Бывшие. Вспомни о нас

Глава 1

– Елена Викторовна, тут пришли какие-то люди, – женский взволнованный голос разносится по салону моей машины. – Они предлагают что-то подписать.

– Анна Павловна, без моего присутствия ничего не подписывать, ясно? Я уже еду к вам.

– Ох, ты ж боже мой, что делается-то. Вы уж поторопитесь, милая. Они сейчас разговаривают с моим мужем. Меня попросили выйти…

– Ни в коем случае! Вернитесь и проконтролируйте, чтобы Александр Георгиевич ничего не подписал. Это очень важно! Одна ваша подпись, и я больше не смогу вам ничем помочь. – На другом конце провода снова раздаются причитания. – Вы поймите. Вас хотят выселить любой ценой. Они наобещают вам золотые горы, но по факту вы можете остаться ни с чем. Идите и передайте им, что все вопросы будете решать только в присутствии своего адвоката. Я через пятнадцать минут буду.

Я завершаю разговор и выжимаю педаль газа в пол. Мне стоит поторопиться, чтобы успеть приехать на место прежде, чем этих доброжелательных людей облапошит меркантильная стая белых воротничков.

Но мой телефон снова вибрирует, и, выругавшись себе под нос, я нажимаю на тормоз, едва успев остановить машину перед подрезавшей меня «газелькой».

Сделав успокаивающий вдох и медленный выдох, я снова вливаюсь в поток машин. С запозданием бросаю взгляд на экран магнитолы. Звонок от воспитательницы Миши.

Господи, что на этот раз? Я принимаю вызов, и он автоматически переходит на громкую связь.

– Да, Алла Григорьевна.

– Елена Викторовна, вы уж простите, что снова отвлекаю вас, но Миша опять подрался с Владом. На этот раз он ударил его кулаком прямо в глаз.

Я шумно выпускаю воздух из легких.

– Мне очень жаль. Сильно ударил? – Я прикусываю губу с мучительной гримасой на лице, надеясь на щадящий ответ.

– Ну, красненькое пятнышко осталось. Наверное, будет синяк. Не знаю, что сказать родителям Влада. Опять скандал будет…

– А что у ребят произошло на этот раз?

– Ну… – Воспитательница мнется. – У них произошел спор, чья Алиса жена. А потом Влад обозвал его и показал ему язык, ну, Миша и ответил…

Боже.

Я останавливаюсь на красный и с тихим стоном ударяюсь лбом об руль. Миша – это нечто.

– Вы уж простите, Алла Григорьевна, но из-за Алисы в группе скоро передерутся и поубивают друг друга все мальчишки.

– Ой, Алиса – это отдельная история. Она же сама им и говорит, чтоб дрались за нее, а эти сорванцы и рады.

Машина позади сигналит, как бы поторапливая меня.

– Хорошо, я поняла, Алла Григорьевна. Я обязательно проведу разъяснительную беседу с Мишей и, если вдруг возникнут проблемы с родителями Влада, подъеду на разговор. Сейчас за рулем не совсем удобно…

– Конечно, конечно. Все. Больше не отвлекаю.

Я завершаю звонок и бросаю взгляд на навигатор.

Впереди еще одна пробка.

Твою мать.

Поэтому вместо обещанных пятнадцати минут дорога занимает все двадцать пять.

Я паркуюсь у хиленького забора прямо за внушительным черным внедорожником, на котором, судя по всему, и приехали «какие-то люди».

Взяв сумочку, бросаю беглый взгляд в зеркало заднего вида, торопливо поправляю челку и подкрашиваю губы.

Выхожу из машины, разглаживая узкую юбку на бедрах. На улице сегодня тепло, поэтому пиджак оставляю в машине.

Середина мая.

Свежий аромат цветущих яблонь доносится до меня с первым порывом ветра, который колышет свободные рукава моей шелковой рубашки. А когда я открываю хлипкую калитку и захожу во двор, аромат цветов усиливается, немного кружа голову легкой эйфорией.

Я поднимаюсь по деревянным ступенькам и, постучав в дверь, отступаю на шаг назад, бросая беглый оценивающий взгляд на острые носки зеленых туфель.

Через минуту за дверью слышится шорох, а потом я встречаюсь лицом к лицу с хозяйкой дома.

– Здравствуйте, Алла Павловна, – киваю с доброжелательной улыбкой.

– Проходите, проходите, Елена Викторовна. – Женщина жестом приглашает меня, и я переступаю порог дома, принимаясь снимать туфли. – Ой, не разувайси, не разувайси, дочка! Полы холодные, да и не мытые, спину вон вчера прихватило, так ни согнуться, ни разогнуться. – Я пытаюсь настоять, но хозяйка подталкивает меня вперед. – Проходите, Елена Викторовна, они на кухне. Ой, что делается. Что делается. Они моему Санечке уже все мозги запудрили, сволочуги такие, – причитает она, шаркая позади меня тапочками по полу.

– Не переживайте, Алла Павловна, сейчас разберемся.

Я чуть пригибаюсь в дверном проходе, чтобы не стукнуться лбом о косяк, и следую на кухню, откуда доносится басистый голос хозяина дома. Я появляюсь там ровно в тот момент, когда Александр Георгиевич бьет кулаком по столу, заставляя чашки и блюдца подпрыгнуть:

– Здесь родился, здесь и помру! А потом делайте что хотите!

– Санечка! Не кричи, миленькой, опять давление скаканет, – раздается за мной поучительный тон хозяйки, которая заходит следом за мной и сразу подходит к шкафу, доставая флакончик с лекарством.

– Вам не о чем беспокоиться, мы предоставим вам другое жилье, и оно будет в разы комфортней для вас…

– Прошу не вводить моих клиентов в заблуждение, – я подаю голос, и мужчина, которого я прервала, тут же поворачивается в мою сторону. – Я представляю интересы хозяев этого дома, и все переговоры по данному объекту лежат в моей компетенции.

– Именно вас мы и ждали, Елена Викторовна, – раздается голос другого мужчины, и мой взгляд резко перемещается в сторону окна, у которого спиной ко мне стоит мужчина.

Деловой светло-серый клетчатый костюм. Широкие плечи, которым явно тесно в пиджаке. Модельная стрижка, судя по коротко стриженному затылку. Я могла бы обознаться…

Но этот голос… Я думала, что забыла его, но я помню. И прямо сейчас от его прозвучавшего низкого тембра моя кожа покрывается мурашки, а дыхание сбивается. Боже…

Эмоции, которые до этого момента казались мертвыми, оживают с такой силой, что колени подкашиваются, а сердце бьется о ребра и срывается вниз, как подбитый беспилотник.

Этого… этого не может быть…

Сжимая ручки сумки дрожащими пальцами, я прерывисто выдыхаю и, точно в замедленной съемке, наблюдаю за тем, как мужчина, стоящий у окна, поворачивается ко мне лицом. Мы встречаемся взглядами, прежде чем мое бедное сердце получает еще один удар, от которого невозможно оправиться.

Потому что прямо передо мной стоит мужчина из моего прошлого, который однажды просто исчез, заставив поверить в его смерть. Но сейчас он стоит всего в нескольких шагах от меня. Живой. За пять лет он практически не изменился. Те же густые темные брови. Те же жгучие карие глаза и красивые упрямые губы. Единственное, что в нем стало чужим, – это строгое, без тени улыбки лицо, седина на правом виске и горбинка на когда-то ровном носу. А еще… холод, с которым он смотрит на меня, будто видит впервые…

Каким-то чудом я удерживаюсь на ногах, но мои нервы слишком напряжены и им плевать на то, что я призываю их успокоиться.

Он жив… Господи…

Спустя столько лет…

Приближающиеся слезы жгут глаза, и я несколько раз моргаю, мечтая развернуться и вырваться на свежий весенний воздух.

Но продолжаю стоять на месте как вкопанная.

Я в полнейшей растерянности.

Мысли путаются, и, открыв рот, я зависаю с ответом. От моей уверенности не осталось и следа.

Тяжесть его взгляда обладает все тем же магнетизмом. И эта тяжесть давит мне на грудь и ускоряет сердцебиение.

Бисеринка пота скользит за ворот блузки. Черт… у меня не выходит справиться с эмоциями, накатывающими убойными волнами.

Столько лет я пыталась свыкнуться с болью, которую этот мужчина причинил мне, оттолкнув от себя, а теперь он стоит передо мной как ни в чем не бывало.

Боже…

Реальность обрушивается на меня лавиной, и я не могу с ней справиться, срываясь на частые короткие вздохи.

– Какие-то проблемы? – его голос спокойный, грубый и с хрипотцой, и я еще больше теряюсь среди эмоций, которые в присутствии Глеба буквально сводят меня с ума.

Выдохнув, медленно прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Все… все в порядке. – Я сглатываю и каким-то чудом нахожу в себе силы снова посмотреть на Глеба. – Я просто… – Телефон в сумке начинает вибрировать, и я цепляюсь за это как за спасательный круг. – Извините… – бормочу я и лезу за гаджетом в сумку.

Нахмурившись, смотрю на экран.

Алла Григорьевна.

– Извините, важный звонок, – вполголоса говорю я и отхожу в сторону, отвечая на вызов. – Я слушаю.

– Елена Викторовна, у Миши поднялась температура. Вы сможете забрать его?

Я сжимаю переносицу пальцами.

– Да, – выдыхаю и украдкой бросаю взгляд на присутствующих в кухне. – Конечно. Я скоро буду.

Сбрасываю и быстро перевожу дыхание.

Новость о том, что мой сын плохо себя чувствует, не должна вызывать облегчения, но, черт возьми, я его чувствую, потому что у меня появился повод исчезнуть отсюда и немного оправиться от удара судьбы.

Я признаю, что выбираю путь наименьшего сопротивления, но сейчас уехать будет действительно лучшей идеей.

Мне нужно взять себя в руки.

Я… я не была готова к такому.

Меня застали врасплох, и я ничего не могу с собой поделать.

Прочищаю горло и, расправив на бедрах юбку, возвращаюсь к хозяевам, мужчине и Глебу, который все это время внимательно следил за мной.

– Я приношу извинения, – говорить тяжело, и я провожу ладонью по горлу, – но я вынуждена отъехать по личным обстоятельствам. Не могли бы мы с вами встретиться в офисе завтра и все обговорить в более подходящей обстановке?

– Я предпочел бы более неформальную обстановку. И сегодня.

Я не понимаю, зачем он продолжает вести себя так… отстраненно?

Господи, он что, играет со мной?

Почему?

Почему он так холоден, когда все, чего я хочу, это сорваться и прыгнуть в его объятия? Но будут ли они такими же теплыми, как раньше?

Я не знаю наверняка, но хочу узнать. Мне нужно знать.

Сердце бешено колотится о грудную клетку, я медленно облизываю губы и нервно убираю волосы за уши.

– Насколько неформальную? – произношу тихо, пытаясь не обращать внимания на бурю эмоций в груди и осознать одну простую вещь, которую отказываюсь принимать.

Он не узнал меня.

Что-то похожее на боль и разочарование сдавливает горло, но я отбиваюсь от этого дерьма и отступаю назад.

– Ресторан подойдет, – сухо подытоживает он, но его голос, взгляд и присутствие что-то делают со мной, превращая в трусиху, которая снова ищет возможность сбежать.

– Хорошо. – Киваю. – Как я могу связаться с вами?

С невозмутимым выражением лица Глеб лезет во внутренний карман пиджака и вытаскивает хромированную карточку, протягивая ее мне.

Мгновение я смотрю на нее, а потом делаю шаг навстречу и забираю.

На секунду наши пальцы соприкасаются, и сладкая и в то же время до боли горькая тоска оживает в груди.

Когда-то этот парень был моим самым сильным чувством, но сейчас… я не уверена, что он принадлежит мне даже на одно мгновение.

Он больше не тот Глеб, которого я знала. Эта версия абсолютно чужая для меня. И я не знаю, кто он сейчас…

Однако я снова позволяю ему перевернуть мой мир вверх дном.

– Спасибо, – выдавливаю из себя. – Я позвоню… вам, – добавляю нелепую формальность.

Глеб делает еще один шаг, возвышаясь надо мной. Боже, его плечи стали еще шире.

– Не задерживайтесь, Елена Викторовна, – его голос звучит более мужественно, чем раньше. – Мое время ограничено.

С этими словами Глеб кивает другому мужчине, и тот поднимается из-за стола, а потом Глеб снова смотрит на меня.

– Я буду ждать.

И вот так просто он берет, обходит меня и выходит, оставляя в полной растерянности.

Что-то внутри меня вот-вот сломается от его холодности и безразличия, но другая часть вовсю мерцает от радости.

Он жив.

И он вернулся.

Но, кажется, совершенно не помнит обо мне.

Или просто делает вид? Вот только легче от этого не становится.

Черт, кажется, я в полной заднице.

И у меня есть несколько часов, чтобы подготовиться к новой встрече с ним в неформальной обстановке…

Глава 2

– Я полчаса назад дала ему жаропонижающее, сейчас температура должна снизиться, но если снова начнет подниматься больше тридцати восьми, позвоните, пожалуйста, мне.

– Да не волнуйтесь вы так, Елена Викторовна, – успокаивает меня няня, снимая со своего пышного тела весенний тренч, который я забираю и сама вешаю на плечики. – Организм борется, температура – это нормально, до тридцати восьми вообще не рекомендуют сбивать.

– Татьяна Михайловна, дети все разные. Я не хочу снова рвать на себе волосы и ложиться в больницу, чтобы сбить температуру гормонами.

Из детской доносится капризное хныканье, и я тут же срываюсь туда.

Температура – это больная тема у моего сына. Если дело доходит до жара, я минимум пять дней схожу с ума, кружа вокруг своего мальчика с молитвами и жаропонижающими.

Последний раз нам пришлось лечь в больницу, потому что больше суток я не могла сбить жар: ни сиропы, ни эмульсии, ни даже «литичка» не давала результата. А температура только повышалась. В итоге нас экстренно госпитализировали в больницу, где даже после гормонов она спала несразу.

Я до сих пор помню ад, через который мы оба прошли с Мишаней.

В такие моменты особенно понимаешь, какая же это ерунда, когда дети балуются, проказничают и играют на нервах любимых родителей. Сейчас я бы все отдала, чтобы он снова стал моим маленьким разбойником. Видеть его таким тихим и измученным… до боли невыносимо.

С щемящим в груди сердцем, я наклоняюсь и ладонью провожу по темно-коричневым волосам сына, после чего осторожно целую в розовую щечку. Потом губами прижимаюсь ко лбу. Горячеват еще.

Ну, пусть поспит. Лекарство еще действует. После сна должно стать полегче.

Бесшумно выхожу из детской и под тяжелый вздох плетусь в свою комнату. В голове начинает гудеть. У меня, как обычно, то пусто, то густо. Если жопа, то сразу по всем фронтам.

На сборы осталось полчаса. Не то чтобы я собираюсь наряжаться, но в таком разбитом состоянии не готова выйти из дома.

Тем более на встречу к Глебу, который разбил меня еще раньше одним своим равнодушным взглядом.

Но я намерена восстановить свой разрушенный фасад и явиться на новую встречу с ним более подготовленной, чтобы выяснить, какого черта он устроил все это шоу.

Я еще не знаю, как это сделаю, потому что который час уже пребываю в какой-то прострации и дезориентации.

Потому что, помимо переживаний за сына, понимаю одно— что бы я себе ни говорила и как бы себя ни готовила к новой встрече с Глебом, просто не будет.

С ним никогда не было просто.

Глеб всегда загонял меня в угол, и, признаюсь честно, он единственный кому я это позволяла.

Сделав глубокий вдох, распахиваю дверцы шкафа и останавливаюсь усталым взглядом на красном платье-футляр. К нему идеально подойдут леопардовые лодочки… Закрыв глаза, я встряхиваю головой.

Господи, это не свидание, Лена.

Поэтому в конечном результате я выбираю строгий брючный костюм серого цвета.

Ничто не придает мне уверенности так, как брюки и высокие каблуки.

Волосы я собираю в высокий хвост и, подправив дневной макияж, который размазался после того, как я дала волю слезам по пути в садик, иду в детскую, чтобы проверить перед уходом Мишу.

На ходу вдеваю в уши крупные серьги в виде искаженной золотой пластины и осторожно приоткрываю дверь.

На носочках подкрадываюсь к детской кроватке, где, свернувшись калачиком, сопит сын. Такой измученный…

Все бы отдала, лишь бы забрать его страдания себе.

Кладу ладонь на его чуть вспотевший лоб. Теплый. Господи, слава богу! А то я бы на этой встрече точно с ума сошла.

Облегченно выдыхаю и, чмокнув Мишаню в макушку, так же бесшумно ретируюсь из комнаты.

– Татьяна Михайловна, я поехала, – громким шепотом предупреждаю я няню, которая уже что-то шуршит на кухне, и, открыв шкаф с обувью, достаю классические кремовые лодочки.

– Елена Викторовна, к вечеру похолодало на улице, накиньте что-нибудь потеплее. Весна такая обманчивая…

– Я на машине. Татьяна Михайловна, вы лучше переоденьте Мишу в сухое. Он немного вспотел, но температура спала.

– Ой, вспотел – это хорошо. Вся гадость выходит.

– И померьте температура ему, если вдруг снова начнет подниматься, я на связи!

– Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь вы так. Я троих вырастила, что я с температурой не справлюсь?

Я выпрямляюсь, сдувая прядь волос с лица.

– Я просто… неважно. – Вздыхаю и качаю головой. – Просто звоните мне, ладно?

Я беру сумку и ключи от машины, прежде чем выхожу из квартиры.

Я пребываю в полнейшем раздрае, потому что прямо сейчас еду на встречу с отцом Миши, о рождении которого так и не успела ему сообщить.

Глава 3

Воспоминание

На последнем месяце беременности мы со Стасом проигрываем очередное судебное разбирательство по сокращению срока заключения Глеба.

И уже целый час я сижу возле здания СИЗО, не в силах собраться с духом, чтобы прийти к Глебу после нашего проигрыша и сообщить о исчерпанных попытках ему помочь.

Я сама еще не могу принять эту реальность, не хочу верить, что у нас больше нет никакого выхода, не хочу… но я должна быть сильной. Ради нашего сына. Ради Глеба.

Я должна поддержать его, дать понять, что дождусь его и мы пройдем через все испытания ВМЕСТЕ, но, как ему это принять?

Сам факт того, что все это время он будет выживать в самом настоящем аду, в одиночку…

Нет, сколько бы я ни пыталась подготовить речь, все пустое, никакие слова не смогут сгладить ситуацию, в которой он оказался.

В последние мои визиты к нему Глеб был настолько подавлен, что мне страшно представить, каким я увижу его сегодня. Глеб потерял надежду еще на предыдущем заседании, но я убедила его побороться и не сдаваться.

А сейчас должна прийти и сообщить, что мы сделали все возможное, но ничего не вышло. Сейчас я должна убить надежду, которую сама же ему вселила.

Господи.

Я втягиваю носом воздух и сглатываю, чтобы смочить горло, которое горит от подступающих слез. Откинув голову на подголовник, устало растираю лицо ладонями.

Я не буду плакать. Я справлюсь. Я буду сильной. Глебу сейчас нужна поддержка, а не мои слезы и боль, которая шипами врезается под кожу. Но в то же время я понимаю, что это полный абсурд.

О какой поддержке идет речь, когда ему предстоит отсидеть восемь чертовых лет?

Целых восемь лет.

А я должна буду прожить все это время с чувством вины, которое колом сидит под ребрами.

Если бы я его не впустила.

Если бы он только не увидел меня в том состоянии.

Сделав еще один тяжелый вдох, я заставляю себя собраться и вылезти из машины. Но повернувшись к высокому забору с колючей проволокой, за которым расположены четыре тюремных корпуса, снова медлю.

Черт возьми, как же тяжело. В груди все сжимается.

Тру пальцами лоб.

Сегодня сама не своя.

Покачав головой, я сжимаю ремешок сумки крепче и направляюсь на КПП, после которого прохожу еще целый лабиринт коридоров и клеток. Здесь тебе не откроют следующую дверь, пока не закроют предыдущую, одно только это уже погружает тебя в упадническое состояние.

За колючей проволокой и толстыми стенами даже дышать сложнее. Особенно тяжело становится, когда начинается досмотр, в ходе которого меня информируют о правилах посещения. Также я сдаю телефон и отдаю сумку с вещами на доскональную проверку, после чего уже показываю паспорт и разрешение на посещение.

У меня уже начинает кружиться голова, низ живота тянет, а на лбу выступают капли пота.

Перед комнатой для свидания я останавливаюсь и даю себе еще пару минут, чтобы немного прийти в себя.

– Вы готовы? – раздается строгий голос охранника, и, выдохнув, я киваю. – У вас час.

Мне открывают дверь, и я переступаю порог комнаты, практически сразу замечая поникшую фигуру Глеба.

Сердце сжимается, точно в него вонзили сотни игл, и мне требуются все усилия, чтобы не потереть то место, где буквально горит от того, какой он напряженный и совершенно не похожий на себя.

Я медленно приближаюсь к нему, но реакции никакой не следует. Разумеется, он уже знает о решении суда. Но в глубине души, уверена, каждый человек греет надежду на что-то светлое, даже когда темнота грозит поглотить тебя.

Я ставлю сумку с вещами на пол, а Глеб по-прежнему не шевелится.

Он сидит за столом. Его плечи размеренно вздымаются. Голова опущена, а руки, скованные наручниками, сложены на столе.

Из-за большого живота я сажусь на стул как можно осторожней и с трудом тянусь к его рукам своими, но он сжимает кулаки, и я немного колеблюсь, прежде чем накрываю их ладонями.

– Глеб, – горло сковывает болью, и я запинаюсь, не знаю, что сказать, потому что любой мой вопрос будет очевидно глупым. – Мы справимся, – мой голос искажает предательский скрип, и я закусываю нижнюю губу.

Глеб по-прежнему сидит с опущенной головой. Его волосы стали длиннее, и острая челка агрессивно висит на глазах. Он мрачная тень от когда-то вечно улыбающегося Глеба, и от этого мне хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас.

– Пришла попрощаться? – гремит его тяжелый голос, и внутри все переворачивается.

Я крепче сжимаю его большие кулаки, костяшки которых снова синие и покрыты ссадинами. Он злится. Не на меня. В общем. И я не сужу его за это. С каждым моим визитом он все больше и больше закрывается, будто нарочно хочет отдалиться от меня. Но я не допущу это.

– Никаких прощаний. – Я ласкаю его грубую кожу большими пальцами. – Я…

– Не нужно больше приходить, – перебивает он меня грубо и резко отстраняется, лишая меня возможности касаться его.

Пустота. Все, что остается в моих ладонях, я медленно кладу их на стол и, опираясь на них, поднимаюсь из-за стола.

– Что ты такое говоришь, Глеб? Как я могу не приходить к тебе?

Его желваки играют на напряженных скулах, и он по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

– Я говорю, чтобы ты исчезла из моей жизни, Лена. – Я замираю на полушаге, будто мне только что прилетела пощечина. – Это мое решение, и ты примешь его. Я больше не могу цепляться за ложные надежды. – Он сжимает кулаки, и я прослеживаю, как они дрожат. – Ты приходишь, ворошишь все внутри меня и уходишь, а я остаюсь здесь! Один! А теперь ты будешь приходить еще реже. А гнить мне еще за решеткой восемь лет! – едва ли не рычит он и глухо бьет кулаками по столу.

Мне больно. Больно видеть его таким. Но еще больнее, что я понимаю: Глеб нарочно отталкивает меня, потому что ему тяжело после каждой нашей встречи. Но как я могу оставить его? Под моим сердцем маленькая жизнь. Наша маленькая жизнь.

Я делаю медленный вдох и незаметно выдыхаю, но пока не приближаюсь к нему. Он сплошное напряжение. Кажется, если я его коснусь еще раз, он взорвется.

– Мы что-нибудь придумаем, мы обязательно вытащим тебя… мы не остановимся, Глеб…

Он мотает головой, и, кажется, я слышу скрежет его зубов.

– Нет, Лена. Хватит, – мрачный голос Глеба рикошетит от пустых стен. – Ничего не выйдет, ты же и сама это понимаешь. – Наконец он встречается со мной взглядом, его глаза черные будто потеряли смысл к свету. – Зачем ты продолжаешь бередить нам обоим душу? Оставь это.

Сердце делает кульбит в груди, причиняя мне боль, но не настолько сильную, как слова Глеба. Вот только я не собираюсь сдаваться. Глеб злится. Он эмоционально истощен. Ему страшно, и он не контролирует себя из-за отчаяния и беспомощной ярости. И если потребуется, я буду бороться за нас двоих. Троих.

– И что? – я шумно выдыхаю и провожу ладонями по волосам. – Что ты предлагаешь?! Думаешь, я действительно могу взять и уйти? Бросить тебя? Нет! Этого не будет, Глеб! Не будет, слышешь?! – я повышаю голос, но тут же жалею и смягчаюсь. – Я не собираюсь никуда уходить. Я буду рядом, может не физически… но… я что-нибудь придумаю. Я не перестану бороться! И ты тоже! Я ношу твоего сына, и ты должен бороться ради него! У тебя есть ради чего жить, Глеб! Ты…

Но меня останавливает громкий хлопок по столу и грохот наручников. Охранник порывается к Глебу, но я останавливаю его:

– Он не сделает мне ничего плохого. – Я выставляю ладонь. – Пожалуйста!

Мужчина переводит взгляд с Глеба, который принимается растирать лицо ладонями, на меня, но все-таки возвращается на свое место.

Я подхожу и запускаю пальцы в его густые волосы, на мгновение Глеб прикрывает глаза и с гортанным стоном отзывается на мою ласку, но потом перехватывает запястье и убирает от себя мою руку.

На меня снова не смотрит. Он пытается казаться грубым, но его пальцы… со мной они не умеют быть грубыми, поэтому Глеб просто отпускает меня и говорит глухо, смотря перед собой:

– Начни жизнь с чистого листа. Без меня. – Он переводит взгляд на мой живот и тяжело сглатывает. – Так будет лучше. Сама посуди, – горько усмехается он, – каким я буду отцом? Какой я могу подать ему пример, когда выйду из тюрьмы? Захочет ли он знать меня?

Я теряю терпение и повышаю тон, взмахивая руками:

– Ты не имеешь права сдаваться! Я не сдаюсь, твой ребенок не сдается! И ты не будешь сдаваться!

Глеб отворачивается и цедит сквозь зубы:

– Забудь меня.

У меня перехватывает дыхание.

– Забыть?! – шокировано повторяю я. – Господи, как я могу забыть тебя? – Разворачиваюсь и прижимаю ладонь ко лбу, прикрывая глаза и задыхаясь от слез. – Господи, какой же ты упрямый, – шепчу я, а потом разворачиваюсь и подхожу к нему, обнимая его уже колючее лицо ладонями: – Я не хочу забывать тебя, – мой голос дрожит, и я глажу покрытые щетиной скулы Глеба большими пальцами. – Я хочу помнить, Глеб. Каждый момент с тобой. Я хочу помнить нас.

Проглатывая слезы, я беру его руку и кладу себе на живот.

– Мы хотим. Ты не один. – В этот момент наш сын пинает своего отца в ладонь, и на лице Глеба появляется болезненная гримаса, после чего он резко выдергивает свою руку и отшатывается на два шага назад.

– Хватит, – скрипит он сдавленно. – Хватит, Лена. – Начинает мотать головой, а потом под сдавленное рычание запрокидывает голову и прижимает основание ладоней к глазам. – Хватит давать мне надежду. Хватит. Хватит. Хватит!

Он отрывает руки от лица и несколько раз бьет кулаком в стену, прижимаясь к той лбом и зажмуриваясь так, будто внутри него ломаются кости.

Боже… Я делаю шаг и протягиваю к нему руку, но в самый последний момент замираю и не касаюсь его напряженных и ходящих ходуном плеч.

Я накрываю рот ладонью и едва сдерживаю горечь слез, которая душит меня. Господи, как мне ему помочь? Как…

– Глеб, я понимаю, как тебе тяжело…

Он резко оборачивается и впивается в меня красными от слез глазами.

– Нет! Ты не понимаешь! Никто не понимает! Если бы ты меня понимала, то прекратила бы рвать мою душу на ошметки! – Он запускает пальцы в волосы, начиная пятиться назад: – Просто… Просто оставь, Лена! Уходи! Убирайся и больше не приходи! – Он стучит по внутренней двери. – Уведите меня!

Я стою открыв рот и не могу сделать вдох от слез, которые иглами впились в горло. Я полностью дезориентирована эмоциями, которые заводят мое сердце до предела.

Охранник открывает дверь и пропускает Глеба вперед, но прежде, чем скрыться из поля моего зрения, Глеб оборачивается и бросает то, что разламывает мое сердце на уродливые куски:

– Все кончено, Лен. А моему сыну… ему лучше не знать о таком отце, как я.

Дверь захлопывается, и вместе с этим внутри меня что-то обрывается. Я еще несколько минут стою на месте в присутствии молчаливого охранника, а потом вокруг меня будто лопается пузырь с кислородом, и я открываю рот, не в силах сделать глоток воздуха.

Медленно разворачиваюсь и на ватных ногах выхожу из комнаты для свиданий, слыша, как за спиной лязгает дверной замок. Перед глазами все становится мутным. Колени подкашиваются, и я едва успеваю схватиться за стену.

Голова кружится, и я хватаю ртом воздух, но лучше не становится. В груди давит огнем. Дышать невозможно. Что-то не так. Но я не могу понять что…

Вокруг меня скапливаются работники сизо, но я не слышу, что они говорят.

Ноги не держат, но что-то помогает мне остаться в вертикальном положении. Ненадолго. С чьей-то помощью я присаживаюсь на стул и в этот момент понимаю, что мои брюки влажные. Шея такая слабая, но опять же с чьей-то помощью моя голова не заваливается. Дрожащей рукой провожу по внутренней стороне бедра, а когда поднимаю дрожащие пальцы, они почему-то красные, будто испачканы кровью…

Я пытаюсь спросить, почему у меня кровь, но внезапный болезненный спазм пронзает живот, язык заплетается, а глаза закатываются, погружая меня в темноту.

Этой ночью я родила сына, но еще не знала, что больше не увижу его отца…

Глава 4

Я паркуюсь возле ресторана, в котором Глеб назначил встречу.

Боже…

Обреченно ударяюсь лбом об руль и сижу так несколько минут, подготавливая себя к прыжку через пропасть, которая теперь разверзлась между нами.

Сейчас мои эмоции напоминают щепки, которые ураган швыряет из стороны в сторону, превращая в безумный водоворот.

Эти чувства истощают мое хрупкое сердце, каждый раз задевая его самые болезненные струны.

Я так сосредоточена на своих ощущениях после встречи с призраком из прошлого, что совершенно не думаю о работе. Что в корне не похоже на меня.

Это должно вызвать хоть толику вины, но ни черта подобного. Вместо этого я думаю о том, что мне нужно сказать Глебу, чтобы не выглядеть полной дурой. Ведь он с тем мужчиной явно намерены обсудить именно рабочие вопросы, а не мои чувства, взбунтовавшиеся против меня самой же. Или, может быть, Глеб будет один и мне удастся хоть немного залезть в его голову и понять его?

Черт. Мне бы хотелось этого больше, чем глоток свежего воздуха сейчас.

Выпустив из груди скопившееся напряжение, я выбираюсь из машины, но останавливаюсь прямо перед входом в ресторан, собирая свое мужество.

Господи, я так нервничаю, что пиджак начинает липнуть к влажной спине, но увидеть его еще раз я хочу несмотря ни на что. Даже если эта встреча причинит мне боль. Снова.

Возможно, я не в себе.

Но отступать не намерена.

Я должна сделать это ради нас и нашего будущего, которого мы когда-то лишились.

Что, если у нас еще есть шанс?

Сделав глубокий вздох, я решительно распахиваю двери и захожу в просторное помещение в темных тонах и с приглушенным освещением. Действительно неформальная обстановка.

Я немного теряюсь от большого количества людей, среди которых совершенно не могу найти Глеба, но тут передо мной появляется администратор в строгом черном платье.

Одарив меня дружелюбной улыбкой, девушка что-то быстро говорит в гарнитуру, прикрепленную к уху, и только после приветствует меня.

– Добрый вечер. Вы заказывали столик?

– Да. – Натягиваю улыбку.

Девушка переключает внимание на планшет.

– На какое имя?

Мешкаю несколько секунд.

– Глеб.

Она кивает и что-то листает на экране планшета, а потом приглашает следовать за ней.

Мы останавливаемся возле ВИП-секций, и администратор жестом указывает мне на нужную кабинку, прежде чем удаляется и бросает мне напоследок:

– Хорошего вечера.

Хорошего вечера…

Хотелось бы, чтобы это было так.

Но… увы.

Оказывается, до этого момента я была относительно спокойна. Сейчас же в горле внезапно пересохло, и звук собственных каблуков слышится, отдается далеким эхом в ушах.

Желудок начинает непроизвольно сжиматься, а когда я захожу за перегородку, переплетенную зелеными растениями, предательский жар тут же подскакивает к горлу и мешает дышать. А в следующее мгновение я встречаюсь с обжигающим взглядом Глеба, и мое сердце спотыкается о волну эмоций, с которыми я еще не научилась справляться.

С трудом, но мне удается вспомнить, зачем я здесь. По крайней мере, пытаюсь убедить себя в том, что ради отстаивания интересов клиентов. Но врать себе нет сил.

Я здесь ради него. Ради нас.

Я здесь, потому что после нашей встречи утром больше не могу выбросить его из головы. Да и разве это возможно?

Сердце еще несколько раз бьет меня под ребра, а потом замирает.

Я останавливаюсь прямо возле столика, дезориентированная пристальным взглядом Глеба, и сжимаю ремешки сумки, как идиотка, не зная, что сказать.

– Так и будете стоять? – его голос в считанные секунды заставляет все мое тело зазвенеть от напряжения. А потом я прослеживаю его оценивающий взгляд, которым он скользит по мне, прежде чем снова возвращается к лицу.

Черт.

Жарко.

В его присутствии эта ВИП-кабинка кажется невероятно маленькой, но я стараюсь не показать вида, что меня это беспокоит, присаживаясь за стол.

Глеб откидывается в кресле, не прекращая сбивать меня с толку своим пристальным взглядом.

Как жаль, что я не могу себе позволить эту роскошь – разглядеть каждую любимую черту его красивого мужественного лица.

Я даже не могу сказать, что соскучилась, потому что это как минимум не полная версия моих чувств. Какая-то животная тоска на уровне боли вновь овладевает мной, и от невозможности коснуться Глеба, как раньше, сводит живот.

Я прочищаю горло, усилием воли прогоняя мысли, которыми сама себя загоняю все в тот же угол, но все равно невольно залипаю на квадратной челюсти с легкой однодневной щетиной.

Господи, почему все так сложно? Мне даже начать говорить сложно, потому что я по-прежнему не понимаю, какую игру он ведет.

– Почему вы так напряжены? – нарушает наконец Глеб эту тяжелую тишину первым.

Напряжена – это не совсем точное определение моего состояния.

Зато Глеб кажется неестественно спокойным. Это как безветрие перед бурей. Как тишина перед раскатом грома. Как вулкан, который никому не расскажет, когда он начнет извергаться.

Большие руки Глеба расслабленно лежат на подлокотниках, но карие глаза буквально выжигают мою душу.

– Непростой день, – отвечаю после короткой паузы и пододвигаю кресло ближе, устраиваясь поудобней. – Мы еще кого-нибудь ждем? Или можем начинать?

Решаю переключиться на безопасную тему, где смогу хотя бы выдохнуть.

Глеб слегка прищуривается и, подняв руку, проводит пальцами по губам.

В горле что-то дергается и тяжестью падает в низ живота. Мне требуются все усилия, чтобы не спасовать и не отвести взгляд.

Хватит. Я должна с достоинством выдержать все, что сейчас происходит. Он хочет играть? Что ж, я попробую, но не обещаю соблюдать правила.

– Мой юрист подъедет позже. – Я не скрываю своего удивления. – Думаю, мы найдем, о чем поговорить, Елена Викторовна.

Сердце трижды пинает под ребра.

– Для неформальной обстановки вы слишком формальны, Глеб Александрович.

– Интересно. Не припомню, чтобы я представлялся вам.

Мое дыхание становится тяжелым. Нет. Это не та игра. Черт! Не могу!

– Это шутка какая-то? – не выдерживаю я.

Глеб лишь выгибает бровь, терпеливо ожидая продолжения шоу.

– Не играй со мной, Глеб, – мой голос понижается до шепота. – Я не заслужила этого.

Он поджимает подбородок, задумчиво хмыкая и стуча пальцами по подлокотнику.

– Значит, я не ошибся, – произносит он больше себе, чем мне. – Ты что-то знаешь обо мне.

Мои пальцы сжимают воздух, который стремительно ускользает из моих легких.

– Как это понимать? – шепчу я, ошеломленная его поведением.

Глеб наклоняет голову набок, все еще выглядя слишком спокойным, тогда как я едва могу дышать.

– Я хочу предложить тебе сделку, – произносит он ровным тоном, будто не понимает, в чем дело. – Ты расскажешь мне всю правду обо мне, а я дам тебе защиту.

Я нервно сглатываю.

– О какой правде ты говоришь? – Быстро облизываю губы. – По всей видимости, это ты от меня что-то скрываешь.

– Мне нечего скрывать только потому, что я помню лишь тридцать процентов из своей жизни. – Мое сердце дергается, будто в него только что выстрелили. – И тебя нет в этих процентах, но я знаю, ты единственная, кто может рассказать мне о моей семье…

Он говорит что-то еще, но я не могу разобрать слов из-за гула в собственной голове. Я делаю два прерывистых вздоха, а потом встаю из-за стола и собираюсь уйти, но тут же возвращаюсь на место.

– Хочешь сказать, ты не помнишь меня? – слова такие тихие, что я не надеюсь быть услышанной, но он слышит.

– Нет, – сухой ответ выскабливает мою душу, точно скальпель.

Из-за скорости и силы моего сердцебиения мне требуется длинная секунда, после которой с губ срывается:

– Как… Как это возможно?

Глеб качает головой.

– Это так не работают, Лена, – тихо предупреждает он. – Сначала согласись на мои условия.

– Ты… шантажируешь меня? – ошеломленно выдыхаю я.

– Просто хочу, чтобы ты была заинтересована в честности со мной.

От обиды и злости у меня перехватывает дыхание, и я чувствую, как высоко вздымается грудь. Горечь сковывает горло, и мне требуется время, прежде чем я нахожу в себе силы заговорить.

– После всего, через что я прошла, ты смеешь заявляться ко мне и ставить какие-то условия? – шиплю я, не контролируя, как дрожь охватывает тело. – Я… Как ты… Господи…

Я резко выдыхаю и снова поднимаюсь из-за стола, нуждаясь в свежем глотке воздуха.

– Кто ты такой? – шепчу я сквозь боль в горле. – Почему ты такой чужой? Я так… я так долго тебя искала, – предательский скрип вырывается из горла, но я не останавливаюсь. – Я до последнего не теряла надежды, искала вопреки всему, пока мне не швырнули твою смерть в лицо, а теперь ты вернулся, и я должна поверить, что ты потерял память?!

– Зачем ты искала меня? – прилетает холодный вопрос, будто я секунду назад не выложила ему всю свою боль.

– Я… – Мотаю головой. – Нет. Я так не могу… извини… – Начинаю судорожно собираться, хватаю сумку и задвигаю кресло на место. – Передай своему юристу, что мы будем решать вопрос по объекту через суд.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но мне в спину прилетает словесный булыжник:

– Если ты сейчас уйдешь, ваши с сыном жизни окажутся под угрозой.

Я медленно оборачиваюсь.

– Что ты сказал?

– Откажись от этого дела, Лена. Иначе последствия для тебя могут быть печальными.

Я не контролирую себя, когда срываюсь с места, не контролирую, когда заношу руку и отвешиваю Глебу такую пощечину, что его голова дергается в сторону.

– Не смей угрожать моему ребенку, – мой голос дрожит, и я гневно тыкаю в Глеба пальцем. – Не смей.

С этими словами я разворачиваюсь и буквально вылетаю из ресторана. Слезы жгут глаза, я хватаю ртом воздух, но он лишь разжигает пламя внутри. Боль. Столько боли тяжелым клубами обволакивает мое сердце. Боже…

Дрожащими от эмоций руками открываю машину, бросаю сумку и сажусь. Я всхлипываю и запрокидываю голову, чтобы сдержать слезы, но в следующее мгновение вздрагиваю от звука открывшейся с пассажирской стороны двери.

Смахнув непослушную слезу, я встречаюсь с его темным взглядом, ощущая, как сердце переполняют эмоции и что-то острое врезается под самые ребра, подавляя возможность заговорить.

Я в каком-то оцепенении смотрю, как Глеб устраивается на пассажирском сиденье, поправляя лацканы пиджака, а потом хлопо́к дверцы приводит меня в чувство.

– Я искренне заинтригован, – говорит он спокойно, сверля меня пристальным взглядом. – Между нами что-то было?

– С чего ты это взял? – решаю пойти другим путем, хотя сейчас все, чего мне хочется, так это чтобы Глеб вышел из машины, и я смогла остыть от собственных эмоций и принять ситуацию с холодной головой.

– Сам пока не пойму. – Глеб прикусывает край нижней губы, контролируя взглядом каждый мой неровный вдох. – Почему-то твое фото странно на меня повлияло.

– Ты следил за мной?

– Нет. Как я могу следить за тем, кого не помню? – усмехается он без веселья. – Но я хочу понять, почему принял решение приехать в этот город и лично разобраться с одним адвокатом, который встал поперек горла у серьезных людей. Они не любят, когда их планы нарушают. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

– И что? – я теряю терпение. – Эти серьезные люди не могли тебе собрать досье и заполнить пробелы в твоей памяти?! Судя по всему, о моем ребенке они тоже тебе доложили? Это ты их навел на мою семью?

– Ты сама навела их на свою семью, Лена, – холодно осекает он меня. – Я лишь собрал нужную информацию в общую картину, прежде чем вернуться в город, который когда-то лишил меня свободы. Но что-то не сходится в моей голове. – Он проводит длинными пальцами по своему подбородку. – Я хочу кое-что понять, а может, даже проверить, и для этого мне нужно пообщаться лично с тем, кто меня знал.

Я тяжело дышу.

– И ты выбрал меня?!

Глеб неопределенно кивает.

– Так вышло.

Я стараюсь не принимать его слова близко к сердцу, но это просто невозможно. Глеб специально дразнит меня своими загадками. А я очень люблю их разгадывать. Даже если эти загадки обмотаны колючей проволокой.

– В какую игру ты играешь? – спрашиваю я, искренне не понимая его.

– Никаких игр. Я предельно серьезен.

– Почему я должна верить во все это? – Я вскидываю руки от беспомощности. – Почему?

Его глаза вспыхивают, а рот искажает ленивая ухмылка. Он не собирается отвечать. Я тоже, пока не пойму, что происходит. Напряжение между нами буквально трещит в воздухе. Но он по-прежнему остается холодным и собранным, в отличие от меня.

– Как ты вышел из тюрьмы? Как потерял память? – снова бросаю бомбу вслепую, надеясь, что она попадает в него, но Глеб с легкостью уворачивается.

– Скажи мне правду. И я дам тебе все, в чем ты нуждаешься.

Чертов камень с каменным сердцем.

– Я не скажу ни грамма правды, пока не поверю тебе, – цежу сквозь зубы.

– Тебе придется поверить мне, Лена.

– Как я могу тебе поверить? Как?! – эмоционально кричу я, взмахивая руками. – В моей голове сейчас такой бардак, что я вообще ничего не понимаю!

– Я не знаю, что в твоей голове, но собираюсь это выяснить. А пока дам тебе почву для размышлений. Я очень хорошо изучил твое досье, Лена. Ты хороший адвокат, но это не тот случай, где ты можешь попытаться выиграть. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. – Глеб чуть подается в мою сторону, и его тяжелый взгляд на мгновение опускается на мои губы, прежде чем он теряет к ним интерес и возвращает внимание моему лицу, понижая голос до тихого предупреждения: – Если бы я не вмешался, ты была бы уже мертва. – Мое сердце спотыкается о животное чувство страха, выросшее, как преграда на пути. – Переспи с этой мыслью. Я буду в городе до конца недели. Номер ты знаешь. Звони. Я готов обсудить с тобой условия нашей сделки в любое время.

Вот так просто он бросает в меня короткие бесчувственные фразы, выходит из машины и оставляет одну с информацией, которая, подобно ледяному лезвию, впилась под кожу.

Что. Это. Было.

Гнев. Боль и тоска сжирают меня в адском круговороте.

Я хочу довериться ему, хочу найти любой предлог, чтобы открыться, но какая-то острая обида сбивает меня с толку.

Он отказался от нас в тот день. Принял решение за всех нас, не имея на это никакого права. Потому что за теми бездушными стенами его ждали мы, его семья, и мы никогда бы его не оставили. Даже если он так не думал. Но Глеб решил все за всех нас и просто исчез.

После экстренных родов я походила на раненое животное, но, как только нас с Мишей выписали, сразу пустилась на поиски Глеба, пока еще по горячим следам. Я пыталась выяснить, куда его перевели после СИЗО, но все мои попытки каждый раз приводили меня в тупик.

Мне было больно физически и морально, на нервной почве у меня пропало молоко, я не могла нормально двигаться, нуждаясь в помощи, но, превозмогая боль и кровотечения, которые несколько раз открывались из-за разошедшихся швов, выходила из дома и снова принималась искать Глеба, как гребаная ищейка, потерявшая своего хозяина.

Я не могла есть, не могла спать, я не могла даже порадоваться своему долгожданному материнству, потому что сходила с ума из-за того, что Глеб оттолкнул меня, и срывалась на собственного ребенка, когда снова и снова мои попытки найти Глеба приводили к провалу. Я чувствовала вину из-за того, что забирала время у своего сына на безуспешные поиски, из-за того, что не смогла защитить его отца, а ведь он пострадал из-за меня.

Первые месяцы жизни собственного ребенка мне вспоминаются адом, и сейчас какая-то часть моей души ненавидит за это Глеба.

Мы могли бы попробовать пережить этот тяжелый период, могли бы попытаться побороться за нас, но он сдался, зато я не смогла, пока однажды благодаря связям Стаса мы не узнали о смерти Глеба.

Еще с минуту я сижу неподвижно, прислушиваясь к неровным ударам глупого сердца, ненавидя его за то, что оно дрожало от одного только из множества воспоминаний, которые я несколько лет держала на расстоянии от себя. Эти воспоминания можно сравнить с флакончиком яда, и сегодня я неосторожно открыла крышку, позволив ядовитым парам разлиться по венам.

Я чувствую себя такой обессиленной, как и тогда, когда мне сообщили, что Глеба больше нет. Я чувствую себя такой же истощенной, как и после тех бестолковых поисков.

И это странно – испытывать все эти беспомощные чувства, ведь Глеб вернулся живой, хотя при этом и совершенно чужой. Почему-то постепенно я позволяю своему сердцу поверить в версию с амнезией Глеба. Или я так утешаю себя? Ведь если причина его холодной отчужденности в другом, мне будет в разы больнее.

Усталый вздох вздымает мою грудь, и я поворачиваюсь назад, чтобы достать из сумки телефон.

Мне нужно с кем-то поговорить.

Сглотнув, откидываю челку назад и подрагивающими пальцами нахожу контакт Стаса.

Длинные гудки нервируют еще больше. Одной рукой держа телефон у уха, второй я сжимаю и разжимаю руль.

А когда наконец слышу на другом конце провода дыхание абонента, начинаю первая:

– Ты не поверишь, что со мной произошло… – Я глотаю свои эмоции. – Он жив…

– О чем ты говоришь?

– Господи, Стас! Глеб! Глеб живой! Ты представляешь? – В каком-то неверии я нервно усмехаюсь. – Мы ошиблись! Он жив! И он в городе. Боже, я даже не знаю, как тебе…

– Дыши, – командует он, и я делаю вдох и выдох. – А теперь расскажи мне, как человек, обладающий членораздельной речью.

Я тяжело сглатываю.

– Да, конечно, извини. Просто… – Втягиваю носом воздух. – Я же говорила тебе про дом пожилой пары, который хотят снести под строительство. Так вот, сегодня хозяйка позвонила мне вся в панике, мол пришли какие-то люди и попросили подписать документы. Я пулей рванула туда. Захожу, а там он. Я не узнала его сначала. Он стоял лицом к окну. Но когда услышала его голос… – Я качаю головой. – Ты представляешь, что со мной было?

– Догадываюсь, – ответ Стаса сухой, и я понимаю почему.

Но я решаю проигнорировать вредность друга.

– Господи, – я зажмуриваюсь, устало потирая лоб ладонью, – я повела себя, как долбаная трусиха и сбежала. Но я бы все равно не смогла и слова нормально сказать. Ты бы видел его… Стоит прямо передо мной после стольких лет, – шепчу я. – Весь одет с иголочки, деловой костюм, в прекрасной форме и, судя по всему, не последний человек во всей этой цепочке. А на меня смотрит как на чужую. Просто холодная глыба льда! И я не знаю, как вообще… – чертыхаюсь. – По срокам он еще должен сидеть. Но, похоже, не только вышел досрочно, но и имеет какую-то часть бизнеса в строительстве. Как? Откуда?

– Не понимаю, почему он не попытался связаться с тобой, – задумчиво бормочет Стас. – Хотел эффектного появления?

– Я не знаю. – Пожимаю плечами и медленно сглатываю. – Он утверждает, что потерял память.

– Хм, – тянет Стас.

– Сейчас я встречалась с ним снова. Господи, Стас, ты даже не представляешь, как он изменился. Он… это совершенно другой Глеб…

– Тюрьма меняет людей.

– Я думаю, Глеб связался с кем-то, – продолжаю я, снова игнорируя сухие комментарии друга. – Он сказал, что если я не откажусь от этого дела, то жизнь моя и моего сына будет под угрозой.

– Он угрожал тебе?

– Нет, – поспешно выдыхаю я. – Точнее не совсем. Он сказал, что без его вмешательства я была бы уже мертва.

– То есть он тебя не помнит, но какого-то черта его заботит твоя безопасность?

– Это странно, да? – я массирую левый висок. Голова разболелась.

– Во что ты, блядь, опять вляпалась?

– Я ни во что не вляпалась. Это моя жизнь, Багров! И я не виновата в том, что призрак из моего прошлого вернулся! Не тебе меня осуждать!

– Не заводись, – бурчит он в трубку. – А что насчет Миши? Он знает о нем?

– Ничего, – тихо выдыхаю. – Глеб только упоминал о ребенке в своем предупреждении и никакого намека на то, что он знает что-то больше, чем факт его существования.

Долгая пауза, после которой голос Стаса обретает грубые ноты:

– Мне не нравится все это, Лена. Я думаю, тебе придется убедить своих клиентов на условия, которые им предлагают. А я пока выясню, что смогу.

– Я предам себя, если поведусь на его угрозу, – шепчу, отчаянно мотая головой.

– Тебе придется это сделать, по крайней мере, пока я не выясню, кто стоит за всем этим дерьмом. Если мои опасения подтвердятся, мне будет плевать на твои моральные принципы, ты проиграешь это дело. Можешь уже настраивать себя в эту сторону, потому что ничего хорошего я там не найду.

– Стас…

– Лена, ты не чужой мне человек, но Миша – мой крестник, даже не думай, что я не вмешаюсь. Ты сама-то подумай. Глеб должен был отсидеть восемь лет! Прошло пять, а он уже на свободе, в пиджачке и в акульем бизнесе. Ты должна быть осторожна с ним. И никаких личных встреч.

– Стас…

– Ты должна вести себя, как и полагается сильной и умной женщине, – продолжает он строгим поучительным тоном. – Судя по твоим словам, он больше не тот парень, в которого бы влюбилась. И тебе нужно понять, что он действительно может нести с собой угрозу.

– Стас! Я не смогу сидеть на месте и ничего не делать. Я хочу знать, что известно Глебу. И почему он говорит об угрозе.

– И как ты себе это представляешь?

– Он хочет узнать о своей прошлой жизни, а я хочу узнать о его новой.

– Это плохая идея. Если он держится холодно, то ты должна быть холоднее. Это он оборвал с тобой связь, а не ты. Но если он действительно потерял память, то ты должна использовать это как преимущество. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да. Но что, если я дам ему только часть правды, которую он хочет? Осторожно и дозированно. И получу ответы, которые нужны мне.

Я слышу приглушенное ругательство на другом конце провода.

– Мне ведь не удастся тебя убедить оставить все это?

– Нет.

– Не связывайся с ним, Лена.

– Если он действительно потерял память, это многое меняет. Понимаешь?

– Ни хрена это не меняет. Ты цепляешься за надежду, которая в конце концов утянет тебя на дно болота. Если у него такая глубокая амнезия, восстановление памяти практически невозможно. Ты не заставишь его полюбить тебя заново. Оставь это, Лена.

Почему у мужчин все так просто?

Один говорил: «Забудь меня».

Другой: «Оставь это».

И все это о человеке, которого я искренне любила и, кажется, все еще люблю.

Но что, если Стас прав?

Я знаю, что он переживает за меня и своего крестника, но должна попытаться.

Или нет.

Не знаю, черт возьми.

Головой я понимаю, что мне нужно прислушаться к Стасу, чтобы потом не было больно, когда он в итоге окажется прав. Но сердце… этот долбаный маленький кусок мышцы все портит и отключает разум.

Я не знаю, сколько правды в словах Глеба об угрозе. И, наверное, не узнаю, но уже дома, лежа в кровати со своим маленьким сыном, я не была уверена, что хочу проверять их правдивость. Как и не была уверена в том, что теперь Глебу вообще стоит знать, что Миша его ребенок.

Глава 5

Следующий день проходит как в аду.

Когда приходит врач, Миша становится до невозможного капризным.

Он их не любит, а в болезненном состоянии просто не переносит на дух. Каждый раз, когда педиатр трогает его, чтобы осмотреть, Миша плачет и изворачивается в моих руках, будто над ним проводят обряд экзорцизма, а не пытаются осмотреть горло или прослушать фонендоскопом.

Намучившись с капризным ребенком, Татьяна Георгиевна выписывает лечение, рекомендации и уходит.

Спустя пятнадцать минут Мишаня успокаивается, но его температура – нет. Она скачет вверх-вниз как на американских горках, и капризы снова возвращаются.

Все это изводит моего малыша настолько, что он ничего не ест, хнычет и не слезает с моих рук весь остаток дня.

Я даже не помню, как мы уснули с ним на моей кровати.

Я будто в один миг провалилась в непроглядный туман, сквозь который все громче стало пробиваться что-то похожее на мелодию. И эта мелодия постепенно вырывает меня из темноты, пока я не разлепляю веки.

Проморгавшись, я с запозданием вскакиваю с кровати и бегу за телефоном, чтобы громкий звук не разбудил Мишу. Только не сейчас.

Хватаю гаджет, вибрирующий на диване, и торопливо свайпаю пальцем по экрану, принимая звонок.

– Да, – голос хриплый ото сна, и я тяжело сглатываю, зачесывая волосы назад.

– Завтра ты откажешься от этого дела к чертовой матери, – требовательно гремит на другом конце провода строгий голос Стаса. – Ты не полезешь в это дерьмо.

Я отнимаю телефон от уха и, прищурившись, смотрю на время. Половина двенадцатого ночи. Но доносящийся голос из динамика, заставляет меня вернуть телефон к уху.

– …он, видимо, потерял свой гребаный разум вместе с чертовой памятью, раз связался с бандитскими авторитетами.

Я замираю и забываю сделать следующий вдох, пытаясь осмыслить услышанное.

– Ч-что? – Я хмурюсь. – О чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что твой Глеб вышел досрочно не за хорошее поведение. Это, блядь, и так было понятно, но после того, как я навел о нем справки, все оказалось гораздо хуже. – Что-то тяжелое образуется в груди и начинает давить до болезненных ощущений. – Теперь он замешан в таком дерьме, что я лично придушу тебя, если ты впутаешься в это, а вместе с тем и впутаешь туда Мишу. – Я открываю рот, сжимая в кулак волосы на затылке, но ответить не успеваю. – Завтра же убедишь своих стариков в том, что предложенные им условия переселения хорошие.

Я прочищаю горло, приходя в возмущение от его тона. В последнее время нервная система Багрова стала слишком часто выходить из строя. Но это не дает ему права звонить мне среди ночи и обрушиваться на меня таким образом.

– Багров, я, конечно, все понимаю и уважаю тебя как друга, но ты не будешь раздавать мне команды в подобном тоне. Я сама решу, что мне сказать своим клиентам и…

Раздраженное приглушенное ругательство перебивает меня, прежде чем я слышу то, отчего моя кожа покрывается льдом:

– Ты хочешь, чтобы твой сын стал мишенью?!

Уродливое чувство оборачивается змеей вокруг сердца и сдавливает его.

– Нет! – выпаливаю я. – Конечно же нет! Господи, Багров, что ты вообще несешь?

– Я хочу донести до твоей горделивой задницы, что ты должна отступить. Что, мать твою, непонятного?

– Для начала ты можешь успокоиться и не орать на меня? – Я делаю успокаивающий вдох и медленный выдох, продолжая спокойней. – Ты позвонил мне среди ночи и с ноги начал раздавать команды, толком ничего не объяснив! У меня и так голова ни черта не соображает. Миша заболел, и я весь день пыталась сбить ему температуру.

– Блядь, – тихо хрипит Стас. – Как он?

– Сейчас спит. Но, зная своего сына, такие свистопляски будут продолжаться еще дня три. – Я опираюсь бедрами на подоконник и обнимаю себя одной рукой. – А теперь объясни в чем дело. Спокойно.

– Спокойно, блядь, – усмехается он удушливого. – Я тебе звонил черт знает сколько, ты не брала трубку. Что я должен был думать после возвращения этого пиздюка?

– Стас, прекрати, пожалуйста. Он далеко не пиздюк. И никогда им не был.

– Ты, как всегда, меня не слушаешь. Разве главное это? – бурчит он в трубку. – То, что тебе сказал твой Глеб, это не блеф, Лена. Тебя уберут. Прихлопнут, как гребаную надоедливую муху, если ты будешь мешать и раздражать тех, кто стоит за всем этим.

Тонкая струйка холодных мурашек расползается по спине паутиной, но я передергиваю плечами, не желая поддаваться страху.

– Может быть, ты и прав, Стас. Но, даже если откажусь от дела, я все равно хочу встретиться с Глебом и поговорить.

– Ты слышала хоть слово из того, что я сказал? Он связан с каким-то криминальным авторитетом. Там большие люди, Лена. Что ты хочешь, блядь, там узнать?

– Мне в любом случае нужно будет с ним встретиться. Я должна убедиться, что условия для моих клиентов будут лучшими.

– Ничего хорошего из твоих попыток вернуть его не выйдет. Можешь хоть раз прислушаться ко мне до того, как в твоей жизни случится очередной пиздец?

Закусив губу, я молчу, пока злюсь на себя, потому что знаю, что Стас наверняка прав, но это сердце… это долбаное сердце решает все за меня.

– Я обещаю быть осторожной.

И завершаю звонок, не желая слышать его проклятья в мою сторону.

Ему никогда не понять моих чувств. Никому, кроме меня. Даже Глебу, потому что, судя по всему, его слова о потере памяти серьезны.

В животе зарождается неприятная тяжесть. Я стараюсь думать, что это связано только с фактом болезни ребенка. Но понимаю, что звонок Стаса также усилил мое беспокойное состояние.

С тяжелым сердцем я плетусь обратно в спальню.

Поставив колено на матрас, наклоняюсь и осторожно прижимаюсь губами к лобику сопящего сына…

Прикрываю глаза и чмокаю его в носик, прежде чем облегчение вырывается тихим вздохом, и я заваливаюсь на спину. Тепленький.

Шумно выпускаю воздух из груди и вплетаю пальцы в волосы, устремляя взгляд в потолок.

Ты не полезешь в это дерьмо.

Боже, я не знаю, как поступить. Но тот факт, что Глеб какого-то черта волнуется за мою жизнь, не дает глупой надежде окончательно погаснуть.

Возможно, это связано с частью его жизни, которую он не помнит. Возможно, его беспокоит моя безопасность только в меркантильных целях, чтобы узнать часть забытого прошлого. Я не знаю. Но проблема в том, что я хочу узнать. Даже несмотря на то, что чрезмерная настороженность Стаса пугает меня.

А он не тот человек, который будет показывать свои эмоции без надобности.

К тому моменту, как засыпаю, мне удается убедить себя немного подождать. Все обдумать и позволить эмоциям устаканиться, а потом обдумать все еще раз на холодную голову.

Но ничего не устаканилось.

Третий день я схожу с ума, разрываясь между разумом и сердцем, которое будто нарочно насмехается надо мной, заставляя вновь и вновь вспоминать ту часть жизни, где Глеб хоть ненадолго, но успел показать мне, каково чувствовать вкус жизни. Каково было гореть вместе с ним и вопреки всему. Неправильно. Но так по-настоящему. Господи… Это не сердце, а гребаный мазохист, наслаждающийся тем, как память режет его тонким лезвием ножа.

Еще немного, и я сойду с ума от этих мыслей, что оплетают меня, как его теплые сильные руки. Единственное, что помогает мне отвлекаться от всего этого, – сынок, который сегодня первый день практически без температуры.

Мой дом снова наполнен звуком детского смеха, болтовней и музыкой, которую Мишка так любит слушать и под которую обожает танцевать.

Я больше не чувствую себя пустой, как когда он заболел. Но какая-то заноза еще сидит под ребрами и причиняет дискомфорт, не дает беззаботно наслаждаться обществом моего шалунишки.

На пятый день я устаю от собственной трусости и звоню Глебу…

Глава 6

Я вдеваю сережку в ухо, и в этот момент в меня что-то врезается. А точнее кто-то маленький и зевающий.

Я поворачиваю голову и опускаю взгляд на сына, который, обняв мою ногу, положил на нее подбородок, и смотрит на меня своими большими золотисто-карими глазами. И уже немного уставшими.

Застегнув замочек, я улыбаюсь и треплю макушку густых волос.

– Устал, мой ангел?

Мишка мотает головой, тряся своей богатой шевелюрой, и смотрит на меня снизу вверх, раскрыв рот с искренним восхищением. Ему нравятся мои крупные серьги. Или моя яркая помада. Но на самом деле так он смотрит на меня всегда. Даже если на моей голове будет намотано полотенце, а лицо помятое спросонья и без макияжа. Вот совершенно не важно, как я выгляжу, мой сын всегда твердит одно:

– Моя класавица.

Моя улыбка становится шире, и я ласково стучу его по носику пальцем. Он смеется и прячет лицо в подоле моей юбки. И на этом заряд моего маленького энерджайзера подходит к концу.

Поглаживая сына по макушке, я наблюдаю, как измученно он потирается лбом о мою ногу, а потом начинает тереть глаза кулачками. Ну конечно же мой малыш устал.

Я беру сына на руки и выхожу из комнаты.

– Пойдем-ка спать, медвежонок. – Я прижимаюсь носом к его виску и вдыхаю теплый молочно-медовый запах детской кожи.

Миша обнимает меня за шею и погружается в наступающий на него сон. Да и время уже девятый час вечера. Он еще недавно ванну принял, так я вообще удивлена, что сразу уложить не удалось. Поэтому, пока няня отлучилась в магазин, а я собиралась на встречу, у Миши была возможность израсходовать последнюю энергию.

Поглаживая сына по спинке, я убаюкиваю его на руках и тихонько напеваю мелодию колыбельной. А чтоб вы понимали, любимая колыбельная моего сына – «Выйду ночью в поле с конем». Не знаю, как так вышло. Когда у него резались зубки, и я мучилась бессонными ночами, умная колонка случайно включила эту песню, я уже собиралась поискать что-то более подходящее, но тут поняла, что Миша притих, и оставила.

С тех пор только ей и спасаюсь. А вообще его вкусовые предпочтения в музыке далеки от детских. И я не знаю, откуда у него такая тяга к фолку в четыре-то года.

Татьяна Михайловна замечает меня с сыном и, бросив все на кухне, осторожно спешит ко мне, чтобы забрать Мишку, но я показываю жестом, что сама, и няня, кивнув, уходит обратно на кухню.

Дождавшись, когда хватка на моей шее ослабнет, я захожу в детскую и аккуратно укладываю сына в кровать. Он тут же поворачивается на бок и поджимает колени к груди, сладко причмокивая пухлыми губками.

Я тихо вздыхаю и наклоняюсь, чтобы поцеловать теплую щечку и накрыть Мишутку одеялом. Немного приглушив ночник, беззвучно выхожу и прикрываю за собой дверь.

Я уже надеваю леопардовые лодочки на высокой шпильке, когда Татьяна Михайловна подходит ко мне и достает из шкафа зонт.

– Я, когда в магазин бегала, там дождик моросил, – шепчет она. – Возьмите с собой на всякий случай. И, Елен Викторовна, накинули бы вы что-нибудь сверху. – Женщина прижимает руку к груди. – Ну в одном пиджачке. К вечеру же холодает еще. Застудитесь.

Я улыбаюсь, покачивая головой, и быстро бросаю на себя оценивающий взгляд в зеркало. Поправляю хвост и беру зонтик.

– Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, я на машине. Звоните, если что.

Я выхожу из квартиры под тихое причитание нянечки и спускаюсь вниз, на ходу вынимая из сумочки ключи от машины, но в следующее мгновение замираю на месте, чувствуя, как сердце пытается забиться в угол.

Прямо напротив парадной припаркован черный внедорожник, а рядом стоит Глеб, подперев капот, словно редкие капли дождя ничуть не смущают его. Я, застигнутая врасплох, как бы тоже забываю про зонтик, медленно убирая его в сумку.

Что он здесь делает?

Сглотнув подступившее к горлу волнение, я заставляю себя двинуться с места и при этом не обращать внимание, как с каждым шагом мое сердце начинает колотиться сильнее, будто хочет вырваться на свободу и полететь на подстреленных крыльях к мрачной фигуре Глеба со сложенными на груди руками.

Падающий на него свет фонаря подчеркивает его до смешного широкие плечи, обтянутые темно-синим бадлоном, рукава которого закатаны по локоть. Мой взгляд падает на массивное запястье с толстым ремешком золотых часов. И я отказываюсь идти на поводу предательского трепета, зарождающегося внизу живота.

Я останавливаюсь под тяжестью его нечитаемого взгляда, которым он до неприличия долго обводит мою фигуру и задерживается на туфлях. Уголки его губ дергаются, но он стирает эту улыбку одним движением большого пальца.

– Скольких мужчин ты свела с ума этими туфлями? – произносит он задумчивым тоном, прежде чем взгляд его темных глаз поднимается выше и, задержавшись ненадолго на моих объемных бедрах, находит мое лицо.

У меня в горле что-то дергается, и я прочищаю его.

– Я же сказала, что доеду сама, – игнорирую его попытку пофлиртовать.

– Говорят, Петербург опасен в темное время суток.

Я усмехаюсь, чувствуя привкус горечи этой улыбки.

– Забавно это слышать от того, кто угрожал моей жизни и жизни моего сына. А теперь ты выследил меня и думаешь, я сяду в твою машину?

Глеб театрально прижимает ладонь к своей гранитной груди и ахает, изображая разочарование.

– Так и умирают рыцари в двадцать первом веке, – его тон выводит меня из себя, и я вздергиваю подбородок.

Оттолкнувшись от капота, он делает шаг ко мне, но только для того, чтобы открыть передо мной дверцу переднего пассажирского сиденья.

– Думаешь, если бы я хотел навредить тебе, то спросил бы твоего разрешения? – Он вскидывает бровь. – Я не угрожал тебе, Елена, а лишь предупредил, какие последствия тебя будут ждать, если ты не прислушаешься к моим словам. А теперь будь так любезна, – паясничает он, – сядь, пожалуйста, в машину.

Скрепя зубы я сажусь в его машину, и тяжесть моего решения мгновенно опускается на самое дно живота. Я делаю глубокий вдох, и такая же тяжесть наполняет легкие помимо запаха дорогого кожаного салона и тропического мужского аромата. Теперь этот мужчина пахнет иначе. Он пахнет опасностью. И тайнами, которые я хочу разгадать. Еще один вдох, и я с досадным стоном прикрываю глаза. Господи, это какой-то гребаный афродизиак.

А когда Глеб садится на водительское место, мое волнение только усиливается. До этого момента салон машины казался мне слишком просторным, но теперь становится тесно. Даже слишком. Во всех смыслах.

Я ерзаю на месте, чтобы отвлечься от теплого покалывания в определенных чувствительных зонах, чем зарабатываю на себе мажущий взгляд темно-карих глаз. Сейчас в тусклом освещении салона они чернее ночи. Но в следующее мгновение он теряет ко мне интерес и, тронувшись с места, сосредотачивается на дороге.

Я следую его примеру и пытаюсь отвлечься, наблюдая за работой дворников.

Из динамиков фоном звучит попсовая песня, но я не слышу слов из-за гулко стучащего сердца. И меня приводит в ярость только один этот факт. Я не знаю, как справиться с холодным присутствием Глеба, а он совершенно не тронут моим. Я не заставляю его нервничать, как он это делает со мной.

И конечно же я злюсь на себя, потому что в глубине души знаю: для меня это не просто встреча, чтобы урегулировать рабочий вопрос. Какая-то часть меня надеется растопить этот ледник. Надеется, что он вспомнит о нас…

Раздраженно втянув в себя воздух, я заставляю себя сменить направление мыслей. Сегодня я собираюсь ему сказать, что отказываюсь от своего дела, которое, уверена, выиграла бы в суде. Особенно после слов Стаса. Безопасность моего сына – это последнее, чем я буду пренебрегать.

Я отступлю, проиграю в этой битве, но только чтобы в конце концов выиграть всю войну.

– Я хочу, чтобы вы учли все пожелания моих клиентов при переселении, – мой голос резкий, практически разрезает напряженный воздух между нами.

– Ты приняла мудрое решение, – отвечает он после короткой паузы.

– В нем нет никакой мудрости, – огрызаюсь я. —Вы вынудили меня так поступить. Я оказалась заложницей игр больших денег. Чертовой пешкой. – Сжимаю челюсти и умоляю себя заткнуться.

Глеб останавливается в небольшой пробке, и я замечаю, как он ухмыляется и проводит по губам двумя пальцами, прежде чем поворачивает голову в мою сторону и произносит глубоким голосом:

– В тебе столько страсти, Елена.

Я борюсь с тем, чтобы не прикрыть глаза от его низкого мурлыканья. Я не из тех женщин, кто пользуется силой своей сексуальности и тем более кто падок на мужчин и все такое. Но передо мной не просто мужчина. Этот мужчина разбудил во мне женщину. И что-то мне подсказывает, что под всей этой глыбой льда все еще жив тот самый Глеб. Мой Глеб. А вот эти его страстные фразочки дают дорогу чему-то забытому снова пробиться сквозь засохшую потрескавшуюся почву моей надежды.

А еще я выяснила очень важную вещь: я по-прежнему его привлекаю. Это хорошо.

– Ты флиртуешь со мной уже второй раз за десять минут, Глеб, – включаю свою чопорность, чтобы скрыть охвативший меня трепет. – Мы едем на деловой ужин, а не на свидание.

– Я всего лишь озвучил очевидный факт. – Он пожимает плечом и трогается с места. – И, судя по твоей реакции, ты слышишь это нечасто.

Ах. Он задел старый синяк.

Прочистив горло, я ухожу от темы.

– Так что насчет условий моих клиентов? – Яперевожу взгляд на дорогу и вздергиваю подбородок, чтобы не казаться задетой.

– Обсудим за ужином, – его строгий голос снова касается моей кожи.

– Куда мы едем?

– Увидишь.

Я теряю тяжелый вздох и отворачиваюсь к окну. Это самый нелепый и странный разговор, который когда-либо у нас был. И нелепости этой ситуации еще больше придает тот факт, что, даже несмотря на его амнезию, я на короткое мгновение позволяю себе представить, что не было этой разлуки в пять лет. Не было никакой тюрьмы и потери памяти. Мы просто повздорили и сейчас не знаем, за что зацепиться и завести нормальный разговор. А потом реальность кусает меня за сердце и напоминает о трещинах, которые до сих пор хранят боль пережитого.

Спустя еще двадцать минут дождь усиливается, а мы заезжаем в один из лучших районов города, с шикарными променадами с видами на Финский залив и «Кукурузиной» на берегу – самое главное достоинство этой набережной.

И именно туда мы и поворачиваем и паркуемся в специально отведенной зоне. Схватив пиджак, Глеб первый выходит из машины и, пока я достаю зонтик из сумки, огибает капот и открывает мою дверь.

Он заглядывает в салон, держа над головой раскрытый пиджак, а когда замечает зонтик, предоставляет мне пространство для его открытия.

Мы добегаем до самого центра под проливным дождем и прежде, чем идти к лифтам, быстро приводим себя в порядок, потом Глеб сворачивают промокший пиджак и вешает его на свое сильное предплечье, а я стряхиваю капли с зонта и складываю его.

Глеб жестом приглашает меня пройти вперед, как это и полагается джентльмену, и я, едва ли не закатив глаза, прохожу мимо него и направляюсь к лифтам.

Я захожу первая в кабину и прохожу к задней стене, за мной заходят еще несколько человек, а потом я замечаю Глеба, который нажимает нужный этаж и протискиваетсяко мне, становясь рядом.

И если меня смущает его близость, то Глеба ничуть.

Это скоростной лифт, но мы останавливаемся практически на каждом этаже, впуская еще людей, пока кабина не становится переполненной.

В конце концов, Глебу приходится встать впереди меня и опереться свободной рукой в стену над моей головой. У меня перехватывает дыхание, когда его кто-то толкает. Я вижу, как он сжимает челюсть и отворачивает голову в сторону, явно пытаясь сдержаться.

Я тоже не выдерживаю и отворачиваюсь в сторону, стараясь не придавать этому никакого значения, пока не чувствую на своей щеке его теплое дыхание.

Господи, у меня сжимаются легкие при попытке сделать необходимый глоток воздуха. Становится так жарко, что я ощущаю, как по шее стекает капля. И я не уверена, что это от дождя.

Кулак возле моей головы сжимается, и я буквально задыхаюсь от напряжения, которое исходит от большого тела Глеба. Мое сердце бьется о ребра в какой-то панике, а потом Глеб проводит носом по моим волосам, и мои колени подкашиваются.

– Что ты делаешь? – шепчу с придыханием.

– Черт его знает…

Упершись ладонями в напряженную грудь Глеба, я требую его отступить. Я не могу…

Это выше моих сил.

Он так близко. Его губы, его тепло… запах.

Все это кружит мне голову и сбивает с толку.

– Глеб, пожалуйста, – я пытаюсь говорить строго, но мой голос переполнен уязвимостью. – Мне нужна дистанция.

Переборов эмоции, ломающие изнутри мои ребра, я набираюсь смелости и поворачиваю голову, сталкиваясь с Глебом практически нос к носу. У меня сводит в горле от интимности всего момента. И плевать, что мы в переполненном лифте.

Сейчас ни одного из нас не тревожит присутствие третьих лиц.

Плечи Глеба вздымаются от глубокого дыхания, и я замечаю, как на его челюсти угрожающе напрягаются желваки, будто он ведет борьбу с самим собой. Отступить или поддаться искушению, искрящемуся между нами. Но, в конце концов, он все же отстраняется.

Вот только ожидаемого облегчения я не испытываю. Точно так же, как и Глеб.

Впервые за эти дни я вижу его таким… злым.

Глаза напоминают штормовое небо над черным океаном, который вот-вот затянет меня на самое дно.

Каждая черта его мужественного лица точно выточена из гранита. Прикоснись и порежешься. Но я и не собираюсь прикасаться. Это не закончится ничем хорошим. Ни для одного из нас. Я не хочу тешить себя иллюзиями из-за маленькой искры между нашими телами. Если честно, я вообще не понимаю, что только что произошло.

Глеб встряхивает головой и наконец отводит от меня взгляд, затем сжимает переносицу, давая себе несколько секунд, и смотрит на дисплей, где мелькают этажи, а когда загорается семьдесят пятый, лифт останавливается и под звуковое оповещение двери открываются.

Не глядя на меня, Глеб бурчит себе под нос, что мы выходим, и кивком головы показывает следовать за ним.

Я быстро облизываю пересохшие губы, перевожу дыхание и иду на выход, проталкиваясь через уже поредевшую кучку народа.

И только когда я выхожу из лифта, понимаю, что у меня заложило уши от набранной высоты.

В том напряжении, в котором мы оба находились в лифте я, не почувствовала бы даже выстрела. Но Глеб продолжает двигаться в неизвестном мне направлении, поэтому я не отстаю от него.

На ходу избавляюсь от заложенности глотком воздуха, после чего нервно провожу ладонью по волосам, стараясь не вспоминать, как его теплое дыхание шевелило их, дразня меня своей близостью.

В том же молчании Глеб открывает передо мной двери ресторана и жестом пропускает вперед, на этот раз следуя позади меня. Теперь эта неловкость у нас на двоих. Я чувствую ее на своей коже. Но тут же уговариваю себя не думать об этом, сосредотачиваясь на цокоте каблуков, который сейчас отдается эхом в голове.

Мы не успеваем дойти до стойки хостеса, как она сама появляется передо мной, приветствуя доброжелательной улыбкой, но практически сразу же теряет ко мне интерес, переключаясь на того, кто стоит за моей спиной.

Глеб выходит вперед и с легкостью забирает на себя ведущую роль, окончательно забирая внимание девушки на себя. Ну еще бы. Ему это не составило бы никакого труда, даже будь он немым. И то, как загораются ее глаза, когда она любезничает с ним, вызывает в моей груди какое-то уродливое чувство. Я знаю, что это такое. Однажды я уже испытывала это чувство по отношению к этому же мужчине.

Нас усаживают за столик у окна, и Глеб практически сразу отходит на пару шагов, чтобы ответить на звонок, но я совершенно не против побыть несколько минут одна.

Мне нужно успокоиться и выбросить из головы то, что произошло в лифте. По крайней мере, сейчас.

Не зная, куда себя деть, поправляю челку и, сделав глубокий вдох, перевожу взгляд на окно, за которым открывается панорамный вид на весь город. Это… очень впечатляет. Здесь я еще не была. Красиво. Особенно вечером. Тысячи огней как на ладони.

– Добрый вечер. Меня зовут Оля, и сегодня я буду вашим официантом, – миловидный голос вынуждает меня оторваться от шикарного вида и перевести взгляд на подоспевшего к нам официанта. – Уже что-нибудь выбрали?

Я качаю головой.

– Я не голодна.

И это действительно так, мой аппетит испарился несколько минут назад.

– Может, что-нибудь хотите выпить? У нас отличная карта авторских коктейлей.

Я морщу нос.

– Нет, спасибо. Разве что… можно, пожалуйста, бокал «Киндзмараули». И маленькую бутылку минералки.

Официантка одобрительно кивает, записывая заказ, и в этот момент Глеб возвращается за стол, забирая себе внимание очередной представительницы женского пола.

– Добрый вечер. – Она улыбается ему иначе, чем мне, но Глеб не обращает внимания на ее попытку расположить его к себе. – Что-нибудь выбрали, или мне подойти позже?

Он что-то быстро печатает своими длинными мужественными пальцами в телефоне и одновременно жестом показывает Ольге подождать.

Официантка натягивает смущенную улыбку и делает незаметный вдох, убирая планшет себе за спину.

Прочистив горло, он откладывает телефон в сторону и поднимает ничего не выражающий взгляд на девушку:

– Стейк средней прожарки и воды, пожалуйста.

– Что на гарнир?

– На ваше усмотрение, – отмахивается он, при этом выглядя весьма любезным и одновременно закрытым для меня.

Что-то изменилось. Теперь между нами появилось совершенно другое напряжение, которое разрастается очередной пропастью. Будто он обжегся и вынес для себя урок, что от меня ему нужно держаться на расстоянии. Вот только у меня все наоборот. Я хочу понять, насколько далеко он может зайти при следующей нашей близости.

Встряхнув головой, я отчитываю себя за эти мысли.

И все же…

Будет ли у меня шанс узнать его по-настоящему? Разгадаю ли я когда-нибудь его секреты?

Официантка уходит и оставляет нас наедине.

Глеб наконец смотрит на меня, впервые после ситуации в лифте.

И я хочу сказать, в отличие от меня, ему удалось поработать над своими эмоциями, потому что теперь его лицо и взгляд совершенно нечитаемы для меня. Будто и не было той искрящейся катастрофы между нами.

Прочистив горло, я складываю на столе руки и призываю себя собраться.

– Полагаю, теперь мы можем обсудить рабочие вопросы?

Я откидываюсь на стуле, пытаясь казаться такой же незаинтересованной в его обществе. Но кого я обманываю? Адреналин во мне бьет ключом. И еще что-то горячее. Что-то похоже на… похоть, которая по-прежнему не угасает внутри.

– Тогда перейдем сразу к делу. – Глеб небрежно вскидывает ладони. – Мы выплатим денежную компенсацию в размере рыночной стоимости сносимого объекта. Либо твои клиенты могут выбрать компенсацию в виде жилья, отчего они, собственно, сразу же отказались.

Его профессиональный тон задевает меня, и, если честно, сейчас я этому рада.

– Мои клиенты – пожилые люди, – холодно чеканю я. – Люди старой закалки, которые всю жизнь прожили в своем доме и не выехали бы из него даже под гнетом пуль, одна только мысль о жизни в квартире для них – целая катастрофа.

Глеб опускает большую ладонь на стол и начинает медленно стучать пальцами по стеклу.

– К чему ты ведешь?

– Я веду к тому, что мои клиенты хотят прожить остаток жизни в своем доме. Не в квартире. Это не обязательно черта города. Уверена, они согласятся и на загородное проживание. Главное, чтобы это был свой дом.

Пальцы Глеба зависают над столешницей.

– Ты не в том положении, чтобы ставить условия, Лена.

– Я не ставлю условия, а иду на уступки. И я буду благодарна, если вы учтете пожелания моих клиентов и выполните их. Это в ваших же интересах. Я в свою очередь обещаю уговорить их согласиться на ваше предложение.

Склонив голову набок, он наблюдает за мной.

– Я вот понять не могу, это смелость или глупость?

Я хмыкаю, качая головой.

– Ты хочешь сделать мне комплимент? Или запугать меня?

– Я хочу понять, что заставляет тебя быть такой отчаянной.

«Ты!» – хочется крикнуть мне, но, медленно сжав сложенные на столе руки, я усмиряю порыв.

Глеб выдерживает паузу вместе со мной, а потом кивает и произносит:

– Хорошо. Значит, будет им свой дом. У тебя неделя, чтобы подготовить их к выселению и отойти в сторону.

Сцепив зубы, я игнорирую укус раздражения от его командного тона. Хотя он и не звучал требовательно, но сами слова предполагали мое беспрекословное подчинение. А я не из тех женщин, кто любит пресмыкаться. И все же… в данном случае мне приходится проглотить горечь от уязвленной гордости.

Появившаяся официантка нарушает искрящееся между нами напряжение, расставляя напитки, стаканы и бокал. А затем она улыбается и берет еще что-то с подноса, ставя на середину стола.

– Комплимент от заведения.

Девушка ставит на стол корзинку, прикрытую белой льняной салфеткой. А когда откидывает ее в сторону, перед нами оказывается свежевыпеченный хлеб и булочки, сдобренные оливковым маслом, кунжутом и приправами.

До этого момента я действительно не хотела есть, но сейчас… черт.

Аромат хрустящей корочки и прованских трав достигают моих рецепторов и во рту моментально скапливается голодная слюна.

К черту плохое настроение. Мне нужна парочка хороших углеводов.

Я беру кусочек цельнозернового багета и намазываю его маслом с маленькой керамической плошки, а потом откусываю кусок, нарушая тишину соблазнительным хрустом.

Боже, это так вкусно!

Я жую, с блаженством прикрывая глаза от райского вкуса, распадающегося на языке. Не знаю, каким чудом я сдерживаю рвущийся наружу стон, потому что это восхитительно. Настолько, что я на мгновение забываю обо всем, что минуту назад кололо мое сердце иглой.

Но когда я доедаю последний кусочек, облизывая морскую соль и травы с пальцев вместе с крошками, мне приходится посмотреть на Глеба, который следит за мной пристальным взглядом, а на его губах появляется подобие улыбки.

Я сглатываю остатки вкуса и запиваю водой, не жалея о том, что забыла о своих манерах.

Дернув головой, облокачиваюсь на стол и бросаю на него вызывающий взгляд.

– Что? Никогда не видел девушек с аппетитом?

Глеб задумчиво облизывает нижнюю губу, прежде чем отвечает мне низким голосом:

– Никогда не видел девушек, наслаждающихся едой, словно они занимаются сексом.

Эти его грязные разговорчики.

– Это лучше, чем секс, – парирую ему. – Я люблю готовить, но еще больше люблю поесть и никогда не скрывала этого. Готовь, ешь, люби. Софи Лорен не посоветует плохого.

Глеб поглаживает пальцами свой квадратный подбородок.

– Это интересно. Но если честно, я тоже считаю, что женщины, изнуряющие себя диетами, ужасно утомительны. Судя по твоим формам, ты не занимаешься подобной ерундой?

Я не понимаю, он пытается меня смутить или сделать комплимент?

Вообще-то после родов и стрессов я похудела настолько, что лишилась своего женственного животика. Но мои бедра – они переживут даже голодную войну.

– Не совсем. Был период, когда я усердно худела, изматывая себя голодающими диетами. Но в конце концов я приняла себя. Ладно, частично приняла. – Я немного усмехаюсь, поймав себя на небольшом лукавстве. – В общем, я плюнула на все диеты и просто начала хорошо питаться и заниматься спортом, чтобы подтянуть фигуру.

Он изучает меня с такой интенсивностью во взгляде, что я начинаю чувствовать себя неловко.

– Для чего ты изматывала себя? Это какой-то стереотип у женщин?

– Нет. – Я беру тонкую ножку бокала между пальцев и задумчиво покручиваю его. – Просто моего мужа не устраивала моя фигура. Бывшего мужа, – поправляю сама себя.

– А твой бывший муж – это мой брат.

Я поднимаю взгляд на Глеба и на мгновение замолкаю, не заметив, как легко он подвел меня к интересующей его теме.

– Да. Твой брат.

Взгляд Глеба становится еще интенсивнее, будто он обдумывает следующий вопрос или вообще сомневается, стоит ли его произносить. Но он произносит:

– А ребенок? – Я вижу, как кадык на его горле дергается. – Ребенок от моего брата?

Мое сердце екает, и боль пронзает меня с такой силой, что я хочу потереть место в груди, где вспыхнул дискомфорт. Вместо этого я поднимаю бокал вина и делаю глоток, прежде чем ответить кратко:

– Да.

Глеб выглядит серьезным.

– Что по поводу меня? Ты была влюблена? Или, может, я? – Я открываю рот, чтобы ответить, но Глеб перебивает меня. – Не ври мне только, Лена. Не после того, что произошло в лифте.

Я не готова обнажаться перед ним сейчас, поэтому кусаю его в ответ.

– Между нами была легкая интрижка.

От сказанных слов я чувствую отравляющую горечь во рту.

– Легкая интрижка. – Он кивает, поджимая нижнюю губу.

– Ты слишком легко отказался от меня, чтобы это было чем-то большим.

Глеб хмурится, задумываясь над моими словами, но я не вижу в его глазах и толики боли, которую пережила я.

– Мне жаль, если я обидел тебя, но я не помню этого.

Я издаю сухой невеселый смешок.

Такие холодные слова.

И в этот момент я не жалею, что не открылась ему полностью. По крайней мере, сейчас все это бессмысленно и только причинит мне новую боль. При нынешних вводных Глеб не поймет ни меня, ни моих чувств, даже если я озвучу ему все, что так жестоко кипит во мне, тогда как он остается совершенно бесчувственным.

– Ты знаешь, я даже немного завидую тебе. – Медленно облизываю губы и снова смотрю на него. – Я бы тоже хотела забыть.

С минуту мы играем в гляделки, а потом Глеб поднимает стакан воды и протягивает мне.

– За память, которая лжет.

– За воспоминания, которые причиняют боль.

Глеб дергает уголком губ, но веселье не отражается в его глубоких глазах, когда наши бокалы сталкиваются друг с другом.

Дзынь.

Когда мы оба делаем по глотку и возвращаем бокалы на стол, между нами появляется какая-то странная недосказанность, но мы оба ее игнорируем.

В этот момент появляется официантка с нашим заказом, но, видимо, чересчур увлекшись Глебом, она что-то пропустила мимо ушей и почему-то принесла мне нарезку домашнего сыра. Однако я решаю не ставить девушку в неудобное положение и пытаюсь сгладить всю нелепость ситуации, отвлекаясь на шпажки с сыром, виноградом и грецким орехом с предложенным в плошке джемом из крыжовника.

Сочетание вкусное.

Соленый сыр, сладость винограда и терпкий вкус грецкого ореха с ягодным джемом. То, что нужно после горького послевкусия нашей холодной беседы с Глебом.

Немного расслабившись, я позволяю себе насладиться молчаливой трапезой. Глеб тоже одобряет мое решение и принимается разрезать свой стейк, отправляя в рот сочные куски мяса.

А я даже не замечаю, как залипаю на его уверенных и точных движениях. Эти длинные мужественные пальцы, умело направляющие нож. Вены, выступающие на кулаках при движении. И массивные челюсти, хладнокровно пережевывающие мясо, сок которого остается на его красивых губах.

В этот момент я понимаю, что Глеб поймал меня с поличным, но это не заставляет меня отвести взгляд, когда он облизывает свои губы и дергает острым кадыком.

Я сглатываю следом, немного сжимая бедра из-за дискомфорта. Я бы назвала это возбуждением. Но сейчас оно причиняет мне только боль.

Сделав глубокий вдох, я скрещиваю под стулом ноги и поднимаю глаза выше, сталкиваясь с тяжелым взглядом Глеба.

– Я могу поделиться, – как ни в чем не бывало предлагает он, при этом глядя на меня, как на что-то интересное.

Мотнув головой, я прокашливаюсь и бросаю сухо:

– Нет, спасибо.

Переключив внимание на зал, я ловлю взгляд официантки и показываю на свой опустевший бокал. Девушка кивает и направляется к барной стойке, чтобы повторить.

В конце концов, я не за рулем. Да если честно, я и не помню, когда позволяла себе расслабиться. Почему бы и да?

Спустя несколько минут ожиданий передо мной появляется новый бокал, наполненный вином богатого рубинового цвета.

Я делаю глоток и, не выпуская тонкую ножку из пальцев, откидываюсь на спинку стула.

– Думаю, я тоже имею право поинтересоваться твоей… – пожимаю плечом, – новой жизнью.

Глеб промакивает рот салфеткой и озадаченно поджимает губы.

– Я, может, и потерял память, Лена, – он делает глоток воды и теперь, полностью удовлетворенный, подражает моей позе, указывая стаканом воды на меня, – но тот факт, что ты со мной была не до конца искренней, способен различить. – Глеб расчетливо прищуривается. – Не ожидай от меня излишних откровений. Я не лезу в чужую душу, если мне там не рады. И, если я не стал настаивать, это не значит, что я принял то, что ты бросила мне как подачку. Ты первая провела между нами границу. Так что теперь не переступай ее сама.

Разозлившись на его тон, я тяжело выдыхаю и делаю большой глоток вина.

– Слово свое я сдержу, – продолжает он бесстрастно. – Вас с сыном никто не тронет.

Я борюсь с закипающим раздражением, прежде чем проигрываю ему.

– Границу переступил ты, когда вернулся. – Я поднимаюсь из-за стола, затем лезу в сумочку и достаю наличные, бросая их на стол. – Надеюсь, это наша последняя встреча. Хорошего вечера. Думаю, найти другую компанию тебе не составит труда.

С этими словами я разворачиваюсь и бросаюсь на выход. К черту все это.

Не он это.

Чужой.

Не родной.

Забудь, Лена! Стас прав. Ничего хорошего не выйдет.

И нет, я не жалею о том, что не была честна до конца.

Просто потому, что этот человек совершенно не тот, кого я оплакивала столько лет.

Задыхаясь, я вырываюсь под крупные капли дождя, запоздало вспомнив о зонтике. Да и плевать.

Запрокидываю голову и подставляю лицо ливню в надежде, что холод капель охладит мою кровь. И скроет слезы, которые у меня нет сил сдерживать.

Дура.

Зачем вообще позвонила ему?

Судорожный вздох поднимает мою грудь, и я прикрываю глаза, почувствовав позади себя тепло пиджака, который приятной тяжестью падает на мои плечи. С такой же тяжестью опускается в мои легкие тропический аромат мужского одеколона.

– Я довезу тебя до дома.

Уходи.

Убирайся!

Из моей головы, из жизни! Из сердца!

Но я ничего не говорю, вместо этого молча срываюсь с места, желая забыть об этом дне, как о страшном сне. Желая забыть о его возвращении и холоде.

Вот только не всегда наши желания нам подвластны.

– И все же. – Я резко останавливаюсь и оборачиваюсь, но никак не ожидаю, что врежусь в грудь преследующего меня Глеба.

Оступившись, я теряю равновесие, однако Глеб ловит меня, осторожно обхватывая мои плечи и чуть отстраняя от себя.

– И все же? – Он вскидывает бровь, глядя на меня с хмурым выражением лица, по которому точно по граниту стекают острые капли.

Я вскидываю голову с вызовом, надеясь казаться сильнее, но как же мне надоела эта чертова сила. Хочу к нему. Чтобы он был моей силой. Чтобы, когда я падала, он ловил меня, как сейчас. Как я мечтала все эти годы.

– Все это… так… странно. – Я тоже хмурюсь и, наплевав на все, касаюсь ладонью его грубой от щетины и мокрой от дождя щеки. – Ты здесь. Вроде бы все тот же, но в тоже время такой чужой.

Пальцы Глеба грубее впиваются в мои плечи, и он припечатывает жестким голосом:

– Так помоги мне вспомнить. – Он слегка встряхивает меня. – Я вернулся сюда в надежде, что ты мне поможешь, Лена. Но я, блядь, не знаю, как вести себя с тобой. Потому что тебя ни черта нет в моей голове. И я не помню, каким был с тобой. – Глеб стискивает челюсти, не выпуская мои плечи из сильных рук. – Но мне важно вспомнить все. Важно, черт возьми!

Я открываю и закрываю рот, ошеломленная его напором.

Дождь льет стеной, и, кажется, мы оба задыхаемся, стоя под холодным потоком. Но не от воды, а от слов, которые он вонзил в меня отравленными копьями.

Последнее, чему я отдаю отчет, так это тому, как комкаю на его груди промокший бадлон и, дернув к себе, целую.

Я целую неподвижные мужественные губы Глеба в надежде, что они ответят мне взаимностью, но они остаются холодными и напряженными, как и их бесчувственный хозяин.

Идиотка. Неужели я рассчитывала, что смогу все исправить поцелуем?

Господи, да что со мной?

Глаза вновь обжигает волна подступающих слез, и, зажмурившись, я отстраняюсь от Глеба, сжимая дрожащими пальцами его бадлон крепче.

А потом просто беру и бью по его твердой груди кулаками, выдыхая сквозь стиснутые зубы:

– Однажды ты сказал мне… – Я втягиваю в легкие обжигающий воздух и заставляю себя посмотреть на Глеба. Даже если заплачу, он все равно не увидит моих слез. – Ты сказал мне, – я повторяю громче из-за шума дождя, – что больше не можешь цепляться за ложные надежды. Не можешь выносить, когда тебе ворошат душу. – Глеб заметно стискивает челюсти, но в остальном остается неподвижным. Я сглатываю ком в горле и продолжаю: – Тогда же ты сказал, чтобы я исчезла из твоей жизни. Что ничего не выйдет. Чтобы я начала жизнь с чистого листа. – Я снова сжимаю его проклятый бадлон и дергаю от бессилия. – Без тебя, – цежу я сдавленно. – Ты говорил, что так будет лучше. Что ты принял это решение, и оно не подлежит обсуждению. Решил и точка! Сдался и сказал забыть! Но проблема в том, что я не забыла. – Я мотаю головой, чувствуя, как дрожат мои губы. – Я не смогла, – тише. – А ты смог.

Я отпускаю его бадлон и только сейчас понимаю, как сильно онемели мои пальцы.

– Не знаю как… но ты смог забыть меня.

Покачав головой, я медленно отступаю назад, но вздрагиваю, когда он хватает меня за руку и дергает на себя.

– Я тоже не знаю как, Лена. – Мозолистая ладонь перемещается на мое горло и мягко сдавливает его. Я распахиваю рот и задыхаюсь от грубой близости, когда Глеб прижимается носом к моей щеке и рычит: – Но. Эти. Блядь. Губы.

Он сминает их большим пальцем, прежде чем наклоняется и прикусывает нижнюю.

– Эти губы сводят меня с ума, – хрипит он и забирает мой слабый стон требовательным поцелуем. – Черт… сладкие…

Все, что я могу, это пытаться не задохнуться, когда его язык встречается с моим и бьет разрядом тока. М-м-м… Я проглатываю еще один свой стон, позволяя Глебу поглощать себя, несмотря на бурлящую внутри обиду. Сейчас все это становится неважным.

Важно лишь то, как самозабвенно он целует меня. Настолько, что мне хочется разрыдаться от нарастающего внутри облегчения.

Я даже не замечаю, как впечатываюсь спиной во что-то твердое и холодное.

Его пальцы собственнически впиваются в мою плоть, и я горю, наплевав на то, что мы все еще стоим под проливным дождем.

Я пытаюсь угнаться за ним, целуя его губы так, словно от этого зависит моя жизнь. Не уступаю. Вымещаю всю свою тоску по нему. Он не поймет. А я плевать хотела сейчас на это. Вот просто шлю все к черту и пропадаю в поцелуе, граничащем с безумием.

Сильные ладони Глеба сминают мое лицо, и он отрывается от моих губ, прижимаясь ко мне лбом. Мы оба тяжело дышим. Нас даже трясет одинаково.

– Кто ты такая? – хрипит он и запрокидывает мне голову так, чтобы я смотрела в его мрачное лицо. – Почему мне так крышу от тебя сносит?

Я хочу, чтобы ты сам об этом вспомнил!

Но вместо того, чтобы озвучить свои мысли вслух, я накрываю гранитные скулы Глеба ладонями в ответ и тянусь к мужественным губам, желая получить тепло его языка. Еще раз. Я хочу этого. И мне все равно, что мы на улице. Все равно на редких прохожих, спешащих укрыться от дождя. Тот факт, что мы не обращаем внимания на непогоду, лишь обостряет все, что сейчас происходит между нами.

– Тебе придется разобраться в этом самому, – шепчу я, и Глеб вновь набрасывается на мой рот, рыча и сминая мои губы своими.

– Лгунья, – стонет он и кусает мою нижнюю губу, будто наказывает. – Но красивая, черт возьми.

Я не успеваю ответить, потому что Глеб со всей мужской грубостью забирает воздух из моих горящих легких.

Такой злой и несдержанный. Но такой настоящий.

Он рядом и хочет меня, пускай пока еще и не понимает почему.

Все происходит слишком быстро.

Сквозь шум в ушах я слышу разблокировку машины. Щелчок дверью. А потом меня осторожно толкают на заднее сиденье внедорожника.

Я вся мокрая. Узкая юбка липнет к ногам и затрудняет движения, но Глеб решает эту проблему, когда забирается следом и рывком усаживает меня к себе на колени, с треском задирая мою юбку на бедра.

Черт.

У меня перехватывает дыхание.

На мгновение мы замираем.

Смотрим друг на друга.

Не мигая.

Все вокруг исчезает. Перестает существовать. Кроме нас. Наших прерывистых вдохов. Приглушенного шума капель дождя, бьющего по крыше машины и запотевшим стеклам. Его горячих ладоней на моих бедрах. Его жадных пальцев, которые царапают обнаженную кожу над ажурным краем чулок.

Я не сопротивляюсь, ни когда Глеб приподнимает меня. Ни когда расстегивает свои брюки. Ни когда он отодвигает мои трусики в сторону и головка его члена пружинисто касается моих влажных складок.

Боже…

Глава 7

Я впиваюсь пальцами в затылок Глеба и прижимаюсь своим лбом к его. Так жарко. Так невыносимо жарко. Он смотрит на меня сверкающими дикими глазами, сжимая мои пышные бедра и опуская меня на свою толстую твердую длину.

Глеб в нетерпении толкается бедрами, и я соглашаюсь с ним, проглатывая его сдавленное шипение вместо воздуха. Царапая его затылок, чтобы хоть как-то справиться с поглощающей вспышкой болезненного удовольствия.

Потому что… потому что я уже забыла, насколько эта боль бывает приятной. И необходимой. Глеб исчез, а вместе с ним и та часть меня, которую он научил любить все, на что способно мое тело. Он исчез и забрал с собой ту часть меня, о которой я никогда не узнала бы без него.

А сейчас я чувствую, как внутри пробуждается неконтролируемый огонь, разжигая во мне все, что я запрещала себе испытывать, когда потеряла этого мужчину.

Все эти годы я никого не подпускала к себе, превратившись в какое-то фригидное существо. Я уже и не надеялась, что когда-то вновь все это испытаю, отчаянно погрязнув в домашней рутине, материнстве и работе.

Но в эту секунду я чувствую, как мое тело сбрасывает с себя многолетний панцирь бесчувственности, как оно оживает, распускается и тянется к Глебу как к единственному источнику тепла, в котором я как никогда нуждаюсь.

До дрожи в пальцах. До болезненных мурашек на коже. До удушливых стонов. Господи… это что-то нереальное. Мне не может быть так хорошо, но мне хорошо. Внутри, подобно маленьким непослушным искоркам, горят такие эмоции, что я совершенно не знаю, как с ними справиться. Я задыхаюсь ими и жаром мужчины, который намерен покорить меня.

Тяжело дыша, я принимаю каждый сантиметр восхитительного члена, чувствуя, как во мне нарастает какая-то первобытная потребность подчиниться этому мужчине и только ему.

Я тянусь за губами Глеба, но он хватает меня за загривок, с жадностью сминая мои волосы в кулаке, и оттягивает голову назад, чтобы смотреть мне в лицо, пока я привыкаю к его размеру.

– Ах… черт. – Я зажмуриваюсь и закусываю губу, наполненная им до предела.

– Это, блядь, действительно, ах… черт, – сдавленно рычит он и, шлепнув меня по заднице свободной ладонью, жадно сминает ее, поднимает и насаживает обратно.

Ах…

– Глеб! – срывается с моих губ громким стоном, но это лишь подначивает его, и он повторяет это грубое движение, всплескивая в моем животе целый фейерверк ощущений, и снова целует меня.

Глеб сильнее сжимает мои волосы, грубо истязая мои губы.

Поцелуй варварский.

Будто он впервые добрался до моих губ.

Будто не целовал меня несколько секунд назад.

Будто он мечтал об этом поцелуе целую вечность.