Великая река. Другой берег

Размер шрифта: 13

Лодочники

Мне скучно. Мне стало скучно ещё много лет назад, когда я была почти ребёнком, глупым ребёночком, хе-хе-хе. Меня перестали радовать стрекозы, пролетающие над листьями кувшинок, мне разонравилось ловить плодики водяных орехов, похожие на рогатые короны. Меня не волновал лёгкий ветер, не радовал запах весенних цветов, не хотелось больше подбросить седмичник в карман заплутавшему в лесу мальчишке. Мне разонравилось пугать тех, кто приходил к озеру, желая попасть на Другой берег. Наверное, с Дедом тоже что-то такое случилось, уж он-то из нас, лесных душ, лучше других знал скуку. Ведь дольше всех он дрейфовал по Великой реке, не смея надолго пристать ни к одному из берегов. Он знал – о! – но уж с ним-то я никогда бы не стала говорить об этом.

С виду я, конечно, казалась весёлой, как раньше, так что никто ничего-ничегошеньки не заметил. Я всё так же плела самые кривые гнёзда и спала до обеда или даже до заката, всё так же грызла тростник и ловила серебристых рыбок. И всё-таки временами я теперь была грустна. Что там! Временами я была мертва – пусть я дышала, свистела, подражая голосам птиц, и вообще ничем не выдавала свою смерть.

Только однажды я набралась храбрости и задала Деду такой вопрос, который прежде не приходил мне на ум, и это был великий вопрос, самый важный на свете вопрос.

«Дядюшка, – кроме меня, больше никто не отваживался так к нему обращаться. – Скажи мне, куда впадает Великая река и где её Исток? Есть ли на свете место, где Великая река начинается?»

«Все мы спрашиваем однажды, – сказал Дед. – Никто не знает этого».

Он погладил рукой бороду, отряхнул чёрный балахон да ударил веслом по воде, отталкиваясь. И уплыл себе восвояси!

И так бы и была я грустная и мёртвая день за днём, но мне случилось повстречать того, кто мертвее меня, и тут-то всё и началось…

* * *

Этот мальчишка спустился к реке вечером, когда небо охватил весёлый огонь заката. Незнакомец принёс с собой удочку, так что Ойкью сначала подумала, что он собирается рыбачить. Он был бледный, с большим носом, темноволосый и очень взъерошенный, похожий на молодого ворона. Ойкью подумала: временами он наверняка превращается в птицу, потому-то и ушёл из дому. От мальчишки пахло деревней, дымом и собаками, а ещё – страхом. Так сильно, что Ойкью стало не по себе и она притаилась в лодке, пристально следя за мальчишкой сквозь тростники. Её голубой дождевик можно легко заметить – сколько раз ей говорили выбрать серую или болотную расцветку! – но тогда Ойкью просто сделает вид, что тоже из деревни и никакого отношения к лодочникам не имеет.

Сначала мальчишка и правда пытался рыбачить, хотя выходило у него дурно, и поклёвки – единственной за целый час – он так и не заметил. Потом, когда красный огонь в небе потух, уступив место черноте и блеску, мальчишка смотал удочку, положил её на берег и зачем-то полез в воду. Ойкью сначала подумала, что он собирается купаться, и огорчилась: это как-то очень скучно, – но потом вспомнила, что люди не купаются в одежде. Может, он решил утопиться?

Ойкью приготовилась выпрыгнуть из лодки и ловить незадачливого утопленника, но мальчик вдруг остановился. Вода, колыхавшая плоские листья кувшинок, доставала ему до груди. Впереди, покачиваясь на волнах, плавала неверная лунная дорожка. Мальчишка-ворон опасливо, совершенно по-птичьи, огляделся и вдруг закричал:

– Лодочник! Лодочник!

Это он зовёт Деда, поняла Ойкью. Это было занятие совершенно бесполезное: Дед не придёт так просто, – вот если б мальчишка в самом деле утопился, тогда другое дело.

Однако, вопреки всем её ожиданиям, вскоре раздался знакомый звук – такой, словно вдалеке слабо зазвенела ржавая цепь. Мальчишка в ужасе завертел головой, пытаясь увидеть лодочника; Ойкью, которая знала: не так уж легко это сделать, завертела головой тоже. Но вскоре поблизости зашумели камыши, по воде плеснуло тяжёлое весло, и узкий нос лодки Деда прошёл совсем рядом с бортом её лодочки. Дед вывел судёнышко на открытое пространство и направил к мальчику, который дрожал от холода и страха, медленно отходя в воде.

Дед протянул ему руку. Мальчик с ужасом посмотрел на него, на длинную фигуру, закутанную в чёрный балахон, но пути назад для него уже не было. И через мгновение рука мальчика ухватилась за рукав Лодочника, а затем его втащили в лодку. Мальчик сел ближе к корме, позади Деда, и теперь дрожал здесь в своей мокрой холодной одежде. Вид у него был сонный, как у всех, кто направляется на Другой берег.

Ойкью стало вдруг очень жаль этого мальчика: он, конечно, совсем не знает, что делает. Она выпрямилась в лодке, схватилась за весло и погребла вперёд изо всех сил, и ей впервые за долгое время стало весело и немного страшно. Лодка Деда увлекала мальчишку по белёсой от света дороге, колышущейся, словно река из кувшинковых лепестков. Луна висела очень низко над водой, злая и тёмно-жёлтая, почти оранжевая. Ойкью прибавила скорости.

– Эй! Дядюшка! Дядюшка! – предусмотрительно прокричала она, прежде чем протаранить носом лодку Деда.

На такую наглость, наверное, никто никогда не отваживался прежде, так что Ойкью совершила своего рода прорыв в этой области. Дед, видно, до того удивился, что даже не стал ничего говорить, – впрочем, не исключено, что он просто был слишком занят, пытаясь не вывалиться из лодки.

– Дядюшка, можно я его повезу? – воспользовавшись эффектом неожиданности, спросила Ойкью.

– Тебе что, мало? – оторопело отозвался Дед. – Хочешь теперь ещё и на Другой берег угодить?

– Ну пожалуйста, – просительно проныла она. – Эй, мальчик! Поедешь со мной?

Она наклонилась вперёд и тронула мальчишку за плечо. Он широко распахнул глаза – те оказались пронзительно-чёрные, как у настоящего ворона, – и вдруг удивлённо вскрикнул и принялся оглядываться. Наконец взгляд мальчика остановился на тёмной фигуре в капюшоне, и он стал отползать в сторону.

– Ты его разбудила! – заорал что есть мочи Дед, замахиваясь на Ойкью веслом.

Она уже приготовилась уворачиваться, но в это самое мгновение случилось непредвиденное: мальчик выпрыгнул из лодки. Лодку качнуло вместе с Дедом, и так нарушившим равновесие своим замахом, и он, не устояв, с громким воплем полетел в воду, которая взметнулась под ним колышущимся лунно-кувшинковым безумием. Ойкью засмеялась от радости и страха и крикнула путающемуся в водорослях мальчишке:

– Эй! Плыви сюда!

И она протянула ему весло. Мальчишка в панике огляделся, посмотрел на Деда, извергающего неслыханные ругательства, и в самом деле поплыл к лодке Ойкью и схватился за скользкое дерево. Она подтащила весло ближе и протянула мальчику руку, и он вцепился в неё, неуклюже забираясь на борт.

– А теперь – отчаливаем! – весело подмигнула мальчишке Ойкью, удостоверившись, что тот нашёл себе место в лодке.

И она изо всех сил погребла вперёд. Погони не было, но Ойкью хотелось поскорее оказаться подальше от разгневанного Деда. Её лодка вскоре покинула озеро, устремившись в воды Великой реки, и Ойкью немного успокоилась. Мальчишка тем временем продолжал дрожать и оглядывался растерянно, с каждым вёсельным гребком всё растерянней. Наконец он выдавил:

– Ты кто такая?

Ойкью стало вдруг очень смешно.

– Я из лодочников, – как могла серьёзно ответила она.

– Лодочник другой, я его видел только что, – возразил мальчик.

– Это Дед, – фыркнула Ойкью. – Он не единственный, есть другие. Дед возит на Тот берег реки. Я так не могу. Я могу, например, твою лодку в камыше запутать или устроить тебе хорошую рыбалку. В общем, так, по мелочи. Но все мы в чём-то похожи на Деда…

– Ага, ясно, – кивнул мальчик, хотя – Ойкью знала – ничегошеньки ему не ясно.

– Меня зовут Ойкью, – прибавила она, рассудив, что пора представиться. – А ты кто такой? Ты из этих, людей-воронов?

Мальчик посмотрел на неё печальными чёрными глазами.

– Вовсе нет. Я Варн. Я из села Чернуха.

– Это где половина жителей – гробовщики? – припомнила Ойкью. – Ну хоть иногда-то ты превращаешься?

– Не половина, поменьше. – Варн нахмурился. – И вовсе я не превращаюсь, я не могу, видишь: на мне рубашка из крапивы. И вообще, давай весло, нехорошо, что ты одна гребёшь.

– Какой серьёзный, – умилилась Ойкью. – А зачем крапиву нацепил?

– Неудобные вопросы задаёшь. – Варн нахмурился вновь, и чёрные брови почти сошлись на переносице. – Давай я буду грести?

Ойкью пожала плечами и в самом деле протянула ему весло, а сама легла в лодке, удобно подложив руки под голову. Вообще-то лодочники никому не давали грести – это считалось дурным тоном, – но Ойкью было решительно наплевать на хорошие манеры. Она знала: лежать в лодке и насвистывать себе под нос куда лучше, чем размахивать тяжеленным веслом. Вдобавок этот мальчишка на вид такой худой и слабый, что всё равно скоро запыхается. Некоторое время они плыли в тишине, нарушаемой лишь негромким плеском и далёким криком ночных птиц, окутанные тихой звёздной музыкой ночи. Луна побледнела, из жёлтой сделавшись серебристой, и наполовину спряталась за лёгким облаком, и вид у неё, у прячущейся, был теперь не зловещий, а какой-то кокетливый.

Ойкью усмехнулась этой мысли. Варн бросил на неё быстрый взгляд:

– Чего смеёшься?

– Как думаешь, может луна быть кокетливой?

– По-моему, она скорее застенчивая, – мальчик рассеянно пожал плечами, в очередной раз опуская весло в воду. – Вон как прячется…

Ойкью хихикнула снова и довольно принялась насвистывать весёлую песенку. Варн тем временем выпутывал её лодку из телореза, и она наблюдала за ним с интересом: выглядел он очень сосредоточенным. Наконец мальчик справился, и они вновь поплыли вперёд, по серебряной лунной дороге, туда, где исчезал, растворяясь в непроглядном тумане, Другой берег.

– Э, нет, – сказала Ойкью, поднимаясь в лодке. – Нам туда не надо. Где это видано: человек везёт лодочника к Другому берегу?

– Тогда ты греби. – Варн покорно вздохнул, протягивая ей весло.

– Я тебя туда не повезу, – она нахмурилась. – И никому не дам тебя туда везти: я потому и отняла тебя у Деда. Ты молодой и глупый. Зачем тебе туда?

– Мне интересно, что там, – мальчик наклонил взъерошенную голову, и Ойкью почувствовала, что он врёт. Варн, немного подумав, прибавил: – Мне больше ничего на свете не интересно.

И это уже была правда.

Это существенно осложняло дело. Ойкью поглядела на него, раздумывая: мальчишка рассматривал петельки на своей мокрой рубашке из крапивы и казался совершенно смирившимся. Наконец явилась мысль. Она была светлой и радостной, как сердцевинка водяной лилии, и лодочница, повертев её так и сяк, решила, что идея вполне подходит моменту.

– Хорошо! – ещё немного подумав, сказала Ойкью и хлопнула себя по коленям. – Хорошо, я отвезу тебя туда. Но сначала скажи: где начало Великой реки?

Мальчишка моргнул удивлённо:

– Я думал об этом, но, говорят, никому не известно, где она начинается.

Вот как, он думал про реку! Значит, она, Ойкью, не одна такая.

– А я хочу знать, – сказала она и увидела, как в тёмных глазах Варна зажглись огоньки интереса. – Я хочу знать, что это за место и как оно выглядит… Наверняка там нет ни Деда, ни Другого берега – да, там всё совсем по-другому! Я уже давно собираюсь сплавать туда, только одной это не так уж весело. Хочешь со мной?

– Даже не знаю, – Варн вцепился в свою крапивную рубашку и бросил тоскливый взгляд в сторону Другого берега.

– Туда всегда успеешь, – сказала Ойкью. – Если тебе станет очень скучно – обещаю, я тебя туда отвезу.

Варн подумал ещё немного и ответил ей неуверенным кивком.

– Ладно, так и быть. Только поплывём скорей подальше отсюда! – он оглянулся и посмотрел в ту сторону, где река соединялась с озером.

И Ойкью поняла, что оказаться «подальше» – единственное, чего он на самом деле хотел. Ничего-ничего, думала она, ещё запросишься домой, а мы будем уже далеко, и вернуться не получится. Тем не менее Ойкью взяла весло и начала грести как могла быстро: она готова была отвезти его куда угодно, если только он от этого перестанет проситься на Другой берег. Лодка свернула с лунной дороги в безопасные чёрные воды, и они поплыли всё вперёд и вперёд, петляя возле прибрежных зарослей камыша и речного хвоща, огибая островки из кувшинковых листьев и коряги, похожие на тёмные крокодильи спинки. Очень далеко кто-то играл на дудочке – быть может, Хозяин Клёна, – и Ойкью захотелось достать свою окари́ну и сыграть ему в ответ или спеть. Но её новая цель была превыше всего, и музыку пришлось отложить до лучших времён.

А если подумать, как давно ей в последний раз хотелось петь?

Одно это желание само по себе стоило сохранить и надёжно запомнить, как первую увиденную падучую звезду, как первый поцелуй.

Ойкью посмотрела на мальчишку: тот явно совсем не хотел петь, а вовсю уже клевал носом.

– Через час небо немного посветлеет, – сказала она. – Тогда поплывём ко мне домой, я даже могу уступить тебе своё гнездо. Только оно очень кривое, имей в виду.

Варн смотрел на неё недоумённо.

– У меня самые кривые в мире гнёзда! – важно прибавила Ойкью: она этим очень гордилась.

Варн удивлённо моргнул.

– Ты спишь в гнезде? У тебя что, нет дома?

– Раньше я жила у родителей дома, – сказала Ойкью. – Теперь нет. Да и что ты так удивился? Ты же ворон, тебе гнёзда должны быть привычны…

Мальчишка недовольно фыркнул. Несколько секунд спустя он громко чихнул. Ойкью взглянула на него и увидела, что его одежда всё ещё мокрая, что сам он усталый и замёрзший, и поняла, что если Варн и спал когда-то в гнезде, то это было очень давно. Она мученически вздохнула.

– Ладно тебе, это не так уж плохо, – проговорила она примирительно. – Мы сперва разведём костёр, и ты посушишь одежду, а я погреюсь. А завтра дойдём до моего дома, там тепло и есть еда. Всё равно придётся предупредить родителей, куда я отправляюсь, – в конце концов, они меня вырастили и имеют некоторое право знать. Ты своих предупредить ни о чём не хочешь?

Варн хранил невозмутимое молчание. Ойкью вновь взялась за весло и скоро привела их в знакомую, окружённую тростником и рогозом заводь. Они вытащили лодку на берег, спрятали её в тростнике и развели костёр. Варн сушил одежду прямо на себе, наотрез отказавшись снимать свою несчастную рубашку из крапивы, поэтому их пребывание в рассветном лесу растянулось надолго. Небо медленно розовело, выпуская на волю нежные рассветные звёзды, повсюду просыпались птицы, вплетая голоса в музыку ветра и шелеста листьев. Ойкью чувствовала себя довольной: она радовалась теплу костра и тому, что у неё получилось кого-то спасти.

– Послушай, как поёт малиновка, – охваченная счастьем, сказала Ойкью, желая передать Варну часть своего чувства. – Как стеклянный ручеёк.

– Угу.

– Я могу так же, но только когда у меня очень хорошее настроение.

– Угу.

– Хочешь послушать?

В ответ раздалось неопределённое хлюпанье.

– Не кисни, скоро согреешься, и пойдём, – ободрила его Ойкью.

Варн почему-то не выглядел сильно обрадованным этим заявлением. Они погрелись ещё немного, затушили костёр и побрели вдоль берега туда, где исстари селились лодочники. Это была небольшая площадка у реки, со стороны озера окружённая ивняком, а со стороны леса спрятанная в густых зарослях бересклета и бузины, так что попасть сюда было не так уж легко.

Бо́льшую часть площадки занимали шалашики – лодочники на самом деле редко селились в гнёздах. Гнёзд, по правде сказать, было только три: два располагались в ветвях раскидистого дуба, далеко протягивающего ветви над площадкой, а ещё одно – гнездо Ойкью – в ветвях черёмухи.

Обычно на рассвете лодочники ложились спать, но в этот раз на площадке царило странное оживление. Похоже, лодочники тоже жгли костёр – чего прежде на памяти Ойкью никогда не случалось, потому что рядом с шалашиками это делать опасно.

– Что это с ними сегодня? – настороженно проговорила она вслух.

Однако Ойкью была не из тех, кто легко отступает, поэтому она без страха протащила упирающегося Варна через бересклет и, оказавшись на краю площадки, весело прокричала:

– Эй-эй! А вот и я! Неужели никто не скучал?

Фигуры в дождевиках обернулись. Глаза, смотревшие на Ойкью из-под капюшонов, были одинакового – болотного – цвета. Честно сказать, она до сих пор не совсем различала некоторых лодочников между собой.

Наконец тот из них, которого звали Арох, поднялся с земли и тихим шелестящим голосом, напоминающим шипение змеи, проговорил:

– Зачем ты теперь вернулась, Ойкью? Ты помешала естественному ходу вещей.

Ойкью понимала, о чём он говорит.

– Ну, раз я смогла помешать, не такой уж естественный этот ход, правда?

– Но от этого человека пахнет Другим берегом, – прошелестел Арох.

– Так и есть, но разве ты не говорил однажды то же самое мне? Раз он передумал, Дед не может его заставить, и моей вины здесь нет. К тому же он ведь не был на Другом берегу, и ему не надо платить за возвращение.

Арох колебался, Ойкью видела, как он хмурится. Она знала: Арох точно понимает её, но слишком уж боится Деда, чтобы сделать хоть что-то наперекор.

«Сейчас я узнаю, каков ты, Арох», – подумала Ойкью.

– Даже если ты и права, Дед так не считает, – произнёс лодочник наконец. – Он потребует с тебя платы за возвращение и прерванный ритуал. Тебе лучше уйти от нас и скрыться. Он будет искать тебя.

Потом ещё один лодочник поднялся с земли и достал из складок своего одеяния маленькую деревянную дудочку. Это была Раф – Ойкью только по дудочке её и узнавала.

– Позвольте остаться хотя бы на один день. Мне и Варну. Мы уйдём с наступлением темноты.

– Нет, – печально, но твёрдо сказал Арох. – Дед вернётся сюда и найдёт тебя. Да ты и сама знаешь: тебе не место здесь, с нами. Уходи.

Для Раф эти слова прозвучали как сигнал – она поднесла дудочку к губам и заиграла. Ойкью тотчас ощутила нестерпимое желание как можно скорее уйти прочь – такой силой обладала эта музыка. Может быть, покинуть это место и правда было лучше всего для неё и Варна, но зачем же прогонять так грубо? Она уже готовилась позорно броситься бежать прочь, когда Варн рядом с ней вдруг засмеялся. Такого хохота Ойкью никак не ожидала от него услышать: с виду мальчик казался ей спокойным и тихим. Но он смеялся и смеялся, и она даже заволновалась: вдруг кто-нибудь из присутствующих пошутил, а она не заметила? И в этот миг что-то произошло. Качнулись, глубоко вздохнув, деревья, тёплый ветер налетел издалека, с верхушек крон с громкими криками сорвались птицы. Земля задрожала у Ойкью под ногами, а музыка – музыка Раф в этот миг совершенно утратила любую силу.

Варн отсмеялся. Раф тщетно пыталась извлечь из дудочки хоть звук.

– С ума сойти, – проговорил мальчик. – Ну у вас тут и музыка!

Лодочники повскакивали с мест, и глаза их стали совершенно дикими. Ойкью увидела ярость на личике Раф, наполовину скрытом воротником дождевика: та очень дорожила своей дудочкой. Арох с удивлением и злостью обернулся к Варну, будто впервые его заметил.

– Что ты такое сделал? – воскликнул он.

В следующий миг Арох запел. Это было тягучее, заунывное пение, почти совсем лишённое слов; он пел песню тоски и пошатывался, словно ощущал себя старой скрипучей дверью. Лодочники стали присоединяться к его голосу по одному, синхронно раскачиваясь из стороны в сторону. Варн смотрел на них с выражением ужаса и недоумения, и Ойкью поняла: какой бы силой ни обладали его эмоции, в этом волшебном поединке ему не стать победителем.

Она быстро схватила его за руку и потащила прочь, уводя подальше в лес. Мох скользил и пружинил под ногами, ветки хлестали по лицу, деревья мчались им навстречу, молчаливые и угрюмые. В спину им ещё нёсся тёплый ветер, призванный Варном, и оттого бежать было легче, чем обычно. Наконец они остановились, тяжело дыша.

– Слушай, а если ты заплачешь, что тогда? – спросила Ойкью Варна. – Случится наводнение? А если заскрипишь зубами – землетрясение?

Мальчик покачал головой:

– Было бы неплохо, вообще-то… Но силой обладает только смех.

– Слава дождю! – воскликнула Ойкью. – Хотя шутить придётся теперь поосторожнее… Но ты ведь специально это сделал, а? Я имею в виду, тебе не было так уж смешно.

– Если бы лес просыпался только оттого, что кому-то смешно, случилась бы катастрофа, – очень серьёзно проговорил Варн. – На самом деле в этот раз колдовство было довольно слабым.

Ойкью вспомнила, какой неискренний, сдавленный смех был у него, и пришла к выводу, что для хорошего колдовства, должно быть, требуется более значительное усилие.

– Подумать только! – она всё же никак не могла успокоиться. – У самого унылого человека в мире – волшебный смех!

– По-твоему, я унылый? – мальчик спросил это с таким непередаваемо печальным видом, что Ойкью не выдержала и расхохоталась сама.

Отсмеявшись, она с надеждой посмотрела наверх, но деревья так и не начали раскачиваться, а ветер оставался обычным ветром.

– Я так понимаю, тебя выставили, да? – уточнил Варн, мужественно переждав приступ веселья.

– Ага, – Ойкью кивнула и поняла вдруг, что это её совсем не печалит. – Всё-таки зря ты так с ними, они нас прогоняли не со зла. Надеюсь, Раф починит свою дудочку.

– Очень уж эта Раф была пугающая, – буркнул Варн.

Ойкью хотела сказать ему, что с колдовством стоит быть поосторожнее, особенно когда дело касается лодочников, но решила приберечь нравоучения на потом.

– Тебе везёт сегодня, – проговорила она вместо этого. – Мы пойдём ко мне домой. Я имею в виду, в другой дом, где живут мои родители.

– О, – Варн посмотрел на Ойкью с надеждой. – И у них найдётся лишняя кровать?

– Вполне возможно, – сказала Ойкью неопределённо: она знала, очень важно сохранять ощущение непредсказуемости грядущего.

Семья

Ойкью пошла в маму, как и полагается душе вроде неё. Мама Ойкью была низенькая и беловолосая, и ещё у неё были такие же, как у Ойкью, маленькие белые рожки. Если не считать рожек, она выглядела совсем как человек; она и притворялась иногда человеком, когда ходила в ближайшую деревню ради веселья. Папа Ойкью… папа Ойкью оставался во всех смыслах очень неустойчивым. Неустойчивее всего был его рост: зимой он казался не выше мамы, а летом его голова обычно пряталась где-то в верхушках деревьев, и до него никак не получалось докричаться. Но мама всё равно кричала. В конце концов папа замечал её, и тогда они принимались ругаться. Ойкью в детстве это очень не любила, но потом поняла, что иначе родителям скучно. В одном доме с родителями Ойкью ещё жили бабушка – маленькая и беловолосая, как и мама, – и дедушка, серый и весь заросший мхом; говорят, среди его предков были настоящие северные тролли. Бабушка очень любила чем-нибудь угощать Ойкью, как часто бывает принято у бабушек, а дедушка любил ворчать и терпеть не мог, когда его заставляли куда-нибудь идти.

Их дом прятался в чаще леса, в достаточном отдалении от Дома-с-огнями, чтобы семья чувствовала себя спокойно. Ойкью, когда решила присоединиться к лодочникам, покинула это место и теперь впервые с тех пор возвращалась.

…Поэтому она весело прыгала с кочки на кочку, предчувствуя встречу с семьёй. Варн с сонным и тоскливым видом плёлся за ней, и ей было жутко интересно: всегда у него такое выражение лица или только тогда, когда он не выспался? Идти, однако, нужно было немного дальше, чем помнила Ойкью, вдобавок они чуточку сбились с пути, когда бежали, и в результате несколько часов бестолково проплутали по лесу. Так что к дому Варн и Ойкью приблизились в самый разгар дня.

День оказался прохладный и неприятно-пасмурный: то и дело принимался накрапывать мелкий дождик. Ойкью поняла, что уже близко, когда лес стал гуще; они с трудом продирались через кустарник и перепрыгивали через упавшие стволы. Вскоре из-за ветвей черёмухи и орешника показалась знакомая серая крыша, едва поросшая мхом. Они ускорили шаг, Ойкью почти бежала: она и не знала, что так соскучилась по дому.

– А твои родители, они тоже лодочники? – настороженно спросил её Варн.

– Нет, – ответила Ойкью, выпутывая из ветвей терновника дождевик.

– Я думал, лодочники – это народ, – удивлённо проговорил мальчик.

– Они и есть народ. А я к ним вроде как примкнула… Да дались они тебе! Смотри: ставни открыты!

Мама, как всегда, поняла, что Ойкью скоро вернётся, хоть та её и не предупреждала. Они обошли низкий заборчик из вбитых в землю колышков и по маленькой тропинке приблизились к крыльцу.

Их дом был не очень большой, двухэтажный, но без чердака; на коньке острой крыши сидела деревянная птица с человеческим лицом. Ставни, украшенные резными ромбиками и цветками вьюна, негромко поскрипывали на ветру, потому что их давно никто не чинил. Над дверью висела сухая веточка чертополоха, здесь же, под крыльцом, сушились маленькие связки трав. Ойкью взлетела по ступеням птицей, Варн, почуявший тепло, тоже почти бежал.

Ойкью подёргала сперва дверную ручку, а потом весело забарабанила в закрытую дверь своим особым стуком, который всегда узнавали, и скоро та отворилась – слишком скоро, чтобы Ойкью поверила, будто её не ждали.

– Мама! – воскликнула Ойкью и бросилась обнимать полненькую беловолосую женщину, вышедшую на крыльцо.

– Ну, ну, милая моя!

Её обняли в ответ, и мир стал спокойным и светлым, словно озеро в летний полдень.

– Куда ты пропала так надолго? – серебристые глаза мамы смотрели с укоризной. – Мы так скучали, Ойкью! Мы так волновались! Мы думали, вдруг…

– Ой, ну что со мной могло случиться? – Ойкью пренебрежительно фыркнула. – Смотри, кого я привела!

Мама выглянула из-за её плеча и уставилась на замершего в нерешительности Варна. Тот нервно пригладил рукой взъерошенные волосы и шмыгнул носом:

– Добрый день. Или, если вы спите днём, по-вашему это вечер?

– Доброе чем-бы-оно-ни-было, – оторопело проговорила мама и повернулась к Ойкью в ожидании объяснений.

– Это Варн, – просто сказала та, решив проявить такт и не заострять внимания на том, что мальчишка – ворон и носит рубашку из крапивы. – Я его спасла из лодки Деда, но это недорого будет стоить, если он заблудится в лесу.

– Вот как, – кивнула мама и обратилась к Варну: – Здравствуй, дорогой. Моё имя – Люсциния. Очень приятно познакомиться с тобой. Но заходите же скорее, солнце давно уже высоко!

– Да, мне тоже приятно. – Варн поспешно поднялся по ступеням, и было видно, что приятнее всего ему наконец оказаться в тепле.

До наступления ночи было ещё далеко, и в доме все, кроме мамы, спали. Ойкью решила, что это к лучшему: неизвестно, как переживут встречу с Варном домочадцы. Бабушка ещё, чего доброго, решит, что она, Ойкью, опять кому-то подсунула седмичник. Ойкью сняла дождевик и повесила на гвоздь.

Варн прошёл в их дом совершенно по-хозяйски, уселся на пол прямо перед очагом и протянул к огню руки – да что там! – почти сунул их в огонь. Вот тут Ойкью действительно поняла, что значит его «ничего не интересно».

– Мог бы хоть поблагодарить уже, – фыркнула она.

Ойкью вдруг вспомнила, что так и не дождалась даже простого «спасибо» за своевременное вмешательство.

– Я не просил мне помогать, – ровно отозвался Варн.

– Не просил! – воскликнула Ойкью. – Он не просил! От него пахло страхом, он весь дрожал и смотрел на Деда большими глазами! Не просил! Да весь твой вид молил о помощи, глупый мальчишка!

– Вид, может, и молил, а за собой я такого не помню, – невозмутимо отвечал Варн. – Слушай, почему у тебя кожа на руках серая?

Ручки у Ойкью и правда были серого цвета, как лесная земля: пальцы казались почти чёрными, а у локтей серый становился совсем светлым, плавно перетекая в белый.

– Это чтобы мыть лишний раз не приходилось, – с достоинством отвечала Ойкью.

– А лицо почему прячешь? – не унимался Варн. – Сначала воротник дождевика, теперь шарф…

Ойкью потрогала рукой шарфик, закрывавший нижнюю часть её лица. Шарфик был тонкий, расшитый мелким орнаментом, и очень нравился ей. В отличие от вопроса.

– Зачем тебе рубашка из крапивы? – огрызнулась Ойкью.

– Понял, – мальчик кивнул и начал вновь: – А почему…

– Одну девочку в одной сказке после третьего вопроса съели, – отрезала Ойкью.

Варн странно на неё посмотрел и вдруг испуганно огляделся. Он внезапно растерял всю беспечную дерзость и стал очень серьёзным.

– Ойкью, ты ведёшь себя невежливо! – строго сказала мама, со сливовым вареньем вернувшаяся из погреба.

– Да ну, он же не верит, что мы в самом деле станем его есть, – фыркнула та.

– Про лесной народ в деревнях говорят всякие вещи, – очень тихо протянул Варн.

– Но ты ведь наш как минимум наполовину, правда, милый? – мягко проговорила мама Ойкью. – Ты должен знать, что всё это ерунда. Лично я ни разу в жизни не съела человека, зато очень люблю варенье из сливы. А ты что о нём думаешь?

Как выяснилось чуть позже, Варн думал о варенье из сливы только хорошее. Ойкью, в общем-то, тоже, но мальчишка бросал такие любопытные взгляды на её шарфик, что она решила выпить чаю потом.

Мама скоро ушла, оставив их в комнате вдвоём, и Ойкью сидела и смотрела на слишком яркое, ослепительно-голубое дневное небо, такое светлое, что его вполне можно было принять за ненастоящее.

– Там мягкий ветер, – проговорил Варн, сонно щурясь.

– Ты чувствуешь это даже здесь? – удивлённо спросила Ойкью.

Мальчик кивнул. Они немного помолчали.

– Ойкью, скажи… – Варн вдруг замялся, посмотрел в сторону, потом вновь взглянул на неё прямо. – Я решил, если ты думала про реку, как и я, может, ты тоже это знаешь…

– Что знаю? – она подалась вперёд.

Ей вдруг показалось, он собирается сказать что-то необычайно важное. Но Варн молчал и никак не мог собраться с духом.

– Тебе казалось когда-нибудь, как будто ты скучаешь о чём-то? – наконец выпалил он. – О чём-то, чего даже никогда не видела. Это как сон, который даже никогда не снился, он ощущается – и то едва-едва. Как будто бы когда-то давно где-то далеко было место…

– Тише! – оборвала его Ойкью. – Нельзя так прямо говорить об этом!

Её сердце колотилось сильно-сильно: о, конечно, она знала это чувство. Именно это место она и надеялась найти у Истока Великой реки.

– Почему? – удивился Варн.

– Когда пытаешься запереть это в слова, оно всегда исчезает.

Варн несколько секунд молчал, потом понимающе кивнул, и Ойкью показалось: на самом деле он гораздо старше, чем кажется. Она подумала, не сказать ли ему об этом, но мальчик вновь заговорил первым.

– Зачем ты меня спасла? – спросил он, обратив к ней печальный взор.

Ойкью посмотрела в его глаза и не увидела в них своего отражения. Глаза Варна были глубоко-чёрные, как две пропасти со множеством звёзд внутри, и такие грустные, словно видели смерть Вселенной. Ойкью снисходительно вздохнула.

– Я спасла себя, глупый, – сказала она. – А ты – иди спать. Поздно. Или, наоборот, уже слишком рано.

…Ойкью уснула прямо за столом, сидя на табуретке и положив голову на скрещённые руки. За всё то время, пока была лодочницей, она научилась засыпать в разных неожиданных местах, так что уснуть, сидя за столом, казалось чем-то почти обыденным. Её разбудил вопль проснувшейся бабушки:

– Ойкью! Вредная девчонка! Опять седмичник кому-то подсунула? И как мне его теперь выпроваживать?!

– Как-как, отворотом, конечно, – сонно ответила Ойкью, но, стоило ей задуматься над тем, что, собственно, происходит, она подскочила, мгновенно проснувшись. – Погоди! Это Варн, и его никуда не надо выпроваживать. Дай человеку поспать!

– Здрасьте приехали, – бабушка застыла на одной из ступенек лестницы, ведущей наверх.

Вообще-то предполагалось, что седмичник действует как приворот, но в руках Ойкью это растение обретало совершенно неожиданные свойства. Никого приворожить ей ни разу так и не удалось, зато все жертвы её специфического – Ойкью и сама понимала это – юмора сразу засыпали глубоким сном. В итоге ей приходилось тащить этих несчастных домой, где бабушка, наконец, их расколдовывала.

«Это потому, что ты сама считаешь привороты такими скучными, что заснуть можно», – объясняла ей бабушка. В общем-то, бабушка была совершенно права – привороты ни капельки не развлекали Ойкью: когда она смотрела на чужое подобное колдовство со стороны, ей казалось оно грустным, глупым и чуточку противным.

Тем временем бабушка стояла и глядела на внучку почти обиженно: она сознавала, что явно чего-то не понимает.

– Это Варн, и я его украла из лодки Деда, – терпеливо объяснила Ойкью. – Я не подкладывала никакого седмичника. Он вроде как сбежал из дома, поэтому ночует сегодня у нас. Он по доброй воле сюда пришёл.

– Это-то меня и пугает, – удивлённо проговорила бабушка. – Ты хоть понимаешь, кто он такой?

Она ещё раз внимательно посмотрела на внучку, сокрушённо покачала головой, а затем всё-таки спустилась и принялась собирать на стол. Ойкью бросилась ей помогать, влекомая целью узнать, что будет на завтрак.

Следующим по лестнице спустился дедушка. Ойкью заметила, что мха у него на затылке чуть-чуть убавилось, а на лице, наоборот, чуть-чуть прибавилось.

– Явилась не запылилась, – прокряхтел он, неодобрительно глядя на внучку. – Мы уж думали, канула в во́ды реки – ан нет…

– Я тоже скучала, – заверила его Ойкью. – Правда-правда.

Дедушка неопределённо крякнул и очень медленно сел за стол.

Следом спустились мама и папа. Последний с вечера, как всегда, был нормального роста, даже почти не задевал головой потолок.

– Ойкью! Глазам не верю! – воскликнул он, и голос его звучал радостным шелестом листвы.

Папа обхватил Ойкью руками-ветвями и поднял, так что она смогла обнять его за шею.

Папа Ойкью был сыном дриады, которая жила в липе, и могущественного лесного духа: от дриады он унаследовал родство с липой, золотистые глаза и ворох листвы вместо волос, от духа – неустойчивость облика и способность к древнему тайному волшебству.

– Ты выросла, – проговорил он, опуская дочь обратно на пол.

– Я – нет, а вот ты – точно вырос с зимы, – лукаво улыбаясь, проговорила Ойкью, и папа негромко засмеялся.

Они уже почти садились за стол, когда на кухню всё же удосужился явиться проснувшийся Варн. В его сторону обратились четыре пары любопытных глаз. Мама Ойкью решила проявить такт и не стала таращиться на гостя, зато сама Ойкью наблюдала за мальчиком с интересом. Наконец она видела живые эмоции на его лице: замешательство, смущение, лёгкое (а может, и не очень) потрясение. Ойкью ещё помнила, как непростительно смело он вёл себя вчера при встрече с лодочниками, и теперь ей приятно было видеть его растерянным. Поэтому она не спешила представить Варна семье, вовсю наслаждаясь ситуацией.

– Добрый… Добрый вечер? – в голосе мальчика зазвучали восхитительные вопросительные интонации.

Впрочем, оно и неудивительно: он явно сейчас не знал, стоит ли считать этот вечер добрым.

– Добрый или нет, это потом известно будет, – прокряхтел дедушка. Только он больше, чем Ойкью, любил выбивать окружающих из колеи.

Замешательство Варна, судя по выражению его лица, начало постепенно переходить в панику, поэтому Ойкью сжалилась и, неторопливо заворачивая творог в холодный блинчик, проговорила:

– Это Варн. Я спасла его вчера из лодки Деда, и теперь мы собираемся вместе плыть к Истоку Великой реки. Варн, это бабушка, это дедушка, а это мой папа. Ты можешь тоже сесть за стол, вот здесь, рядом со мной, есть место.

Ойкью подумалось, Варн овладел способностью перемещаться в пространстве со скоростью света – так быстро он оказался сидящим около неё. Впрочем, таращиться на него и так уже перестали – теперь четыре пары любопытных глаз обратились к Ойкью. Она продолжала невозмутимо заворачивать блинчик.

– Никто не знает, есть ли вообще у Великой реки исток, Ойкью, – осторожно заметила мама. – Не думаю, что искать его такая уж хорошая идея. А тебе, Варн, мне кажется, стоит отправиться домой. Твои родители, наверное, беспокоятся?

– Мы с Ойкью заключили соглашение, – на удивление спокойно проговорил мальчик. – И никто, кроме меня, никак не может понять, чего мне стоит делать.

– О как! – Ойкью не удержалась и воздела палец, такой уморительно серьёзный был тон у Варна. – А вообще, это ведь и хорошо, что никто не знает, есть ли у реки исток: мы как раз собираемся выяснить.

– Это будет очень тяжёлый путь, а мы очень давно тебя не видели, – печально проговорил папа. – Может, оставите это открытие кому-нибудь другому? И так очень опасно, что ты решила стать лодочницей…

– Папа! – Ойкью грустно рассмеялась. – Мне уже никак не быть лодочницей! Я помешала Деду везти человека на Другой берег! Теперь он будет искать меня, пока не поймает, и неизвестно, что случится в этот раз. Мне совершенно точно нужно уходить отсюда.

– А тебе сразу было говорено, что ничего путного из твоей затеи с лодочниками не выйдет! – вмешалась бабушка. – Всё равно назад ничего не вернёшь!

– В самом деле, Ойкью!

– Мы тебя спрячем, не бойся Деда, Ойкью!

– А этот мальчик? Он-то разве выдержит такой тяжёлый путь?

– Мы ведь хотим тебе только добра! Ты подумай как следует, ну разве это дело?

– Ну вот, началось. – Ойкью тоскливо вздохнула.

– Пойдём отсюда? – Варн встал из-за стола.

Ойкью нахмурилась: ей, может, было и не очень приятно, но она уж точно не хотела уходить вот так.

– Если вы, маленькие обормоты, в самом деле собрались к Истоку Великой реки, вам надобно знать некоторые вещи, – неожиданно подал голос дедушка.

Все прочие члены семьи тотчас умолкли. Варн сел обратно за стол. Ойкью устремила в сторону дедушки радостный взгляд.

– Дедушка! Ты тоже пробовал добраться до Истока? – спросила она, внутренне замерев от восторга.

– Было дело, – неопределённо проворчал тот, весело глядя на Ойкью из-под косматых бровей.

– И добрался?

– Это как посмотреть. – Дедушка сипло, крякающе рассмеялся. – Я про другое хочу сказать. Слушайте внимательней: чем дальше вверх идёшь по Великой реке, тем севернее, тем холоднее становится и тем труднее путь. Там, наверху, живёт совсем другой народ, не такой, как здесь… Ну, вы сами увидите. Некоторые из них могут быть опасны, другие могут и помочь, только этого так сразу не поймёшь. Тебе, Ойкью, тяжело придётся: ты сделана из двух составляющих, и они плохо ладят друг с другом…

– Знаю! – фыркнула Ойкью. Она терпеть не могла, когда ей об этом напоминали.

Дедушка кивнул и продолжил:

– А тебе, парень, не поможет там рубашка из крапивы, и сон, в котором ты живёшь, тоже не поможет. Хочешь не хочешь, придётся проснуться.

Варн нахмурился, но ничего не сказал.

– Вот так, – подвёл итог дедушка. – Да, и возьмите с собой побольше сушёных слив.

Варн и Ойкью удивлённо переглянулись.

– Неужели ты в самом деле думаешь, что они могут… – начала было бабушка, но дедушка тотчас её перебил:

– Взять сушёные сливы? Не вижу причины, по которой не могли бы. Я их много заготовил…

В конечном счёте остальные члены семьи были вынуждены с ним согласиться, хотя отъезд дочери и внучки их изрядно опечалил.

Оставшуюся часть ночи Ойкью и Варн потратили на сборы. В основном процесс заключался в том, что они бегали по дому в поисках чего-нибудь необычайно важного, а когда оно не находилось, бегали по дому в поисках мамы Ойкью и спрашивали её, где это важное лежит. Та с мученическим видом отвлекалась от дел и находила важное за полминуты на том самом месте, где до этого все уже смотрели несколько раз.

Ближе к рассвету сборы были закончены, а припасы – погружены в лодку. Правда, отплыть всё равно получилось только к вечеру, потому что мама Ойкью – ну как всегда! – наотрез отказалась отпускать дочь в путь днём. Незадолго до заката начался долгий ритуал прощания, который затянулся ещё на несколько часов.

Но к вечерней заре с ритуалом было покончено тоже, и Варн и Ойкью вслед за поклажей погрузились в лодку. Папа помог оттолкнуть её, и лодка медленно закачалась в красноватых от закатных отсветов водах Великой реки. Родители Ойкью и её бабушка с дедушкой стояли на берегу и махали им вслед, и ей пришлось отдать весло Варну, потому что надо же хорошо попрощаться со всеми, правда?

И Ойкью махала до тех пор, пока четыре силуэта на берегу совсем не исчезли из виду, растворившись в наступающих сумерках. Лодка зашла за поворот. Тогда Ойкью вздохнула – этот вздох был в равной степени печальным и счастливым – и отняла весло у Варна.

– Ах, милый дом! – с грустной насмешкой проговорила она, смахнув с глаза несуществующую слезу. – Как я буду скучать по теплу и покою! А также по упрёкам и наставлениям…

– Тебе всё шутки! – неожиданно вспылил Варн. – А у тебя такая хорошая семья! На твоём месте я бы и правда скучал!

Ойкью всегда терялась, когда он утрачивал свой сонный безразличный вид и начинал вдруг проявлять эмоции.

– Я буду скучать, – искренне сказала она. – Я говорю глупости, чтоб мне самой не было так грустно…

Варн тотчас перестал быть раздражённым и стал печальным и сочувствующим.

– А ты? Ты совсем не скучаешь по своей семье? – попробовала Ойкью, решив, что сейчас подходящий момент для вопроса.

Если Варн захочет держать свою историю в секрете – что ж, он имеет право, у Ойкью у самой достаточно грустных тайн. Но ей было так любопытно, что не спросить не получалось.

– Я не уверен, что ты хочешь это услышать, – сказал мальчик, глядя на отражение луны в воде.

– О, я уверена, что хочу, – возразила Ойкью. – Раз уж мы с тобой в одной лодке…

Она хихикнула, порадовавшись собственной удачной шутке. Варн посмотрел на неё не особенно воодушевлённо. Ойкью в ответ только довольно зажмурилась.

– Может, тогда и ты расскажешь про свой шарфик? – хитренько сощурившись, спросил мальчик в следующий миг.

Ойкью перестала хихикать и решительно помотала головой.

– Ладно. – Варн вздохнул. – Я всё равно хотел с кем-нибудь поговорить об этом…

И Ойкью приготовилась слушать.

История Варна

Ты верно поняла, что я ворон, хоть и не знаю, как тебе удалось. Ну, таким уж я уродился. У моей матери было много детей: одни могли скользить высоко в потоках воздуха, другие летали совсем низко над землёй, среди них были создания дня и создания ночи, сделанные из крови и плоти или из пепла и огня. Они все имели крылья и грезили небом.

Некоторые красиво пели, другие могли далеко смотреть, третьи запоминали чужие голоса, четвёртые ярко сияли в ночи. Я немного отличался от них.

Те сыновья и дочери были детьми её и леса, я же был сыном её и жившего в деревне оборотня. Наверное, из-за этого и оказался чуть более земным, чем мои братья и сёстры. Я родился затем, чтобы защищать лес, и затем, чтобы убить одиночество, которое привело оборотня к встрече с моей матерью.

Я родился быть стражем и хорошим сыном, и эти две роли не очень-то подходили друг другу и мне.

Поэтому я могу казаться и человеком, и птицей, только оба эти состояния случайны, и мой облик меняется, когда это нужно меньше всего. Поэтому мой смех обладает силой будить лес, только я редко смеюсь: мой отец был всегда угрюм, а я на него похож.

Первые годы я жил вместе с матерью. Отец много работал и появлялся дома очень редко, так что я почти не помню его в то время. Иногда он учил меня резьбе по дереву или показывал лекарственные травы и те места, где их можно найти.

Меня радовали эти короткие моменты, пускай они и случались нечасто. Зато мать постоянно находилась рядом со мной.

Мы были близки, хотя плохо понимали друг друга: её мир был миром порядка, миром холодной вышины и знакомых звёздных дорог, в моём же мире правил хаос, где мешались земля и небо, а звёзды не указывали путь, но разлетались на крохотные осколки. Тогда я так думал. Тогда я не знал, как выглядит хаос.

Мы разнились, как различаются ветер и дождь, но она была моя мать, а я – её сын, и нам этого хватало, чтобы любить друг друга.

Она научила меня узнавать голоса других своих детей и определять путь по звёздам. Она научила меня летать, хотя я боялся высоты, и подхватывала меня, когда я падал. Она лечила меня, когда я болел – а это случалось часто, потому что почти всё в этом мире ранило меня. Она утешала меня, когда я видел кошмары, и оставалась со мной, когда мне было одиноко. Она прощала меня, когда я вёл себя не так, как следует; она оберегала меня от любых опасностей. Даже в те минуты, когда её вроде бы не было рядом, я всё равно чувствовал: я под её крылом. Моя мать так любила меня, что скоро лес тоже смирился с моим существованием и перестал отвергать меня и её.

И тогда наш тихий мир переменился: моя мать решила вернуться в свой дом. Сначала она стала подолгу сидеть у распахнутого окна, глядя в синие сумерки, прислушиваясь к далёким голосам, которые я толком не мог распознать. Иногда в темноте появлялись серые крылатые тени, и я знал, что это другие дети зовут мать назад, в лес. Она следила за ними с ярким блеском в глазах, и лицо её становилось острым, незнакомым и диким, и таким счастливым, что мне было страшно подойти и эти тени спугнуть. Мой отец тоже смотрел на неё и тоже боялся, только я не понимал почему. И однажды мама не удержалась. Она исчезла на целую ночь и вернулась только с рассветом, и с тех пор стала пропадать то и дело и никогда не брала меня с собой. Я не любил оставаться дома. Мне не нравилась деревня, потому что там я, сын оборотня-изгоя, никому не нравился и немного боялся моего меняющего облик отца, а мать всё чаще улетала в лес, и я подолгу стал оставаться с ним вдвоём. Он расстраивался и злился, что мамы нет дома. Теперь я знаю: ему было больно, – но тогда я не умел хорошо понимать других и считал его жестоким и чёрствым. Моя мать не хотела оставить его, вернулась из леса и вновь зажила с нами в деревне, и какое-то время всё было хорошо. Она старалась стать такой, как все люди, старалась жить, как они, подражала их обычаям и привычкам. Мать не отвечала своим детям, когда те звали её или спрашивали её совета, не ходила в лес, не летала по ночам…

…А потом в её красивый мир ворвался хаос. Это произошло практически в одночасье и было самым страшным, что когда-либо со мной случалось. Это было страшнее, чем недоверчивые люди, страшнее, чем разгневанный отец, страшнее, чем высота. Это было как внезапная буря, когда ты поднялся к верхушкам сосен.

Сначала она всё ходила и улыбалась странной незнакомой улыбкой, а когда её спрашивали, что с ней, не отвечала, только пожимала плечами. Потом мать начала путать дни, людей и события, она путала даже своих детей – только меня всегда узнавала. Она целыми днями лежала неподвижно, но не спала, иногда плакала, иногда снова улыбалась, иногда громко пела, и весь пол в нашем доме, словно палая листва, устилали чёрные перья.

Отец пробовал однажды отнести её в лес в надежде, что тот её излечит, но лес не помог, и всё, что осталось нам тогда, – ждать и надеяться, что буря уйдёт, сменившись спокойным ветром.

Буря и правда стихла: прошёл год, и мать сорвалась с места в одну лунную ночь и унеслась далеко-далеко, так что только звёзды могли уследить за её полётом. Она вернулась почти такой, как раньше: снова невидимые искры ночи плясали на волосах, снова в глазах горел прежний таинственный огонь, она снова могла читать знакомые звёздные дороги.

И всё же мама уже не стала прежней: она немного постарела, она изменилась внутренне. Иногда эти изменения казались такими серьёзными, что я думал: передо мной другая женщина, одевшаяся моей матерью. Она говорила со мной и отцом отстранённо, словно мы стали совсем чужие, она перестала учить меня птичьим голосам и показывать звёздные пути. Мне было страшно. Я боялся себя, я боялся летать, я думал о том, что, быть может, полёт сотворит со мной то же, что сделал однажды с нею.

Теперь меня равно пугали деревня и лес. В деревне я по-прежнему оставался чужим, кроме того, боялся, что и мне навредит неволя. В лесу же я чаще становился вороном, кроме того, я помнил, как лес не помог моей матери, и из мудрого хозяина он превратился в жестокого, не знающего жалости господина. Отец и мать, они оба заметили мой страх, они пытались говорить со мной, но вели себя при этом так, словно ничего не произошло. Я стал невыносимо одиноким.

Постепенно я понял, что не хочу больше быть как мать, не хочу превращаться и летать, не хочу знать этот страх – страх сбиться с дороги. Тогда я пошёл в лес и отыскал там старшую из её дочерей, ту, которая больше всех на неё походила, и попросил сплести мне рубашку из крапивы.

Сестра была недовольна моей просьбой, очень недовольна, мы прежде и виделись-то только несколько раз, поэтому она не понимала, зачем бы ей это делать для меня. Но я просил её и ревел, как маленький, и ей стало меня жаль, и наконец она сплела эту рубашку, запрещающую превращения, и с тех пор я её ни разу не снимал. Поначалу она страшно кололась, но теперь крапива высохла, да и я привык.

Потом я понял, что больше не могу оставаться в деревне, и ушёл в лес совсем, но и там находиться скоро стало невыносимо. Тогда я решил: единственный выход – попасть на Другой берег, потому что там не лес и не деревня.

Но я ошибся. А потом ты спасла меня, хоть я об этом и не просил.

– О дождь! Это так грустно, – искренне проговорила Ойкью, когда он умолк. – Мне очень жаль, что оно вот так вышло…

И она стиснула Варна в объятиях.

– Прекрати! – мальчик недовольно отпихнул её. – Я рассказал это затем, чтобы тебе стало понятно, а не затем, чтобы ты меня жалела.

– Видишь ли, я всё равно, похоже, буду жалеть, – вздохнула Ойкью. – Теперь понятно, отчего ты пришёл звать Деда. Хорошо ещё, что я вовремя тебя вытащила! Это всё так печально, даже не знаю, что и сказать…

– Для той, которая не знает, что сказать, ты уже болтаешь довольно долго, – сухо заметил Варн. – Возьми весло, оно же сейчас упадёт в воду.

Ойкью увидела, что и правда положила весло очень неудобно, кроме того, за то время, пока она слушала Варна, их успело немного снести обратно вниз по течению. Ойкью погребла вперёд.

– А что твой дедушка говорил про две составляющих, из которых ты сделана? – спросил тем временем Варн.

Глядите-ка, запомнил! Ойкью занервничала – к счастью, со стороны из-за шарфика этого было совсем не видно.

Ойкью вздохнула. Нет, Варн слишком юн, он только испугается, и всё, если она станет говорить об этом.

– Прости, я пока не могу тебе ничего рассказать, – ответила она честно. – Видишь ли, это связано с шарфиком. Все мои секреты с ним связаны.

– Как хочешь, – мальчик пожал плечами.

Как ни крути, Ойкью чувствовала себя немного виноватой, словно в итоге осталась в долгу, но она никак не могла придумать, что бы такого хорошего сделать Варну. Стишок рассказать? Очень нужны ему стишки!

На реку тем временем опускался туман. То и дело Ойкью слышала где-то вдалеке жутковатый звук, словно поскрипывала ржавая цепь, но решила не говорить об этом и не нагнетать обстановку: и так после рассказа Варна стало грустнее некуда. Поэтому Ойкью только гребла и думала.

Хозяин клёна

Я шла вперёд по искрящемуся от трав лугу. Луг был золотой, словно сделанный из солнца – как если бы на тебя взглянули тысячи златоглазок, как если бы сотни бликов скользнули по воде, как если бы на землю спустились десятки жёлтых лун. Только ещё ярче и желтее. Небо обжигало голубизной, а солнце казалось белым, и, если долго на него смотреть, в глазах тоже становилось белым-бело. Травы пахли сладко, тепло и душно и щекотали нос пушистыми соцветиями. Они доставали до моего лица – такой маленькой я тогда была.

Такой маленькой, что мне ещё не разрешали гулять днём, а я ещё слушалась этих запретов. Конечно, я тогда не знала скуки и не знала лодочников, и весь мир казался мне новым, точно создатель только-только придумал его, покатал в руках, подул – так сдувают ресничку или одуванчиковый пух – и отправил в свободное путешествие. И эта пушинка легла прямо мне в ладонь.

Я шла вперёд, и мир искрился, и звенел, и плавился, и я тоже искрилась, плавилась и звенела, и мне не хотелось пакостить, а хотелось смеяться от того золотого, что горело внутри. И ещё хотелось жить вечно. Я шла, и передо мной разлетались кузнечики и белоснежные бабочки с растопыренными пушистыми крыльями, похожие на маленькие пёрышки.

…А потом в конце луга я увидела дерево. Оно было огромное, с резной листвой, так что его крона походила на кудрявую голову. А под деревом кто-то сидел и, поскольку я вела себя очень тихо, скоро начал играть на дудочке. Музыка показалась прекрасной: может, потому, что я раньше никогда не слышала, как поёт дудочка, или потому, что вокруг всё было такое тёплое и золотое.

Музыка звала и манила, и я слепо пошла за ней, как заколдованная. Я приблизилась к дереву и, приподнявшись на цыпочки и раздвинув стебли травы, увидела того, кто играл.

У него была оливковая кожа, золотистая на солнце, и тёмно-зелёные волосы, кудрявые, как древесная крона, и длинный нос, и длинные тёмные ресницы, отбрасывающие тени на щёки.

Он почувствовал моё присутствие и открыл глаза. Длинные ресницы затрепетали и взмыли вверх, и я увидела, что глаза у него ореховые, насквозь пропитанные солнечным светом. Мне вдруг стало страшно, что он сейчас заговорит со мной, и я отпрянула, прячась в траву, но потом вспомнила, что никогда ничего не боюсь, и вышла из укрытия, сделав несколько смелых шагов вперёд. И моё сердце подпрыгивало, словно бубен в руках шамана.

Он перестал играть на дудочке – к моему великому сожалению – и встал, и я увидела, какой он высокий. Я не доставала макушкой даже до его груди. Потом он чуть наклонился. Его губы дрогнули в мягкой улыбке, и он сказал:

– Привет, малышка. Как тебя зовут?

Его голос звучал, словно шелест листвы, – так же мягко, шуршаще и насмешливо.

– Ойкью, – ответила я.

Но это было не важно, потому что и в этот день, и много дней после этого он звал меня только малышкой. И мне очень хотелось, чтобы меня называли по имени, и иногда я даже фыркала в шутку, а он только нарочно поддразнивал меня.

– Малышка-малышка! До Ойкью ты ещё не доросла.

А когда я наконец доросла, он не успел заметить этого.

Но всё это случилось потом, много позже, а в тот миг, согретая солнцем, я спросила:

– А ты кто такой?

– Я хозяин этого дерева, – произнёс он, и я зажмурилась от удовольствия, слушая его голос. – Или это дерево – мой хозяин? Так сразу и не поймёшь.

– Ты Хозяин Клёна? – спросила я, насмешливо щурясь.

Моя бабушка, мама моего отца, тоже была духом дерева; я видела её только два раза, и она тогда называла себя Хозяйкой Липы, грустно хмурясь, потому что на самом деле утратила связь со своим деревом.

– Да, пусть будет так, – проговорил он, как мне показалось, с облегчением.

И потом я много раз жалела, что назвала его так, – иначе, может быть, он сказал бы своё настоящее имя.

Но это тоже произошло позднее, а пока я только радовалась, что правильно угадала.

– Ты ночное существо, – задумчиво протянул Хозяин Клёна. – Они все чёрные или бесцветные. У тебя такие белые лицо и волосы… Словно лунный свет. А руки чёрные. Да и ноги. И почему так?

– Это секрет, – сказала я, немного помявшись. – Не знаю почему, но мне про это никто ничего не рассказывает. Это связано с моим рождением. Моё рождение – секрет.

– Хорошо, – прошелестел он, понимающе кивнув. – Ты и правда ночное существо. Тебе, наверное, нельзя здесь быть. Ты заблудилась? Твои родители ищут тебя, малышка?

«Хорошшо, ищщут, малышшка» – это нежное шелестение так убаюкивало, что даже смысл слов ускользал.

Я решительно помотала головой.

– Не ищут. Я совсем не заблудилась, я гуляю! Мне можно здесь быть. Научи меня тоже так играть на дудочке.

– Вот как. – Наверное, Хозяин Клёна мне не поверил, но вслух ничего не сказал. – Я бы с радостью, но эта дудочка только моя, малышка. У тебя самой нет ничего, на чём можно играть?

– У меня есть окарина. – Я грустно вздохнула. – Но она не поёт так красиво.

– Я уверен, можно попробовать кое-что сделать. – Он улыбнулся тепло и лукаво. – Покажи-ка её мне.

И я достала из кармана платья окарину. А потом была музыка, музыка, музыка.

Музыка и золотой свет.

* * *

Если жить – это плыть по большой реке против течения, не зная, куда попадёшь в итоге, если смерть – это Другой берег, тогда лодку можно назвать домом. От этой не совсем логичной, но во всех отношениях поэтичной мысли Ойкью и отталкивалась, когда сказала Варну:

– Нам надо разделить обязанности. Ночью я буду грести, ты – спать, а днём – наоборот. На берег будем высаживаться только затем, чтобы готовить еду.

– В лодке хорошо не выспишься, – нахмурился Варн. – Я не против, если ты будешь спать в ней днём, но я хочу ночевать на берегу. Я готов грести всё время.

– Неженка, – хмыкнула Ойкью. – Эта лодка, считай, наша крепость, мы можем её покидать только при чрезвычайных обстоятельствах.

– Да? А Лодочник не будет нас искать по ночам? – сощурился мальчик.

Ойкью замолчала: крепость вдруг перестала казаться такой уж надёжной.

Если жить – это плыть по большой реке против течения, не зная, куда попадёшь, если смерть – это Другой берег, тогда лодка… Да как ни крути – лодка в любом случае не самое безопасное укрытие для тех, кто прячется от судьбы.

– Что, тебе нужно обстоятельство ещё чрезвычайней, а, Ойкью? – спросил Варн, весело сверкнув глазами.

В его голосе вместо привычного равнодушия сквозило неприкрытое ехидство.

Ойкью фыркнула: как он, наверное, горд собой! Но мальчик был прав, как ни посмотри. Луна, которая висела уже высоко над рекой, опять казалась жутковато-жёлтой, а далёкий звук, похожий на звон ржавой цепи, всё ещё преследовал их, словно эхо наступающего рока. Ойкью погребла быстрее.

– Луна начнёт опускаться, и выйдем на берег.

– И почему мы не могли переночевать у тебя дома? – Варн вздохнул. – Проплыли-то всего ничего, а уже снова нашли проблемы. Надо было всё объяснить твоим родителям и остаться.

Ойкью теперь тоже так думала, поэтому только разозлилась на его справедливое замечание. Она злилась довольно долго, целых несколько минут, но тут совсем недалеко послышался иной звук, не похожий на жуткое скрипение старой цепи, – то было очень нежное пение дудочки. Дудочке вторили далёкие голоса. Они были весёлые и дикие; когда-то Ойкью тоже могла петь таким голосом. Ойкью вновь почувствовала радость, какой не ощущала уже давно: она сразу узнала, кто это играет.

– Слышишь? – спросила она Варна.

Тот поморщился:

– Это опять кто-то вроде той девочки в дождевике? – уныло спросил он.

– Девочка! Дурачок! Знаешь, сколько лет Раф?! – Ойкью рассмеялась. – Нет-нет, это кое-кто получше. Это Хозяин Клёна! Они там поют… Опять собрал вокруг себя целый табор народу, а про меня и думать забыл! Тоже мне! Но он хороший, Варн, он очень хороший. Я его уже так давно не видела. Хотела бы я сыграть ему в ответ на окарине.

– Так сыграй, – Варн поглядел на неё с любопытством.

Понятно, о чём он думает: ей пришлось бы снять шарфик, чтобы сыграть.

– Нет. – Ойкью вздохнула. – Я разучилась. Но мы сделаем лучше: мы выйдем на берег и найдём его. Должна же я попрощаться!

Варна перекосило: на его печально-сонном лице появилось такое выражение, словно Ойкью предложила ему съесть дохлую лягушку.

– Опять твои сомнительные дружки? Ты знаешь, смеяться очень тяжело, после этого у меня болит лицо.

– Я заметила, что эти мышцы у тебя совсем не натренированы, – фыркнула Ойкью, направляя лодку к берегу. – В этот раз всё точно будет хорошо. Может, даже тебе станет весело. Ну, не так скучно уж точно. И вообще, там, выше по реке, леса уже не будет, так что наслаждайся, пока есть возможность.

– Не будет леса? – Варн широко распахнул глаза.

– Ты разве не слышал дедушку? Выше по реке всё совсем другое. Там холодно. Большие деревья там не живут.

Ойкью оттолкнулась веслом, и лодка царапнула дном по песку и уткнулась носом в берег.

– Давай, вытаскивай её, – сказала она Варну. – Ты и так целый вечер бездельничал.

Мальчик нехотя вылез на берег и, схватившись за нос лодки, немного подтащил её на себя. Ойкью выпрыгнула следом, мягко приземлившись на мокрый песок, и принялась ему помогать.

– Главное – не встретиться по дороге с ховалой, – говорила она Варну, пока они поднимались по обрывистому склону над берегом. – Он ужасно жадный, такой, что у него целых двенадцать глаз, и все они горят ужасным светом. Он крадёт всё, на что только взглянет.

– Глупости, – фыркнул Варн. – Если бы этот ховала и правда был такой уж жадный, он уже давно украл бы весь лес. Наверное, он просто что-то ищет и не может найти…

Ойкью взглянула на него разочарованно.

– Это ведь только легенда, – сказала она мягко. – Почему ты не можешь просто сделать вид, что поверил и испугался? Мне было бы приятно…

– Я жил в маленькой деревне, где все обсуждают всех, а мой отец умел становиться огненным колесом, – с некоторым оттенком гордости в голосе произнёс Варн. – Если б я верил всему, что мне говорят…

Ойкью подумала, что такие обстоятельства и правда не способствуют формированию доверчивости.

– Теперь – тише, – шепнула она Варну. – К костру надо идти тихо.

Он пожал печами и не стал ничего говорить. Он не знал, почему Ойкью так сказала.

К костру надо идти тихо, потому что иначе можно случайно привести чужих. Они прокрадутся за тобой по следу, проберутся на праздник и отравят огонь, и он сделается жгучим и злым и перестанет дарить свет и тепло. Ещё можно наткнуться на лешего, он запутает твои следы, и ты увидишь, что свет костра – это сияние заката над обрывом, в который вот-вот упадёшь. Или можно привести недовольного Духа Подземных вод, и он придёт и проглотит весь огонь из страха и зависти. Или – самое худшее – по твоему следу придёт старуха из Дома-с-огнями, и украдёт огонь, и запрёт его навечно в один из своих жутких черепов.

Да, очень важно идти к костру тихо.

Скоро за древесными стволами замаячило красноватое зарево, яркое-яркое в синих сумерках. Это алое пятно металось и пульсировало, как сердце зверя. На его фоне подпрыгивали и вновь припадали к земле, танцевали, кружились, скакали резкие синие тени. Оттуда, из гущи танцующих теней, доносилось пение:

Гул барабанов и жар костра,
Взошедшая рано луна остра!
Взошедшие поздно горят в ночи
Холодные звёзды. Молчи! Молчи!

Ойкью весело взглянула на Варна и ускорила шаг; она теперь почти бежала вперёд, легко перепрыгивая через упавшие стволы и колючие ветки.

По лесу, по кущам – не видно лиц —
Ломаем сучья, нам нет границ!
Смеюсь надрывно! Река быстрей
Бежит к обрыву, а я – за ней.

Вскоре, перемахнув через ствол поваленного дерева, они выбрались на поляну, где пели и плясали. Ойкью знала некоторых из этих существ, но не всех. Здесь был маленький дух в тёмной одежде, игравший на комусе, большой дух в белой одежде, который играл на барабанах, и три русалки, которые плясали с маленькими бубнами, и по воздуху, как зелёные реки, стелились их волосы. Большого белого духа звали Куу, а маленького тёмного – Туру, а с русалками Ойкью никогда не водилась: они вечно распускали про всех глупые сплетни. Ещё здесь была болотница, которая не пела, а только влажно хлопала в ладоши, и лесовичок, с печальной радостью наблюдавший, как веселятся те, кто моложе его. В траве плясали крошечные существа с растрёпанными крылышками, одетые в белые платья. Здесь было ещё множество маленьких и больших лесных душ, которых Ойкью не знала по именам.

И ещё здесь был Хозяин Клёна.

Хозяину Клёна Ойкью тоже подбрасывала однажды седмичник, но с тем от этого совсем ничего не случилось, он даже не заснул, нет. Хозяин Клёна нашёл цветок и вернул его ей со словами: «Малышка, ты слишком хорошая для таких глупостей», и Ойкью было стыдно, как никогда прежде. Скорее всего, потому, что в тот раз ей немного, совсем чуточку, хотелось, чтобы колдовство сработало.

– Вон он! – закричала Ойкью Варну в ухо. – Эй! Хозяин Клёна!

И она отпустила запястье Варна, которого до того тащила за собой, чтобы он не отстал, и побежала через полянку, размахивая руками. Она пронеслась через заросли бересклета и подошла к огромному дереву с резными листьями, которое росло здесь всегда-всегда, которое было сердцем этой поляны.

Хозяин Клёна сидел на нижней ветке дерева и играл на дудочке, а когда отрывался от неё, его улыбка загоралась в ночи тонким полумесяцем. Свет костра золотил оливковую кожу его лица и кудрявые тёмно-зелёные волосы, в которых, как огоньки, пылали красные кленовые листья.

Ойкью окликнула его вновь, беззастенчиво отвлекая – она слишком давно его не видела, чтобы быть чуткой, – и помахала ему рукой. Хозяин Клёна оторвался от дудочки и помахал в ответ.

– Привет, малышка! – с улыбкой сказал он Ойкью, когда та оказалась так близко, что могла слышать его голос сквозь музыку.

И мир дрогнул, осыпавшись воспоминаниями.

* * *

– Эй, Хозяин Клёна, хочешь поплавать со мной на лодке сегодня вечером?

Он обернулся через плечо, и его профиль по контуру очертил золотистый свет.

– Привет, малышка! Дриады не могут уходить далеко от своих деревьев, так что вряд ли. Да и у тебя разве есть лодка?

– Теперь есть. Мне её дал на время человечек в дождевике по имени Арох. Он сказал, что обычно такие, как он, этого не делают, но мне можно.

Хозяин Клёна непривычно нахмурился, вмиг сделавшись очень строгим. Я никогда не видела его таким строгим и даже попятилась в жёсткой траве.

– А этот человечек не сказал, почему тебе можно?

– Наверное, это оттого, что мы подружились, – сказала я рассеянно: я ничего не знала наверняка. – Правда, Арох никак не хочет показывать мне Другой берег…

Теперь Хозяин Клёна выглядел испуганным, а не строгим. Он опустился передо мной на колени, положил свои огромные руки на мои плечи и заглянул мне в глаза.

– Скажи, малышка, зачем тебе нужен Другой берег? – шелестящий голос Хозяина Клёна немного дрожал – так шуршат на ветру листья деревьев, когда налетает нежданный ветер.

– Мне кажется, я родилась на Другом берегу, – серьёзно проговорила я. – Мне говорили, от меня пахнет, как от Другого берега… Но вот Арох со мной не согласен, так что, может, это и неправда!

Я улыбнулась, чтоб развеселить Хозяина Клёна, но он оставался всё таким же напуганным и печальным.

– Малышка, – мягко проговорил он и нахмурился, крепче сжав мои плечи. – Никогда, никогда больше не плавай с ним на лодке, ладно? Что бы он тебе ни сказал! И никогда не подходи к Деду.

– Но Арох знает про Другой берег! Он сказал, что все попадают туда, – пылко заговорила я. – Он сказал, все истории о Береге – не совсем правда, хотя в некоторых её побольше. Он сказал, что для всех этот Берег выглядит по-разному.

Другой берег, окутанный туманом, интересовал меня давно, как странная, неизведанная земля, но Хозяин Клёна обычно отказывался со мной говорить о нём. Точно так же, как и мои родители. Арох был единственным, кто не отвёл взгляда, когда я спросила про Берег. Впрочем, лодочник не рассказывал о том, что ему самому удалось увидеть на Другом берегу. Но он ответил, ответил мне!

– Пожалуйста! Ради меня, малышка, – очень грустно проговорил Хозяин Клёна.

– Ну хорошо, – ответила я, отводя взгляд.

* * *

– Где ты пропадала так долго? – взволнованно заговорил Хозяин Клёна. – Что это за штука у тебя на лице?

– А, – Ойкью пренебрежительно махнула рукой. – Я была с лодочниками, но теперь опять от них отделилась.

Вернее было бы сказать, что это её отделили, но Ойкью не стала вдаваться в подробности.

– А на шарфик не обращай внимания, – прибавила она. – Это для красоты.

– Ты всё-таки что-то такое сделала, да? – Хозяин Клёна грустно сдвинул брови домиком. – Поэтому…

Он протянул руку, чтобы взяться за шарфик, но Ойкью мотнула головой и сделала шаг в сторону.

– Ты гораздо симпатичнее без него, – продолжил её старый друг, и не было на свете слов грубее.

Ойкью загрустила: ей хотелось, чтобы он по-прежнему считал её симпатичной.

– Но мне это без разницы, – с улыбкой продолжил Хозяин Клёна. – Я так рад наконец видеть тебя. Костры – это очень весело, но в целом мире нет никого, кто смог бы тебя заменить.

И не было на свете слов прекрасней. Ойкью на миг ощутила, что её так и тянет улыбнуться.

– Сыграешь на окарине? – друг радостно сверкнул глазами. – А я сыграю на дудочке – будет весело.

– Я не умею больше играть, – покачала головой Ойкью. – Я пришла попрощаться. Я уплываю к Истоку Великой реки.

Ей в голову пришла вдруг одна мысль – и почему она не подумала об этом раньше? Ойкью взглянула на Хозяина Клёна оценивающе; тот сидел на ветке и обеспокоенно смотрел на неё сверху вниз.

– Ты не хочешь поплыть со мной? – спросила она, впрочем, без особой надежды.

Хозяин Клёна покачал головой.

– Дриады не могут уходить от своих деревьев далеко, малышка, – мягко сказал он. – Вдобавок мне нравится этот лес. Не хочу никуда уплывать отсюда. Кто знает, что там, у Истока? Вдруг я это увижу и мне уже не будет весело, как сейчас?

Ойкью заранее предчувствовала этот ответ, но всё же спросила:

– Но разве тебе никогда не хотелось уйти отсюда? Куда-нибудь, где нет реки и Другого берега, туда, где всё совсем иначе?

– Это не для меня. Мне больше нравится просто играть на дудочке. А вот тебе это подходит, – Хозяин Клёна мягко улыбнулся. – Но раз ты уходишь так надолго, может, станцуем?

– Можно. – Ойкью проявила чудеса стойкости, чтобы не выкрикнуть это самое «можно» во весь голос.

Для того чтобы начать танцевать, ей было вполне достаточно одного этого вопроса. Хозяин Клёна легко спрыгнул с ветки и протянул руку. Звёзды закружились у Ойкью над головой, костёр мелькал то с одной, то с другой стороны – в зависимости от того, куда их уводил танец, – и казался огромным блуждающим огнём. Мир смеялся и пел, и Ойкью было одновременно радостно и печально. Потом они остановились.

– Только не отрывайся от земли, малышка, – чуть отдышавшись, сказал Хозяин Клёна. – Дриады никого не любят больше, чем свои деревья, ты знаешь.

– Оторвёшься тут, – весело фыркнула Ойкью, хотя на деле чем дальше, тем грустней ей становилось.

Она знала один случай, когда дриада полюбила кого-то сильнее, чем своё дерево.

Ей вдруг разонравилось видеть Хозяина Клёна, расхотелось танцевать и смотреть на костёр, расхотелось веселиться. Шум и бессмысленная болтовня раздражали Ойкью, она думала теперь только о том, как бы вновь оказаться в лодке и как бы вокруг снова никого не было. Только разве что Варн пусть остаётся – он всё равно такой молчаливый, лесной и замкнутый в себе, что его присутствие почти незаметно. Кстати, а куда это он подевался?

Ойкью настороженно огляделась и, не найдя нигде своего спутника, хлопнула себя ладонью по лбу. Какая она молодец! Как она могла оставить его одного в кругу незнакомых детей леса? А вдруг леший? А вдруг русалка? А вдруг ховала, наконец?!

– Можно пригласить вас ещё на один танец? – Хозяин Клёна отвесил шутовской поклон.

Ойкью посмотрела на него недовольно: неужели он не замечает, в каком она настроении? Она схватилась рукой за шарфик: ах, и правда ведь не замечает.

– Нет, – сказала она. – Нельзя. Мне срочно надо найти моего спутника.

– Какого ещё спутника? – Хозяин Клёна выглядел уязвлённым. – Ты ничего об этом не говорила.

Ойкью жутко захотелось показать ему язык. Он, наверное, привык думать, что всё на свете о ней знает.

– Такого, – ответила она вместо этого неопределённо. – Непутёвого.

– Я помогу! – Хозяин Клёна устремился за ней.

У Варна были проблемы. Ойкью унеслась вперёд так быстро, что он не успел заметить, куда она свернула, а вокруг мельтешили, бегали туда-сюда, танцевали, прыгали через костёр разные странные существа. Прежде он видел детей леса только издалека, с верхушек деревьев, когда летал над землёй вместе с матерью. Теперь Варн был на земле и один. Он чувствовал себя неуютно. Это раздражающее ощущение немного подтопило даже лёд его равнодушия, и Варн уже раздумывал, не посмеяться ли ему – так, на всякий случай. Но на это пока не хватало сил.

Варн прислушался к ветру и ощутил, что ветер тревожен, словно на мир надвигается что-то злое. Мальчик поёжился боязливо и нервно обхватил себя руками.

– Эй, парень, заблудился? – огромный дух, одетый во всё белое, пристально смотрел на него круглыми оранжевыми глазами. – Хочешь выпить?

Варн поспешно помотал головой.

– Вы не знаете Ойкью? – спросил он.

– Ойкью? Ты знаешь Ойкью? – дух удивлённо моргнул.

– Ойкью здесь? – удивлённо отозвалась лёгкая, полупрозрачная девочка, закутанная в белое платье, как в саван.

– Такой хороший мальчик, а водится с Ойкью, – удивлённо прокричала с ветки над ними птица с головой девушки.

Варн её проигнорировал. Какое-то время он выжидающе смотрел на духа, хотя тот, похоже, понятия не имел, где искать Ойкью, а потом кто-то схватил мальчика за плечо и с силой развернул, привлекая его внимание. Это оказалась маленькая русалка, зеленоволосая и зеленоглазая, тоже одетая в белое. В её волосах путались маленькие водяные лилии.

– Ты в самом деле ищешь Ойкью? – с ужасом спросила она его.

Варн оторопело кивнул.

– Ты что, ничего не знаешь? – округлила глаза русалка. – Тебе ни в коем случае нельзя с ней водиться. Про неё говорят совершенно ужасные вещи.

– Это какие? – холодно осведомился мальчик.

Про него из-за его отца-оборотня тоже говорили ужасные вещи, и ему не очень-то хотелось верить этой сомнительной девчонке с зелёными волосами.

– Во-первых, она из очень нехорошей семьи, – начала русалка, беря Варна под руку. – Её бабушка по отцовской линии была дриадой, которая предала своё дерево и полюбила свободного духа. Можешь себе представить, каков её отец! А другая бабушка вообще непонятно какой природы: говорят, она сделана целиком из лунного света. И мать её такая же… А сама Ойкью неизвестно что за существо!

– Говорят, её видели с повязкой на лице, – заговорила вдруг ещё одна невесть откуда взявшаяся русалка, повыше и постарше, чем первая, и без маленьких лилий в причёске.

– Наверное, она скрывает страшное уродство.

– Или страшное проклятье!

Варн настороженно глядел то на одну русалку, то на другую: ясное дело, они понятия не имеют, почему Ойкью скрывает лицо. Даже если это и уродство, что с того?

– Сил нет слушать, что вы несёте, – грубо сказал он, вырывая у маленькой русалки свою руку.

Варн вдруг огляделся и понял, что всё это время шёл за русалками по пятам, и костёр теперь остался далеко позади.

– Да? – расстроенно протянула та из подруг, что повыше. – Тогда давай поговорим о чём-нибудь другом? О чём хочешь? Или, может, я тебе спою? Или обниму? Ты тогда сразу позабудешь всё на свете.

Глаза лесных девушек в темноте посверкивали, как сияют глаза ночных хищников. Варну не нравился этот блеск. Он хотел засмеяться, но у него ничего не вышло – горло неожиданно перехватило.

– Драться с нами не выйдет, – сказала маленькая русалка. – Мы очень сильные, хотя этого и не видно. Наше болото недалеко, и там тёплая вода, и красивые лилии-каллы, и повсюду белые цветки пушицы. Твоя смерть будет очень спокойной, если не будешь дёргаться.

– А зачем вам моя смерть? – глупо спросил Варн.

Ещё двумя днями раньше он бы и не подумал сопротивляться, но теперь ему совсем не хотелось в тёплое болото с белыми цветами.

– Вы ведь такие весёлые и… красивые, – неуверенно проговорил он. – Зачем вам кого-то топить?

Русалки растерянно переглянулись.

– Понимаешь, – проговорила старшая из них, – когда живёшь на болоте, очень скучно. На кострах тоже всё из раза в раз одинаковое. А так – хоть какое-то разнообразие.

– А-а, – понимающе протянул Варн. – Вам хочется разнообразия…

На самом деле он ничего не понимал, кроме того, что срочно нужно сделать нечто неожиданное. Маленькая русалка потянулась к нему. Варн терпеть не мог обниматься, особенно с незнакомцами: у него всегда было обширное личное пространство. Поэтому он в панике выставил руки прямо перед собой и спросил:

– А хочешь, я тебе стихи почитаю?

– Стихи? – русалка перестала к нему тянуться.

Она явно была заинтригована.

– Ну да, – буркнул Варн. – Мне почему-то вечно говорят: их нельзя никому показывать…

– Какой ужас, – проговорила маленькая русалка. – Читай, конечно! Стихи – это так романтично! Сестрёнка, можно он почитает?

Её старшая подруга посмотрела на них снисходительно.

– Ладно уж, – она махнула рукой. – Развлекайтесь. Утопить его мы всегда успеем.

И Варн начал читать.

* * *

Ойкью обежала большую поляну вокруг костра, собрав все неодобрительные взгляды. Потом облазила тёмные окраины поляны. Хозяин Клёна шёл за ней и раздвигал руками ветви над её головой, чтобы они не хлестали её по лицу. Варна нигде не было: как сквозь землю провалился!

Впрочем, провалиться сквозь землю – не худшее, что может случайно сделать человек у костра. Ойкью не выдержала и громко закричала:

– Ва-а-арн! – и сама поразилась тому, каким тихим стал её голос.

– Что, пропал твой знакомый? – сочувственно спросил Хозяин Клёна. – Может, я у кого спрошу?

– Да его здесь никто не знает, – Ойкью недовольно топнула ногой. – Он не отсюда. Он из деревни. Точнее, из села. Из села Чернуха.

– Из Чернухи? – брови Хозяина Клёна поползли вверх. – Где ты вообще его нашла?

– Я украла его из лодки Деда. – Она печально вздохнула.

Брови Хозяина Клёна достигли верхней точки траектории. Он округлил глаза и присвистнул:

– Ну ты даёшь, малышка! Это же очень опасно! Дед не простит тебе вмешательства в порядок вещей!

– Если я смогла вмешаться, значит, это не был порядок вещей, – заспорила Ойкью.

– Дед не простит тебя в любом случае, – покачал головой её друг.

– Это сейчас не важно, – фыркнула Ойкью. – Сейчас я ищу Варна. А с Дедом буду разбираться, когда он меня найдёт. Ва-а-арн!

– Мальчик ушёл за русалочками, деточка, – услужливо подсказал ей голос откуда-то сверху.

Ойкью вскинула голову и увидела на одной из нижних веток небольшой ели птицу с человеческой головой. Птица улыбалась глазами.

– За русалками? – у Ойкью сердце упало. – Куда он пошёл? Туда?

Она лихорадочно пыталась вспомнить, где находится ближайшее болото.

Бежала она недолго. Вдали ещё был заметен отсвет костра, когда Ойкью услышала плач где-то поблизости. Она на секунду подумала, что это плачет Варн, но, прислушавшись, поняла, что рыдания явно девичьи.

Ойкью обернулась и недоумённо взглянула на Хозяина Клёна. Тот растерянно пожал плечами. Обменявшись удивлёнными взглядами, они осторожно двинулись на звук. Плач привёл их к небольшой полянке недалеко от болот, и взгляду Ойкью предстала удивительная картина. Она сперва не совсем поняла, что видит перед собой, а когда поняла, не поверила своим глазам, так что несколько секунд стояла и глупо моргала.

Перед ней на небольшом бревне сидел Варн в окружении трёх обливающихся слезами русалок. Одна из них рыдала Варну в плечо, ещё две ревели, обнявшись.

Ойкью прежде никогда не видела, чтоб русалки плакали. Это были глупейшие из лесных людей: им не хватало ума даже подсунуть встреченному юноше седмичник, чтобы легче было затащить его в болото. Поэтому юноши от них чаще всего убегали; во всяком случае, Ойкью за всю свою жизнь ни об одном настоящем утопленнике не слышала.

Русалки могли только пакостить, веселиться и сплетничать – так она считала раньше.

Удивление Ойкью нельзя было так просто описать словами.

– Что ты с ними сотворил, ирод? – простонала Ойкью, с выражением крайнего отчаяния глядя на Варна.

– Ойкью! – мальчик обернулся, заметив её наконец.

Его лицо будто озарилось невидимым светом изнутри: Ойкью впервые увидела в исполнении Варна выражение радости и облегчения.

– Я так счастлив тебя видеть! – с чувством произнёс он. – Я не знаю, что мне делать… Они плачут, и я никак не могу их успокоить. Их было две, теперь вот ещё одна привязалась. У меня уже вся рубашка в чьих-то слезах!

– Для начала скажи, что ты такое сделал до этого? – вопросил Хозяин Клёна.

Варн посмотрел на него удивлённо – кажется, мальчик только сейчас обратил на него внимание.

– Ты опять смеялся, да? – грозно спросила Ойкью.

– Вовсе нет, – Варн выглядел растерянным. – Я только прочитал им стихи.

У Хозяина Клёна нервно задёргался правый глаз. Ойкью ликующе рассмеялась.

– Стихи! Ты чудо! Я срочно хочу это услышать.

– Правда? – осторожно уточнил Варн. – Ты уверена?

Ойкью кивнула: ну что такого может быть в стихах?

И Варн начал читать. Две строфы спустя Ойкью ощутила великое уныние. Печаль, скорбь и одиночество расползались в её душе, как серые тени. Мир поблёк, звёзды приглушили свет, мягкий летний ветер стал казаться холодным и назойливым. Это чувство было всепоглощающим, словно болотная жижа, и жадным, как дорвавшийся до крови комар. Русалки, которые до того вроде бы начали успокаиваться, разревелись с новой силой.

Первым не выдержал Хозяин Клёна.

– Слушай, это нельзя читать вслух! – воскликнул он, перебивая Варна.

– Все почему-то так говорят. – Мальчик печально вздохнул.

Ойкью увидела, как он смутился, и ей стало стыдно за Хозяина Клёна.

– А мне понравилось, – с вызовом сказала она. – Это, конечно… не для всех. Но зато очень необычно.

– Непрошибаемая, – фыркнул её старый друг.

Зато Варн почти расцвёл. Выражение, обозначившееся на его лице, подозрительно напоминало улыбку. Ойкью захотелось улыбнуться ему в ответ, и она сделала это, как могла, – глазами. От внимательного наблюдения за Варном – понял он её или нет? – Ойкью отвлёк истошный рёв, набиравший новые обороты.

– Ну и что это с вами? – спросила она русалок недовольно. – Вот чего ты рыдаешь?

Ойкью потрогала за плечо одну из них, самую маленькую.

– Я вдруг подумала о том, зачем я живу, – сквозь рыдания проговорила русалка. – Зачем мне тащить кого-то в болото? Зачем мне самой болото?

– О-о-о, – протянула Ойкью. – Ну, моя дорогая, ты и спросила! И к чему тебе забивать этим свою хорошенькую головку?

– Я про это подумала и теперь больше не смогу забыть, – русалка шмыгнула носом.

– Сможешь, ещё как сможешь, – хмыкнула Ойкью. – Это не так-то трудно сделать.

– Правда? – с надеждой спросила другая русалка.

– А я не хочу забывать! – воскликнула третья.

– Ну, это вы сами, голубушки, решайте. Пойдём! – Ойкью схватила Варна за руку и потянула за собой, так что русалке, которая до этого плакала, уткнувшись в плечо мальчика, пришлось от него отцепиться.

Варн размял плечо с видимым облегчением и обернулся, посмотрев на лесных девушек с искренним сочувствием. Одна из них вдруг подскочила, приблизилась к Варну и засунула ему в волосы маленький белый цветок.

– Это калла. Она выросла там, где течёт живая вода, поэтому на короткий срок, пока не завяла, может разрушать некоторые заклятья: вернуть утраченное или сделать невидимое видимым, – смущённо проговорила русалка. – Но я дарю её тебе, потому что меня зовут так же, как этот цветок.

– Очень приятно, – неуверенно сказал Варн.

Ойкью нетерпеливо подёргала его за рукав, глянув в сторону лесной девушки неприязненно: сначала пытаться утопить, а потом подарить волшебный цветок – в этом все русалки! Варн поспешно попрощался, и они двинулись вперёд, подальше от болот и рыдающих дев.

Стоило им немного отойти, мальчик поспешно вытащил болотную лилию из волос и спрятал в карман.

– Как тебя угораздило, парень? – возмутился Хозяин Клёна. – Ты что, впервые встретил русалок?

Варн посмотрел на него удивлённо.

– На самом деле да, – проговорил мальчик.

– Будь в другой раз поаккуратней с ними, – назидательно произнёс Хозяин Клёна.

– В другой раз я начну читать стихи сразу, как увижу их, – Варн и глазом не моргнул. – Кто ты вообще такой?

– Невежливо так обращаться, – недовольно буркнул дух дерева. – Хозяин Клёна – вот как меня зовут. А ты? Ойкью сказала, ей пришлось спасать тебя из лодки Деда! Ты зачем туда полез?

В голосе его зазвучали нотки осуждения.

– Пришлось? – мальчик недоумённо вздёрнул бровь. – Я не просил её об этом. А остальное никого, кроме меня, не касается.

– Не скажи, – Хозяин Клёна кривовато усмехнулся. – Лодочник теперь будет искать вас обоих.

– И пускай ищет! – вскинулась Ойкью, поспешно вклиниваясь в разговор. – Мне не страшно.

Ей не нравилось, что на неё уже долго не обращают внимания, и не нравилось, что Хозяин Клёна пытается взвалить на плечи Варна ответственность за то, в чём тот, в общем-то, действительно не виноват.

– Я очень беспокоюсь за тебя, малышка, – Хозяин Клёна посмотрел на Ойкью с такой мягкой заботой во взгляде, что она вновь позабыла, как на него сердиться. – Вам нужна какая-то защита от Деда. Это чудо, что вы приплыли сюда невредимыми.

– Да, но разве есть какой-то способ защититься? – Ойкью нахмурилась. – Мне казалось, от него можно только убегать и прятаться.

– Не совсем, – Хозяин Клёна задумчиво посмотрел куда-то вдаль. – Ты ведь слышала про Дом-с-огнями?

– Допустим, – настороженно протянула Ойкью.

Дом-с-огнями во все времена пользовался дурной славой. Дом этот принадлежал лесной ведьме и находился в самом тёмном и непролазном уголке леса, и хлипкий заборчик вокруг был увешан черепами людей и лесных существ. В этих черепах хранился огонь. Это был огонь, украденный из очагов в домах, из чьих-то глаз или – самое страшное – из чьих-то сердец. Поэтому к Дому так боялись подходить: никому из обитателей леса не хотелось утратить внутренний огонь.

– В черепах, что на ограде вокруг дома ведьмы, живёт пламя, – продолжил Хозяин Клёна. – Во всех, кроме одного. В этом черепе спрятана звезда, которую старуха однажды украла, и, говорят, тот, кто обладает ею, будет защищён от чего угодно, от любой опасности. Эта звезда слишком яркая, чтобы на неё можно было смотреть. Она ослепит Деда, если он подберётся слишком близко, а вы сможете убежать. Впрочем, это сложный путь. Есть ещё кое-что, малышка. У Матери Птиц имеется большое покрывало, которое любого может сделать невидимым. Вы могли бы спрятаться под ним вместе с лодкой. Я сам никогда не имел дела с Матерью Птиц, но, говорят, она добра, в отличие от ведьмы из Дома-с-огнями. Вы могли бы разыскать её и попросить покрывало на время…

– Нет! – перебил его Варн.

– Почему? – Хозяин Клёна посмотрел на него удивлённо.

Мальчик ничего не ответил, только поджал губы и взглянул на Хозяина Клёна упрямо. Ойкью мысленно сложила два и два. Варн в своём рассказе никогда не называл свою маму так, но понять, что к чему, и без того не составляло труда.

– Я скорее один украду череп со звездой, чем пойду к Матери Птиц, – проговорил Варн.

– Ладно-ладно, – Ойкью успокаивающе похлопала его по плечу. – У нас ведь есть время обдумать это, правда? В конце концов, мы можем просто продолжать бегать от Деда. До сих пор у нас это неплохо выходило, а?

Мальчик вздохнул. Вид у него был угрюмый и к тому же как будто немного виноватый.

– Сейчас нужно поискать место, где можно устроиться на ночлег, – сказал он вместо ответа на вопрос.

– Такое чувство, что ты вечно думаешь только о том, как бы поспать, – фыркнула Ойкью.

– Я люблю спать, – Варн пожал плечами. – Может, у тебя есть ещё друзья здесь? Не из дриад?

– Чем тебе плохи дриады? – возмутился Хозяин Клёна.

– Они не строят домов, где можно переночевать, – пояснил мальчик.

Ойкью немного подумала, а затем радостно проговорила:

– Есть Куу. Куу – мой хороший друг. Ты его, наверное, видел: он играл на барабанах. Он такой огромный и белый… Если Куу ещё не ушёл, можем напроситься к нему в гости.

Варн немного подумал, а затем кивнул в знак того, что дом Куу ему предположительно подходит. Ойкью подумала, что так она, наверное, совсем избалует Варна. Надо бы на него тоже взвалить решение какой-нибудь важной проблемы. С другой стороны, он ведь толком не знает лес, в отличие от неё самой, правда?

Они нашли Куу на полянке возле костра, и он в самом деле согласился пустить к себе Ойкью и Варна, и Хозяин Клёна решил их проводить. Пока они шли через лес, старый друг осторожно тронул Ойкью за плечо и отвёл её в сторону – поговорить.

– На твоём месте я бы не доверял этому парню, – громким шёпотом сказал Хозяин Клёна.

– Почему? – удивлённо спросила Ойкью. – Мы, конечно, не то чтоб давно знакомы, но я вижу, что Варн очень наивный. Уж точно наивней меня. Он не станет меня обманывать. Да и зачем ему?

– Почему он отказался просить у Матери Птиц покрывало? Это довольно подозрительно, – Хозяин Клёна сощурился. – Это ведь самый простой путь…

– Это как посмотреть… – протянула Ойкью.

Секрет Варна она выдавать не собиралась.

– Кстати, – спохватилась Ойкью. – Если ты говоришь, что это так просто, может, мы с тобой вдвоём сходим и добудем покрывало? А Варна пока оставим с Куу. Как считаешь? Я сама ума не приложу, где искать Мать Птиц.

Ойкью проследила за тем, как Хозяин Клёна занервничал.

– Если честно, я и сам не очень-то знаю, где её найти, – дух дерева выдал виноватую улыбку. – Вдобавок, если это далеко… Дриады не могут уходить на большие расстояния от своих деревьев, ты ведь знаешь.

– Ну да, – хмыкнула Ойкью.

Очень удобно иметь своё дерево, подумала она. Можно упоминать его в любой трудной ситуации, которая требует взять на себя ответственность.

– Варн и Куу уже далеко ушли, – сказала она. – Пойдём вперёд, а то потеряемся.

Хозяин Клёна бодро поспешил за ней, радостный, что удалось избежать продолжения неприятного разговора. Зато про Варна он, по крайней мере, больше ничего такого не говорил.

Ойкью шла и размышляла над сложившейся ситуацией. Ни на кого нельзя положиться, решила она в конце концов. Хозяин Клёна безответственный, Варну всё хоть трава не расти, а Куу всю жизнь терпеть не мог опасные мероприятия. Ойкью сама пойдёт и попросит у Матери Птиц покрывало, это единственный выход. Она ведь не дурочка, чтобы лезть в Дом-с-огнями за звездой, правда?

В поисках

Варн чувствовал себя подавленным. Он вовсе не хотел создавать новые неприятности Ойкью: она уже столько раз ему помогла, что он того гляди собьётся со счёта. К тому же Варн начинал понимать, что её общество ему приятно. И хотел бы сделать ей тоже что-нибудь приятное, а выходило совершенно наоборот: он только втягивал её в новое опасное приключение. А если в самом деле попросить покрывало у Матери Птиц?

Варн подумал об этой встрече и содрогнулся. Во-первых, это очень тяжело само по себе, во-вторых, он совсем не был уверен, что после этого сможет продолжать путешествие, а в-третьих, где мать, там может оказаться и отец. При мысли об отце Варн содрогнулся повторно.

Что он сделает в наказание за побег?

Интересно, они сами хотя бы пытались его искать? Или были слишком заняты своей собственной грустью, а его сочли достаточно взрослым для самостоятельной жизни? Не то чтобы Варн не считал себя таковым, но…

Варн очень хмуро посмотрел на белую спину идущего впереди огромного Куу. Тот почувствовал его взгляд, обернулся и улыбнулся неуверенно. Варн попробовал принять более дружелюбный вид.

Нет, он не может пойти к матери просить покрывало. Но как ему тогда быть? Разве что он в самом деле может самостоятельно попробовать добыть череп со звездой. Но Варну толком ничего не было известно даже про то место, где его можно достать.

– Эй, Куу, – осторожно проговорил он, нагоняя нового знакомого. – Ты ничего не знаешь про тот дом… где горящие черепа висят на заборе? Он далеко отсюда?

Куу внимательно посмотрел на него яркими янтарным глазами.

– Зачем тебе, парень? Дом-с-огнями – опасное место.

– Почему? – чувствуя себя очень глупым, продолжил допытываться Варн. – Я прежде никогда о нём не слышал.

– У-у-у, и чему тебя только учили родители? – Белый дух издал тяжёлый вздох. – Так и быть, слушай. А наперёд знай: говорить про Дом-с-огнями в этих местах не сто́ит, потому что стои́т он совсем недалеко, во-о-он в той стороне, на берегу озера без названия, которое теперь не озеро вовсе, а болото. В Доме-с-огнями живёт старая-старая ведьма по имени Ярга. Ей так много лет, что никто даже не помнит, когда она здесь появилась. Её дом тает в тумане, а на ограде вокруг него висят горящие черепа, и в этих черепах – огонь, вынутый из глаз, душ или сердец. Этот огонь принадлежит тем, кто приходил к Ярге просить об услуге, а кому принадлежат черепа, о том лучше вообще не думать.

– Хорошо. Спасибо, – вежливо кивнул Варн, прежде чем продолжить тянуть из Куу информацию. – А где ведьма взяла звезду? Хозяин Клёна рассказал, что она заперта в одном из черепов.

– О, это мутная история. Эта несчастная звезда уже столько лет по разным странным местам путешествует. Сначала она будто бы жила у Духа Подземных вод, а от него попала к Ярге. Я вообще-то не очень много знаю, – Куу виновато улыбнулся. – Хочешь, я лучше расскажу тебе про мои барабаны? Как они мне достались, а? Это чудесная история.

Варн с деланым энтузиазмом кивнул. И отключился. Он хорошо умел это делать, когда болтливые собеседники начинали обстоятельно рассказывать о чём-то, что его не интересовало. И вот теперь Куу говорил, а Варн думал.

Единственный способ достать звезду – украсть, но если Ярга поймает его с поличным? Придётся идти на обмен. Её интересует огонь, но у Варна-то совсем нет никакого огня, который он мог бы ей отдать.

Он бы согласился обменять смех… Нет, смех может быть полезен! Свой второй облик – вот что он бы точно мог отдать, но устроит ли это непонятную волшебную старуху?

Да и как уйти за звездой так, чтобы Ойкью об этом не узнала? Она ведь непременно попробует его отговорить или – что гораздо хуже – последует за ним.

И Варн решил ждать подходящего случая.

Подходящий случай представился скоро. Они добрались до дома Куу, который оказался маленьким и одноэтажным, куда меньше того дома, где жили родители Ойкью. Вдобавок он находился в значительно худшем состоянии. Варн провёл рукой по перилам, когда поднимался по скрипучим ступеням на крыльцо, и на его ладони узором со змеиной шкурки выстроились полосочки отходящего от дерева лака. Внутри дома было темно, по стенам висели бубны, маски, выкрашенные в яркие цвета, и пёстрые коврики. Куу зажёг несколько свечей, расставил по полу, и вид у этого места стал совсем мистический.

– Я пойду провожу Хозяина Клёна, – сказала Варну Ойкью. – Может быть, навещу ещё кого-нибудь по дороге. К вечеру наверняка вернусь. Но если задержусь немного, не переживай.

Варн изо всех сил понимающе закивал: это была просто блестящая возможность! Поэтому он не обратил внимания, что Ойкью всё время виновато отводит взгляд.

– Лучше выспись, – посоветовала она ему. – Я знаю, ты не привык спать днём.

Варн вновь кивнул, а сам с сожалением подумал, что выспаться ему удастся очень не скоро.

Ойкью исчезла вместе с этим зеленоволосым, не очень-то приятным типом по имени Хозяин Клёна, и Куу принялся показывать Варну свою хижину. Сперва белый дух казался Варну немногословным, но скоро мальчик понял, как сильно ошибся. Куу долго говорил про свои бубны и пытался объяснить, чем голос одного отличается от звучания другого и почему одним бубном можно призвать дождь, а другим – нет, и Варн благополучно всё это пропустил мимо ушей. А потом Куу принялся рассказывать ещё и про маски, и тогда Варн понял, что надо срочно бежать: просто потому, что больше он этой экскурсии не вынесет.

Он что-то наврал про то, что ему срочно надо ложиться спать, что он очень устал и привык спать ночью, и Куу, разочарованно вздохнув, отвёл его в крошечную комнату. Здесь не было ничего, кроме матраса на полу и окна, а дверь заменяла занавеска, целиком состоящая из заплат. Варн подождал, пока Куу уйдёт, открыл окно и легко выпрыгнул на улицу.

Мальчик знал, где находится болото, потому что в прежние времена он и его мать частенько ходили туда собирать клюкву. Правда, Варн видел там только блуждающие огни, да и то совсем редко, и никакого дома в тех местах тогда не было. Но, может, он неправильно смотрел?

Варн шёл в сумерках, предвещающих ранний, ещё летний рассвет, и чувствовал себя так, как в тот день, когда впервые один оказался в лесу и бродил в поисках своей сестры. Деревья здесь росли огромные, куда выше, чем в местах у его деревни, похожие на спящих, изрезанных морщинами времени великанов. Они были такие живые в этом нетронутом лесу, что иногда начинали шептать что-то Варну вслед, что-то печальное, сонное и мудрое, но он сделал вид, что не слышит. Варн совсем не хотел, чтоб деревья узнали, кто он такой.

Мальчик помнил: если пройти чуть вглубь, деревья станут ещё выше и причудливей, повсюду раскинется буйный кустарник, надо брести сквозь кустарник вперёд и вперёд, тогда окажешься у глубоких карстовых проломов, где растут живокость и многие колдовские травы. Но ему нужно было совсем в другую сторону.

Он шёл туда, где огромные деревья сменятся тоненькими и чахлыми, почти лишёнными голосов, где лежат непролазные буреломы, а земля – розовая от мха, как рана, и к осени в этой ране капельками крови собирается клюква.

Тут где-то далеко прозвучал исполненный печали вой, и Варн остановился. Это мог бы быть его отец, который ищет его?

Варн ощутил чувство вины, но постарался отмахнуться от него, совсем как от древесных голосов. Скорее всего, это обычный волк; или – хуже – пугающий зверь-волкодав, подманивающий волков своим голосом. Варн двинулся вперёд.

Вой, однако, становился всё громче, словно бы приближаясь, и мальчик то и дело испуганно оглядывался. Ему очень хотелось повернуть назад, добежать до дома Куу и вновь оказаться в тепле и безопасности.

Скоро вой стал таким близким, что у Варна перехватило дыхание от страха. Он увидел, как меж древесных стволов замелькали маленькие зелёные огоньки, и бросился бежать. Ноги Варна плохо слушались от страха, но он упрямо заставлял их нести его вперёд. Мальчик бежал и думал о том, что, если снять рубашку из крапивы, он сможет улететь – если способность превращаться не покинула его от страха, – только неизвестно, когда получится вновь стать после этого человеком. Словно в ответ на его мысли, сухой сучок зацепил рукав рубашки. Варн рванулся, и услышал треск, и почувствовал, как заклинание, вложенное в петельки, тоже частично рвётся. Но размышлять ещё и об этом у него уже не было времени. Он слышал волчий топот за спиной и бежал, пока не выдохся и обессиленно не упал на землю. Тогда Варн понял, что совсем один в пустом лесу – даже птиц поблизости не было слышно.

Продолжить чтение