Новые марсианские хроники

1.

На обратной стороне Луны царила ночь. Черноту лунного неба прошивали лишь острые лучи немигающих, не замутненных атмосферой звезд. В их свете слегка серебрилась серая пыль на темной и выстывшей лунной поверхности. Зато на противоположном полушарии сейчас – раскаленные камни, ослепительное и непривычно большое Солнце и переливчато-голубая Земля в небе.

Санс отвернулся от наблюдательного экрана, заменявшего окно. Лунная база была утоплена глубоко в грунт, поэтому настоящих окон здесь быть не могло – только экраны, передающие изображения с камер, установленных на поверхности. Многие коллеги Санса в своих каютах предпочитали устанавливать на эти экраны привычные пейзажи родной планеты, чтобы не видеть космическую бесприютность лунного мира. Но Санс не хотел прятаться от реальности за миражом. Изображение на экране напоминало, что снаружи вакуум и космический мороз, и что все они сидят здесь, в этой норе под лунной поверхностью, ради грандиозной миссии.

База была неслучайно утоплена под поверхностью обратной стороны Луны – таким образом снижалась угроза быть замеченными наблюдательной аппаратурой землян.

Они старались избегать слов «вторжение» или «оккупация», хотя в душе понимали, что речь идет именно об этом. Однако предпочитали более нейтральные и обтекаемые формулировки – «операция», «миссия».

Марсиане слишком долго не уделяли должного внимания третьей планете и ее обитателям. О том, что тяжелая внутренняя планета пригодна для жизни, на Марсе знали очень давно: блеск земных океанов и серебристых облаков в лучах Солнца был заметен еще в первые марсианские телескопы. Наблюдательные станции марсиан появились в окрестностях Земли еще во времена египетского Среднего царства. Первые же снимки поверхности планеты подтвердили не только её обитаемость, но и наличие на ней разумной жизни, а внешний облик земных обитателей поразил марсиан сходством с ними самими. Земляне были выше ростом и обладали более массивным костяком – следствие почти тройной силы тяжести. Небольшие глаза с круглым зрачком – вот, пожалуй, главное их внешнее отличие от марсиан. И невероятное многообразие антропологических типов – оттенков кожи, цвета и структуры волос, формы носа, глаз и т.п. Однако это были несомненные люди.

Конечно, сходство это было чисто внешним. Несмотря на то, что две близко расположенные по космическим меркам планеты периодически осеменяли друг друга жизненными спорами, и сам источник жизни у них был один, их биосферы развивались независимо друг от друга. Однако жизнь, созданная из одних строительных материалов и развивавшаяся в сходных условиях, шла примерно одними и теми же тропами, вырабатывая во многом сходные формы. Поэтому нет ничего удивительного, что на обеих планетах, в конечном счёте, возникли древолазающие звери, которые волей обстоятельств были вынуждены спуститься с деревьев и приспосабливаться к непривычной для себя враждебной среде. И там, и там возобладала одна и та же стратегия – умнеть, развивать социальные навыки, заниматься изобретательством, придумывать хитроумные приспособления, компенсирующие физическую слабость и уязвимость. Конечный итог этой эволюции также оказался сходным: прямоходящие двуногие существа с ловкими руками-манипуляторами и куполообразным черепом, вмещающим крупный и сложно устроенный мозг. Существа, отличающиеся друг от друга массой деталей и мелочей, но принципиально сходные в своей базовой конструкции.

Впоследствии марсианские генные инженеры даже научились интегрировать генетический материал земного человека в марсианский генетический код, тем самым видоизменяя цвет кожи, конструкцию скелета, влияя на иммунитет и так далее. Однако это произойдёт намного позже. Череда природных и техногенных катастроф поставила марсианскую цивилизацию на грань выживания. Потом, когда опасности остались в прошлом, и жизнь вышла на устойчивую траекторию, марсиане вдруг обнаружили, что не хотят ввязываться в очередную авантюру с непредсказуемыми последствиями, какой неизбежно станет контакт с земным человечеством. Конечно, далеко не все рассуждали так, но общий консенсус, сложившийся в обществе, был именно таков: мы не готовы. Может быть, потом, но не сейчас.

За Землей, конечно, присматривали. Казалось, там не происходило ничего интересного. Земное человечество было беспросветно погружено в варварство и дикость. Варварские королевства и империи сменяли друг друга в бессмысленном калейдоскопе, лилась кровь, свирепствовали эпидемии. Казалось, этому не будет конца, и земное человечество в принципе неспособно подняться на более высокие ступени развития.

Поначалу этому искали объяснения в каких-то биологических изъянах земного человека. Затем пришли к выводу, что «виновата» сама планета. Казалось бы, как так? Ведь земной мир выглядел намного более благодатным и изобильным, чем холодный, сухой и тесный Марс. Но у этого изобилия была и оборотная сторона. Мощная атмосферная циркуляция и высокая сейсмическая активность порождали регулярные природные катаклизмы, обрушивавшиеся на головы людей и, естественно, тормозившие, а то и отбрасывавшие назад развитие цивилизации. Оборотной стороной биологического изобилия становилось огромное количество болезнетворных бактерий, вирусов и прочих паразитов, вследствие чего болезни и эпидемии регулярно выкашивали население целых стран и регионов. Наконец, сложный изрезанный рельеф, разбросанность земной суши, разбитой на разделенные водными пространствами осколки, породили великую разобщенность землян, раздробленность на сотни изолированных языков и культур. Трудность преодоления культурных и языковых барьеров, взаимное непонимание и конфликтность, связанные с ними, – всё это тяжким спудом висело на плечах земной цивилизации и безнадёжно тянуло книзу, мешая развиваться.

Конечно, роль безучастных наблюдателей за тем, как целая планета, населенная разумными существами, прозябает в варварстве и дикости, устраивала далеко не всех. Бесконечные споры о необходимости вступления в контакт с землянами, а также о возможных последствиях этого шага, тянулись десятилетиями. За это время марсиане досконально изучили сотни земных культур и языков. За Землёй следили десятки спутников, висевших на околоземных орбитах, атмосферу наводнили рои микро- и нанороботов, собиравших информацию обо всём, проникавшие в жилища и простых людей, и королей с императорами. Если когда-нибудь земные историки ознакомятся с работами своих марсианских коллег, они узнают много нового и неожиданного о прошлом своей цивилизации. Ведь многое из того, что было погребено под толщей времени и впоследствии с трудом реконструировалось по косвенным данным или считалось утраченным навсегда, было беспристрастно зафиксировано марсианскими наблюдателями. Однако, чем больше информации оказывалось в руках у марсиан, тем менее понятным становилось, как решать проблему контакта…

Между тем, на Земле, казалось, безнадежно погрязшей в варварстве и дикости, начались разительные перемены. Невидимый барьер развития был пробит. Стремительно пошли в рост земные города, чадя трубами заводов примитивной индустрии. По дорогом понеслись шумные и такие же чадные механические повозки. Развитие было бурным и жутко дисгармоничным. Пока одни регионы планеты осваивали новые технологические уклады, другие продолжали пребывать в дикости, и разрыв между ними стремительно рос. Войны, невероятные по масштабам и кровопролитности, усугубленными новыми техническими возможностями, накал ненависти между расами и культурами – все это сотрясало планету в скоротечных, но от этого не менее чудовищных катаклизмах.

Казалось, технологический прогресс ведет земное человечество к самоистреблению. Но нет – население стремительно росло, города отстраивались после очередных войн, а жизнь в наиболее развитых областях планеты по многим параметрам стала напоминать жизнь на Марсе, хотя и на более низком технологическом уровне.

Эфир вокруг Земли, доселе безмолвный, заполнился разноязычной многоголосицей земных радио- и телепередач.

А затем земляне вышли в космос. За полётом Гагарина на Марсе следили с не меньшим замиранием сердца, чем на Земле. Вскоре после этого околоземное пространство начало стремительно заполняться искусственными спутниками, а исследовательские станции землян направились к другим планетам Солнечной системы. В том числе и к Марсу.

Надо сказать, марсиане «проспали» тот момент, когда первые наблюдательные приборы землян устремились в космическое пространство. И, похоже, первые земные наблюдатели успели увидеть истинное лицо Марса – поэтому и стали с такой стремительностью распространяться на Земле слухи о его обитаемости. К счастью, примитивная оптика и плотная атмосфера не позволили распознать какие-либо детали, что дало марсианам возможность обезопаситься от стремительного и неподготовленного контакта.

Марсиане спрятали свою планету за хитрым компьютерным миражом. Теперь за орбитой Деймоса – второго, дальнего, спутника, – Марс выглядел как безжизненная, сухая и холодная «красная планета», практически лишенная атмосферы. Именно этот мираж земляне теперь и считают истинным обликом Марса. Земные зонды, посылаемые к Марсу, перехватывались у Деймоса (после чего отправлялись в расположенную там исследовательскую лабораторию), а трансляцию ложной информации на Землю вели уже марсианские передатчики.

Однако было ясно, что долго прятаться таким образом от землян – глупо и бессмысленно. Необходимо было готовиться к контакту.

Однако каким должен быть этот контакт и к чему он приведет? Марсиане долго думали над этим и, в конечном счете, пришли к выводу, что ничего хорошего от этого контакта ждать не приходится. Землян много, и физически они намного крепче марсиан. Из-за повышенной силы тяжести марсианин не может долго находиться на Земле. Даже специальные защитные костюмы-экзоскелеты не могли решить проблему долговременного губительного воздействия земной гравитации на марсианский организм. А вот земной человек мог находиться на Марсе без серьезного ущерба для себя. Уже одно это ставило землян и марсиан в неравное положение.

Землян много, жизнь большинства не устроена, они агрессивны. В случае контакта неизбежна передача марсианских технологий землянам, а в руках такого варварского общества они не принесут ничего хорошего. Все компьютерные модели показывали, что любые попытки установить контакт с землянами на принципах равенства обернутся для марсианской цивилизации либо крахом, либо катастрофическими катаклизмами.

Но и тянуть с контактом было больше нельзя. Землян буквально тянуло к Марсу, они бомбардировали планету своими исследовательскими зондами. Если бы земная цивилизация не была расколота, а земляне не тратили столько энергии на внутренние склоки, полет земного человека к Марсу был бы вопросом ближайшего времени.

Допускать спонтанного и неуправляемого контакта было нельзя. Единственным выходом было нанести удар первыми и оккупировать Землю. Но это должна быть не простая оккупация. Марсиане, как более высокоразвитая и вместе с тем уязвимая цивилизация, пользуясь своим технологическим преимуществом, должны обезопасить себя от возможной агрессии со стороны землян. В то же время, как цивилизация гуманистическая, марсиане не желают уничтожения и порабощения землян. Марсиане хотят видеть в землянах друзей и партнеров, но для этого придется радикально перестроить всю земную цивилизацию, изменить ее хозяйственный уклад, общественные отношения, культуру. Именно в этом и заключается цель оккупации. Марсиане возьмут под контроль Землю и направят ее развитие в нужном им русле, максимально уподобляя землян самим себе. Задача масштабная и не на одно поколение. Но только так два человечества смогут ужиться в одной Солнечной системе.

Санс, начальник лунной базы, был сыном Верховного Хранителя Господина Эрца. Именно Господин Эрц был вдохновителем и организатором плана оккупации Земли.

База на обратной стороне Луны должна была стать основным плацдармом наступления на Землю. Персонал базы был невелик, всего несколько десятков человек, которые и будут управлять первыми, наиболее сложными и важными, этапами оккупации. Сеть спутников, висящих на орбитах вокруг планеты, перехватит контроль над всеми ключевыми системами земной цивилизации. Особенно важно перехватить управление ядерными арсеналами, которые земляне наплодили в ходе своих безумных политических гонок, и не допустить, чтобы в первые минуты, на волне паники от непонимания, что происходит, кто-нибудь начал стрелять.

А затем в дело вступит десант. Высаживаться на Землю с ее чудовищной гравитацией марсиане не будут – эту миссию возьмут на себя андроиды. В ангарах лунной базы своего часа ждет целая армия андроидов. Внешне они выглядят как земные люди разных антропологических типов, они способны к общению и будут выполнять функции не только военного контроля, но и гражданского администрирования.

Подготовка к высадке на Землю шла своим чередом. Марсиане не торопились. Столь масштабная операция должна быть подготовлена тщательно и с максимально холодной головой.

Однако пока марсиане неспешно плели свою сеть, готовясь набросить ее на Землю, на самой Земле происходили бурные события.

В последние десятилетия в цивилизации землян доминировали две великие империи. Обе они находились в северном полушарии, где сконцентрированы основные массивы земной суши, но на разных материках, разделенных гигантскими земными океанами, совокупная площадь которых в несколько раз превосходила всю марсианскую поверхность.

Именно в противостоянии этих двух империй совершился прорыв земного человечества в космос, так напугавший марсиан, и именно в усмирении этих двух великих держав видели марсиане свою первоочередную задачу.

И вдруг одна из империй рухнула, очень быстро, почти в одночасье, рассыпавшись на пятнадцать частей, а вся ее технологическая пирамида начала стремительно оседать и разрушаться. Великая гонка двух гигантов закончилась.

Это событие настолько обескуражило марсиан, что последовали предложения, не стоит ли повременить с оккупацией и понаблюдать, как будут развиваться события на Земле. Но Господин Эрц настоял, что начало оккупации должно пройти в намеченный срок. Оккупация отменит всю земную политику, и ее текущая конфигурация не имеет принципиального значения, говорил он. Потребуются лишь незначительные корректировки первоначального плана, связанные с изменением расстановки сил на Земле.

Подготовка к операции шла своим чередом, но вдруг возникло новое непредвиденное обстоятельство. Как-то вечером к Сансу пришла Ита и сообщила, что с Земли поступают сигналы, которые, по ее мнению, говорят о том, что кто-то взломал информационную защиту и наблюдает за ними.

Ита была любовницей Санса, а на станции отвечала за обеспечение информационной безопасности. Это было серьезное и ответственное направление. Марсианам было важно скрывать не только свою планету, но и всю деятельность, которую они развернули в Солнечной системе. Топить создаваемые марсианской цивилизацией сигналы в белом шуме Вселенной было непростой и все более усложнявшейся задачей по мере совершенствования наблюдательной аппаратуры землян.

В случае с лунной базой задача была сложной вдвойне, ведь база находилась в непосредственной близости от Земли. Однако до сих пор марсианам удавалось работать под самым носом у землян, оставаясь ими не замеченными.

По словам Иты, сигнал поступал с территории недавно рухнувшей северной империи, с одного из отколовшихся от нее малых государств. Он был регулярным, приходил каждый вечер или каждую ночь, когда та часть планеты уходила в тень. Кто-то проникал сквозь выставленную марсианами защиту и наблюдал. Наблюдал молча, не пытаясь выйти на связь и вообще ничего не предпринимая.

Новость прозвучала как гром среди ясного неба. Марсиане тщательно следили за всей деятельностью землян, связанной с космическими исследованиями, особенно всем тем, что связано с Марсом. И они были уверены, что жители Земли ничего не знают о марсианской цивилизации и не предпринимают попыток взломать выставленную марсианами хитрую информационную защиту.

–Нужно немедленно узнать, кто они, – сказал Санс.

–Уже сделано, капитан, – ответила Ита. – Пойдем, покажу.

Они прошли в наблюдательный пункт, Ита активировала экран и вывела на него изображение. Санс увидел две нескладные грузные фигуры землян. Мужчины. Один, уже немолодой, с крупным носом и выпуклыми глазками под массивными очками, с седеющими курчавящимися волосами, уже выкатавшимися на макушке. Второй моложе, тоже в очках, с всклокоченными волосами и намечающимися залысинами. Оба с бледной кожей, характерной для жителей северных широт. Земляне сидели в тесном помещении с грубыми серыми стенами, загроможденном какой-то аппаратурой, и смотрели на экран, на котором отображались интерьеры марсианской лунной базы.

–Кто они? Надо все о них узнать, – бросил Санс.

Ита улыбнулась:

–Уже сделано. Самое удивительное, что они, похоже, любители. Вот этот, который моложе, вообще не имеет никакого отношения к космическим исследованиям, он школьный учитель. А вот этот, второй, интереснее. Он работал в институте, связанном с изучением космоса, причем, засекреченном.

–Ну, это же для них засекреченном, не для нас, – ухмыльнулся Санс.

–Конечно. Но, опять же, ничего опасного в их исследованиях не было. Лаборатория, в которой работал этот человек, закрылась несколько лет назад…

–Ну да, когда развалилась их империя…

–Да. Так вот, по всей видимости, этот человек кустарным способом собрал прибор, который пробивает нашу защиту и позволяет наблюдать за нами.

–Кустарным способом? Как такое возможно?

Ита пожала плечами:

–Они сидят в обычном гараже. Видимо, этот человек вывез из своего института какие-то материалы и приборы, которые и позволили ему собрать вот такой аппарат.

–Но ведь это получается, он знал, зачем ему нужен этот прибор и что он хочет увидеть…

Повисло молчание. Санс всматривался в изображение на экране, его янтарные глаза с вертикальным зрачком разгорались недобрым огнем.

–Что будем делать, капитан? – спросила Ита.

–Пока ничего. Наблюдайте за ними, не спускайте с них глаз. Записывайте все их разговоры и передавайте мне.

Ита вздернула бровь:

–Я думала, ты прикажешь их изолировать.

–Нужно понять, что происходит и насколько велика угроза. И есть ли она, эта угроза. Если мы сейчас их изолируем, можем сделать еще хуже. Пока наблюдаем.

2.

История эта началась давно, еще в конце семидесятых годов, когда Иван Сергеевич Бурцев, академик, герой социалистического труда, ученик Королева, участник советских лунной и марсианской программ, начал ходить по высоким кабинетам со странным предложением: открыть под его, Бурцева, началом, институт по поиску внеземной цивилизации в Солнечной системе.

Бурцев приводил данные радионаблюдений за космическим пространством, из которых, по его словам, получалось, что в районе Марса, Луны и Венеры наблюдаются некие аномалии, которые нельзя объяснить иначе как признаками некой разумной активности. Причем наибольшая концентрация этих аномалий наблюдалась в районе Марса. Бурцев не настаивал на том, что это именно марсиане или какие-то другие инопланетяне. Возможно, говорил он, это наши американские друзья ведут какие-то засекреченные исследования, хотя характер сигналов говорит о том, что это, скорее всего, не они.

Времена стояли застойные, сонные, страна медленно впадала в летаргию. Ни чиновничество, ни академические круги Бурцеву впечатлить так и не удалось. Вернее, удалось, но совсем в ином смысле – за спиной поползли перешептывания, мол, сбрендил старик. Закончилось всё тем, что его тихо отстранили от всех научных исследований, оставив, правда, рядовым профессором в Московском университете (видимо, памятуя былые заслуги). Бурцев намек понял, и о внеземных цивилизациях, казалось, больше не вспоминал.

Но грянула Перестройка, и академик снова оживился. И, о чудо, добился-таки своего. Правда, дали ему не институт, а всего лишь лабораторию. И услали из Москвы на Урал, в «почтовый ящик», с глаз подальше.

Под началом у Бурцева оказалось четверо молодых ученых, включая и кандидата физико-математических наук Валеру Соловейчика. С их помощью он и надеялся воплотить свои интуитивные догадки в сенсационное открытие. Но, увы, времена наставали действительно скверные. Финансирование стремительно сокращалось, а молодые кандидаты наук убегали в кооперацию, уверовав в чудотворную силу капитализма.

Единственным, кто оставался верен затее академика Бурцева, был Валера Соловейчик. Соловейчик, со второй попытки поступивший на мехмат, сумел окончить его с отличием, поступить в аспирантуру и защитить диссертацию. К моменту, когда Бурцев набирал сотрудников для своей лаборатории, Соловейчик вел скромную жизнь научного сотрудника в одном из минских НИИ и жил с мамой и папой в тесной двухкомнатной квартирке. Бурцев, давно имевший репутацию чудака, столкнулся с проблемой при наборе сотрудников в свою лабораторию – никто не хотел идти. Вот и пришлось искать по провинциальным НИИ. Здесь-то ему и подвернулся Соловейчик.

Почему Соловейчик ввязался в эту авантюру? Во-первых, ему было просто скучно. Личная жизнь не сложилась, в профессии, как казалось, он тоже достиг потолка, выше которого прыгнуть не получалось. Быт в одной квартире с родителями нагонял тоску. И тут вдруг – чудаковатый академик с поиском чужих цивилизаций. Нет, в официальных документах, всё было сформулировано куда более витиевато и расплывчато, но Соловейчик сразу понял, о чем речь. Как он к этому отнесся? Конечно же, скептически. Но под это дело давали целую лабораторию в закрытом городе. Закрытый город – это в том числе снабжение по перовому разряду, что немаловажно в замордованной дефицитом стране. Кроме того, академик сулил быстрое получение квартиры. Вырваться из душных стен родительского жилья – заветная мечта взрослого уже мужчины. К тому же, в том году как раз взорвался Чернобыль, слухи по Минску ползли самые мрачные. И Соловейчик поехал. Из города-миллионника, республиканской столицы, в холодную уральскую глушь, закрытый городок, затерявшийся в тайге.

Академик не обманул – действительно выбил квартиры для своих сотрудников. Правда, перед этим почти целый год пришлось помыкаться в общежитье. Но оно того стоило: уютная однушка с просторным балконом, на котором так приятно курить по вечерам. Сосны, одуряюще свежий воздух и звенящая тишина. В городке царила по-военному образцовая дисциплина: чистота и, да, перворазрядное снабжение, регулярные спецпайки с дефицитной колбасой, индийским чаем, кофе и – на Новый год – красной икрой.

И работа, которая действительно оказалась очень интересной и затянула Соловейчика без остатка. Впрочем, в лаборатории академика Бурцева он оказался единственным таким исключением: остальные сотрудники быстро сбежали, сочтя, что новое время открывает им более привлекательные возможности, нежели затворничество в закрытом городке.

Науке новые времена не несли ничего хорошего, и Бурцев, на котором лежала вся тяжесть организационных хлопот, чувствовал это все более отчетливо. В лаборатории он появлялся редко, переложив весь груз научных изысканий на Соловейчика, а сам пропадал в командировках в Москве, ведя там изнуряющие аппаратные баталии с большими начальниками. Когда же возвращался, был мрачен как туча. Соловейчик этого до поры до времени не замечал, будучи погруженным в работу, тем более, появились первые серьезные результаты, и результаты ошеломляющие. Когда Бурцев с ними ознакомился, лишь пожевал губами и сказал:

–В Москву пока не докладываем.

На недоуменный вопрос Соловейчика коротко ответил:

–Там сейчас всё… сложно.

Бурцев умер в декабре 91-го года. «Умер вместе со страной», – как потом любил говаривать Соловейчик. Утром не вышел на работу, а вечером его нашли дома в туалете в некрасивой позе.

Буквально через несколько дней на Соловейчика обрушился еще один удар – умер отец. Последние годы дела у отца шли неожиданно хорошо. Перестройка действительно сдвинула какие-то тектонические плиты, и люди, казалось, достигшие своего потолка, вдруг получили возможность прорваться выше. Отец, карьерные возможности которого долгое время были негласно ограничены пресловутым «пятым пунктом», вырвался в большие начальники, из тесной хрущевки переехал в роскошную двухъярусную квартиру, в новом, похожем на белый круизный лайнер, доме, с видом на реку в самом центре города. Но счастье продлилось недолго. Глядя на мать, неприкаянно бродившую по комнатам этой так и не обжитой квартиры, Солвейчик впервые задумался о возвращении.

Вернувшись после похорон в «почтовый ящик», Соловейчик поразился произошедшим переменам. Первое, что бросилось в глаза – заметенные неубранным снегом улицы, огромные снежные шапки и сосульки на крышах домов. Куда девался привычный военный порядок?.. Ларчик открывался просто – с городка сняли секретный статус, а обсуживавшую его воинскую часть – расформировывали.

В лаборатории Соловейчика ожидало постановление о ликвидации. По большому счету, речь шла о ликвидации всего городка, которая напоминала нечто среднее между бегством и разграблением. Ранее закрытый городок вдруг наводнился какими-то американскими делегациями, которые шастали по корпусам и лабораториям, что-то вынюхивали. Официально всё это было под благовидным предлогом новоявленной российско-американской дружбы и налаживания контактов между научными сообществами двух стран после десятилетий отчуждённости и вражды. Однако результатом этих визитов становилось то, что в Америку стали уезжать целые подразделения и институты – со всей документацией и оборудованием.

Появились и какие-то криминальные типчики. Этих интересовало другое: металл и прочие ценные материалы, которыми был нашпигован городок. То, что не смогли вывезти американцы, контейнерами отправлялось в порты Прибалтики, откуда в качестве лома уходило дальше на Запад. В разграблении городка «браткам» активно помогали многие его жители – те, кому не светила Америка. На этих контрабандных схемах делались первые большие состояния «новой России». Через несколько лет Соловейчик с удивлением увидит некоторых своих бывших коллег в телевизоре – в качестве уважаемых и влиятельных бизнесменов, в дорогих лощеных пиджаках и модных широких цветастых галстуках. Ещё через какое-то время некоторые из них окажутся героями криминальных хроник – в качестве жертв бандитских перестрелок или подрывов автомобилей.

Во всей этой кутерьме всем было как-то не до Соловейчика, чем тот и воспользовался. Он тихо оформил ликвидацию лаборатории, написав в итоговом отчете об отсутствии каких-либо серьезных результатов, полученных в ходе ее работы. Впрочем, глядя на происходящее вокруг, Соловейчик не сомневался, что читать его отчёт никто не будет. А дальше он занялся тем же, чем занимались и все остальные – грабежом. Но делал это совсем с иными целями.

В отчёте Соловейчик соврал. Результаты работы у него были, и очень серьёзные результаты. Была обнаружена целая сеть космических коммуникаций, раскинувшаяся от орбиты Сатурна до Меркурия. Щупальца этой странной сети обнаруживались на Луне; признаки чужой активности прослеживались на околоземной орбите. Средоточием всей этой деятельности оказывался Марс.

Они с Бурцевым не раз обсуждали, что это может быть. Неведомая цивилизация? Бурцев недоуменно пожимал плечами:

–Наши аппараты изучили Марс довольно хорошо. Марс сухой, мёртвый, выжженный космической радиацией, никаких признаков разумной деятельности там не обнаружено. И, исходя из того, что мы знаем, и быть не может.

–А может ли быть так, что то, что мы знаем о Марсе – лишь грандиозная мистификация? – спрашивал Соловейчик.

Бурцев пожимал плечами:

–Факт, что что-то там есть. Что – пока непонятно.

–Может, всё-таки американцы?

Бурцев категорически отметал эту версию:

–Посмотри на масштабы, Валера. Такие масштабы не доступны ни одному государству на Земле. Мы только-только начинаем копошиться в околоземном пространстве. Запустить автоматическую станцию куда-нибудь к Урану – целое событие… Поверь, Валера, я хорошо знаю космическую кухню, и нашу, и американскую. Мы не можем. Они не могут. Больше здесь, на Земле, некому.

Проблема заключалась в том, что, обнаружив чужую деятельность в Солнечной системе, они не могли понять ее смысл. Они видели сигналы, но были не в состоянии их расшифровать. Сигналы были не просто очень хитро зашифрованы и не читались земной аппаратурой – казалось, их намеренно пытались сделать незаметными, растворить в «белом шуме» космоса.

Нужен был приёмник, чтобы расшифровать таинственные сигналы. Построить такой приёмник усилиями их скромной лаборатории было невозможно. Нужно было задействовать другие подразделения, а для этого нужна была санкция Москвы. Бурцев, понимая, что рыба гниёт с головы, решил действовать неформально, подключив весь свой авторитет и обширные связи. В итоге где-то за полтора месяца до его смерти чертежи приёмника, не засвеченные ни в каких официальных отчетностях и базах данных, были у них в распоряжении.

Таким образом, Соловейчик был в шаге от того, чтобы узнать, что же скрывается за загадочными сигналами, невидимой сетью опутавшими половину Солнечной системы. Все необходимые материалы и оборудование для постройки приёмника в городке имелись. Однако, глядя на творящуюся вокруг вакханалию грабежа, Соловейчик понял – надо спешить.

Построить приёмник, пусть и не очень мощный, он сможет и самостоятельно. Он, конечно, не «добьёт» до Сатурна и даже до Марса, но понять, что происходит на Луне, с его помощью будет вполне можно. А там, скорее всего, станет понятно, что творится и во всей остальной Солнечной системе. Получив необходимое знание, он решит, что с ним делать. Может, продать тем же американцам за очень большие деньги. А может, это будет такая информация, которую вообще никому нельзя показывать и вообще будет лучше о ней забыть и не вспоминать. Кто знает?

Вскоре по железной дороге на запад отправился еще один контейнер. Но шёл он не в Прибалтику, а в Белоруссию. По документам грузом значился лом, а по факту это было оборудование для постройки приёмника. Вслед за контейнером в путь двинулся и Соловейчик. Он покидал бывший закрытый городок, в котором провёл лучшие годы своей жизни. Городок, заметаемый северными метелями, разграбляемый и пустеющий…

В Минск Соловейчик возвращался с тяжелым сердцем. Он не любил город, в котором родился и вырос. Минск напоминал ему то ли грубо нарезанный невкусный винегрет, то ли пиджак, неладно скроенный из плохо сочетающихся кусков материи. Центр города представлял собой натужно помпезный послевоенный сталинский ансамбль, тяжелый и давящий, на задворках которого ютились жалкие остатки по провинциальному скудной дореволюционной застройки. Дальше начинался хаос хрущевско-брежневских бетонных громад, почти деревенских хат частного сектора, бараков, гаражей, промзон, складов, проплешин еще не застроенных пустырей… Градостроители попытались заключить всю эту неудобоваримую смесь в строгую радиально-кольцевую планировку, но гармонии от этого не прибавилось. В принципе, всё это мало отличалось от картины любого советского областного центра средней руки – если бы не потуги на столичность и статусность. Потуги, от которых общий провинциализм происходящего бил в глаза ещё больше. Добавьте к этому промозглые балтийские ветра, вечно дующие над городом – и общая безрадостная картина сложится окончательно.

Минск встретил Соловейчика в своём духе – низким и беспросветным оттепельным небом, раскисшей грязью пополам с набухшим посеревшим снегом во дворах, туманной взвесью в воздухе – атмосферная влага с городскими выбросами и испарениями…

Родительская квартира была пуста и неуютна. Это была не та привычная тесная хрущевка, из которой Соловейчик укатил когда-то в свой удивительный «почтовый ящик» по зову профессора Бурцева. Необычная двухъярусная планировка, просторные комнаты – не избалованному бытовым комфортом советскому человеку это показалось бы сказкой. Дом с привилегиями, в самом центре, с видом на реку… Утлую речушку, протекающую через Минск, для солидности расширили в небольшое и по-своему живописное водохранилище, как раз напротив нового жилища Соловейчика. Казалось бы, живи да радуйся…

Но радоваться не хотелось. Мать постарела и опустилась, не следила ни за собой, ни за домом. С порога в нос Соловейчику ударил тяжелый старческий дух. За мутными тусклыми окнами угадывалась река, вся в оспинах подтаявшего льда. Ощущение какой-то всеохватной безысходности висело в тяжелом душном воздухе, отчего хотелось развернуться и бежать прочь из этого печального жилища.

Не менее тоскливыми были и разговоры матери. Соловейчик знал, что они будут, мысленно к ним готовился. Но готов так и не был.

–Уедем, уедем в Израиль, – говорила мать. – Твой отец, дурак, не послушался, не уехал, так будь хоть ты умный. Ты же видишь, что творится. Отец всё на что-то надеялся, что станет лучше. Не станет, никогда в этой стране лучше не станет…

Эти разговоры про отъезд в Израиль в их семье шли, сколько Соловейчик себя помнил.

Мать, из старого раввинского рода, интеллигентная и когда-то красивая своеобразной семитской красотой, всю жизнь преподавала русскую литературу на филологическом факультете, но так и не оторвалась от еврейских корней. Даже сына, когда он родился, она хотела назвать на еврейский манер Беньямином или Вениамином. Однако отец в итоге настоял, чтобы ребенка записали Валерием, рассудив, что с мальчика достаточно еврейских отчества, фамилии и внешности.

Когда из СССР началась массовая еврейская эмиграция (а Белоруссия ведь была одной из самых «еврейских» республик), мать лишилась покоя, донимая отца: уедем, уедем. Уезжали многие: двоюродные-троюродные братья и сёстры, тётки и дядья разной степени родства… Собственно, из-за эмиграции многочисленной еврейской родни и у отца, и у самого Соловейчика начался карьерный застой: их не продвигали, как потенциально неблагонадежных.

Однако уехать отец не мог. Он был инженером на заводе, внешне сугубо мирном и гражданском. Однако в недрах этого завода делалось что-то такое, что советское государство хотело хранить в большом секрете. В общем, отца из страны не выпускали, как носителя секретной информации. Да он не особо-то и рвался.

Отец от природы был человек несмелый и нерешительный. Получив в институте техническую специальность, он тянул инженерную лямку на заводе и, в принципе, был всем доволен. Есть квартира, семья, стабильная зарплата – чего ещё надо? Жизнь расписана на десятилетия вперёд. Отца вполне устраивала эта устоявшаяся жизнь добропорядочного советского мещанина. Ни антисемитские шуточки, периодически отпускаемые в его адрес, ни негласный карьерный стопор из-за неправильной национальности, ни дефицит в магазинах особо не смущали его. Он воспринимал это как неизбежность. Жизнь несовершенна, и гнаться за химерой лучшей доли где-то там, на чужой земле, жертвуя привычным бытом, он был не готов.

В этом был их главный с матерью конфликт, длившийся всю жизнь. Что больше двигало матерью в этом стремлении уехать в Израиль, зов крови или стремление к лучшей, как ей казалось, жизни, Соловейчик так до конца и не понял. Скорее всего, то и другое понемногу. Она носила могендовид, читала еврейские молитвы и даже безуспешно пыталась приучить их с отцом к кошерной пище. При этом злым шепотом, временами переходящим в змеиное шипение, ругала советскую власть, говорила, что никогда в «этой стране» не будет нормальной жизни, что мы здесь чужие, наша настоящая родина там, в Израиле, и она ждет. По вечерам мать сквозь треск глушилок любила слушать «вражьи голоса», повергая отца, члена партии, в неизменный ступор.

Слушая эти бесконечные препирательства матери с отцом, Соловейчик, естественно, пытался понять, чья позиция ему ближе и кто же он сам такой. Под влиянием матери он одно время даже следил за ближневосточными делами и бесконечными арабо-израильскими разборками. Даже пытался учить иврит. Но потом враз бросил, четко осознав, что все это не его. Никакого зова крови, влекущего в опаленные солнцем пески Ханаана, он в себе не чувствовал. Не чувствовал он близости и к смуглым людям со странными именами, бьющимся за эти пески со своими соседями арабами. Все это было далеким, чужим и неинтересным ему, глубоко русифицированному белорусскому еврею, который и о еврействе своем давно бы забыл, если бы ему постоянно не напоминали.

С какого-то момента в бесконечных семейных разборках об Израиле Соловейчик однозначно склонился на сторону отца, чем окончательно подкосил мать.

Годы шли, мать старела и все отчетливее ощущала, как утекает, как тот ханаанский песок сквозь пальцы, ее несостоявшаяся мечта. Чувство несбывшегося и не оправдавшегося, неправильно и не так прожитой жизни, наполняло ее злобой, которую она все чаще обрушивала на отца. Перепадало и Соловейчику, но сына она не винила, считая жертвой неправильных отцовских установок.

Отец, спасаясь от домашнего террора, стал все чаще прикладываться к бутылке. Атмосфера в их тесной хрущевке становилась все более тяжелой и отравленной, и это была одна из причин, почему Соловейчик с такой готовностью откликнулся на сперва показавшееся ему безумным предложение профессора Бурцева.

Когда Соловейчик был уже на Урале, жизнь его родителей сделала неожиданный вираж. Началась перестройка, которая принесла новые веяния, новое мышление, новые подходы… Вся эта пропагандистская трескотня не была пустым звуком. Перемены шли, колоссальные и грозные. Никто ещё не подозревал, что их результатом станет крушение всей страны. Но в открывшееся на короткое время счастливое окно возможностей неожиданно угодил и скромный, но толковый и исполнительный еврей-инженер, вдруг ставший большим заводским начальником.

Вместе с новым статусом пришли и причитающиеся материальные регалии: новая прекрасная квартира, автомобиль – сначала служебный, а потом и личный, доступ к спецраспределителю дефицита. Мать, оглушенная столь стремительными и радикальными переменами, казалось, даже позабыла о своем обетованном Израиле.

Но счастье оборвалось так же быстро и внезапно, как и началось. Годы стрессов и нездорового образа жизни не прошли для отца даром. Сердце у него прихватывало уже давно. А тут и новые неурядицы подоспели. Страна рассыпалась, экономика разваливалась, а вместе с ними летели к чертям и все те стратегические секретные и полусекретные производства, на которых держалась советская империя. Включая и завод, на котором всю жизнь проработал отец Соловейчика и во главе которого оказался в столь неудачное время. В общем, закончилось все обширнейшим инфарктом, который его и убил.

Мать осталась одна, на скудной пенсии, стремительно сжираемой инфляцией, и теперь, когда Соловейчик вернулся в осиротевшее родительское гнездо, принялась третировать его с удвоенной силой насчет израильской эмиграции. Самое неприятное, что и возразить-то ей особо было нечем. Действительно, ничего хорошего ждать в этой стране не приходилось. Кто мог, собирал вещи и уезжал. Уезжали последние евреи. Уезжали ученые и специалисты. Уезжали молодые женщины, спешно выскакивая замуж за богатеньких и не очень иностранцев.

Но Соловейчик уехать не мог. Для осуществления его замысла ему нужно было это безвременье, где никому нет друг до друга дела, где отменены почти все правила и нормы, и именно поэтому можно осуществлять даже самые фантастические задумки. Но объяснить это матери он тоже не мог.

Однако, прежде чем приступить к задуманному, нужно было как-то позаботиться о хлебе насущном. Тем более, затея Соловейчика предполагала серьезные материальные вложения. Буквально на следующий день, как Соловейчик объявился в Минске, ему позвонили. Звонил бывший коллега по научно-исследовательскому институту, в котором Соловейчик работал до того, как уехал в «почтовый ящик». Коллега дослужился до директора института и теперь звал Соловейчика в свои заместители. Соловейчик аж присвистнул. Его, неблагонадежного еврея, покинувшего когда-то институт в ранге рядового научного сотрудника! О, времена действительно круто изменились. Впрочем, Соловейчик прекрасно понимал, что зовут его не от хорошей жизни, а от безнадёги. Раньше их институт работал на весь Союз, в связке с другими институтами – в Прибалтике, на Украине, в России. А теперь что? Фундаментальная наука – удел больших, сильных и амбициозных. Она нужна там, где есть размах – где нужно покорять тундру и тайгу, взрывать горы, поворачивать реки, летать в космос. Все это было в СССР. Это в СССР он, потомок местечковых евреев, мог объединиться ради решения космических задач с русским сибиряком Бурцевым, в жилах которого текла изрядная примесь какой-то то ли монгольской, то ли татарской крови. Их «почтовый ящик» был настоящим плавильным котлом, в котором варились выходцы со всех концов огромной страны. Они были в первую очередь людьми и учеными, а не русскими, украинцами, татарами или узбеками. Теперь советская наука мертва. Всё, что в ней было ценного, заберут и вывезут. Этот пир грабежа Соловейчик уже видел – там, на Урале, в своём бывшем закрытом городке. А остатки, все эти институты и лаборатории, будут влачить жалкое существование, постепенно умирая. Сесть в кресло замдиректора обреченного института – всё равно, что стать помощником капитана тонущего корабля. Поэтому Соловейчик вежливо пожелал своему бывшему коллеге успехов и отказался от его предложения.

Когда Соловейчик служил в армии, его, интеллигента-очкарика, не способного к длительным физическим нагрузкам, сослали в гараж. Там он неплохо освоил ремесло автомеханика, которое впоследствии не раз выручало его и на гражданке. Своего автомобиля у Соловейчика никогда не было, зато он с удовольствием чинил машины академиков и профессоров из своего института. Водил дружбу с механиками и слесарями, благодаря чему имел возможность быстро добывать дефицитные детали для постоянно ломавшихся академических и профессорских авто. За это институтские небожители периодически одаривали Соловейчика внеочередными премиями, каким-нибудь дефицитом или путёвками в Крым. Уехав из Минска в «почтовый ящик», Соловейчик забросил своё подпольное авторемесло. Однако, похоже, наступало время возвращаться к истокам.

Для автомехаников наступали золотые времена. После десятилетий безраздельного господства отечественных «Волг», «Жигулей» и «Москвичей» в страну хлынул поток автомобилей из-за границы. В основном – сильно подержанных, а поэтому с массой больших и малых неисправностей, а также разнообразные «конструкторы», собранные из нескольких разбитых в авариях авто, и так называемые «утопленники». Всё это нужно было ремонтировать, латать, приводить в товарный вид и т.п.

Соловейчик тонко уловил эту конъюнктуру и не раздумывая ринулся в авторемонтный бизнес. Для этого у него были все необходимые стартовые условия. Покойный отец на излете своей карьеры, помимо роскошной двухъярусной квартиры, обзавелся также гаражом и автомобилем. Практически новую бежевую «шестерку» Соловейчик без сожаления продал – для стартового капитала. Сговорившись с несколькими другими рукастыми мужиками из гаражного кооператива, Соловейчик и начал своё авторемонтное дело.

Дела быстро пошли на лад. Довольно скоро Соловейчик с удивлением обнаружил, что такого материального изобилия в его жизни, пожалуй, никогда не было. Часть дохода, правда, приходилось отстёгивать бандитам, которые взяли под опеку практически весь молодой и неокрепший бизнес в стране. Тем не менее, денег хватало на всё. Соловейчик сделал хороший ремонт в квартире, купил импортную бытовую технику. Холодильник ломился от еды, в баре стояли бутылки с дорогим алкоголем. Мать, с новыми металлокерамическими протезами во рту, помолодела лет на десять и даже практически не вспоминала про Израиль.

–Жаль, – говорила она, – твой отец не дожил. Посмотрел бы, чем капитализм отличается от коммунизма.

Да уж, думал Соловейчик. При коммунизме я решал сложнейшие математические задачи, но при этом не мог купить в магазине яйца. Теперь я кручу гайки в грязном гараже, зато могу приобрести почти всё, что пожелаю, в ближайшем ларьке.

Свой гараж Соловейчик оборудовал под административные нужды предприятия, в то время как автомастерские разместились в гаражах компаньонов. Сделал он это с умыслом, чтобы поменьше посторонних людей бывало в его гараже, который, на самом деле, превратился в тайную лабораторию.

Гараж для этих целей подходил идеально. Помимо собственно автомобильного бокса, здесь был просторный погреб. Соловейчик оборудовал люк, ведущий в погреб, тяжелой металлической крышкой, запиравшейся на хитрый замок. В этот погреб он и сгрузил прибывшее в контейнере оборудование. По вечерам, когда работа в автомастерской замирала, Соловейчик спускался в свой потайной погреб и вел там монтажные работы. Для начала погреб пришлось основательно гидроизолировать и утеплить, чтобы влага и плесень не попортили приборы. После того, как эта предварительная подготовка была проведена, закипела основная работа.

Вскоре над плоской крышей гаража выросло «ухо» спутниковой тарелки. Это никого особо не удивило, ведь как раз в это время в моду входило спутниковое телевидение, и такими «ушами» стремительно обрастали фасады домов по всему городу. В самом гараже, переоборудованном под офис, Соловейчик поставил телевизор, который действительно показывал десятки каналов со всего света. Мастера в перерывах между работой нередко заходили к гостеприимному Соловейчику, чтобы посмотреть футбол, кино, порно – ассортимент был велик и разнообразен. И никому не приходило в голову, что трансляция телеканалов была лишь маскировочной функцией спутниковой тарелки, истинное предназначение которой скрывалось под полом гаража.

Ещё одним приятным плюсом оказалась близость железной дороги. Гаражный кооператив тылами выходил прямо на полосу отчуждения, и шум поездов здесь был постоянным аккомпанементом. Во времена СССР железная дорога была режимным объектом, за невинное фотографирование которого без ведома соответствующих инстанций можно было схлопотать серьезные неприятности. Вся жизнь в СССР была такой – бардак и разгильдяйство шли рука об руку с зачастую непомерными и иррациональными строгостями и запретами. Теперь, когда все запреты рухнули и остался сплошной бардак и вседозволенность, близость железной дороги для Соловейчика стала настоящей находкой. Найдя нужные подходы к железнодорожному начальству, он договорился, чтобы за весьма небольшую мзду прямо от контактной сети к его гаражу подвели высоковольтный кабель.

«Где и когда такое ещё будет возможно?» —спрашивал себя Соловейчик. Сколько еще продлится это безвременье и чем закончится? Возможно, уставший от хаоса и бардака народ скоро взалкает «сильной руки», которая вновь наведет железный и возведенный в ранг абсурда порядок. А может, всё так и будет нестись в тартарары, пока не рухнет окончательно, железная дорога встанет и покроется ржой, а в проводах пропадет живительное напряжение. Но пока был тот дивный момент, когда гипотетический тиран с железной рукой ещё не пришёл, а железная дорога и прочая инфраструктура по инерции продолжала исправно функционировать. А значит, по проводам контактной сети текло электричество, питающее не только моторы электропоездов, но и, по нелегальной врезке, секретное оборудование в погребе Соловейчика.

И вот, настал тот день, когда все было готово. Поздним вечером, когда все уже разбрелись, и над гаражным кооперативом установилась тишина, Соловейчик тихо спустился в свой погреб. Честно говоря, всё это время он почти и не думал, а что же он там увидит. Его беспокоили куда более практичные вопросы: чтобы оборудование доехало в целости и сохранности и его не разграбили по дороге, как договориться с железнодорожниками о нелегальной врезке в контактную сеть, где найти недостающие материалы и детали… Вот и сейчас он думал о том, заработают ли приборы и не окажутся ли его усилия, на которые ушло без малого два года, напрасными. И вот, загудело электричество в приборах, экраны осветились мерцающим сероватым светом. Соловейчик начал осторожно вращать регулятор – нужно было настроиться на передатчики на земной орбите и в районе Луны – ближайшие к Земле передатчики чужаков, которые им с покойным Бурцевым удалось обнаружить.

Сказать, что увиденное произвело на Соловейчика впечатление, – это не сказать ничего. Конечно, они с Бурцевым не раз обсуждали, что же это может быть. Какая-то явно разумная и явно неземная активность, которая прослеживалась от Сатурна до Меркурия. Или всё-таки американцы?.. Гадать можно было до бесконечности.

И вот, он их увидел. Вот на него с экрана взглянули эти странные глаза, с щелевидным кошачьим зрачком и огромной радужкой каких-то невероятных цветов: от ультрамарина и пурпура до лимонно-желтого. Он увидел эти лица с тонкими чертами, эти удлиненные головы, эти хрупкие и одновременно невероятно гармоничные тела. Это были люди, несомненные люди. И это не были люди Земли. Это было ясно с первого взгляда. Инопланетяне. Такие похожие и такие другие.

Соловейчик смотрел, как завороженный. На экранах что-то происходило, из динамиков журчала речь, звуки которой ещё никогда не разносились в земной атмосфере. Но Соловейчик видел только людей, лица, глаза. Через какое-то время у него зазвенело в ушах, а голова пошла кругом. Он почувствовал, что если не выберется на свежий воздух, то упадет в обморок. Не выключая экранов, боясь спугнуть чудесное видение, он поднялся наверх и тихо притворил за собой крышку погреба.

На улице была уже ночь, светлая полнолунная ночь середины сентября, когда бабье лето согревает землю прощальным теплом. Луна наливным жёлтым яблоком катилась над кронами деревьев. Где-то там, с её обратной стороны, прячутся эти дивные существа. Соловейчик потянул носом ночной воздух, от нервного потрясения спирало дыхание. Городской воздух был, как обычно, несвеж, пах пылью, асфальтом, мазутом, какими-то промышленными выбросами. За деревьями лесополосы тяжело залязгал товарняк, и к этому букету ароматов тут же примешалась тепловозная гарь. Соловейчик полез в карман за сигаретами. Табачная отрава, оседая сажей в лёгких, впитываясь в кровь, приносила успокоение. Обыденность и неказистость окружающего пейзажа постепенно притушили остроту эмоций от только что увиденного. Выбросив окурок в заросли сорняков, Соловейчик вернулся в гараж.

И всё же потрясение было настолько сильным, что несколько дней он ходил сам не свой. Даже коллеги по автомастерской, простые грубоватые мужики, заметили, что с Ёсиповичем, как они его называли, творится что-то не то. Соловейчик отвечал на их расспросы невпопад и с нетерпением ждал вечера, когда все разойдутся, и он снова спустится в свой погреб и припадет к экранам.

Наверное, с неделю Соловейчик бессмысленно смотрел на этих «сиреневых человечков», как он их прозвал, слушал журчащую речь, не пытаясь вникнуть в смысл происходящего. Однако по мере того, как оглушающий эффект проходил, а сознание свыкалось с фактом присутствия где-то рядом чужой цивилизации, начали возникать вопросы. Собственно, основополагающих вопросов было два: кто они такие, эти сиреневые человечки, и что здесь делают.

Соловейчик начал изучать поступающие передачи более внимательно, уже пытаясь вникнуть в их смысл. Понять речь сиреневых человечков он, ясное дело, не мог, и сама возможность самостоятельно ее расшифровать казалась ему поначалу неосуществимой. Из динамиков лилось всё то же журчание, достаточно мелодичный, но совершенно бессмысленный поток звуков, в котором было невозможно вычленить отдельные слова и фразы, а не то, что понять смысл. Поэтому Соловейчику оставалось уповать исключительно на визуальную информацию.

Принимаемые передачи четко делились на несколько блоков. Первый блок, наименее для Соловейчика интересный, – это передачи с околоземных спутников, наблюдавших за Землей. Зачастую эти передачи представляли просто наборы непонятных символов – видимо, каких-то параметров: погода, давление, температура, а может, что-то касающееся землян? Более интересны были передачи земных панорам – сочные, выразительные, как будто объемные. Даже на кустарном оборудовании Соловейчика качество изображения впечатляло. Да, эти ребята за нами следят, следят во все глаза, и к добру ли это? Впрочем, какой смысл бояться сиреневых человечков из космоса, если земной человек – сам себе первый и лютый враг?..

Второй блок передач, которые удалось поймать Соловейчику, был связан с лунной базой пришельцев. Сигнал с лунной базы был самого плохого качества, потому что направлен он был от Земли, куда-то во внешний космос. Впрочем, понять, куда именно он направлен, было нетрудно – на Марс. Именно к Марсу сходились все основные космические коммуникации сиреневых человечков, именно там находилась их основная база, это они ещё с Бурцевым установили со всей очевидностью.

И, наконец третий блок передач – передачи с Марса на лунную базу. Их качество было заметно лучше (хотя и хуже, чем с околоземных спутников), так как сигнал направлялся в сторону Земли. Часть этих передач представляли собой переговоры с лунной базой, причем те, кто были на Марсе, вели трансляцию из таких же абсолютно безликих и функциональных помещений, что и их визави на Луне. Зато вторая часть – это, по всей видимости, ретрансляция обычного телевидения: новости, погода, художественные фильмы, концерты… Именно этот блок передач был для Соловейчика наиболее интересен, так как позволял составить хоть какое-то представление о цивилизации сиреневых человечков.

В первую очередь, Соловейчика волновал вопрос, а в каком мире живут сиреневые люди, что за планета? Естественно, сведения из перехваченных трансляций можно было получить весьма отрывочные, но тем не менее картина начала постепенно складываться. Мир сиреневых людей одновременно был похож и не похож на Землю, как и сами его обитатели. На перехваченных панорамах Соловейчик видел мир под насыщенным тёмно-синим небом, таким, каким бывает небо на Земле в вечерние сумерки или если смотреть на него сквозь сильно затемненные очки. Однако в этом «вечернем» небе ослепительно светило солнце и плыли ярко подсвеченные им облака, создавая непривычный для земного глаза контраст. По телевизионному изображению сложно понять пропорции, но Соловейчику показалось, что солнце на планете чужаков выглядит заметно меньше земного. Значит, или планета более удалена от своего светила, чем Земля, или само светило маленькое, какой-нибудь красный или оранжевый карлик. Некоторые панорамы и вовсе поначалу поставили Соловейчика в тупик – на них в небе можно было увидеть сразу два солнца. Двойная система? Однако загадка разрешилась, когда Соловейчик увидел космические изображения планеты, окруженной как будто роем светляков. Искусственные светила, согревающие высокие широты. Ещё один аргумент в пользу того, что планета получает тепла меньше, чем Земля. Впрочем, будь у землян такие технологии, они бы тоже, наверное, были бы не прочь подогреть некоторые места своей планеты. При этой мысли Соловейчик зябко поёжился: на улице уже царил промозглый белорусский октябрь.

Пропорции суши и воды на планете отличались от земных. Океан занимал не более 35-40% поверхности и целиком располагался в одном из полушарий. На Земле суша представляет собой острова-материки, окруженные океаном, а здесь, наоборот, океан был лишь огромным озером, окруженным со всех сторон массивом суши. Впрочем, в «сухом» полушарии также имелись два достаточно крупных водоема, не сообщавшихся с океаном.

Часть сухопутного массива, глубоко вдававшаяся в «океаническое» полушарие планеты, была практически отсечена от остального «материка» узким заливом, воды которого, казалось, заполнили какую-то огромную трещину в коре планеты. Глядя на контуры этого залива, Соловейчик испытывал смутное беспокойство – они казались ему чем-то знакомыми. Сам «остров», отделенный заливом-трещиной, также выглядел весьма необычно на фоне достаточно однообразного рельефа планеты. Он представлял собой купол, возвышавшийся над океаном и остальной сушей, на котором, подобно гигантским фурункулам, торчало три или четыре исполинских вулканических горы, достигавших стратосферных высот. Панорамы этого «острова» и его гор мелькали довольно часто – видимо, и сами сиреневые люди считали их весьма примечательными.

Эти пейзажи глубоко засели в мозгу Соловейчика. Почему же, почему они кажутся ему чем-то знакомыми? Где он мог видеть что-то подобное? Несколько дней Соловейчик мучился, напрягая память. Наконец, его осенило. Конечно же! Когда-то они с Бурцевым днями проводили над картой Марса, обсуждая, почему активность чужаков сосредоточена вокруг красной планеты. Общие мотивы были вполне понятны – удобная наблюдательная база за Землёй, с минимальным риском быть преждевременно замеченными и разоблаченными. Условия, сравнительно приемлемые для биологических форм, если исходить из того, что чужаки – это живые организмы, аналогичные нам. Да, на Марсе тонкая и не пригодная для дыхания атмосфера, пропускающая космическую радиацию, холод и большие перепады температур, но всё же инфраструктура жизнеобеспечения там требуется не такая громоздкая и затратная, как где-нибудь на Венере или ледяных лунах Юпитера. С этим более-менее понятно, а вот где пришельцы могут прятаться на Марсе? Вот, пытаясь ответить на этот вопрос, они с Бурцевым и изучали часами марсианские карты – благо, земными зондами поверхность планеты уже была картографирована довольно неплохо.

И вот, когда карта Марса выплыла из подсознания Соловейчика, он понял, где он видел эти запоминающиеся особенности рельефа планеты чужаков. Это был рельеф Марса. Купол с огромными горами-фурункулами – не что иное, как плато Фарсида. Щелевидный пролив, отсекающий купол с вулканами от остального сухопутного массива – это гигантский каньон Маринер. Наконец, два больших озера на «материке» – впадины Аргир и Эллада. Даже это деление на «океаническое» и «материковое» полушария соответствовало особенностям марсианского рельефа, где между северным и южным полушариями существует резкий перепад высот, и северное полушарие действительно напоминает ложе высохшего океана.

Это открытие ошарашило Соловейчика, пожалуй, не меньше, чем сами сиреневые человечки. Получается, Марс – это не их база. Это их родная планета. Марс населён и в общем и целом очень похож на Землю, а та сухая и холодная планета, к образу которой привыкли земляне, – мираж и обманка. Марсиане много лет дурачат земные аппараты, направляемые к их планете. Они убедили землян, что она пуста и безжизненна, при этом сами наблюдают за нами и осваивают Солнечную систему, раскинув щупальца своей цивилизации от Меркурия до Сатурна (а может, и дальше). Значит, он, Соловейчик, оказался прав, когда высказал в своё время Бурцеву казавшееся тогда абсурдным предположение, что наблюдаемый землянами облик мёртвого и сухого Марса – грандиозная мистификация…

Итак, они следят за нами, но сами не хотят, чтобы мы их увидели. Собственно, это было Соловейчику понятно с самого начала, однако теперь, когда выяснилось, что это не просто инопланетяне, прилетевшие с далёкой звезды и окопавшиеся на Марсе, а настоящие, природные марсиане, вся эта история представлялась в совершенно ином свете. И свете весьма зловещем. Они – ближайшие наши соседи. Они давно знают о нашем существовании, но контактировать с нами не желают. Они осваивают Солнечную систему, в одиночку, совершенно не сообразуясь с нашим существованием и нашими возможными претензиями на законную долю её ресурсов. Какой из этого можно сделать вывод? Да самый мрачный для планеты Земля и её жителей. Очень похоже на то, что землян ждёт участь индейцев Америки или аборигенов Австралии при их столкновении с европейцами. Впрочем, это ведь так по-человечески, так понятно. Более сильное общество сталкивается с более слабым и использует его как ресурсную и кормовую базу. Обычное дело. Не сказать, чтобы это вывод как-то особо расстроил и опечалил Соловейчика. За свою жизнь он насмотрелся столько человеческой глупости и подлости, что привык относиться ко всему с изрядным налётом цинизма. Если землянам суждено погибнуть от рук космических злодеев с фиолетовыми лицами и кошачьими глазами – так и не поделом ли?..