Качели

Глава 1

Несмотря на непозднее ещё время, людей на улице практически не было. То ли промозглая осенняя погода с моросящим дождём разогнала всех по домам, то ли очередной импортный сериал, из тех, что внезапно захватили души и сердца бывших советских граждан, которые теперь с необъяснимой жадностью заглатывали непритязательную, но зато дешёвую продукцию импортных масс-медиа.

Егору дождь не мешал ничуть. Ему последнее время вообще никогда ничего не мешало. «Последнее время» – это с тех пор, как он начал заниматься в литературном кружке. Отведав сладкого яда творчества, Егор теперь не смог бы отказаться от него ни за какие коврижки. А началось-то всё с полной случайности.

Как и все мальчишки в его возрасте, Егор запоем читал всю фантастику и приключения, до каких только мог дотянуться. Новые книги были не всем по карману, поэтому их обменивали, покупали б/у, дарили, и даже воровали. Однажды, после прочтения рассказа, вызывавшего всеобщий восторг у сверстников, Егор выразил публично своё недоумение алогичностью поступков героя. Был друзьями не понят и осмеян. Тогда же он и произнёс роковую фразу, что смог бы написать вариант событий и получше. Дело дошло до спора, и отец Егора, узнав об этом, коротко сказал: «За базар мужчине надо отвечать; сказал – садись – пиши».

Тогда Егор сел и написал.

К чести спорщиков, противная сторона признала его правоту, а сам Егор, на кураже, отправил свой вариант рассказа в издательство, где был напечатан оригинальный текст. После, когда Егор остыл, и уже даже засовестился своего поступка, неожиданно пришёл ответ, на который, честно говоря, Егор и не рассчитывал-то особо. Печатный текст, на фирменном бланке, ещё и адресованный ему лично, произвёл на мальчика огромное впечатление. Редактор издательства весьма положительно отзывался о присланном Егором материале, и посоветовал ему не бросать писательство, а развивать свой талант, который лично ему, редактору, совершенно очевиден.

И Егор пропал.

После нескольких неудачных попыток пристроить свои опусы хоть куда-либо и парочки серьёзных разговоров с родителями, Егор осознал необходимость специальных знаний и обучения писательству. Так он попал в литературную студию, или «кружок», как его чаще называли, которым руководил бывший журналист, а ныне пенсионер Владислав Олегович. Сперва Егора смущал возрастной разнобой участников занятий, однако позже он попривык; особенно, когда заметил, что возраст особых преимуществ в собственно литературном творчестве не давал. Это в школе два-три класса – уже непреодолимая пропасть, а здесь этот разрыв был практически не заметен.

Владислав Олегович редко хвалил взыскующих писательской стези, но зато много и охотно критиковал их. Что вскоре вынудило Егора нарастить защитную шкурку потолще, и перестать рефлексировать, когда его позорно тыкали носом в промахи и ошибки. В свою очередь, это оказало влияние и на его обычную, «мирскую» жизнь, формируя у Егора мировоззрение выраженного пофигизма.

– Любая профессия накладывает свой отпечаток на своего носителя, – учил их Владислав Олегович, – Не только и не столько внешне, сколько на тип мышления, его логику, шкалу ценностей и приоритетов. Полицейский видит улицу иначе, чем художник, военный смотрит на потенциал и перспективы новобранцев не так, как их учителя в школе, а врач совсем иначе оценивает спортивные рекорды, нежели спортивные комментаторы. И это, не говоря об их непосредственно профессиональной деятельности.

– А чем отличается писатель от других? – спрашивали ученики.

– Писатель, – отвечал наставник, – отличается умением наблюдать.

– А разве для этого нужно какое-то особое умение? – удивлялись ребята.

– Ну, разумеется, – немного даже сердился Владислав Олегович их непонятливости. – «Наблюдать» – вовсе не равнозначно «глазеть». Мало смотреть – надо видеть.

– А как это – «видеть»? – вновь чесали затылки будущие светила литературы.

– Писатель должен уметь видеть необычное в обычном. Вот, к примеру, твои рассказы, Егор, постепенно становятся всё лучше в плане композиции, логики, структуры, стилистики. Но остаются по-прежнему совершенно неинтересными, а попросту говоря, скучными. Ты описываешь известные всем действия, но в них нет изюминки; того, что отличало бы их от всех таких же поступков других людей. А читать о том, что и так знакомо всем в их обыденности, никому неинтересно.

– И как же нам это необычное увидеть? – спрашивал наставника, ничуть не обидевшийся Егор.

– Идите и смотрите! Наблюдайте и описывайте то, что видите. Думайте над тем, что увидели и описали, и записывайте свои мысли. Эмоции мимолётны, ассоциации летучи. Не бойтесь записать глупость. Ловите свои мысли за хвост и тащите их на бумагу. Всегда и везде. В транспорте, в школе, ночью, пока не забыли свой сон. Вы должны наблюдать постоянно, каждую секунду. Наблюдение за жизнью должно стать вашей не просто привычкой, а вашей второй натурой. Ищите свою волшебную ассоциацию, а с ней и мысль, и пишите!

– Но за чем же именно нам наблюдать, если ничего интересного вокруг не происходит? – возражали студийцы. – Вот строят дом; что тут описывать, о чём тут писать?

Начинайте смотреть, начинайте думать! Просто наблюдая, как строится дом, вы сможете рассказать об этом, т.е. написать рассказ об этой стройке. Обдумав увиденное, сравнив с тем, как живут разные люди, и вы сами, на что они жалуются, чем довольны, а чем нет, вы поймёте, как надо строить дома. Эта мысль уже потянет на повесть. А вникнув в судьбы людей, которые строили дом, вы сможете рассуждать на тему, зачем люди вообще строят дома, зачем идут в эту профессию, в чём её смысл и отличие от других. А это уже тема для целого романа.

Так наставлял их руководитель студии, так Егор и поступал. И постепенно привычка «наблюдать» действительно превратилось в его вторую натуру. Он вместе со всеми мальчишками бежал на стадион, но сам в футбол не играл, а всегда лишь «наблюдал» как играют другие, и как реагируют болельщики. В театре он смотрел не только на сцену, но и в зрительный зал, а после терпеливо ожидал артистов вместе с их фанатами у служебного входа, но не для того, чтобы подарить цветы или взять автограф, а чтобы посмотреть на артистов в их обычной жизни; понять, где они играют, а где уже нет.

Он ездил к роддому, посмотреть, как встречают новорожденных их отцы, и ездил на кладбище, наблюдать, как провожают навсегда. Он научился абстрагироваться от эмоций других людей, и оставаться лишь бесстрастным наблюдателем за ними.

Однако, больше всего Егору нравились вокзалы. Он мог фантазировать о том, куда едут поезда и из каких дальних краёв они возвращаются. Люди, выходившие из них, казались ему носителями новых знаний и тайн; ведь они вернулись из дальних странствий и неизвестных миров. И он завидовал порой тем, про кого сам же только что придумал у себя в голове историю. Впрочем, долго находиться на вокзале одному было нельзя. Его быстро вычисляли местные гопники и местные же стражи порядка. И после того, как родителям пришлось дважды приезжать за ним в местное отделение милиции, они строго настрого запретили ему шляться по вокзалам.

Вместе с тем, эта безобидная, казалось бы, привычка наблюдать жизнь имела и обратную сторону. Реальная жизнь начинала восприниматься Егором как некий спектакль, который он просто смотрит из зрительного зала, но его собственного участия в нём не предполагается. Он порой даже вообще не очень отождествлял себя с окружающими людьми, будучи больше погружённым в миры читаемых книг или свои собственные, создаваемые и стираемые им в уме постоянно. При этом нельзя было сказать, чтобы Егор был таким уж целеустремлённым, что он так уж упорно работал над тем, чтобы стать писателем. Егор был скорее не столь упорным, сколь упрямым. А препятствия на своём пути не столько преодолевал, сколько попросту игнорировал. Он опаздывал на урок, потому что счёл, что ему важнее записать своё наблюдение. Он не дописывал школьное сочинение, потому что вместо школьного задания размышлял над заданием руководителя литкружка. Его ругали, стыдили, ему снижали оценки, а он лишь пожимал плечами. Его это мало волновало.

Родители Егора, вначале весьма одобрительно отнёсшиеся к его увлечению, заметив все эти перемены в сыне, было озаботились ими, но позже махнули рукой; не дворовый хулиган, не криминал, не пьёт, ни курит, учится пусть и средне, но и не двоечник. С родителями вежлив, ничего с них не требует, занят интеллектуальным трудом. По сравнению со многими своими сверстниками – золото, а не парень. И родители оставили его в покое.

* * *

В тот вечер Егор возвращался домой, привычно засунув руки в карманы, надвинув капюшон и глядя лишь под ноги, он пребывал, как обычно в своей параллельной реальности. Однако, внезапно, какой-то противный звук, настойчиво повторяясь, буквальное вонзился ему в мозг, и разорвав все только что любовно сплетённые Егором кружева слов, бесцеремонно и неприятно выдернул мальчика из его уютного мирка в настоящую реальность.

Егор поёжился; в этом мире шёл довольно неприятный моросящий дождь, но ещё большее раздражение у него вызывал этот всё повторяющийся скрипучий звук, который доносился из соседнего двора. И верный своим взращённым принципам не пропускать ничего, что выбивается из привычного ряда событий, Егор поплёлся в этот двор.

Посреди безлюдного пространства детской площадки, в тусклом свете немногих уцелевших уличных фонарей, на качелях, подтянув ноги и обняв колени, сидела, сгорбившись, маленькая фигурка. Источником тягостного и гнетущего звука, который и привёл Егора сюда, служили именно эти качели.

«Девчонка», – с некоторым недоумением подумал Егор, отметив длинные волосы сидящей на качелях. «Что она делает здесь в такую погоду, да ещё одна? Это НЕОБЫЧНО», – вынес он вердикт, традиционно определяющий его дальнейшие действия. Всё необычное в мире Егора подлежало фиксации и изучению. Поэтому он, более не колеблясь, направился прямиком к качелям.

Как-то на одном из занятий студийцы спросили Владислава Олеговича о том, как он относится к стихотворной форме писательства. Некоторые из ребят втихую пописывали стихи, но показывать их и обсуждать избегали. Наставник ответил им в том духе, что в стихах он не разбирается, но полагает их сочинительство полезным, ибо это тренирует ум, ворошит словарный запас, а также позволяет лучше чувствовать ритм текста, в том числе и прозаичного.

– А разве у прозы есть ритм? -удивились ученики, и разговор тогда ушёл в ту сторону. Но совет наставника тренироваться в стихотворной форме Егор запомнил; и теперь, без претензий на полноценное стихотворение, частенько рифмовал на ходу свои мыслеобразы, как называл он сам свои мысли.

– Нарушил скрип качели той

Ночного города покой,

– пробормотал он практически про себя, но сидящая на качелях услышала.

– Что это? – спросила девчонка.

– Ничего, – буркнул Егор, – зачем ты здесь?

– Что ты сейчас читал? Это стихи? Ты сам их придумал? – проигнорировала его вопрос незнакомка.

– Это не стихи.

– Но я же слышала, – возразила упрямица, – ты читал стихи про эти качели.

– Не стихи, – не менее упрямо повторил Егор, начинавший злиться на себя за пустой разговор. «Вот тебе и необычное, вот тебе и тайна», – с разочарованием подумал он. – И стихи не «придумывают»; их пишут, ну или сочиняют.

– Тогда что это, если не стихи? – не унималась спорщица.

– Мыслеобразы. Просто в рифму. Я так мозг тренирую, – вдруг, неожиданно для себя, пояснил ей Егор.

– Мыслеобразы? А что это?

– Это то, что вижу только я. Но я могу их описать. Могу просто словами, могу в рифму. Но это ещё не стихи.

– А, я поняла, – обрадовалась девочка, – я тоже вижу мыслеобразы, которые никто больше не видит. Но я не умею писать стихи, зато я могу их нарисовать.

– Ты умеешь рисовать? – почему-то удивился Егор.

– Да, вот целый альбом есть, – девчонка показала кончик альбома, спрятанного под курткой. – Я прячу его от дождя, – пояснила она.

– Дашь посмотреть? – спросил Егор.

– А ты прочитаешь свои стихи?

– Нет.

– Тогда и альбом не покажу. Не люблю врунов, – отвернулась от Егора девочка, и сильнее заскрипела качелями.

– Почему это я врун? – оскорбился Егор.

– Мальчишки всегда врут. Хвастаются перед девчонками, а сами врут. И когда вырастают – тоже врут! – помолчав, с неожиданным ожесточением добавила девочка.

– Ну хорошо, – сдался Егор, – Я расскажу, что вижу, но если ты меня обманула, я сам тебя вздую! И альбом твой выкину! Поняла?

Девочка молча кивнула, и Егор начал:

Девчонка мокнет под дождём, но дождь ей, словно, нипочём. Среди двора сидит одна, она печальна и грустна. И испытав недоуменье, и сердца следуя веленью, иду вдруг к ней – она в смятенье; вот пальцев нервное сплетенье, и серых глаз тревожный взгляд, и кудрей тёмный водопад. И жест изящный тонких рук. Слова слетают с бледных губ…

– Покачай меня, Большая черепаха! – неожиданно прервала его девочка.

– Никакого чувства рифмы у тебя, – проворчал Егор, с отвращением берясь рукой за мокрую раму качели и раскачивая её. – Ты должна была сказать: «Ты покачай меня, мой друг!». И вообще, правильно «покатай», а не «покачай».

– А разве ты покатал бы меня? – удивилась девочка.

– Ты не попросила, значит теперь уже и не узнаешь, – ехидно сказал Егор, и в этот момент его необычная собеседница спрыгнула с качелей так стремительно, что Егор едва их удержал, чтобы они не ударили бестолковую девчонку в спину.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Егор, а тебя?

– Татьяна. Держи, – и она протянула ему альбом. – Только не раскрывай под дождём. Да здесь всё равно темно; ничего не увидишь.

– Хорошо, – кивнул Егор, пряча альбом под куртку, – посмотрю дома.

– А ты сейчас домой пойдёшь? – помолчав, с какой-то тоской спросила его Таня.

– Ну конечно, – пожал он плечами, – да и тебе, давно пора, думаю. Твои родители, наверное, уже вовсю тебя ищут.

– Не ищут, – ответила девочка. -Они знают где я, но знают, что домой я не пойду. Так что и искать им меня незачем.

– Почему не пойдёшь? – изумился Егор. – Ты что же, будешь здесь всю ночь качаться?

– Егор, а ты не можешь взять меня к себе домой? – спросила внезапно Таня с надеждой в голосе.

– А зачем ты мне нужна? – пожал плечами Егор.

– Ну как зачем? – удивилась девочка, – я вырасту и стану тебе верной женой.

– Я слышал, что сумасшествие заразно, – пробормотал в растерянности Егор, – Осталось только выяснить, кто из нас кого заразил.

Таня хихикнула и …неожиданно заплакала.

– Эй, ты чего? – вконец растерялся Егор. – Ну хочешь, я провожу тебя домой? Прямо до квартиры доведу.

– Нет, не надо ничего. Спасибо, – вытерла глаза Таня. – Просто, – она снова шмыгнула носом, но больше уже не плакала, – просто мне точно также говорят дома, когда … – и она отвернулась.

Егор стоял в задумчивости; он не привык решать проблемы этого мира, что сейчас так бесцеремонно ворвался в его собственный – уютный и закрытый от всех, разрывая его в клочья этой плачущей девчонкой с её альбомом, этими дурацкими скрипучими качелями, этим дождём, под которым он и сам уже почти промок, а его странная знакомая так и вовсе уже отчётливо дрожала от холода. Её «кудрей водопад», – Егор насмешливо хмыкнул, вспомнив свои слова – почти превратился в «водопад» настоящий – в мокрые сосульки, с которых всё быстрее стекали капли. Стоять так дальше было невозможно, и Егор решился;

– Ладно, так и быть; пошли со мной. Мама что-нибудь придумает. Не ночевать же тебе и вправду на улице. Так ты к утру уже воспаление лёгких получишь.

– Нет, так нельзя, – сказала вдруг девочка. – Ну что это за «так и быть пошли»? Пригласи меня как положено! Пожалуйста.

– Да ты, похоже, и впрямь ненормальная! – опешил Егор. – Опомнись! Ты не в сказке, ты – на улице. Под дождём. Ночью. Одна. Давай пошли скорее!

– Нет, – заупрямилась сумасшедшая девчонка. – Пригласи меня нормально. И потом, почему же «не в сказке»? Оглянись и посмотри другими глазами вокруг; ночь, дождь, во тьме скрываются неведомые опасности. Улицы пусты и неоткуда ждать помощи. Маленькая девочка мокнет под дождём, обречённо ожидая наступления ночи, не ведая, встретит ли она рассвет. И тут внезапно появляется благородный путник, герой, который спасает её. – Чем же тебе не сказка? Чем не роман?

Егор ошеломлённо слушал её. Да ведь это же ТО САМОЕ, о чём им постоянно толкует наставник. То, что он сам всё время ищет, и не находит. Он, Егор, занимаясь столько времени, не находит, а эта соплю́шка, видит это без труда, да ещё и тычет его, в это самое носом. Гляди, мол, слепондря́!

Егор откинул капюшон, и сказал со всей вежливостью, на какую был способен:

– Милая Таня! Ты самая необычная девочка, из тех, кого я когда-либо встречал вечером на качелях. Я счастлив возможности предложить тебе ночлег в доме моих родителей, и буду безмерно рад, если ты примешь моё приглашение. Обещаю радушный приём, горячую ванну, вкуснейший ужин и безопасный сон.

Он наклонил голову, и Таня, выждав две секунды, ответила, что уступает настойчивости Егора и принимает его приглашение. Затем оба они рассмеялись, и Егор подхватил девочку под локоть, отчего она вдруг ойкнула, и отдёрнула руку.

– Что случилось? – тут же замер Егор, – я тебя обидел?

– Ничего, – неохотно буркнула Таня, потирая руку. – Упала, ушиблась, болит.

– Извини, – сказал Егор, и уже больше не рисковал прикасаться к своей спутнице.

Глава 2

– Мама, папа! Я пришёл, и я не один, – крикнул Егор, открывая дверь и пропуская вперёд Таню, которую уже по-настоящему начал бить озноб.

– Мам, здесь нужна твоя помощь. И, по-моему, срочно, – шмыгая носом, добавил он, подхватывая девочку, которая явно собиралась сползти по стене на пол, и перемещая её на подставку для обуви.

Нина Сергеевна, мама Егора, была женщиной решительной; не зря она столько лет трудилась на руководящей работе. Она умела отделять дело от эмоций, а неотложное дело от того, что может подождать. Подождать, в данном случае, могли вопросы, а вот девочка, которую привёл с собой её сын, ждать явно не могла.

– Ванна, полотенце, халат. Бегом, – коротко отдала она распоряжения, и Егор, не снимая куртки и лишь скинув обувь, бросился их выполнять.

– Привет, папа, – сказал он, вбегая в гостиную, где Павел Михайлович, отец Егора, уже стоял с махровым халатом и полотенцем в руках.

Таня, сомлевшая в тепле, теперь пришла в себя, и вяло пыталась сопротивляться, когда Нина Сергеевна, быстро и ловко освободила неожиданную гостью от насквозь мокрой одежды. Демонстрируя в этом деле большой опыт, она пресекла все попытки девочки увернуться, и решительно направила её прямиком в ванную, где уже шумела набирающаяся вода.

– Таня, – подбодрил её Егор, выскакивая из ванной, – лучше не сопротивляться. Уж я-то знаю, – и со смехом увернулся от маминой затрещины.

– На вот – вытирайся, раз ванна занята, – бросил Егору полотенце Павел Михайлович, и, подождав, пока тот наконец переоденется в сухую одежду, спросил:

– Кто это там у вас?

– Таня, – неопределённо пожал плечами Егор. – Таня. Отлично, – задумчиво повторил Павел Михайлович. – И где же ты нашёл Таню?

– На качелях.

– Великолепно, – хлопнул в ладоши Павел Михайлович, – вот сразу чувствуется мастер слова! – И что же делала Таня на качелях?

– Отец, – внезапно разозлился Егор, – ты не в курсе, что делают на качелях? На качелях качаются. И вообще, прекрати меня допрашивать; ты не на работе.

Павел Михайлович работал в милиции. А потому, в отличие от сына, прекрасно сознавал возможные юридические последствия его действий. Но, с другой стороны, ему, пожалуй, действительно не стоило «включать мента», как иногда говорил его сын; говорить с ним в таком профессиональном тоне. Занятия в литкружке, всё же, не проходили даром; Егор тонко улавливал нюансы разговора, и «развести» его на болтовне не удавалось никому, даже цыганам (Егор как-то сам рассказал об этом).

Дверь в комнату открылась, и в неё, слегка подталкиваемая Ниной Сергеевной, немного смущаясь, вошла Таня; уже вполне розовощёкая и с традиционным «тюрбаном» из полотенца на голове. Утонувшая в халате до пят, она выглядела совершенно малышкой, и Егор вдруг осознал, что он же ничего не знает про неё; ни где она живёт, ни почему она не хочет идти домой, ни где она учится и в каком классе.

– Э-э.. Таня, – немного растерянно сказал Егор, – а сколько тебе лет?

– Паша, смотри, какое невиданное зрелище; наш сын вдруг соизволил выпасть из своих эмпиреев, и обратить внимание на сей грешный мир, – с сарказмом сказала Нина Сергеевна. – Хотя, конечно, лучше поздно, чем никогда.

– Одиннадцать, – пискнула Таня, которая уже успела забраться с ногами на диван, и от того стала казаться ещё меньше.

– Егор, – с упрёком сказала Нина Сергеевна, – Таня уже пять лет ходит с тобой по одним и тем же школьным коридорам. Но я ничуть даже не удивлена. Таня, – обратилась она к девочке, – наш сын способен заметить и описать особый оттенок крылышек жука на подоконнике, но при этом может не помнить, как зовут его одноклассников. Так что ты не удивляйся и не обижайся на него, если что.

– У нас в школе начальные классы на отдельном этаже, – недовольно буркнул Егор. – И вообще, соловья баснями не кормят. Может, мы вначале всё-таки поужинаем? Я голоден; думаю, что и Таня не откажется.

– Ох, совсем забыла, – подхватилась Нина Сергеевна, – Уж больно как-то всё неожиданно.

– Вы не беспокойтесь, – сказала Таня, – мне бы чая с хлебом, и не выгоняйте меня, пожалуйста, до утра.

– Девочка, да что ты такое говоришь, – у Нины Сергеевны перехватило горло, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы она смогла вернуться к привычной роли «главнокомандующего». – Паша – разогревай ужин, и все свои вопросы оставь на потом. Егор, подбери у себя Татьяне футболку или рубашку подлинней и поновей. И дай ей костюм спортивный; тот, красный, из которого ты уже вырос и всё равно не носишь. Таня, ты – за мной; будем волосы твои сушить.

Павел Михайлович крякнул, и тут же отправился на кухню. Егор в задумчивости уже чесал затылок в своей комнате, глядя на открытый шкаф, а Таня вскочила с дивана и начала разматывала полотенце. Нина Сергеевна любила, когда её команды выполнялись немедленно и без вопросов. Она обвела довольным взглядом засуетившуюся семью, ещё раз скомандовала гостье «за мной», и Таня, смешно семеня ногами, заспешила за ней, стараясь не потерять на ходу слишком большие для неё шлёпанцы.

За столом в семье о делах не говорили. Это было твёрдое правило, а потому Павел Михайлович помалкивал, а его супруга с чисто женским удовольствием наблюдала, как явно проголодавшиеся дети за обе щёки уплетают приготовленный ею ужин. Павел Михайлович порой с пониманием поглядывал на жену, и пару раз, словно успокаивающе, касался её руки.

Павел Михайлович прекрасно видел и понимал, что переживала сейчас его супруга. Потому и не спешил задавать свои вопросы, но использовал момент, чтобы как следует рассмотреть их неожиданную гостью. Девочка была небольшого для своего возраста роста, но сложена вполне пропорционально. Худая она или нет, оценить в этом, слишком большом для неё костюме, было нельзя, но её лицо худым не выглядело; кожа была чистой, зубы на месте, волосы блестящими и ухоженными. Она совершенно точно не выглядела бездомной бродяжкой, или ребёнком из неблагополучной семьи, а их Павел Михайлович повидал уже не мало, и спутать никак не мог. Егор, пристроившийся на диване рядом с Таней, также поглядывал на неё; он ведь до сих пор не только не расспросил девчонку, которую так неожиданно для себя, привёл домой, но даже и не рассмотрел её толком! А ведь теперь не узнать её в школе, будет неприлично и даже как-то стыдно. Егор едва не хмыкнул от этой неожиданной мысли. Ему никогда не бывало стыдно за неузнанные лица или забытые имена. Обычно он лишь пожимал плечами на упрёки, и хорошо, если от него можно было услышать хотя бы банальное «извините», а то чаще всего он ограничивался лишь недоумённым взглядом.После ужина все вновь перебрались в гостиную. Спортивный костюм Егора, в который переоделась Таня, был ей велик, отчего девочка показалась Нине Сергеевне ещё более трогательной и беззащитной. Настолько, что она вновь ощутила комок в горле, а окружающий мир вдруг стал расплываться у неё перед глазами. Так что ей пришлось срочно отвернуться, чтобы незаметно промокнуть глаза. Это была её старая и неутихающая боль. Примерно через год после рождения Егора, у неё родилась девочка, но их с мужем счастье длилось недолго; серьёзный врождённый порок не оставил ребёнку шансов, а последующие послеродовые осложнения у самой Нины Сергеевны, лишили её возможности в дальнейшем родить ещё. Егор был тогда слишком мал, чтобы помнить что-либо, а позже родители решили никогда ему об этом не рассказывать. Поэтому Егор даже не знал, что у него, пусть и недолго, была младшая сестра. Нина Сергеевна с мужем тогда даже обсуждали идею взять ребёнка из отказников, но как раз в это время в стране начался период хаоса; Павел Михайлович дневал и ночевал на работе, с зарплатой творилось непонятно что, надежда получить от государства квартиру бо́льшей площади тогда рухнула, и они от идеи удочерения отказались. Ну а потом Егор уже так сильно вырос, что вряд ли смог бы принять маленького нового члена семьи.

«Да, – подумал Егор, – искоса поглядывая на похоже, что уже засыпающую Таню, – с «тёмным водопадом кудрей» я, похоже, погорячился; ничего на самом деле тёмного тут не наблюдается, да и самих «кудрей» особо что и нет». Волосы у Тани были красивыми; их блестящая волна доходила ей до лопаток, но были они тёмно-русыми и скорее прямыми, лишь слегка, буквально на пол витка, закручиваясь в спираль. А вот с глазами он угадал; они и вправду были серыми, и сейчас девочка изо всех сил тёрла их кулачками, чтобы не заснуть. Слегка опущенные книзу края глаз придавали её лицу слегка грустное выражение, даже когда она улыбалась. Немного уравновешивали эту её постоянную печаль прямые длинные брови; расположенные практически горизонтально, они стремились в одну линию, а тонкие губы, убирали ненужную детскость с немного кукольного лица.

– Таня, я вижу, что ты уже засыпаешь, – вернула всех к реальности Нина Сергеевна (эмоции эмоциями, но вопрос надо было решать и как можно скорее), – но пойми и нас. Буквально пара вопросов: где ты живёшь, есть ли у тебя дома телефон, и можно ли позвонить кому-то из твоих родственников, чтобы сообщить им, что с тобой всё в порядке. Знаешь, если бы Егор не пришёл домой ночевать, я бы очень сильно волновалась, и, пожалуй, даже обратилась бы в милицию.

– Кому будет хуже? – удивилась Наталья Сергеевна, – тебе? Но почему?

– Пожалуйста, не надо в милицию, – сказала Таня, резко выпрямляясь; сон словно бы моментально слетел с неё, – Будет только хуже. Папу опять заберут, и когда он вернётся, то долго будет очень злой. А мама болеет. Если она снова попадёт в больницу, меня могут забрать в детский дом. А я не хочу там жить.

– Ты была в детском доме? – почему-то с замиранием сердца спросила Нина Сергеевна. Занимаясь социальными вопросами в Администрации города, она отлично представляла себе, какой ад ожидает домашнюю девочку, попади она в детский дом. А о криминальной стороне, творящегося там, её муж ей рассказывал вполне достаточно, чтобы всё это ясно понимать.

– Нет, не была, – ответила Таня, и Нина Сергеевна с облегчением выдохнула. – Меня хотели туда отправить однажды, когда мама болела, но я убежала.

– И где же ты жила тогда, и где был твой отец?

– Жила в больнице; меня не выгоняли, потому что я помогала, – пояснила Таня, – а папу тогда посадили на 15 суток в тюрьму.

– Неужели у тебя больше нет никаких родственников, которые могли бы тебя забрать к себе? – решил уточнить ситуацию Павел Михайлович, который также слишком даже хорошо представлял себе обстановку в детских домах, и, щадя чувства своей жены, просто не рассказывал ей всего, что было ему известно. К сожалению, в милиции, мало что могли сделать в этой ситуации в принципе. Разве что вмешаться в какие-то уж совсем вопиющие случаи, да и то лишь постфактум. Но зная свою жену, он опасался, что она непременно ввяжется в эту безнадёжную битву «против всего плохого».

– Родственников у меня никаких нет, – сказала Таня, и помолчав, добавила:

– И мамы тоже скоро не будет.

– Как это не будет? Что ты такое говоришь? – изумилась Нина Сергеевна. – Куда же она денется? Снова ляжет в больницу?

– Мама скоро умрёт, – печально сказала девочка, и заплакала.

Тут уж сон слетел со всех. Нина Сергеевна тут же бросилась к Тане, и обняв её что-то зашептала её на ухо. А Таня вдруг со всхлипом обняла её обеими руками, и долго не отпускала. Нина Сергеевна гладила её по голове, а Егор лишь растерянно топтался рядом с ними.

В последующие пол часа удалось выяснить следующее: мама Тани действительно была серьёзно больна. То, что вылечить её нельзя, Таня узнала, когда пряталась у мамы в больнице. Она помогала санитаркам с уборкой, и врачи её, одетую в белый халат, просто не замечали. Не зная, что она дочь пациентки, они свободно разговаривали при ней, обсуждая пациентов и их диагнозы. Потом она услышала об этом и дома, когда папа был пьяный и злой, и ругался с мамой.

– Твой папа злой? – рискнул задать свой вопрос и Егор.

– Только когда пьяный. Он тогда такой страшный, что я его боюсь, и стараюсь куда-нибудь убежать. Он и маму может обидеть, когда такой. А мне всегда говорит то же, что сказал и ты: «Зачем ты мне нужна?».

– Егор! – возмущённо посмотрела на сына Нина Сергеевна, и Егор, к своему изумлению, вдруг почувствовал жар на своих щеках, и понял, что краснеет.

– Папа даже как-то выбросил и порвал все мои рисунки, – продолжила между тем Таня. – Он и в это раз хотел их порвать, но я убежала.

– И ты поэтому сидела во дворе под дождём и не хотела идти домой? – догадался Егор.

– Мыслеобразы? – удивилась Нина Сергеевна.

– Да, – кивнула Таня, – поэтому. Мне так жалко стало эти рисунки. В них вся моя жизнь. Я сама. Ты ведь их ещё не смотрел? Там мой мир; я свои рисунки словно не смотрю, а читаю. Представляю разное. Как ты сказал – «мыслеобразы»? Я запомнила, – и Таня впервые за вечер рассмеялась.

– Ну да; это то, что видишь только ты, а никто другой не видит. Так Егор мне объяснил. Только я эти «мыслеобразы», – Тане явно понравилось это слово, – рисую, а Егор их рассказывает. Он мне даже стихи читал.

– Егор? Читал стихи? Девочке??! – Павел Михайлович от изумления даже забыл про всё остальное. – Наверное, я пропустил в «Новостях» сообщение о необъяснимой гибели всех волков в окрестных лесах.

– Это были не стихи, – тут же привычно нахмурился Егор, – я же тебе объяснял.

– Не сердись, – Таня лукаво улыбнулась Егору своей грустной улыбкой, и взяла его за руку. – Просто мне так понравилось: «кудрей тёмный водопад». Нет, правда, здорово же!

Девочка снова рассмеялась, а Егор, против обыкновения, не ушёл в себя, а смущённо улыбнулся в ответ.

«Да она же флиртует с ним!» – изумилась Нина Сергеевна. – Ох, и нашёл же Егор себе подругу на голову», – и внутренне рассмеялась. Она была бы совсем не против, чтобы кто-то вытащил её сына из его отрешённости в реальность. Пусть даже это будет маленькая девочка, сама ещё вряд ли отдающая себе полностью отчёт в том, что она делает.

История, рассказанная их неожиданной гостьей, тронула её, и она решила разобраться с ней досконально.

– Папа, когда трезвый, хороший, – между тем продолжила Таня. – Он потом даже прощения просит. Иногда. Может купить что-нибудь вкусное в подарок. Пожалуйста, не надо звать милицию, – повторила она жалобно.

– Хорошо, – приняла решение Нина Сергеевна. – Мы не будем звать милицию. Пока не будем. Но мы обязательно должны поговорить и с твоей мамой, и с твоим папой. Завтра же. А сейчас – всем спать.