Изгоняющий дьявола

Глава 1

Подобно ослепительной вспышке Сверхновой, которую едва различают глаза слепого, начало кошмара прошло практически незамеченным. Последовавший за ним жуткий крик был забыт. Никто не связал их вместе, этот крик и этот кошмар. Ибо судить было трудно.

Дом она снимала. Элегантный. Компактный. Кирпичное строение в колониальном стиле, увитое плющом, в джорджтаунской части Вашингтона, округ Колумбия.

По другую сторону улицы тянулась граница кампуса джорджтаунского университета. Позади дома, резко спускаясь вниз к шумной М-стрит и далее к Потомаку, начинались каменные ступени.

В ночь на первое апреля в доме было тихо. Крис Макнейл сидела в постели, просматривая текст сценария, порцию для предстоящей съемки. Риган, ее дочь, спала в детской. Внизу, в комнатке рядом с кладовой спали пожилые домоправители, Уилли и Карл. Примерно в половине первого ночи Крис оторвалась от сценария и недоуменно нахмурилась.

Ее ухо уловило странные звуки. Постукивания. Приглушенные, они ритмично доносились как будто из каких-то глубин. Непонятный шифр, выстукиваемый мертвецом. Что бы это значило?

Пару мгновений она прислушивалась, затем вновь вернулась к чтению. Однако стук не прекращался, мешая сосредоточиться. Крис швырнула сценарий на кровать. О господи, так и с ума недолго сойти!

Она встала, чтобы выяснить причину. Выйдя в коридор, огляделась. Стук как будто доносился из спальни дочери. Что она там делает?

Крис босыми ногами зашагала по коридору. Внезапно стук участился и сделался громче. Но стоило ей толкнуть дверь и войти в спальню Риган, как звуки тотчас прекратились.

Что, черт возьми, происходит?

Ее хорошенькая одиннадцатилетняя дочь спала, крепко обняв любимую мягкую игрушку, большую круглоглазую панду. Правда, за годы жарких объятий и влажных поцелуев панда слегка потеряла прежний цвет.

На цыпочках приблизившись к краю кровати, Крис наклонилась и прошептала:

– Рэгз? Ты спишь?

Нормальное дыхание. Ритмичное. Глубокое.

Крис обвела взглядом комнату. Тусклый белесый свет падал тонкими полосками из коридора на рисунки и поделки, на другие мягкие игрушки.

Отлично, Рэгз. Твоя старушка мать притащилась к тебе. Ну, давай! Скажи ей: «С днем дурака!»

И все-таки Крис знала: такие шутки не в духе ее дочери.

Характер у Риган был робкий, застенчивый. Тогда кто же это проказничает? Чей-то сонный разум наводит порядок в трубах водопровода и отопления? Однажды, будучи в горах Бутана, она несколько часов наблюдала за буддийским монахом, который медитировал, сидя на корточках. Внезапно ей показалось, будто он на несколько мгновений оторвался от земли, левитируя. Хотя, рассказывая впоследствии эту историю другим людям, Крис неизменно добавляла: «Может быть». Вот и сейчас, подумала она, ее сознание, этот неутомимый создатель иллюзий, возможно, вообразило, будто слышит стук.

«Неправда! Я слышала! – Крис резко вскинула голову и посмотрела на потолок. – Ага! Там, наверху! Кто-то тихо скребется… Боже мой, на чердаке крысы! Крысы!»

Она вздохнула. Точно, они. Длинные хвосты. Шлеп, шлеп! У нее отлегло от души. Внезапно ей стало зябко. Она поежилась. Комната дочери. Как же здесь холодно!

Крис на цыпочках приблизилась к окну. Проверила. Подергала. Закрыто. Затем пощупала радиатор отопления. Горячий.

Странно.

Не зная, что ей думать, она подошла к кровати и потрогала щеку дочери. Та была гладкой и слегка потной. «Нет, наверное, это меня знобит!»

Крис посмотрела на дочь, на курносый нос и веснушчатое лицо и, повинуясь порыву нежности, нагнулась и поцеловала ее в щеку.

– Люблю тебя, – прошептала она. После чего вернулась к себе в комнату, в свою кровать, к своему сценарию.

Какое-то время Крис читала. Фильм был музыкальной комедией, ремейком классической картины «Мистер Смит едет в Вашингтон». В основной сюжет была добавлена линия про беспорядки в студенческом кампусе. Крис играла главную женскую роль. А именно, преподавательницу психологии, которая переходит на сторону митингующих студентов.

Ей же это было не по нутру. Эта сцена ужасна. Тупость запредельная! Ее разум, хотя и неискушенный, никогда не принимал лозунги за чистую монету. Она, как любопытная сойка, сквозь шелуху красивых слов неустанно пыталась докопаться до сути, найти нечто такое, что от нее утаивают. Действия мятежников казались ей бессмысленными. «Но почему? – ломала она голову. – Конфликт поколений? Чушь, мне всего тридцать два. Глупость, да и только. Это…

Успокойся. Осталось потерпеть всего неделю».

Они закончили павильонные съемки в Голливуде. На сегодняшний день оставалось доснять лишь несколько эпизодов на натуре в кампусе Джорджтаунского университета. Съемки начнутся завтра.

Свинцовые веки. Ее клонит в сон. Крис посмотрела на страницу. Край был неровный, зазубренный. А все этот режиссер-англичанин Бёрк Деннингс… Это его рук дело. Когда у него сдают нервы, он обычно отдирает дрожащими пальцами от края страницы полоску бумаги, а затем медленно жует ее, дюйм за дюймом, пока она не превратится во влажный комок у него во рту. Вот такая у него привычка. Чокнутый Бёрк, подумала Крис.

Прикрыв рукой зевок, она с нежностью посмотрела на края сценария. Страницы выглядели обглоданными. Крис тотчас вспомнила про крыс. Эти твари определенно наделены чувством ритма, подумала она и сделала мысленную отметку: утром надо сказать Карлу, чтобы поставил на чердаке мышеловки.

Пальцы разжимаются. Сценарий выскальзывает из рук. Ладно, пусть падает. Глупости, подумала Крис. Просто глупости. Она на ощупь протянула руку к выключателю. Вот он. Вздохнув, женщина какое-то время лежала неподвижно, почти спала. Затем ленивой ногой сбросила одеяло.

Как же жарко! Чертовски жарко! Крис снова подумала о странном холоде в комнате Риган. Тотчас вспомнилось, как однажды она снималась вместе с Эдвардом Робинсоном, легендарной звездой гангстерских фильмов сороковых годов. Крис никак не могла понять, почему в каждой их общей сцене ей было так холодно, что пробирала дрожь. Пока до нее не дошло: ветеран кино всегда ухитрялся стоять в ее основном свете. Теперь это вызывало улыбку – легкую, как капли тумана на оконном стекле.

Крис уснула. Ей приснился сон о смерти, причем не просто о смерти, а о предшествующих ей мгновениях, когда что-то звенело, она ловила ртом воздух, растворяясь, соскальзывая в бездну, все время думая: «Меня больше не будет, я умру, меня не станет навсегда… навсегда. Папа, не позволяй им, не позволяй им это делать, не дай мне навеки превратиться в ничто, растаять, раствориться, звенеть, звенеть…»

Телефон!

Она вскочила с ощущением пустоты в животе и протянула руку к телефону. Сердцевина без веса, и трезвонящий телефон.

– Алло? – Это был ассистент режиссера.

– В шесть часов в гримерной, дорогуша.

– Хорошо.

– Как самочувствие?

– Как будто только легла в постель.

Ассистент режиссера усмехнулся.

– До скорого.

– Да, до скорого.

Крис положила трубку и несколько секунд сидела неподвижно, вспоминая сон. Сон ли? Скорее мысль в состоянии полубодрствования – такая пугающая четкость. Матовый блеск черепа. Небытие. Необратимое. Она не могла себе это представить. Боже, такое невозможно!

Крис грустно покачала головой. Но это так.

Она босиком прошлепала в ванную, надела халат, затем быстро спустилась по старой сосновой лестнице в кухню, к жизни, где есть скворчащий на сковородке бекон.

– Доброе утро, миссис Макнил.

Седая, сутулая Уилли выжимала апельсиновый сок. Под глазами темные мешки. Легкий акцент. Швейцарский. Как и у Карла. Вытерла руки бумажным полотенцем и зашаркала к плите.

– Я сама. – От Крис не ускользнул ее усталый вид.

Уилли что-то проворчала и вернулась к кухонной раковине. Крис налила себе кофе и села за стол. Здесь она опустила глаза и, посмотрев на тарелку, нежно улыбнулась: на белом фарфоре алела роза. Риган. Ее ангел.

Часто по утрам, когда Крис работала, Риган тихонько вылезала из постели и спускалась в кухню, чтобы положить на тарелку матери цветок, после чего со слипающимися глазами возвращалась в кровать. Сегодняшним утром Крис печально встряхнула головой, вспомнив, что подумывала назвать ее Гонерильей[1]. Да-да. Именно так. Готовься к худшему. Крис кисло улыбнулась воспоминанию. Она сделала глоток кофе, и ее взгляд снова упал на розу. На мгновение ее лицо приняло страдальческое выражение – печальные зеленые глаза на неприкаянном детском личике.

Ей вспомнился другой цветок. Сын. Джейми. Он умер давно, в возрасте трех лет, когда Крис была молодой и безвестной хористкой из кордебалета на Бродвее. Она поклялась, что больше никогда не отдаст никому свое сердце так, как когда-то отдала Джейми и его отцу Говарду Макнилу. В конце концов, ее сон о смерти рассеялся вместе с паром, вившимся над кофейной чашкой. Крис оторвала взгляд и мысли от розы. Тем более что Уилли поставила перед ней сок.

И тут она вспомнила про крыс.

– Где Карл?

– Я здесь, мадам.

Мягкой кошачьей походкой Карл вышел из кладовой. Властный и вместе с тем почтительный. На подбородке порез от бритья заклеен кусочком бумажной салфетки.

– Да?

Высокий и мускулистый, с лысой головой и ястребиным профилем, он остановился возле стола.

– Карл, у нас на чердаке завелись крысы. Будет лучше, если вы купите мышеловки.

– У нас крысы?

– Я только что это сказала.

– Но на чердаке чисто.

– Значит, у нас там чистоплотные крысы.

– Нет крыс.

– Карл, я слышала их прошлой ночью.

– Может, это трубы, – рискнул возразить Карл. – Или половицы.

– Может, это крысы! Может, вы купите чертовы мышеловки и перестанете спорить?

– Да. Пойду прямо сейчас, – ответил Карл, направляясь к входной двери.

– Не сейчас, Карл! Все магазины закрыты, – сказала Крис.

– Они закрыты, – укоризненно проворчала ему вдогонку Уилли.

Но Карла уже след простыл.

Крис и Уилли обменялись взглядами; затем, покачав головой, жена Карла вернулась к жарке бекона. Крис отпила кофе. Странно. Странный человек, подумала она. Как и Уилли, работящий. Преданный, предельно вежливый. И все же было в нем нечто такое, отчего ей становилось слегка не по себе. Что именно? Легкий душок высокомерия? Нет. Что-то другое… У нее никак не получалось найти этому определение.

Энгстрёмы работали у нее вот уже почти шесть лет. И все же Карл оставался этакой маской – говорящим, дышащим, непереводимым иероглифом, на негнущихся ногах выполняющим ее поручения. Впрочем, за этой маской что-то двигалось. Ей было слышно, как тикает некий внутренний механизм – наверное, совесть.

Скрипнула, открывшись, входная дверь. И через секунду захлопнулась.

– Они закрыты, – пробормотала Уилли.

Крис поклевала бекон, затем вернулась к себе в комнату, где надела свитер и юбку. Она критически посмотрела на себя в зеркало. Короткие рыжие волосы – они вечно казались растрепанными, – россыпь веснушек на светлой коже. Затем, скосив глаза и идиотски улыбнувшись, она заговорила:

– Привет, красивая девчонка из соседнего дома! Могу я поговорить с твоим мужем? Твоим любовником? Твоим сутенером? О, твой сутенер в работном доме? Да, не повезло!

Она в зеркало показала себе язык. Затем как будто обмякла. О господи, что за жизнь! Крис взяла коробку с париком, устало спустилась по лестнице вниз и вышла на весеннюю улицу.

На мгновение она остановилась перед домом, вдыхая свежий утренний воздух, вслушиваясь в повседневные звуки просыпающегося мира. Бросила задумчивый взгляд вправо, где рядом с домом крутые каменные ступени резко уходили вниз, к М-стрит. Чуть дальше маячили древние кирпичные башни в стиле рококо и средиземноморская черепичная крыша верхнего входа в старый Трамвайный парк. Прикольно. Забавное соседство, подумала она. Черт побери, может, стоит здесь остаться? Купить дом? Начать новую жизнь? На колокольне Джорджтаунского университета низко загудел колокол. Подрожав мгновение над бурой поверхностью реки, меланхоличное эхо проникло в усталое сердце актрисы. Она зашагала на работу, к зловещей шараде и набитой соломой шутовской имитации праха.

Стоило ей войти в главные ворота кампуса, как ее депрессия пошла на убыль, а затем ослабела еще больше, когда Крис увидела ряд трейлеров – грим-уборных, припаркованных вдоль подъездной дорожки вплотную к южной стене. К восьми часам утра и первым дублям этого дня она почти пришла в себя. И тотчас затеяла спор по сценарию.

– Эй, Бёрк! Взгляни на эту белиберду, хорошо?

– Вижу, у тебя есть сценарий! Как хорошо!

Режиссер Бёрк Деннингс, похожий на тощего проказника-эльфа с подергивающимся левым глазом, с хирургической точностью трясущимися пальцами оторвал от страницы сценария узкую полоску и хихикнул:

– Думаю, это сойдет за еду.

Они стояли на лужайке перед главным административным зданием университета, в самой гуще статистов, актеров и сотрудников съемочной группы. Рядом уже собирались кучки зевак, главным образом студенты иезуитского факультета.

Скучающий кинооператор достал журнал. Деннингс сунул бумажку в рот и хихикнул, дохнув первой утренней порцией джина.

– О, да, я ужасно рад, что тебе дали сценарий.

Пронырливый, худощавый, лет пятидесяти с гаком, он говорил с шикарным британским акцентом, таким отрывистым и идеально точным, что это придавало шарм даже самым грубым скабрезностям. Когда же он бывал пьян, то, похоже, в любой момент был готов разразиться хохотом, и ему стоило немалых усилий сохранять серьезность.

– А теперь скажи мне, детка. В чем дело? Что случилось?

По сценарию в сцене, которая имелась в виду, декан мифического колледжа должен был обратиться к собравшимся студентам и попытаться отговорить их от сидячей забастовки. Тогда Крис должна была взбежать по ступенькам эспланады, вырвать из рук декана мегафон, указать на главное административное здание и прокричать: «Давайте снесем его!»

– Это полная бессмыслица, – сказала ему Крис.

– Неправда, – солгал Деннингс.

– Неужели? Тогда объясни мне, Берки-Верки, какого черта им понадобилось сносить здание? Зачем? Какова тут твоя идея?

– Ты дразнишь меня?

– Нет, я спрашиваю «зачем?».

– Потому что там так написано, киска.

– В сценарии?

– Нет, на земле!

– Ой, ну ладно, Бёрк, это же не она. Это не в ее характере. Совсем не в ее. Она бы так не поступила.

– Поступила бы.

– Нет, не поступила бы.

– Вызовем сценариста? По-моему, он сейчас в Париже.

– Прячется?

– Трахает девок!

Бёрк произнес это с безупречной дикцией, и в его лисьих глазках на похожем на тесто лице блеснул лукавый огонек. Выпущенная же им реплика взмыла ввысь, к готическим шпилям. Крис повисла на его плечах. Ноги подкашивались от смеха.

– О Бёрк, ты просто невозможен, черт побери!

– Да, – согласился он, словно цезарь, скромно подтверждающий, что трижды отказался от короны. – Ну так что, теперь мы поладим?

Крис его не слышала. Мысли ее были заняты другим. Интересно, кто-то услышал непристойность? Она тайком бросила взгляд на иезуита лет сорока, стоявшего в толпе зевак. Смуглый, с грубыми чертами лица. Похож на боксера. В глазах что-то печальное, даже страдальческое и вместе с тем теплое и ободряющее. Встретившись с ней взглядом, он еле заметно кивнул. Он услышал. Затем посмотрел на часы и отошел.

– Так я спрашиваю – мы поладим?

Крис обернулась, думая о своем.

– Да, конечно, Бёрк. Будем работать.

– Слава богу.

– Нет, погоди!

– О господи!

Она пожаловалась на концовку сцены. Ей казалось, что кульминацией была ее реплика, а вовсе не то, что она сразу после нее выбегает в дверь.

– Это ничего не добавляет, – пояснила Крис. – Это глупо.

– Да, киска, все правильно, – искренне согласился Бёрк. – Но вот монтажер настаивает, чтобы мы это сняли, – продолжил он. – Так что будем снимать. Ты понимаешь?

– Нет. Не понимаю.

– Конечно, ты не понимаешь, дорогая, потому что ты абсолютно права. Это чушь собачья. Просто поскольку следующий эпизод… – Деннингс хихикнул. – Поскольку эпизод начинается с того, как Джед входит в дверь, монтажер уверен в номинации, если предыдущий эпизод закончится тем, что ты в эту дверь выйдешь.

– Шутишь?

– Согласен, киска. Это просто гребаный позор. Поэтому давай, так и быть, его снимем, и потом, во время окончательного монтажа, я втихаря его вырежу. Думаю, это будет лакомый кусочек.

Крис рассмеялась. И согласилась. Бёрк посмотрел на монтажера. Тот слыл вспыльчивым эгоистом, склонным к долгим, отнимающим массу времени спорам. Монтажер был занят разговором с кинооператором. Режиссер облегченно вздохнул.

Ожидая на лужайке перед ступеньками, пока нагревалась осветительная аппаратура, Крис наблюдала за Деннингсом: тот с руганью набросился на одного из рабочих сцены, после чего просиял от удовольствия. Похоже, он наслаждался своей эксцентричностью. Но Крис знала: в какой-то момент попойки он мог внезапно вспылить, и, если такое случалось в три или четыре часа утра, чаще всего звонил сильным мира сего и злобно оскорблял их из-за не сто́ящих и выеденного яйца поводов.

Крис вспомнился директор студии, чье прегрешение состояло лишь в том, что на просмотре он беззлобно заметил, что, дескать, у Деннингса слегка потрепаны манжеты рубашки. В отместку тот разбудил его в три часа утра и обозвал «гребаным хамом», добавив, что его отец, основатель студии, «был явный психопат» и во время съемок фильма «Волшебник страны Оз» постоянно «лапал Джуди Гарленд». Затем, на следующий день, он притворился, будто ничего не помнит, хотя и светился удовольствием, когда те, кого он оскорбил, в мельчайших подробностях описывали ему, что он натворил.

Хотя, если было нужно, он помнил. Крис с улыбкой покачала головой, вспомнив, как Деннингс, напившись джина, крушил в ярости свои апартаменты на киностудии, как позднее, когда его припер к стенке глава кинопроизводства с подробным счетом и полароидными снимками устроенного им разгрома, Бёрк насмешливо отверг эти обвинения как «явную фальшивку», заявив, что «ущерб был гораздо, гораздо большим!». Крис не верила, что Бёрк алкоголик или запойный пьяница. Скорее он пил и буйствовал, потому что этого от него ожидали. Он должен был соответствовать стандартам легенды. Своего рода бессмертие, подумала она.

Крис обернулась через плечо, выискивая взглядом иезуита, который улыбнулся, когда Бёрк ляпнул непристойность. Он прогуливался вдалеке, печально опустив голову, одинокое черное облачко в поисках дождя. Она никогда не любила священников. Такие уверенные. Такие самонадеянные. И все же этот…

– Все готово, Крис?

– Готово.

– Отлично. Полная тишина! – выкрикнул ассистент режиссера.

– Начали! – скомандовал Бёрк.

– Начали!

– Быстрее!

– Мотор!

Крис взбежала по ступенькам. Статисты разразились одобрительными возгласами. Деннингс же не сводил с нее глаз, гадая, что с ней такое. Она слишком быстро уступала в спорах. Он многозначительно посмотрел на ассистента, отвечающего за диалоги. Тот моментально подскочил к нему и предложил свой открытый экземпляр сценария, словно этакий престарелый церковный служка, передающий на мессе священнику свой служебник.

Они работали лишь при переменной облачности, а в четыре часа небо затянуло плотными, темными тучами.

– Бёрк, свет уходит, – обеспокоенно заметил ассистент режиссера.

– Да он уходит во всем этом гребаном мире.

По распоряжению Деннингса ассистент режиссера отпустил всю съемочную группу, сказав, что на сегодня работа закончена. Крис пешком отправилась домой. Она шла, опустив голову и чувствуя себя совершенно разбитой. На углу Тридцать шестой улицы и О-стрит остановилась, чтобы дать автограф пожилому итальянцу из бакалейной лавки, который поздоровался с ней, стоя в дверях своего заведения. На коричневом бумажном пакете Крис написала его имя и добавила «с теплыми пожеланиями». Пропустив машину, прежде чем перейти улицу, посмотрела на католическую церковь на другой стороне. Церковь какого-то там святого. Служили в ней иезуиты.

Она слышала, что здесь Джон Ф. Кеннеди сочетался браком с Джеки. Сюда же он ходил исповедоваться. Крис попыталась представить Кеннеди среди свечей и набожных морщинистых женщин. Кеннеди, под щелканье перебираемых четок склонивший голову в молитве. Я верую… разрядка в отношениях с русскими, я верую, я верую… «Аполлон-4»… Я верую в воскресение и жизнь вечную…

Ага. Вот он. Главный крючок.

Мимо Крис по брусчатке мостовой продребезжал своим теплым, дрожащим грузом фургон с логотипом пива «Гюнтер».

Она перешла улицу, и, когда шагала по О-стрит мимо здания начальной школы Святой Троицы, из-за ее спины выскочил священник. Сунув руки в карманы нейлоновой ветровки, он явно куда-то спешил. Молодой. Сосредоточенный. Небритый. Обогнав ее, свернул направо, в проход, который вел во двор позади церкви.

Крис остановилась в проходе, с любопытством глядя ему в спину. Судя по всему, священник направлялся к белому домику. Старая дверь с экраном-сеткой со скрипом распахнулась. Из дома вышел еще один священник. Коротко кивнув молодому коллеге, он опустил глаза и быстро зашагал ко входу в церковь. И вновь дверь белого домика открылась изнутри. На пороге вырос еще один священник. Ой, да ведь это же тот самый, который улыбнулся, когда Бёрк произнес слово «трахается». Только теперь он был мрачен. Он молча поприветствовал новоприбывшего, нежно и даже как будто по-отечески обняв за плечи, после чего повел его внутрь. Дверь с тихим скрипом закрылась. Крис посмотрела на свои туфли. Она была озадачена. Что же будет дальше?

Интересно, а иезуиты ходят на исповедь?

Слабые раскаты грома. Крис посмотрела на небо. Неужели пойдет дождь?..

Воскресение и вечная жизнь…

Да, да. Точно. В следующий вторник. Вдали сверкали зарницы. Не зови нас, дитя, мы сами тебя позовем.

Она подняла воротник пальто и медленно побрела дальше.

Она надеялась, что хлынет ливень.

Через минуту она была дома, где поспешила в ванную, затем заглянула в кухню.

– Привет, Крис, как дела?

За столом сидела хорошенькая блондинка лет двадцати с хвостиком. Шэрон Спенсер. Девушка из Орегона. Последние три года она исполняла роль наставницы Риган и секретаря Крис.

– Обычная нервотрепка. – Крис подошла к столу и стала перебирать принятые Шэрон сообщения. – Есть что-нибудь интересное?

– Хотите на следующей неделе попасть на ужин в Белом доме?

– Ой, не знаю. Как думаешь, что там будет?

– Наедитесь сладостей до тошноты.

– Где Рэгз?

– Внизу, в игровой комнате.

– Что делает?

– Лепит. Птичку, если не ошибаюсь. Вам в подарок.

– Да, подарок – это хорошо, – пробормотала Крис. Затем подошла к плите и налила себе чашку кофе. – Ты не шутила насчет ужина?

– Нет, конечно, – ответила Шэрон. – В четверг.

– Что-то грандиозное?

– Нет, человек пять-шесть.

– Круто.

Она была польщена, но не удивлена. Кто только не оказывал ей знаки внимания: таксисты, поэты, профессора, короли. Что им в ней нравилось? Ее жизнь.

Крис села за стол.

– Как прошел урок?

Шэрон закурила и нахмурилась.

– С математикой снова проблемы.

– Правда? Странно.

– Да, я знаю. Это ее любимый предмет.

– Господи, это «новая математика». Боже, что бы мы без нее делали…

– Привет, мам!

Вытянув вперед тоненькие руки, Риган с порога бросилась ей навстречу. Рыжие косички, похожие на крысиные хвостики. Нежное сияющее личико, усыпанное веснушками.

– Привет, вонючка! – Счастливо улыбаясь, Крис приняла дочь в медвежьи объятия и, не в силах сдержать волну нежности, жарко поцеловала в розовую щеку. – Моя сладкая. – И вновь – чмок-чмок-чмок – поцелуи. Наконец она отстранила Риган от себя и пристально на нее посмотрела. – Чем сегодня занималась? Чем-то хорошим?

– Всякой всячиной.

– Это какой же? Хорошей?

– Дай подумаю. – Риган прижалась коленями к коленям матери и тихо покачивалась взад-вперед. – Ну, во-первых, я училась.

– Понятно.

– А еще рисовала.

– Что ты рисовала?

– Цветы. Маргаритки. Только розовые. А потом… ах да! Лошадку.

Неожиданно Риган словно прорвало. Глаза ее загорелись.

– У этого человека была лошадка, ну, там, у реки. В общем, мам, мы гуляли, а потом появилась эта лошадка. Такая красивая! Жаль, мам, что ты ее не видела. А тот дядя, он разрешил мне посидеть на ней! Честно! Недолго, всего минутку!

Крис незаметно подмигнула Шэрон.

– Сам разрешил? – удивилась она.

Приехав вместе с ней в Вашингтон на съемки фильма, белокурая секретарша, которая теперь фактически стала членом семьи, жила в доме и занимала спальню на втором этаже – до тех пор пока не познакомилась в соседней конюшне с «наездником». В тот момент Крис решила, что Шэрон требуется место для уединения, и переселила ее в номер дорогого отеля. Более того, настояла, что оплатит ей проживание.

– Да, сам, – с улыбкой ответила Шэрон.

– Это была такая серая лошадка, – добавила Риган. – Мам, а нам нельзя завести свою лошадку? Или все-таки можно?

– Посмотрим, малыш.

– Когда ты мне ее купишь?

– Посмотрим. А что за птичку ты смастерила?

Сначала Риган недоуменно посмотрела на мать, затем обернулась к Шэрон и расплылась в улыбке, демонстрируя брекеты на зубах и робкий упрек.

– Ты ей рассказала! – укоризненно заявила она, после чего повернулась к матери и обиженно добавила: – Я хотела, чтобы это был сюрприз.

– Ты хочешь сказать, что…

– С длинным носом, ты как раз такую хотела!

– Рэгз, ты просто прелесть! Можно на нее посмотреть?

– Нет, ее еще нужно раскрасить. Когда будет ужин, мам?

– Проголодалась?

– Не то слово.

– Еще даже нет пяти. Когда был ланч? – спросила Крис у Шэрон.

– В двенадцать или около того, – ответила секретарь.

– Когда вернутся Карл и Уилли? – Сегодня Крис разрешила им взять выходной.

– Думаю, в семь, – ответила Шэрон.

– Мам, давай съездим в «Хот шопп»?[2] – взмолилась Риган. – Ну, давай!

Крис взяла руку дочери и, улыбнувшись, поцеловала детскую ладошку.

– Беги наверх и одевайся. Мы идем в ресторан.

– Мам, я люблю тебя!

Риган, довольная, выбежала из комнаты.

– Дорогая, надень новое платье! – крикнула ей вслед Крис.

– Вы бы хотели снова стать одиннадцатилетней? – задумчиво спросила Шэрон.

– Не знаю. – Взяв ворох писем, Крис принялась их перебирать.

– Но имея разум взрослого человека? Со всеми воспоминаниями?

– Конечно.

– Ни за что.

– А если подумать?

Крис бросила письма на стол и взяла сценарий, присланный ее агентом Эдвардом Джаррисом. К сценарию прилагалось сопроводительное письмо, аккуратно прицепленное скрепкой.

– Черт, я ведь сказала им: временно никаких сценариев. Я даже не буду их читать.

– Но этот придется, – сказала Шэрон.

– Неужели?

– Сегодня утром я тоже его прочла.

– Ну, и как он тебе? Хороший?

– Думаю, замечательный.

– И мне придется играть монахиню, которая обнаруживает, что она лесбиянка?

– Нет, вам ничего не придется играть.

– Черт побери, кино с каждой минутой все интереснее! Что, черт возьми, ты хочешь сказать? Чему улыбаешься?

– Они хотят, чтобы вы стали режиссером, – с напускной скромностью ответила Шэрон и выдохнула сигаретный дым.

– Что?

– Читайте письмо.

– О боже, Шэрон, да ты шутишь!

Крис схватила письмо и принялась читать. Глаза выхватывали обрывки фраз: «новый сценарий», «триптих», «студия хочет, чтобы сэр Стивен Мур», «принять роль при условии»…

– Я буду режиссером этой части!

Крис вскинула руки и издала пронзительный ликующий клич. Затем, держа письмо обеими руками, прижала его к груди.

– О Стив, ты ангел, ты вспомнил! – Съемки в Африке, выпивка, походные стулья, багрово-золотистый закат. «Кино – это сплошное надувательство! Актеру достается одно дерьмо, Стив!» – «А мне нравится». – «А я говорю, дерьмо. Знаешь, что в этом бизнесе самое реальное? Режиссура. Ты что-то сделал, и оно твое. Я хочу сказать, что-то такое, что живет!» – «Тогда сделай это, киска! Сделай!» – «Я пыталась, Стив. Пыталась. Но им это не нужно. Они даже слушать не хотят». – «Почему нет?» – «Да ладно тебе, ты знаешь почему. Они считают, что я не справлюсь». – «А по-моему, справишься».

Теплая улыбка. Теплые воспоминания. Милый Стив.

– Мам, я не могу найти платье! – крикнула Риган с лестничной площадки.

– В шкафу! – ответила Крис.

– Я смотрела.

– Сейчас приду. Подожди секунду. – Она бегло пролистала страницы сценария, внезапно поникла и прошептала: – Боюсь, это самое настоящее дерьмо.

– Я так не думаю, Крис. Нет! Сценарий действительно хороший.

– Ты думала, что в «Психо»[3] недостает смеха.

– Мам!

– Иду! У тебя свидание, Шэр?

– Да.

Крис указала на стопку писем.

– Тогда продолжай. Мы можем доделать все это утром. Успеем.

Шэрон встала.

– Нет, погоди, – поправилась Крис. – Извини. Одно письмо нужно отправить сегодня вечером.

– Хорошо, – ответила Шэрон и потянулась за блокнотом.

– Ма-ма! – донеслось сверху. В голосе Риган слышалось нетерпение.

– Вернусь через минуту, – со вздохом сказала Крис, вставая, и тут же добавила, увидев, что секретарша бросила взгляд на часы: – Что такое?

– Ой, мне пора медитировать.

Крис могла лишь беспомощно развести руками. Последние полгода она стала свидетельницей «поисков безмятежности» со стороны секретарши.

Все началось в Лос-Анджелесе. Сначала это был самогипноз. Спустя какое-то время его сменили буддийские мантры. Последние несколько недель Шэрон жила в комнате наверху, и весь дом провонял ладаном. К ладану прилагалось регулярное монотонное гудение «нам-мьохо-ренге-кьо»[4] («Понимаешь, Крис, это нужно постоянно повторять, и тогда ты достигнешь всего, что желаешь…»), которое можно было услышать в самое неподходящее время – обычно когда Крис учила роль.

– Можно включить телевизор, – как-то раз великодушно заявила ей Шэрон. – Лично мне посторонний шум не помеха.

Теперь это была трансцендентальная медитация.

– Ты уверена, Шэр, что такие штуки тебе на пользу?

– Это придает мне душевное спокойствие, – ответила Шэрон.

– Отлично, – равнодушно откликнулась Крис, затем повернулась и зашагала прочь, бормоча на ходу: – Нам-мьохо-ренге-кьо…

– Повторяйте это минут пятнадцать или двадцать без перерыва! – крикнула ей Шэрон. – Может, это пойдет вам на пользу.

Крис на мгновение остановилась. Господи, что же на это ответить? В конечном итоге она решила обойтись без ответа. Промолчав, поднялась наверх, в спальню Риган, где сразу же шагнула к гардеробу. Дочь стояла в центре комнаты, глядя в потолок.

– Как дела? – спросила Крис, перебирая вешалки в поисках голубого ситцевого платья. Она купила его на прошлой неделе и была уверена, что оно должно висеть в этом шкафу.

– Странные звуки, – ответила Риган.

– Да, я знаю, у нас появились друзья, – сказала Крис.

Риган вопросительно посмотрела на мать.

– Это кто же?

– Белочки, моя милая. Белочки на чердаке.

Ее дочь была брезглива и жутко боялась крыс. Даже безобидных мышей.

Поиски платья не увенчались успехом.

– Видишь, мам, его здесь нет.

– Да, я вижу. Может быть, Уилли отнесла его в чистку.

– Оно пропало.

– Верно. Надень вот это, темно-синее. Оно красивое.

После дневного киносеанса в Джорджтауне, где они посмотрели фильм «Вилли Винки» с участием Ширли Темпл, мать и дочь по мосту переехали на другой берег Потомака в Росслин, штат Вирджиния. Здесь, в ресторане «Хот шопп», Крис съела салат. Риган же с удовольствием умяла суп, две булочки, жареного цыпленка, клубничный коктейль плюс черничный пирог с шоколадным мороженым. И куда это все только в нее вмещается, удивилась Крис. В эти тонкие ручки? Ребенок был тощ, как мимолетная надежда.

Когда принесли кофе, Крис закурила и посмотрела в окно на шпили Джорджтаунского университета, затем перевела задумчивый взгляд на неторопливую гладь Потомака: ни за что не скажешь, что под ней скрываются коварные подводные течения. Крис поерзала на стуле. В мягком вечернем свете река, такая тихая и спокойная, внезапно поразила ее этой своей обманчивостью. В ней как будто что-то зарождалось.

И затаилось в ожидании.

– Мне понравился ужин, мам.

Крис посмотрела на счастливое лицо дочери, и, как это часто бывало раньше, у нее перехватило дыхание. На миг к ней, непрошеная, вернулась старая боль, которая давала знать о себе всякий раз, когда она замечала в лице Риган сходство с Говардом.

Все дело в освещении, подумала Крис и посмотрела на тарелку дочери:

– Ты не хочешь доесть пирог?

Риган опустила глаза:

– Мам, я до этого съела конфет.

Крис потушила сигарету в пепельнице и улыбнулась.

– Ну что, Рэгз, пора домой.

Они вернулись незадолго до семи часов. Уилли и Карл уже были дома. Риган тотчас помчалась в игровую комнату, чтобы закончить глиняную фигурку. Крис направилась в кухню за сценарием. Здесь она обнаружила Уилли. Домоправительница была занята приготовлением кофе. Вид у нее был хмурый. Уилли явно была чем-то недовольна.

– Привет, Уилли, как дела? Хорошо провели время?

– Не спрашивайте. – Она добавила в пузырящееся содержимое кастрюли яичную скорлупу и щепотку соли. Они ходили в кино, объяснила Уилли. Ей хотелось посмотреть на «Битлз», но Карл настоял на артхаусном фильме о Моцарте.

– Ужасно, – пожаловалась она, уменьшая огонь в конфорке. – Этот упрямец…

– Сочувствую, – сказала Крис и сунула сценарий под мышку. – Кстати, Уилли, вы не видели платье, которое я купила Риган на прошлой неделе? Голубенькое ситцевое?

– Да, я видела его утром в шкафу.

– Куда вы его положили?

– Оно там.

– Вы, случайно, не забрали его по ошибке вместе с другой одеждой, чтобы отнести в стирку?

– Оно там.

– Вместе с грязным бельем?

– В шкафу.

– Там нет. Я смотрела.

Уилли хотела что-то ответить, но промолчала, обиженно поджав губы.

В кухню вошел Карл.

– Добрый вечер, мадам. – Он подошел к раковине и налил стакан воды.

– Поставили мышеловки? – спросила Крис.

– Крыс нет.

– Вы поставили их?

– Конечно, я поставил их, но чердак чист.

– Скажите, Карл, как вам понравился фильм?

– Захватывающий, – ответил он. Впрочем, его голос, как и лицо, оставался бесстрастным.

Напевая себе под нос песню «Битлз», Крис собралась было выйти из кухни, но неожиданно для себя обернулась. Может, спросить его еще разок?

– Вы легко купили мышеловки, Карл?

Все так же стоя к ней спиной, тот ответил:

– Да, мадам. Никаких проблем.

– В шесть часов утра?

– Есть круглосуточный рынок.

Легонько шлепнув себя по лбу, Крис пару мгновений смотрела вслед Карлу, после чего шагнула к двери.

– Вот черт! – пробормотала она себе под нос.

После долгой приятной ванны Крис подошла к шкафу в своей спальне за халатом и обнаружила пропавшее платье дочери. Оно валялось на дне шкафа. Крис подняла его. С него даже не были сорваны магазинные бирки.

Что оно здесь делает?

Крис попыталась вспомнить, что было после покупки. В тот день она купила не только это платье, но и пару вещей для себя. Должно быть, я сложила все вместе, решила Крис.

Она отнесла платье в спальню Риган, где повесила его на вешалку в шкаф к другой одежде. Встав руки в боки, оценивающим взглядом окинула гардероб дочери. Замечательно. Красивые платья. Да, Рэгз, это тебе не в Европе у папы, который никогда не пишет и не звонит.

Отвернувшись от шкафа, Крис больно ударилась большим пальцем ноги о ножку комода. О господи, до чего же больно! Она подняла ногу, чтобы помассировать место ушиба, как вдруг заметила, что комод стоит на новом месте, передвинутый фута на три. «Неудивительно, что я ушиблась. Должно быть, Уилли передвинула комод, когда делала уборку».

Крис спустилась вниз с полученным от агента сценарием.

В отличие от просторной гостиной с огромными окнами-эркерами, из которых открывался вид на мост через Потомак, в кабинете ощущалась некая безмолвная плотность, как будто он был полон секретов, которыми шепотом делились друг с другом богатые дядюшки. Высокий камин, сложенный из кирпича, обшитые вишневым деревом стены, массивные потолочные балки, как будто выпиленные из какого-то старинного подъемного моста. Единственными намеками на день сегодняшний были модернового вида бар, хромированные стулья с замшевыми сиденьями и мягкий диван с цветастыми подушками фирмы «Маримекко». Крис с комфортом улеглась на диване со сценарием в руках. Между страниц лежало письмо от ее агента. Она достала его из конверта и перечитала.

«Вера, надежда и милосердие». Фильм-триптих, каждая часть со своим составом актеров и режиссером. Ей предлагался фрагмент «Надежда».

Название Крис понравилось. Слегка скучноватое, но изысканное. Возможно, потом его поменяют на что-то вроде «Рок-звезды и добродетель».

Звякнул дверной звонок. Бёрк Деннингс. Одинокий, без семьи, он частенько наведывался к ней. Крис встряхнула головой и кисло улыбнулась, услышав, как режиссер скрипучим голосом отпустил какую-то гадость в адрес Карла. Тот, похоже, был ему крайне неприятен, и Деннингс постоянно его изводил.

– Да, привет, дай выпить! – сердито потребовал Бёрк. Войдя, он первым делом направился к бару. При этом смотрел куда-то в сторону, избегая встречаться с ней взглядом, и не вынимал рук из карманов мятого плаща.

Деннингс уселся на высокий табурет. Вид у него был раздраженный, как будто даже разочарованный.

– Снова не сидится на месте? – спросила Крис.

– Что ты имеешь в виду? – презрительно фыркнул Бёрк.

– Просто по тебе заметно.

Она уже видела это раньше, когда они вместе работали над фильмом в Лозанне. В первую ночь там, в солидном отеле, в номере с видом на Женевское озеро, Крис никак не могла уснуть. Примерно в пять утра Крис выскользнула из постели, оделась и спустилась в фойе в поисках кофе или чьего-либо общества. Ожидая в холле, когда придет лифт, она посмотрела в окно и увидела, как, засунув руки в карманы пальто, Деннингс шагает вдоль берега озера на пронизывающем февральском ветру. Когда она спустилась в фойе, Бёрк входил в отель. «Ни одной проститутки не видать!» – с обидой в голосе бросил он, прошествовав мимо Крис, и, даже не взглянув на нее, вошел в кабину лифта, который бесшумно доставил его на нужный этаж, в его номер и постель. Когда Крис позднее шутливо упомянула про этот случай, Бёрк разъярился и обвинил ее в распространении «чудовищных галлюцинаций», в которые люди, «скорее всего, поверят, потому что вы звезда!». Он также заявил, что «у нее не все дома», однако поспешил загладить резкость, предположив, что она, «возможно», видела кого-то другого, но обозналась, приняв за его персону. «Ничего нельзя исключать, – отмахнулся Деннингс, – ведь моя прабабушка была швейцаркой».

Крис встала за стойку бара и напомнила ему про тот инцидент.

– Да, такой же самый вид, Бёрк. Сколько стаканов джина с тоником ты уже пропустил?

– Не говори глупостей! – оборвал ее Деннингс. – Так уж вышло, что я почти весь вечер провел на чаепитии, на чертовом факультетском чаепитии!

Крис сложила руки на стойке бара.

– Где ты был? – недоверчиво спросила она.

– Ну, давай, насмехайся!

– В дым надрался на чаепитии с иезуитами?

– Нет, иезуиты были трезвыми.

– Они не пьют?

– Ты с ума сошла? Да они вливали в себя бочками. Отродясь не видывал, сколько можно влить в себя, и при этом ни в одном глазу.

– Давай потише, Бёрк! Тебя может услышать Риган!

– Да, Риган, – произнес Деннингс, понизив голос до шепота. – Конечно, может. Но где, черт возьми, моя выпивка?

Неодобрительно покачав головой, Крис выпрямилась и потянулась за бутылкой и стаканом.

– Не желаешь рассказать мне, что ты делал на факультетском чаепитии?

– Устанавливал гребаные связи, чем, по идее, должна заниматься ты. Господи, как же мы загадили их территорию, – напыщенно произнес режиссер. – Давай-давай, смейся! Ты только это и умеешь; ну и еще, наверное, крутить попкой.

– Я всего лишь стою здесь и невинно улыбаюсь.

– Кто-то ведь должен был произвести на них хорошее впечатление.

Крис протянула руку и легонько провела пальцем по шраму над левым веком Деннингса – след, оставленный кулаком Чака Дарена на съемках предыдущего фильма Бёрка. Чак, звезда приключенческого кино, мускулистый и задиристый, таким образом выразил свое с ним несогласие. Случилось это в последний день съемок.

– Он уже почти не виден, – участливо произнесла Крис.

Брови Деннингса хмуро сползли к переносице.

– Я сделаю все для того, чтобы он больше не снимался ни у кого из ведущих режиссеров. Я уже кое перед кем замолвил словечко.

– Ой, Бёрк, зачем это тебе?

– Этот тип – псих, дорогая моя. Абсолютно безбашенный и крайне опасный. Боже, он как тот старый пес, что вечно мирно дремлет на солнышке, а затем, в один прекрасный день, ни с того ни с сего набрасывается на тебя и зубами хватает за ногу!

– И, конечно же, то, что он набросился на тебя с кулаками, никак не связано с твоими словами, сказанными в присутствии всей съемочной группы: мол, его игра – это «жалкий сраный позор где-то на уровне борца сумо»; так, что ли?

– Фи, как грубо! – лицемерно упрекнул ее Деннингс, принимая из ее рук стакан с джином и тоником. – Моя дорогая, мне еще позволительно разбрасываться словами вроде «сраный», но такое никак не пристало любимице всей Америки. Но теперь скажи мне, как ты поживаешь, моя маленькая танцующая и поющая звездочка?

Крис в ответ лишь пожала плечами и печально улыбнулась. Сложив руки, она облокотилась на стойку бара.

– Ну, давай, детка, расскажи мне, отчего ты такая хмурая?

– Не знаю.

– Признайся дядюшке.

– Черт, пожалуй, я тоже выпью. – Крис резко выпрямилась и потянулась за бутылкой водки и стаканом.

– Отлично! Превосходная идея! Ну, так что у тебя, бесценная? Что стряслось?

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти? – спросила Крис.

Деннингс нахмурился:

– Ты сказала «о смерти»?

– Да, о ней. Ты когда-нибудь задумывался о том, что это такое? Что это значит? – Она плеснула в стакан водки.

– Нет, киска, не думаю! – не без раздражения ответил Деннингс. – Зачем мне о ней думать, если я и так умираю! С какой стати говорить о смерти? Господи, зачем?

Крис пожала плечами и бросила в стакан кубик льда.

– Не знаю. Я думала об этом все утро. Вернее, даже не думала, а… Мне это приснилось перед тем, как я проснулась. Меня даже прошиб холодный пот, Бёрк. До меня со всей ясностью дошло, что это такое. Конец. Бёрк, долбаный конец, как будто я никогда раньше не знала, что люди смертны! – Она отвела взгляд и покачала головой. – Господи, как же мне было страшно! Мне казалось, будто я падаю с этой гребаной планеты и лечу со скоростью сто пятьдесят миллионов миль в час!

Крис поднесла к губам стакан.

– Думаю, этот я выпью не разбавляя, – пробормотала она и сделала глоток.

– Все это чушь! – фыркнул Деннингс. – Смерть – это успокоение.

Крис опустила стакан.

– Не для меня.

– Человек продолжает жить в своих творениях или в детях.

– Чушь! Мои дети – это не я.

– Да, слава богу. Одного больше чем достаточно.

Держа стакан на уровне талии, Крис подалась вперед. На ее хорошеньком личике застыло страдальческое выражение.

– Нет, ты подумай об этом, Бёрк! Небытие! Причем навеки, навсегда и…

– Заткнись! Прекрати это слюнтяйство! Лучше подумай о том, как лучше продемонстрировать им свое роскошное длинноногое тело и накрашенное личико на факультетском чаепитии на следующей неделе! Вдруг эти священники утешат тебя. – Деннингс со стуком поставил стакан на барную стойку. – Еще!

– Думаешь, я не знала, что они пьют?

– Ты глупа, – проворчал режиссер.

Крис пристально посмотрела на него. Похоже, он приблизился к точке невозврата. Или же она действительно задела потаенный нерв?

– Они сами ходят на исповедь? – спросила она.

– Кто?

– Священники.

– Откуда мне знать?! – вспылил Деннингс.

– Разве не ты сам мне как-то рассказывал, что учился на…

Деннингс не дал ей договорить. Шлепнув ладонью по стойке, он пронзительно крикнул:

– Где моя, мать твою, выпивка?

– Может, лучше кофе?

– Не будь занудой, крошка! Я хочу выпить!

– Я налью тебе кофе.

– Не вредничай, киска, – неожиданно слащаво засюсюкал Деннингс. – Всего один стаканчик на дорожку, прошу тебя!

– Разве ты не за рулем?

– Это ужасно, моя милая. Правда. Совершенно не в твоем духе. – Приняв обиженный вид, режиссер подтолкнул к ней стакан. – Сострадание должно идти от души! – с пафосом произнес он. – И да прольется оно с небес благословенным сухим джином «Гордонс», так что давай наливай, и я потопаю, честно тебе обещаю.

– Точно?

– Слово чести и надежда на смерть!

Крис пристально посмотрела на него, покачала головой и взяла в руки бутылку джина.

– Да, эти священники, – сказала она рассеянно, наливая спиртное в стакан Деннингса. – Думаю, я приглашу одного или даже двоих в гости.

– Их потом ни за что не выпроводишь, – проворчал режиссер. Его глаза внезапно налились кровью и превратились в красные точки – два этаких крошечных ада. – Это же сущие грабители, мать их так! – Крис взяла бутылку тоника, но Деннингс жестом показал, что тоник ему не нужен. – Не надо, ради всего святого, я выпью чистого, или ты забыла? Третий я всегда пью не разбавляя!

Он поднял стакан и залпом влил в себя его содержимое. Со стуком поставив стакан на стойку, уставился в него, свесив голову, и пробормотал:

– Забывчивая стерва!

Крис с тревогой посмотрела на него. Похоже, его начинает заносить. Она сменила тему: от священников перешла к недавно полученному предложению попробовать силы в качестве режиссера.

– Это надо же! – проворчал Деннингс, все так же глядя в стакан. – Браво!

– По правде говоря, это немного меня пугает.

Деннингс моментально поднял голову и посмотрел на нее, на этот раз добрым, отеческим взглядом.

– Ерунда! – воскликнул он. – Понимаешь, детка, самое трудное в режиссерском деле – это убедить окружающих, будто это чертовски нелегкое занятие. В первый мой раз я понятия об этом не имел, но теперь вот он я, как ты видишь. Тут нет никакого волшебства, любовь моя, – лишь упорный труд плюс понимание того, что в тот день, когда начинаются съемки, считай, что ты держишь за хвост сибирского тигра.

– Я знаю, Бёрк. Но теперь это реально, теперь они дали мне шанс. Я же не уверена, что смогу даже собственную бабушку перевести через дорогу. Я имею в виду техническую сторону.

– Только без истерик! Предоставь всю эту чушь своему редактору, своему кинооператору и своему сценаристу. Подбери себе хороших спецов, и, я обещаю тебе, все пойдет как по маслу. Самое главное – руководить съемочной группой и всем процессом, а я уверен, что у тебя это получится, моя хорошая. Ты не только сумеешь донести до них то, что тебе нужно, но и показать им, как это делается.

Крис с сомнением посмотрела на Деннингса.

– Ну, хорошо, и все же… – пробормотала она.

– Что «все же»?

– Техническая сторона. Я хочу сказать, что должна разбираться и в ней, понимать ее.

– Например? Приведи своему гуру пример.

После этого Крис почти целый час выпытывала у прославленного режиссера даже самые мелкие мелочи. Технические тонкости режиссерского ремесла можно найти во множестве текстов, но на чтение у Крис никогда не хватало терпения. Поэтому вместо книг она «читала» людей. От природы любознательная, она обычно «выжимала» из них все, что ей было нужно. С книгами такое невозможно. Книги хитрили. Они говорили «таким образом» и «ясно», хотя ничего ясно не было. Их иносказательность невозможно было разоблачить, их велеречивость – оспорить. Им не скажешь: «Эй, погоди. Я туплю. Можно еще раз?» Книги было невозможно поймать на слове, выжать из них что вам нужно или рассечь, чтобы взглянуть, что там внутри. Книги были подобны Карлу.

– Дорогая, все, что тебе нужно, – это первоклассный монтажер, – усмехнулся под конец Деннингс. – Я имею в виду монтажера, который знает, в какие двери можно входить.

Деннингс вновь был само обаяние. Похоже, опасная стадия опьянения миновала. Пока не раздался голос Карла:

– Прошу прощения. Желаете что-нибудь, мадам?

Он терпеливо стоял на пороге кабинета.

– О, привет, Торндайк! – хихикая, воскликнул Деннингс. – Или все-таки Генрих? Все никак не могу запомнить его имя…

– Я Карл, сэр.

– Да, конечно. Забыл. Скажи мне, Карл, ты в гестапо отвечал за связи с общественностью или за что-то другое? Например, за связь с населением? Сдается мне, тут есть разница, и немалая.

– Ни тем, ни другим, сэр. Я швейцарец, – вежливо ответил Карл.

– О, да, конечно, Карл, – ухмыльнулся режиссер. – Верно, ты швейцарец! И наверняка никогда не ходил играть в кегли с Геббельсом!

– Перестань, Бёрк! – возмутилась Крис.

– И не летал вместе с Рудольфом Гессом, да? – продолжал глумиться режиссер.

Карл даже бровью не повел. Сохраняя невозмутимость, он посмотрел на Крис и хладнокровно спросил:

– Мадам желает что-то еще?

– Бёрк, как насчет кофе? Будешь?

– К черту кофе! – воинственно заявил режиссер. Он резко встал и, сжав кулаки и набычившись, вышел вон.

Через пару секунд громко хлопнула входная дверь. Крис повернулась к домоправителю и, как будто ничего не произошло, ровным тоном сказала:

– Отключите все телефоны.

– Да, мадам. Что-то еще?

– Может быть, кофе без кофеина.

– Я принесу.

– Где Рэгз?

– В игровой, внизу. Позвать ее?

– Да, позовите. Ей пора спать… О, нет, подождите секунду, Карл. Впрочем, нет, не надо. Я сама спущусь вниз. – Вспомнив про поделку, глиняную птичку, она направилась вниз по лестнице в подвал. – Я заберу кофе, когда вернусь сюда.

– Да, мадам. Как пожелаете.

– Я в очередной раз приношу извинения за мистера Деннингса.

– Я не обращаю внимания.

Крис посмотрела на него вполоборота:

– Да, я знаю. Именно это его и бесит.

Актриса вновь повернулась к Карлу спиной, прошла в прихожую, открыла ведущую в подвал дверь и стала спускаться по лестнице.

– Эй, вонючка! – крикнула она. – Где ты там? Чем занимаешься? Еще не сделала для меня птичку?

– Да, мам! Спускайся. Заходи и увидишь! Все готово!

Игровая комната со стенами, обшитыми панелями, была обставлена ярко и весело. Мольберты. Картины. Фонограф. Столы для игр и стол для лепки. Оставшиеся после дня рождения сына предыдущего жильца декоративные красно-белые полотнища.

– Какая прелесть! – воскликнула Крис, когда дочь торжественно вручила ей глиняную птичку. Та еще даже не вполне высохла. Риган выкрасила ее в оранжевой цвет и лишь клюв разрисовала бело-зелеными полосками. К голове был приклеен пучок перьев.

– Она тебе на самом деле понравилась? – спросила дочь, широко улыбаясь.

– Да, дорогая, на самом деле. Ты придумала для нее имя?

Риган отрицательно покачала головой:

– Пока нет.

– А как бы ты хотела ее назвать?

– Не знаю, – ответила девочка, пожимая плечами.

Легонько постукивая ногтями по зубам, Крис задумчиво нахмурила брови, как будто и впрямь ломала голову.

– Дай подумать, дай подумать, – сказала она и внезапно улыбнулась. – Как тебе Пташка-дурашка? А? Что скажешь? Просто Пташка-дурашка.

Машинально прижав ладонь к губам, чтобы скрыть зубы в брекетах, Риган радостно прыснула и энергично закивала.

– Итак, всеобщее согласие получено. Перед нами Пташка-дурашка! – торжественно заявила Крис, подняв руку с птичкой. Затем, опустив ее, добавила: – Оставлю ее здесь, пусть досушится. Потом заберу в свою комнату.

Поставив птичку на стол для игр, Крис обратила внимание, что на нем лежит доска Уиджа[5]. Она совсем забыла, что та имеется у них в доме. Любопытная по отношению к самой себе не меньше, чем к окружающим, она купила эту штуку для того, чтобы получить доступ к собственному подсознанию. Это не слишком помогло, хотя она раз-другой пользовалась ею на пару с Шэрон и еще один раз с Деннингсом. Бёрк сознательно двигал пластмассовую дощечку так («Ты двигаешь ее, прелесть моя? Точно?»), что все ответы духов оказывались скабрезностями, и тогда режиссер сыпал гневными тирадами в адрес «сраных злобных привидений».

– Рэгз, дорогая, ты играешь с доской Уиджа?

– Да.

– Ты знаешь, как это делать?

– Конечно, мам. Вот, смотри. Я покажу тебе.

Риган подошла ближе и села за стол.

– Мне кажется, тебе понадобятся два человека, моя милая.

– Не обязательно, мам. Я все время играю одна.

Крис пододвинула стул ближе.

– Ну, давай, попробуем разок. Ты не против?

Секундная нерешительность. Затем – «ну, давай». Едва касаясь кончиками пальцев, дочь положила руки на планшет. Когда же Крис потянулась чтобы сделать то же самое, доска резко сдвинулась в ту ее часть, что была помечена словом «нет».

Крис лукаво улыбнулась.

– «Мама, я лучше сама», так, что ли? Ты не хочешь, чтобы я играла?

– Нет, я хочу! Это капитан Хауди сказал «нет».

– Какой капитан?

– Капитан Хауди.

– Дорогая, кто такой капитан Хауди?

– Ну, это так: я задаю вопросы, а он отвечает.

– Вот как?

– Он очень милый.

Крис попыталась не хмурить бровей, хотя и чувствовала, что ее охватывает смутная и вместе с тем навязчивая тревога. Риган обожала отца, но, как ни странно, внешне никак не реагировала на развод родителей. Может, она даже плакала в своей спальне, кто знает?

Но Крис опасалась, что дочь подавляет в себе и гнев, и горе. Когда-нибудь эту плотину прорвет, и тогда ее эмоции вырвутся на свободу в неизвестно какой, но явно нехорошей форме. Крис задумалась. Воображаемый товарищ по играм. Это настораживает. И почему Хауди? Сокращение от имени Говард? Ее отца? Похоже.

– Как так? Ты сама не смогла придумать имя даже для глупой птицы, а тут поражаешь меня каким-то «капитаном Хауди»… Почему ты его так зовешь, Рэгз?

– Потому что его так зовут, – хихикнула Риган.

– Кто его так зовет?

– Он сам.

– А, ну, конечно.

– Конечно.

– И что еще он тебе говорит?

– Разное.

– Что именно?

Риган пожала плечами и отвела взгляд:

– Не знаю. Всякое.

– Ну, например.

Девочка посмотрела на мать:

– Хорошо. Я покажу тебе. Я задам ему вопросы.

– Хорошая мысль.

Риган поставила кончики пальцев на бежевый пластиковый планшет в форме сердца и зажмурилась.

– Капитан Хауди, как ты думаешь, моя мама красивая? – спросила она.

Прошло пять секунд. Десять.

– Капитан Хауди?

Никакого движения. Крис искренне удивилась. Она ожидала, что дочь сдвинет дощечку к слову «да». «Что это? – задумалась она. – Некая подсознательная враждебность? Неужели она винит меня в том, что лишилась отца?.. Действительно, что?»

Риган открыла глаза. Лицо ее было недовольным.

– Капитан Хауди, это невежливо, – пожурила она.

– Дорогая, может, он спит? – предположила Крис.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что он, скорее всего, спит.

– Ах, мам!..

Крис встала.

– Ну, что, пойдем, моя милая. Пожелай капитану Хауди доброй ночи.

– Не буду. Он – какашка, – угрюмо пробормотала Риган.

Она встала и пошла следом за матерью по лестнице.

Крис уложила ее в постель и села на край кровати.

– Дорогая, воскресенье – выходной день. Хочешь чем-нибудь заняться?

– Конечно, мам. Чем?

Когда они только приехали в Вашингтон, Крис попыталась найти дочери подружек для игр. Нашла лишь одну – двенадцатилетнюю девочку по имени Джуди. Но ее семья уехала на Пасху в гости, и Крис была озабочена тем, что Риган одиноко без сверстников.

– Я не знаю, – пожала плечами Крис. – Чем-нибудь. Можно съездить в город посмотреть памятники и прочие достопримечательности. Кстати, Рэгз, сейчас цветет сакура. Почему-то в этом году она расцвела рано. Хочешь посмотреть?

– Еще как, мам!

– Вот и отлично! А вечером идем в кино, да?

– Я люблю тебя!

Риган обняла мать. Крис в ответ обняла ее с еще большей пылкостью.

– Дорогая, я так тебя люблю! – прошептала она.

– Если хочешь, мы можем взять с собой мистера Деннингса.

Крис резко отстранилась и вопросительно посмотрела на Риган.

– Мистера Деннингса?

– Конечно, мама. Я не против.

– О, нет, только не это! – усмехнулась Крис. – Дорогая, зачем брать с нами мистера Деннингса?

– Но ведь он тебе нравится, разве не так?

– Разумеется, он мне нравится. Но ведь и тебе тоже?

Риган отвернулась и ничего не ответила. Крис с тревогой посмотрела на нее.

– Малыш, что происходит? – спросила она.

– Ты хочешь выйти за него замуж?

Это был не столько вопрос, сколько угрюмая констатация факта.

Крис расхохоталась.

– Нет, малыш, конечно же нет! О чем таком ты говоришь? Мистер Деннингс? С чего ты взяла?

– Но он тебе нравится, ты сама сказала.

– Я, например, обожаю пиццу, но это не значит, что я выйду за нее замуж. Риган, он друг, просто старый чокнутый друг.

– Ты не любишь его, как папу?

– Я люблю твоего папу, дорогая, я всегда буду его любить. Мистер Деннингс приходит к нам потому, что у него, кроме нас, никого нет, только и всего. Одинокий странноватый друг.

– Вообще-то, я слышала…

– Что ты слышала? От кого?

В глазах дочери промелькнуло сомнение, нерешительность.

– Не знаю, – вздохнула Риган, пожимая плечами. – Я просто подумала.

– Это глупо, так что забудь.

– Хорошо.

– А теперь ложись спать.

– Не хочу спать. Можно я почитаю?

– Ладно. Почитай новую книгу, которую я тебе принесла.

– Спасибо, мам.

– Спокойной ночи, дорогая. Спи сладко.

– Спокойной ночи.

Крис с порога послала дочери воздушный поцелуй, закрыла дверь и спустилась по лестнице в кабинет. Дети! Что только не приходит им в голову…

Интересно, задумалась она, связывает ли Риган Деннингса с ее разводом? Вообще-то, развода хотел Говард. Ее длительное отсутствие дома. Уязвленное самолюбие мужа суперзвезды. Он нашел другую женщину. Но этого Риган не знала. Ей было известно лишь о том, что на развод подала именно мать. Ладно, довольно доморощенного психоанализа! Просто попытайся уделять ей больше времени. В самом-то деле!

В кабинете Крис села читать «Надежду». Она дочитала сценарий примерно до половины, когда услышала чьи-то шаги. Подняв голову, увидела перед собой сонную Риган, потиравшую кулачком уголок глаза.

– Эй, дорогуша, что случилось?

– Там какие-то странные звуки, мама.

– В твоей комнате?

– Да, в моей комнате. Как будто кто-то все время стучит, и я не могу уснуть.

Где же эти чертовы мышеловки?!

– Дорогая, спи в моей спальне, а я пойду выясню, что это может быть.

Крис отвела Риган в свою спальню, и, когда стала укладывать ее в постель, та спросила:

– Могу я посмотреть телевизор, пока не засну?

– А где твоя книжка?

– Не могу найти. Так можно мне посмотреть телевизор?

– Ну, да, конечно.

Взяв с прикроватного столика пульт, Крис нашла нужную программу.

– Громкость нормальная?

– Да, мам, спасибо.

Крис положила пульт на постель.

– Хорошо, милая. Смотри, пока не почувствуешь, что засыпаешь. Договорились? Потом выключай.

Крис выключила свет и вышла в коридор. Там она поднялась по узкой, застеленной зеленым ковром лестнице, которая вела на чердак. Открыв дверь, нащупала выключатель и, щелкнув им, вступила на голый, полупустой чердак. Сделав несколько шагов, остановилась и медленно огляделась по сторонам. На сосновых половицах аккуратными рядами стояли коробки с газетными вырезками и письмами. Больше ничего она не увидела. Кроме мышеловок. Их было шесть. Все с приманкой. И все же место выглядело безупречно чистым. Даже воздух пах свежестью и прохладой. Отопления на чердаке не было. Никаких труб, никаких радиаторов. Никаких отверстий в крыше, чтобы кто-то мог проникнуть на чердак.

Крис сделала шаг вперед.

– Здесь ничего нет! – раздался голос у нее за спиной.

Крис испуганно вздрогнула.

– О боже! – вырвалось у нее. Она обернулась и прижала руку к сердцу, стучавшему как бешеное. – Господи, Карл, никогда больше так не делайте!

Домоправитель стоял на лестнице двумя ступеньками ниже чердака.

– Простите. Но вы видите, мадам? Здесь все чисто.

– Спасибо, что поставили меня в известность, Карл, – сказала Крис, слегка задыхаясь. – Да, все чисто. Спасибо. Просто замечательно.

– Мадам, может, лучше кошка?

– Кошка… Для чего?

– Ловить крыс.

Не дожидаясь ответа, Карл развернулся, стал спускаться вниз и вскоре пропал из виду. Какое-то время Крис смотрела в пустой дверной проем, размышляя о том, нагрубил ей Карл или нет. Она была не вполне уверена. Затем снова обернулась и поискала взглядом источник стука. Ее взгляд скользнул по наклонному потолку. Улицу затеняли огромные деревья, старые, перекореженные, увитые плющом. Ветви одного из них, массивной американской липы, слегка касались фасада дома. «Может, это действительно белки? – подумала Крис. – Или это ветка постукивает по крыше? Последние несколько ночей были ветреными…»

Что ж, возможно, кошка и вправду лучше.

Крис обернулась и посмотрела на дверной проем. Мы все такие умники, верно, Карл? Впрочем, в следующее мгновение ее лицо сделалось озорным. Она спустилась в спальню дочери, кое-что там взяла, опять зашла на чердак и через минуту вернулась обратно. Риган спала. Крис отнесла ее назад, в ее комнату, уложила в кровать и возвратилась в свою спальню, где выключила телевизор и легла спать.

В ту ночь в доме было особенно тихо. На следующее утро, за завтраком, Крис как бы невзначай сообщила Карлу, что ночью ей показалось, будто одна из мышеловок захлопнулась.

– Хотите сходить и посмотреть? – предложила она, отпивая кофе и делая вид, будто поглощена чтением «Вашингтон пост».

Не сказав ни слова, Карл поднялся наверх, чтобы посмотреть на результат. Спустя несколько минут Крис наткнулась на него в коридоре второго этажа. Его взгляд был устремлен перед собой, в руках – большой плюшевый Микки-Маус, чье рыльце он вытащил из одной из мышеловок. Проходя мимо, Крис услышала, как домоправитель пробормотал:

– Кто-то шутит.

Войдя в спальню, Крис сбросила с себя домашний халат и прошептала:

– Да, пожалуй, кошка будет лучше… гораздо лучше.

Она улыбнулась так широко, что лицо ее пошло мелкими морщинками.

В тот день съемки прошли гладко. Утром на съемочную площадку приехала Шэрон, и в перерывах между эпизодами в ее вагончике-грим-уборной они с Крис обсудили неотложные дела. Написать агенту (она подумает о сценарии), дать «согласие» на ужин в Белом доме, отправить телеграмму Говарду, чтобы тот не забыл поздравить Риган с днем рождения, сделать звонок бизнес-менеджеру, спросить, нельзя ли ей взять отпуск на год, и, наконец, уточнить программу званого ужина, назначенного на 23 апреля.

Ранним вечером Крис сводила Риган в кино, а на следующий день они на ее красном «Ягуаре» объехали все местные достопримечательности. Капитолий. Мемориал Линкольна. Цветущие сакуры. Перекус в ресторане – и на другой берег Потомака. Арлингтонское кладбище. Могила неизвестного солдата. Здесь Риган заметно посерьезнела. Затем, возле могилы Джона Ф. Кеннеди, она сделалась какой-то чужой и печальной. Какое-то время смотрела на вечный огонь, затем взяла мать за руку и тихо спросила:

– Мам, почему люди умирают?

Вопрос пронзил Крис до глубины души. О, Рэгз, и ты тоже? Ты тоже? О, нет! И все же, что же ей ответить? Солгать? Нет, нельзя. Она посмотрела на обращенное к ней лицо дочери, на ее глаза, в которых стояли слезы. Неужели Риган прочла ее мысли? Раньше такое бывало.

– Просто люди устают от жизни, моя дорогая, – нежно произнесла она.

– Почему же Бог позволяет им уставать?

Крис взглянула на дочь, но ничего не ответила. Вопрос озадачил. Встревожил. Будучи атеисткой, она никогда не говорила с Риган о Боге. По ее мнению, это было бы бесчестно.

– Кто говорил тебе о Боге? – спросила она.

– Шэрон.

– Понятно.

Придется поговорить с ней.

– Мам, почему Бог позволяет нам уставать?

Заметив в детских глазах боль, Крис сдалась. Она не смогла сказать дочери, во что верила сама. Потому что ни во что не верила.

– Просто спустя какое-то время Бог начинает скучать без нас, Рэгз. Он хочет, чтобы мы вернулись к нему.

Риган погрузилась в молчание. За всю дорогу обратно домой она не проронила ни слова. Такой же притихшей девочка пребывала весь остаток дня, а затем и весь понедельник.

Во вторник, в день рождения Риган, странное молчание и печаль последней пары дней как будто исчезли. Крис взяла дочь с собой на съемочную площадку. Когда съемки закончились, внесли огромный торт с двенадцатью зажженными свечами. Члены съемочной группы дружно спели «С днем рожденья тебя!». Всегда добрый и нежный в трезвом состоянии Деннингс велел снова включить софиты и, назвав это кинопробой, во всеуслышание велел оператору снять, как Риган задувает свечи и разрезает торт. После чего пообещал сделать из нее кинозвезду. Риган казалась бодрой и даже веселой. Но после ужина, когда стали открывать подарки, ее хорошее настроение как будто улетучилось. Ни слова от Говарда. Крис позвонила ему в Рим, но на том конце провода ответили, что в отеле его нет вот уже несколько дней, а нового телефонного номера ее бывший муж не оставил. Он где-то на яхте.

Крис попыталась найти ему оправдание.

Риган с подавленным видом кивнула и в ответ на предложение матери съездить выпить коктейль покачала головой. Не сказав ни слова, она отправилась в подвал, в игровую комнату, где оставалась до тех пор, пока не пришло время сна.

На следующее утро, открыв глаза, Крис увидела в постели рядом с собой полусонную Риган.

– Что случи… что ты здесь делаешь, Риган? – улыбнулась Крис.

– Мам, кровать тряслась.

– О господи, ты с ума сошла! – Крис поцеловала дочь и накрыла одеялом. – Спи, еще рано.

То, что показалось ей утром, было началом бесконечной ночи.

Глава 2

Он стоял на краю пустой платформы метро, прислушиваясь к грохоту поезда. Грохот этот заглушал боль, которая была с ним всегда. Как пульс, слышимый лишь в тишине. Он переложил портфель в другую руку и посмотрел в тоннель. Точки света. Они уходили во тьму, как маяки отчаяния.

Кто-то кашлянул. Он посмотрел налево. На полу в луже мочи сидел заросший седой щетиной бродяга. Взгляд желтоватых глаз устремлен на священника с печальным, суровым лицом.

Тот отвернулся. Сейчас он подойдет и начнет скулить.

Можете помочь бывшему алтарному служке, святой отец? Можете?

К его плечу прикоснулась испачканная в блевотине рука. Он попытался нащупать в кармане священный образок. Зловонное дыхание тысячи исповедей – с вином, чесноком и затхлыми смертными грехами. Они отрыгаются все разом и смердят… смердят…

Священник услышал, как бродяга поднимается. «Не приближайся ко мне!»

Бродяга за его спиной сделал шаг. «О, ради всего святого, оставь меня в покое!»

– Как дела, святой отец?

Он поморщился. Обмяк. Не смог обернуться. Был не в силах искать снова Христа в зловонии и пустых глазах, Христа в гноище, крови и экскрементах, Христа, которого не могло быть. Он машинально потрогал рукав пальто, как будто нащупывал незримую траурную ленту. И смутно вспомнил другого Христа.

– Я католик, святой отец!

Из тоннеля доносится слабый грохот приближающегося поезда. Затем – чьи-то спотыкающиеся шаги. Каррас обернулся. Бродяга шатался и в любой миг мог упасть в обморок. Каррас стремительно шагнул к нему, подхватил, не давая упасть, и подвел к стоящей у стены скамье.

– Я католик, – пробормотал бродяга. – Я католик.

Каррас помог ему лечь. Затем увидел свой поезд. Быстро вытащив из кармана доллар, он сунул его бродяге в карман потрепанной куртки. Но тотчас решил, что тот его потеряет. Вытащив доллар, он сунул его в пропитанный мочой карман брюк. Затем взял портфель и вошел в вагон метро, где сел в углу и, сделав вид, будто спит, проехал до самого конца своей линии. Здесь вышел на улицу и зашагал по ней до университета Фордэм. Путь был неблизкий. Тот доллар предназначался на такси.

Добравшись до иезуитского общежития, он записал свое имя в регистрационном журнале. «Дэмиен Каррас», – написал он. Затем пристально посмотрел на свою запись. Чего-то не хватало. Вспомнив, он добавил две буквы: «О.И.» – Общество иезуитов. Каррас заселился в комнату и через час наконец уснул.

На следующий день он посетил заседание Американского психиатрического общества, где в качестве главного докладчика изложил содержание работы под названием «Психологические аспекты духовного развития», а в конце дня пропустил несколько рюмок и перекусил вместе с другими психиатрами. Платили они. Он ушел рано. Ему нужно было навестить мать.

От станции метро Каррас направился к старому многоквартирному дому, облицованному коричневым песчаником, на Восточной Двадцать первой улице Манхэттена. На ступеньках крыльца, что вели к потемневшей от времени дубовой двери, он увидел детей. Неухоженных. Плохо одетых. Неприкаянных.

Дэмиен тотчас вспомнил, как их самих не раз выселяли из дома, вспомнил унижение, когда, придя домой с подружкой из седьмого класса, увидел мать копающейся в мусорном баке на углу улицы.

Каррас медленно поднялся по ступенькам. Пахло готовящейся едой. Чем-то теплым и влажным, сладковатым, с гнильцой. Он вспомнил, как приходил к подруге матери, миссис Корелли, в крошечную квартирку с восемнадцатью кошками. Он взялся за перила и продолжил восхождение. Внезапно на него навалилась страшная усталость. Он знал: это в нем говорит чувство вины. Ему не следовало оставлять ее одну. Не следовало оставлять одну. На площадке четвертого этажа он нащупал в кармане ключ и вставил в замочную скважину. Квартира 4С, квартира его матери. Он осторожно открыл дверь, словно то была кровоточащая рана.

Мать встретила его с радостью. Восклицание. Поцелуй. Она бросилась готовить кофе. Смуглое лицо. Короткие старческие ноги. Он сидел на кухне и слушал, как она что-то рассказывает. Обшарпанные стены и грязный пол как будто просачивались в него, проникали в кости. Квартира была мерзкой дырой. Социальное пособие и несколько долларов в месяц от ее брата.

Она сидела за столом. Миссис Как-ее-там. Дядюшка Как-его-там. Все тот же иммигрантский акцент. Он избегал этих глаз, полных печали, глаз, что днями напролет смотрели в окно.

Мне не следовало оставлять ее одну.

Она не умела ни писать, ни читать по-английски, и он, позднее, написал для нее несколько писем, а спустя еще какое-то время взялся отремонтировать настройку на хрипящем радиоприемнике. Ее мир. Новости. Мэр Линдсей.

Он зашел в ванную. На плитке пола пожелтевшая газета. Пятна ржавчины в ванне и в раковине. Старый корсет на полу. Все это – семена его призвания. От них он искал спасения в любви, но теперь любовь охладела, и по ночам он слышал, как она свистит в его сердце, словно заблудившийся и тихо плачущий ветер.

Без четверти одиннадцать он поцеловал ее на прощание и пообещал вернуться, как только сможет.

Он ушел, настроив радио на сводку новостей.

Когда Каррас вернулся в свою комнату в Вейгел-Холле, ему в голову пришла мысль написать письмо главе епархии Мэриленда. Они с ним уже пересекались раньше: Каррас просил перевести его в епархию Нью-Йорка, чтобы быть ближе к матери, затем была просьба о переводе на преподавательскую работу и освобождении от обязанностей консультанта. В последней просьбе он в качестве причины назвал «непригодность» к такого рода деятельности.

Архиепископ Мэриленда обсудил с ним его проблемы во время ежегодной инспекции Джорджтаунского университета. Это чем-то напоминало приезд в воинскую часть проверяющего офицера, в обязанности которого входит в конфиденциальной обстановке выслушать любого, у кого имеются жалобы. Пока речь шла о матери Дэмиена Карраса, епископ кивал и выражал сочувствие. Когда же Каррас пожаловался на свою «непригодность» к жизни иезуита, тот возразил, что его послужной список свидетельствует об обратном. Но Каррас стоял на своем. Он добился, чтобы его принял Том Бермингем, глава Джорджтаунского университета.

– Это больше чем психиатрия, Том. Ты это знаешь. Частично их проблемы проистекают из их призвания, из поисков смысла жизни. Все не сводится лишь к сексу. Это их вера, и тут я бессилен. Это выше моих сил. Я устал.

– В чем же собственно проблема?

– Том, мне кажется, я утратил веру.

Бермингем не стал требовать у него причин его сомнений. За что Каррас был ему благодарен. Он знал: его ответы показались бы Бермингему безумием. Потребность раздирать пищу зубами, а затем опорожнять кишечник. Девять Первых Пятниц моей матери. Вонючие носки. Дети с врожденными уродствами, жертвы талидомида[6]. Статья в газете о юном церковном служке, ожидавшем автобус на остановке. Какие-то негодяи окружили его, облили керосином и подожгли. Нет, нет, чересчур эмоционально. Туманно. Приземленно. Хуже всего поддавалось логике молчание Бога. В мире существовало зло, причем значительная его часть происходила из сомнения, искреннего недоумения людей доброй воли. Разве вменяемый, сострадательный Бог не положил бы этому конец? Разве не явил бы Себя? Не заговорил бы?

– Господь, яви нам знак!..

Воскрешение Лазаря осталось в далеком прошлом. Никто из ныне живущих не слышал его смеха. Так почему бы не явить знак?

В иные моменты Каррас жалел, что не живет в одно время с Христом. А как хотелось бы Его увидеть, прикоснуться к Нему, заглянуть в глаза…

О боже, позволь мне узреть Тебя! Позволь узнать! Приди в сны мои!

Эта тоска поглощала его с головой.

Он сел за стол и занес над бумагой авторучку. Наверное, архиепископа заставило замолчать вовсе не время. Похоже, он понял, решил Каррас, что вера – это вопрос любви.

Бермингем обещал рассмотреть его просьбу и попытаться повлиять на архиепископа, но пока ничего из этого не было сделано.

Каррас написал письмо и лег спать.

Проснулся он в пять утра. Сходил в часовню Вейгел-Холла, взял облатку для мессы, после чего вернулся к себе в комнату.

– Et clamor meus ad te veniat, – с болью в сердце прошептал он слова молитвы. – И да достигнет мой крик ушей Твоих…

Дэмиен поднял облатку и остро вспомнил ту радость, которую когда-то дарил ему этот ритуал, вновь почувствовал, как когда-то каждое утро, неожиданный взгляд откуда-то издалека, полный давно утраченной любви.

Он поднял облатку над чашей.

– Мир я оставляю Тебе. Мой мир Тебе я отдаю.

Затем сунул облатку в рот и проглотил бумажный вкус отчаяния. Когда месса закончилась, он осторожно вытер чашу и положил ее в портфель. Затем поспешил, чтобы успеть на семичасовой поезд на Вашингтон, унося в черном портфеле боль.

Глава 3

Ранним утром 11 апреля Крис позвонила своему доктору в Лос-Анджелес и попросила его дать для Риган направление к местному психиатру.

– А что стряслось?

Крис объяснила. Сразу после злополучного дня рождения – когда Говард забыл позвонить и поздравить дочь – Риган как будто подменили. Появилась бессонница. Раздражительность. Капризы. Девочка стала пинать вещи. Швыряла их. Кричала. Отказывалась есть. Кроме того, ненормальной стала ее активность. Дочь сделалась чересчур возбудимой, постоянно двигалась, что-то трогала, переворачивала, постукивала, бегала и прыгала. Перестала делать уроки. У нее появился воображаемый друг для игр. И она самыми странными способами пыталась привлечь к себе внимание.

– Это какими же? – уточнил врач.

Крис начала с постукиваний. После той ночи, после проверки чердака, она слышала их еще пару раз, и в обоих случаях заметила, что, когда заходила в комнату и там была Риган, стук прекращался. Во-вторых, сказала она врачу, Риган постоянно «теряла» свои вещи – платье, зубную щетку, книги, обувь. Жаловалась на то, что кто-то передвигает мебель в ее спальне. Наконец, утром следующего дня после ужина в Белом доме Крис увидела, как в комнате ее дочери Карл ставит на место шкаф – тот почему-то стоял прямо посередине комнаты. Когда Крис поинтересовалась, что он делает, домоправитель ответил привычным «кто-то шутит» и отказался давать дальнейшие пояснения. Вскоре после этого она застала Риган на кухне. Дочь пожаловалась, что ночью, пока она спала, кто-то передвинул мебель в ее комнате. Именно этот случай, сказала врачу Крис, окончательно подтвердил ее подозрения. Стало ясно, что все это делает ее дочь.

– Вы имеете в виду сомнамбулизм? Она делает все это во сне?

– Нет, Марк, она делает это после того, как проснется. Чтобы привлечь к себе внимание.

Крис поведала ему о трясущейся кровати. Это случалось еще дважды, и каждый раз дело заканчивалось тем, что Риган просилась спать в одной постели с матерью.

– Тому могли быть физические причины, – предположил врач.

– Нет, Марк, я не говорила, что кровать тряслась; я сказала, что Риган заявила, будто кровать трясется.

– Вы знаете, что это не так?

– Нет, я этого точно не знаю.

– Это могли быть клонические судороги, – пробормотал себе под нос врач.

– Как вы сказали?

– Клонические судороги. Температура была?

– Нет. Скажите лучше, что вы думаете? – спросила его Крис. – Что ее нужно показать психиатру? Так, что ли?

– Крис, вы упомянули ее учебу. Как у нее обстоят дела с математикой?

– Почему вы спрашиваете?

– Как она успевает по математике? – настойчиво спросил врач.

– Отвратительно. Раньше такого не было.

– Понятно.

– Почему вы спросили? – повторила вопрос Крис.

– Видите ли, это часть синдрома.

– Синдрома? Какого синдрома?

– Ничего серьезного. Не хочу гадать по телефону. У вас есть под рукой карандаш?

Он попросил ее записать имя врача в Вашингтоне.

– Марк, неужели вы не можете прийти к нам и сами во всем убедиться? – Она вспомнила о Джейми, о его затянувшейся инфекции. Тогдашний врач прописал новый антибиотик широкого действия.

Фармацевт местной аптеки отнесся к рецепту настороженно:

– Не хочу напрасно тревожить вас, мадам, но это… это совершенно новое лекарство. В Джорджии после его приема у мальчиков имели место случаи апластической анемии.

Джейми. С тех пор как он умер, Крис перестала доверять врачам. Только Марку. И то не сразу.

– Марк, так вы не можете?

– Нет, не могу, но вы не беспокойтесь. Этот специалист, которого я вам рекомендую, – он гений. Он лучший. Берите карандаш.

Крис заколебалась. Правда, недолго.

– Взяла. Готова. Как его имя?

Она записала телефонный номер.

– Позвоните ему. Пусть он осмотрит ее, затем перезвонит мне, – сказал ей врач. – А про психиатра пока забудьте.

– Вы уверены?

Марк выдал гневную тираду по поводу готовности людей видеть во всем психосоматические расстройства и при этом не замечать очевидного факта: что причиной кажущегося душевного заболевания часто бывает болезнь тела.

– Что бы вы сказали, – привел он пример, – будь вы, не дай бог, моим терапевтом, и я бы сказал вам, что у меня головные боли, постоянные ночные кошмары, тошнота, бессонница, туман перед глазами? Что я обычно чувствую себя разбитым и до смерти боюсь потерять работу? Вы бы сказали, что я невротик?

– Меня лучше не спрашивать, Марк. Я знаю, что вы невротик.

– Симптомы, которые я вам перечислил, Крис, подходят под описание опухоли головного мозга. Проверьте тело. Это первое. А потом посмотрим.

Крис позвонила врачу и договорилась о приеме в тот же день. Теперь она была сама себе хозяйка. Съемки закончились – по крайней мере для нее. Бёрк Деннингс продолжал работу, руководя, хотя и без особого фанатизма, «второй съемочной группой». Это была специальная команда, снимавшая второстепенные эпизоды, в которых не были заняты ведущие актеры, – например, натурные съемки с вертолета окрестностей города и трюки. Тем не менее Деннингс требовал совершенства от каждого кадра.

Врач принимал в Арлингтоне. Сэмюэл Кляйн. Пока Риган с недовольным видом сидела в смотровом кабинете, Кляйн усадил ее мать в своей приемной и выслушал ее рассказ. Крис кратко поведала ему о недавно возникших проблемах. Кляйн слушал, кивал, делал в блокноте подробные записи. Когда Крис упомянула о трясущейся кровати, врач недоверчиво нахмурился, но женщину это не смутило.

– Марк почему-то обратил внимание на то, что Риган стала плохо успевать по математике. Почему?

– Вы имеете в виду уроки?

– Да, уроки, и особенно математику. Что это означает?

– Давайте подождем, когда я осмотрю ее, миссис Макнил.

После этого он извинился и провел полный осмотр Риган, включая анализы крови и мочи.

Анализ мочи позволял оценить работу почек и печени. Анализ крови давал возможность выявить нарушения функции щитовидной железы или диабет, определить количество эритроцитов – на предмет вероятной анемии и уровень лейкоцитов – на предмет экзотических заболеваний крови.

Закончив, Кляйн сел поговорить с Риган и понаблюдать за ее поведением, после чего вернулся в кабинет, где его ждала Крис. Сев за стол, он принялся заполнять рецепт.

– Похоже, у нее синдром гиперактивности, – пояснил он, продолжая писать.

– Ну, что?

– Нервное расстройство. По крайней мере, нам так представляется. Медицине пока неизвестен его механизм, однако такое часто случается в раннем подростковом возрасте. У вашей дочери присутствуют все симптомы: повышенная возбудимость, раздражительность, плохая успеваемость по математике.

– Да, по математике. Почему именно по математике?

– Это влияет на концентрацию внимания. – Кляйн вырвал из небольшого синего блокнота листок с рецептом, протянул его Крис. – Это на риталин, – пояснил он.

– Что это такое?

– Метилфенидат.

– Ну, да, конечно.

– Десять миллиграммов два раза в день. Я бы советовал принимать первую дозу в восемь утра, а вторую – в два часа дня.

Крис пробежала глазами рецепт.

– Что это? Транквилизатор?

– Стимулятор.

– Стимулятор? Да она и так в последнее время как заводная!

– Так кажется на первый взгляд, – пояснил Кляйн. – Разновидность сверхкомпенсации. Острая реакция на депрессию.

– Депрессию?

Кляйн кивнул.

– Депрессию, – повторила Крис и стала задумчиво разглядывать пол.

– Видите ли, вы упомянули ее отца.

Она подняла голову.

– Вы думаете, мне следует показать ее психиатру, доктор?

– О, нет. Посмотрим, какое воздействие окажет риталин. Думаю, это и есть ответ. Давайте подождем две-три недели.

– Так вы считаете, что все дело в нервах?

– Подозреваю, что это так.

– А ложь, которую она вечно говорит? Она перестанет лгать?

Ответ врача ее удивил. Кляйн поинтересовался, слышала ли она когда-нибудь, как Риган произносит непристойности или ругается.

– Странный вопрос. Нет, никогда.

– Видите ли, это из той же оперы, что и ее ложь, – нетипично, судя по тому, что вы мне говорите, но при определенных нервных расстройствах возможно…

– Одну минуту, – оборвала его Крис. – С чего вы взяли, что она произносит непристойности? Вы хотите сказать, что слышали их своими ушами? Я правильно вас поняла?

Кляйн с любопытством посмотрел на нее, затем как можно тактичнее произнес:

– Да, я бы сказал, что она употребляет в своей речи дурные слова. А вы этого не знали?

– Не знала и не знаю! О чем вы говорите?

– Пока я осматривал ее, она выпустила по мне целую обойму неприличных словечек.

– Вы шутите, доктор? Например?

– Скажем так, – уклончиво ответил Кляйн, – ее лексикон довольно обширен.

– Вы не могли бы поконкретнее? Приведите пример!

Кляйн пожал плечами.

– Вы имели в виду «дерьмо»? «Трах»?

Кляйн расслабился.

– Да. Она употребила и эти слова, – ответил он.

– Что еще она сказала? Если можно, дословно.

– Дословно, миссис Макнил? Она посоветовала мне держать мои сраные пальцы подальше от ее манды.

Крис на миг лишилась дара речи.

– Она так и сказала?

– К сожалению, миссис Макнил, в этом нет ничего удивительного. Я бы не стал беспокоиться на этот счет. Как я уже сказал, это часть синдрома.

Глядя на свои туфли, Крис покачала головой.

– В это трудно поверить, – тихо сказала она.

– Лично я сомневаюсь, что она понимает, что говорит.

– Да, пожалуй, – пробормотала Крис. – Возможно.

– Попробуйте риталин, – посоветовал Кляйн. – Посмотрим, что это даст. Я хотел бы снова осмотреть ее через две недели. – Он сверился с лежавшим на его столе календарем. – Итак… Одну минутку… Давайте в среду, двадцать седьмого числа. Вас это устроит?

– Да, вполне. – Крис с подавленным видом встала, взяла рецепт и сунула в карман пальто. – Конечно. Двадцать седьмое меня вполне устроит.

– Я ваш великий поклонник, – признался Кляйн, открывая для нее дверь, ведущую в коридор.

Прижав к губам указательный палец и опустив голову, Крис на миг задержалась на пороге, погруженная в собственные мысли.

– Вы ведь не думаете, что понадобится психиатр, доктор? – спросила она, поднимая глаза на врача.

– Не знаю. Лучшее объяснение – всегда самое простое. Давайте подождем. Подождем и посмотрим, – сказал Кляйн и ободряюще улыбнулся. – Попытайтесь не изводить себя напрасной тревогой.

– Это как?

Когда Крис везла дочь домой, Риган спросила, что ей сказал врач.

– Он сказал, что это нервы.

– Только и всего?

– Только и всего.

Крис решила ничего не говорить про дурные слова.

Бёрк. Вот от кого дочь нахваталась всяких словечек – от Бёрка. Позднее она поговорила об этом с Шэрон, поинтересовалась у нее, слышала ли та, чтобы Риган использовала в речи площадную лексику.

– О, нет, только не это! – растерянно воскликнула Шэрон. – Нет, никогда. То есть даже в последнее время. Впрочем, если не ошибаюсь, учительница рисования говорила о чем-то подобном.

– Недавно или давно?

– На прошлой неделе. Но эта женщина такая ханжа… Я подумала, что Риган сказала что-то вроде «дерьмо» или «чертов». Да-да, нечто в этом роде.

– Кстати, Шэр, ты говорила с Рэгз о религии?

Шэрон покраснела.

– Совсем чуть-чуть. Пойми, Крис, избежать этого невозможно, она задает слишком много вопросов и… – Шэрон беспомощно пожала плечами. – Это нелегко. Как мне отвечать ей и при этом умолчать о том, что лично я считаю великой ложью?

– Дай ей возможность выбора.

В дни, предшествовавшие званому ужину, Крис внимательно следила за тем, чтобы Риган исправно принимала дозы риталина. Увы, она так и не заметила улучшения в состоянии дочери. Напротив, проявились признаки постепенного ухудшения: все чаще давали о себе знать забывчивость, неаккуратность, жалобы на тошноту. Что касается тактики привлечения к себе внимания, то старые приемы не повторялись, зато проявились новые. Риган жаловалась на дурной запах в ее комнате. По настоянию дочери Крис однажды специально принюхалась, но ничего не почувствовала.

– Неужели ты ничего не чувствуешь? – спросила Риган с удивленным видом.

– Ты хочешь сказать, что здесь пахнет?

– Еще как!

– И чем же, милая?

Риган сморщила нос:

– Как будто что-то подгорело.

– Неужели? – Крис снова принюхалась, на этот раз глубже втянув в себя воздух.

– Разве ты не чувствуешь?

– Да-да, теперь чувствую. Может, откроем окно и проветрим комнату?

На самом деле Крис ничего не почувствовала, однако решила не спорить с дочерью, по крайней мере до встречи с доктором. Были у нее и другие заботы. Например, приготовления к званому ужину.

Другой заботой был сценарий. Хотя она и была не прочь попробовать себя в качестве режиссера, врожденная осторожность не позволяла ей принять скороспелое решение. Между тем, агент названивал ей каждый день. Актриса сказала ему, что передала сценарий Деннингсу в надежде услышать его мнение. Хочется думать, он все-таки его прочитает, а не сжует, добавила она в шутку.

Третья проблема вызывала у Крис наибольшую озабоченность. Два ее финансовых начинания потерпели крах: покупка облигаций акционерного общества и капиталовложение в нефтяную скважину на юге Ливии.

Участие в обоих проектах было продиктовано желанием скрыть доход, который подлежал обложению непомерными налогами. Но случилось нечто худшее: скважина иссякла, а стремительно взлетевшие процентные ставки привели к массовому сбросу облигаций.

Все это вынудило ее финансового менеджера вылететь в Вашингтон. Он прибыл во вторник. Крис велела ему подготовить все бумаги и объяснения к пятнице. Наконец она решила, как ей следует действовать. В целом, менеджер счел ее решение разумным. Нахмурился он лишь тогда, когда Крис подняла вопрос о покупке «Феррари».

– Вы имеете в виду новую машину?

– Почему бы нет? Я ведь водила «Феррари» во время съемок. Возможно, если мы напишем на завод и напомним им, то они, так и быть, сделают нам скидку. Вам так не кажется?

Менеджеру так не казалось. Он откровенно выдал, что считает такую покупку неразумной.

– Но я в прошлом году заработала более восьмисот тысяч! А вы говорите мне, что я не могу купить чертову машину! Вам не кажется это смешным? Куда уходят все деньги?

Он напомнил ей, что бо́льшая часть ее денег находится в «налоговых гаванях». После чего перечислил всевозможные «утечки» ее доходов: федеральный подоходный налог, налог штата, вмененный налог на доходы, налоги на имущество, комиссионные ему самому и ее агенту, а также пресс-агенту. В совокупности они «съедали» до двадцати процентов ее доходов. Еще полтора процента шли на отчисления в Фонд деятелей киноискусства плюс расходы на модную одежду, жалованье Уилли и Карлу, а также Шэрон и смотрителю ее дома в Лос-Анджелесе, различные дорожные расходы и, наконец, ее ежемесячные личные траты.

– Вы будете в этом году сниматься еще в одном фильме?

Крис пожала плечами:

– Не знаю. А что, нужно?

– Думаю, да, наверное, нужно.

Поставив локти на колени и положив на ладони подбородок, Крис хмуро посмотрела на своего собеседника.

– А как насчет «Хонды»?

Агент ничего не ответил.

Вечером Крис попыталась избавиться от неприятных мыслей и загрузила себя делами, связанными с подготовкой к завтрашнему ужину.

– Давайте подадим карри и вместо ужина за столом устроим фуршет, – предложила она Уилли и Карлу. – Стол можно поставить в дальнем конце гостиной. Как вам моя идея?

– Хорошо, мадам, – быстро ответил Карл.

– А как вы думаете, Уилли? Свежий фруктовый салат на десерт?

– Превосходно, мадам! – ответил за жену Карл.

– Спасибо, Уилли.

Приглашенная компания была на редкость пестрой. В дополнение к Бёрку («ты хоть раз приди трезвым, черт побери!») и молодому режиссеру второй съемочной группы Крис ожидала сенатора (с супругой), астронавта с «Аполлона» (с супругой), двух иезуитов из соседнего Джорджтауна, Мэри Джо Перрин и Эллен Клири.

Мэри Джо Перрин, пухлая седовласая дама, была известным в Вашингтоне медиумом. Крис познакомилась с ней на ужине в Белом доме. Мэри Джо ей сразу понравилась. Крис опасалась встретить в ее лице особу холодную и высокомерную. «Вы совсем не такая!» – помнится, пролепетала тогда Крис. Простая и общительная, Мэри Джо оказалась полной противоположностью ее опасениям.

Эллен Клири, средних лет секретарь Госдепартамента, работала в посольстве США в Москве в то время, когда Крис совершала поездку по России. Эллен не раз приходилось вызволять Крис из щекотливых ситуаций и недоразумений, а они были обычным делом в ее поездках. Причиной, как правило, бывала откровенность рыжеволосой актрисы, привыкшей называть вещи своими именами. Крис все эти годы с симпатией вспоминала ее и, когда приехала в Вашингтон, разыскала Эллен.

– Эй, Шэр, что за священники придут?

– Пока точно не знаю. Я пригласила президента и декана колледжа. Но думаю, президент отправит кого-нибудь вместо себя. Его секретарь звонил мне сегодня утром и сказал, что его шеф, возможно, будет в отъезде.

– Кого он пришлет? – спросила Крис, стараясь не выдать своего любопытства.

– Сейчас посмотрю, – ответила Шэрон и принялась перебирать бумаги. – Так, сейчас скажу… Своего помощника. Отец Джозеф Дайер.

– Понятно.

Крис, похоже, была разочарована.

– Где Рэгз? – спросила она.

– Внизу.

– Может, тебе стоит перенести туда пишущую машинку? Как ты думаешь? Так тебе будет проще присматривать за ней, пока ты будешь печатать. Договорились? Нехорошо, что она постоянно одна.

– Кстати, неплохая идея.

– Отлично. Так и сделаем. А пока отправляйся домой, Шэр. Помедитируй. Поиграй с лошадками.

Заканчивая подготовку к званому ужину, Крис вновь поймала себя на том, что тревожится за Риган. Она попыталась смотреть телевизор, но не смогла – мысли были в другом месте. Ее не отпускало дурное предчувствие. В доме ощущалось нечто странное. Вроде тягучей тишины. Физически ощущаемой пыли.

К полуночи дом погрузился в сон. Обошлось без происшествий. В ту ночь.

Глава 4

Она встретила гостей в ярко-зеленом брючном костюме с рукавами колоколом. Туфли были удобными, под стать ее надеждам на сегодняшний вечер.

Первой прибыла женщина-медиум Мэри Джо Перрин с сыном-подростком по имени Роберт, последним – розовощекий отец Дайер. Он оказался молодым и очень маленького роста, с лукавыми глазами за стеклами очков в металлической оправе. Прямо с порога священник извинился за свое опоздание.

– Никак не мог найти подходящий галстук, – серьезным тоном заявил он.

Крис непонимающе смотрела на него, затем рассмеялась. Ее скверное настроение начало улучшаться.

Спиртное быстро сделало свое дело. Ближе к десяти часам вчера все разбрелись по гостиной, налегая на еду и ведя разговоры.

Крис наложила себе на тарелку горячее и поискала глазами миссис Перрин. Ага, вот она. На диване вместе с отцом Вагнером, деканом иезуитского колледжа. Актриса уже успела коротко поговорить с ним. У него был лысый веснушчатый череп и сухие, чопорные манеры. Крис переместилась к дивану, села на пол перед кофейным столиком и услышала, как Мэри Джо добродушно усмехнулась.

– Ну, давайте, Мэри Джо! – с улыбкой произнес декан, поднося ко рту вилку с карри.

– Да, просим вас! – подхватила Крис.

– О, замечательное карри, – отпустил комплимент хозяйке дома декан.

– Не слишком остро?

– Совсем не остро. Все в самый раз. Мэри Джо рассказывала мне об одном иезуите, который когда-то был медиумом.

– И он мне не верит, – улыбнулась Мэри Джо.

– Не совсем так, – поправил ее декан. – Я просто сказал, что в это трудно поверить.

– Вы имеете в виду настоящего медиума? – уточнила Крис.

– Ну, конечно! – ответила ее гостья. – Знаете, он даже левитировал!

– Я сам делаю это каждое утро, – тихо произнес иезуит.

– Вы хотите сказать, что он проводил сеансы? – спросила Крис у Мэри Джо.

– Ну, да, – ответила та. – В девятнадцатом веке он был очень, очень знаменит. Более того, возможно, он даже был единственным медиумом своего времени, кого ни разу не осудили за шарлатанство.

– Как я сказал, он не мог быть иезуитом, – заметил декан.

– О боже, нет! Он им был! – рассмеялась Мэри Джо. – Когда ему исполнилось двадцать два года, он вступил в орден иезуитов и поклялся больше никогда не выступать в роли медиума, но его все равно вышвырнули из Франции. – Она рассмеялась еще громче. – Сразу после сеанса, который он проводил в Тюильри. Знаете, что он сделал? Прямо посреди сеанса сказал императрице, что ее скоро коснутся руки ребенка-призрака, который совсем скоро материализуется, и, когда внезапно в комнате зажгли свет, – Мэри Джо хохотнула, – его поймали за тем, что он босой ногой наступал на руку императрицы! Можете себе представить?

Иезуит улыбнулся и поставил тарелку на столик.

– Никогда больше не ждите скидок на отпущение грехов, Мэри Джо, – сказал он.

– Да ладно. В каждой семье, как говорится, не без урода.

– Мы уже выбрали свою квоту семейством Медичи.

– Знаете, у меня в свое время был кое-какой опыт, – призналась Крис.

Декан не дал ей договорить.

– Хотите покаяться?

– Нет. Я не католичка, – с улыбкой ответила Крис.

– Как и иезуиты, – поддразнила собеседника Мэри Джо.

– Это клевета, распространяемая доминиканцами, – парировал декан и, повернувшись к Крис, сказал: – Простите, дорогая. Вы хотели что-то рассказать?

– Я просто вспомнила, что видела, как один человек левитировал. Это было в Бутане.

И она рассказала о том случае, спросив в конце:

– Вы думаете, такое возможно? То есть на самом деле существует левитация?

– Кто знает? – вопросом на вопрос ответил декан и пожал плечами. – Кто знает, что такое гравитация? Или материя, если уж на то пошло…

– Хотите знать мое мнение? – вмешалась в разговор миссис Перрин.

– Нет, Мэри Джо, – ответил ей декан. – Я дал обет нестяжательства.

– Я тоже, – пробормотала Крис.

– Что? – спросил декан, подавшись вперед.

– Ничего. Или, скажем так, нечто. Просто хотела спросить вас. Вы знаете, что это за домик там, позади церкви? – Она сопроводила вопрос жестом, указав направление.

– Позади церкви Святой Троицы? – уточнил он.

– Да. Что там такое?

– Говорят, там проводится Черная месса, – сказала Мэри Джо.

– Черная что?

– Черная месса.

– Что это?

– Она шутит, – произнес декан.

– Да, я знаю, – сказала Крис, – но я туповата. Так что это – Черная месса?

– Если кратко, то это пародия на католическую мессу, – пояснил иезуит. – И связано с почитанием дьявола.

– Боже мой! Вы хотите сказать, что такое бывает?

– Не могу сказать. Хотя я слышал статистику: ежегодно около пятидесяти тысяч случаев проведения Черной мессы в одном только Париже.

– Вы хотите сказать, в наши дни? – удивилась Крис.

– Это то, что я слышал.

– Да, верно, из докладов секретной службы иезуитов, – съехидничала Мэри Джо.

– Вовсе нет, – парировал декан. – Это мне поведали мои голоса.

Обе женщины рассмеялись.

– В Лос-Анджелесе, – сказала Крис, – можно услышать массу историй о колдовских сектах. Там их якобы немало. Не знаю, правда ли это.

– Как я уже сказал, я точно не знаю, – ответил декан. – Но скажу вам, кто знает, – Джо Дайер. Кстати, а где Джо?

Декан огляделся по сторонам.

– Вон он, – сказал он, кивком указав на второго священника, который спиной к ним стоял возле стола с закусками и накладывал что-то на тарелку. – Эй, Джо!

Молодой священник обернулся, правда, без энтузиазма.

– Вы звали меня, декан?

Тот поманил его пальцем.

– Одну секунду, – ответил Дайер и, повернувшись спиной, возобновил атаки на карри и салат.

– Это единственный лепрекон[7] в нашем священстве, – с нежностью пояснил отец Вагнер и отпил вина. – На прошлой неделе в церкви Святой Троицы имели место два случая осквернения храма, и Джо сказал мне, что это напоминает ему кое-что из того, что когда-то творилось на Черных мессах. Думаю, он сможет просветить вас по этому вопросу.

– Что же случилось в церкви? – полюбопытствовала Мэри Джо.

– О, это слишком омерзительно, чтобы об этом рассказывать, – ответил декан.

– Ну, расскажите. Ужин уже закончился.

– Даже не просите меня. Это слишком гадко, – стоял на своем иезуит.

– Ну, пожалуйста!

– Вы хотите сказать, Мэри Джо, что не умеете читать мои мысли? – спросил он.

– О, я могла бы, – улыбнулась Мэри Джо, – но, боюсь, я недостойна вторгаться в святая святых.

– Знаете, это и в самом деле мерзко, – сказал Вагнер.

И он поведал об осквернении церкви. В первом случае ризничий обнаружил на алтаре, прямо перед дарохранительницей, кучку человеческих экскрементов.

– Фу, какая гадость! – поморщилась миссис Перрин.

– Второй случай еще гаже, – заметил декан и при помощи иносказаний и пары эвфемизмов объяснил, как был обнаружен огромный глиняный фаллос, прилепленный к фигуре Христа слева от алтаря.

– Ну, как, с вас хватит мерзостей? – заключил он.

Крис заметила, что Мэри Джо в шоке.

– Еще как хватит! – воскликнула она. – Извините, что спросила. Давайте сменим тему разговора.

– А мне интересно, – возразила Крис.

– Конечно. Ведь я – интересная личность, – прозвучал голос у нее за спиной.

Это был Дайер. Держа в одной руке тарелку с горкой еды, священник застыл рядом с Крис.

– Послушайте, дайте мне минуту, и я вернусь, – произнес он со всей серьезностью. – Похоже, у нас с астронавтом возникла одна идея.

– Это какая? – уточнил декан.

Невозмутимо посмотрев на него из-за стекол очков, Дайер ответил:

– Первые миссионеры на Луне?

Все, за исключением Дайера, рассмеялись. Его комедийная техника основывалась на том, чтобы все остроты произносились с каменным лицом.

– Вы бы подошли по росту, – заявила миссис Перрин. – Вас можно легко спрятать в носовом конусе ракеты.

– Только не меня, – поправил ее молодой священник. – Я пытался протолкнуть кандидатуру Эмери, – сообщил он декану, после чего повернулся к женщинам и пояснил: – Он отвечает за дисциплину у нас в кампусе. Там, на Луне, никого нет, а ему это только и подавай. Он любит, когда все тихо. Как говорится, ни шума ни пыли.

Все с тем же невозмутимым видом Дайер посмотрел на другой конец комнаты на астронавта.

– Извините, – сказал он и вышел.

– Мне он понравился, – заметила миссис Перрин.

– Мне тоже, – призналась Крис и повернулась к декану. – Вы так и не рассказали мне, что происходит в том домике, – напомнила она ему. – Или это великая тайна? Кто тот священник, которого я там постоянно вижу? Такой смуглый. Похож на боксера. Вы понимаете, кого я имею в виду?

Декан кивнул и опустил голову.

– Отец Каррас, – сказала он с ноткой сожаления в голосе и, поставив бокал, покрутил его ножку. – Вчера ночью с ним случилось несчастье.

– Неужели? – удивилась Крис.

– Да, умерла его мать.

Крис почему-то искренне расстроилась. Она сама не могла сказать почему.

– Как жаль, – прошептала актриса.

– Боюсь, он принял ее кончину слишком близко к сердцу, – продолжал иезуит. – Она, если не ошибаюсь, жила одна и умерла за несколько дней до того, как обнаружили ее тело.

– О, как это ужасно, – пробормотала миссис Перрин.

– Кто ее нашел? – невольно нахмурившись, спросила Крис.

– Управляющий домом. Думаю, они не нашли бы ее до сих пор, если б не… Соседи пожаловались, что там постоянно орет радио.

– Боже, как это печально, – тихо вздохнула Крис.

– Прошу извинить меня, мадам. Но я занят.

Крис подняла голову и увидела Карла. Домоправитель держал поднос с напитками и узкими, высокими бокалами.

– Да, конечно. Поставьте на сервант. Я как-нибудь справлюсь.

Крис всегда подавала напитки гостям сама. Это добавляло интимности, которую, как ей казалось, трудно проявить иным образом.

– Итак, приступим. Пожалуй, я начну с вас, – сказала она декану и миссис Перрин и предложила им бокалы. Затем прошла по комнате, выясняя, кто что будет пить. Когда она обошла каждого, гости перегруппировались, за исключением Дайера и астронавта, которые все так же продолжали о чем-то оживленно беседовать.

– Нет, на самом деле я не священник, – с серьезным видом заявил Дайер, положив руку на плечо астронавта; тот давился от смеха. – На самом деле я ужасно продвинутый раввин.

Крис стояла рядом с Эллен Клири, вспоминая Москву, когда из кухни донесся знакомый голос, звенящий злостью.

О господи! Бёрк!

Режиссер поносил кого-то отборными ругательствами.

Крис извинилась и бросилась в кухню. Как оказалось, Деннингс за что-то бранил Карла, тогда как Шэрон безуспешно пыталась заставить его замолчать.

– Бёрк! – прикрикнула на него Крис. – Прекрати немедленно!

Режиссер даже бровью не повел. Брызжа слюной, он продолжал сыпать скабрезностями. Карл молча прислонился спиной к кухонной раковине и, сложив на груди руки, невозмутимо наблюдал за ним.

– Карл, выйдите отсюда! – произнесла Крис. – Выйдите! Вы разве не видите, в каком он состоянии?

Но швейцарец даже не пошелохнулся, пока хозяйка не вытолкала его из кухни.

– Нацистская свинья! – крикнул ему вслед Деннингс. Затем повернулся к Крис и, потирая руки, елейно спросил: – Ну, так что же будет на десерт?

– Десерт?

Крис помассировала лоб.

– Я голоден, – капризно захныкал Деннингс.

Крис повернулась к Шэрон и сказала:

– Накорми его! Мне нужно уложить Риган спать. И, ради бога, Бёрк, веди себя прилично. Здесь присутствуют священники!

Деннингс наморщил лоб. Внезапно взгляд его сделался осмысленным, в глазах как будто вспыхнул искренний интерес.

– Ты тоже это заметила? – спросил он.

Крис подняла голову и еле слышно произнесла:

– С меня хватит!

И стремительно вышла из кухни.

Она спустилась в подвал, в игровую комнату, чтобы посмотреть, чем занимается Риган, которая провела там весь день. Дочь играла с доской Уиджа. Риган показалась Крис угрюмой, задумчивой и какой-то чужой. «По крайней мере, она хотя бы не огрызается», – подумала Крис и отвела дочь в гостиную, где представила гостям.

– Какая она милашка! – заявила жена сенатора.

Риган вела себя на удивление хорошо. Было лишь одно исключение. Она отказалась разговаривать с миссис Перрин и даже пожать ей руку. Та попыталась обратить это в шутку.

– Она знает, что я не настоящая, – с улыбкой сказала она и подмигнула Крис. Затем, сверля Риган взглядом, схватила ее за руку и легонько сжала запястье, как будто проверяя пульс. Риган выдернула руку и со злостью посмотрела на нее.

– О, ничего страшного, моя дорогая, просто она устала, – отмахнулась миссис Перрин, все так же пристально глядя на Риган с тревогой, которую сама не могла объяснить.

– Ей слегка нездоровится, – виноватым тоном объяснила Крис и, посмотрев на дочь, спросила: – Верно, дорогая?

Риган не ответила. Опустив голову, она смотрела в пол.

Больше знакомить Риган было не с кем, кроме сенатора и Роберта, сына миссис Перрин, и Крис решила, что без этого можно обойтись. Она отвела Риган в спальню, уложила в постель и накрыла одеялом.

– Как ты думаешь, ты сможешь уснуть?

– Не знаю, – сонно ответила Риган. Лежа на боку, она отсутствующим взглядом смотрела на стену.

– Хочешь, я тебе немного почитаю?

Риган отрицательно мотнула головой.

– Ну, хорошо. Постарайся заснуть.

Крис нагнулась и поцеловала дочь, после чего подошла к двери и щелкнула выключателем.

– Спокойной ночи, детка.

Она уже почти шагнула за порог, когда Риган тихонько ее окликнула.

– Мама, что со мной не так?

Она явно была напугана. В ее голосе слышалось отчаяние. На мгновение Крис растерялась, однако быстро взяла себя в руки.

– Как я только что тебе сказала, Рэгз, это нервы. Тебе нужно всего лишь принимать эти таблетки, и – вот увидишь – тебе станет лучше. А теперь постарайся уснуть. Хорошо?

Ответа не последовало. Крис подождала.

– Хорошо? – повторила она.

– Хорошо, – прошептала Риган.

Внезапно по руке Крис пробежали мурашки. Она потерла руку и огляделась по сторонам. Боже праведный, до чего же в комнате холодно! И откуда только тянет таким сквозняком?

Она подошла к окну и проверила, хорошо ли закрыто окно. Закрыто. Причем плотно. Она повернулась к Риган:

– Тебе тепло, малыш?

Ответа не последовало.

Крис подошла к постели.

– Ты спишь? – шепотом спросила она.

Глаза закрыты. Ровное, глубокое дыхание.

Крис на цыпочках вышла из комнаты.

Из гостиной доносилось пение. Спустившись вниз, Крис с радостью увидела, что отец Дайер сидит за пианино. Вокруг него, весело ему подпевая, собрались другие гости. Когда Крис вошла в гостиную, они только что закончили исполнять старый хит «Когда мы встретимся вновь».

Крис направилась к ним, чтобы спеть вместе с остальными, но ее быстро перехватили сенатор с женой, которые уже перебросили через руку пальто. Вид у них был слегка недовольный.

– Уже уходите? Так скоро? – спросила у них Крис.

– О, мне очень жаль, моя дорогая, но нам пора. Мы провели замечательный вечер, – ответил сенатор. – Но у бедняжки Марты разболелась голова.

– Мне тоже жаль, но я ужасно себя чувствую, – простонала его жена. – Вы простите нас, Крис? Вечер прошел замечательно.

– А мне, право, жаль, что вы уходите, – сказала в ответ Крис.

Проводив пару до двери, она услышала, как отец Дайер спросил:

– Кто-нибудь знает слова песни «Уверен, теперь ты жалеешь, Токийская роза»?

Когда она возвращалась в гостиную, из кабинета на цыпочках вышла Шэрон.

– Где Бёрк? – спросила у нее Крис.

– Там, – кивком указала на кабинет Шэрон. – Спит. Послушай, что тебе сказал сенатор? Сказал что-нибудь?

– Нет, они просто ушли.

– Тем лучше.

– Что ты имеешь в виду, Шэр? Что он натворил?

– Ох уж этот Бёрк! – вздохнула Шэрон и, понизив голос, поведала о стычке между сенатором и Деннингсом, который как бы невзначай произнес, что в его бокале джина якобы «плавает чей-то лобковый волос». После этих слов он обернулся к жене сенатора и добавил слегка обвиняющим тоном: «Никогда в жизни его не видел. А вы?»

Крис ахнула и, закатив глаза, хихикнула. Шэрон описала ей, как вполне понятное возмущение сенатора в свою очередь вызвало у Деннингса приступ напыщенной ярости. Он громко выразил свою «безграничную благодарность» за существование политиков, ибо без них «человеку с улицы было бы нелегко понять, кто это такие». Когда же оскорбленный сенатор удалился в ледяном молчании, режиссер повернулся к Шэрон и с гордостью заявил: «Вот видишь? Я не ругался и не сквернословил. Согласись, что я разрешил ситуацию самым что ни на есть благовоспитанным образом».

Крис невольно рассмеялась.

– Ладно, пусть проспится. Но тебе лучше быть рядом. На тот случай, если он вдруг проснется, – попросила она. – Ты не против?

– Нет, конечно.

В гостиной в углу одиноко сидела Мэри Джо Перрин. Вид у нее был задумчивый. И встревоженный. Крис собралась было подойти к ней, но передумала. Вместо этого она подошла к сидевшему за пианино Дайеру. Тот перестал играть и посмотрел на нее.

– Да, юная леди, – сказал он. – Так что мы можем сегодня вам предложить? В данный момент у нас скидки на новенны[8].

Крис улыбнулась вместе с остальными, собравшимися вокруг Дайера.

– А я-то думала, что узнаю, что происходит во время Черной мессы, – сказала она. – По словам отца Вагнера, вы эксперт по этой части.

Собравшиеся умолкли, надеясь услышать нечто интересное.

– Нет, не особенно, – ответил Дайер, вновь легонько коснувшись пальцами клавиш. – А почему вы упомянули Черную мессу?

– Кто-то из нас недавно заговорил об этом… о том, что было обнаружено в церкви Святой Троицы и…

– Вы имеете в виду осквернение? – перебил ее Дайер.

– Кто-то объяснит нам, о чем вы говорите? – вмешался в разговор астронавт. – Я ничего не понимаю.

– Я тоже, – сказала Эллен Клири.

Дайер убрал руки от клавиш и посмотрел на них.

– В церкви на соседней улице обнаружили следы осквернения храма.

– Какие именно? – уточнил астронавт.

– Давайте обойдемся без подробностей, – посоветовал ему Дайер. – Скажем так, непристойности, – и оставим эту тему.

– Отец Вагнер сказал, что, по вашим словам, это якобы было похоже на Черную мессу, – напомнила Крис. – Мне стало любопытно, а что происходит в подобных случаях?

– Я мало что об этом знаю, – ответил Дайер. – Если честно, лишь то, что слышал от другого джеба на нашем кампусе.

– Кто такой джеб? – спросила Крис.

– Это кличка иезуитов. Отец Каррас. Он специалист по такого рода делам.

Крис внезапно насторожилась:

– Это тот смуглолицый священник из церкви Святой Троицы?

– Вы его знаете? – удивился Дайер.

– Нет. Я слышала, как о нем упоминали, только и всего.

– Если не ошибаюсь, он еще написал на эту тему научную статью. Что-то из области психиатрии.

– Что вы имеете в виду? – уточнила Крис.

– А что вы имеете в виду, задавая этот вопрос?

– Вы сказали, что он психиатр.

– Ну, конечно. Извините. Я думал, вы знаете.

– Послушайте, расскажите мне что-нибудь! – добродушно потребовал астронавт. – Что делают на Черной мессе?

Дайер пожал плечами.

– Скажем так, извращения. Непристойности. Богохульство. Это – злая пародия на обычную мессу. Когда вместо Бога поклоняются Сатане и иногда приносят в жертву людей.

Эллен Клири еле заметно улыбнулась, покачала головой и, отойдя в сторону, прошептала:

– Как-то все это чересчур жутко.

Крис не обратила на нее внимания.

– Но как вы можете это знать? – спросила она у Дайера. – Даже если Черные мессы проводятся, кто может сказать, что на них происходит?

– Думаю, главным образом это известно от тех, кого поймали, из их признаний.

– Да ладно, – произнес декан, который незаметно присоединился к остальным. – Эти признания ничего не стоили, Джо. Их вырвали пытками.

– Только у самых упертых, – упрямо произнес Дайер.

Гости нервно захихикали. Декан посмотрел на часы.

– Мне действительно пора, – сообщил он Крис. – У меня в шесть часов месса в часовне Дальгрен.

– У меня месса с банджо, – просиял Дайер. В следующий миг он посмотрел за спину Крис, и в глазах его появился ужас. Он моментально протрезвел. – Мне кажется, у нас гость, миссис Макнил, – произнес он и кивком указал, мол, вы только посмотрите.

Крис обернулась и ахнула. Риган в ночной рубашке шумно испускала струю мочи прямо на ковер. Если б это было все! Но нет. Глядя на астронавта потухшими, мертвыми глазами, дочь безжизненным голосом произнесла:

– Все вы сдохнете!

– О, моя девочка! – воскликнула Крис и бросилась к дочери. – Рэгз, дорогая! Иди сюда, милая! Пойдем! Давай поднимемся наверх!

Она взяла Риган за руку и повела ее за собой. На миг оглянувшись, увидела посеревшее лицо астронавта.

– Извините! – дрожащим голосом попыталась оправдаться Крис. – Она больна и, должно быть, гуляет во сне. Она не понимает, что говорит!

– Ну, что, пожалуй, нам пора, – сказал кому-то Дайер.

– Нет, нет, останьтесь! – крикнула из коридора Крис. – Всё в порядке! Я через минуту вернусь!

Остановившись у открытой двери кухни, она велела Уилли замыть ковер прежде, чем пятно станет невозможно вывести, после чего отвела Риган наверх, в ванную, где искупала и надела на нее новую ночную рубашку.

– Дорогая, почему ты это сказала? – добивалась она у дочери, но, похоже, Риган не понимала ее. Глядя на мать отсутствующим взглядом, она бормотала какую-то чушь.

Крис уложила ее в постель, и девочка почти мгновенно уснула. Крис немного подождала, прислушиваясь к дыханию дочери, затем тихо вышла из комнаты.

Внизу она встретила Шэрон и молодого режиссера второй съемочной группы, которые вдвоем выводили Деннингса из кабинета. Они уже вызвали такси и собрались проводить его до номера в гостинице «Джорджтаун Инн».

– Не принимайте близко к сердцу! – посоветовала им Крис, когда они, закинув себе на плечи руки пьяного режиссера, вместе с Деннингсом вышли из дома. Не выходя из своего полуобморочного состояния, тот пробормотал:

– А пошли вы все!

После чего все трое скрылись в тумане и салоне такси.

Крис вернулась в гостиную. Здесь она поведала оставшимся гостям о болезни дочери; те дружно выразили сочувствие. Когда же актриса упомянула постукивания в спальне и прочие случаи «привлечения внимания», то заметила, что Мэри Джо не сводит с нее глаз. В какой-то момент Крис посмотрела на нее, ожидая комментария, но Перрин ничего не сказала, и хозяйка дома продолжила свой рассказ.

– Она у вас ходит во сне? – поинтересовался Дайер.

– Нет, это первый случай. По крайней мере первый известный мне. Думаю, это как-то связано с ее гиперактивностью. Вам не кажется?

– Честное слово, не знаю, – ответил священник. – Я слышал, что лунатизм нередко случается в период полового созревания; правда… – Он пожал плечами. – Не знаю. Думаю, вам следует поговорить с врачом.

Оставшуюся часть вечера миссис Перрин сидела тихо, молча глядя на пляшущий в камине огонь. Крис заметила, что астронавт тоже заскучал. Он смотрел в свой бокал, время от времени издавая невнятные звуки, призванные, по всей видимости, означать интерес. В этом году планировалось его участие в экспедиции на Луну.

– К сожалению, мне нужно успеть к мессе, – сказал декан, вставая. За ним засобирались и остальные гости. Все встали и поблагодарили хозяйку за ужин и вечер в целом.

Уже на пороге отец Дайер взял Крис за руку, посмотрел ей в глаза и спросил:

– Как вы думаете, в вашем новом фильме найдется роль для низенького священника, который умеет играть на фортепиано?

– Если не найдется, – улыбнулась Крис, – мы ее напишем специально для вас, святой отец.

Она искренне пожелала ему доброй ночи.

Последней уходила Мэри Джо Перрин с сыном. Крис ненадолго задержала их у порога. У нее было ощущение, будто миссис Перрин хочет ей что-то сказать, но не решается. Чтобы задержать гостью, Крис спросила ее мнение о том, стоит ли разрешать Риган и дальше играть с доской Уиджа. И что ей делать с капитаном Хауди.

– Как вы считаете, это вредно? – спросила она.

Крис не ожидала серьезного ответа и искренне удивилась, когда мисс Перрин нахмурилась и посмотрела себе под ноги. Казалось, она о чем-то задумалась. Не поднимая головы, женщина шагнула за порог, к сыну, который ждал ее на крыльце. Когда она наконец подняла голову, глаза ее оставались в тени.

– Я бы забрала у нее эту штуку, – тихо произнесла Мэри Джо и отдала сыну ключи от машины. – Бобби, включи мотор, – велела она ему. – Холодно.

Взяв ключи, мальчик застенчиво сообщил Крис, что ему нравятся все ее роли в кино, после чего быстро зашагал к старенькому «Мустангу», припаркованному на улице недалеко от дома.

Глаза его матери по-прежнему оставались в тени.

– Не знаю, что вы думаете обо мне, – медленно и тихо проговорила она. – Для многих мое имя связано со спиритизмом. Но это не так. Да, я считаю, что у меня есть дар, – продолжала Перрин. – Но он не имеет никакого отношения к оккультизму. Более того, я не вижу в нем ничего странного. Будучи католичкой, я верю, что мы стоим обеими ногами в двух мирах. Тот, который мы осознаем, существует во времени, здесь и сейчас, но иногда чудаки вроде меня получают озарение от другой ноги, другого мира, который простирается в вечности, где времени не существует, а будущее и прошлое – то же, что и настоящее. Поэтому когда я изредка чувствую покалывание в другой ноге, думается, я вижу будущее. Хотя кто знает… – Она вздохнула. – Может, и нет. – Пожала плечами. – Какая разница. Но оккультное… – Мэри Джо умолкла, подбирая слова. – Оккультное – это нечто другое. Я держусь от него в стороне. Мне кажется, что заигрывать с такими вещами опасно. В том числе и с доской Уиджа.

Раньше Крис считала ее на редкость здравомыслящей женщиной. Однако сейчас нечто в манерах миссис Перрин вызывало у нее дурные предчувствия. Она попыталась отогнать от себя эти мысли.

– Да ладно вам, Мэри Джо, – улыбнулась Крис. – Можно подумать, вам неизвестен принцип действия доски Уиджа? Это не что иное, как наше с вами подсознание, вот и всё.

– Возможно, – согласилась Перрин. – Возможно. Не исключено, что все дело во внушении. Но из всего, что я слышала о сеансах, досках Уиджа и прочем, напрашивается вывод, что все это указывает на некую открытую дверь. О, я знаю, что вы не верите в мир духов, Крис. А я верю. И если я права, то вполне возможно, что между двумя мирами существует мост, и это, как вы сами недавно сказали, человеческое подсознание. Я знаю лишь то, что нечто такое постоянно происходит. И, моя дорогая, во всем мире есть сумасшедшие дома, а в них полно людей, которые заигрывали с оккультным миром.

– Вы ведь шутите, Мэри Джо, правда?

Молчание. Затем в темноте снова прозвучал все тот же тихий голос:

– В тысяча девятьсот двадцать первом году в Баварии жила одна семья. Не помню фамилию, но их там было одиннадцать человек. Если хотите, можете найти эту историю в старых газетах. Вскоре после спиритического сеанса все они сошли с ума. Все как один. Все одиннадцать человек. Закончилось тем, что они подожгли собственный дом. Сначала взялись жечь мебель, затем решили сжечь собственных детей. Начали с трехмесячного младенца, ребенка одной из младших дочерей. Помогло лишь вмешательство соседей. Те взломали дверь и положили конец этому безобразию. Всю семью поместили в психбольницу, – закончила Мэри Джо свой рассказ.

– О боже! – ахнула Крис, подумав о капитане Хауди. Теперь он воспринимался ею как угроза. Психическое расстройство. Что это? Нечто. – Наверное, мне следовало показать Рэгз психиатру!

– Прекратите, ради всего святого! – воскликнула миссис Перрин, шагнув вперед, в круг света. – Не слушайте меня. Слушайте вашего доктора.

В ее голосе сквозило желание успокоить Крис – правда, не слишком убедительное.

– Я неплохо угадываю будущее, – добавила с улыбкой Перрин. – Но в настоящем я абсолютно беспомощна. – Она порылась в сумочке. – Где же мои очки?.. Вот, видите? Не туда их положила. Вот они где! – Очки нашлись в кармане пальто. – Прекрасный дом, – заметила она, надев очки, и посмотрела вверх, на фасад здания. – Создает ощущение тепла.

– Приятно слышать, – призналась Крис. – Я уже было подумала, что вы сейчас скажете мне, что в нем водятся привидения!

Миссис Перрин с самым серьезным видом посмотрела на нее.

– С чего бы я стала говорить вам такое? – спросила она.

Крис подумала об одной своей знакомой, известной актрисе из Беверли-Хиллз, которая продала дом лишь потому, что в нем – как она всех уверяла – поселился полтергейст. Крис слабо улыбнулась и пожала плечами.

– Не знаю, – сказала она. – Я просто пошутила.

– Это хороший, гостеприимный дом, – заверила ее миссис Перрин. – Знаете, я бывала в нем раньше, причем много раз.

– В самом деле?

– Да, раньше он принадлежал одному моему знакомому, адмиралу флота. Время от времени я получаю от него весточки. Его снова отправили нести службу в море. Вот бедняга… Даже не знаю, по кому скучаю больше – по нему или по этому дому. – Она улыбнулась. – Может быть, когда-нибудь вы еще раз пригласите меня.

– Мэри Джо, я с радостью приглашу вас снова, обещаю вам. Вы удивительный человек. Послушайте, позвоните мне. Сможете прийти на следующей неделе?

– Да, хотелось бы услышать, как поживает ваша дочь.

– У вас есть мой телефонный номер?

– Конечно.

«Что-то не так?» – мелькнуло в сознании Крис. В тоне ее собеседницы как будто что-то изменилось.

– Спокойной ночи, – произнесла миссис Перрин. – Еще раз спасибо за чудесный вечер. – И, прежде чем Крис успела что-то ответить, она быстро зашагала по улице.

Крис какое-то время смотрела ей вслед, затем медленно закрыла входную дверь. Она буквально валилась с ног от усталости. «Ну и вечерок, – подумала женщина. – Просто какое-то безумие».

Она вернулась в гостиную. Ползая на коленях, Уилли мокрой тряпкой затирала следы мочи на ковре. Крис встала с ней рядом.

– Я протерла пятно белым уксусом, – пояснила Уилли. – Дважды.

– И как, есть результат?

– Может, сейчас будет… Не знаю. Сейчас увидим.

– Нет, сначала нужно дождаться, пока он высохнет.

О, да, как остроумно. Великолепное наблюдение. Черт возьми, детка, ложись-ка ты спать!

– На сегодня хватит, Уилли. Ложитесь спать.

– Нет, я доделаю.

– Ну, хорошо. Спасибо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мадам.

Крис устало стала подниматься по лестнице.

– Кстати, замечательное карри получилось, Уилли. Всем очень понравилось, – крикнула она уже со ступенек.

– Спасибо, мадам.

Наверху Крис заглянула к Риган и увидела, что та спит. Затем вспомнила про доску Уиджа. Может, лучше спрятать ее? Или даже выбросить? Черт, когда разговор зашел об этой штуке, Перрин аж потемнела. И потом, Крис понимала: воображаемый товарищ по играм – это нечто нездоровое.

Да, пожалуй, эту штуковину нужно выбросить.

И все же у нее имелись сомнения. Стоя возле кровати и глядя на дочь, она вспомнила случай, когда Риган было три года. В ту ночь Говард решил, что дочь уже большая и ей пора перестать спать с пустышкой, к которой она так привыкла. В ту ночь он отобрал ее у Риган, и та кричала до пяти утра, после чего несколько дней закатывала истерики. Теперь Крис опасалась такой же реакции. Лучше подождать разговора с психиатром. Кроме того, риталин еще не успел оказать нужного действия. И Крис решила повременить. Тогда и подумаем, что делать.

Она вернулась к себе в комнату, устало легла в постель и почти сразу уснула. Ее разбудил крик дочери.

– Мама, иди сюда! Быстро иди сюда! Мне страшно!

– Иду, Рэгз! Иду!

Крис со всех ног бросилась по коридору и вбежала в спальню Риган. Всхлипы. Плач. Скрип кроватных пружин.

– Что случилось, детка?! – спросила Крис, зажигая свет.

Боже праведный!

Риган, с искаженным от ужаса лицом, вся в слезах, лежала на спине, вцепившись в края узкой кровати.

– Мама, почему она трясется? – плача, спросила она. – Пусть перестанет! Мне страшно! Скажи ей, чтобы она прекратила! Мама, сделай что-нибудь!

Матрас на кровати ходил ходуном.

Даже во сне боль, которую невозможно забыть, падает капля за каплей на сердце, пока в нашем собственном отчаянии, против нашей воли не придет мудрость через страшную милость Бога.

Эсхил «Агамемнон»

Глава 1

Они отнесли ее на дальний конец переполненного кладбища. Могильным камням здесь было так тесно, что даже странно, что они еще не падали в обморок.

Месса была одинокой, как и вся ее жизнь. Ее братья из Бруклина. Хозяин бакалейной лавки на углу, который продлевал ей кредит.

Наблюдая за тем, как они опускают ее в мир темноты, в мир без света и окон, Дэмиен Каррас, не в силах сдерживать себя, безутешно разрыдался.

– Ах, Димми, Димми…

Это дядя обнял его за плечи.

– Успокойся, она теперь на небесах, Димми. Она счастлива.

«О Боже, да будет так. О Боже! Умоляю! О Боже, умоляю Тебя!»

Они ждали в машине, пока он стоял возле могилы, не в силах сдвинуться с места. Ему была невыносима сама мысль об одиночестве.

По пути на Пенсильванский вокзал он слушал, как его дядья разговаривают о своих болячках, и ему резал слух их неистребимый акцент.

– …эмфизема… надо завязывать с куревом… едва не окочурился в прошлом году, ты в курсе?

Спазмы ярости рвались с его губ, но Каррас усилием воли подавил их и устыдился этого чувства. Он выглянул в окно. Они проезжали мимо дома милосердия, где по субботам, утром, пока он лежал в постели, она в зимний холод получала молоко и мешок картофеля. Мимо зоопарка в Центральном парке, где она оставляла его летом, пока просила милостыню возле фонтана перед «Плазой».

Проезжая мимо отеля, Каррас разрыдался, однако быстро подавил в себе воспоминания. Вытирая слезы жгучего раскаяния, он задался мысленным вопросом о том, почему любовь ждала этого расстояния, ждала момента, когда ему не нужно даже прикосновения, когда границы чувств и человеческого горя сжались до размера поминальной карточки, что была засунута в его бумажник. «In Memoriam…»

Он знал. Горе было застарелым.

Дэмиен вернулся в Джорджтаун к ужину; правда, аппетита не было. Словно пойманный в клетку зверь, он метался по комнате. Друзья-иезуиты выразили ему соболезнования. Недолго постояли рядом. Пообещали молиться за него.

Вскоре после десяти явился отец Дайер с бутылкой виски.

– «Чивас Ригал»! – Он с гордостью указал на этикетку.

– Откуда у тебя деньги на такое? Уж не из ящика ли для пожертвований?

– Не пори чушь, это было бы нарушением обета о нестяжательстве.

– Тогда откуда деньги?

– Я ее украл.

Каррас улыбнулся и покачал головой. Затем принес бокал и оловянную кофейную кружку и сполоснул их в маленькой раковине в ванной комнате.

– Я верю тебе, – хрипло сказал он.

– Большей веры я отродясь не видел.

Каррас ощутил знакомый укол боли, однако тотчас стряхнул ее и вернулся к Дайеру. Тот сидел на его койке и открывал бутылку виски. Дэмиен сел с ним рядом.

– Хочешь отпустить мне грехи сейчас или позже? – спросил Дайер.

– Ты просто наливай, и мы отпустим грехи друг другу.

Дайер щедро плеснул в стакан и чашку.

– Президентам колледжей нельзя пить, – пробормотал он. – Иначе они подают дурной пример. Думаю, я избавил его от ужасного искушения.

Каррас проглотил виски, но не слова. Он слишком хорошо знал повадки президента. Будучи человеком в высшей степени тактичным, тот не любил отдавать прямых распоряжений. Так что Каррас знал: Дайер пришел как друг, но и как личный посланник президента колледжа.

Впрочем, Дайер ему нравился. Юный иезуит смешил его, рассказывая о недавнем званом ужине у Крис Макнил, травил байки о префекте дисциплинарного отдела. Сам Дайер пил мало, зато постоянно подливал виски в стакан Карраса. И когда решил, что тот достаточно опьянел, чтобы уснуть, встал с койки и заставил Дэмиена лечь. Сам он сел на письменный стол, где продолжал трепать языком до тех пор, пока у Карраса не начали слипаться глаза, а вместо ответов слышалось невразумительное мычание.

Наконец Дайер встал, развязал шнурки на туфлях Карраса и снял их с его ног.

– Собрался украсть мои туфли? – пробормотал тот.

– Нет, я гадаю по складкам на их коже. А теперь молчи и постарайся уснуть.

– Ты иезуитский кот-ворюга.

Дайер усмехнулся и накрыл его пальто, которое вытащил из шкафа.

– Послушай, о счетах за коммунальные услуги позаботится кто-то другой. Остальные пусть себе перебирают четки перед алкашами на М-стрит.

Каррас ничего не ответил. Его дыхание было размеренным и глубоким.

Дайер осторожно приблизился к двери и щелкнул выключателем.

– Воровство – это грех, – сонно пробормотал из темноты Каррас.

– Mea culpa, есть за мной такой грешок, – мягко ответил Дайер.

Какое-то время он подождал, пока Каррас, наконец, заснет. Затем вышел наружу.

Ночью Дэмиен проснулся в слезах. Ему приснилась мать. Стоя у окна на Манхэттене, он увидел, как она появилась из входа в метро на другой стороне улицы. Мать стояла на тротуаре с коричневым бумажным пакетом для покупок и глазами искала его, звала по имени. Каррас помахал ей рукой.

Она не увидела его и двинулась дальше. Автобусы. Грузовики. Бездушные толпы людей. Ей стало страшно. Она вернулась в метро и стала спускаться вниз. Каррас запаниковал, бросился по улице и со слезами на глазах стал ее звать. Увы, он не смог найти мать. Он представил себе, как она, беспомощная и растерянная, бродит в лабиринте подземных туннелей.

Подождав, когда рыдания стихнут, Каррас потянулся за стаканом виски. Сидя на койке, он пил в темноте. Из глаз снова брызнули слезы и никак не желали иссякать. Совсем как в детстве.

Ему вспомнился телефонный звонок дяди:

– Димми, у нее отек мозга. Она не подпускает к себе врачей. Все время кричит, Димми, и разговаривает с чертовым радио. Ей срочно нужно в «Бельвью», Димми. В обычную больницу с этим не возьмут. Думаю, через пару месяцев она будет как новенькая. Тогда мы заберем ее оттуда. Договорились? Слушай, Димми, мы уже это сделали. Сегодня утром ей поставили укол и увезли на «Скорой». Мы не хотели беспокоить тебя, но все равно будет слушание в суде и тебе придется подписать кое-какие бумаги… Что?.. Частная клиника? У кого есть на это деньги, Димми? У тебя?

Каррас не помнил, как уснул.

Он проснулся в апатии. Стоило ему вспомнить о матери, как кровь будто отлила от его мозга. Шатаясь, он прошел в ванную, принял душ, побрился, надел сутану. На часах было пять тридцать пять. Он отомкнул дверь в церковь Святой Троицы, облачился в ризу и, встав слева от алтаря, отслужил мессу.

– Memento etiam… – молился он с тупым отчаянием. – Помяни рабу Твою Мэри Каррас…

В дверях табернакла Дэмиен увидел лицо сиделки из приемного покоя клиники «Бельвью». Из палаты доносились крики.

– Вы ее сын?

– Да, я Дэмиен Каррас.

– Я не стану заходить. У нее припадок.

Он посмотрел в наблюдательное отверстие в стене палаты – без окон, с потолка свисает голая электрическая лампочка, стены с мягкой обивкой, отсутствие мебели. Только койка, на которой она сейчас билась в припадке.

– …молим Тебя, даруй ей свет, отдых и покой…

Она увидела его. Их взгляды пересеклись. Она тотчас умолкла. Затем встала с койки и медленно подошла к круглому наблюдательному отверстию. Выражение ее лица было растерянным и обиженным. «Почему ты это делаешь, Димми? Почему?» В ее глазах было больше кротости, чем у библейского агнца.

– Агнец Божий… – пробормотал Каррас и, склонив голову, ударил себя кулаком в грудь. – Агнец Божий, берущий на себя грехи мира, даруй ей покой…

Через несколько секунд Дэмиен закрыл глаза и поднял гостию. Мысленным взором он увидел мать в зале суда; маленькие руки сжаты и лежат на коленях, выражение лица покорное и растерянное. Судья тем временем объяснял ей диагноз, поставленный психиатром клиники «Бельвью».

– Скажите, Мэри, вам все понятно?

Мать кивнула. Она не открывала рта – у нее забрали зубные протезы.

– Так что вы скажете на это, Мэри?

– Мой мальчик, он говорит вместо меня, – с гордостью ответила она.

Каррас склонил голову над гостией, и с его губ слетел сдавленный стон. Он ударил себя кулаком в грудь, как будто надеялся повернуть время вспять.

– Domine, non sum dignus[9], – пробормотал Дэмиен. – Одно Твое слово, и душа моя исцелится.

Вопреки доводам разума, вопреки всему знанию, он надеялся, что есть Тот, кто услышит его мольбы.

Впрочем, он сильно в этом сомневался.

После мессы Каррас вернулся к себе и попытался заснуть. Тщетно. Позднее, тем же утром, к нему неожиданно пришел молодой священник, которого он раньше не встречал. Постучал и заглянул в открытую дверь.

– Вы заняты? Можно с вами поговорить?

В глазах безысходное отчаяние, в голосе отчаянная мольба. На какой-то миг Каррас возненавидел его.

– Входите, – мягко ответил он, хотя внутри был зол на самого себя. Эта сторона его «я» постоянно делала его беспомощным перед лицом чьей-то просьбы. В такие минуты он не переставал быть себе хозяином. Эта слабость лежала в нем, словно свернутая веревка, всегда готовая раскрутиться и броситься на чей-то зов о помощи. Это лишало его покоя. Даже во сне. Где-то на краю его снов часто возникал звук, похожий на далекий крик о помощи. После пробуждения он еще несколько минут не мог избавиться от ощущения некоего невыполненного долга.

Молодой священник робел, заикался, переминался с ноги на ногу. Каррас терпеливо дал ему успокоиться. Предложил сигареты. Растворимый кофе. Затем изобразил интерес. Постепенно его посетитель обрел дар речи и поведал о хорошо знакомой ему проблеме: гнетущем чувстве одиночества, столь характерном для священников.

Из всех проблем, с которыми Каррасу приходилось сталкиваться в церковном сообществе, эта в последнее время стала самой распространенной. Оторванные от родных и прежде всего от женщин, иезуиты опасались выражать симпатию к коллегам или завязывать долгие дружеские отношения.

– Допустим, я хочу обнять за плечи другого молодого человека, но мне тотчас делается страшно. Вдруг окружающие подумают, будто я «голубой». Ведь сейчас только и слышишь рассказы о том, сколько латентных геев идут в священники. Поэтому я воздерживаюсь. Я даже не захожу к кому-нибудь в комнату, чтобы послушать пластинки, поговорить или просто покурить. Дело не в том, что я его боюсь. Я не хочу, чтобы он обо мне плохо подумал.

Каррас ощутил, как груз медленно перемещается с плеч молодого священника на его плечи. Он не стал возражать. Наоборот, дал ему выговориться. Он знал, что тот вернется к нему снова и снова, чтобы обрести облегчение от одиночества, сделать Карраса своим другом. Когда же он поймет, что сделал это без страха и подозрительности, возможно, он станет и дальше завязывать дружеские отношения, уже с другими.

Ощущая усталость, Каррас поймал себя на том, что погружается в собственное горе. Он посмотрел на декоративную табличку с изречением. Ее кто-то подарил ему на прошлое Рождество. «Моему брату плохо. Я разделяю его боль. Я нахожу в нем Бога». Несостоявшаяся встреча. Он винил себя. Он составил карту улиц мучений своего брата, но никогда не ходил по ним. Во всяком случае, ему так казалось. Он думал, что эта боль – его собственная.

Наконец посетитель посмотрел на часы. Было время обеда в университетской столовой. Он уже встал, собираясь уходить. Внезапно его взгляд упал на обложку книги на столе Карраса.

– О, так вы читаете «Тени»! – воскликнул он.

– Вы читали эту книгу? – спросил Дэмиен.

Молодой священник отрицательно покачал головой:

– Нет, не читал. А стоит?

– Не знаю. Я только что закончил ее, но не вполне уверен, что до конца все понял, – солгал Каррас. Взяв со стола книгу, он протянул ее своему гостю. – Не желаете почитать? Хотелось бы услышать чье-то мнение о ней.

– Да, конечно, – ответил молодой иезуит. Отогнув клапан суперобложки, он прочитал, что там написано. – Попытаюсь вернуть через пару дней.

Его настроение, похоже, улучшилось.

Когда дверь за ним закрылась, Каррас испытал облегчение. И покой. Взяв свой требник, он вышел из дома во двор и принялся медленно расхаживать, читая про себя молитвы.

Во второй половине дня к нему пришел новый посетитель, пожилой пастор[10] из церкви Святой Троицы. Сев на стул возле письменного стола, он выразил соболезнования по поводу кончины матери Карраса.