Проза жизни

Послушайте!

 Павел Петрович Баженов был глубоко несчастным человеком. Он состоялся как сын, как начальник отдела, фрагментарно – как муж и вполне квалифицированно – как собутыльник, но не состоялся как рассказчик. Чем сильнее он жаждал поведать кому-нибудь историю, приключившуюся с ним ли непосредственно, у него ли на глазах либо в его недурно развитом воображении, тем больше препон чинила ему сама жизнь. До того доходило, что он врывался на офисную кухню (закуток со спичечный коробок с окном уже холодильника, где они с коллегами обедали, притулившись у четырехместного стола всемером), еле удерживая в себе свежую историю, чтобы не расплескать, донести целиком до слушателей, а в кухне, скажем, внезапно лампочка взрывалась. Или Оксана, бухгалтер не первой свежести, проливала домашние щи на мохеровую юбку, принималась причитать и взмахивать пухлыми руками, перетянутыми в запястье, как у младенца, ремешком часов и браслетом с кругляшами яшмы. Все тут же приходили в движение, ведущий специалист управления рисками Анатолий бросался прикладывать к юбке Оксаны махровое полотенце (кто-то несколько лет назад принес на обед кусок пирога, запеленутый в полосатое полотенце для тепла, да так оно и поселилось на офисной кухне, как приведение), втирая щи поглубже в мохер, юрист Елена Смирнова бросала на Анатолия ревнивые взгляды, громко, но обращаясь словно бы к холодильнику, восклицала «зачем так тереть-то, теперь точно не отстирается!», и, не помыв за собой кружку, уходила в курилку томиться. Словом, внимание коллег доставалось не Павлу Петровичу, а полотенцу и мохеровым коленкам, лопнувшей лампочке или другим происшествиям.

 Бывало, конечно, и намного обиднее, потому что вовсе без спецэффектов: просто потенциальному слушателю Павла Петровича внезапно звонил начальник или даже жена, приходилось прервать рассказ на полуслове, а продолжение почему-то никак не наступало. Оборванные рассказы Павла Петровича множились, как хвостики от шпрот на краю тарелки, когда застолье близится к закату, на столе копится беспорядок и разор, но убирать остатки закуски, жирные блюдца и помутневшие от многочисленных тостов рюмки еще рано.

 При этом с Павлом Петровичем с завидной регулярностью происходило что-нибудь экстраординарное, странное или заслуживающее внимания. Он мог, к примеру, приехать в командировку в Ижевск, отравиться там селедкой, попасть в инфекционное отделение – и в заботливые руки медсестры, которая оказывалась его соседкой по парте в первом классе тагильской школы. Или, был случай, находит он в такси портмоне, забытое предыдущим пассажиром, открывает, чтобы по каким-нибудь документам или банковским картам найти владельца, – а там его же, Баженова П.П., визитка. И водительские права на имя некоего Безвременных Н.И., который год назад звал на работу в Москву, но после последнего, очного собеседования почему-то отказал. Павел Петрович даже задумался, стоит ли возвращать этому хмырю документы и деньги – или компенсировать себе понесенные расходы на бесплодную поездку в столицу (и уязвленное профессиональное самолюбие). Решил, что карма дороже, отправил портмоне со всем содержимым хмырю в офис. Почтой, чтобы подольше мучился.

 Павлу Петровичу все время подворачивались неожиданные встречи, удивительные совпадения и знаки судьбы, которые он очень любил подолгу крутить в мыслях за вечерним чаем, стараясь расшифровать послания от Вселенной. Например, в понедельник на белой двери его рабочего кабинета обнаружился штамп «КОПИЯ ВЕРНА дата подпись». Павел Петрович взволновался, даже пароль от компьютера не сразу вспомнил, и потом весь день думал – что бы это могло значить? Дверь – лишь копия двери в кабинет, а на самом деле – портал в параллельную реальность? Или он сам – копия? А тогда – кто оригинал? Попытался обсудить эту загадку с коллегами на обеде, но юрист Елена Смирнова перегрела в микроволновке рыбу, и принимать пищу на офисной кухне без противогаза стало решительно невозможно. Все разбрелись со своими тормозками по кабинетам, и Павел Петрович снова почувствовал себя совершенно несчастным.

 Но от отсутствия слушателей рассказов Павла Петровича меньше не становилось. Даже наоборот. Вот, скажем, в последний день отпуска прогуливается от по набережной Адлера, а навстречу ему – юноша бледный со взором горящим, высоченный, с облезлыми ангельскими крыльями за спиной, в футболке с портретом Сталина и с банкой энергетика в руке. Павел Петрович хотел было обогнуть юношу по максимально безопасной широкой дуге, поскольку горький опыт давно научил, что такие ангелочки либо стараются затащить в сомнительный бар, либо раздают бессмысленные листовки, либо просят денег на проезд до Краснодара. Однако странный персонаж перегородил Павлу Петровичу дорогу (тому показалось даже, что ангел расправил крылья – наверное, это последние всполохи предзакатного солнца создали такой обманный эффект) и, чуть наклонившись, вкрадчиво произнес:

– Послушайте, Павел Петрович!

 Тот недоуменно отшатнулся:

– Что?!

– Просто – послушайте.

 Баженов часто-часто заморгал, набрал воздуха, чтобы убедительно отбрить непрошеного советчика, но вдруг зажмурился и визгливо чихнул. А когда разжмурился обратно, долговязого «ангела» уже и след простыл. Павел Петрович даже забыл удивиться, откуда бы юноша мог знать его имя-отчество. Потом уже удивился, за ужином, и налил себе побольше чаю, чтобы хорошенько обдумать это происшествие.

 Думать в одиночестве было скучно. Баженов покрутил в руке телефон, выбирая, кому бы подарить рассказ об этом происшествии, и выбрал племянника, шестнадцатилетнего Дениса. Обычно племянник проходил по категории «пустоголовый балбес», но это был почти последний доступный слушатель, с остальными во время рассказов Баженова случались всевозможные неприятности – от убежавшего молока до звонка начальства, от пролитого на себя борща до разрядившегося телефона.

 Денис, выслушав в красках переданное происшествие с ангелом-сталинистом, заключил:

– ДядьПаш, это кринж.

– Что-что? – опешил Баженов.

– Чел, ну хочешь хайпануть – придумай что-нибудь смешное. Ты что, стендапером решил стать? Вообще пока не зашло, сорян. И стендаперов без тебя уже овердофига. Ангел какой-то криповатый. Ладно, родного дядю шеймить, конечно, зашквар, но придумывать истории – не твое. Ня. Пока.

 Племянник отключился, а Павел Петрович задумался. Стендапером стать? А что, это вариант! Может, хоть за собственные деньги люди будут слушать его рассказы? Известное дело, если уж человек за что-то заплатил, он будет не просто слушать, а смеяться, аплодировать и друзьям рекомендовать. Потому что никто не захочет признаваться, что заплатил за какой-то, как там Денис выражается, кринж. И на полуслове Павла Петровича никто не прервет – уплочено, рассказывай на все деньги!

 Вернувшись из отпуска, Павел Петрович принялся терзать поисковики на предмет коротких, эффективных и, желательно, намеченных на ближайшее время курсов для будущих стендаперов. Он рассудил, что собой недурен (ростом выше среднего его наградил рано ушедший в закат отец, а здоровым цветом лица – мама, по сей день варившая ему овсянку на молоке пополам с водой и тушившая овощи с минимальным количеством масла), словоохотлив и не боится публики. А значит, базовый набор для покорения мира стендапов у него есть. Курсы нашлись, буквально через две недели, «двухдневный интенсив Марии Макаренко в Калуге, теория, практика и поддержка после обучения». Не долго думая, Павел Петрович оплатил участие и стал предвкушать своего перерождение из человека, которого никто не слушает, в известного стендапера, не выходящего из топов Рутьюба.

 Интенсив проходил в конференц-зале отеля «Грин-Парк». Если бы не колоритная публика, можно было подумать, что здесь будут обучать фармацевтов или инвесторов: Павла Петровича встретили аккуратные ряды бейджей с именами будущих стендаперов, румяные горки пирожков под крахмальными салфетками в зоне кофе-брейка, чинно разложенные на стульях ручки и блокноты – все на серьезном уровне, не балаган какой-нибудь. Сама Мария Макаренко тоже оказалась дамой весьма представительной, с убедительным бюстом под тесноватым коротким пиджачком, увенчанным старомодной брошью. Откинув от лица желтоватую прядь, она поприветствовала «будущее отечественного юмористического жанра» и начала вещать о том, как определить свой индивидуальный стиль выступлений, как писать шутки, как победить страх сцены и как работать с микрофоном. Павел Петрович записывал каждое слово, от волнения и ответственности у него намок воротничок бледно-лососевой сорочки (мама настояла, что любая учеба – не место для развязности в одежде, пусть это и учеба «на комика, прости Господи»). Когда объявили кофе-брейк, Павел Петрович даже застонал – так он устал впитывать драгоценные знания.

 Наскоро выпив кофе с румянобоким яблочным пирожком, Баженов устремился, как был, в сорочке, в курилку. Курить он не очень любил, но в этой дурной привычке ценил возможность загнать в угол потенциальных слушателей: пока дымилась сигарета, слушателям некуда было деться, и Павел Петрович успевал рассказать если не историю, то хоть зарисовку.

– А у меня на даче тапок украли, – начал он, с трудом дождавшись, когда одна из будущих коллег-стендаперов (или стендаперок?), невысокая девица неопределенного возраста с густо подведенными глазами и шипастый ремнем на джинсах, закончит вещать о том, как в юности родители отучали ее смотреть фильмы с Брюсом Уиллисом, записывая поверх Уиллиса на все видеокассеты кассеты «Голубой огонек».

– Украли, говорю, всего один. Резиновый. Ночью оставил тапки на крыльце, пошел спать. Встал утром, вышел за дровами – дом-то за ночь выстыл, аж нос замерз, – а тапка нет.

 Другой будущий стендапер, грузный мужчина с выбритыми висками и длинной челкой, перехваченной розовой с блестящей клубничкой резиной для волос, потушил недокуренную сигарету.

– Жена спрятала. Или теща. Чтобы не бухал.

– Да нет у меня жены или тещи, – живо отозвался Павел Петрович, – я один был на даче, и даже собаки нет. Думаю, лиса могла? Лисы едят резиновые тапки?

 Но стендаперы уже спешили обратно в конференц-зал.

 Ко второму дню учебы «на стендапера» задали подготовить и отрепетировать сценку. Преисполнившись энтузиазма, Баженов заперся в тесном, как кладовка, номере, сел на кровать. Мельком увидел свое отражение в зеркале шкафа: глаза блестят, щеки пылают, над широкими бровями и верхней губой – роса пота. Достал из дорожной сумки термос с мамиными котлетами с рисом, но кусок в рот не лез. Списав это на вдохновение и возбуждение перед завтрашней первой практикой, Павел Петрович взялся за будущий стендап. Он решил развить тему с загадочным похищением тапка, добавив сочного вымысла для пущей увлекательности. Даже подумал, не вбросил ли какую-нибудь философскую метафору, мол, похищенный тапок – это предназначение, которое каждый из нас ищет, но где искать – не знает, а находит зачастую случайно, и так далее… но решил не грузить. Спать лег к полуночи, вполне довольный собой.

 Первое, что Павел Петрович почувствовал утром, – резкая, ядерная, алого цвета боль в горле. Он не мог не то что есть, но даже проглотить хоть чайную ложку воды. Вместо голоса из горла вырывалось сипение. Баженов пришел в ужас: ему выступать, ему рассказывать историю, у него, может, судьба решается, а тут такое! Ангина, чтоб ее разорвало! Он судорожно заметался по тесному номеру, цепляясь коленями за спинку кровати и ударяясь локтями об дверной проем в ванную. Наконец, нашел блокнот и ручку. Задумался – что писать? О чем попросить белозубо-вежливых девочек на ресепшн? Кто его спасет, кто вылечит ангину за полчаса? Через пару часов уже начнется практическая часть занятий для будущих стендаперов! Решению сам удивился, но все же противиться не стал: вывел на одном листочке «Пожалуйста, срочно такси до ближайшего храма», на другом – «Пожалуйста, помогите, мне срочно нужно вернуть голос, у меня важное выступление». Спустился на ресепшн. Белозубая девушка Дарья, может, и удивилась, но виду не подала – и через пару минут обходительно и вежливо препроводила его к такси.

 Три квартала, пять светофоров, четыре балла пробок – и из окна такси Павел Петрович увидел храм, нежно-розовый, с зефирными узорами и глазурными синими куполами, похожий на свадебный торт. Взбежал на крыльцо под неодобрительные взгляды бабушек, облепивших подступы к дому Господню – в руках у них были жестяные банки с мелочью, руки чуть дрожали, и банки издавали тихий мелодичный звон. Ворвался в притвор и столкнулся нос к носу с батюшкой. Батюшка был молод и худ, с полупрозрачной бородой и задорно-лохматой стрижкой. Глаза как у бассет-хаунда, но веселые, незабудкового цвета. Павел Петрович начал хватать батюшку за рукав, ловить умоляюще взгляд и совать под нос записку.

– Ого, вот это рвение! – рассмеялась батюшка. – Что тут у нас? За кого помолиться? Ну, сейчас поздно уже, разве что к вечерней службе… нет? Что ты головой мотаешь?

 Наконец взял из руки Баженова записку, прочитал, нахмурился.

– Помогите, мне срочно нужно вернуть голос? Эх, брат, так я ведь не Николай Чудотворец… Ну вот что. Помолюсь за тебя, а ты иди свечку поставь Чудотворцу-то, да подумай, зачем тебе такая неприятность выдалась. Да не мотай головой, не мотай, что тебе остается, кроме смирения? Ну, аптека тут за углом есть, купи какие-нибудь пастилки для рассасывания. Господу в его чудесах тоже помогать надо. А то – хочешь, посиди вместо меня на исповедях сегодня? Послушаешь молча, ты как раз сегодня отличный слушатель! Нет? Да шучу я, шучу. Будь здоров!

 Батюшка ушел, а Павел Петрович в изнеможении опустился на скамью. Кто такой Николай Чудотворец, он более-менее имел понятие, но где его искать в храме, где ставить свечку – не представлял. Да и пытаться без голоса купить свечку у строгой тетушке в церковной лавке не хотелось. «Посижу пять минут да пойду, правда, аптеку искать. Что я так разворобьился? Подумаешь, ангина. Попшикаю, сосалок каких-нибудь куплю, нормально все будет».