбнулись такому широкому, на мой взгляд, жесту, но ничего не сказали.

Один из них сильно мне не понравился. Это был крепкий бородатый мужчина лет уже около сорока, но без седины в кучерявых волосах. Они были настолько чёрными, что казались просто неестественными. А глаза…

До сих пор помню его глаза. Невозможно тёмные, глубоко посаженные и страшно тусклые. В них царили пустота и отчаянье, даже когда бородач хохотал над шутками товарищей.

Наверное, в том, что случилось в Кассин-Онге, моей вины гораздо больше, чем можно было бы подумать… Стоило встревожиться. Может, имело смысл сразу обратиться к наёмникам цирка, пусть они бы точно подняли меня на смех. Пришёл, понимаешь ли, какой-то деревенский дурачок и убеждает опытных воинов, что почтенный «кто-то там» странный, потому что так чувствует он, провинциальный эмпат. Да обитателю такой глухомани каждый второй будет казаться подозрительным, решат ярмарочные охранники.

Только вот я совсем не чувствовал этого человека. От него не исходило ровным счётом никаких эмоций. Словно душа его давно истлела и отправилась прямиком в ледяную преисподнюю кормить Тёмного Бога. Мужчина дышал, говорил, улыбался, но при этом был мёртв.

Поэтому я нашёл одно-единственное решение, показавшееся верным: рассказать обо всём Сканди. Признаюсь, это далось мне непросто. Всё-таки ярмарка. Цирк. Время беззаботного веселья так не хотелось менять на унылую слежку, и уж тем более на дорогу к кораблю-храму. Однако на помощь неожиданно пришла придуманная в тот момент игра. Я представил себя защитником из Добрых. Членом таинственного братства, столкнувшимся со злом. Эта игра оказалась столь увлекательной, что я вскоре забыл про свою жажду увидеть глотателей огня. Прицепившись хвостом к странной компании, я трезво рассудил, что успею добраться до ледохода шамана, если увижу что-то подозрительное и найду чем подкрепить свои опасения.

Храм находился за пределами деревни, за широкой грядой торосов, и в последнее время Сканди предпочитал принимать жителей у себя, а не ходить в Кассин-Онг. Впрочем, по выходным у него всегда собирались прихожане. На хранящей полумрак нижней палубе его вечно промёрзшего ледохода находились алтари Тёмного и Светлого богов: широкий чёрный камень, матово поблескивающий в свете фонарей, и белый куб, словно светящийся изнутри.

Они стояли друг напротив друга, как предписывало древнее и загадочное учение из рассказов шамана. Пока мужчины топтались у алтаря Тёмного Бога, а женщины подносили дары Светлому, – Сканди трескучим голосом вспоминал старые легенды и вещал о событиях настолько давних, что проще было решить, будто он их и придумал.

Но я отвлёкся…

Странные люди крутились на ярмарке скорее для виду, чем из интереса. Я видел, как несколько раз та огненноволосая девушка и «мёртвый» бородач смотрели в сторону деревни, и мог поклясться, что они разглядывают дом моего отца. От гостьи при этом исходило прохладное вежливое любопытство и непонятное предвкушение.

В их спутниках чувствовались лишь скука и желание поскорее покинуть это место. Двое плечистых мужчин и вторая женщина были похожи. Не только внешностью. Одеждой, ростом, манерой перемещаться. Их плечи оставались неподвижными при ходьбе – каждый из троицы даже поворачивался всем телом, а не как обычные люди. А ещё они чего-то боялись, и, по-моему, этот страх порождал их «мёртвый» товарищ.

Мурашки пробежали у меня между лопатками.

На Кассин-Онг вместе с морозом спускалась ночь, отчего цирковые гирлянды горели всё ярче и праздничнее. Тёплый день остался позади, солнце закатилось, и холод выбрался из укрытия, обняв деревню. Но вокруг огромного ледохода гудела собирающаяся толпа, а мимо лотков праздно шатались как жители нашей деревни, так и приезжие. Вкусно пахло выпечкой и благовониями. Морозу пришлось отступить прочь от людей, предоставив им шанс позабыть на время о привычной стуже. Горизонт дышал розовыми красками. Там, на краю неба и льда, свет ещё боролся. Здесь он уже проиграл.

Я остановился у врубленного в лёд столба, по которому кто-то из циркачей пытался залезть к связке вяленой рыбы. Он смешно извивался всем телом, забираясь всё выше, а затем под разочарованный гул зрителей соскальзывал вниз по обледенелому дереву, но не сдавался и вновь шёл на штурм. Лицо его раскраснелось от внутреннего жара, глаза сверкали, и я чувствовал, что он специально оскальзывается, развлекая толпу своими неудачами.

В ней все чаще раздавались хорохорящиеся крики, а Эльнар ан Гаст, наш лучший охотник, громко призывал освободить ему столб, чтобы он «показал этому бродяге настоящую сноровку». Именно благодаря весёлым выкрикам Эльнара я и отвлекся на пару минут от наблюдения, а когда опомнился, то не сразу нашёл взглядом своих подопечных.

Они поднялись на примыкающую к ярмарке платформу и, рассекая телами собирающихся на ярмарку людей, пошли в деревню. Моё сердце заколотилось как безумное, и я посмотрел вокруг, надеясь, что увижу либо Сканди, либо Глонгу. Конечно, ни старосты, ни шамана на ярмарке не было…

Сейчас мне неясно, чем бы они смогли тогда помочь. Какие слова нужно было бы найти, чтобы не прослыть дураком. Но нет смысла так дотошно ворошить прошлое. Что сделано, то сделано. Я решился идти за гостями один. Протиснувшись сквозь толпу зевак, подбадривающих циркача на шесте, я ненадолго потерял незнакомцев из виду, но затем, забравшись наверх, увидел, как они свернули направо, на расчищенную дорожку, ведущую через мостики в сторону моего дома.

И дома Одноглазого.

Я ускорился, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Благодарение Тёмному Богу, островок, примыкающий к ярмарке, и жилище старого моряка соединялись по меньшей мере через шесть платформ, и мне не составляло труда преследовать странных гостей незамеченным, смешиваясь с зеваками, а то и просто прячась за углами.

Несмотря на холод, спина покрылась липким потом, а дыхание рвалось из груди с таким сипом, будто за плечами осталось уже лиг десять, не меньше. Меня окатывали волны веселья и приятного ожидания, исходящие от людей на ярмарке, я же испытывал непонятный страх. Окружающий мир грозил измениться. Эти странные гости несли в себе что-то новое, что-то непривычное. Игра, которой я себя завёл, вдруг перестала казаться забавной.

Я чувствовал зло. Настоящее, чистое зло. «Мёртвый» бородач занимал все мои мысли. Лавируя между прохожими, которых становилось все меньше, я уверенно сокращал дистанцию. Вскоре между мной и странными людьми остался лишь один мостик, старый полуразвалившийся сарай отца за ним и собственно убежище Одноглазого. Когда незнакомцы уверенно поднялись на крыльцо (двое мужчин-близнецов и рыжая красавица остались сторожить внизу), я, пригнувшись, стараясь ставить ноги поближе к заснеженному краю, чтобы не поскользнуться, перебежал на соседнюю платформу и нырнул вправо, прячась за сараем.

Сердце билось в груди с такой силой, что заболели ребра. Переводя дыхание, я с ужасом ждал, как раздастся возглас сторожей и они бросятся ко мне, но время шло, а меня никто не трогал. Лишь мороз с каждой минутой неподвижности пробирался под слои одежды все настойчивее. Кожа на бёдрах уже онемела. Растирая её сквозь меховые штаны, я осторожно выглянул из-за угла.

Вторая спутница «мёртвого» как раз постучала в дверь.

Старик не открывал. Пользуясь темнотой (шаманский фонарь горел на платформе только над входом в дом Одноглазого), я наблюдал за крыльцом, тревожась, что нигде не вижу рыжеволосой. Она будто исчезла. От страха зазвенело в ушах. Дышать приходилось ртом, потому что иначе, казалось, меня услышат не только незнакомцы, а ещё и сам Тёмный Бог пробудится и вынырнет из-подо льда, посмотреть, кто его потревожил. Холодный воздух проникал в меня, остужая всё сильнее. Зубы застучали.

Вскоре я услышал каркающий голос старика:

– Кончено! Я ничего не знаю! Уходите, прошу вас!

Женщина что-то ему сказала, но что именно – разобрать не удалось. Голос был приятный, чарующий, а вот язык вроде бы чужой. Прижавшись к стене, я пытался унять бушующее в груди сердце и вслушивался. Меня обволакивало отчаянье Одноглазого и его страх. И холодная угроза, исходившая от спутников бородача.

– Я никому ничего не сказал, клянусь! – услышал я.

Тёмный Бог, сколько ужаса было в этих словах. Старик боялся так беспредельно, как умеют только маленькие дети…

Раздался громкий удар по двери. Затем ещё один.

– Помогите! – отчаянно закричал Одноглазый. Суровый морской волк, превратившийся в испуганную жертву. От этой перемены стало ещё страшнее. – Помогите!

Но навесная дорожка была пуста. Здесь, на этом мостике, вечно занесённом снегом, и днём-то редко кто ходил, а там, вдалеке, где сейчас шумело веселье да рвались шутихи, никто не услышит криков. Я сглотнул, переступил с ноги на ногу. Нужно бежать назад, к цирку. Звать на помощь.

Ещё был шанс успеть.

– Мальчик?

От неожиданно раздавшегося совсем рядом ласкового женского голоса я даже подпрыгнул, а сердце попросту остановилось. Рыжая ведьма стояла на дорожке около сарая. В четырёх шагах. Под отороченным белым мехом капюшоном сверкнули злые глаза, и я отпрянул. Жуткая волна намерений существа, уж точно не являвшегося человеком, сбивала с ног. В бурлящем водовороте недобрых чувств отчетливо проступила жажда смерти и чуждая здесь звериная тоска. В рыжей зажглось щемящее предвкушение крови, отчего сразу всплыли из глубин памяти жуткие легенды о Ледовых гончих. Потому что люди не испытывают таких страшных эмоций. А те, чьи души захватили проклятые чёрные капитаны – могут. Неужели сказки не врали? Неужели это…

Женщина-нечеловек сделала небольшой шаг вперёд и тем разрушила порабощающее мою волю оцепенение. Я рванулся прочь и бросился вдоль сарая к краю платформы, оскальзываясь на металлических листах. Нужно было пробежать несколько ярдов до обледенелых перил. Кованые решётки, покрытые снегом, служили для того, чтобы никто во тьме не сверзился вниз, на жёсткий лёд. Но сейчас они отделяли меня от спасения. В спину толкнула тёплая волна охотничьего азарта, а миг спустя под ногами бросившегося в погоню убийцы заскрипел снег.

У меня словно выросли крылья: я в два касания оказался наверху перил и перевалился через них. Вязаная варежка слетела, зацепившись за лепесток металла. Левую кисть ожгло холодом, и я спрыгнул вниз, одновременно старясь втянуть ладонь в тёплый рукав тулупа. Перед взглядом мелькнули чёрные силуэты сломанных ледоходов.

Кто-то наверху крикнул:

– Назад, Ар! Назад! Обряд важнее! Брось его!

Лететь было невысоко, шесть-семь футов, но я неловко плюхнулся на грязный лёд, и в левой ноге вспыхнула резкая боль. На глазах тотчас выступили непроизвольные слёзы, и я быстро вытер их, чтобы не смёрзлись веки. Под коленкой резало так, что на минуту показалось, будто Светлый Бог отвернулся от меня и не уберёг от перелома. Сверху послышалось недовольное рычание. На меня просыпался сброшенный сапогами Гончей снег. Мгновение не-женщина стояла на краю платформы надо мною, сверкая алыми огоньками глаз, а затем послушно вернулась к хозяину.

Я выдохнул, а затем осторожно согнул-разогнул колено. Боль шевельнулась, как встревоженный пёс. Кажется, не сломал. Значит, могу идти. Значит, надо идти. Поднять тревогу. Рассказать всем, что в деревне может произойти нечто ужасное. Голос Одноглазого и его страх не оставили сомнений. И даже если они и таились до последнего где-то в глубине души, то нападение Ледовой гончей развеяло их окончательно.

Наверху ещё что-то кричали, крикам вторили залпы цирковых петард и многоголосый восторженный рёв.

Начиналось представление.

Я хромал по неровному льду, морщась от боли в колене, спотыкаясь, оскальзываясь и пряча онемевшую от холода руку в стынущем рукаве. Отблески цирковой иллюминации окрашивали сваи и лёд под деревней в причудливые цвета. Пару раз мне приходилось огибать огромные столбы, держащие на себе Кассин-Онг, и проклинать ямы с нечистотами, расположившиеся под домами (хорошо, что на моём пути они встретились лишь три раза). Раньше, когда Пухлый Боб отправлял меня проверять полозья его платформы и отбивать наросший лёд, я спокойно перепрыгивал такие «ловушки». Но сейчас из-за больной ноги каждая из них становилась раздражающей преградой.

От сиплого дыхания горело в груди, при каждом шаге нещадно резало под коленкой и кололо в рёбра.

Под настилом деревни царил иной мир. Мрачный, нелюдимый, тёмный, низко нависающий над головой зубьями сосулек. Забытая вселенная грязи, мусора и выброшенных вещей, вмёрзших в вековой лёд и занесённых снегом. Хозяин отозвал Гончую, – но я всё равно изо всех сил напрягал слух и ждал, когда за мною послышатся шаги преследователей. Когда меня повалят на грязный лёд и свершится нечто ужасное. Нечто, от чего холодеет сердце.

Нечто, чего так испугался Одноглазый.

Хозяин одёрнул Ледовую гончую, но он же мог и пустить её по следу. И это подстёгивало. Заставляло идти всё быстрее и быстрее, невзирая на боль в ноге, в боку. С каждой минутой гуляющий шумный цирковой лагерь, с окутанным гирляндами ледоходом, был всё ближе. Когда я почти добрался до края деревни (пришлось перелезть через несколько невысоких ледяных гряд, при этом руку, лишившуюся варежки, словно ломали изнутри), мимо деревни неторопливо проехал небольшой корабль. На его корме горели зелёные фонари, а маленький прожектор облизывал лёд по ходу движения. Я застыл, наблюдая за ним. Вдруг команда ледохода послана мне наперехват? Плюхнувшись на живот, я проследил за тем, как корабль прополз под настилом, едва не задев опоры. Он ненадолго остановился где-то под платформами, а затем резко стартанул и умчался прочь.

За это время я внутренностями ощутил идущий снизу холод. Проклятье, к морозам жителям севера не привыкать, но я не был одет для таких вот приключений, и уж тем более не рассчитывал, что придётся валяться на льду. Торопливо поднявшись на ноги, дрожа от холода всем телом и пошатываясь, я продолжил путь. Ноги словно набили снегом. Зубы выстукивали лихорадочную дробь. Высвободив руку из рукава, я сунул окоченевшую ладонь в подмышку под тулупом.

Этот ледоходик оказался под Кассин-Онгом не просто так…

Я чувствовал, как тепло уходит из моего тела, как лёд вытягивает его. Мутнеющий взгляд зацепился за огни цирка и придал мне сил.

Шаг. Левая нога вспыхивает болью, подкашивается. Шаг! Впившись взглядом в ледоходы у окраины деревни, я медленно продвигался вперёд.

Мне повезло. Мне действительно повезло. Мою жизнь спас тот, кто командовал ледовой гончей. Если бы не его окрик – лежать мне на грязном льду в луже застывшей крови. В голове не укладывалось, что такое могло случиться у нас в деревне. Смерть, конечно, нередкий гость в наших краях. Охотники не раз находили среди льдов вымершие корабли, а вдоль путевиков до Снежной Шапки то и дело попадались замёрзшие тела бродяг, но никогда в Кассин-Онге не было убийств.

Я же знал, и никак не мог перепутать тех чувств, что испытывала жаждущая крови гончая. Предвкушение, страсть и голод владели ею без остатка. И только власть человека, её одернувшего, смогла побороть их.

Выбравшись к цирковой стоянке, я торопливо прохромал мимо длинного ледохода хмелеваров, где под небольшим навесом жарко полыхала бочка с разбавленной энгу. Рыжие отблески играли на лавках и грубых столиках вокруг. Тепла здесь хватало: можно было снять рукавицы и без опаски пить горячий напиток и сидеть спокойно, а не топтаться, согреваясь. Рядом с бочкой, облокотившись о стойку, болтали два немного пьяных наёмника. Караульные.

– Помогите! – крикнул им я хриплым, скованным морозом голосом. – Помогите!

Охранники отлепились от деревянной стойки и неуклюже развернулись ко мне. У одного из них был дальнобой. Редкое и дорогое оружие в наших краях.

Раскрылось узкое окошко хмелеварни, из него выглянул усатый хозяин.

– Чего случилось, малец? – немного лениво, но настороженно спросил владелец дальнобоя. Одной рукой он натягивал себе на лицо шарф. Глаза наёмника скрывал меховой капюшон парки.

Меня колотило от холода, я трясся, словно старый двигатель ледохода, и сдавленно дышал.

– К огню его подтащи! – гаркнул тавернщик.

Наёмник подхватил меня на руки и опустил у бочки с энгу. Тепло ожгло мне лицо, но в следующий миг я прижался к выпуклому боку, впитывая исходящий от него жар. Слабость только усилилась.

Охранники терпеливо ждали.

– Там человек. Зовёт на помощь. Старик. К нему пришли странные люди. Помогите! – вытолкнул я из себя и обнял бочку, чувствуя спасительное тепло. Лицо сразу стало припекать.

– Ты пьян, что ли, парень? – спросил товарищ стрелка. Его пышная борода, ресницы и торчащие из носа волосы покрывал иней, а при обидных словах наружу рвались облачка пара. Он был очень толстым. Словно больше в ширину, чем в высоту. – Странные люди? Говори толком – что случилось?

– Там Ледовые гончие… – прошептал я. Бородатый охранник захохотал, отчего живот, выпирающий под серой паркой, заходил ходуном, но товарищ вдруг резко ткнул напарника кулаком в бок.

– Тихо, Пузо, – сказал хозяин дальнобоя. – Зови наших. Пусть поднимают свои задницы и мигом за мной, с оружием.

– Лавр?! – изумился бородач. – Ты чего?

– Два раза не повторяю, – холодно ответил тот. – Бегом!

Я почувствовал всколыхнувшуюся в нём злость и тревогу. Повернулся и прижался к бочке спиной, прикрыв глаза от удовольствия.

– Лавр! – возмутился Пузо. – Ледовые гончие?! Это же сказки!

– Веди, парень, – Лавр перехватил дальнобой поудобнее, хищное дуло уставилось в снег. – Веди…

Что-то в голосе командира убедило бородатого наёмника послушаться. Он дохнул обеспокоенностью и торопливо убежал.

Хлопнуло закрывшееся окошко хмелеварни. Встревоженный хозяин удалился куда-то вглубь своего ледохода.

– Веди, – повторил Лавр.

Я с сожалением отлепился от бочки.

След Ледовой гончей

Когда мы поднимались на настил, навстречу нам попался Эльнар ан Гаст с друзьями. Охотники с раскрасневшимися лицами, разодетые в белые тёплые шубы, наверняка шли на представление, откушав предварительно шаркунки у Пухлого Боба, а удачливый и тоже хмельной Эльнар, встретивший их где-то в деревне, потрясал добытой со столба замёрзшей связкой вяленой рыбы и громко хвастался победой.

Увидев меня в компании наёмника, он нахмурился и преградил нам дорогу. Он был выше чужака на две головы, да и в плечах пошире, но Лавр смело встретил его взгляд.

– Что-то случилось? – требовательно, с вызовом спросил Эльнар, положив тяжёлую руку на ствол чужого дальнобоя.

Лавр дёрнулся, сделал шаг назад, и в нём колыхнулась ярость и холодная опасность.

– Ты в порядке, Бауди? – Эльнар посмотрел на меня. От него пыхнуло угрозой. – Тебя не обижают?

Эти двое в любой момент могли вцепиться друг другу в глотки. В то время как в доме моего отца происходило что-то ужасное…

– Эльнар, там у дома Одноглазого что-то происходит! Какие-то люди к нему ломились. Он на помощь звал! – протараторил я. Тепло от бочки ещё придавало мне сил и энергии. – Наёмник помогает!

Охотник пьяно мигнул, растерянно обернулся на товарищей, затем опять на меня. Ответ его огорошил. Вдруг поднялся ветер, и Эльнар, перестав протягивать руку к дальнобою наёмника, затянул потуже завязки капюшона. Нас обдало мелкой ледяной крошкой, поднятой с настила и крыш домов. Я зажмурился, пряча глаза от холодных кристалликов.

– Мы с вами, – уверенно решил Эльнар.

Его приятели разочарованным и нестройным хором согласились с неформальным лидером всех охотников Кассин-Онга.

Он первым оказался у дома Одноглазого. Шаманский фонарь над крыльцом не горел, как и у заброшенного сарая, а ведь только фонари указывают направление, когда поднимается буря и мир заволакивает пурга. Но теперь дом зловеще ютился в стороне от света. За чёрным силуэтом виднелась белая зыбь вечных льдов, раскинувшихся до светлой полоски на горизонте. Похолодало ещё больше, и меня стала бить ощутимая дрожь. Здесь произошло что-то страшное.

Потому что в прошлый мой визит фонарь ещё горел.

Дверь в дом была сорвана с петель, и у самого крыльца на снегу виднелись тёмные пятна. Эльнар приблизился к ним, присел, коснулся их перчаткой, а затем обернулся к нам.

– Кровь, – бросил он.

Это мигом отрезвило охотников, и они попятились. Все, кроме смелого Эльнара. Он встал, потянулся за ножом, висящим на поясе, и с прищуром уставился на тёмный проём двери.

Со стороны цирка по громыхающему настилу быстро приближалась группа наёмников, ведомая Пузом. Их фигуры терялись в снежной крошке, поднятой ветром. Лавр нервно покосился на товарищей и, подняв дальнобой, направил его на пустой проём. Мне показалось, будто оттуда тянет холодом сильнее того, что царил вокруг. Зубы сами собой пустились в пляс. Тепло, полученное от бочки, стремительно растворилось в ночи.

– Мастер Одноглазый? – крикнул Эльнар, жестом попросив наёмника не стрелять. – Мастер Одноглазый, вы в порядке?

Тёмная каша у крыльца говорила об обратном. Но человеку свойственно надеяться на лучшее. Вам покажется удивительным, наверное, что мы так переживали за Одноглазого. Но пусть старика никто в деревне не любил, он всё-таки стал одним из нас. Он был тем мрачным ворчуном в углу зала. Тем насупленным моряком, что иногда торчал на южном краю деревни и смотрел в снежную пустыню, сжимая холодные перила. Одноглазый был частью нашего ледяного мира.

– Стой тут, малец, – прохрипел Лавр, отстранил одного из охотников и двинулся к тёмному проходу.

Его уверенность чуть успокоила меня. Наёмник ни капли не боялся. Немного нервничал, осторожничал, но страха в нём не было. А вот охотники откровенно трусили. Лишь Эльнар горячо рвался в бой, но разумно ждал момента, когда вооруженный дальнобоем Лавр войдет внутрь.

Я знал, что там никого нет. От каждого из находившихся рядом с домом Одноглазого исходили волны нетерпения, ожидания, испуга или надежды. Только к ним не примешивалась знакомая мрачноватая аура старика.

Скорее всего, его забрали с собой те странные люди и Ледовые гончие… Впрочем…

Я посмотрел на лужу крови и на то, как Лавр осторожно и совершенно бесшумно скользнул в дверной проём.

– В сторону, деревня.

Это подошли наёмники. В их бородах и на шарфах белел иней, от дыхания в воздух поднимались облачка пара. Охрана цирка бесцеремонно отодвинула в сторону охотников Кассин-Онга и, на ходу вытаскивая оружие, двинулась за предводителем. Эльнар махнул рукой одному из наших:

– Давай фонарь, Лэнни!

Долговязый парень нервно полез за огнивом, копаясь в бездонных карманах и держа свой фонарь чуть в стороне. Его товарищи все как один следили за ним, будто своими действиями он подскажет им, что делать дальше.

– Ну быстрее, Лэнни! – поторопил Эльнар.

В доме что-то громыхнуло, а затем в тамбур вывалился Лавр. Он пошатнулся навстречу товарищам, оттолкнул идущего первым Пузо и, все ещё сжимая в руках дальнобой, склонился у стены. Тело его сотрясли спазмы, и, прислонившись плечом к дому, бывалый наёмник опустошил свой желудок. Затем быстро вытер рот, пару раз глубоко вздохнул и выпрямился, стараясь не смотреть никому в глаза.

Лэнни наконец зажёг фонарь. Свет выдернул из темноты изумлённые лица охотников.

Внутрь вошёл Пузо, в темноте проёма два раза сверкнули искры его огнива, и через пару мгновений и второй наёмник, шатаясь, вышел на улицу. Не менее потрясённый. Спустившись по крыльцу, бородач махнул рукой товарищам – мол, стойте, где стоите.

– Что там? – одёрнул его Эльнар. – Что случилось?

– В жизни такого не видел, клянусь клешнями Тёмного Бога, – сдавленно ответил ему Пузо.

Лавр, тяжело отдуваясь, отошёл от дома и кивнул на меня:

– Мальчишку туда не пускайте.

Но я уже и не собирался туда идти. Потому что ощутил страх циркового охранника. Мы многого боимся, мы простые люди и привыкли то здесь, то там страшиться неведомого, смерти, одиночества, разгулявшейся снежной бури или грохота льдов вдали. Но наёмники видели много больше нашего, и эмоции их должны были притупиться. Однако в тот момент в душе Лавра всё замирало от ужаса. Не смогла бы так повлиять на матёрого воина простая кровь.

То, что он увидел в доме Одноглазого, сильно его напугало, и теперь он изо всех сил старался не показать своего страха.

– Что это, Лавр?! – прерывающимся голосом спросил у него Пузо. Толстяк прислонился к стене, скинул капюшон и жадно глотал ртом воздух. Я не видел его лица, только чёрное пятно бороды, но было ясно, что смотрит он на командира. – Ты это видел, да?

Эльнар подхватил фонарь Лэнни и ловко, легко, несмотря на свою внушительную комплекцию, поднялся на крыльцо, а затем исчез в доме.

Спустя несколько мгновений он вернулся и, спрыгнув на снег, упал на колени и с шумом прочистил желудок. Наёмники переглянулись.

Эльнара тут же окружили деревенские, испуганно поглядывая на зловещий провал, словно оттуда уже надвигалось жуткое нечто, готовое сожрать всех, кто собрался на узком настиле перед старым домом.

– Бауди, беги к шаману… – приказал мне Эльнар, как только отдышался. – Пусть сюда идёт. – Он повернулся к своим: – Там всё разрушено, всё перевернуто кверху дном. Проклятье, Одноглазого как размазало по всему дому… Везде кровь. На столе, на полу, на стенах. А голова… Она над порогом… Висит… А глаза как живые! Он смотрел на меня, ребята! Как живой, понимаете?! А из шеи…

Его опять вырвало. Вытирая грязный рот рукавом, чтобы на морозе не треснули губы, охотник оглядывался на чёрный дом.

Мне хотелось отказаться. Пожаловаться на боль в ноге, которая так и не унялась. Сказать, что я устал, что мне страшно, что я страшно замёрз, что я так и не увидел представления циркачей, будь они прокляты. Что я не хочу идти к шаману один. Но близость к дому, который осквернила тёмная магия (теперь в этом не было сомнений), пугала ещё больше дороги к Сканди. Там, за крепкими, забрызганными замёрзшей кровью стенами, где хранились разворошенные чужаками вещи из жизни моего отца, далёкого и почти незнакомого, теперь разлилось зло. И оно уже зацепило двух наёмников и Эльнара.

Оно могло коснуться и меня.

– Быстрее, Бауди! – прикрикнул Лэнни. Он растерянно топтался у коленопреклонённого товарища.

– Ледовые гончие, – прохрипел вдруг Лавр. – Это сделали Ледовые гончие, клянусь вам.

Наёмники переглянулись, пряча от товарища слабые недоуменные улыбки.

– Парень не врал! – продолжал тот. – Это были ледовые гончие!

– Бауди! – возмутился Лэнни, видя, что я все ещё стою на месте и смотрю на Лавра.

– Зови вашего шамана, парень, – заметил моё внимание наёмник. – Тут без него не обойтись… Беги шустрее. Лети быстрее голубой акулы! – Он повернулся к толстяку: – Пузо, пошли кого-нибудь из ребят на корабль, пусть Кривозуба сюда тащит, даже если он пьян в стельку. Один колдун хорошо, а два лучше. Если увидит шамана мистера Аниджи, то пусть тоже позовёт. И предупреди всех, кто на представлении торчит, пусть будут начеку. – Лавр опять посмотрел на меня: – Да беги уже!

И я побежал. Вернее, похромал, стараясь скрыть боль в колене от тех, кто остался у дома Одноглазого. Опираясь на обледеневшие поручни мостиков, скользя на тех платформах, которые плохо убирали хозяева. Под тёмным, затянутым тучами ночным небом. Не переставая думать о том, что ледовые гончие и их хозяин так и не ушли из деревни. Что они скрываются в каком-нибудь из домов, наблюдая за мной. Или идут по моему следу, плотоядно облизываясь и не боясь колючего мороза.

Но я не остановился.

Как вы уже знаете, шаман Сканди жил отдельно от деревни, в храмовом ледоходе ярко красного цвета. Сейчас, ночью, святилище казалось совершенно чёрным, и даже огни фонарей, освещающих обитель стихийного волшебника, не выдавали истинного её обличия.

Через неровный лёд и маленькие гребни заструг шла протоптанная тропка, которую пожилой шаман ежедневно расчищал до старых торосов и продолбленных в них проходов. Чтобы не потеряться, здесь тоже были сделаны перила, и даже в сильную пургу, когда ветер сбивал с ног, человек мог дойти до ледохода Сканди без риска неудачно свернуть с пути, заплутать из-за этого в ревущем буране и околеть совсем рядом с деревней.

До тропы я добрался, как мне кажется, меньше, чем за час. По разгорячённой спине то и дело скатывались капли пота, которые быстро остывали, и от этого становилось всё холоднее. Я шёл, быстро-быстро переставляя ноги и проклиная холод. Лёгкие болели от усталости, голова кружилась от мороза, но я ни разу не остановился.

За моей спиной сверкал огнями цирковой ледоход, возвышаясь над снежными куполами деревни. Там до сих пор царило веселье и праздник.

А в доме моего отца…

Я не хотел представлять себе то, что увидели там наёмники и Эльнар…

Как же холодно! Почему я не надел тёплую парку, в которой уютно даже в такие морозы? На кого я хотел произвести впечатление, натянув этот дурацкий тулуп?!

Слева и справа надо мной высились стенки древних торосов – я добрался до узкого перехода между землями деревни и владениями шамана. В этом месте всецело проявлялись мощь и незыблемость вечной мерзлоты. Четырёхъярдовые вздыбившиеся льдины безмолвно нависали над головой, и рядом с ними я сам себе казался ничего не значащей букашкой, которую можно растереть одним шлепком холодной, смертельно твёрдой ледяной лапы.

Я неосознанно увеличил шаг, забыв про боль в ноге и стараясь побыстрее миновать зловещий коридор. Именно в этот момент позади меня послышалось тихое звяканье.

Сердце подпрыгнуло в груди, попыталось пролезть в горло, царапая рёбра, во рту моментально пересохло. Стараясь не шуметь, я в несколько больших шагов оказался за пределами прохода и нырнул в сторону от тропы, прижавшись спиной к гряде. До ледохода Сканди оставалось ярдов двести-триста… А за спиной…

Мои чувства обострились. Не знаю, что было тому виной – столкновение с гончей, а может, душный страх охотников и наёмников у места убийства Одноглазого. Но сейчас я отчетливо слышал злость. Злость и обиду человека (а человека ли?), идущего по моим следам. Густое серое облако недобрых эмоций окутывало моего преследователя, и ничего хорошего случайному встречному (то есть мне) не сулило. Присев, я зашарил руками по льду, надеясь, что судьба подарит хоть что-нибудь, чем можно попытаться защитить себя.

Вскоре стали слышны торопливые, чуть резкие шаги; ритмично, почти зло хрустела снежная крупа. Я шмыгнул носом, чувствуя, как замёрзли в нём волоски.

Ледовая гончая? Быть того не может. Но все наши сейчас либо на цирковом представлении, либо у дома Одноглазого. Да и чувства не те, не те эмоции. Но кто? Человек серьёзно обижен, будто рухнула его мечта и он сейчас попросту ненавидел виновника этого краха.

Пальцы наткнулись на обломок льда, и, сжав его в перчатке, я выпрямился. Незнакомец вот-вот должен был выйти из «коридора» на открытое пространство, и тогда можно будет либо лезть в драку, либо прятаться, либо успокоиться.

Мороз ещё сильнее охватил меня ледяными объятиями, остужая горячий пот под тулупом.

Человек приближался. Я услышал, как он недовольно бормочет себе под нос. И я узнал голос! От сердца тут же отлегло, и на миг захотелось отомстить проклятому Эрни, – а это был именно он! – и напугать его, выскочив из укрытия с диким криком. Но потом я представил, что бы случилось, разыграй кто-то так меня, и потому просто окликнул приятеля:

– Эрни? Что ты тут делаешь?

Он, вздрогнув от неожиданности, обернулся. В ночной темноте едва виднелся его силуэт на фоне снежной равнины. И бидон в руках.

– Эд? – изумился он. – А вот что тут делаешь ты? Почему ты не на празднике? Тебя тоже Боб послал?

Я понял, на кого злился Эрни и совсем не хотел говорить, зачем иду к шаману.

– Там цирк. Там представление. А он послал меня к Сканди, представляешь? – пожаловался парень, не дожидаясь от меня ответа. – Покушать передать, представляешь?! Неужели нельзя было это сделать завтра, а?

Я замахал руками, согреваясь.

– Ненавижу его, – поделился Эрни.

Мы зашагали по тропе – я впереди, хромая, а он чуть позади.

– Вдруг они завтра уедут, Эд? – хныкал за моей спиной посыльный. – Вдруг уедут, и в то время как шло их единственное представление – я ходил к дурацкому шаману с дурацкой едой! Ненавижу Боба… Вот зачем я в таверну заглянул? Надо было сразу на ярмарку идти!

Слушая, как сокрушается мой товарищ, я хромал по ледяной дорожке. Храм-ледоход, с горящими вдоль палубы фонарями, был все ближе. Прерывисто втянув воздух, я поймал себя на том, что все мои мышцы напряжены от холода.

– Там настоящий волшебник приехал! – бубнил Эрни. – Самый настоящий, Эд! А пока я схожу, да пока вернусь, там все закончится!

– Так давай мне бидон – и беги в деревню, – предложил я, сетуя, что не догадался сделать это раньше. Всё лучше, чем слушать его нытьё.

– Ой, правда?! – обрадовался он. – Слушай, спасибо, Эд! Огромное тебе спасибо!

Обернувшись, я протянул свободную руку за бидоном. Посылку Пухлый Боб снарядил тяжёлую. Скорее всего, мяса покидал в честь праздника.

– Не забуду этого, Эд! Клянусь!

Я улыбнулся ему, зная, что он не увидит моего лица в кромешной тьме. Эрни побежал назад и напоследок ещё раз крикнул:

– Спасибо, Эд!

Нашёл за что благодарить. До ледохода было рукой подать, и вряд ли он выиграет больше десяти минут. В душу опять вполз уловленный там, у дома Одноглазого, страх. Вспомнился «мёртвый» бородач и Ледовая гончая. Сейчас это казалось событием из другого мира…

До ледохода шамана оставалось шагов двадцать, может, тридцать, когда тропа под ногами дрогнула. В уши ударил страшный грохот, словно с небес свалилась сразу сотня огромных ледоходов и каждый из них взорвался, разбрасывая по сторонам осколки. Я в испуге бросил бидон и заткнул уши, кривясь от рвущего из звука. Однако чудовищный рокот, звук крушащихся льдин всё равно продирал меня насквозь. От натянутого треска вековых плит дрожали зубы и, казалось, что-то лопается в животе.

Храм подпрыгнул, и я с ужасом почувствовал, как поднимаюсь вверх. Как вздымается к небу лёд подо мной и кораблём Сканди. Покачнувшись, я упал на колени и вцепился пальцами в обжигающую пористую поверхность, сдирая кожу с незащищённой варежкой левой кисти. Меня развернуло лицом к деревне.

Россыпь домов перед моими глазами вспучилась. Словно огромный, покрытый гремящими и лязгающими платформами чирей вздулся на поверхности и норовил вот-вот лопнуть.

Небо позеленело, и от пляски ядовитых огней зарябило в глазах, а в мертвенном свете, непонятно откуда опустившемся на землю, Кассин-Онг набухал всё сильнее. Визжали рвущиеся тросы и лестницы, а сквозь жуткий грохот льда слышался звук бьющегося стекла и крики.

Не в силах отвести взгляда от гибели деревни, я так и стоял на четвереньках, разинув рот, не чувствуя пожирающего мою руку холода и не веря в происходящее. Вспыхнула миллионами осколков теплица. Обрушилась крыша трактира Пухлого Боба. Медленно свалился с платформы дом старосты.

Мне показалось, что я вижу, как меж мусора и обломков, отлетающих от домов, и кренящихся платформ в небо взлетают фигуры людей. Но они же должны быть на представлении! Севернее места пролома!

Грохот стал ещё громче, а льдина, за которую я держался, накренилась сильнее. Пальцы заныли от напряжения. Позади меня скрипя гусеницами покатился вниз корабль шамана. Брошенный бидон звякнул о массивные траки, и я плашмя упал животом на лёд, вбив носки сапог в углубления. Левая рука скрючилась, хваткой мертвеца вцепившись в лёд, и нещадно болела от пожирающего её холода. Казалось, сейчас она просто раскрошится.

В зелёном свечении, льющемся с неба, вдруг возникла огромная чёрная фигура. Она словно выросла из океана, разбрасывая в стороны ледяные валуны, металлические конструкции платформ и обломки домов, и тянулась теперь к окрашенным в изумрудный цвет облакам. Задрав голову, я смотрел на неё во все глаза, забыв обо всём. Забыв о сведённой от лютого холода кисти, забыв о гибели Одноглазого и цели своего путешествия сюда.

Тёмный Бог пробился наружу, уничтожая мою родную деревню, и теперь вызывал на бой Светлого Бога, который на ночь ушёл на покой, за горизонт. А вокруг косматого, мокрого чудовища ярко вспыхивали, рассыпая искры, и навсегда гасли разбивающиеся фонари. Льдины, отброшенные силой подводного владыки, взмывали к небу и скрывали от меня гигантский цирковой корабль, до того цитаделью возвышавшийся над деревней. Цирк был далеко от места пролома, и те, кто пришёл на представление, должны были благодарить судьбу за приехавшую ярмарку. Если бы не труппа Аниджи, все бы сейчас мирно спали по домам, и проснулись бы от…

Я похолодел, вспомнив об охотниках у дома Одноглазого. Успели ли они спрыгнуть? Успели ли сбежать? Кисть напомнила о себе дикой болью, и я с шипением втянул её в рукав, проклиная себя за слабость.

Чёрная фигура с ужасным низким рёвом, перекрывшим даже грохот льдов, подняла в воздух четыре огромные, оглушительно клацающие клешни. В них, в каждой, было ярдов двести длины. Или больше? Я не мог этого понять, потому что наша деревня по сравнению с Тёмным Богом казалась игрушечной, нереальной, а ведь существо, продравшееся из глубин океана, ещё не высунулось наружу даже наполовину. Уродливая, похожая на медвежью голова, усеянная десятками извивающихся отростков, была запрокинута к небу, и я видел, как Бог разевает длинную, заостренную пасть с рядами огромных, загибающихся зубов. Плеч у него не было. Длинное скользкое туловище плавно переходило в шею, и из него торчали вразнобой уродливые шипастые лапы, заканчивающиеся неровными клешнями.

Конечности Бога ненадолго застыли, а затем обрушились на деревню, доламывая уцелевшее после взрыва пакового покрова. Огромный кусок льда просвистел рядом со мной, об обшивку кренящегося ледохода-храма забарабанили обломки. Что-то больно ударило меня по уцелевшей руке, и я едва не разжал пальцы. Однако спустя пару вдохов получил ещё один удар.

И ещё.

Мотая головой, круша лапами оказавшиеся у пролома платформы, Тёмный Бог отчаянно ревел, и от этого звука моё сердце норовило остановиться. Никогда прежде и никогда после не слышал я ничего подобного.

Льдина остановила свой подъём, и я, вцепившись в неё, задрал голову, глядя, как из зелёного неба вырастают чёрные точки. От силы удара глубинного владыки даже досюда долетели обломки домов из Кассин-Онга. Мне вдруг стало так тоскливо, так пусто, словно из меня выдернули душу. Хотелось заплакать и громко-громко закричать, что я так не играю, что пусть всё вернётся к тому, что было.

Но небеса все зеленели, искажая ночь и рассыпая вокруг обломки моего детства.

Что-то сильно ударило меня по голове, лязгнули зубы, из глаз посыпались искры. Пальцы сами собой разжались, и я заскользил вниз, к накренившемуся ледоходу Сканди.

А затем наступила тьма.

Начало долгого пути

Я очнулся. И в первый момент почувствовал сказочное облегчение на душе от мысли, что весь этот ужас мне попросту привиделся. Что пора вставать, что нужно откинуть в сторону тяжёлое, нагретое одеяло, спустить ноги на расстеленную на полу шкуру, ёжась от идущей от стен морозной свежести, потянуться к стулу за сложенными вещами. А затем выскользнуть на пропахшую ароматами тёплую кухню, поприветствовать гремящую кастрюлями Эйду, торопливо позавтракать и поспешить в таверну Пухлого Боба, чтобы до блеска натереть полы, прежде чем появятся первые посетители…

– Ты как? – тихо спросил Сканди.

Он сидел рядом с моей кроватью, на неудобном, прикрученном к полу стуле. Жиденькая поросль на голове старика спуталась, всклокочилась. Плечи его были опущены, как и крючковатый нос. В светлых, почти прозрачных глазах зияла жуткая пустота. Над верхней губой шамана росла некрасивая бородавка. Никогда раньше её не замечал.

Потолок над седой головой был окрашен в рыжий цвет. В углах белела плесень – неприятная, как затаившаяся болезнь. Над кроватью висел фонарь, освещая комнату тёплым светом. Матрас подо мной дрожал, откуда-то снизу доносилось равномерное глухое гудение двигателей. На столике у кровати тихонько дребезжала ложка в кружке с горячим напитком.

Проклятье, это – Храмовый ледоход, а значит Тёмный Бог, разрушающий Кассин-Онг – не был сном. Я беспомощно посмотрел на старика, ощутил жгущую его изнутри тоску…

И заплакал. Слёзы сами брызнули из глаз. Я пытался унять их, но любая мысль о моей деревне, о моей семье причиняла невыносимую муку. Пришлось сцепить зубы, но постыдные рыдания всё равно рвались из груди, перед глазами стояла картина взлетающих в небо платформ, а в ушах царил стон ломающегося и гнущегося железа. Что, если Лумена, моего брата, больше нет? И его жены, заменившей мне мать, тоже? И Пухлого Боба? И Сансы? И добродушного Занза ан Эфтала и его смешливой дочки Инни?

Что, если никого больше нет?!

Сканди отвёл от меня глаза, сжал тонкие бледные губы и тяжело вздохнул. Смотрел он будто в пустоту.

– Не плачь, – наконец сказал он и положил тёплую и шершавую руку мне на щёку, чуть заметно погладил. Потом ласково потрепал по волосам. – Не плачь… Всё уже позади. Тёмный Бог ушёл.

Он опять вздохнул. И тут я сквозь собственную боль и горе ощутил, как сжигает шамана страх и чувство вины…

– Почему вы не сказали, что идёт Тёмный Бог? – Слёзы мгновенно пересохли, уступив место закипающей ярости. – Почему вы не сказали?!

Шаман ничего не ответил. В нём всплеснулось болезненное сожаление, но мне этого было мало. Он должен был предупредить. Это его обязанность, его предназначение. Обитатели храмовых ледоходов ни в чем себе не отказывали и могли попросить что угодно у опекаемых жителей, но взамен от них требовалось всего лишь предупредить, если Тёмный Бог пробудится и направится прямо к деревне. Неужели все эти годы Сканди лгал, что обладает даром предвиденья? Неужели он никогда не чувствовал того, что таится подо льдами?

Он так много рассказывал мне про этот дар. Про тревогу, которая непременно возникнет, когда вечно блуждающий Тёмный Бог окажется где-то неподалёку, но ещё на глубине. Про тонкую струну, которая зазвенит и оборвётся, если чудовище начнёт подниматься.

Какое-то время Сканди считал, что моя эмпатия – это признак дремлющего таланта. Что в будущем мне тоже суждено слышать приближение Тёмного Бога. Иногда так случается. Иногда не нужно иметь в своём роду шаманов, чтобы стать дурным вестником.

Но я так и не научился секрету Сканди. Поэтому нас должен был предупредить именно он, потомок могучих повелителей стихийных духов. Он обязан был сказать нам об опасности за два дня до того, как затрещит лёд под напором глубинного владыки. За два дня!

– Почему?! – повторил я.

– Я не почувствовал… – наконец проскрипел он. Горе состарило его ещё сильнее, и на вид ему сейчас можно было дать лет сто, а то и больше. Глубокие морщины прорезали лоб, скопились у глаз, щёки одрябли и покрылись пятнами.

– Вы же шаман… Вы должны были …

– Должен был, – глухо согласился он. – Знаю, что должен был… Я всегда думал, что… Я очень виноват, Эд ан Бауди. Прости меня. Я… – Старик сжался. Он беззвучно шевелил губами, а в уголках его глаз поблескивали слёзы. – Я не знал… – Он сделал прерывистый вздох. – Я должен был. Но… Я думал… Может быть, мой отец тоже… Два поколения Тёмный Бог не заглядывал в наши края… Может, мы перестали…

Мой гнев неожиданно рассыпался в снежную крупу и осел в глубине души. Я молча натянул на нос мягкое одеяло и пустым взглядом уставился в потолок. Шевелиться не хотелось, и даже отвести взгляд от белёсых пятен стало немыслимым подвигом. Меня охватил озноб, словно холод пробился сквозь стены ледохода. Застучали зубы, задрожали руки. Тепло каюты и одеяла никак не спасали от идущей откуда-то изнутри слабости.

– А где наши? – наконец спросил я и напрягся, ожидая жестокого ответа.

Сканди дёрнулся, натянуто улыбнулся:

– Все хорошо, Эд ан Бауди. Все хорошо.

В груди неприятно сжало, собралось в комок и болезненно ёкнуло. Я сел, глядя на шамана. Неужели всё-таки…

– Они были в цирке. Все были в цирке. Большой ледоход не так-то просто уничтожить, – пробормотал Сканди. На меня он не смотрел. – Ярмарку снесло севернее. Льдину подняло, и они скатились. Я видел ледоходы, да. Видел корабли на той стороне расщелины.

Он что-то скрывал от меня. Чувства в нём сплелись в клубок так плотно, что я не мог ничего разобрать. Только боль, отчаянье и… страх?

– Куда мы едем?

– На юг. Нам очень надо на юг. В Снежную Шапку. – Он посмотрел на что-то слева от меня, и я проследил за его взглядом. На столике, среди кучи разных мелочей, лежала знакомая до боли коробочка. Дар Одноглазого… Эрни?!

– Что случилось с Эрни? – просипел я и без слов понял всё – чувства Сканди всколыхнулись, затопили меня с головой.

Тонкие, скрюченные возрастом пальцы шамана затряслись.

– Не знаю, – без надежды на веру с моей стороны соврал он. – Я нашёл его, когда вышел за тобой…

Наши взгляды встретились. Старик понимал, что я всё чувствую. Понимал, но всё равно пытался оградить меня от чего-то.

– Эрни умер? – спросил я.

Сканди вздрогнул, выдержал мой взгляд и медленно кивнул. Не зная, что тем причинил мне страшную боль. Я впервые столкнулся с тем, что добро может причинить человеку гораздо больше зла, чем дурные намерения. Если бы я не взял тот бидон, если бы…

Впрочем, откуда мне знать, что было бы в этом случае? Вот откуда? Я же не пророк, не прорицатель. Я не чувствую приближения Тёмного Бога, как настоящие шаманы. Не умею зачаровывать металл, фонари и стёкла, не умею готовить энгу. Но отчего меня уничтожало знание, что не возьми я у Эрни проклятый бидон, приятель остался бы жив?

– Я нашёл это рядом с его телом. Ты не знаешь, откуда у него… это? – старик вновь уставился на компас.

– А что с Эйдой и Луменом? Вы знаете что-нибудь?

– Расщелина протянулась на много лиг, Эд. Даже если бы я решил объехать её, то потерял бы много времени. Но с ними всё в порядке, Эд ан Бауди. Твоя семья в безопасности.

Он сам не верил в свои слова. Но надеялся и хотел заразить меня своей отчаявшейся надеждой.

– Я сделал всё, что смог… – тихо произнёс Сканди. Я прикрыл глаза, слушая равномерный гул двигателей и приглушённый треск и визг крошащегося под гусеницами корабля льда. – Эрни не говорил тебе об этом компасе? Не рассказывал о нём ничего? Такой ценный артефакт, откуда он у мальчишки-посыльного?

– Компас ему подарил Одноглазый. – Я изо всех сил старался поверить. Действительно, тот ледоход мог удержаться при пришествии Тёмного Бога. И Лумен собирался на представление.

– Одноглазый? – изумился Сканди. – Зачем он его подарил?! Что ты ещё знаешь о компасе?

– Я ничего не знаю, – чуть раздражённо ответил я. – Эрни просто показал мне его. Это же из Ледяной Цитадели, верно?

– Нет, малыш, – покачал головой шаман. – Это не из Ледяной Цитадели…

– Я видел Ледовую гончую, – перебил я. Не слишком уверенным тоном, потому что не знал, насколько теперь важны мои слова. Но на миг мне показалось, что я должен сообщить о произошедшем у дома Одноглазого.

Глаза Сканди изумлённо расширились, но он сдержался и, тщательно подбирая слова, спросил:

– Почему ты решил, что видел Ледовую гончую?

На меня вдруг накатило странное ощущение, будто моя душа отдалилась от тела. В такие моменты ты говоришь, ты двигаешься, но не чувствуешь себя. Словно просто наблюдаешь со стороны. И мальчик по имени Эд ан Бауди, сбиваясь, проглатывая слова и перепрыгивая с темы на тему, поведал старому шаману о тех странных людях, о чуждой злобе в душе рыжей, о приказе «спасителя», о жуткой смерти Одноглазого и о том, что обнаружили в доме наёмники и Эльнар.

Эльнар… Он вряд ли спасся. Так же как и смелый Лавр с товарищами. Накатила дурнота.

Сканди слушал, и по мере моего рассказа стужа сковывала его душу. Из старика уходили страх и отчаянье, и просыпалась ледяная ярость. Он даже плечи расправил, а в потухших было глазах сверкнул живой огонёк. Чувство вины покидало его.

– Теперь я понимаю… – протолкнул сквозь сжатые зубы Сканди. – Теперь я всё понимаю! Видя моё нетерпение, он резко поднялся на ноги и подошёл к столу. – Значит, вот что это… Вот что они искали. – Шаман взял в руки коробочку, его верхняя губа дёрнулась. – Вот что они искали… А когда не нашли, то призвали Тёмного Бога… Чёрный капитан, Ледовые гончие, да-да. Всё сходится, Эд ан Бауди. Всё сходится. Вот почему я ничего не почувствовал!

Он поставил артефакт на место и зарылся в груду хлама, закрывающую столешницу.

– Где же это… Где же…

Недолго покопавшись, шаман в сердцах сбросил всё на пол. Загремели железки, костяные украшения, какие-то странные таблички, загадочные руны, детали непонятно чего, пара массивных, окованных сталью книг… Чего там только не было!

– Я точно помню, что видел её на днях! – протараторил Сканди, открыл нижние ящики стола, заглянул внутрь и в сердцах выругался: – Демоны его разбери! Чёрные капитаны, да-да… Есть легенда одна… Ты слышал её? В неё никто не верит, Эд ан Бауди, но то, что случилось, есть прямое подтверждение тому, что всё это правда! Да-да!

Мне показалось, что можно ничего не говорить: шаман погрузился в свой мирок и забыл про меня. Пользуясь случаем, я сел и огляделся. Помещение перегораживала ширма, обтянутая старой серой тканью, и мне показалось, будто на той стороне кто-то есть. Что мы в каюте не одни. Я посмотрел на свою левую кисть, обмотанную тряпкой. Осторожно пошевелил пальцами, радуясь боли. После такого приключения легко можно потерять руку… Мороз коварен. Повезло, что шаман оказался рядом.

– Вот почему не было предчувствия! Обряд! Ритуал призыва! Как же я сразу не догадался?! Компас не просто так объявился. Да-да! Надо же. Они не врали. Не врали! Мы должны спешить!

Он нервно оглянулся, испугавшись, что я сочту его за сумасшедшего. Но сейчас он именно таковым и казался. Безумец, одержимый какой-то легендой.

На покрытый коврами пол полетели новые книги.

– Да где же она?!

Я терпеливо ждал, не оставляя попыток незаметно заглянуть за загадочную ширму. Там определенно стояла кровать.

– Вот! – торжествующе воскликнул Сканди: он держал в руках старинный том с деревянной обложкой. Дрожащие пальцы бережно пробежались по рунам. – Вот! Легенды старого мира! История чёрных капитанов! Говоришь, голова висела? Уверен в этом?

– Я не видел…

– Ну, такое сложно придумать. Значит, будем считать, что так оно и было… Да-да! – Он принялся торопливо перелистывать шуршащие страницы, поднеся книгу поближе к шаманскому фонарю и подслеповато шаря взглядом по строчкам. – Ага! Вот оно!

Внезапно шаман остановился, его плечи поникли, и он с потерянным видом отбросил том в сторону. Тот с глухим стуком упал на ковёр.

– О чём я думаю? – Из Сканди словно ушла всякая жизнь и на меня посмотрел глубокий старец. – Я пытаюсь оправдаться, Эд ан Бауди… Да-да… Я пытаюсь убедить тебя, да и себя, что эта злая воля скрыла от меня пришествие Тёмного Бога. Какой же я плохой человек, мальчик мой.

– Ледоход! Сразу за нами! – прогудело из переговорной трубы.

В голосе скопилось столько металла, что казалось, будто заговорил сам корабль. Я изумлённо посмотрел на шамана. На борту был кто-то ещё?! Проклятье, ну конечно же! Кто-то должен следить за тем, чтобы тяжёлая машина не столкнулась с торосом и не перевернулась… Но кто это?!

– Он приближается! – нервно пробасил невидимка. – Что мне делать, старик?!

– Я сейчас буду.

Сканди выбежал из комнаты, а я посмотрел на скрытую ширмой кровать. Меня разбирало любопытство и надежда увидеть знакомые лица. Ведь если спасся тот незнакомец, что управлял ледоходом, то, значит, есть и другие!

Я вылез из-под одеяла и заглянул за серую ткань.

На койке под грязным покрывалом лежал очень бледный мальчик. Мой ровесник. Спутанные рыжеватые волосы, проступившие на почти белой коже веснушки. Близко посаженые глаза (под левым красовался сочный, почти чёрный фингал), на носу с горбинкой запеклась ссадина. Мальчик спал.

Постояв пару минут рядом, я зябко поёжился. От пола ощутимо веяло холодом, и мои пальцы на ногах инстинктивно подобрались. Мороз, царящий по ту сторону палубы, пытался добраться до наглых людишек, привыкших к его злобе и потому хорошо защищённых.

У кровати стояли тёплые пушистые тапки белого цвета. Мягкий мех приятно обнял мои ступни, и холод ушёл. Пол дрожал, но самую малость. Могучий корабль крошил снежную равнину, и ничто не могло его удержать.

Кроме другого ледохода. Именно эта мысль заставила меня действовать. Я направился в командную рубку. Вы можете спросить – откуда мальчишке знать, где она, – но это нехитрая наука. Каждый человек, мало-мальски интересующийся кораблями, способен определить, где жилая палуба, окутанная влажными трубами с вечно подогретой энгу. Где грузовая, стены которой покрыты инеем, а то и льдом, и лишь один закуток, у баков с топливом, хранит тепло (для дежурного мастера-инструментария, следящего за двигательным отсеком). Рулевая рубка обычно находится на верхней палубе, в куполе из закалённого и обработанного стекла, которому не страшен никакой мороз.

Но в ней должно быть очень холодно.

Там, наверху, я и застал шамана. Вместе с ним в рубке находился крупный мужчина в чёрной парке. Рулевому вряд ли исполнилось больше сорока, и от него веяло звериной силой. Несмотря на холод, от которого немела кожа, здоровяк стоял с непокрытой и абсолютной лысой бугристой головой. Его глубокие, утопленные глаза чуть щурились, выглядывая в снежной метели возможные провалы, расщелины или же ледяные зубы, лоб незнакомца разрезали глубокие горизонтальные морщины. Пол под его ногами чуть клубился паром. Это было единственное отапливаемое место в куполе.

– Здравствуйте, – сказал я.

Рулевой лишь на миг скосил на меня взгляд – и тут же вернулся к своим обязанностям. Сканди молчал, опершись кулаками о штурманский стол со стопкой карт из тонкого металла и вглядываясь во что-то позади ледохода. По прозрачному куполу барабанила ледяная крупа. Стоял день, но небо опустилось очень низко и почти слилось с землёй.

После паузы здоровяк кивнул:

– Привет, малыш.

Голос у него оказался подстать внешности. Глубокий, как Чёрные Провалы, и пробирающий до костей, как гудок ледохода-тягача.

Внимание ободрило меня. И внутри зародилась странное, но необоримое желание спросить про шапку. Я то и дело возвращался взглядом к почти красному черепу, кожу которого исперщили жуткого вида шрамы. Неужели не холодно?

Странно, что после случившегося в Кассин-Онге меня могла заботить паршивая шапка на голове незнакомца!

– Ты прав, – вдруг произнёс Сканди. Голос его прозвучал сипло и немного потерянно. – Ты абсолютно прав, мастер Эльм. Это действительно ледоход, скорее всего шапп.

Я сразу оказался у стекла.

Показалось, что холод, царящий в рубке, – это сущая ерунда. Мелочь, не стоящая никакого внимания. Потому что там, в снежной крошке, среди беснующихся ледяных кристалликов, стихия могла изодрать кожу в клочья и тут же заморозить брызнувшую из ран кровь. Среди буйства метели виднелся тёмный силуэт, в котором лишь угадывался идущий по нашему следу корабль.

– Кто-то спасся, да?! – обрадовался я.

Сканди промолчал. Он смотрел на преследующий нас ледоход с подозрением.

– Скажи что-нибудь, старик. Может, стоит остановиться?! Вдвоём будет проще выбираться из этого собачьего места, – прогудел Эльм. Здоровяк на миг обернулся, с яростью посмотрел на шамана и вновь вцепился взглядом в метель. – Чего молчишь, старый дурак?!

– Полный ход, мастер Эльм, – хрипло выдавил из себя Сканди.

– Понял тебя, шамми! – с весёлой злобой сказал рулевой. – Собачий мир, собачье племя!

Грохот гусениц, сражающихся со льдом, стал ещё громче. Машина чуть качнулась вперёд.

– Спускайся вниз, малыш, – обратился ко мне Сканди. В его глазах разгоралась ярость, и тут я понял, кто нас преследует. – Пригляди за юным Фарри…

– Фарри?

– Тот мальчишка, твой сосед. – Шаман с отсутствующим видом уставился в метель. – С ним всё будет хорошо, но за ним нужно приглядеть. Я подобрал его вместе с мастером Эльмом… Светлый Бог, как же это удивительно, мой маленький друг. Мне могли встретиться ан Ламы из ближайшего дома. Ан Гадисы, ворчливый Шанц ан Грант. Хоть кто-нибудь! Но мне удалось вытащить оттуда только двух циркачей, которых я прежде никогда не видел. Подумать только…

Он поправил отороченный мехом капюшон. Руки старика дрожали, я отчётливо это видел.

– Давай, собачья железяка! – прорычал слышавший его слова Эльм. В нём всколыхнулось мимолетное недовольство, а затем здоровяк вцепился в обмотанное тряпками колесо и с усилием провернул его. – Давай!

Ледоход словно сопротивлялся рулевому.

– Иди, Эд ан Бауди… – сказал шаман.

Я ушёл, понимая, что ничем не могу помочь рулевому Эльму и старику Сканди. Несмышлёныш с бесполезным даром эмпатии. Сирота, в один день потерявший весь знакомый ему мир. Мальчишка, чья вселенная резко сократилась до загадочного компаса погибшего приятеля.

Эльм и Фарри

Я сидел у кровати незнакомого паренька, когда тот открыл глаза. Пару мгновений он изучал потолок, потом моргнул пару раз, привыкая к свету. Скосил на меня непонимающий взгляд.

– Привет, – произнёс я, не найдя других слов.

Фарри ещё раз моргнул (ресницы у него были длинные, как у девчонки), затем поморщился, выдавив сквозь разбитые губы:

– Привет…

Мыслями я был наверху, в холодном куполе рубки. Вместе с могучим Эльмом боролся со штурвалом и помогал нашему шаману готовиться к обороне.

Я не сомневался – нас преследует черноволосый и его свита. Твари, убившие Одноглазого. Только трёхпалубный шапп, догоняющий Храм, был почти равен ему по высоте, и никак не походил на хищное, низкое судно, померещившееся мне под настилами деревни. Списав всё на мороки ночного испуга, я выкинул подобные размышления из головы. И это к лучшему! Кто знает, как повлияла бы на меня догадка, что охотящаяся за компасом компания прибыла в Кассинг-Онг на более чем одном ледоходе…

– Что случилось? – спросил Фарри.

– Привет, – тупо повторил я. – Меня зовут Эд ан Бауди. Мы на храмовом ледоходе…

Рыжий неуверенно улыбнулся, дёрнувшись от боли в губах, странно на меня посмотрел и приподнялся на локтях.

– Где я оказался? Что за храмовый ледоход, а? Мы же были…

Он осёкся, насторожившись.

Потянуло холодом. Словно кто-то открыл дверь на улицу и мороз с голодной жадностью ворвался в тёплые недра корабля. Шум двигателей стал отчетливее и громче.

– Тихо, – резко выдохнул я, уловив вонь чужих мыслей.

– А?

Я плюхнулся на мальчишку и рукой закрыл ему рот, прорычав на ухо:

– Тихо, прошу тебя!

Прямо за стеной бурлила звериная жажда и распространялся гнилой запах разложившейся души. Гончая! Здесь! На корабле! Слышала ли она нас?

Фарри попытался вырваться, но я лишь сильнее придавил его к кровати, извернувшись и уставившись на входную дверь. Только не сюда. Только не сюда, пожалуйста! Мальчишка подо мною утих, собираясь с силами.

– Там убийца, – прошептал я. – Если будешь шуметь, он придёт к нам.

Помогло. Странно, но рыжий поверил сразу же, и убедившись, что он не собирается глупить, я разжал хватку. За грохотом гусениц и гудением двигателей тварь по ту сторону стены нас не услышала. Но горло у меня пересохло до боли. Мы с юным циркачом оказались в ловушке. В западне, без надежды укрыться и защититься. Ножи, мечи, крюки или дальнобои остались в мечтах и детских сказках, а в нашей каюте не нашлось бы ничего тяжелее книги.

Несколько чудовищно долгих мгновений злобная тварь по ту сторону стены не шевелилась. Потом до нас донесся стук от падения чего-то на пол и последовавшее за этим раздраженное шипение. Гончая вслушивалась в тишину жилой палубы, и я представил, как она, хищно сгорбившись, покачивается в темноте, ломано вздрагивает, поворачивая голову, и щерится, подобно вошедшему в раж берсерку.

Только не сюда…

Фарри смотрел на меня широко распахнутыми глазами. На его лице читалось отчаянное желание понять: кто я и кто меня так напугал?

Гончая фыркнула и направилась к двери в нашу каюту. Не спрашивайте. Я просто знал. Чуял её приближение, как ледовые волки чуют приближение снежной бури. Только не имел, в отличие от равнинных хищников, возможности зарыться в снег или найти расщелину.

Волосы на затылке встали дыбом: чудовищная аура твари пронзала насквозь, причиняя физическую боль. В висках застучало, в горле плеснуло горечью, перед глазами всё поплыло. Справившись с дурнотой, я подхватил с пола тяжёлую книгу с окованными углами. На кожаной обложке был грубо нарисован снежный кит, а под изображением небесного скитальца красовалось название на неизвестном мне языке.

Уголком книги можно попытаться выбить чудовищу глаз. При большом везении это нас спасёт. Выражение лица циркача изменилось, похоже, он записал меня в деревенские дурочки́, однако промолчал и, неуловимым хищным движением соскользнул с кровати на пол, подальше от входа.

И тут за дверью тихо, булькающе засмеялась Гончая. Она не предпринимала никаких попыток войти, только хихикала, подпитывая наш ужас. Сумасшедший смех то и дело срывался на повизгивание. Фарри судорожно сглотнул и побледнел ещё больше. Я же вцепился в книгу и выставил её перед собой, чувствуя дрожь в коленях и холодные объятья выступившей по всему телу испарины.

Безумный смех перешёл во всхлипывания, перемежающиеся хрюканьем, со странными гортанными звуками. И тут загудели динамики.

– Эй, там, на палубе! Гуляй-пей, собачье племя! Старик сжёг им топливо, так что живём дальше! – радовался невидимый нам Эльм.

Гончая заткнулась, будто захлебнувшись собственными звуками, и – я знал! —поспешила прочь от нашей двери. Из моей груди вырвался облегченный вздох. Руки, сжимающие книгу, тряслись, пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы. Талмуд о снежных китах с глухим стуком упал на пол.

– Он ушёл? – тут же спросил Фарри. Голос его не дрогнул, лицо осветила радость, что опасность миновала. Циркач выпрямился, поглядывая на дверь, осторожно обошёл вокруг кровати. – Кто это был, а? Что?! Вот ведь штука какая! Что он тут вытворял?! Где мы?..

– Ой, нет… – прошептал, перебивая его, я.

Мальчишка помрачнел и обречённо буркнул:

– Что ещё-то?!

– Оно пошло наверх. В рубку… Там остался Сканди! И Эльм!

Мы, не сговариваясь, выскользнули из каюты. Очень широкий, ярдов десять, не меньше, коридор тускло освещался раскачивающимися шаманскими фонарями, и тени на стенах то и дело заставляли нас вздрагивать. Причудливый свет выдирал из темноты старые вещи, собранные владельцем храмового ледохода за долгие годы службы, паутину отопительных труб, арки запертых кают, обитые войлоком опоры и зловещие груды непонятного мусора. Прижимаясь друг к другу, мы медленно шли вдоль стены. Я уже знал дорогу на верхнюю палубу. Нужно было пройти туда, где в свете фонаря разверзлась распахнутая дверь на нижний уровень. Рядом лестница наверх…

И где-то там могла таиться пришедшая снаружи Гончая. Прислушиваясь к ощущениям, старательно игнорируя страх Фарри, я пытался «нащупать» в темноте чудовище.

– Смотри! – прошептал мой напарник поневоле. Он подхватил ржавый обломок штыря и сунул его мне в руки. – Держи! Давай-давай! Я ещё найду!

Вцепившись в холодный металл, я только сейчас почувствовал, как же остыл воздух в тёплом прежде помещении. Проклятая Гончая!

Пока мы шли к лестнице, Фарри подобрал ещё какую-то палку. Выглядел он довольно решительно и грозно. Наверное, потому что не знал, с кем столкнулся. Даже не догадывался, кто посетил ледоход шамана.

А я не хотел говорить. Важнее всего было самому набраться смелости. Ведь там, наверху, Эльм и Сканди. И они слишком рано праздновали победу. Эта мысль подстегнула меня:

– Надо идти быстрее!

У лестницы Гончей не оказалось. Мокрые следы на деревянных вставках ступенек вели наверх. Я почувствовал её злорадство, выдохнул и поспешил следом. Фарри не отставал. Стараясь не шуметь, мы добрались до люка, ведущего в купол, и тут сверху раздался булькающий и неестественно высокий мужской голос.

– Компась, старик! Мне нужен компась! Где компась! Дай компась! Дай компась старик! Дай компась! – истерично захлебывался он. – Компась! Ко-о-о-омпа-а-а-а-ась!

Моя рука, сжимающая штырь, предательски задрожала.

– Пошёл прочь! – сдавленно ответил Сканди. – Червивое отродье!

– Нет! Компась! Мне нужен компась! – тараторила Гончая. Это был мужчина, а значит… Светлый Бог, а как же та женщина в Кассин-Онге?! Сколько же здесь этих мифических тварей, о которых я прежде слышал только в сказках?

В люк проникал свет, озаряя лицо растерянного Фарри. К сожалению, беседующих мы не видели и могли только догадываться, где те находятся. Я прикрыл глаза, сосредотачиваясь и вспоминая купол. Меня душила злоба Гончей и её жажда крови, меня мутило от жутких образов звериной ненависти и ярости. На фоне эмоций чудовища мысли старика почти не чувствовались. Будто растворялись в бурлящем океане алого цвета.

За толстым стеклом по-прежнему бушевала метель.

– Глупый старик! Я найду! Радаг сказал достать компась и я его достану! Радагу плевать, живой ты или нет! Дай компась – и я уйду!

Сканди закричал от боли. Фарри внизу дернулся было ему на помощь, но я остановил его, кусая губы от ауры мучений.

– Дай компась, человечишка! – вопила Гончая.

– Нет! – орал истязаемый шаман. – Нет!

– Я убью тебя, если не скажешь! Я всё равно найду! Радагу нужен компась! – рявкнул безумный голос.

И тут я почувствовал, как среди перемешавшихся аур страха и жажды крови вдруг появилась третья. Гнев.

– Вперёд! – гаркнул я и бросился наверх, узнав в пробудившихся эмоциях Эльма.

Здоровяк, видимо, потерял сознание, и как только пришёл в себя – ринулся в драку.

Едва оказавшись в рубке, я увидел мужчину, стоящего к нам спиной. Его голову прикрывал рваный чёрный капюшон со светлыми полосами прорех. Выше, за толстым стеклом купола, серый снег бесновался так истово, словно наступили сумерки. Но я всё равно узнал в Гончей одного из тех людей, которые прибыли в Кассин-Онг. Не тот черноволосый, с аурой мертвеца, а его спутник. Приятель женщины, бросившейся за мною.

Юркий и сильный, он встретил атаку Эльма без удивления или оторопи. Ловко уклонился от могучего удара и сразу ткнул противника кулаком в солнечное сплетение. Рулевой захрипел, захватал ртом воздух, но, что поразительно, не упал, а вновь бросился на Гончую.

– Глупый человек! – рыкнул демон и отбросил Эльма прочь.

Тот пролетел пару ярдов и врезался спиной в штурвальное колесо. Ледоход чуть вильнул, но тут же выправился, а рулевой сполз на пол, дурея от боли и бессильно наблюдая за тем, как тварь сжимает и разжимает кулаки, неторопливо шагая к поверженному противнику. Когда здоровяк увидел нас с Фарри, его глаза на миг расширились. Но ему, слава Светлому Богу, хватило ума промолчать. Однако всё испортил Фарри!

– Эльм!

Истошный крик мальчика заставил меня кинуться вперёд, направляя обломанный конец прута в спину Гончей.

– Не трогай Эльма, ты!

Тварь обернулась, не дойдя до рулевого одного шага, хищно уставилась на рыжеволосого мальчишку и только спустя мгновение среагировала на моё нападение. Этого мига хватило, чтобы я прыгнул и ткнул монстра прутом в живот.

Чудовище зашипело, обдав меня волной ярости, отступило на шаг назад и заревело от злости.

– Держись, Эльм! – Фарри бросился на Гончую следом за мной.

Раненый демон взвыл и наотмашь съездил мне по лицу. Сила удара заставила весь мир завращаться. У меня перед глазами мелькнули купол и беснующийся снег за ним, пол, стена, тело старика у штурманского столика. Падение выбило из лёгких остаток воздуха. На несколько секунд в глазах потемнело, а затем я увидел, как очердной удар Гончей свалил Фарри. В следующий миг она изумлённо хрюкнула, схваченная за голову могучими руками выросшего за её спиной Эльма. Во внезапно наступившей тишине хрустнули шейные позвонки, и мужчина-демон рухнул на колени. Кисти его задрожали в агонии, и через миг он упал.

– Собачье дело, – хрипло резюмировал Эльм и посмотрел на нас с Фарри: – Откуда он здесь взялся?!

Я не ответил. Я смотрел в закрытые глаза Сканди. Тот лежал у штурманского стола, повернув голову в сторону штурвала. Сломанная фигурка старого человека. Последняя моя связь с детством, с домом, с Кассин-Онгом. Грудь Сканди расцвела кровавыми разводами, словно из-под рёбер вырвалось какое-то существо и это его красные щупальца раскинулись вокруг. Ужасная рана тянулась от шеи к паху, «рассказывая», через что шаману пришлось пройти перед смертью.

Поддавшись порыву, я присел рядом с телом и взял в ладони мокрую от крови руку. Сильнее загудело в голове, напоминая о страшном ударе Гончей.

И тут Сканди мигнул. Дёрнулся, застонал. Я наклонился к нему:

– Как вы?

Он что-то прохрипел. На губах запузырилась разбавленная слезами алая кровь. От пола всё так же поднимался пар, создавая иллюзию, будто мы утонули в облаке, сквозь которое едва проступают очертания Сканди ан Лиана. Старик скосил на меня взгляд.

– Я не понимаю вас! – всхлипнул я.

Он должен был сказать что-то важное, и его желание сделать это жгло моё сердце.

– Живой?! – удивился Эльм, и, ругнувшись, ринулся по лестнице вниз. – Я принесу порошка!

– Барроухельм… – наконец просипел шаман. – Компас… Отнеси…

Фарри присел рядом, беспомощно глядя то на меня, то на шамана.

– Барроухельм… Найди Лунара… Инс… Инс… – Тот часто-часто задышал, прикрыл веки. – Инструментария Лунара… – собрался с силами старик. – Отдай… Компас… Академия… Сушь… Он… Он знает…

– Держись, старик! – Из люка вынырнул Эльм, грохнулся на колени, бесцеремонно отодвинул меня в сторону. Раскрыл металлическую коробку со множеством вмятин на крышке. Вытряс в ладонь какую-то зелёную труху и щедро сыпанул на чудовищную рану. – Сейчас-сейчас, собачья жизнь! Как новенький будет!

Соприкосаясь с кровью, лекарство шипело и превращалось в белую пену.

– Сейчас! – словно заклинание повторил Эльм.

Но скользкая рука, которую я так и не выпустил, холодела. Шаман Сканди ан Лиан умер. Это было ясно даже без дара эмпатии. Жизнь старика утекла в пустоту, туда же, куда пару минут назад отправилась сущность Гончей. Несправедливый исход: смерть бесчестно уровняла в правах доброго шамана и мерзкого демона.

Наконец суетящийся Эльм тоже понял, что Сканди уже не помочь. Здоровяк чертыхнулся, глядя, как пузырится насыпанный в рану порошок. Устало сел на пол и выдохнул:

– Последний извёл, собачья жизнь! Кто это, собака его дери, был?! Как он тут оказался? – спросил нас Эльм, и, так и не дождавшись ответа, неторопливо встал и подошёл к штурвалу. – Останавливаться сейчас нельзя, – глухо сказал он. – Приберитесь здесь пока. – И едва слышно добавил: – Подумать только, меня спасли два сопляка… Куда ты катишься, Эльм? Куда ты, собачья доля, катишься?

Мы с Фарри стащили тело шамана на нижнюю палубу. Не сказать, что это далось нам легко. Перепачканные в крови, измождённые, мы положили старика меж двух замёрзших грузовых блоков, у алтаря Светлого Бога. Теперь, когда земной путь Сканди ан Лиана закончился, он больше не принадлежит Тёмному подлёдному божеству. Стихия шаманов – небо.

Возвращаясь в рубку, мы обнаружили, где проникла на ледоход Гончая. Ближе к корме в борту расцвёл цветок из рваных металлических лепестков, обрамляя огромную дыру. Метель задувала в трюм снег, окрашивая пол белым всё дальше и дальше.

– Что это? – изумлённо спросил Фарри.

После всего произошедшего казалось, будто мы знакомы всю жизнь. Поработивший палубу мороз пробрался под одежды (а тёплые вещи мы не надели – не ожидали, что здесь настолько холодно), и зубы непроизвольно застучали.

– З-з-здесь она вошла, – сказал я. Изо рта с дыханием вырывались облачка белого пара. – П-п-пойдём!

– Кто вошла? – не понял Фарри. Он смотрел то на меня, то на дыру, за которой бесновалась вьюга. – Ты о чём?

Не ответив, я торопливо зашагал к лестнице на жилую палубу. Как же здесь холодно. В носу затвердели волосы, уши заломило. Юный циркач поспешил следом, оставив расспросы.

Как только за нами захлопнулась дверь, я прислонился к горячим трубам и буркнул:

– Ледовая гончая.

Фарри широко улыбнулся.

– Да ла-а-адно, – насмешливо протянул он.

Мне стало обидно. Когда демон крался к нашей каюте, парень должен был понять, что это не человек! Фарри же слышал его и боялся так же, как и я. Неужели из головы всё уже вылетело?

– Он тебе не показался странным?! – разозлился я. – Как он смеялся, там, за дверью? Как он говорил? Как двигался? Как он тут оказался?

– И страннее видали! Ты поклонников алого камня не видел. Ледовая гончая, – повторил мальчишка и фыркнул. – Идём к Эльму, повеселишь его этой сказкой.

– Но ты же слышал!

– Я много слышал, – неожиданно серьёзно сказал Фарри. С его лица исчезла издёвка. – Очень много. Но Ледовая гончая – это сказки! – Он неожиданно смягчился: – Да, этот мужик был странным. И эти крики про компас, кстати, что за компас, не знаешь? – Ответа Фарри ждать не стал. – Но Гончая… Мой папа любил рассказывать сказки про чёрных капитанов и их Гончих. – Мальчишка вдруг помрачнел и обрезал: – Это всё сказки.

Потом мы оделись потеплее и отволокли труп Гончей в трюм, чтобы вытолкать его в дыру, через которую это неотличимое теперь от человека нечто попало на наш ледоход. Одеревеневшее от мороза тело застряло, зацепившись за один из металлических лепестков. Мы с Фарри на пару упёрлись в стену, выпихивая мертвеца ногами. Наконец тот неуклюже вывалился наружу и исчез в мешанине снежинок, оставшись где-то там, на прокорм вьюге и ледяным волкам. Он ничем не отличался от простого человека, и если забыть чувства твари, забыть страшные мысли женщины в Кассин-Онге то, может, Фарри действительно был прав?

Когда я поделился своим опасением с Эльмом, тот, не отрываясь от штурвала, отреагировал недоброй усмешкой:

– Не время для собачьих сказок, парень. Клянусь собственными зубами, совсем не время. Видимо, дыру пробили нам тараном, а может, она и раньше была, собака задери. Но Ледовая гончая… Малыш, ты сильно приложился головой. Иди отдохни… И приготовьте мне что-нибудь пожрать.

Мне показалось глупым продолжать настаивать. Подошвы ботинок всё ещё липли к полу, к крови Сканди ан Лиана, и гораздо важнее показалось спуститься на грузовую палубу, к алтарю Светлого Бога, и помолиться за душу старика. Пусть он после смерти попадёт туда, где ему будет хорошо и спокойно.

По дороге к алтарю я зашёл в каюту и забрал компас Одноглазого. Последними словами Сканди были: «Барроухельм» и «инструментарий Лунар». Все силы умирающий шаман потратил, чтобы прошептать мне их. Почему же это было так важно для него?

Вообще у каждого из нас выпадает момент, когда жизнь проходит через развилку, и от того, куда ты свернешь, зависит то, что ждёт тебя в будущем. Налево пойдёшь – и станешь великим охотником, но никогда не будешь богачом, направо пойдёшь – будешь богат, но лишишься счастья. Прямо пойдёшь…

Обидно, что ты никогда не знаешь, куда на самом деле приведёт та или иная дорога. Всё зависит от множества факторов, от тебя не зависящих. Ты можешь рассчитывать на одно, а получишь совсем другое. Однако гораздо досаднее, когда твою дорогу выбирают за тебя, а в конце пути ты остаёшься ни с чем. Но я не думал, что мне уготован именно этот вариант.

В тот день, стоя перед алтаря Светлого Бога и молясь о душе шамана Сканди ан Лиана, я сжимал в руках загадочный артефакт и знал, что дорога моя теперь ведёт в Барроухельм. Город, лежащий далеко за Снежной Шапкой. Город, о котором я только слышал.

Настоящий город.

Я сделал свой выбор.

Все иначе и горячий перцовый чай

Не знаю, как циркачу Эльму удавалось разглядеть хоть что-то в окружавшей нас метели. Однако когда буря наконец улеглась, выяснилось, что от рассекающей снежную равнину линии путевых столбов отклонился он совсем чуть-чуть. Они чернели чуть левее по курсу.

Горизонт очистился, тучи уползли прочь, сквозь серую хмарь кое-где проступило ярко-синее небо, а затем и первые лучи солнца пробили облака.

Большую часть пути мы проводили вместе, в рубке. Почти не разговаривая и иногда прыгая на месте в желании согреться, или же ныряя на жилую палубу, поближе к горячим трубам. Храмовый ледоход полз вперёд, но из-за бескрайности раскинувшихся перед нами просторов казалось, будто он стоит на месте.

Я никогда в жизни не забирался так далеко от Кассин-Онга. Всюду, куда ни брось взгляд, сверкал на солнце ослепительный снег. Мы не сговариваясь надели сетчатые очки из мелкой проволоки. В таком ракурсе мир, конечно, становился не самым приятным местом. Но без столь неудобной защиты можно «досмотреться» до рези в глазах, а потом и вовсе ослепнуть. Человек, проживший всю жизнь во льдах, знает об этой опасности с пелёнок. Впитывает с молоком матери и скупыми уроками отца.

Эльм наконец натянул на голову тёплую шапку, отчего стал ещё выше. Я вновь поразился его видимой мощи. У нас в деревне не нашлось бы никого, способного поспорить комплекцией со здоровяком. Шесть, если не семь футов роста. Конечно, сложно сказать, мышцы или некрасивая полнота скрывались под мешковатой паркой. Но что-то мне подсказывало – Эльм не из тех, кто может позволить себе страдания ленивых.

После того как мы ушли от Кассин-Онга, прошло не более суток. В носу нижней палубы я нашёл чулан с продуктами. Запасы старого шамана ошеломляли. На полках обнаружились как обычные для наших деревенских столов куски оленины, так и целый шмат рыжеватого мяса бродуна, пара плиток китового сала, ворох волокуньих рёбрышек. Сканди ан Лиан любил покушать. Некоторых из этих деликатесов я никогда не пробовал. Рот моментально наполнился слюной, но потом я подумал, сколько же могла храниться здесь вырезка из бродуна, и решил, что ограничусь привычной пищей.

Вытащив пару кусков оленьего мяса, я отнёс их на кухню, где встретился с Фарри. Тот, оказывается, отыскал где-то в каютах два кувшина перцовой настойки. Вместе мы разогрели массивные плиты и первым делом заварили чай, щедро ливанув в него находку Фарри. Такой напиток обжигал нутро, но после по телу расходились приятные горячие волны. Поджарив мясо, мы поднялись в рубку. Эльм, когда увидел кружку с парящим напитком, посмотрел на неё с едва заметной тоской и спросил:

– Что это?

– Перцовый чай, – честно ответил я.

Здоровяк вздохнул, чуть смущённо улыбнулся:

– Сейчас бы чего покрепче. А?

Вряд ли на храмовом ледоходе можно было найти что-нибудь покрепче. Я никогда не видел, чтобы Сканди ан Лиан пил хотя бы шаркунку.

Эльм облизнул губы и взял из моих рук кружку:

– Ну хоть что-то, собачья жизнь.

Потом мы стояли, жевали жёсткое, остывающее мясо и просто смотрели вперёд, думая каждый о своём. Наш корабль полз по ледовой равнине, а частые облака рисовали на снегу замысловатые узоры. Насупившийся Эльм одной рукой держал штурвал и шумно прихлебывал из кружки. Фарри с отсутствующим видом буравил взглядом горизонт.

– Вы знаете, что случилось с остальными? – спросил я вдруг.

До этог момента мы старательно обходили тему появления Тёмного Бога. Так не могло продолжаться вечно. Жажда знания неудержима.

Эльм с Фарри быстро переглянулись (я едва заметил это за сеткой проволочных очков). Мальчишка чуть напрягся и слегка пожал плечами, и Эльм неторопливо начал:

– Думаю, с ними всё в порядке. Я видел людей на той стороне расщелины, после того как Тёмный Бог ушёл и прежде, чем нас отыскал твой старик. Если все были на представлении, то, собачья жизнь, мастер Аниджи собрал твоих земляков и спокойно себе двинулся куда-нибудь на запад, вдоль расщелины. Теперь тут будет жарко. Потрохами чую.

В его голосе слышалась смесь зависти и сожаления. Сожаления о том, что силачу Эльму и крошке Фарри не посчастливилось быть «собранными» мастером Аниджи.

– А как вы оказались по эту сторону? – с подозрением спросил я.

Мне не ответили. Потому что в следующий миг нас тряхнуло. Хотя нет, это неверно сказано.

Нас ТРЯХНУЛО. Именно так. Корабль резко накренился влево, словно ухнул в яму. Очень громко завизжал крошащийся где-то под нами лёд. Загремело что-то на нижних палубах, срываясь с привычных мест. Я чуть не упал и выбросил перед собой руки, застыв с испуганным, перекошенным лицом. Пол ушёл у меня из-под ног, и не знаю, каким чудом мне удалось устоять на месте. Фарри скользнул в сторону люка, падая, но всё-таки ему посчастливилось перепрыгнуть его и облокотиться на стекло купола. Эльм выронил чашку, и тёплый напиток брызнул мне в лицо.

Сражаясь с накренившейся поверхностью, я медленно двинулся к столу штурмана. Он прикручен к полу, за него можно держаться. Эта мысль билась внутри черепа. Не упасть, добраться, схватиться. Думать – потом.

– Что это?! – вскрикнул Фарри.

Я вцепился в стол и посмотрел на нашего рулевого. Лицо здоровяка украсили пятна, на скулах ходили ходуном желваки. Рука, вцепившаяся в штурвал, побелела.

– Собачья дрянь! Собачье дело! – рычал он, дёргая тормоз.

Корабль замер. Несколько секунд мы не шевелились, с ужасом ожидая, что бронированный гигант со стоном поползет вниз, под лёд.

– Собачья печень! – продолжал ругаться Эльм. – Ведь не было ничего! Чистая дорога была, раздери меня акула!

– Мы провалились? – поинтересовался Фарри.

Он, в отличие от меня, не испугался, и это придало мне сил.

Здоровяк отмахнулся от него:

– Пойду посмотрю… Собачья жизнь!

Вернувшись, Эльм принёс неутешительные вести. Нам не повезло, и мы наткнулись на колонию белых волокунов. Эти покрытые короткой шерстью животные питались в основном рыбой. Проделывали настоящие шахты в многоярдовой толще льда и предпочитали хранить добычу у поверхности, выгрызая для этого солидного размера залы.

Одна из них и «поймала» левый трак.

Да, вы можете смеяться. Ни я, ни Фарри и ни Эльм даже не думали об опасностях такого рода. Никто из нас никогда не водил кораблей по снежным просторам. А когда мне доводилось ездить с кузеном к Дальнему Кряжу, на ледовые карьеры, чтобы привезти шаману вырезанные кубы, предназначенные для превращения в энгу, – мы ни разу не сталкивались с подобным. Конечно, опасность подлёдной колонии – прописная истина для всех свободных капитанов, намотавших на траки не одну сотню миль. Но для двух циркачей и мальчика из глухой деревни существование городка волокунов не было столь очевидным. Да и не селились эти животные рядом с Кассин-Онгом.

Выбраться из пещеры, куда целиком провалилась одна из гусениц, не представлялось возможным. Ледоход ревел, рвался наружу, содрогаясь всем телом, но постоянно соскальзывал вниз, проваливаясь все глубже и обрушивая прогрызенные волокунами галереи. Эльм зверел, ругался. Пытался отъехать назад, развернуться. В конце концов судно село на лёд днищем, а гигантские острые траки вреза́лись в снежную кашу и бессильно молотили воздух.

– Надо идти пешком, – наконец вынес приговор Эльм.

– Это было бы слишком просто: взять и доехать до города, – неожиданно бодро отреагировал Фарри. Он непринуждённо улыбался. – Трудности закаляют, да, Эльм?! Ты все ещё считаешь, что это не было глупостью, да?

Здоровяк стащил с глаз очки, натянул их на лоб и уставился на мальчишку злобным взглядом:

– Всё сказал?

Стало ещё холоднее, чем раньше. Мальчик и мужчина буравили друг друга взглядами. Угрюмость против испуга. В душе здоровяка поднималась страшная и злая сила, от которой хотелось бежать без оглядки. Я сделал шаг назад, немея от ужаса.

– Хорошо подумал, собачий сын? – тихо процедил Эльм.

Фарри стушевался и промямлил:

– Прости, Эльм.

Из бочки с гневом силача словно выбили заглушку, и тёмные мысли вылились прочь, будто их и не было. Я вздохнул с облегчением.

– Трудный путь иногда самый верный, – с довольным видом промолвил силач, все ещё не сводя взгляда с мальчишки.

Я стоял, стараясь даже не дышать и чувствуя, как звенит в голове от скрываемых от меня эмоций двух циркачей.

– Малец, – здоровяк обернулся ко мне, – поищи лыжи, снегоступы, тёплую одежду. Должно же быть на этом корыте хоть что-то… Собери припасы. А ты ему поможешь, Фарри, правда ведь?

Рыжий чуть заметно кивнул, так и не подняв глаз.

– Я буду думать, как нам идти дальше. – Эльм вновь нацепил на глаза очки, накинул капюшон и подошёл к штурманскому столику. – Собачье племя, клянусь требухой Тёмного Бога: если не везёт, так не везёт совсем. А ты, малец, не стой! Дуй ветром!

Мне не нравилось его обращение «малец». Однако никто из циркачей так и не спросил моего имени, и это казалось удивительным. Подозрительным. И чуточку очаровывающим. Потому что мне были известны их имена, и я чувствовал их души, их мысли. Я начинал узнавать их, по-прежнему оставаясь маленьким деревенским несмышлёнышем, верящим в Ледовых гончих. Чутьё подсказывало: пусть так остаётся и дальше.

Тем более что циркачи во мне не ошибались.

Я бродил по кораблю пробираясь через завалы мусора, образовавшиеся после аварии, и поражаясь, как изменились внутренности ледохода. В кухне свернуло плиту, и она впечаталась в стену, прогнув металл. В пару кают мы не смогли попасть: их двери завалило изнутри. В других же чернели распахнутыми зевами створки стенных шкафов, исторгнувших из себя жизнь старого шамана. Его скопленный за многие годы скарб. По большей части не заслуживающий никакого внимания, и не обладющий ценностью кроме памяти.

Наверняка каждая попираемая моими ногами вещь что-то да значила для Сканди ан Лиана. Была связана с местами, которые он посетил, людьми, которых он любил. Непросто думать о таком, когда тебе пятнадцать.

Светлый Бог, а ведь нам придется бросить корабль, нам придется выйти туда, на белые равнины, где не будет тёплых труб, где не будет горячей еды. Я, как мог, гнал эти мысли подальше, но они упрямо пробивались наружу, обретая собственный голос. Голос Тёмного Эда.

Фарри, подавленный произошедшим наверху, насупленный, сопровождал меня. Он двигался легче и ловчее. Мне страшно было сделать шаг по накренившейся палубе. От непривычных усилий болели стопы, а руки под варежками ныли от постоянных ударов, когда я не удержавшись соскальзывал вниз и останавливался только у противоположной стены, норовившей стать полом.

Шаманские фонари всё ещё горели.

– Он не плохой, – вдруг сказал Фарри. – У него не самый лёгкий характер, но он не плохой. Он несколько раз меня выручал.

Я не сразу понял, что речь идёт об Эльме. События последнего дня давили на плечи. Очень хотелось лечь, забравшись под тёплое одеяло, и уснуть. А ещё лучше проснуться дома, в Кассин-Онге. Рассудок отказывался принимать произошедшие в жизни перемены.

– Просто иногда он срывается… – При этих словах Фарри неосознанно потёр бок. – Но ты не думай, он хороший человек.

Он не говорил бы так, ощутив вкус и цвет гнева, таящегося в лысом здоровяке. Разубеждать мальчика я не стал. Хотя, наверное, следовало бы…

Собирались мы до ночи. В недрах ледохода нашлось всё нам необходимое плюс два каркасных рюкзака. Фарри где-то раздобыл горелку, а потом мы вместе слили из топливных баков немного энгу, чтобы растапливать в пути лёд или снег.

Страх перед снежной пустыней с каждой минутой становился всё сильнее. Оказаться без тепла среди льдов – очень суровое испытание. Признаться честно, в глубине души я паниковал и жадно тянулся к спокойствию Фарри, надеясь хоть так унять животный ужас. А ближе к вечеру Эльм спустился на жилую палубу и стал помогать нам собираться. Один из рюкзаков он сразу отбросил в сторону, как ненужный.

– Всё равно мне всё тащить, – хмыкнул здоровяк.

Казалось, что ему в радость предстоящее путешествие. Его тяготил ледоход мёртвого шамана.

Ауры циркачей помогли мне чуточку отогнать страх, однако я всё равно вспоминал истории о мёртвых огнях и смертельном сиянии, застигающих путников в снежных пустынях. Больше всего на свете я хотел вернуться в прошлое, в момент явления Тёмного Бога, и оказаться на другом берегу расщелины.

А ещё лучше, чтобы Одноглазый никогда не приходил в нашу деревню! О, как я ненавидел старика в тот момент. Лишь маленькая толика во мне радовалась предстоящему путешествию, но она была настолько ничтожной и незаметной…

«Там не будет укрытия, не будет ничего – лишь белое безмолвие, снежная слепота и бесконечные лиги мёртвых льдов».

– Переночуем здесь, – сказал Эльм, в очередной раз проверив, всё ли мы собрали.

Нам с Фарри достались два небольших рюкзачка, в которые здоровяк запихал тёплые одеяла. Это забота тронула меня, хоть и чувствовалось в душе силача лёгкое недовольство тем, что весь скарб окажется на его плечах. Забитый вещами огромный рюкзак Эльма, с одной стороны которого торчали пила и бур, а с другой висели два ледоруба, был с меня ростом, не меньше.

– Трудно будет устроиться с таким-то уклоном, но мы попытаемся, верно? – он подмигнул Фарри и посмотрел на меня.

Набросав ненужных вещей в просевшие вниз углы, где соприкасались стена и пол, мы устроились на ночлег. На нижней палубе басовито урчал двигатель умирающего ледохода. Мощного корабля, которому уже завтра была уготована участь железного остова, брошенного в снегах.

Истинный хозяин судна останется вместе с ним, у алтаря Светлого Бога. Скорченный смертью и скованный холодом. Может быть, когда-нибудь его найдут случайные путники. Может быть, им удастся (что вряд ли) запустить старые двигатели.

Но скорее всего храм просто навсегда останется стоять во льдах – последним памятником деревни Кассин-Онг. Ведь дальше к северу никого нет.

А пока двигатель успокаивающе гудел. Неподалёку посапывал уснувший Фарри, ворочался, устраиваясь поудобнее, Эльм. На меня накатывала дремота, но перед тем как провалиться в сон, я вдруг вспомнил, что случается с местами, где проломил лёд Тёмный Бог. Не будет никакого памятника. Как только пройдет весть, что здесь обнаружился Пролом, – сюда отправятся искатели поживы, и спасший нас ледоход разберут на части, а потом продадут в Снежной Шапке.

С этой мыслью я и уснул, и всю ночь мне снились летящие в небо глыбы льда, размахивающая клешнями гигантская фигура Чёрного Бога и окровавленное лицо старого шамана, а в ушах хрипло улюлюкала Гончая. Компас, который хранился за пазухой, протыкал мою кожу коричневыми иглами, врастал в меня и высасывал кровь, отчего его щупальца-лапки пульсировали в такт сердцу. Я кричал и пытался отбросить их прочь, но они вцепились в меня, словно металл на морозе, и причиняли такую невыносимую боль, что в глазах меркло.

Очнувшись от кошмара и радуясь тому, что ужас ушёл, я вновь засыпал и возвращался в объятья дурных снов.

Утром меня разбудил Эльм, сунул ещё сонному кусок вяленого вонючего мяса, и буркнул:

– Пора.

Выбравшись из-под тёплого одеяла, я увидел, как Фарри возится с горелкой, завариваяя чай.

– Скоро выходим.

Здоровяк постоял недолго надо мной, а потом широко и обезоруживающе улыбнулся:

– Тебя как звать-то, малец?