Лицо на белой стене

мистический роман взросления

«Обыкновенное детство, пошлое отрочество и никчёмная юность: у меня не может быть никаких страшных секретов»

1

Владелец автомойки, общительный пухляк, физически страдал от того, что никого не удалось разговорить на той свадьбе. Диспозиция персонажей за его столиком была следующей: психолог – одна штука, собственная жена – одна штука, прапорщик с любовницей и парикмахер с парикмахером. Из-за неловкой тишины в микрокосме их столика было слышно, как парикмахер прихлебывает шампанское, а любовница прапорщика ломает пирожное. Эти1 звуки скребли самолюбие владельца автомойки. Он посмотрел направо, где в некотором отдалении весело хохотали приятели («мы специально не сажаем друзей вместе, чтобы все перезнакомились», ага, как же), налево, где незнакомец рассказывал, судя по распахнутым ртам, довольно смешной анекдот.

И внезапно вспомнилось кое-что про психолога. Голос предательски истончился в начале фразы, и сама она ворвалась к сидящим за столом столь нежданно, что парикмахер поперхнулся шампанским.

– Алексей, а ты, говорят, стал психологом благодаря особенно занятному случаю.

– О, да, я даже ввёл новое понятие: «синдром Лица на белой стене».

– Ну и что занятного в этом случае? – прошелестели красные губы любовницы с крошкой бисквита в правом уголке.

– На самом деле, случай скорее ужасный.

В глазах сидящих проклюнулось любопытство.

– Вы наверняка видели во сне кошмары…

2

Участие Алексея в той истории началось с телефонного звонка. Тогда он был так же далёк от психологии, как и все за тем столом.

Ему звонил друг. Его звали Павлуша.

– Говорю тебе, оно настоящее! Лицо на белой стене!

– Идиотизм.

– Да, я не утверждаю, будто оно есть на самом деле, но для меня оно реально. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить. Я даже начинаю верить в его слова. В смысле, что оно всегда наблюдает. Это правда. Потому-то оно и…

– Перестань пить на ночь, выходи хотя бы иногда на свежий воздух. И все лица на каких-либо стенах растворятся. Заведи девушку, в конце концов!

– Все равно что посоветовать безрукому поиграть на рояле.

– В ход всегда можно пустить ноги.

– Брось. Впрочем, если ты мне не веришь, никто не поверит.

3

Павлуша всю жизнь чего-то боялся, даже своего имени, ведь на самом деле его звали отнюдь не Павлуша. Но все знакомые, кроме родителей, называли его именно Павлушей ещё по школьному прозвищу. Он не любил этой клички, но был не в силах отстоять право называться так, как решили родители, а не так, как решили одноклассники.

До крайности худой и высокий, с симпатичным, но не смазливым лицом, этот юноша себя ненавидел. Он стоял у зеркала, отделял кожу от пресса и расстраивался: надо же быть таким жирным. Он не любил своё лицо, поэтому носил длинные волосы и чёлку. Периодически Павлуша брился под ноль, потому что волосы, густые и слегка вьющиеся, его тоже бесили. Но довольно быстро ненависть к лицу пересиливала ненависть к волосам, и он презирал эти патлы ещё больше, потому что они не могли отрасти до плеч за пару часов.

Больше себя Павлуша ненавидел только других людей. Они раздражали его несовершенством. Даже в самом красивом и приятном человеке Павлуша находил недостатки. Общаться он любил постольку, поскольку мог откапывать все новые изъяны даже в самых, казалось бы, привлекательных людях. Так было легче ненавидеть себя.

Павлуша заикался, Павлуша чесался, будто что-то грызло его изнутри. Павлуша покрывался красными пятнами и белыми чешуйками омертвевшей кожи. Он был застенчив, но далеко не глуп.

С Алексеем они дружили с коляски. Ему казалось, что он может немного починить Павлушу, и это ощущение властителя судеб доставляло Алексею удовольствие. К тому же, словно чужой чемодан, он нес ответственность за друга: больше с Павлушей никто не общался, хотя позже знакомые и прониклись к Павлуше чем-то вроде симпатии. Пока этот «чемодан» не стал слишком тяжелым, Алексею и в голову не приходило просто оставить его лежать на обочине.

В то время они уже год как закончили институт, жизнь много обещала, и Павлушина удручающая мина Алексея раздражала. А потом друг позвонил ему и рассказал вот что.

4

«Я сидел на диване, один в квартире. Это был обыденный момент между одним действием и другим, совсем без мысли. Момент между выключенным телевизором и волевым решением встать с дивана, чтобы умыться перед сном. В это «между» что-то пробралось. Не звук, не вкус, не чувство, не запах, а что-то лишь слегка доступное глазу.

Я замер и ухватил боковым зрением какое-то странное движение на стене. Резко повернул голову – ничего. Я шумно выдохнул и готов был встать, но непонятное ощущение вернулось. Медленно и осторожно, уже всем телом, я стал поворачиваться к стене. С ее абсолютно ровной и белой поверхности на меня смотрело Лицо. Круглое, объёмное, прозрачное. Оно улыбалось. Черты его были схематичны. Будто ребёнок нарисовал серым карандашом рожицу, и она ожила. Захотелось кричать, но паника была настолько сильной, что удалось лишь открыть рот.

Смотрелся я наверняка уморительно. В кошмарах со мной часто происходило нечто подобное: я пытался кричать, но ни звука не выходило из натужного горла, пытался бежать – будто в цемент наступил и присох.

Тут оно и заговорило. Меня не покидало ощущение, что оно говорит не со мной, а с воображаемыми многочисленными зрителями. Стена – его сцена, его трибуна. Да и не говорит оно вовсе, а передаёт информацию беззвучно. Кладёт в голову, словно в пустую коробочку.

– Я не Добро, и я не Зло. Я Лицо на белой стене. Не помню, когда возникло, не знаю, исчезну ли. Иногда люди думают, что одни. Например, сидят на диване и смотрят хороший фильм. Плачут над фотографией. Рассматривают родинки на ноге. Но сзади, на стене, проступаю я.

И хотя одиночество – страшное наказание, люди должны понять, что никогда не бывают одни. Я – или другие – не оставляем вас.

Мне повезло, потому что плевать я хотело на то, располнело ли. У меня нет тела. Я не выщипываю брови, не стремлюсь стать красивым, потому что я не могу любить, следовательно, мне не надо нравиться.

Зачем я существую, не могу сказать, но разве можешь, например, ты?

Я так и не понял, стоило ли отвечать на вопрос. Лицо нахмурило брови-палочки. Я боялся пошевелиться, но хотел как-то отреагировать, дать понять, что внимаю. Конечно, я не знаю, зачем существую. Казалось, так прошло минут пятнадцать, но, на самом деле, уже через пару секунд палочки на лице снова стали ровными, и оно продолжило:

– Довольно условно я Лицо – на белой стене. Возникаю на любой поверхности. Особенно эффектны мои выходы на тюлевых занавесках, предпочитаю розовые. Но я весьма щепетильно. Будь спокоен, занимаясь любовью, я не подглядываю с потолка. Не волнуйся, испражняясь, я не вспухну на кафеле. Не появлюсь я и в кастрюле с супом, не выдвинусь с кожаного кресла гинеколога. Странно, но люди никогда мне не рады.

Я тогда подумал, что похож на сову. Я всегда был похож на сову, когда боюсь, потому что мои глаза становятся круглыми. Я тоже не был рад нашей встрече, но от того, что Лицо озвучило, что ему никогда не рады, мне захотелось показать, что я-то другой, я особенный. Хотя рад я ни капельки не был. Тем временем Лицо продолжало себя воспевать.

– Ведь я без проблем бы ответило на любой вопрос. Я же бестелесно, я везде и всегда! А следовательно, обладаю абсолютным знанием. Так сложно догадаться? Я – действительно одиноко. Единственное в своём роде. Но понимаю людей. Понимаю, однако, не подразумевает, что сочувствую. А вот если кого-то понимаете вы, то сочувствуете наверняка. Вообще-то тебе не надо обо мне знать. Представляю, как теперь будет непросто. Ни минуты покоя. Ты помнишь: я тут, я рядом, я могу появиться в любую секунду… Почему я появилось в твоей жизни? Подожди, не отвечай. Я ведь знаю твои мысли. Я дам тебе выбор, и тебе же лучше, если сделаешь правильный.Помни только, что я здесь, я рядом, я повсюду. Я слежу. Людям не понять мою вездесущность и единство. Таких высот в математике, по моим расчётам, вы добьётесь к 2592 году. Не беспокойся, человечеству ещё жить и жить.Я не знаю, когда появилось, но помню тысячелетия истории. Признаюсь, тебе повезло родиться сейчас. Да, много минусов – глобальное потепление, ядерное оружие… Это так скучно. Лучше задумайся, как красивы современные люди. Подолгу позволяю себе выпячиваться в ванных, изучая достижения косметологии. Глагол «смердеть» вскоре должен отмереть за ненадобностью. Правда, остаются французские сыры и азиатские рынки… А средства передвижения, техника, Интернет – все это восхищает… Что ты скажешь, если я сделаю тебя другим человеком? Если ты будешь успешен во всем, чего только не пожелаешь?

Я было открыл рот, но Лицо исчезло.

Потом я снова и снова вспоминал в течение дня то Лицо, будто очухался лишь наполовину. Половиной я жарил яичницу, собирал хлебом соус с тарелки, мыл тарелку, а другой – смотрел на стену и воспринимал сумбурную речь лица. Мне хотелось получше вглядеться и разобраться: что это было?

Я думал о Лице и его одиночестве, о том, что оно похоже на толстого японца, ведь у него не было глаз – только две дуги как символ глаз, и одна перевернутая, как символ улыбки.

Какая-то магнитная жуть.

И еще кое-что произошло в тот же день.

Вечером в тренажерном зале знакомый попросил меня сходить в подвал за дополнительным диском. Дверь туда была закрыта, но не заперта. Я включил «лампочку Ильича» и начал искать диск на десять килограммов. Тут свет погас, а дверь захлопнулась. Я, конечно, вернулся к двери, чтобы ее открыть и впустить свет обратно. Но тут со всех сторон на меня стали наступать блины, они улыбались Лицом на белой стене и издавали неприятный звук. Казалось, что-то звенит или жужжит, с тонкой ноткой визга. Но неясно, это только казалось или взаправду».

5

В тот день, когда Павлуша познакомился с Лицом, часов в одиннадцать вечера Алексей пригласил его на вечеринку.

Вечеринка проходила в большом доме в классическом стиле. Они с друзьями часто снимали что-то роскошное, что никому не было по карману, но вполне вписывалось в бюджет толпы, если та объединялась.

6

Пока все начинали возводить здание «карьера», Павлуша застрял на стадии возведения фундамента. Вот уже год прошел после выпускного в университете, а он никак не мог найти работу. Его угрюмость отвращала даже самого положительно настроенного соискателя.

При всей нелюбви к себе он не мог продемонстрировать собственные достоинства работодателю отнюдь не потому, что нечего было показывать. Просто Павлуша наивно полагал, что восхвалять себя постыдно: «Неужели не найдется никого, кто думает, как я? Неужели всем нужны улыбающиеся и позитивно настроенные выпускники, которые показывают: я собака, только кинь мне палку, и я с радостью принесу ее тебе?».

Если бы он даже не пытался встать на первую ступеньку карьерной лестницы, ему бы не было так стыдно. Ведь всегда можно сказать: кабы принялся я за дело, да как следует, я бы вам показал… Но он действительно ходил на собеседования раз-два в неделю. Назначать встречи ему еще удавалось, там требовался жанр эпистолярный. А когда дело доходило до личной беседы… Павлуша приходил туда до чертиков напуганный собственной дерзостью и, казалось, он готов был на что угодно, лишь бы незнакомый человек прекратил задавать неудобные вопросы и проверять его на профпригодность.

Зато когда он выходил с собеседования, он корил себя за эти глупости. Он думал о том, что вокруг столько людей, и все они где-то работают, и ведь все они ну точно не умнее его! Ему было уютно возвращаться в свой дом презрения. Он год за годом строил его из сухих веток критиканства.

Алексей старался рассказывать ему про работу с насмешкой, выставляя идиотом начальника, а коллег недоносками, но Павлушу это не подбадривало. Чем шире он улыбался шуткам друга, тем отчаяннее его глаза горели завистью. Они стебались над бывшими одногруппниками, которые хорошо устроились. Смеялись над тем папенькиным сынком, что учился на двойки, а теперь в крупной компании на хорошей должности. Смеялись над отличницей, которая работала с третьего курса, а теперь на той же позиции, что и тот папенькин сынок. Смеялись они вместе, но никому из них не было смешно. Алексею было его жалко, Павлуше было себя жалко, тем злее становились их шутки над офисным планктоном.

В Павлушином мире неудачи играли в салочки, бегая по кругу. А он искал себя.

Но чтобы что-то найти, надо пробовать. А пробовать страшно – ведь ненавидел всех Павлуша не от злости. Он был, в сущности, человеком великодушным. Он просто боялся оценок. Он с упоением осуждал себя и был убежден, что тем же заняты все вокруг.

Ему было трудно позвонить незнакомому человеку, трудно здороваться с соседями, трудно благодарить, трудно просить. Было как-то страшно проявить себя, но одновременно его снедало необузданное желание быть замеченным, оцененным, признанным и даже любимым.

Сам себе он в этом не признавался, хотя и был человеком рефлексирующим. Невозможно столько времени провести наедине с собой и не пристраститься. Доступные развлечения рано или поздно заканчиваются, а время, когда ты так молод и свободен, – предмет бесконечный.

К тому же он был отнюдь не бестолков, что в сочетании с другими его качествами ему только мешало. Он много читал, а страсть к самобичеванию делала его взгляды довольно широкими: Павлуша был готов принимать чужие аргументы, даже если они явно противоречили его мнению, ведь критиковать свои внутренние движения ему было привычно и сподручно.

Так и с Лицом он не вполне себе доверял и задавался вопросом: «Позволительно ли пугаться неизвестно чего?»

Павлуша решил, что он человек модерна, что он уйдет в небытие, и пока его ровесники теряют время попусту, он закалит себя творчеством, и в тридцать проснется знаменитым. Уже как месяц он оставил мысли о классическом трудоустройстве.

На деле это означало чесать репу пару минут в неделю перед ноутбуком, силясь написать текст или стих, а потом часами есть «Доширак» и смотреть фильмы. Он мнил себя Обломовым, сохранившим душу. В лучшие минуты. Однако в основном же он просто себя ненавидел.

Павлуша не принадлежал ни к одному сообществу. Его семья была поломана, соседей он не знал, институт закончил, а работу так и не начал. Он не был ни клерком, ни фермером, ни готом, ни геем, он был никем в муравейнике и страдал, потому что считал в самой серёдке, что, на самом деле, он больше, чем кто-либо другой, достоин быть кем-то.

7

Павлуша ненавидел вечеринки. Ещё он ненавидел отказывать, поэтому подавил желание остаться дома и поедать пиццу за просмотром фильма или грызть яблоко за чтением книги или разминать сморщенными пальцами пену в ванной, когда Алексей позвал гульнуть.

Только с грустью подумал: «Опять будет неловкое чувство, невнятное «ну ладно» вместо «ненавижу сборище незнакомых пьяниц», попытки придумать отговорки».

Но Алексей мог заставить его сделать что угодно.

Одинокой палкой Павлуша торчал на морозе, снег и ветер надавали пощёчин. Он проклинал Алексея за то, что тот всегда просит выйти заранее, когда сам ещё не подъехал, а затем проклинал себя, потому что не смог подождать пятнадцать минут после повелительного смс «спускайся». Всегда была противная мыслишка, а вдруг Алексей приехал вовремя и ждет его? Павлуше становилось физически неуютно, если кто-то его ждал, поэтому он мчался вперёд и торчал. Вечно торчал в ожидании других.

Но вот жёлтая машина притормозила, дверь распахнулась, Алексей с улыбкой и бутылкой шампанского пригласил в тёплый салон. И, глядя на такой приём, как-то стыдно уже попрекать друга в опоздании. Алексей знал ход его мыслей и пользовался этим.

Наконец они нырнули в море музыки и чужих тел. Алексей сразу уплыл, захлёбываясь в приветствиях, а Павлуша сначала побрёл в поисках выпивки, а потом постарался найти самый тёмный угол, чтобы его никто не доставал.

В огромном плоском доме была центральная зала, а кругом шли двери, и Павлуша открывал их по очереди. Какие-то были заперты, где-то он натыкался на клубки из тел. Но за одной из дверей оказался бирюзовый бассейн, куда еще не ныряли бомбочкой и не блевали фонтаном.

Павлуша растянулся на лежаке, отпил из пластикового стакана водки с соком и закрыл глаза. Из-за дверей доносилась мелодия, причём недурная. Павлуша любил музыку, это была одна из редких вещей, которая задевала его душу, и вовремя попавшая нота иногда поднимала его настроение из ямы, в которой он жил.

Павлуша закрыл глаза. Как здорово было бы сейчас окунуться и лечь звездой на поверхности, потерять тяжесть и представить, что он где-то далеко. Вдруг какое-то животное волнение стукнуло его под дых. Он не понял. Открыл глаза. Потолок такого же бирюзового цвета как бассейн, только в пухлых неестественно нарисованных облаках. Закрыл глаза. Но что-то постороннее заставило веки разомкнуться снова. Уверенность не пойми в чём и необходимость сию уверенность подтвердить.

Да. С потолка на него смотрело схематичное Лицо с серой улыбкой. Будь оно зловещим, выходил бы нелепый гротеск, быть может, Павлушу бы это даже рассмешило. Начни Лицо угрожать, и вся атмосфера уродливой неправильности и напряжённой таинственности рассыпалась бы. Но оно улыбалось, и в этом вся жуть. Помимо, конечно, того, что Павлуша видел Лицо, вспухшее на поверхности потолка. А ведь он не успел и половину коктейля выпить.

– Ты не ответил. Хочешь, я превращу тебя в другого? Я могу.

– Хорошо не в Чужого.

– Фактура не та. А хочешь, расскажу тебе секрет? Только тогда тебе уж придётся остаться собой.

Глаза заслезились, Павлуша стал тереть их. Тут открылась дверь, в комнату вошла музыка, затем несколько людей.

Смущение от чужаков, необходимость реагировать, мысли «поздороваться или нет, что они обо мне подумают, наверное, удивятся сейчас, что я один тут сижу, наверное, скажут про меня: вот лузер, с которым никто не хочет иметь дело даже на пьяной вечеринке», – всё это ненадолго перекрыло испуг от недавнего видения. Спустя несколько минут, когда он вполне убедился, что вошедшие пьяны, его не заметили, поэтому ничего о нем и не подумали, да и здороваться не надо, Павлушу замутило, и он ушёл.

8

Павлуша боялся многих вещей, например, высоты и темноты, но так кто же их не боится? Не так уж и сложно избегать американских горок и чёрных подвалов, раз не нравится.

Ещё он боялся оставаться дома один. Если с ним была хотя бы кошка, Павлуша чувствовал себя спокойно. Но стоило ему остаться абсолютно одному, как необъяснимая паника полностью подчиняла его. Он не боялся абстрактных духов или привидений, нет, он боялся вещей вполне конкретных, хотя и маловероятных. Ему чудилось, что вот именно сейчас за ним придёт вор-маньяк, расчленит его никудышное тело и украдёт внутренности. Так делали с одинокими отдыхающими на каком-то курорте, он по радио слышал. А ещё в «Криминальной России», которую он любил посматривать в детстве, рассказывали про сладкую парочку, которая за воровством любила особенно изощрённо издеваться над хозяевами.

Павлуша не мог бороться со страхами рационально. Птица паники билась в грудной клетке как ненормальная, и никакие поглаживания доводов не успокаивали это животное. Попытки внушить, что опасности нет, что в запертой квартире надёжнее, чем на улице, что на такой высокий этаж ни один вор не полезет, и в то же время этаж не последний – значит, опасности с крыши ждать тоже не приходится, были неудачными. Панике было плевать. Поэтому Павлуша шатался по тёмным улицам спального района, которые были точно куда опаснее запертого на ключ каменного мешка. Но панике улицы нравились, она склоняла голову и уютно засыпала в грудной клетке.

Павлуша не любил спускать ноги с постели. В каком-то фильме видел, как злоумышленник спрятался под кроватью, а потом подрезал ножницами ничего не подозревающей жертве сухожилия на пятках. И это в тот самый момент, когда ноги только со сна, розовые и беззащитные, опускались на пушистый ковер. А он «чик»! Вот и Павлуша с тех пор каждый раз перед тем, как опустить ноги, заглядывал на всякий случай под кровать. Привычка была автоматическая, подкреплённая ежедневным положительным опытом, так что страха кого-нибудь там обнаружить Павлуша вовсе не испытывал. Но спустя пару дней после случая в бассейне, он спросонья, как обычно, заглянул под кровать. А там, из темноты, на него смотрел знакомый японец с улыбкой.

– Выбирай!

Не успел Павлуша крикнуть, грохнулся на пол от неожиданности и ударился плечом о батарею.

Боль подарила смелость и злость, Павлуша опять заглянул под кровать – но увидел только пыль в дальнем углу.

9

Спустя неделю после вечеринки в бассейне Алексей пригласил Павлушу пойти с ним в гости. Его позвала знакомая. При мысли об этой знакомой Алексей глупо улыбался, и ему хотелось, чтобы кто-то надёжный был рядом. Они шли к её друзьям, семейной паре с маленьким ребёнком – диковинка для Алексея и Павлуши. Супруги жили в огромной квартире и по пятницам собирали народ, готовили что-нибудь необычное и слушали музыку, которую не найдёшь на радио.

Павлуша занервничал, потому что почти все были парами. Номинально они с Алексеем тоже были парой, но парой друзей. Павлушина мнительность Алексея почему-то не раздражала, а забавляла. Павлушу всегда волновало, что думают другие. Ему это и мешало пощупать жизнь, он только мягко и с опаской поглаживал её, как незнакомую собаку, словно когда-то его сильно укусили. Только никто его, как Алексей наивно тогда предполагал, не кусал.

Павлуша был изворотлив на догадки о том, как можно опростоволоситься. Тогда его взволновала мысль, что все подумают, что они – геи. Только спокойствие Алексея было той крупицей здравого смысла, что заставила Павлушу раздеться и снять обувь в прихожей, а не сбежать, поняв невыгодную диспозицию персонажей.

Зайдя на кухню, Павлуша немного расслабился: увидел прилично накрытый стол. Павлуша любил поесть и мог определить качество блюд только по запаху и внешнему виду. Он был из тех инопланетян, кто чувствовал нотки в вине, различал оливковые масла по аромату и с закрытыми глазами мог определить сорт сыра на вкус. Будь у него побольше воли и поменьше проблем, Павлуша вполне мог бы стать сомелье, шеф-поваром или просто научиться неплохо готовить. Но Павлуша лишь с удовольствием и чуть большим толком, чем остальные, потреблял.

Боязнь растолстеть, опять же, нависала над ним. Этот дамоклов меч урезал блаженство, так что удовольствие от еды в итоге Павлуша получал примерно такое же, как и все остальные.

В квартире всё было тёплых оттенков, как будто где-то там горел настоящий камин. На некоторое время Павлуша расслабился, и несколько бокалов вина вместе с общей атмосферой дружелюбия заставили почувствовать себя сносно.

Павлуша сидел молча и наблюдал. Его привычная стратегия поведения в малознакомых компаниях, в которые, надо сказать, он не так уж часто попадал. Ему хотелось верить, что молчание придаёт интеллигентности и загадочности его скромной персоне. Он с интересом следил за разговором, смеялся шуткам, но у него не возникало ни малейшего желания высказать мнение, вплести: «а у меня вот было нечто похожее». Не было у него ничего похожего.

При этом Павлуша чувствовал себя словно после интенсивной тренировки, парилки или холодного душа – расслабленным, что было редкостью при незнакомых людях.

Там не кидались на новичков, как обычно бывает. Один из кошмаров Павлуши! «А сколько тебе лет, что закончил, где работаешь?» И все ждут, что ты им расскажешь бизнес-план на остаток дней. И если у тебя в кармане не оказалось пара ошеломляюще обворожительных или скучных, но внушающих уважения историй…

Хуже всего разочарованные глаза, им стыдно, что пристали к тебе, такому ничтожеству, с расспросами, что пришли удить в мёртвое море. Не за что зацепиться, развить тему и продолжить беседу. А вот я тоже, а у меня знакомый… Нет, здесь люди не удили, здесь рыбы общих интересов давно пойманы.

Но не впадали они и в другую крайность, когда компания только и делает, что сыплет своими шуточками и приколами и даёт тебе понять, пусть ты и мировой океан интересов, попотей-ка, чтобы мы обратили на тебя внимание.

После Лица на горстке пыли под кроватью Павлуша был просто рад возможности затеряться, но не быть одному.

Алексей тоже расслабился. Не бросал тревожных взглядов, говоривших «эй, ты как, ещё держишься или опять опозоришь меня равнодушным презрением к моим друзьям или молчанием невпопад или ещё каким-нибудь приёмчиком глубоко застенчивого юноши».

Семейный уют. Павлуша сразу не мог понять, но потом, ворочаясь в кровати перед сном, его осенило. Да, то был настоящий семейный уют, вот что было так замечательно в тех гостях! Павлуше еще не удавалось в полной мере ощутить значение этого словосочетания, потому что он рос в неполной семье, и даже когда все члены её собирались вместе, над ними стыло чувство неловкости. Им хотелось скорее разбрестись по своим одиночествам. И там, в своих одиночествах, они хотели поскорее собраться вместе, в надежде найти что-то, что никогда не находили друг в друге. Так и жили микроразочарованиями, к которым ужасающе быстро привыкли.

Правда, конец вечера был подпорчен. Павлуша беззаботно мыл руки, по привычке избегая смотреть в зеркало, которое висело прямо перед ним и нагло пялилось в рожу. Вдруг он услышал белый шум. Шум ворвался так внезапно и был настолько неуместен в тихой ванной комнате, что Павлуша замер. Шум исчезал и появлялся секундными вспышками. Сердце заколотилось, но Павлуша не решался обернуться. Он посмотрел в зеркало и увидел сзади, на стиральной машинке, маленькое устройство на подобие рации, но с экраном. На нем было чёрно-белое неясное изображение, будто съёмка скрытой камерой ночью. На мониторе ему померещилось Лицо на белой стене, искажённое и уродливое. Всё длилось какие-то секунды, но время в страхе тянется как ириска, и вдруг отчаянный крик. Павлуша выбежал из ванны.

– Маргарита проснулась! – прощебетала хозяйка и ушла в детскую.

Павлуша до смерти перепугался банальной видео-няни. Гости не обратили никакого внимания на детский ор и как ни в чем не бывало продолжали пить вино.

Дома он долго не мог уснуть. Павлуша понимал, что Лицо наблюдает за ним, ведь оно везде и всегда. Сможет ли он когда-нибудь привыкнуть? В Павлушином котле варилось не так уж много энергии, а данная мысль воровала и эти скудные запасы.

10

– Ну что ты так пугался, идиот? Надо же мне было обратить на себя внимание, – у Лица был мягкий голос с неприятным носовым призвуком, но одновременно убаюкивающий и обволакивающий.

– Поздравляю, тебе удалось! Но зачем?

– Я не понимаю, почему ты боишься. Мы же уже познакомились.

– Потому что это сумасшествие. Не понимаешь?

– Давай так. Завтра ты пойдёшь к холодильнику и по привычке потянешься за кефиром, но твой дед встанет раньше и ему в первый раз в жизни понадобится кефир. Так что кефир ты не попьёшь. Потом ты нечаянно порежешься, когда будешь бриться. А когда пойдёшь к метро, по дороге встретишь бывшую одноклассницу, которая живёт на другом конце города. Продолжить?

– Может, ты всю мою жизнь расскажешь?

– Может, и расскажу. Хотя прошлое намного интереснее твоего будущего.

– Да что там может быть интересного? И неужели же меня ждёт ещё большая скукота?

– Ну вот, видишь, мы уже мило болтаем.

– Пошёл ты. Или пошло ты.

– Шутим. Я хочу, чтобы ты мне доверял.

– Тогда перестань появляться где ни попадя.

– Ну где-то мне надо появляться.

– Ты, конечно, везде и всегда, но не изволило бы попадаться мне на глаза только тогда, когда я сам тебя позову?

– Изволило бы. Стоит только тебе подумать, и я тут как тут.

– Обещаешь?

11

Павлушины родители давно развелись, но отец всегда был где-то рядом, и Алексей часто натыкался на его небритое угрюмое лицо у них дома. Со стороны казалось, всё как у всех, предки и предки. Не орали, не скандалили, особо ничего не запрещали. Иногда даже шутили, и в принципе, с ними можно было неплохо провести время, если забежать, к примеру, к другу на ужин. Но поскольку заскакивал Алексей нередко, подмечал кое-какие мелочи. Например, Павлуша любил делать вид, что не слышит «маман», как он ее называл. В разговоре пытался её задеть, хотя никогда не нарушал приличий.

Если она просила о чём-то, он сжимал плечи и кривил рот, но только когда она отворачивалась.

Павлуша никогда не говорил о ней. Мамы за пределами квартиры для него будто не существовало. Будто он мирился, что кто-то живёт с ним, улыбался и не брыкался, ведь так уж заведено у людей, но испытывал скрытую неприязнь. Не ненависть, как у рассердившегося ребенка, а именно неприязнь, словно к противному жуку.

Когда она пыталась узнать, что творится в жизни Павлуши, он видел в этом какой-то подвох, издёвку и нарочито безразлично отвечал общими фразами. Алексею же она казалась настолько адекватной, милой и привлекательной женщиной, что ему иногда почему-то хотелось, чтобы она обняла Павлушу и пожалела.

Павлушу раздражало, что мать относится к нему, как к маленькому ребёнку. Алексею же казалось милым, что она угадывала: только Павлуша потянет руку – маман нальёт чай, встанет из-за стола – предупредит, например, что уже принесла его мобильник на кухню из комнаты. Вряд ли она понимала, как Павлуша бесился. А Алексей этот его взгляд и сжатие правой руки знал хорошо. Павлуша так готовился к драке, если они попадали в историю.

Павлуша часто жаловался, что живёт несколько беспомощно. Мамина забота была обоснована, это-то его и донимало. А Алексею было интересно: кто был первым, курица или яйцо? Павлуша будто назло тащил полный мешок неудач. Мешок означал: «Да, мама, ты права, обо мне нужно заботиться как ни о ком другом. Ты права. Я безволен, я беспомощен, я никчёмен». Ведь нам так не хочется, чтобы родители оказались неправы.

Мама занималась переводами с испанского и работала дома. Когда-то она была подающим надежды журналистом, сдавала младенца-Павлушу бабушкам и кружила по Москве в интересных приключениях. Но что-то потом случилось, года через три, и развод. Она уволилась из крупной газеты и засела дома. Как будто ей физически нужно было находится рядом с сыном как раз тогда, когда ему было необходимо почувствовать себя отдельной единицей.

Дело чуть не дошло до домашнего обучения, но тут его отец, человек мягкий и сговорчивый, стукнул кулаком по столу, и в первый класс Павлуша пошагал, как все приличные люди, в гольфах и с гладиолусами. Пошагал он, правда, во двор, но и то для матери было «невыносимым страданием», как она это называла.

У его мамы была странная привычка. Каждый вечер она тихохонько открывала дверь и немного наблюдала Павлушин сон. Как бы поздно он ни ложился, она соблюдала ритуал и ни разу не опростоволосилась. Ни разу не заглянула, когда думала, что он спит, а Павлуша читал книгу или просто смотрел в потолок. Ни разу. А заглядывала она каждую ночь. В этом маман призналась уже после катастрофы, когда Павлуша задал те самые вопросы, на которые она так не хотела отвечать.

Странное суеверие заключалось в том, что она «провожала» его в сон. Маман придумала себе этот ритуал и верила, что с Павлушей не случится ничего плохого. А стоит не проводить – и что-то может произойти. Конечно, за жизнь что-то происходило, но маман говорила себе: «А не проводила бы, случилось бы что-то пострашнее». Она в шутку называла себя ночным портье, когда рассказывала про это бывшему мужу. Больше никто не знал, дед в такое время обычно уже смотрел сны.

Маман хотела понять душевную жизнь сына, сблизить края той ямы, что она сама так старательно между ними прорывала многие годы, и использовала стратегию наиболее популярную: она задавала вопросы. Но делала это неумело, через факты. Ей надо было знать, где он был, что он ел, кто сегодня приходил… Но ведь все эти факты были столь несущественны. Маман билась в предположениях, анализировала походы и события сына и так, и эдак, но ей ни разу не пришло в голову просто спросить, как у тебя дела? А настроение? А фильм, сюжет которого я так детально выпытываю, нравится ли он тебе?

12

На следующее утро дед действительно уже выпил кефир, пока Павлуша скрепя косточками, добрался-таки до кухни. Когда рука схватила пустоту вместо бутылки «Простоквашино» на второй полке снизу, ещё не проснувшаяся фигура Павлуши подтянулась.

– Дед, ты брал кефир? – крикнул он тревожно в коридор.

– Дед гулять ушёл, за ним бабка какая-то зашла, наверное, он решил за ней так поухаживать и предложить хлебнуть кефирчика, – поржала из соседней комнаты маман.

Объяснение было похоже на правду, потому что дед и кефир никогда до того замечены вместе не были, и потому что дед и вправду периодически таскал «подружкам», как он их называл, какие-то «гостинцы», как он их называл, которые представляли собой набор продуктов для завтрака: сыр, колбаса, хлеб, теперь вот кефир.

– Дед, ну что ты позоришься, хоть бы конфет или печенья взял, – говорила мама, но дед был стоек.

– Нечего старым грымзам зубы портить, – но это он говорил, конечно же, любя.

Павлуше нечем было запить такое удивление, пришлось шевелиться и заваривать чай. В голове сразу всплыла фотография из Интернета с подписью: «Совпадение? Не думаю». Павлуша всегда путался, как они там называются правильно: мемы, лолы, демотиваторы? Старомодная душа его с трудом осваивала новый жаргон, да ещё и загранинщину. И это в свои двадцатые! Даже дед его имел смартфон и с детским азартом разбирался в приложениях. А вот у Павлуши детского азарта не было.

Он перепугался и решил вовсе не бриться. Но бритвой всё-таки порезался. Искал ножницы в маминой косметичке – настоящему русскому мужику не положено иметь свои – а там как раз лежал новый станок без защитного футляра. Настоящей русской женщине не нужна защита ни в какой форме, и это проявляется в пустяшных бытовых мелочах.

К метро он шёл с тревогой, но даже улыбнулся, когда действительно встретил Людку, бывшую одноклассницу. Он не стал спрашивать, на каком именно другом конце города она живёт. Он отдался фату полностью, не вникая в детали, пытаясь отойти от него на приличное расстояние и осмыслить происходящее. «Лицом к лицу лица не увидать».

К метро он шёл, чтобы поехать на собеседование, но станцию свою проехал с мыслью: «Да какое там собеседование, смеётесь что ли? Тоже мне, нашли дурака. Теперь мне можно самому круглые сутки проводить собеседования, заваливать ноги на стол и нажимать кнопочку только для того, чтобы симпатичная попка приносила свежесваренный кофе, или нет, не буду банальным, прозрачный стакан со свежайшим кефиром. Только что из-под коровы, или как он там делается. Будет у меня такая фишка: «Вы слышали про Павлушу? А, да, это же тот большой босс, который любит кефир». Так-то. Деда возьму по связям с общественностью и буду снимать на всякую рекламу, а мама станет бухгалтером, заведовать денежкой. Ну и что, что она переводчик, мечта-то моя, как хочу, так и будет».

Он начал делать то, что раньше так плохо у него получалось. Не подумайте ничего неприличного. Павлуша начал детально представлять, кем мог бы стать, обладай ответами на все вопросы. А поскольку сел он на кольцевую, так без остановки и катился, пока не очухался. И даже удивительно стало, почему он сидит в вагоне метро, а не в роскошной спальне собственного особняка?

Сквозь туман пока ещё неподобающей реальности он добрался до дома. Сначала фантазировать конкретно было сложно. На ум шли пошлые образы сытого довольства: частные самолёты, президентские номера отелей, личный водитель и шампанское за тысячи долларов. Да и сценка та самая, с секретаршей, была чужая, где-то когда-то подсмотренная.

Но потом дело пошло.

Особенно после того, как он определил для каждого из близких места в его империи. А вот себе места найти не удавалось. Да и вертелся вопрос: а чем, собственно, заниматься-то они там будут? Варить колбасы? Строить дороги? Изобретать лекарство от рака? Он подумал: «Выбрать трудно, но как-нибудь само придёт. В конце концов, если подчиняешься предсказаниям Лица из видений, то вполне можно и на интуицию положиться. Пусть нутро подскажет, в чем процветать, какая отрасль человечества загибается под гнетом присутствия моего отсутствия».

Он шёл домой от метро и по-новому смотрел на привычный мир дворов и улиц. Он думал о том, что всё, что его окружает, создали люди, просто потому что захотели. Каждую железяку от забора, каждый провод электросети, каждую вывеску магазина кто-то продумал, кто-то сделал, кто-то одобрил. Он по-новому смотрел и на людей: каждый из них пришёл, чтобы созидать, любить, надо только найти и совладать со своей страстью.

«Почему же я ничего не чувствую? Не имею даже понятия, в каком направлении двигаться? Кто-то любит запах досок и счастлив иметь возможность каждый день проводить по бревну заскорузлой ладонью, кто-то любит общаться и изучать других людей, кому-то, прости господи, интересно ковыряться в чужих гениталиях. Вот человек, он знает, что любит делать какую-то вещь и каждый день её делает, получает деньги, да ещё и польза людям, а все хотят быть нужными. Но что люблю делать я?»

Всё вокруг ему казалось правильным и слаженным, но таким недружелюбным, потому что сам Павлуша был как лишняя деталька в совершенном организме, как мечевой отросток или аппендицит. С другой стороны, поговаривают, что не бывает ничего лишнего, и, если человек просто-напросто не может догадаться, зачем же оно тут, совсем не значит, что от оного стоит избавиться.

А к вечеру, когда он почистил зубы и невероятное волнение от предстоящей встречи с Лицом не давало уснуть, ему вдруг стало жарко и жутко до тошноты. Он снял пижамную кофту, вернулся в ванную и неистово блевал несколько часов.

Его сводило судорогами, но он не мог остановиться. Из него лилась желчь, потому что он уже полностью опорожнился, но рвота не прекращалась. Ведь тошнило его не от несвежей косточки арбуза, а от ужаса.

Пустой и обессиленный, с горьким вкусом во рту, он вернулся в постель, напрочь позабыв все насущные вопросы, которые ему было необходимо задать лицу, коль скоро оно знало всё на свете и могло предсказывать судьбу.

Физическая мука была вызвана пробежавшей мыслишкой где-то между вечеринкой на яхте и конной прогулкой по собственным угодьям: «Я сумасшедший».

Перебирая такой богатый на события день в его голове и такой бедный – в реальности, он чётко понял, что ненормален. Да, конечно, сумасшедшие сами не знают, что они сумасшедшие. Но вдруг все, да не все. Мысль как буравчик вошла в его тело через маковку аж до самого желудка. Он блевал и плакал от боли и обиды.

Сегодня он побывал в раю и аду. Слишком много для одного дня.

Если бы он работал, он бы посмеялся с коллегами и отвлёкся полезным делом. Если бы у него были друзья, он созвал бы попойку, и они бы вместе пошутили. Если бы его кто-то любил, он бы доверил своей половине эту ночь, и она бы его утешила ночью куда более приятной. Но у него никого не было, об Алексее или деде Павлуша и не вспомнил. Только Лицо на белой стене.

И оно не пришло к нему во сне. Только душная чернота, как и его ненормальность.

13

Проснувшись, Павлуша стал искать Лицо. Не на белой стене, а в Интернете. Подумал, что не может быть, чтобы такой олух, как он, был единственным в своём роде. «Если бы творец задумал какую-то уникальную штучку, одну на весь мир, он бы уж постарался нафантазировать что-то более привлекательное или хотя бы сколь-нибудь интересное».

Однако Интернет не выдавал даже намёка на Лицо на белой стене. В голове Павлуши завертели карусель мысли: «Как там оно говорило? Я везде и всегда? И сейчас небось подсматривает». Ни в фильмах, ни в книгах ему не встретилось и приблизительно схожее существо. Это Павлушу прямо-таки бесило. Он был уверен, что Интернет, как Лицо, знает ответы на все вопросы.

У Павлуши горело тело, так сильно хотелось чесаться. Он был готов разодрать себя до крови, только бы унять зуд. Ему не помогали никакие кремы: если он нервничал, его кожа краснела и требовала ногтей.

Раньше его плюгавенькая жизнь была хотя бы сносной, а теперь, после Лица…

Он подумал: «Ну и к кому теперь кидаться? Только к мозгоправу, похоже, других вариантов нет». С его любовью к людям и разговорам по душам… Так и манила перспектива вывалить своё дерьмо перед незнакомым человеком.

Тогда-то он и позвонил Алексею.

Если бы Алексей не доверял Павлуше на сто процентов и не знал его с тех пор, как на его попе образовывались младенческие корочки, он бы точно решил, что Павлуша прикалывается. Ну или подумал, что он полный придурок и перестал бы с ним общаться. Но все его видения и страхи, когда Павлуша ему рассказывал про них, он как будто переживал тоже, вместе с ним, настолько искренне тот передавал собственные ощущения. То был целый перформанс, позже, когда они уже встретились: руки дрожали, кожа шла пятнами, глаза становились влажными, в особо острые моменты Павлуша заикался.

Алексей знал Павлушу и будто бы знал Лицо, и боялся вместе с другом. Ему так же, как и другу, хотелось, чтобы кто-то просто взял и со всем разобрался. Ну и ещё, конечно, ему было просто-напросто любопытно. У него было много вопросов. Что за на фиг Лицо такое? Какая-то болезнь? Что за секрет? И что за совпадения, и всевластие, и вот это вот всё?

14

На свадьбе – той, где началось наше с тобой знакомство на этих страницах, помнишь?– и где владельца автомойки угораздило задать соседу по столику столь невинный на первый взгляд вопрос, Алексей сидел уже в пустом банкетном зале.

Гости успели станцевать, попытать удачу с букетом и подвязкой невесты, напиться, опозориться, извиниться, вновь протрезветь, размазать торт по губам и уйти.

Он подумал, что не стоило ему так уж подробно рассказывать про Павлушу.

Он не помнил, в какой момент из-за стола встал последний гость. Алексей отвёл взгляд от ножки бокала с шампанским, опустошил его и ушёл. Прощаться было уже не с кем.

Ему было не впервой рассказывать о себе в третьем лице незнакомцам. Это казалось забавным: сумеет ли он быть убедительным? Сумеет ли дойти до момента, когда можно будет объяснить всю пользу от анализа собственных поступков как бы со стороны? Как бы от хорошего, но адекватного друга?

И всё же вот так, подробно и с самого начала, он говорил впервые. Он задумался, почему ему захотелось всё вспомнить и рассказать именно сейчас, среди незнакомых людей. Была официальная сокращённая версия, она всё объясняла и спасала от любопытных. Он рассылал её журналистам, поставил в начало бестселлера по психологии, на её основе защищал диссертацию. С тех пор прошло много лет, он уже давно чувствовал себя свободным от личной драмы, но как будто настал момент, когда нужно было в последний раз обернуться на прощание с кем-то, кто был тебе близок, улыбнуться и пойти, больше никогда не оглядываясь назад.

Алексей Павлов. Так его звали на самом деле. Павлуша.

По дороге домой он вспомнил всё, что произошло дальше. Он встал на рельсы и разогнался, останавливаться не было никакой силы, да и не хотелось. Павлуша припарковал машину у дома и пошёл в бар – бары были для него удобным местом, чтобы погружаться в воспоминания, привычка. Несколько часов и порций виски, и он вновь прошёлся по тропе прошлого, пожалуй, в первый раз так подробно, шаг за шагом, день за днем.

Если у вас не подъедены ногти и таблетки от любопытства, рекомендую закрывать книгу и уходить, как сделали гости на свадьбе.

Они были деликатны. Каждый придумывал свой, оригинальный предлог, каждый обещал скоро вернуться. Труднее всего пришлось последней паре. Но это были парикмахер с любовником, а им нарушать приличия не так уж и впервой. Поэтому они просто улыбнулись, будто извиняясь за Алексея, спокойно встали и ушли, держась за руки. Вы можете не проявлять такт и удаляться без объяснений, громко схлопнув страницы книги, если когда-нибудь её напечатают.

15

– Опять грыз себя?

– Погрызешь тут, с твоими предсказаниями.

– Понравился фокус?

– Теперь я хотя бы уверен, что ты могуч!

– Я гоняю стаи туч!

– Или…

– Или что ты того? Слетел с катушек? Поехал умом? Тронулся?

– Ну вот скажи, если всё знать, то и жить не интересно. Банальнейшая мысль, и сколько раз везде…

– И всё же хочешь отведать такого?

– А что мне робеть? Всё лучше, чем моё существование.

Павлуша снова разговаривал с Лицом во сне. Когда это происходило, он будто слышал свой голос со стороны. Громкий и ровный. Голос уверенного в себе человека.

В реальности Павлуша говорил, как трава шелестит. Люди всё время его переспрашивали, что он там бормочет. Павлуша смущался, наклонял подбородок к груди и повторял фразу ещё тише. Решительно, нельзя винить окружающих в том, что Павлуша их чем-то раздражал.

У Лица был ровно такой же голос, как и у Павлуши в снах, уверенный и спокойный, только на пару тонов ниже, и оттого Лицо звучало довольно чувственно, как дева в вечернем эфире. Ну кроме того раза, когда оно в первый раз передавало информацию Павлуше беззвучно. Тогда они словно висели в подводном пространстве и, как дельфины, телепортировали мысли.

– 

И ты не боишься потери воли к жизни, и прочая?

– 

Да чего мне бояться, посмотри на меня, я уже настолько оброс страхами, что даже если налепить новый, я уже, кажется, и не почувствую ничего.

– 

Есть у меня кое-какой секрет. Точнее, есть он у тебя, но ты о нём не знаешь. А узнав, распустишься и освободишься. И не нужно тебе будет моё абсолютное знание. Ты пострадаешь и пострадаешь страшно, но вынырнешь совсем к другому берегу!

– 

Ну валяй.

– 

Тут дело в том, что надо выбрать. Тебе секрет или знание всего и вся? Сможешь спрашивать меня о чём угодно и когда захочешь.

– 

Только в снах?

– 

Как пожелаешь.

Лицо растворилось, и Павлуша оказался один посреди океана. Жуть. Он боялся, что нападут рыбы. Противное бессилие, схожее с тем, что так часто посещало его в реальности, стало душить. В жизни он был на море всего лишь раз, но догадка, что вокруг его тела снуёт столько всего живого, просто выводила из себя. Насладиться пляжным отдыхом не удалось.

С ним всегда так. Теоретически он природу любил, но в реальности вся эта живность до дрожи была ему противна. Хорошо лежать на травке, чтобы лучи солнца, птички и запах леса. Но то в книгах и фильмах, а на деле? На деле, в траве все живёт и множиться, шевелиться и выделяет секрет, ползёт и кусается. Павлуша был уверен, что природа – гадость страшная, но можно хотя бы как-то примириться с ней зимой. Он родился в январе и любил холод.

Тут его отвращение слепилось в такой плотный комок, что он невероятным образом оттолкнулся ногами от воды и улетел ввысь, превратившись в чайку. Видел собственный клюв. А затем проснулся.

Павлуша открыл глаза с чувством, будто всю ночь на нём плясали жирные боровы. Всё та же стена напротив с окном, за двадцать пять лет ни разу не были поменяны обои или хотя бы ковёр.

Окно. Павлушин очередной пунктик. Он их не боялся, но как бы не любил. Хоть бы это и глупо. Стоило к окну подойти, и какая-то тоска накатывала, даже тошнило иногда. Сначала Павлуша думал – от высоты. Но и окна вагонов, и окна на первых этажах, даже окошки касс наводили отвращение. А ведь он каждое утро просыпался и глядел на это убогое окно.

Павлуша внезапно расплакался. Несмотря на ненависть к себе, плакал он редко. Тем сильнее хотелось насладиться моментом. Он по привычке начал ругать себя за надежду на какое-то существо из снов, за глупые мечты. Он упивался отвращением и жалостью к себе. Он омывался слезами и соплями, кайфуя от того, как раскраснелось и распухло его лицо, приговаривая:

«Сумасшедший идиот, веришь в существо из снов. Ладно, просто болтовня, но верить в то, что оно всё знает и всё подскажет? И что хранит какой-то секрет?»

В тот день Павлуша решил ничего не делать, и ни один человек в мире этого не заметил, потому что его никто и нигде не ждал.

Дома уже никого не было. Павлуша, не чистя зубы, отрезал ломоть белого хлеба, взял колбасу, которую жрал откусывая, не порезав. Подошёл к окну, вонзался то в один батон, то в другой, и начал слушать себя. Откуда чувство отвращения и тревоги? Отвернулся – исчезло. Повернулся к окну – опять.

Павлуша редко думал о том, почему он расстроился или обрадовался. Он шёл за эмоциями, как собака на поводке.

В голове его крутился барабан мыслей:

«А что, если неважно, бедный ты или богатый, успешный или лузер, женат или холост? А что, если изначально количество хорошего настроения, счастливых моментов, депрессий и уныния, скуки и веселья, всем отсыпано поровну? Что может предложить мне Лицо? Пошлейший сюжет средненького романа с разочарованием в жизни по концовке? А секрет – это, как никак, интрига».

Павлуша вернулся к себе в комнату. Снаружи на него смотрела улица, как будто окно было чьим-то отвратительным глазом, глазом огромного великана, а Павлуша, как бумажная куколка, – в своём игрушечном домике.

Ему захотелось, чтобы Лицо смотрело на него сквозь окно, сквозь все окна мира, и вело куда-нибудь. Чтобы ничего не надо было решать. О, хотел бы он быть героем фильма «Шоу Трумана»! И что там могло не нравиться герою Джима Керри? Он бы с удовольствием с ним поменялся.

А ещё лучше, чтобы ничего этого не было. Не было того дня двадцать два года назад, когда его мать, испуганная, тужилась на ковре в прихожей квартиры. До роддома доехать родители не успели, безалаберные они существа.

16

Павлуша решил обратиться к психологу.

Мать Павлуши в гробу имела психологов. Да-да, так и говорила, хотя, как казалось Павлуше, не совсем вдумывалась в смысл сказанного. В общем, не доверяла она им. Человек должен решать свои проблемы сам, а человек человеку – волк. Такие веселенькие жизненные установки.

Павлуша неосознанно, как будто в противовес материнскому рационализму, прельщался разными эзотерическими практиками. Его манило всё волшебное: квадрат Пифагора, нумерология, астрология, фильм «Секрет», транссёрфинг реальности, буддизм и йога…

Конечно, стыдился. Конечно, скрывал. Ведь человек может и должен!

Денег на психолога надо было достать. Пока он окончательно не сошёл с ума, и Лицо не превратило его во властелина вселенной, ему виделось два варианта развития событий. Пойти заработать или найти бесплатного психолога. Второй вариант мгновенно выиграл в столь несложной борьбе.

Можно было, правда, абсолютно бесплатно и даже анонимно задать вопрос в Интернете, но Павлуша подозревал, что это – не его случай. Он понимал, что с ним конкретно надо работать, а то и подружить с таблеточками. «Вопросы онлайн пусть задают те, кто имеет друзей и супругов, чтобы позволить себе с ними ссориться, разводиться, обижаться и ревновать».

Кто ищет, тот найдет, и Павлуша нашёл Галушку. Так Галина Васильевна просила по-дружески себя называть спустя несколько встреч. Павлуша чуть было не прыснул: Галушка и Павлушка. Сразу нафантазировал, что она подбирала себе вымышленные имена под каждого клиента, чтобы тот больше ей доверял.

Галушка – психолог бесплатный, в социальном центре района, но человек с образованием, он проверил. Павлуша решил довериться. Она – его последний шанс вернуться к жалкой, но спокойной жизни.

Москвичам предлагалась Московская Служба Психологической Помощи Населению, а Павлуша был москвич. По удачному стечению обстоятельств, во дворе Павлушиной качалки как раз находилось отделение МСППН, а в нём находился психолог, а в психологе – спасение Павлуши от всех бед, прямо как в сказке про Кощея Бессмертного.

Накануне первого сеанса ему приснился очередной кошмар. Он был младенцем, к нему приближалась огромная грудь его матери, размером с лицо. Он тянулся к соску в диком голоде, и когда достиг цели, грудь просто расплющилась, заполнила всё свободное пространство вокруг, ему стало спокойно. Молоко потекло в рот, он закрыл глаза. Вдруг почувствовал, что штаны мокрые. От стыда и дискомфорта Павлуша раскрыл глаза и с ужасом обнаружил, что с груди на него смотрит Лицо. Точнее грудь сама и стала Лицом на белой стене. Он пытался закричать, но сильный поток молока заглушил его крик. Павлуша проснулся.

17

Пока шёл к психологу, Павлуша скурил пачку сигарет, хотя путь и был близкий. Он никогда не говорил о личном с незнакомым человеком. Он в принципе почти никогда не говорил с неизвестными ему людьми. Если они и заговаривали с ним на вечеринках или в общественном транспорте, Павлуша либо краснел и отворачивался, либо краснел и злобно смотрел на вопрошающего. Исходя из интенций последнего.

Больше всего Павлуша боялся насмешки. Он боялся, что психолог не поверит ему, с позором выгонит или звонко расхохочется прямо в лицо. А ещё он страшился рыданий. Плакал Павлуша редко – так он и молчал всё время. А вдруг как начнёт говорить и делиться, краник откроется? И он будет так жалок, с красными пятнами и раздутым носом? А психолог подумает: «Вот, очередная сопля припёрлась». И, может, в лицо не расхохочется, но где-то внутри будет жалеть, что нельзя покататься по полу от смеха.

«Я болен, я просто болен, это такая же болезнь, как и всякая другая, и в ней нет ничего постыдного». Павлуша как мантру повторял эти слова по пути на сеанс.

Внезапно его затошнило. Сигареты кончились, зато они унесли с собой часть волнения. Он остановился и сел на лавочку. Мысль побежала дальше, и он стал воображать себе кабинет психолога. Начертил кушетку, кипы бумажных салфеток для особенно слезливых… «Хоть бы они мне не понадобились, будь они неладны!» Приятная и доверительная атмосфера, как показывают в фильмах, нарисовалась перед взором Павлуши.

Когда он заходил в старинное здание социального центра, машинально засунул руки в карман в поисках сигарет, но ничего не нащупал. Большой палец правой руки задергался с немалой амплитудой. Волнение накрыло с новой силой. Он хотел убежать отсюда, хлопнуть дверью и бежать, бежать, бежать. Но куда ему было бежать? К Лицу?

Надо же было выяснить, не сумасшедший ли он. Павлуша был готов потерпеть, высунул руки из карманов и схватил левой ладонью правую. Когда он послушно постучал в кабинет номер четыре, как ему было велено по телефону, его отпустило. Он похвалил себя за то, что он здесь, что борется, и в нем появилось даже некое подобие радости.

Дверь открыла женщина, открыто улыбнулась и пригласила войти. Она ему понравилась, прямо в ту секунду, когда улыбнулась. Во-первых, Павлуше редко кто улыбался, во-вторых, ему стало не так страшно: он увидел, что она хромает, что она толста и неопрятна, а значит, не так и отвратительны будут её насмешки. Сама-то она тоже пади не с голливудских холмов спустилась.

И интерьер кабинета облегчил болезненный спазм Павлуши: он был безобразен. Трухлявая комнатёнка, не имевшая ничего общего с начерченными в воображении картинками. Только кипы книг по психологии, но не в аккуратных шкафчиках, а разбросанные стопками то тут, то там. Два старых протёртых матерчатых стула были потрёпаны жизнью больше, чем его дед. А дед, на минуточку, три раза банкротился до состояния бомжа, переболел всеми возможными болезнями и успел поработать в десяти профессиях. У стола в углу не было одной ножки, её заменял стул и очередная стопка книг. Штукатурка на стенах облупилась, хотя с потолка выглядывала старинная лепнина, стыдясь неприглядного окружения. Пахло затхлостью, отчаянием, старой жёлтой бумагой и почему-то бабушкой.

– Здравствуйте, – Павлуша решил начать с самого простого.

– Садитесь.

Павлуша занял старый стул, жутко неудобный и неустойчивый. «Быть может, это был такой психологический приём», – подумалось Павлуше, чтобы человеку стало неуютно, и сюда приходило поменьше народу, – «или наоборот: на благо пациентов стул стеснял тело, чтобы душевные раны на контрасте отпускало».

– С чем вы пришли? О чём думали по дороге?

Павлуша, конечно, не стал описывать воображаемый идеальный кабинет психолога, дабы не уязвить местное самолюбие. Хотя, судя по слою пыли, самолюбие как таковое тут и не гостило. Он не стал ходить вокруг да около, но бросил, как вызов:

– У меня появился воображаемый не то друг, не то враг, и я вижу его не только во снах, но и наяву. То есть не понятно, вижу, или оно мне мерещится. Днём оно меня пугает, а ночью – разговаривает… И ещё, оно говорит о каком-то страшном секрете в моём прошлом, я хотел бы понять, правда ли это и, по возможности, сам вспомнить, что случилось.

Павлуша сказал всё на одном дыхании, это была его заготовка. Всё, кроме последней фразы: «По возможности самому вспомнить, что случилось?»

Он так и думал, что его сразу спросят, не как дела да как родственнички поживают, а будут рубить с плеча. Это же социальный центр, им некогда растрачивать время. Павлуша замер, он смотрел на женщину и ждал ее реакции: что она скажет? Как посмотрит на него? Не выгонит, не рассмеётся, как он предполагал?

– Я вас слушаю.

Она ответила ему, как будто это было обычное дело. Она не удивилась и даже намёка на улыбку не пробежало по её лицу, а намёк бы Павлуша уловил. Он пристально следил за мышцами её лица и их намеками. Нет, она просто хотела узнать, что же там с ним произошло, как будто его избили одноклассники или обидела девушка, как будто с ним случилось самое обыденное.

Тут Павлуша расслабился и неожиданно легко и быстро пересказал все встречи с Лицом. Казалось, что оно проступило на стене сзади него и периодически снисходительно улыбалось психологу, мол, «смотри что он несёт».

Полная женщина с короткой стрижкой внимательно слушала и ни разу его не перебила. Только периодически поглаживала бедро, что выглядело странно, в какой-то больной степени сексуально и неуместно. В конце она заправила светлую прядь с некрашеными корнями за ухо отвратительной пухлой рукой с изгрызенными ногтями. Павлуше вдруг стало дико страшно, что он доверил всё самое сокровенное этой страшной тетке: «И как она может мне помочь, если не может помочь даже себе?»

Но она улыбалась так уверенно, как будто она была Богиней, Мисс Мира, не меньше, да и вообще лучше всех.

– Что ж, у вас интересный случай. К сожалению, сейчас наше время вышло, меня уже ждет следующий клиент. Но мы с вами отлично поработаем!

Она так и сказала, «отлично поработаем», и как-то очень тепло, интимно улыбнулась. Не уверенной улыбкой, а скорее заговорщицкой.

– Я очень жду вас через через несколько дней, и хочу, чтобы вы пока подумали, какие чувства, кроме страха, вызывает Лицо. Для нас с вами главное – избавиться от него. Тогда надо понять, зачем оно вообще нужно?

– Мне не нужно, спасибо. Ну, это… то есть я не сумасшедший?

– Да все мы здесь сумасшедшие! – она благодушно рассмеялась, одновременно выпроваживая его за дверь.

Павлуша шёл домой в странном, и всё же оптимистичном настроении, а неприязнь к внешности психолога и убогости социального центра даже придавала его оптимизму чёткость и яркость. Эка невидаль, быть оптимистом, когда всё идеально. А такие, как они, как Галушка и он, они ещё покажут миру дулю.

Павлуша съёжился, подумав о лице, но быстро вспомнил, что сеанс будет уже через несколько дней, уже через несколько дней Галушка даст ему хотя бы приблизительное объяснение всем его бедам, и они начнут работу. Она же сказала, что «мы отлично поработаем».

– Слышишь, Лицо?

18

Видимо, не слышало. И не пришло к Павлуше ночью.

Или всё же услышало и испугалось?

Наутро он проснулся с гирей в голове. Павлуша попытался встать, но не мог. Он видел свою комнату, но размыто, чувствовал только контуры предметов.

Павлуша, как и все люди, привык, что не проходит и доли секунды между намерением и действием. Что не надо осознавать желание пошевелить ногой, можно брать и шевелить. А тут он попал в неизмеримо короткий отрезок времени между намерением и действием, о существовании некой прокладки между ними он раньше не подозревал.

И застрял в нём. Это не было похоже на то, как инвалид не умеет пошевелить парализованной рукой, или больной не в силах поворочать языком из-за зубной заморозки. Кто-то не давал связать желание с действием, но не тем, что держал руку. Нет. Нечто блокировало сам импульс с намерением шевелиться.

Павлуша силился встать, напрягая то, что напрячь ему не давали, и тут его отпустили, и он отлетел, как резинка на рогатке. Его бросало по кровати вверх и вниз лицом. Павлуша ощущал себя героиней фильма про изгоняющего дьявола, когда ту колошматит от вселившегося черта. Нечисть бьёт бессильное тело о стенки и корёжит мышцы лица гримасами.

Но он не думал о себе в таком плане, что «я как герой фильма, эко меня колбасит». Павлуша стал этим героем, и ужас, который режиссёр задумывал передать неприглядной картиной, он был внутри Павлуши. Когда чужой заморозил твой мозг и завладел телом.

Павлуша проснулся. Та же комната, даже поясок от халата свисает с тумбы под тем же углом, и под тем же углом луч света чертит линию на паркете. Только теперь нет страшной ямы между желанием и действием, и он опять просто встаёт с постели, не осознавая, что прежде отдал приказ тысячам мышц сократиться.

19

Галушка прислала сообщение: «Сегодня, мол, ах и ах, извините! Не смогу вас принять, приходите завтра». «Ну что ж, завтра, так завтра», – строчил ей в ответ Павлуша.

Но всё внутри кипело: «Я сумасшедший! Мне плохо! Мне просто отвратительно! Вы разве не со мной говорили? Какие же дела могли вас отвлечь? Ау, идиотка! Я твой самый интересный случай! И что прикажешь делать, ждать целые сутки с противным чувством, что меня обманули, что спасательный круг был в метре от меня, а теперь его унесло на сто метров, но плыть я к нему не могу, а должен лишь ждать, когда волны сами донесут его до меня?»

Павлуша тонул в унынии и зло причмокивал кефиром на кухне. Зашла маман.

– У тебя никаких особенных планов нет сегодня? Мы с дедом уедем ночевать к папе.

– Зачем?

– Ну вот можно я ничего не буду объяснять. Так сегодня нужно.

– Ну ок. Просто вы так никогда не делали. Обычно папа сам приезжает к нам.

– Ну он же без ночёвки.

– Тем более странно.

– Ладно, я побежала. Ты что сегодня будешь делать?

– Пока не знаю, – отвечал Павлуше маминой спине в проходе.

Он расстроился: «Чёрт, чёрт, чёрт! Совсем один и именно сегодня, когда день с утра и так не задался. И вместо спасительной беседы, пучины ада с Лицом на белой стене».

Павлуша сразу представил эти мучительные минуты в кровати: он же боялся оставаться один. Он представил, как будет лежать и не сможет заснуть, утопая в жутком страхе, что сейчас кто-нибудь ворвётся и будет пытать его отвратительными вещами.

Представил, как он лежит, кругом тишина, и каждый шорох в квартире надо как-то себе объяснить. Но его тело настолько сольётся с окружающими вещами, срастется с предметами интерьера, что ему покажется, будто собственный стук сердца – и есть чужие шаги. Сначала он вздрогнет, когда услышит какой-то звук, потом замрёт и превратится в камень, все мышцы напрягутся в ожидании атаки злодеев. Потом постепенно он поймёт, что это его собственная широкая грудь, которая от дыхания поднимается и опускается, шуршит одеялом. Всё, он сможет расслабиться, чтобы подождать ещё какого-нибудь признака жуткого нападения. Но он будет только больше бояться, а сердце чаще начнёт стучать, и вот он опять не будет понимать. Послышалось ли? Сердце стучит или кто-то зловещий крадётся?

Вот какая ночь ему предстояла.

Павлуша, пока вертел тяжелые думы, незаметно щипал руку, и теперь у него был странный мелкий синяк в виде фиолетовой точки. У него была такая вредная привычка, истязать себя, и метод щипка был лишь частностью в обширной коллекции издёвок. На выбор можно было незаметно закусывать щёку изнутри, вцепляться ногтями в мякоть внутренней стороны бедра, особенно, если они достаточно хорошо отросли, крепко-крепко сжимать одной рукой другую, пока все думают, что ты просто принял непринужденную позу и закрываешься от мира позицией скрещённых рук. Ну и классика: поднести кулак ко рту и кусать его, что есть мочи.

Впрочем, всё не было так уж прям уныло и страшно, была у Павлуши своя не самая неприятная метода борьбы с такими вот ночами в одиночестве. Во-первых, можно было куда-нибудь сходить или всю ночь смотреть фильмы, пока глаза сами не слипнутся. Метод особенно хорош, когда тебе не надо никуда рано вставать, потому что именно в предательские пять утра веки начинают закрываться, когда через час тебе уже пора разлеплять беляши, в которые превратились глаза. Павлуша всегда недоумевал, что им стоило не слипаться ещё часок? Тогда можно было бы принять душ, позавтракать и бодрячком прийти куда-нибудь и крикнуть с шаловливой улыбкой: «Я не спал всю ночь». Но это только, если есть куда идти и к кому.

Книги работали хуже, потому что именно захватывающих книг было гораздо меньше, чем фильмов. Плюс они не шумели, а фильм шумел. Но тут можно было подпустить какого-то саундтреку, тем более что Павлуша любил музыку. Подбирать музыку под книгу было даже интересно. Но книга должна была быть именно увлекательной, не обязательно хорошей. Потому что было много хороших книг, но в которые надо вчитываться и только потом отдаваться им всем телом и душой. А часть Павлушиной души, да и тела в такие ночи была отдана на работу сигнализацией против маньяков. И вчитываться в таких условиях было задачей трудноватой.

20

– У неё проблемы с бедром с детства. Оттуда же и выбор профессии. Её внешность и дефект ноги не позволяли надеяться, что в жизни что-то может достаться за красивые глаза. Надо было чем-то компенсировать собственное уродство. Надежды на психологию Галушка возлагала немыслимые, и многое не оправдалось. Её кольцом всевластия, ее «прелестью» была харизма. Её она так чаяла получить и отточить, чтобы все её полюбили, ну или хотя бы немного погладили. Она открывала не только себя, но и практику. Надо же чем-то питать тело, обладающее таким сокровищем, как очарование. Но ни деньги, ни харизма как-то не торопились к ней в руки. Слишком много сил уходило на мысли о собственной неполноценности.

Ты знаешь, сколько видело я психологов, единицы действуют из любви к искусству. В основном же они пытаются что-то такое узнать, чтобы, прежде всего, ответить на собственные вопросы и претензии к мирозданию. И хорошо, если они это «что-то» узнают. А в основном, картина печальна и тускла. Галушка явно не из тех, кто нашёл ответы. Как говорится, у стоматолога смотри на зубы, а у психолога – на судьбу. И судьба её сложилась не очень-то радостно. Но она не унывает, психолог же, и хочет властвовать умами, и нуждается в восхищении, одобрении. Кстати, вполне их себе находит. Это ею и движет, а не желание помочь людям. Скорее любопытство и развитый исследовательский инстинкт. Пациенты – подопытные кролики, дающие разнообразнейший материал для размышлений, чтобы иметь возможность ими управлять. Она старая и несовременная. Живет в соседнем спальном районе. У неё есть мужчины, но они все ею завоеваны при помощи психологических знаний. После непродолжительного триумфа она их бросает. Можешь подумать, что я вру, конечно, но она никогда в жизни никого не полюбила, кроме как… Ни разу. Тут она похожа на тебя: любит отыскать в человеке недостаток и развить его в воображении до невероятных размеров. А там какая уж любовь. Её хобби: собирать фарфоровых кошек. Дома у неё три кота. Живых, мохнатых, вонючих и жирных. Кошки – ваш общий интерес.

Павлуше не пришлось мучаться в страхе одиночества той ночью. Зато пришлось выслушать рапорт Лица на белой стене о Галушке.

Лицо было Павлушей недовольно:

– Думаешь эта неудачница спасёт тебя? Я и только я могу тебе помочь!

– Но мне с тобой плохо!

– Путь к удаче лежит через боль.

– Но я не хочу идти по такому пути, что, блин, за странная удача такая. И с чего ты вообще взяло, что знаешь, чего я хочу? Уж точно не удачи. Удачу надо бы куда-то приложить.

– Не волнуйся, всё я знаю, да получше тебя, как видно. Потому-то я с тобой. Ты даже не представляешь, сколь неудачно выбрал спасителя-психолога.

– Иди на фиг!

– Так мы не родим плодотворный диалог. Успокойся. Завтра ты идёшь к ней, постарайся присмотреться получше. Конечно, ты мне не поверишь, но я тебя прошу выбрать кого-то другого. Послушай себя и встретимся вновь.

– Пожалуйста, не надо! Это ведь ты был в её кабинете? Отвечай!

– Я везде и всюду. И потом не говори, что не предупреждал. Так даже опаснее, чем со мной.

– Для тебя?

– Посмотри в глаза, что мне может угрожать? – его схематичные серые дуги стали сжиматься, как если бы оно улыбалось. Павлуше вдруг подумалось, что лицу весьма не хватало морщин.

– Я всё же надеюсь от тебя избавиться.

– Невозможно. А твоё недоверие разрушает наши отношения.

– Галушка довольно безобидная женщина.

– Таких не бывает. Она тебя запутает, и ты меня так и не поймёшь. Ты ей доверишься, а я, может, возьму, да и обижусь. Возьму, да и исчезну. Не будет ни секрета, ни привета.

– Так за этим я к ней и пошёл.

– Перед тобой лежит весь мир, а ты хочешь опять уплыть в забытие, в свою никчёмную жизнь?!

– Надо же, а ты умеешь сердиться.

– О, да, если бы могло, я бы покраснело и ударило тебя по черепушке. Что ж, гулять так гулять, я бы даже осмелилось плюнуть тебе в глаза. Тело все-таки не такая уж и бесполезная штука.

– Что ты хочешь?

– Не ходи к ней. Курам на смех! Здоровый детина ходит к психологу. Ничтожное ничтожество, – оно не могло краснеть и плеваться, но одним голосом могло передавать оба эти состояния.

Лицо исчезло, не попрощавшись. Павлуша начал бродить в одиночку по диковинному пространству сна.

Тяжёлым осадком сели слова лица про ничтожество, про стыд. Всё-таки пойти к районному психологу по собственный инициативе было для Павлуши довольно смелым шагом, даже, можно сказать, экстравагантным. Сомнения подняли многочисленные головы: «Не зря ли он?»

Он спросил себя, что теперь делать? И тут же нашел оправдание: «Не ходить уже было бы наглостью. Галушка обидится: потерять такого видного клиента. А обижать людей – невыносимо». Иногда Павлуша мог быть честным с собой.

Потом, словно в награду за честность, с ним случился прекрасный сон, после которого не хочется пробуждаться.

Он шёл по мосту и увидел девушку, на которую напали бандиты. Он подскочил и ловко, как в боевиках, раскидал негодяев. Красиво так, с криками «ха». Ни капли не вспотев, он взял под руку прелестницу и повёл к ресторану. Перед тем, как зайти внутрь, она посмотрела на него огромными голубыми глазами, опустила пушистые ресницы и прошептала: «Вы мой спаситель…» Звучит пошло только до тех пор, пока ты сам не стал персонажем столь идиллической картины. Он впился в неё, а руку положил на задницу и прижал к себе так крепко, как никогда не позволил бы в жизни.

Он и целовался-то всего один раз, когда пьяная бабень перепутала его с кем-то и набросилась алыми губами на его невинный рот. От неё пахло водкой, и Павлушу затошнило. Он постарался быстрее закруглиться со страстной барышней, но она была довольно упорна и схватила его как раз-таки за задницу. В какую-то секунду Павлуша представил, как наблюёт ей в рот, и ему стало до истерики смешно. Он заржал, еле отлепив губы, девица посмотрела мутным взглядом и стала глупо улыбаться. Павлуша воспользовался заминкой и ретировался.

Хорошо, что тот случай не припомнился ему во сне, и его продолжала окружать аура пошленькой магии.

Когда Павлуша с сожалением понял, что всё-таки проснулся, он закрыл глаза и попытался снова восстановить ту волшебную картину блаженства, но сон прочно захлопнул засов. Затем он вспомнил, что сегодня опять пойдёт к Галушке, и перестал стучаться в сон. Павлуша бодро встал в новый день с надеждой и любознательностью. За долгое время ему впервые стало интересно, что приготовила жизнь за поворотом. Впервые его вообще стал ожидать какой-либо поворот.

Кроме того случая, когда Павлуше неожиданно раскрылось содержимое блузки учительницы начальных классов Елены Петровны. Они ходили в один бассейн, и когда он проходил мимо женской раздевалки, дверь открылась, и взгляд сам зацепил огромную сливовидную грудь. Поворот так поворот!

Он нёсся к Галушке, кудрявый и немного счастливый. Только он не понимал, что именно сегодня он счастлив. Ему было интересно, что она будет делать с ним? Какие методы применит? Будет ли он понимать сам процесс или просто в один день неожиданно проснётся без страхов и упрёков?

То чувство ненужности и бессмысленности, которое осело у него после разговора с Лицом, второму сну удалось преобразить не в силу давящую, но в силу толкающую. Оскорбления теперь не обижали и унижали, но были лишь свидетельством того, что Павлуша идёт в верном направлении, а Лицо хочет его отговорить. Довольство собственной проницательностью и делало Павлушу несколько счастливым в тот день. Он думал, что Лицо прокололось, что он нашёл противоядие, что скоро всё кончится.

Но думал он и вот о чём. А что ему бы хотелось? Он никогда не задавал себе этот вопрос. Не именно конкретно сейчас, поесть или помыться, например, а глобально, по жизни, чего он хочет? О чём мечтает? Сейчас о том, чтобы избавиться от Лица, ну а что дальше? Что думает Лицо? Чего хочет Павлуша? Ведь если бы он чего-то хотел, то не страшился бы сумасшествия, а просто бы воспользовался всевластием лица?

21

Когда Павлуша ушёл в тот самый первый раз, на самом деле у неё ещё оставалось минут пятнадцать до бухгалтера, ворующего у друзей безделицы. Галушка включила радио и попала на Long Tall Sally. Она начала неистово выплясывать у зеркала под любимый рок-н-ролл. Ей особенно удавался прыжок на одной ноге и подражание гитаристу: правда, вторая нога волочилась в силу приобретённой инвалидности, а не для пущей схожести с рок-звездой. Зато первая нога и размахивание волосами были хороши. Она подпевала, она вспотела, она хорошенько порадовалась и выключила радио. В тишине она подумала: «Наконец-то попался стоящий клиент с настоящей загадкой. Как же надоели эти алкоголики, трудные подростки и угнетаемые жены».

Была у Галушки одна хитрость, чтобы не связываться со всяким неадекватом: она самовольно отсеивала клиентов, но по вполне справедливому, как ей казалось, признаку. Они должны были вести себя тихохонько и не мешать ей жить. Примерный суицидник имел огромные преимущества перед неуверенной в себе серой мышкой, если та начинала доставать Галушку в нерабочее время. Она всегда переносила вторую встречу, чтобы понять, насколько пациент зависим от надежды, которую Галушка ему дарит, и как с этой своей зависимостью он обращается. Позвонит ли с непременным желанием заскочить «хотя бы на минуточку»? Будет ли требовать, настаивать или даже угрожать? Предстоят ли ей звонки среди ночи, надрывные телефонные эскапады: «извините, мне только спросить…».

Если клиент обещал ей нервотрепку во внеурочные часы, она не отказывалась от него. Но делала так, чтобы он сам не хотел к ней ходить. Психолог она или нет?

Сначала помоги себе. Этому правилу она свято следовала.

Да, формально отказываться от клиентов она не имела права, ведь Галушка психолог в социальном центре! Да… а как бы ей хотелось кабинет с кожаным креслом, портретом Фрейда в золочёной рамке, непременной кушеткой, тёмно-зелёным торшером и вазочкой с вкусными конфетами на низком антикварном столике, и просить за сеанс десятки тысяч и …

Но она помогает простому люду. «Это же так ценно, и повышает качество жизни и самооценку. Трихаха», – говорила Галушка в таких случаях самой себе в зеркало.

Она всегда мечтала о материальном благополучии, но у неё ничего не выходило. Все тропинки приводили в социальный центр. Как только Галушка старалась снимать кабинет и открывать коммерческую практику, что-то не клеилось, и она теряла буквально всё. Арендаторы её обманывали, выгоняли и отбирали ключи, один раз кабинет сгорел. В другой раз ровно по соседству открыли корейский ресторан, и непередаваемая вонь не только распугала клиентов, но и сама Галушка не смогла «принюхаться». В социальном центре посмеивались, когда Галушка отряхивалась от прошлых неудач и снова предпринимала попытки разбогатеть. Для её коллег это был сериал «Что случится с нашей хромой на сей раз»

Когда к ней пришёл Павлуша, она была в моменте после очередной неудачи, когда надежда потеряна, и на смену ей пришло смирение перед сукой-судьбой.

Павлуша. То есть Алексей. Чёрт, как же ей хотелось называть его Павлушей. Что-то она увидела в его якобы секрете: «Белое лицо – альтер-эго или реальное видение? Фантазия-то какая. И страх. Павлуша и правда знает, что такое страх», – она смотрела в одну точку и еле шевелила губами, разговаривая с самой собой.

Потом Галушка цокнула языком, проводив в последний путь глоток чёрного сладкого чая и открыла дверь бухгалтеру.

Уже после него, всё ещё довольная, она закрыла на ключ свою трухлявую комнатку, хотя никому и в голову бы не пришло что-либо оттуда взять. Тут была привычка. Ещё с института она всегда боялась, что её обкрадут. И не то, чтобы Галушка когда-либо владела особенно редкими вещами. Но верила в гениальность некоторых собственных мыслей. С малых лет её девизом была строка, которую мама каждое утро шептала ей перед тем, как надеть шапку и отправить в школу: «Не давай никому списать, не давай поносить, не давай подсмотреть и подслушать, не давай урвать кусок от своего пирога…». Потом иллюзию, что делиться опасно, жизнь подрассеяла, но где-то внутри Галушка все равно бессознательно стремилась всё оберегать.

К тому же однажды у неё отняли что-то действительно важное и не собирались возвращать.

Дома Галушка составила подробный план работы с Павлушей. Впервые за долгие годы, прошедшие с её последнего интересного случая – карлицы из цирка, страдающей от сексуальной тяги к животным – она просидела над делом до полуночи. «Как живенько все начинается», – подумала она. Давно она не шевелила мозгами с таким азартом, больше лениво перебирала варианты. Обычно всё было таким обычным, что она просто применяла определённые схемы, и они прекрасненько работали. Но схемы для Павлуши ещё никто не придумал, и ей хотелось сделать это самой.