Враг един. Книга третья. Слепое дитя

Глава 1

Ростом под два метра, с бугрящимися рельефными бицепсами, покрытыми вязью замысловатых татуировок, с квадратной бульдожьей челюстью, грубым лицом и облупившимся носом, который явно не единожды уже ломали и залечивали, с завязанной в хвост гривой похожих на клокастую паклю сальных волос Бугор вечно напоминал Аспиду то ли боксёра, то ли героя старинного боевика. Тем не менее, несмотря на свои внушительные размеры, в драке этот парень двигался довольно неуклюже – по крайней мере, по сравнению с Тео или Вильфом, с которыми у Аспида всё обычно меньше чем за четверть минуты заканчивалось тем, что мальчику накладывали очередной суставной замок, настолько болезненный, что его не закрыть было никакими энергетическими блоками.

Впрочем, боевые искусства смертных и Вильф, и Тео воспринимали исключительно как упражнения на концентрацию («Вы никогда не почувствуете себя по-настоящему уверенно в телах тули-па, юные воины, если не будете уверенно чувствовать себя в своих человеческих телах…») и блокировать себе боль во время подобных забав своим оруженосцам обычно вообще строго запрещали…

В звёздной гуще над головой сияла пронзительно жёлтая лунная долька. Шестиугольная плитка двора золотились в свете наддверного фонаря слюдянистыми корочками льда: на улице сейчас, в шестом часу утра, явно было много ниже нуля, и прогорклый морозный воздух обжигал глотку при глубоком вдохе, будто ментоловая конфета.

Телу тули-па холод был, правда, как и всегда, совершенно нипочём – да и вообще декабрь в Нью-Йорке был, как успел уже выяснить Аспид, весьма мягким по сравнению с Петербургом. Но вот безапелляционно выставленному Кейром за порог собственного же дома Бугру («Без обид, бро, но вот этим кентам сейчас лучше будет не видеть твою рожу, ага?») мальчик поневоле несколько сочувствовал.

Сказать по правде, он и на рукопашную-то парня сейчас развёл из чистого человеколюбия, чтобы тот сумел хоть немного согреться, пока Кейр и этот их надменный молоденький яппи – Мэйсон вроде бы – торчали в доме с подъехавшей полчаса назад компанией, улаживая свои хитрые финансовые вопросы.

Аспид давно заметил, что деловые свидания, которые вроде не грозили окончиться перестрелкой, Кейр любил устраивать именно такими ранними утрами, почти что ночью, когда все нормальные смертные ещё крепко спали (сам-то Кейр, понятное дело, старался подгадывать время так, чтобы накануне не меньше суток провести в Цитадели, после пребывания в которой сил всегда бывало предостаточно, как после хорошего долгого сна).

Отчасти, как подозревал Аспид, Кейр завёл эту привычку, чтобы иметь возможность обеспечить своим оппонентам гарантированно бессонную ночь накануне и привести их таким образом к моменту переговоров в наиболее подходящую для этих переговоров кондицию, а отчасти – чтобы не расслаблялись и свои же собственные ребята. Как у них тут принято говорить, «ранняя пташка быстрее червячка склюёт», и всё прочее в таком же духе…

Пытаясь держаться к противнику достаточно близко, чтобы атаковать, но не настолько близко, чтобы быть схваченным, Аспид в очередной раз увернулся от летящего в лицо кулака, приминая спиной чахлые заросли вечнозелёных кустов в углу двора, и один за другим нанёс Бугру несколько коротких ударов под рёбра, которых эта каменная стенка, кажется, даже не почувствовала.

Крылатая ящерка с азартными криками носилась над их головами – видимо, подбадривала. Кейровых ребят Таютка давно воспринимала как своих, хотя в руки никому из них никогда и не давалась. И на неё тоже уже почти перестали обращать внимание. Только однажды кто-то из парней (кажется, это был Кривой) осторожно спросил Аспида: «Слышь, бро, а где такие всё-таки водятся?» «Я мог бы тебе сказать, к примеру, что в Гватемале… где-нибудь, э-э… в долине Мотагуа… – тот ещё, помнится, сделал многозначительную паузу и потом, не удержавшись, на пару сантиметров всё же выпустил из кончиков собственных пальцев тонкие изогнутые когти. – Но, знаешь, лучше не буду…» Кривой сглотнул и больше лишних вопросов не задавал.

Вильф, конечно, наверняка влепил бы Аспиду хороший воспитательный подзатыльник за подобное позёрство, но на тот момент рыжеволосого рядом не было, и можно было позволить себе немного подурачиться. Да и, в конце концов, Кейр всем своим парням однажды уже показывал зверя, так чего Аспиду-то было притворяться?

Правительница была бесконечно права, когда полтора месяца назад посоветовала ему, чтобы не хандрить, познакомиться поближе со всей этой бандой. Тусить с очень даже крутыми байкерами, которые были старше Аспида как минимум на десяток лет, да ещё в городе, который в прежней, смертной жизни был знаком ему разве что по всяким сериалам… Тусить с ними со всеми на равных – и при этом знать, что абсолютно каждый ещё и поглядывает на него с невольной опаской, потому что Аспид всё-таки тули-па, оказалось… неожиданно приятно. За последний месяц мальчик успел неплохо вжиться в эту новую для себя роль, и никак нельзя было сказать, что она ему совсем уж не нравилась.

Бугор свирепо оскалился, медленно наступая и тесня Аспида к отделанной сероватыми деревянными реечками стене дома. В следующий момент он чуть присел на напружиненных ногах и молниеносно рванулся вперёд; питоноподобные руки обхватили мальчика и приподняли в воздух, сдавливая тому грудную клетку в стальных медвежьих объятиях:

– Ну что, теперь признаёшь своё поражение, а, дристунишка?

– Не-а, – ухмыльнулся Аспид. – Для начала – ты держишь очень фигово, потому что я всё ещё спокойно могу дышать. Хуже того, ты ведь оставил мне свободными руки… в настоящей схватке я бы запросто мог тебя сейчас ударить, к примеру, большими пальцами в глаза… или «вилочкой» в горло, оно у тебя как раз пока открыто. Или…

Колено Аспида вонзилось парню в мускулистый пресс. Можно было бы, кстати, и ниже, но мальчик попытался сохранить в себе остатки благородства – в конце концов, он ведь не Вильф, чтобы вот так совсем уж недружелюбно вести себя в понарошной драке…

Бугор хрипло выдохнул, на мгновение разжимая хватку. В ту же секунду мальчик скользнул ему за спину, и верзила резко развернулся всем телом на каблуке, замахиваясь снова. Аспид опять увернулся, делая шаг в сторону и провоцируя на новую атаку, – и, когда патлатый уже рванул к нему, откачнулся назад, подставляя парню подножку и позволяя ему упасть, а потом излюбленным приёмом Вильфа поймал в воздухе чужую кисть и опустился сверху, упираясь коленом Бугру в позвоночник.

– А вот это тебе за «дристунишку»… – Аспид сжал тому одновременно плечо и локоть и резко вывернул его руку назад, будто вознамерившись сломать её пополам.

Бугор зашипел сквозь зубы. Учитывая его преимущество в размерах и весе, тот вполне мог бы ещё уйти от этого приёма… если бы только знал, как. Но вместо этого он лишь беспомощно корчился, крутясь то в одну, то в другую сторону и сдавленно чертыхаясь, а потом захлопал по покрытой ледяной крошкой земле открытой ладонью.

Аспид подождал ещё пару секунд и разжал хватку; Бугор откатился в сторону, вскочил на ноги, настороженно глядя на противника, и тут же снова молча бросился вперёд, выставив перед собой пудовый кулак. Мальчик уклонился, перехватывая его руку своими, и его приближённые друг к другу запястья неожиданно окатило пронзительно-колким ознобом. Верзила хрипло взвыл, отброшенный прочь незримой шквальной волной, и повалился на спину, с грохотом обрушивая широченный мангал для барбекю, который стоял у стены напоминавшего гигантскую собачью будку гаража.

Аспид досадливо поморщился. «Вот же ты, блин, опять не сдержался…»

– Ладно, я читер, – слегка смущённо признался он. – Это сейчас был уже не человеческий приём…

Таютка опустилась на правое плечо мальчика и что-то тихонько пискнула, прижимаясь мордочкой к его шее.

– Да, точно, – кивнул тот, протягивая парню ладонь. – Давай-ка руку, Майки, а то ты через полчаса пальцы на ней не разогнёшь…

– Твою мать, кто ж вы всё-таки такие, а, Аспид? – Бугор неловко завозился на земле, с натужным кряхтением поднимаясь на ноги.

Потом он присел на чугунную скамейку рядом с блестящим от дождевых луж садовым столиком и бросил тоскливый взгляд на ярко освещённые окна на первом этаже своего дома.

Насколько понимал Аспид, Майки позволял Кейру распоряжаться в этом доме как в своём собственном примерно с тех же самых пор, как он когда-то без возражений отдал тому свой навороченный мотоцикл: как видно, «правило старшей касты», являвшееся одним из главных законов Цитадели, в данном случае отлично работало и со смертными. («А как же иначе? Долг повиновения есть основа дисциплины духа, бро», – ухмыльнулся однажды Кейр, с явным удовольствием подражая Тео, у которого во время тренировок на каждое новое изощрённое издевательство – изобретать которые тот был великий умелец – обязательно находилась подобная заумная присказка.)

– Ты ж, на хрен, вон какой дохляк, – с ноткой недовольства продолжил Бугор, вытягивая перед собой похожую на небольшой экскаваторный ковш жилистую пятерню. – И босс ведь тоже был сопля соплёй, я же помню, пока он не… это вот самое… Как вы, мать вашу, творите всю эту хренотень?

Аспид сжал пальцы на волосатом татуированном кулаке. Подушечки тут же легонько закололо, словно он долго держал обе ладони в горячей воде:

– А тебе самому как было бы интереснее думать?

Бугор задумчиво посмотрел через его голову на увешанные рождественскими фонариками воротца, за которыми просматривался тускло освещённый подъезд к дому. Сквозь решётку из сетки-рабицы было видно, как мимо с лязгом проползла громоздкая мусоровозочная машина.

– Я думаю, что вы все – результат эксперимента каких-нибудь тайных спецслужб, – глубокомысленно сообщил он.

– А что, мне нравится, – рассмеялся Аспид. – Ну тогда сам понимаешь: с тайными спецслужбами шутки плохи… Меньше знаешь, крепче спишь, как говорят у нас в России.

– Мать твою, так ты ещё и из России?

– Удивлён?

– Час от часу не легче. Значит, и спецслужбы все тоже, на хрен, из России? А-уа, чёрт!!

– Не дёргайся, уже почти всё… А как там насчёт мирового правительства, к примеру, а, Майки? Или оно у вас уже больше не в тренде? Тоже вроде как ничего себе такой вариант. Мир-то на самом деле един, тебе подобное никогда не приходило в голову?

Верзила попытался что-то ответить, но в этот момент нижняя часть квадратного окошка рядом с кирпичным крылечком поползла вверх, и наружу выглянула знакомая лохматая голова.

– А ну-ка тащите сюда свои задницы, бездельники! – донёсся до них негромкий оклик Кейра. – Гости убыли…

Бугор растёр друг о друга ладони, осторожно пошевелил пальцами на правой руке и поднялся со скамейки, опираясь руками о колени. Потом парень утёр рукавом кожаной куртки вспотевший лоб и протяжно зевнул.

– Да ну, брешешь ты всё на хрен, бро, – сердито заключил он, отворачиваясь от Аспида. – Был бы ты русским, говорил бы с этим ихним акцентом, как в кино показывают…

– А почему всё-таки именно дом престарелых? – Диана повертела в руках гранёную сахарницу и рассеянно обвела взглядом полупустой кафетерий.

Всё здесь было чистеньким, незатейливым и каким-то нарочито бесцветным. Серые бетонные колонны (на одну из них был прицеплен треснувший грибок старенького голографического проектора) отбрасывали мутные тени на керамический пол, на отполированные множеством прикосновений деревянные поручни вдоль стен и на висящие над ними выцветшие фоторепродукции Берлинской телебашни, здания Рейхстага и арки Бранденбургских ворот.

В обычные дни вид у этого пропитанного дезинфекцией помещения был, наверное, и вовсе уж уныло казённым, но сейчас включённый искусственный камин и пушистая живая ёлочка в углу придавали ему предрождественский уют.

– Вообще-то это всё Томас, – призналась Верена, теребя в пальцах резинку для волос. – Он уже второй год здесь волонтёрствует. А я, наверное, попрошу зачесть мне потом как производственную практику. И с учёбой совмещать удобно.

– И чем же вы тут обычно занимаетесь?

– По-разному, – пожала плечами девушка. – Когда вместо секретарей, когда вообще на кухне. Иногда какие-нибудь мероприятия… Вообще мне нравится. Я всегда любила работать с людьми. А ещё, знаешь, я иногда вспоминаю Яна… мне так хотелось бы стать, как он. То есть не врачом даже, а просто… просто знать, что я помогаю людям и что это делает меня сильнее.

Диана задумчиво покивала. Полтора месяца назад Яну Вуйчику, хирургу из Вроцлава, удалось спасти от мучительной смерти гигантское количество людей, чуть было не пожертвовав ради этого своей собственной жизнью. А может быть (и при мыслях об этом по спине у Дианы всегда бежал невольный холодок), и не только своей жизнью – потому что этот Ян почти наверняка погиб бы, не окажись с ним тогда рядом Дианиных друзей, и кто знает, что стало бы с ним в посмертии, не успей он вовремя отказаться от клятвы подчинения, данной их врагам…

Этот Ян был всего лишь человеком, но он оказался человеком с необыкновенно сильной волей, который сумел в одиночку пойти против державших его в заложниках тули-па, и женщина вполне понимала Верену, для которой тот, похоже, успел сделаться с тех пор образцовым примером для подражания.

В конце концов, кто сказал, что они, ни-шуур, ничему не способны научиться у обычных людей?

На столе противно тренькнул телефон, и на засветившемся дисплее назойливо замигал логотип программы-напоминалки.

– Просто не представляю себе, как ни-шуур в прежние времена обходились без техники, – Диана чуть поморщилась, выключая звук. – Я вот за десять лет так и не научилась держать в голове все часовые пояса одновременно. В Сиднее сейчас восемь вечера, а я намедни имела неосторожность пообещать Руби, что мы с Хауком сходим с ней сегодня в кино. Надо бы успеть прыгнуть домой до того, как это неугомонное создание начнёт звонить мне в дверь…

– А где сейчас эта твоя Руби?

– Умчалась на какое-то свидание… с очередным мужчиной своей мечты, – усмехнулась Диана. – Надеюсь, что всё у них сложится удачно. Очень боюсь иногда, что она однажды свяжется не с тем, с кем надо, – женщина вздохнула. – У неё вечно такой круг общения…

– Какой? – Верена подняла глаза от полупустой кофейной чашки.

– Да все эти, знаешь… – Диана нерешительно пошевелила пальцами. – Пирсинги с шипами, татуировки с перевёрнутыми крестами, всякие такие брутальные штучки… Вечно какие-то там клубы, закрытые частные вечеринки, куда пускают исключительно по личным приглашениям, да ещё зачем-то обязательно с ошейником на горле… Но я не могу её критиковать, она, в конце концов, уже взрослая девочка, двадцать восемь лет. Это когда она ещё была моей ученицей…

– Ну-у, это у тебя уже очевидная профдеформация, Диан, – рассмеялась Верена. – Пожила бы у нас в Берлине, давно бы поняла, что в неформалах нет абсолютно ничего опасного…

– Что ж, будем считать, что ты меня успокоила, – Диана улыбнулась, подпёрла рукой щёку и стала смотреть на серебристо-стальную пластину лесного озера за окном.

Поникшая трава вокруг озера искрилась от изморози сказочным бриллиантовым ковром. Диана всегда любила зиму в северном полушарии; в детстве она постоянно зачитывалась иллюстрированными книжками про зимние северные леса – наверное, поэтому и зверь-то её оказался так похож на росомаху, а не на какого-нибудь там динго или тасманского дьявола. И недаром родители, переехавшие в своё время из Австралии в Канаду, до сих пор не теряли надежду, что и Диана когда-нибудь последует их примеру…

Та по мере сил отшучивалась, ссылаясь попеременно то на климат, то на рабочие контракты Хаука, то на свои бесконечные школьные проекты. Способности ни-шуур позволяли ей в два счёта перемещаться между континентами, и Диана могла бы при желании навещать отца с матерью хоть каждый вечер – но это неизбежно спровоцировало бы ненужные вопросы, отвечать на которые ей совсем не хотелось.

Да и нечего было, если вдуматься, на эти вопросы особенно отвечать…

Ну ничего, через неделю они уж точно увидятся: в конце концов, впереди почти шесть недель рождественских каникул перед началом нового учебного года. И наступлению каникул Диана радовалась в этом году, наверное, едва ли не больше, чем некоторые из её учеников – минувшие несколько месяцев выдались для неё, да и для всех остальных ни-шуур, страшно нелёгкими…

– Но ты дальше-то расскажи, а? – прервала её размышления Верена. – Получается, что ты в тот день, когда надела браслеты, в самом деле ничего особенного не почувствовала?

– Да нечего там рассказывать, – отмахнулась Диана. – Я же говорю, активация началась аккурат в тот момент, когда я переходила через дорогу… Ну вот и представь себе: сначала авария, потом сутки в коме, а потом у тебя не находят практически ни единой царапины, и все вокруг только ахают, что ты, мол, в рубашке родилась… а потом ты приходишь в себя и вдобавок ко всему ещё понимаешь, что стала владеть чужими языками… шок, естественно, а ты как думала? Ну, сперва ещё недоумение, а потом просто полный ступор. Ты знаешь, Верена, о таких вещах, конечно, иногда даже снимают фильмы, но… я на всякий случай всё равно старалась помалкивать. Так бы всё это и тянулось, наверное, если бы я не познакомилась с Хауком…

– А где вы с ним познакомились?

– Это было что-то вроде молодёжного лагеря где-то в Европе. Италия, кажется. Или Испания… Знаешь, бывают такие программы под девизом «отдыхай и учись»? Ну вот, я сопровождала в тот год свой выпускной класс, а Хаук как раз выступал там с какими-то популярными лекциями по биологии. Руби тогда только-только исполнилось девятнадцать, – Диана снова улыбнулась. – Немножечко в него влюбилась сразу. Советовалась всё время со мной… Она вообще такая, влюбчивая натура. Потом уже, конечно, была у нас с ней пара сцен…

Диана нахмурилась, вновь отворачиваясь к окну. Потом махнула рукой:

– Ай, в общем… долгая история. В любом случае, как видишь, с тех времён уже десять лет как с ней дружим.

– Мне нравится твоя Руби, – Верена накрутила на палец прядь светлых волос. – Мне кажется, она хороший человек.

– Она хороший человек. Просто…

Диана не успела договорить, потому что в этот момент широкая белая дверь рядом с буфетной стойкой приоткрылась, и в проём высунулась сердитая курносая физиономия с тонкими обветренными губами, пшеничными бровями и крупной родинкой на правой щеке.

– «Земля – Верене»: перерыв давно закончился, розочка моя, – курносый подошёл к столу и наставительно постучал указательным пальцем по тяжёлым армейским часам у себя на запястье. – И, если ты вдруг забыла, напоминаю, что сегодня понедельник, так что доктор Бекер ждёт всех практикантов на летучку ровно через десять минут.

Верена недовольно поёрзала на стуле:

– «Земля – Томасу»: я в курсе, через десять минут буду. И прекрати уже, наконец, называть меня «розочкой», ладно? Меня вполне устраивает моё собственное имя.

Парень по имени Томас немедленно состроил в ответ неопределённо-насмешливую гримаску:

– Просто жду-не дождусь, когда я приеду на Рождество в Гамбург и смогу наконец познакомиться с родителями, которые воспитали такую серьёзную девочку.

Он покровительственно потрепал Верену по плечу, потом деловито чмокнул в макушку, рассеянно бросил Диане «Хорошего дня!» и опять торопливо скрылся за дверью.

Женщина проводила его взглядом.

– Что такое? – спросила Верена, тоже мимолётно глянув Томасу вслед.

Некоторое время Диана ничего не отвечала, молча обводя указательным пальцем узоры на шершавой синей скатерти. Она вдруг вспомнила, как десять лет назад, на второй или на третий день их знакомства, Хаук – очень мягко и со всей возможной осторожностью – открыл ей, что женщина, совершившая однажды слияние со зверем, навсегда теряет способность выносить ребёнка. И как сама она, судорожно давясь этим колючим, безжалостным «навсегда», ревела навзрыд у того на плече…

Тело, превратившееся в энергетическую структуру, перестаёт быть зависимым от материального, но именно поэтому оно уже никогда не допустит появления внутри себя никакого постороннего сознания. За десять лет Диана вроде бы успела свыкнуться с этой мыслью, и вроде бы она даже перестала причинять ей ту боль, что женщина ощущала в самом начале. В конце концов, судьбу не выбирают, и за всё на этом свете приходится платить.

За способности ни-шуур и за подлинное видение.

За бессмертие…

Да и разве лучше было бы обрекать себя на то, чтобы наблюдать, как стареют и умирают твои собственные дети? Какая мать пожелает себе подобного? А до этого – бесконечно обманывать детей, чтобы они не начали задавать вопросов о твоей собственной старости… как Диане, наверное, рано или поздно придётся поступать с Руби, когда от её вечных «И как это ты умудряешься так хорошо держать себя в форме в твоём возрасте?» уже нельзя будет так просто отмахнуться или отшутиться…

И всё же, и всё же, и всё же…

Верена, сделавшаяся ни-шуур год с лишним назад, приняла свои силы, несомненно, намного легче, чем это в своё время удалось сделать Диане. Конечно, девчонка была потрясена открывшимся ей закулисьем, историями о вечном противостоянии ни-шуур и тули-па, о бесконечных попытках ни-шуур сберечь мир от представителей своей же расы, которые раз за разом пытались этот мир уничтожить. Но Верена, тем не менее, держалась молодцом даже тогда, когда враги в первые же дни попытались отнять её жизнь… а бессмертие для той до сих пор оставалось больше некой отвлечённой философской концепцией, нежели реальностью.

Может быть, отчасти девчонку всё-таки хранила её молодость – как ни крути, а в двадцать лет многие печали, которые несёт с собой вечная жизнь, видятся ещё гораздо более абстрактными, нежели в тридцать или в сорок. А может быть, Верену хранило как раз то, что Хаук тогда предпочёл не рассказывать ей сразу обо всём.

Когда-нибудь Диана обязательно поговорит с ней об этом.

Когда-нибудь попозже…

В конце концов, бессмысленно проецировать на других свою собственную хандру.

– Он человек, девочка моя, – негромко сказала Диана наконец. – Ты никогда не сможешь остаться с ним надолго…

– Ты знаешь, Диан, – Верена сделала последний глоток кофе и поправила нацепленный на шею серебряный замочек на толстой цепочке. – Вообще-то я пока что не вижу в этом никакой особенной проблемы.

– Босс, а ты… ну, ты уверен, что они там у меня пойдут за такую цену? – в голосе Мэйсона мелькнула растерянность.

На металлическом журнальном столике между двумя промятыми диванчиками в полосатых чехлах неопрятной горой валялись блестящие упаковки с чипсами, орешками и ещё какой-то ерундой и громоздились пустые бутылки. Правда, пиво сейчас сосал, кажется, один только Бугор – Кейр и Мэйсон дисциплинированно довольствовались колой.

«И то верно, – лениво подумалось Аспиду. – В такую-то рань…»

– Я уверен, что за настоящие волновики ребятки из твоей элитной Академии готовы будут отстегнуть нам даже и больше, – откликнулся Кейр. – Иначе меня это сильно напряжёт, а ты ведь не хочешь меня сильно напрягать, ведь верно, младенчик?

Аспид довольно быстро привык к тому, что для него больше не существовало никаких иностранных языков. Год с лишним назад, сделавшись тули-па, он сперва долго не мог отделаться от ощущения, что в мире все разом заговорили по-русски. Какой-нибудь смертный, откуда бы он ни был, всегда различал твою речь как родную, если только ты сам этого хотел (но это если говорить с ним лично или по телефону, а вот в записи это со смертными почему-то уже не работало, вернее, для этого необходимо было очень уж по-особенному сосредоточиться). И любые фразы на незнакомом языке тоже каким-то образом сразу же делались ясными… но стоило хоть разок попробовать разобрать в них отдельные слова, ориентируясь только на звуки, – и из этого моментально получалась полнейшая фигня.

Когда Аспид только познакомился с Кейром, они ещё иногда развлекались так, сосредоточенно выпячивая губы и по очереди повторяя друг за другом что-нибудь вслух – и каждый раз ржали до упаду, до того забавно оно вечно выходило. И в конце концов обоим пришлось просто смириться с тем фактом, что силы тули-па давали исключительно возможность понимать и быть понятым – а вовсе не язык. А уж как именно работала вся эта «воля намерения», разобраться было и вовсе решительно невозможно. Она, эта воля, отчего-то не обеспечивала им даже умения читать (а ведь как здорово было бы, научись Аспид разбирать вдобавок ко всему прочему ещё и какие-нибудь иероглифы…)

«Чёртова грёбаная мозгобойня», – сердито заключил в итоге, помнится, Кейр, и парни, не сговариваясь, бросили свои эксперименты.

Аспид на кончике пальца протянул сидящей на своём плече Таютке тонкую полоску вяленой говядины из валяющегося к нему ближе всего пакетика и с привычным любопытством вновь прислушался к разговору. Донья Милис как-то объясняла ему, что если долго общаться на каком-то языке с помощью воли тули-па, то рано или поздно неизбежно выучишь этот язык и как обычный смертный. Вот и он в последнее время стал с удивлением осознавать, что при желании вполне может расслышать все особенности чужой речи, и это ничуть не мешает ему её понимать.

Кривой, например, когда нервничал, время от времени начинал тараторить с такими интонациями, как будто задавал своему собеседнику вопрос в конце каждой второй фразы, Бугор вечно растягивал слова, а Кейр, наоборот, говорил обычно коротко и как-то рублено, и Мэйсон (как вот и прямо сейчас) явно старался подражать его выговору, хотя Аспид отчего-то чувствовал, что эта манера речи тому определённо не была родной…

Столбом замерший посреди гостиной Мэйсон тем временем нерешительно пожевал губами:

– Босс, а что если…

– Ты ведь, кажется, хотел приносить байк-клубу пользу… я правильно припоминаю, приятель? Или у тебя с этим какая-то проблема? – Кейр забросил ноги на журнальный столик и, выжидательно прищурившись, посмотрел тому в глаза.

Очевидно, отбывшие гости были не из самых простых, поскольку сегодня парень явно пребывал в образе классического «биг босса» – разве что серебряный замочек на толстой цепи, который тот раньше вечно таскал на шее, куда-то бесследно исчез. Вместо кожаной косухи на Кейре сейчас была стильная белая рубашка навыпуск, вместо привычных гриндерсов – замшевые ковбойские ботинки…

«Вот почему, интересно, здесь никто никогда не разувается? – рассеянно подумал Аспид. – Может быть, потому что прихожих нет? Открываешь входную дверь и сразу же оказываешься в гостиной. Страшно неудобно. Обувь, наверное, и хранить совсем негде…»

Мэйсон открыл и пару секунд спустя снова закрыл рот, так и не решившись ничего ответить.

– Эк тебя раскукурузило-то, салага… да не дрейфь ты, всё будет путём, – Бугор оттопырил мизинец с большим пальцем на сжатом кулаке и картинно покачал в воздухе рукой, сразу же сделавшись неуловимо похожим на гавайского сёрфера из рекламы «филинг-фри». – Ты ж ещё несовершеннолетний, да и предки, случись чего, тебя отмажут в любом случае…

Он в последний раз отхлебнул пива и смачно рыгнул. Кейр перевёл на Бугра испытующий взгляд:

– А что там, кстати, творится с нашими тачками, а, Майки? Воскресенье вообще-то давно кончилось, и на моих часах сейчас…

– Всё, уже ушёл звонить, босс, – тот виновато вскинул руки, поднимаясь, и поспешно скрылся за открытой дверью спальни, за которой виднелся угол чудовищно высокой кровати, состоящей то ли из трёх, то ли из четырёх сложенных друг на друга толстых матрасов.

Аспид на пробу закинул кусочек обвалянного в специях вяленого мяса в рот, поморщился – было сухо, горько и совершенно невкусно, словно он пытался разжевать лоскут дублёной кожи, – подхватил со столика крошечную пульку силиконового наушника и стал с любопытством вертеть наушник в пальцах.

Просто удивительно, как такие простенькие с виду штучки могут стоить таких огромных денег…

Мэйсон неуверенно, словно двоечник в кабинете директора, скомкал в руках край мятого спортивного блейзера:

– Я, наверное… тоже пойду, ладно? Надо на маглев успеть до Олбани, у меня в полвосьмого уже первый семинар…

Аспид вставил наушник в ухо и легонько коснулся тонко пискнувшего сенсора, отпихивая ладонью с любопытством протянувшего к нему нос маленького дракончика. Сквозь тихий белый шум, немного напоминавший шум прибоя, постепенно проступил ритмичный, словно капающая вода, странный звуковой узор. Как будто тиканье часов или потрескиванье поленьев, потом вроде как накладывающиеся на них то ли хруст снега, то ли кошачье мурлыканье…

– Дуй, младенчик, – равнодушно кивнул Мэйсону Кейр. – Завтра утром обо всём мне отпишешься.

Тот торопливо подошёл к двери и стал натягивать на себя сдёрнутую с вешалки курточку, то и дело путаясь в рукавах. «Какой-то он в последнее время сделался нервный, правда, покровитель?» – послышался в мыслях у Аспида тихий голос Таютки. Мальчик задумчиво покачал головой, пересаживая крылатую ящерку с плеча себе на колени, и та тут же принялась вылизывать себе тонким раздвоенным язычком полупрозрачное перепончатое крыло. Что-то в Мэйсоне в последнее время действительно изменилось, это точно. Ещё совсем недавно тот, помнится, старательно смотрел на всех свысока, чем невероятно раздражал Кейра…

Аспид снял наушник и с лёгким разочарованием бросил его обратно на стол.

– Ни фига не чувствую, – недовольно сказал он.

– Ничего удивительного, – хмыкнул Кейр. – Ты же больше не смертный.

– А на смертных волновые стимуляторы что, действительно всегда так сильно действуют?

– На кого как, – тот ухмыльнулся. – Говорят, сны «под волной» интересные снятся.

– Это опасно, да?

– Ай, да брось ты, бро, – Кейр пожал плечами. – В Канаде вся эта дребедень вообще давно уже продаётся в каждой аптеке. Вроде как от депрессии помогает и от алкоголизма. Сплошная польза… И в Калифорнии мозгочастотные корректоры в будущем году, наверное, тоже легализуют. Чем, спрашивается, гражданин Нью-Йорка принципиально отличается от какого-нибудь там, мать его, канадца? Так что мы с парнями просто принимаем удар на себя и по мере сил работаем на справедливость, ага?

Пыльные жалюзи на окнах были плотно закрыты, и гостиная казалась сумрачной, будто погреб. Почему-то здесь нигде не было люстр – только приделанная к вентилятору матовая лампочка под потолком неохотно освещала стены и истоптанный ковролин под ногами, да ещё ярко горели огоньки вдоль кухонной арки, из-за которой доносился слабый запах кофе и недоеденной пиццы.

«А дома сейчас солнце, наверное, как раз заходит, да, покровитель?» – тёплой волной прокатился вдоль затылка Аспида неслышный шёпот Таютки.

«Наверняка, маленькая, – мысленно ответил он дракончику. – Зимой ведь темнеет рано…»

Народ, небось, сейчас только валит из школы, шлёпает по слякотным дворам, дерётся на ходу мешками со сменкой. А Аспид сидит тут, как у себя дома, в каком-то дальнем углу Нью-Йорка и как ни в чём не бывало рассуждает о нелегальном сбыте волновых стимуляторов… которые в России, между прочим, кажется, тоже пока ещё под запретом…

Смех, да и только. А ведь не стань он год с лишним назад тули-па…

Аспид не успел додумать, ощутив внезапно лёгкий, едва осязаемый ток воздуха около самого своего лба – будто зябкий сквознячок, которым в жаркую погоду тянет из приоткрытого окна.

Таютка на его коленях предостерегающе пискнула, свечой взвиваясь вверх, и мальчик тут же, не думая, пригнулся и вскинул к груди скрещённые кулаки. Спиралью закрутившаяся вокруг его горла бледно-розовая нить, не успев затянуться, столкнулась с на миг окутавшей туловище Аспида туманной пеленой и разлетелась в разные стороны тучей звонких фиолетовых брызг.

– Чёрт, нет, всё-таки капля камень точит, маленький тули-па, – послышался знакомый насмешливый голос со стороны кухни. – Чему-то ты постепенно учишься…

Фигура рослого мужчины с густыми рыжими кудрями до плеч, облокотившегося о край барной стойки, всё ещё была подёрнута полупрозрачной вибрирующей дымкой; тусклый уличный свет из раздвинутого кухонного окошка проходил через эту фигуру насквозь, будто через компьютерную голограмму.

Рыжеволосый свёл запястья на груди, позволяя окончательно себя разглядеть, и Аспид осторожно выпрямился, тайком переводя дыхание и на всякий случай не меняя позу силы. Он слишком хорошо помнил, что расслабляться рядом с Вильфом было опасно – в особенности после таких отпущенных тем в свой адрес нарочито доброжелательных комментариев.

Но на этот раз рыжий тэнгу явно приметил рядом с собой нечто более интересное.

– Кого я ви-ижу… – сладко улыбнулся он, в упор глядя на Мэйсона. – А ведь мы с тобой давненько не болтали, м-м?

Парень выронил из рук так и не надетую куртку и отшатнулся к стене, не отрывая от того взгляда и пытаясь вслепую нащупать за своей спиной дверную ручку.

– Сто-ять, – уже совсем другим тоном лениво велел ему Вильф.

Он медленно подошёл к Мэйсону совсем близко – тот неподвижно замер, прижавшись лопатками к двери, как будто был уже не в силах пошевелить ступнями, – и положил руку парню на плечо. По пальцам рыжеволосого побежали крошечные малиновые искорки:

– Как, ты разве уже не рад мне, а, дружочек?

Тот судорожно дёрнулся и попытался вынырнуть из-под ладони Вильфа, затравленно глядя через его плечо на Кейра.

– Он ведь не нужен тебе сейчас, молодой тули-па? – негромко спросил рыжий, перехватив его взгляд.

– Нисколько, – бросил Кейр, отворачиваясь.

В глазах застывшего как изваяние Мэйсона мелькнуло беспомощное отчаяние, и Вильф, снова улыбнувшись, ласково потрепал того по щеке:

– Ну тогда пойдём-ка немного прогуляемся, смертный, – он обернулся к Аспиду: – Хочешь составить мне компанию перед тренировкой, юный воин?

Мальчик резко замотал головой:

– Н-нет, мне… мне хватает силы, Вильф, правда.

– Смотри, малыш, – сделавшиеся из золотистых тёмно-красными глаза на миг опасно сузились. – Поблажек ты от меня сегодня не дождёшься, учти…

Мэйсон бросил последний умоляющий взгляд на Кейра, но тот молчал, безразлично рассматривая свои ногти.

Вильф несильно пихнул парня в спину, выталкивая на улицу.

– Это давно уже? – Аспид непроизвольно поёжился, проводив их взглядом.

– С месяц где-то, – покачал головой Кейр. – До этого этот кретин всё хвостиком за ним бегал, помнишь?

– Знаешь, меня всё равно до сих пор жуть берёт, когда он это делает, – мальчик рассеянно погладил вновь примостившегося на своём плече дракончика по тёплой чешуйчатой спинке. – А вот Таютка говорит, что это ещё должно быть страшно больно…

– Это не наше дело, бро. Парня никто насильно не тянул давать ему клятву. Сам захотел, – Кейр отвёл взгляд. – И мой тебе совет, бросал бы ты примерять на себя шкуру смертных, ага? При мне-то ещё ладно, а вот при старших…

Аспид по привычке прикусил себе щёку, снова поднимая глаза на Кейра:

– Слушай, а ты сам… ну… это уже пробовал?

Тот нахмурился и открыл было рот, чтобы что-то сказать в ответ, но в этот момент раздался оглушительный дребезг завибрировавшего мобильного, и Кейр, чертыхнувшись, подхватил его со стола и сразу же мученически закатил глаза:

– …твою мать, Бивень, ну вот что с тобой не так, а?! Я ведь уже говорил тебе сотню раз, что больше не хочу, чтобы мы ввязывались, на хрен, во все эти мутные схемы. Бабло проведём через букмекера, как обычно, ага? Да… именно… Вот как раз заедем на недельке и со всем разберёмся… Всё, старик, мне сейчас некогда. Ага, бывай…

– Ты теперь, типа, стал совсем уже важная шишка, да? – хмыкнул Аспид.

– Да ну бы их всех к чёрту… ничего без меня решить не могут, – раздражённо ответил Кейр.

Некоторое время Аспид молчал, уставившись на потрескавшийся от старости настенный телемонитор, на котором помаргивала блёклая заставка, изображавшая двух боксёров на ринге.

– А у меня день рождения будет во вторник, – сказал он наконец.

– Ты это Вильфу, главное, не вякни, – усмехнулся Кейр. – А то он тебя по стенке размажет тонким слоем за потакание смертным традициям.

– Что ж я, дурак совсем, что ли… – пробормотал Аспид. – А ты придёшь завтра ко мне? Ты ведь у нас ещё никогда не был. Непорядок.

– Да вообще не вопрос, бро, – парень ухмыльнулся. – Покажешь мне медведей и всякое там такое… или что у вас там ещё есть, ага?

«…почему мы до сих пор не стали сильнее ни-шуур? Почему, шезин-сама? – человек с длинной чёрной косой, перехваченной высоко на затылке плетёным кожаным шнурком, бесшумно опустился на колени на горячий каменный пол. – Почему смертный раб всё ещё в силах отречься от трижды произнесённых им слов служения?»

Сегун сел на пятки, низко склонил голову и привычно зажмурился, плотно прижимая ладони к бёдрам. Рассеянные в воздухе силовые разряды сразу же начали мучительно покусывать ему босые стопы.

Он не торопился – Обитель не терпит торопливых.

Обитель – это чертог вечности, средоточие непостижимого, а непостижимое можно лишь смиренно вопрошать в надежде, что оно сочтёт нужным однажды дать тебе ответ…

А Правителю сейчас очень нужны были ответы.

«Смертный, нарушивший приказ… по воле моего врага оставшийся в живых. Мой грех, моё поражение. Его клятва не была искренней. Моя вина… Как её искупить?»

Тяжёлый вдох обжёг горло солью океанских глубин – тех самых, что притаились по ту сторону бесконечно толстых каменных стен Обители. Горько пахнущий йодом и ещё чем-то, похожим на горный снег, разрежённый воздух медленно вполз в тело, скрутился вокруг пупка ледяной дрожащей пружиной.

Хриплый выдох – и эта пружина накалилась, распрямляясь, а в межбровье у замершего на полу мужчины сделалось ощутимо горячим невидимое тлеющее пятно. Так, кажется, порой бывает у смертных во время медитаций, только сейчас для этого не нужно было прикладывать никаких усилий.

А в следующий миг сознание Владетеля уже проникало в его собственное, просачивалось внутрь его существа, словно кипящая вода, напитывающая морскую губку, и Сегуну, как всегда в этот момент, почудилось, что, если Владетелю захочется, тот с лёгкостью даст ему сейчас заглянуть в будущее, куда-то далеко в бесконечность… или, наоборот, позволит увидеть то, что случилось много десятков тысячелетий тому назад.

Но морозные змейки во внутренностях, как обычно, настойчиво тянули его всё глубже, тащили сквозь мглистый туман чужого необъятного сознания, сквозь мутное и рыхлое, мерцающее, переливающееся серебряным и кроваво-красным незримое пламя, волокли всё дальше и дальше в тёмную пучину, в ненасытную бездну, и эта бездна безжалостно и неостановимо растворяла в себе его «я», не оставляя ни единого шанса воспротивиться слиянию…

Непостижимое невозможно познать, не проявив при этом должной покорности духа.

Однако это кажется сложным лишь поначалу – так, бывает, сперва кажется сложным удержать равновесие во время схватки-кумитэ́, по пояс стоя в высоких волнах зимнего океана или бурной горной реки. Водопады ледяной воды, накатывающие на берег, пронзают кожу миллионами игл, требуют отдать всего себя без остатка, до последней капли, до мельчайшей частички воли, до самой крохотной крупицы дарованной тебе души – но эти волны собьют с ног и раздавят лишь слабого, а сильному они придадут выносливости и научат держать любой удар, балансируя над краем пропасти…

«Почему мы ещё не выиграли эту войну, шезин-сама? Где он, тот камень, что лежит на пути к вершине?»

Струйки фиолетовой лавы сжали сердце, потекли по артериям сгустками то стылого холода, то горячечного жара:

«СМЕРТНЫЕ ЖИВУТ СВОЕЙ ВЕРОЙ, ВОИН…»

Произносимое Владетелем каждый из тули-па всегда ощущал по-своему – шумом свирепого урагана, или потоком палящего зноя, или чередой ярких осязаемых картин. Для Сегуна этот тягучий голос меж висков более всего был подобен звону напряжённых струн старинного ко́то. Когда Владетель был доволен своими воинами, звуки этих струн обдавали всё тело волнами искрящейся первородной энергии, словно порывы жаркого ветра, и энергия лилась прямо в грудь и напитывала тело упоительным блаженством – тонкая, как прибитая дождём пыль на сельской дороге, густая, как мятная влага зеленеющих рисовых полей и сливовых деревьев поздней весной, терпкая, словно запах трескающихся на углях каштанов или жареных кленовых листьев. «Вы часть целого, воины-дети, – угадывалось тогда в стремительной лавине гулких нечеловеческих мыслей. – Вы – плоть от моей плоти…»

Если Владетель гневался, то шёлковые струны незримого кото делались жёсткими, словно сталь, затягивались вокруг шеи и туго передавливали глотку, а плотный воздух Обители в одночасье становился липким, горячим и удушливым, и казалось, что он разом наполняется сыростью старого дерева и кисловатой прелью подгнивающей бамбуковой рощи: «Эта планета – жалкое подобие того, что должно, воины…»

…Когда тули-па обращались к Владетелю все вместе, речь того дробилась на множество разноцветных потоков – так дробятся лучи света, пойманного в плен многогранного горного кристалла, – и объединяла их сознания, оплетая одновременно тысячей энергетических нитей.

Но сегодня Сегун был в Обители один.

«Иногда мне кажется: чем ближе мы к маяку, тем темнее делается вокруг нас, шезин-сама…»

Тело вновь окатило одновременно теплом и холодом, дыхание остановилось – лёгкие будто мгновенно обратились в камень: «Смертный должен искренне верить… в то, что он выродился, воин. В то, что он смердит. Что дети его смердят. Что помыслы его смердят. Что чувства его смердят. Что вся его жизнь смердит. Что грядёт конец его миру…»

Ладони Сегуна неподвижно лежали на прикрытых полами чёрного кимоно коленях. Призрачные кольца вокруг его запястий мерно вибрировали в такт со вспышками малинового света, который неумолимо обжигал глаза даже сквозь плотно сомкнутые веки.

«Только такие, произнеся слова служения, станут хорошими рабами. Только они должны остаться в живых…»

«Не все принимают это… не все признают истину. Некоторые ещё сопротивляются, – тоненькая ниточка мыслей дрогнула от боли, тотчас навалившейся на плечи Правителя грудой раскалённых камней. – Нет, они лишь пытаются, шезин-сама. Пытаются сопротивляться…»

Пространство вокруг него искажалось всё сильнее. Словно рисовая бумага, оно мялось и рвалось, расползалось кроваво-красной тушью по плотному шёлку непроглядной космической тьмы, – а голос Владетеля всё звучал, всё плыл, всё катился штормовыми валами, заползал в уши жгучими ртутными каплями и сдавливал виски:

«Вы – тули-па. Вы знаете, что надо делать с теми, кто сопротивляется вам. Много… возможностей заставить. Только тогда… подчинятся. Отдадут себя…»

Волна жара, накатившая вместе с этими словами, на мгновение накрыла Правителя огненной стеной…

…стеной огня над разрушенными поселениями, которая простирается до самых небес, когда чужой плач и мольбы будят в сердце гордость победителя, а звериное человеческое вспыхивает и снова гаснет, и гордость исчезает за золой равнодушия, потому что поколения смертных сменяют друг друга так безлико и так одинаково, а слабые – это всего лишь мясо, которое поедают сильные, и их жизни – жалкие песчинки на алтаре справедливости…

Ослепительные картинки-образы перед зажмуренными глазами сменяли друг друга всё быстрее, всё чаще, всё неостановимее, пока наконец не превратились в один бурный, головокружительный пенный водоворот: замки и скалистые побережья, лёд и дымное пламя, летний жар сменяли трескучие морозы, а те снова уступали место свету беспощадного солнца – и расплавленным золотом текли его лучи по израненным телам и изборождённым морщинами лицам тех, кто избрал для себя путь подлинного воина…

«ДОЛЖНЫ ПРИНАДЛЕЖАТЬ МНЕ-НАМ… – достиг сознания Правителя последний отблеск невидимого пламени, и только в этот момент тот вновь начал ощущать собственное тело. – А теперь слушай, что вам следует делать…»

Глава 2

– Техника клетки, в общем-то, даже и не совсем боевая, – Вильф качнул орлиной головой, опускаясь на вершину отвесно обрывающегося в пропасть холма, усыпанную обломками камней. – Скорее пыточная. Цель её очень проста: удерживать врага на одном месте так долго, чтобы можно было с максимальным для себя комфортом его уничтожить…

Продолжая говорить, птицеголовый сложил крылья и вскинул к груди скрещённые лапы, возвращаясь в человеческое тело, и секунду спустя Аспид сделал то же самое: Вильф вовсе не шутил, когда предупреждал его сегодня насчёт «отсутствия поблажек», и сейчас мальчик едва мог дышать от усталости, а на то, чтобы и дальше удерживать зверя, у него не было уже никаких сил.

Причём рыжеволосый, конечно же, прекрасно это видел, а это означало, что Аспиду в ближайшее время как пить дать следовало ожидать какой-нибудь совсем уж изощрённой гадости. («Как любит говорить наш Правитель, победа достаётся тому, кто вытерпит на полчаса дольше, чем его противник, юный воин. Мало уметь сражаться, когда ты здоров, полон энергии и не получил ещё ни одной серьёзной раны – в настоящем бою такое умение вряд ли тебе особенно пригодится…»)

Как минимум, слова о «пыточной технике» из уст Вильфа звучали чрезвычайно многообещающе…

Но делать было нечего. Как известно, твой делатель никогда не потребует от тебя невозможного, а потому и демонстрировать перед ним собственную слабость… себе дороже выйдет.

Против ожиданий Аспида, на сей раз они прыгнули не в Цитадель, а снова куда-то во внешний мир, молнией промчавшись над освещённой частью планеты и опять нырнув вниз на самую границу ночной тени, рваным одеялом наползавшей с востока. Хорошего в этом, конечно, было мало: в Цитадели – созданной Владетелем, поддерживаемой его волей и напитанной его энергией – было много проще восстанавливать потерянные во время тренировок силы. С другой стороны, Аспид всё равно был сейчас почти рад.

Всё-таки там, глубоко подо дном Атлантики, ему время от времени отчаянно не хватало неба…

А здесь неба как раз-таки было необыкновенно много, и в этом небе величественно и немного зловеще полыхал и искрился зимний закат – то жемчужно-малиновый, то почти огненный, словно внутренности какой-нибудь экзотической морской раковины. Пронзительный, терпковато-студёный ветер посвистывал над вершинами горбатых каменистых холмов, слизывая с них паутинные нити первого вечернего тумана.

Кое-где на холмах осколками гигантских зубов торчали сторожевые башенки – точно такие же, как та, на верхней площадке которой они с Вильфом сейчас стояли. А между башенками, ловко огибая многочисленные отроги и преодолевая глубокие ущелья, исполинской змеёй ползла древняя полуразрушенная стена, весь верх которой, густо заросший кустарником, казалось, состоял из одних только крутых лестниц с высокими осыпающимися ступенями. («Памятник великой эпохе, маленький тули-па, – мысленно ответил мальчику Вильф на его незаданный вопрос, когда они летели вниз. – Может быть, ты даже сумеешь ещё почувствовать вкус памяти тех смертных, что погибали здесь почти тысячу лет назад…»)

Медноволосый взмахнул рукой, и на кончиках его пальцев крошечными фонариками затанцевали блёклые фиолетовые огоньки:

– Ну что, кем желает побыть сейчас наш малыш, палачом или жертвой, м-м?

– Жертвой, – немедленно откликнулся мальчик.

Вопрос, как обычно, был с подвохом, и он прекрасно об этом знал.

– Почему не палачом? – улыбнулся Вильф.

Аспид обречённо вздохнул.

– Потому что во время схватки я всегда смогу выбирать те приёмы, которые буду использовать сам, но никогда те, от которых мне придётся защищаться, – заученно выговорил он.

Подчиняясь короткой мысленной команде, крошечный дракончик снялся с его плеча и пристроился на ветке похожего на чей-то огромный разлапистый рог кривого деревца, которое пробивалось из щели в полуосыпавшейся кирпичной кладке.

Воздух вокруг мальчика ярко вспыхнул, твердея и превращаясь в подобие переливающейся, словно поверхность бензиновой лужи, скорлупы. Очертания вечереющих холмов медленно померкли перед глазами, растворяясь в струях горячей сероватой дымки, которая тут же мокрой ватой забилась Аспиду в горло, и миг спустя тот почувствовал, как у него неумолимо и стремительно закладывает уши, как будто во время падения с большой высоты.

– Эта структура проницаема только односторонне, маленький тули-па. По этой же причине, кстати, из неё уже нельзя выбраться, даже используя стяжку, – услышал он искажённый голос, зазвучавший сразу со всех сторон. – Представь себе, что внутренняя поверхность у неё зеркальная. Атакующие лучи проникают внутрь, а вот наружу не проникает уже совершенно ничего…

Подтверждение не заставило себя ждать: длинная лиловая молния хлыстом прошила воздух в миллиметре от его головы. Мальчик едва успел увернуться, защищая шею, но червеобразный хвост этой молнии, раскалённый, словно только что вынутая из огня проволока, тут же ожившей лианой нырнул вниз и в пару оборотов оплёл его грудь.

Собственный истошный вопль, отразившийся от стенок силовой оболочки, резанул Аспида по ушам, будто усиленный многочисленными мощными динамиками. Мальчик рухнул на колени, пытаясь на одном коротком выдохе блокировать головокружительную боль, тупым ножом резанувшую было внутренности, – и судорожно скрестил у груди запястья, направляя на розоватую плёнку перед собой упругую волну сконцентрированной энергии.

Внутренняя стенка скорлупы зашипела и пошла крупными волнами, словно маслянистая нефтяная плёнка на воде, но почти сразу же разгладилась, затвердевая вновь.

– Слабовато, юный воин, – донёсся насмешливый голос откуда-то сзади. – Пробуй дальше.

С затянутого туманом купола сферы посыпались серебристые кляксы, похожие на крошечных скользких медуз.

– А я тут пока что ещё поразвлекаюсь…

Одна из медуз скатилась по спине Аспида, ошпарив кожу точно струя кипящего масла, выплеснутая из невидимого ковша. До крови закусив щёку, чтобы не доставлять Вильфу лишней радости очередным криком, тот заметался внутри энергетической сферы, судорожно уворачиваясь от остальных студенистых сгустков; будто издеваясь, стенки купола вновь и вновь отбрасывали его в центр площадки, словно резиновые.

Все мышцы до единой невыносимо тянуло и рвало, как будто они превратились в удерживающие непомерную тяжесть якорные канаты. Аспид изо всех сил сжал зубы, выпуская из ладоней два коротеньких бритвенно-острых стилета, и, хрипло выдохнув, с размаху вонзил их в зыбкую преграду перед собой. Стилеты прошили ту насквозь обманчиво легко, будто полиэтиленовую плёнку… но больше ничего не произошло, лишь дрожь от полуживых стенок тошнотворно растеклась по его беспомощно вытянутым пальцам; воздух внутри пузыря зазвенел тучей разъярённых насекомых.

– Уже лучше, малыш. Чувствуешь резонанс? Чтобы разрушить клетку, ты должен замкнуть её на себя. И лучше бы тебе поторопиться, потому что иначе твой противник обязательно использует «обруч», чтобы ты не смог больше принимать позу силы…

Аспида вместе со скорлупой медленно приподняло в воздух, переворачивая головой вниз. Обе его руки рывком растянуло в стороны, в висках бешеными молоточками заколотилась кровь.

– Ну а потом, как ты понимаешь, сразу же будет «игла»… а потом «костёр»…

Тело мальчишки затрясло, как от удара током; рот снова открылся для невольного крика, но голосовые связки неумолимо немели, словно ошпаренные. Аспиду казалось, что все его рёбра давно уже трещат, пытаясь сложиться какой-то хитрой гармошкой.

Блок, ещё один блок. Мучительная, дробящая суставы внутренняя пульсация вроде бы немного отступила – только вот надолго ли? Надо было что-то придумывать, и срочно… иначе Вильф ведь в жизни не успокоится, пока в очередной раз не устроит ему полноценный паралич. Как он там обычно выражается? «Слишком трудно удержаться, когда ты так долго меня на это провоцируешь, маленький тули-па…»

Мальчика вновь перевернуло в воздухе; носом хлынула кровь.

Руки больше не скрестить, значит, о любых атакующих техниках сразу можно забыть… была же вроде бы какая-то подсказка, или нет? Резонанс? Резонанс…

Шею Аспиду перехлестнула тугая энергетическая шлейка.

– А потом, конечно, будет «дыба», – он готов был поклясться, что Вильф сейчас улыбается. – А потом – «распятье»…

Два гравитационных луча из обеих ладоней мальчишки тугими жгутами синхронно ударили в стороны, и Аспид всем телом почувствовал, как те подёргиваются, откликаясь на биение биотоков в стенках силового купола, а в следующий момент призрачная оболочка треснула с глухим звуком, похожим на хлопок шампанского. В воздухе разнёсся острый запах канифоли, и Аспид, насквозь мокрый от пота, кувырком полетел к ногам Вильфа, едва успев перевернуться в воздухе, чтобы приземлиться на четвереньки и не свернуть себе шею.

– Как ты понимаешь, твой противник тоже может при некоторой доле везения разбить клетку изнутри, – как ни в чём не бывало произнёс тот, опираясь плечом об облитую кровавым закатным светом каменную стену. – Исключение существует только одно: ты изначально замыкаешь энергетический контур на волю кого-нибудь, кто сам потом останется внутри клетки…

Аспид с трудом поднялся на ноги, и его тут же качнуло, будто он находился на палубе теплохода во время шторма.

– Чтобы замкнуть контур, в качестве топлива можно использовать любого смертного, готового тебе открыться, – продолжил Вильф, насмешливо наблюдая, как тот рукавом рубашки промакивает ручьями струящийся со лба пот. – Нужно лишь должным образом зарядить внутри него силы и кровь, и тогда ни ему, ни тем, кто окажется с ним рядом… а сколько их будет – зависит только от количества вложенной в технику энергии… из клетки уже никогда не выбраться. Ну да подробности тебе, пожалуй, пока что особенно ни к чему…

«И на том спасибо», – мрачно подумал Аспид. Тело его, необычайно чувствительное после оттока энергии, понемногу начинало колотить от холода (ветер дул уже такой, что, если бы не воля тули-па, мальчик, наверное, вообще вряд ли сумел бы удержаться на ногах), в голове гудело, и сосредоточиться на подобных лекциях было сейчас почти так же сложно, как перестать стучать зубами. Аспид сделал пару глубоких вдохов-выдохов и устало присел на переплетение мощных древесных корней между камнями, непроизвольно обнимая себя руками.

Таютка сорвалась с облюбованной ветки и приземлилась ему на затылок, цепляясь коготками за волосы и обнимая крыльями виски: «Всё хорошо, всё пройдёт, только немножко переждать, покровитель…» По позвоночнику потекла живительная струйка тепла.

«Уйди, не смей делиться со мной силами, глупое маленькое, – Аспид ссадил дракончика на серый потрескавшийся камень и накрыл его рукой. – Сам справлюсь…»

Таютка коротко лизнула мальчика между пальцев длинным раздвоенным язычком, прижимаясь к его ладони, и тут же снова вспорхнула вверх.

– А если в клетку попадёт мой соратник… – начал тот, свободной ладонью утирая всё ещё бегущую из носа кровь. – Снаружи её можно будет разбить?

– Снаружи – да. Попробуй, – предложил Вильф.

Он вытянул руку и небрежно поймал в тускло мерцающую полупрозрачную сферу пролетавшую мимо птицу с жёлтыми как у кошки глазами. Подчиняясь движению пальцев Вильфа, сфера плавно подплыла ближе и замерла в воздухе в паре метров от Аспида; было видно, как птица мечется внутри, пытаясь разбить клювом эфемерное стекло её гладких стенок.

Мальчик на секунду замешкался, а потом выбросил вперёд покрытый ссадинами кулак и резко разжал пальцы, пуская в сферу бесшумную серебристую молнию. Молния полыхнула в наступающих сумерках ужасно коротко и слабо – силы у Аспида были почти уже на исходе – но птицу всё равно отшвырнуло к дальней стенке серебристого пузыря, как подстреленную. С хриплым звуком, похожим на карканье, она задёргалась и секунду спустя безжизненно сползла вниз, слабо шевеля крыльями.

– Без оружия, Аспид, – усмехнувшись, посоветовал Вильф. – Все удары оружием, как видишь, просто пройдут насквозь и достанутся тому, кто находится внутри.

– А как же тогда? – мальчик безвольно опустил руки.

– Просто направленное усилие воли, – ответил Вильф, лениво затягивая в хвост медные кудри. – Усилие, не связанное с материализацией оружия.

По подрагивающему крылу птицы медленно расползалось влажное тёмно-коричневое пятно. Аспид невольно снова закусил себе щёку, отводя от неё взгляд; пальцы у него сделались совсем ватными, в горле словно застрял ком смятой бумаги.

– Непросто, да? Понимаю… – всё ещё расслабленно опираясь спиной о стену, Вильф бесшумно хлопнул в ладони.

Над холмами разнёсся жалобный птичий крик, и сфера, ослепительно вспыхнув напоследок, схлопнулась в воздухе с оглушительным, подхваченным эхом щелчком, будто лопнувший воздушный шарик. К ногам Аспида медленно спланировало длинное коричневое перо.

– Полагаю, тебе не хватает мотивации, юный воин…

Рыжеволосый снова свёл вместе руки, и Таютку, примостившуюся в одной из стенных бойниц, вдруг сорвало оттуда порывом резкого ураганного ветра. Маленький дракончик протестующе запищал, заключённый в голубоватый, матово светящийся шар.

– Попробуй теперь…

Пальцы Вильфа снова слабо заискрили, и на его ладони начал разгораться крошечный костерок, формой похожий на каракатицу. Лепестки пламени жадно потянулись друг к другу, делаясь всё ярче.

– Стой!!! – Аспид вскочил с места, не чувствуя под собой ног, и стрелой метнулся к краю площадки. – Вильф, НЕ НАДО!

Рыжеволосый улыбнулся и небрежно сдул со своей руки огненно мерцающее марево.

– Я не должен был давать волю гневу в том бою с Хауком, – Сегун отбросил за спину длинную чёрную косу.

Под сводами огромного зала клубился лиловый туман, в глубине гладких как стекло пещерных стен то и дело жарко вспыхивали рубиновые огни, похожие на чьи-то голодные глаза. В их неровном свете было видно, как уродливая маска с острыми оскаленными зубами, на несколько секунд проступившая сквозь лицо Правителя, свела кустистые, похожие на двух чёрных волосатых гусениц брови:

– Гнев твой – враг твой…

– Никто не вправе осуждать тебя за твою ярость, кобэсими… – донья Милис поджала губы, запахивая на груди вышитую бриллиантовым нитями воздушную шаль.

Она хорошо понимала Правителя. Что может быть унизительнее для подлинного воина, чем враг, который отнимает то, чем ты владеешь по праву? Только тот враг, который мешает казнить приговорённого тобой к наказанию. Это даже не честный поединок, а омерзительная подлость… но чего ещё можно ожидать от ни-шуур? Все они, все до единого заслуживают медленной смерти – эти сквернавцы, которые пытаются выдавать собственную постыдную слабость за достоинство, всечасно попирая здравый смысл и законы справедливости.

А потом ещё и гордятся этой слабостью, воображая себя защитниками низших…

Правительница погладила по зыбкой туманной шкурке настороженно замершее у себя на плечах существо, похожее на призрачного ручного горностая. «Что ж, некоторые очень любят казаться себе героями, – с привычным презрением подумала она. – Это ведь иногда так приятно щекочет неудовлетворённое честолюбие…» В конце концов, кому, как не ей, было этого не знать.

Милис ещё помнила, как сама чуть было не сделалась жертвой отвратительного лицемерия их врагов несколько веков тому назад…

– Никто не вправе осуждать тебя за твою ярость, – тихо повторила она. – Этот Ян никогда не освободился бы от принесённой им клятвы, если бы не гнусные козни ни-шуур. Он принадлежал тебе, кобэсими. Хаук отобрал у тебя раба… бесчестно и грязно, точно так же, как однажды чуть было не отобрал жизнь у тебя, крылатый, – Правительница перевела ярко полыхнувшие алым глаза на Тео.

Тот усмехнулся:

– Как было написано в одной хорошей старой книге, быть бессмертным всегда дорого искупается… за это не раз умираешь живьём.

Беловолосый задумчиво провёл левой рукой по острому как кинжал блестящему сталактиту.

– Хаук силён, Правительница, – хрустальные грани испуганно замерцали под прикосновениями его изогнутых птичьих когтей. – И он становится только сильнее в связке со своими воинами. Не признавать этого было бы ошибкой.

– Признавая ошибки, мы не снимаем c себя броню, а лишь надеваем её, тэнгу, – Сегун несколько раз с шорохом закрыл и снова открыл тяжёлый боевой веер, напоминавший чьё-то иссохшее крыло.

Потом он медленно прошёлся вдоль ряда глубоких как пустые глазницы скальных ниш, из которых ледяными каскадами стекал пахнущий йодом и морской солью воздух. Толстые щупальца червеобразных лиан всякий раз испуганно отдёргивались и с писком втягивались в стены, когда тот проходил мимо.

– Что ж, в конце концов, и Конфуцию не всегда везло, – сумрачно заключил Правитель. – Но ты сказал одну очень важную вещь, Тео. Главная слабость наших противников состоит в том, что они становятся уязвимыми поодиночке.

Донья Милис сплела пальцы перед грудью, и затейливые ажурные браслеты, показавшиеся из отороченного мехом рукава её тяжёлого платья, тихонько звякнули друг о друга.

– Если я верно чувствую, у тебя есть какой-то план, кобэсими? – вполголоса спросила она.

– Пожалуй… – медленно отозвался Сегун. Он с громким щелчком сложил зажатый в ладони веер и вновь обернулся к Тео: – Я же учил вас с Вильфом когда-то играть в «и-го́», пока вы оба ещё были оруженосцами, верно? Чёрные камни, белые камни, бесконечное количество ходов, бесконечное множество перекрёстков…

– В шахматы играют герои, го – игра богов, – процитировал в ответ блондин, улыбнувшись.

– Именно так, тэнгу. Каждая постановка камня – это принятое кем-то решение. Его больше нельзя исправить, можно только изменить, принимая всё новые и новые решения. И то место, которое было безопасным для камней твоего противника, может в любой момент стать для них ловушкой при появлении поблизости твоих собственных камней… А ты ведь помнишь, в чём заключается истинная вершина мастерства, тэнгу?

– Конечно помню, Правитель, – Тео наклонил голову. – В том, чтобы, используя свои камни, подтолкнуть того, против кого ты играешь, к решению, которое нужно именно тебе.

– А я тут недавно видела в городе орла, – Руби досадливо поморщилась, в очередной раз поправляя впившуюся ей точно под лодыжку металлическую застёжку.

Высокие гладиаторские босоножки неделю назад достались девушке даром из-за некондиции: какая-то доморощенная дизайнерша настолько допекла их старенький принтер-автомат в «Хрустальной туфельке» противоречивыми запросами, что тот, окончательно сбрендив, сгенерировал клиентке это чудо вместо скромненьких летних балеток. Под вечер пряжки на кожаных ремешках зверски натирали девушке ноги, но та упорно не сдавалась: красота требовала жертв. А ещё ОН всегда говорил, что любит, как Руби в них выглядит – по сравнению со всеми этими «лохматыми неряшками», которые в любую погоду рассекают по городу в пляжных шлёпанцах…

– Настоящего орла, представляете? Да ещё так близко, парил вот прямо над самыми домами, – продолжила Руби, закидывая за спину увешанный брелоками джинсовый рюкзачок. – Чуть ли не метр в длину, кажется. Если честно, я думала, что они только в горах водятся… ну или там на равнинах…

– Надо бы вам орнитологией заняться, мисс Девлин, – добродушно усмехнулся Алекс. – Раз уж вас так птицы полюбили…

– На что это ты намекаешь? – тут же вскинулась Руби. – Можно подумать, у меня интересов других нет…

– Да есть, конечно есть, и ни на что я не намекаю. Что же ты сегодня на всё так реагируешь… – успокоительно произнёс Алекс, неловко откусывая от длинного как палка рисового ролла, только что добытого из ближайшего суши-автомата. – Боже, ну вот как вы это только едите, а? Нормальные люди, между прочим, разрезают эти штуки на кусочки и потом используют палочки…

Они шагали мимо одинаковых как упаковочные коробки одноэтажных зданий с уродливыми бетонными козырьками. Голографические рекламные ленточки на этих козырьках тускло помигивали в зеленоватой мгле, смутно напоминая то ли фосфоресцирующие водоросли, то ли диковинных морских змей из Сиднейского океанариума. Жаркий декабрьский вечер овевал лицо влажным душноватым теплом, дразнил ароматами бананового хлеба из ближайшей пекарни и жареной курицы из афганской закусочной неподалёку.

И всё это было настолько хорошо знакомым и настолько неуловимо тоскливым – совсем как запылённые мешки с никому давным-давно не нужным хламом где-нибудь в подсобке разорившегося галантерейного магазина…

– Мне тоже показалось, что ты чем-то расстроена, зайчик, – мягко сказала Диана. – Может быть, мы можем тебе чем-нибудь помочь?

– Да нет, всё отлично, честно. Просто устала немного…

Девушка на ходу скрутила в пучок длинные тёмные волосы и с облегчением вздохнула, чувствуя, как вечерний ветерок робко облизывает повлажневшую от пота шею. Её почему-то раздражал Дианин заботливый тон. Хотя эти двое, конечно же, ничего плохого не имели в виду…

…Вчера вечером Руби лежала рядом с НИМ, кондиционер не работал, и в номере был включён лишь дурацкий старый вентилятор около окна. С мерзким, словно у плохо смазанной двери, поскрипыванием тот пытался разогнать спёртую духоту, пропитанную запахами подсыхающего пота, недоеденных бамбуковых палочек в кисло-сладком соусе и неумолимо приближающегося понедельника – а Руби молча слушала знакомый хриплый голос в темноте, и ей постепенно делалось всё тяжелее и тяжелее дышать.

«Ты же всё понимаешь, котёнок. Рождественские праздники нужно проводить дома, у меня ведь семья, дети…» Где-то под рёбрами делается холодно и пусто, и в носу начинает жечь от судорожно сглатываемых слёз. И горят города в душе, и горит ещё что-то внутри сердца, горит и плавится, потихоньку растворяясь. Наверное, это и есть надежда. Та самая, робкая, неуверенная, которой никогда не суждено будет сбыться. Капли её тают и обжигают губы, скатываются вниз по шее, впитываются в сделавшуюся ужасно холодной и жёсткой подушку… «Ну прекрати, малышка. Ты ведь у меня такой славный, такой послушный котёночек, и мы же нужны друг другу, так? Моя жена ни за что не согласилась бы вот так вот поиграть вдвоём, как мы с тобой обычно играем, верно? Куда ей там, этой несчастной клуше…»

– Смотри-ка, что у меня для тебя есть… – Диана с заговорщицким видом запустила руку в карман брюк. – Привезла тебе из Тибета, мне показалось, что это штучка в твоём стиле… Говорят, что она дарует своему владельцу исполнение желаний.

– Спасибо… – пробормотала Руби, надевая на указательный палец покрытое затейливым орнаментом серебряное кольцо. – Очень симпатично… А что здесь написано?

– «Ом ма́ни па́дме хум», – сказал Алекс, мельком посмотрев на гравировку. – «Процветание и изобилие тем, кто принимает их с открытым сердцем». Буддийская мантра сострадания…

– И откуда ты только всегда всё знаешь, – девушка вытянула перед собой руку, разглядывая украшение.

– Чем это ты так? – Диана недоуменно посмотрела на её ладонь.

– А… это сигаретой, – безразлично откликнулась она.

– Ты же вроде не куришь…

– А я и не курю, – Руби поспешно вытащила из рюкзачка карманное зеркальце, делая вид, что ей срочно понадобилось поправить макияж.

Врать не хотелось. Вот совсем. Хотелось отвязаться.

Густо обведённые чёрным глаза слегка покраснели. Ещё бы, целую ночь почти не спать…

«Номер оплачен до полудня, как всегда, котёнок, – сказал ОН ей сегодня, когда они вместе вышли на балкон. Лениво щёлкнул зажигалкой, беря Руби за руку. – Тебе надо будет только отдать им свою ключ-карту, когда будешь уходить, и всё…»

И всё.

Ну вот как всё это можно объяснить этим двоим?

Да и зачем…

Диана внимательно посмотрела на неё, но больше ничего спрашивать не стала.

– Кстати, о сигаретах, – сказала она. – Я забегу в магазин на минутку, подождёте меня, ладно?

– Не надо, Вильф!! – Аспид ринулся к силовому пузырю, пытаясь прикрыть его ладонями, но тот мгновенно выскользнул из его пальцев, перемещаясь выше.

Стайка огненных москитов на ладони медноволосого тонко зазвенела и сорвалась в воздух, окружая сферу плотным крутящимся кольцом с бритвенно-острыми внутренними краями. Кольцо начало стремительно сужаться, и Таютка в ужасе взвизгнула, трепеща крыльями.

«НЕТ!!!» – мысленный крик Аспида обернулся одним слитным, непреодолимым волевым усилием, и запястья мальчишки словно стянуло вместе раскалённой стальной петлёй. Он снова потянулся к сфере – и увидел, как её стенки тают и истончаются, будто лёд в тёплой воде, превращаясь в мириады едва заметно мерцающих искр.

Таютка бросилась к нему, отчаянно цепляясь мальчику за рубашку, и тот лихорадочно обнял её и крепко прижал к груди.

– Запомнил технику? – спокойно спросил его рыжеволосый.

– Я не хочу, чтобы ты причинял ей вред, – тряским голосом выговорил Аспид, укрывая крылатую ящерку ладонями.

Таютка крупно дрожала всем телом.

– Мо-ой бог, Аспид, – рассмеялся Вильф. – Если у меня когда-нибудь возникнет мысль прикончить твоего фамильярчика, я обязательно сообщу тебе об этом заранее, обещаю. Хотя бы ради того, чтобы полюбоваться на твою тро-огательную мордочку при этом… ты ведь меня знаешь. Но мне нравится, что ты учишься не подставлять мне спину, малыш…

Аспид молчал, невидящими глазами уставившись на высокие – каждая почти по колено взрослому человеку – ступени под своими ногами. Ледяной воздух наступающей ночи обжигал ему горло; сердце всё ещё колотилось как бешеное.

Вильф потрепал невольно вздрогнувшего мальчика по затылку:

– Подумай сам, дурачок, как я могу всерьёз покушаться на дар Правительницы? – насмешливо проговорил он. – Донья Милис сделала тебе очень щедрый подарок. Она действительно бережёт тебя, и кто я, в конце концов, такой, чтобы судить о её решениях? Это всё страшно трогательно, признаю…

– Почему… бережёт? И почему он щедрый? – непонимающе переспросил Аспид, всё ещё не поднимая глаз.

– Фамильяр находится в связке с твоим зверем, маленький тули-па. Это значит, что даже если ты снова сотворишь что-нибудь постыдное, на сей раз ты будешь избавлен ото всех неприятных последствий, которые наступили для тебя полтора месяца назад.

Аспид замер.

«Тебя привела к поражению постыдная слабость, юный воин…» Каменная крошка под ногами. Беспомощно растянутые в клейкой паутине руки. «Прервать бой, Аспид… самому подставить врагу спину…» Стаи жутких тварей, похожих одновременно на крабов и на шипастых пауков. Скользкие от яда жала, острые словно иглы… Сколько всё это длилось тогда? Сутки? Или несколько суток?

По позвоночнику мальчика пробежал мелкий озноб.

Незачем… незачем всё это вспоминать.

– Как это… буду избавлен? – спросил Аспид, отчаянно пытаясь заставить свой голос снова звучать ровно.

– За тебя твою вину искупит вот эта зверюшка. Её крови хватит, конечно, только на один раз, – Вильф задумчиво склонил голову набок. – Особенно если придётся сперва отрезать ей крылья, использовать огонь или какой-нибудь медленный яд, но…

– Её… – глаза мальчика расширились.

– Да, Аспид. Правительница всё ещё считает тебя малышом. А лишить малыша игрушки – это ведь гораздо более мягкое наказание, чем дать ему ремня, м-м?

Некоторое время Аспид ничего не отвечал, не отводя взгляда от тянущегося из груды древних камней деревца у Вильфа за спиной.

– Я бы предпочёл ремень, – без выражения произнёс он.

– Что ж, это тоже можно понять, – улыбнулся рыжеволосый. – Хотя я, честно говоря, и посоветовал бы тебе не зарекаться… Но самому выбирать себе наказание – непозволительная роскошь для оруженосца, м-м? Тем больше поводов поскорее повзрослеть…

– Это… так всё специально было задумано, да? Чтобы я теперь всегда об этом помнил?

– Если бы у кого-нибудь из нас была именно такая цель, ты узнал бы об этом гора-аздо раньше, чем начал задавать мне вопросы, уж поверь, – покачал головой Вильф. – Правительница сама не хотела лишний раз смущать наше маленькое храброе сердечко, разве нет? Хотя мне, например, на твоём месте было бы намного легче заранее знать правила игры, чтобы они в случае чего не оказались для меня неожиданностью. В конце концов, это ведь только справедливо, правда?

Мальчик медленно кивнул, закусывая губу.

– Запомни, Владетелю невозможно служить лишь из страха перед наказанием, Аспид. Ни для тули-па, ни даже для смертных… Подумай сам, если бы это было иначе, то почему тогда все смертные на этой земле до сих пор ещё не приняли наше покровительство? Но твой зверёныш – дитя Цитадели, значит, на него распространяются законы Цитадели. Точно так же, как и на тебя самого, маленький тули-па.

Аспид судорожно вздохнул.

– Я теперь всё равно, наверное, всё время буду об этом думать, – глухо проговорил он.

– Зачем? – Вильф пожал плечами. – Ты ведь не думаешь всё время о том, что можешь умереть в бою, верно, юный воин?

Он приподнял бровь.

– Нет никакого смысла бояться ещё не совершённых ошибок, Аспид, – послышалось за спиной у мальчика. – Для подлинного тули-па нет смысла вообще чего-то бояться…

Тео, появившийся, как и всегда, неслышно и незаметно, подошёл ближе и стал смотреть вниз, на сумрачную холмистую долину, которую укрывало медленно наползающее покрывало тьмы.

– Именно так, – Вильф положил ладони Аспиду на плечи и посмотрел ему в глаза. – Тем более, что ты достойный ученик, маленький тули-па…

На запястьях у рыжеволосого на секунду проступили две тоненькие пурпурные полоски, и едва успевшая перебраться на плечо мальчика Таютка задрожала и вновь отпрянула, ныряя Аспиду под рубашку.

– И вполне вероятно, что ты никогда уже больше и не допустишь никаких дурацких ошибок, м-м? – виски тому легонько ожгло, и кожа на них на миг онемела. – По крайней мере, я не вижу в этом ничего невозможного, малыш… Ладно, беги. Мы закончили на сегодня.

Тео проводил взглядом исчезнувший в небе мальчишеский силуэт и присел на край башенной площадки, свешивая вниз ноги.

– Трогательно получилось, правда? – спросил его Вильф. – Малыш такой забавный, когда пытается сдержать слёзы. Вкус-сно…

Рыжий прижмурился, непроизвольно тронув кончиком языка сделавшиеся на секунду видимыми птичьи когти:

– Чёрт, нет, ну мне прямо даже жаль иногда, что он не смертный…

– Держу пари, со смертным тебе было бы лень так долго возиться ради пары глотков крови, – вполголоса заметил Тео, не оборачиваясь.

– Это было не только ради энергии, ты же знаешь, – улыбнулся Вильф. – Я же всё-таки его делатель. А научиться ему предстоит ещё о-очень многому…

Тео задумчиво хмыкнул и снова перевёл взгляд на уползающую к горизонту древнюю стену. Зимний закат затухал, и стена напоминала в сгустившихся сумерках исполинского дракона на коротких лапах, который крадётся куда-то вдаль; даже свистящие шорохи ветра между холмами, казалось, походили на яростное змеиное шипение.

Вильф опустился на прохладную каменную кладку позади блондина и оперся спиной о его спину, обхватывая руками колени:

– Что сказал Сегун, Тео?

– Он сказал, что нам нельзя позволять врагу объединять свои силы во время боя, – отозвался тот. – И он прав, воин. В масштабной схватке кто-нибудь из ни-шуур обязательно выживет.

– Да… – хмуро согласился Вильф. – Они же все очень… очень живучие твари. Особенно Хаук. Не-на-ви-жу эту паскудную шелудивую лисицу…

Сквозь исказившую его лицо гримасу внезапно проступили очертания хищного орлиного клюва; прищуренные немигающие глаза Вильфа рдяно полыхнули в полумраке. Медноволосый медленно провёл по ним ладонью и глубоко вздохнул:

– А вот как здорово было бы, если бы можно было однажды сделать всё наоборот, правда, Тео? Собрать всех вместе – и накрыть сразу одним ударом, а? – он мечтательно зажмурился. – Среди них нет ведь никого, кто мог бы совершать слияние, как мы с тобой… а наши младшие теперь уже тоже кое на что способны. А потом, когда на нашей стороне будет ещё и Гарм…

– Музыкант пока что не принял Владетеля, Вильф, – негромко напомнил блондин.

– Гарм сам без малейших подсказок послал ни-шуур с их проповедями к чертям уже в самом начале, как только он впервые принял зверя, разве не так? – Вильф пренебрежительно тряхнул спутанными от ветра рыжими кудрями. – С кем же ему ещё быть, если не с нами? Дело времени, я считаю…

Тео помолчал, прислушиваясь к неторопливому биению силовых потоков на поверхности далёкой земли – глуховатому и как будто бы сонному, словно шум прибоя.

Отсюда до этих потоков было ещё почти невозможно дотянуться – но само их присутствие приятно щекотало несколько точек у основания затылка и теплом растекалось глубоко в ямочке между ключиц. Ещё бы, столько отданной в прежние времена крови… Очевидное доказательство того, что смертные вполне способны пробивать достаточно мощные энергетические каналы, если, конечно, согнать достаточное количество тех вместе и потом правильно использовать их силы.

Само собой, во всём мире было не так уж и мало подобных уголков, но здесь, в Цзянько́у, Тео всегда нравилось больше, чем где бы то ни было ещё. Наверное, потому что именно это место стало первым, что показали им с Вильфом Правители когда-то давно, много десятилетий тому назад.

«А ведь если верить Сегуну, каналов давно уже можно было бы открыть и гораздо больше», – в очередной раз подумалось Тео. Уж в чём-чём, а в смертной швали для подобных манипуляций недостатка на Земле сейчас точно никакого не наблюдалось, скорее наоборот.

Если бы только эта проклятущая шайка возомнивших о себе невесть что отщепенцев не путалась постоянно у тули-па под ногами и раз за разом не мешала бы им все карты…

– Насколько проще было бы, существуй у ни-шуур что-нибудь вроде штаба, м-м? – беловолосый опёрся ладонью о почти полностью превратившуюся в землю ступеньку.

– А ты знаешь, Правительница как-то рассказывала мне, что несколько сотен лет назад, когда она сама ещё была среди наших врагов, всё ведь именно так и было, – откликнулся рыжеволосый. – Они скрывались, конечно, но зато потом, после того как донья Милис приняла сторону тули-па, Владетелю удалось уничтожить разом целую ораву.

– Осталось теперь только найти среди ни-шуур того, кто готов будет повторить её путь, – Тео усмехнулся уголком рта. – Сущая безделица, как ты думаешь?

– Вообще-то у меня, наверное, есть одна идея, – задумчиво произнёс Вильф. – Я, правда, пока не вполне уверен в её работоспособности, но думаю, что попробовать стоит.

Беловолосый ничего не ответил, ожидая продолжения, но молчание затягивалось, и он неслышно фыркнул, поняв, что в этом месте у Вильфа была запланирована длинная многозначительная пауза. Подобные игры тому не надоедали, кажется, вообще никогда; впрочем, за сотню с лишним лет Тео давно уже успел к ним привыкнуть и иногда, под настроение, даже подыгрывал.

В конце концов, у всякого из нас водятся свои маленькие недостатки.

– И что же это за идея, орлиное сердце? – прервал молчание Тео, задавая полагавшийся ему вопрос.

– Чёрт, у Правителя точно нашлась бы на это какая-нибудь заба-авная японская поговорочка… – протянул в ответ Вильф, прикрывая глаза. – Что-нибудь навроде… орёл видит мышь, но мышь не видит орла… например. Звучит, м-м? – рыжий запрокинул голову и прижался горячим затылком к затылку Тео.

– Осталось косу тебе заплести, будет вылитый Сегун, – проворчал тот, ощущая, как ровный ритм плещущихся совсем рядом чужих сил понемногу обретает привычное созвучие с вибрациями его собственной воли.

Вильф довольно улыбнулся в темноте:

– В общем, надо всегда стараться знать о противнике больше, чем он знает о тебе, и…

– И нет зрелища более приятного глазу, чем спина твоего врага, – в голосе Тео вновь мелькнула усмешка. – Рассказывай, воин. Ты меня ужасно заинтриговал.

– Я вам так завидую иногда, если честно, Алекс. Вы с Дианой такие люди мира, – Руби покрутила на пальце подаренное кольцо. – А я… всего лишь продавщица в обувном магазине. Ну, допустим, уже старшая смены, ну и что с того…

Они сели на металлическую скамейку под поникшим от жары клёном, увешанным аляповатыми шариками рождественских украшений. Руби убрала со лба лезущую в глаза чёлку, запрокинула голову и стала вглядываться в тёмно-лиловые сумерки, пересыпанные стеклянной крошкой звёзд. В них так и тянуло окунуться, раскинув руки, словно в глубокие океанские волны. «Шестёрка кенгуру, шестёрка бе-ло-снеж-ных… вскачь Санту понесла по жарким не-бе-сам…» – весело доносилось из киоска с пляжными шмотками за её спиной.

Руби рассмотрела прямо над собой четырёхугольную брошку Южного Креста, необыкновенно яркую на фоне всех остальных созвездий, и в который раз поймала себя на том, что воображает девчонку, которая запрыгивает на спину белому кенгуру и вместе с ним взмывает в бархатисто-душное небо, и они мчатся далеко-далеко, на самый край света. Пока Руби была маленькой и ещё верила в Санту, она любила фантазировать о том, как тот прилетает к детишкам, которые его об этом просят, и забирает их с собой. Ей тогда ужасно хотелось куда-нибудь деться из дома, пока отец с матерью не развелись.

Особенно под Рождество…

– Единственный раз в жизни побывала в Европе, да и то школьницей, – договорила она, продолжая смотреть вверх. – И уже, наверное, никогда не придётся… так и проторчу до самой своей смерти здесь, в Блэктауне, и ничего, кроме Сиднея, не увижу…

Руби вдруг необыкновенно отчётливо представила себе всё это. Череда бестолковых дней, бесконечных и бессмысленных, словно пустые обувные коробки. Приём товара, списание товара, инвентаризация по отделам, уборка торгового зала… а каждому клиенту – обязательная лучезарная улыбка («Привет-солнышко-как-твои-дела-чем-я-могу-тебе-помочь?»), и так миллион раз подряд, в нелепом пустопорожнем водовороте, неделю за неделей, месяц за месяцем… И ещё эти вечера после работы, заполненные вечными мамиными воспоминаниями об отце («Найдёшь себе кого-нибудь, вот тогда и съедешь от меня, а сейчас-то зачем снабжать деньгами всех этих жилищных кровопийц, правда ведь, милая?»).

А тем временем вся настоящая жизнь, полная тайн, любви и приключений, стайкой пёстрых бабочек всё летит и летит мимо…

Некоторое время Руби молчала, потому что в носу у неё всё ещё продолжало противно щекотать.

– Да ладно тебе, малыш, какие твои годы. Всё ещё впереди… – ободряюще сказал ей Алекс, и той отчего-то сразу сделалось чуть легче, как будто темнота вокруг немного расступилась.

И опять вспомнилась та их далёкая школьная поездка сразу после выпускного – с шумными вечеринками, с напутственными словами от разных университетских профессоров, которые все как один говорили по-английски с каким-то невероятно милым резковатым акцентом… А в промежутках были ещё бесконечные прогулки по сказочным, удивительно нарядным улочкам, и филигранные готические соборы, и старинные дома с уютными, увитыми цветными фонариками балкончиками. И фата-морганы шумных рождественских рынков, похожих на ряды ярких деревянных шкатулок, и запахи сладкого глинтвейна и сушёных фруктов со всех сторон – волшебные дни и вечера, сладкие и тягучие, точно поджаренные на костре зефирные конфетки.

Тогда, в девятнадцать лет, Руби впервые в своей жизни увидела настоящий снег – в Сиднее тот в последний раз видели, кажется, как раз в год её рождения. А вот на юге Европы тем летом (то есть там-то, конечно, в декабре была зима, а вовсе не лето) выпало необычайно много снега, даже местные удивлялись. И оказалось, что снег может громко хрустеть и поскрипывать, когда на него наступаешь, а в кино этого почему-то почти никогда не показывают…

– Знаешь, я иногда вспоминаю, как мы с тобой познакомились… тогда, в Италии, – тихо произнесла Руби, не поворачивая головы. – Если честно, ты мне тогда показался похожим на викинга из старых сказок… прямо как в сегодняшнем кино. А потом ты ещё рассказывал, как кто-то из твоих студентов гаметы всё время называл «га́млетами», а все в зале смеялись…

– Ну да, помню такого, – фыркнул Алекс. – Он, между прочим, потом всё-таки бросил биологию и поступил на факультет истории искусств…

– Если честно, мне всегда было так интересно, как там всё устроено… где-нибудь в колледже, – девушка расправила складки на чёрной кожаной юбке.

– Так ещё не поздно начать, – улыбнулся Алекс. – Если не на бакалавра, так на ассоциат, его ведь, кажется, даже можно совмещать с работой…

– Да брось ты, – скривилась Руби. – Куда мне теперь… Я и тогда по баллам ни за что бы не прошла, если честно. Да и деньги…

Она мрачно уставилась на картинку на мусорном бачке, изображавшую уродливого грифа с костью в клюве. Рисунок был заключён в красный перечёркнутый круг и увенчан надписью «Не кормите жилищные кооперативы!»

– А иногда думаю, что было бы, если бы я тогда всё-таки решилась… – ладонь девушки опустилась Алексу на колено, и тот тут же мягко отвёл её руку, нахмурившись:

– Не надо, Руби. Пожалуйста, не надо.

Из-за ярко освещённой двери, над которой мигала большая зелёная цифра семь, показалась знакомая женская фигура, и Руби поспешно поднялась на ноги.

– А как тебе, кстати, понравился фильм, Диана? – спросила она неестественно оживлённым голосом.

– Не в моём вкусе, по правде говоря, – слегка поморщилась та, щёлкая зажигалкой. – Многовато крови, а крови ни за что люди вполне достаточно проливают и в реальной жизни… А потом – мне всегда нравились живые съёмки, а там почти все второстепенные герои – это просто чья-то оцифровка…

– И подложку, кстати, явно тоже делали не вручную, – добавил Алекс, вставая. – Вот, по-моему, не слишком разумный подход для исторической саги. Если бы в те времена у каждого северного бедняка и впрямь водилось по собственному мечу… – он не договорил, усмехнувшись. – Ну да ладно, спасибо, что хоть викинги обошлись без рогатых шлемов.

– Ну хватит тебе придираться к деталям, Алекс, – капризно наморщила носик Руби. – Можно подумать, что ты всё это тысячу лет назад лично проверял…

Они перешли через дорогу и зашагали вдоль испещрённого рекламными растяжками заборчика, за которым виднелись железнодорожные пути. Здесь было уже совсем темно, лишь платформа, около которой как раз остановился серебристый поезд с ядовито-жёлтыми дверьми, была подсвечена льдистым неоновым светом.

– Вам бы надо посмотреть тот фильм про слепую, – сказала Руби. – Вообще, если честно, я давно уже хочу его кому-нибудь показать, он у меня даже в филинг-стриме сохранён…

– Про слепую? – переспросил Алекс. – Какая-нибудь там социальная драма? Не знал, что ты…

– Нет-нет, это анимация такая, японская, – возбуждённо пояснила та. – В стиле нью-фэнтези, это когда программа сама компилирует и сюжет, и картинку… В общем, там про девочку, которая с рождения была слепой. Её так и прозвали – Слепое Дитя, даже когда она выросла, поэтому и фильм так называется. Никто её никогда не любил и не понимал, все обзывали слепой простушкой за то, что она вечно всем верит, и считали, что ни на что в жизни она не способна…

Руби на секунду приостановилась, чтобы набрать воздуха в грудь. Глаза у неё незаметно разгорелись:

– А потом она знакомится с колдуном из Страны Вечной Ночи… то есть, вернее, тот её сначала спасает от смерти, а потом говорит, что ему даже нравится её слепота, потому что он никогда не стал бы иметь дела со зрячими…

– Вот после такой фразы я на месте девушки крепко бы задумалась, стоит ли продолжать с ним общаться, – хмыкнула Диана.

– Нет, ты не понимаешь! Это жутко красивая история. Там весь смысл в том, что Страна Вечной Ночи – это на самом деле Страна Зрячих… и он потом даёт ей магическое зрение, берёт в свои ученицы и, в конце концов, постепенно влюбляется в неё, потому что…

– Потому что этого требует сценарий, – насмешливо договорила Диана.

– Ну тебя, – Руби обиженно поджала губы. – Ничего-то ты не понимаешь в настоящей романтике. А люди со сверхспособностями, между прочим, действительно очень избирательны, потому что они все связаны со своими космическими покровителями…

– Вот про космических, не к ночи будь помянуты, покровителей – это просто мерзкие сектантские байки, Руби, – Алекс почему-то помрачнел, переглянувшись с Дианой. – Не стоит ими увлекаться, прошу тебя.

Девушка насупилась.

– Вообще-то это было из последнего выпуска «Поединка Псиоников», – сердито сказала она.

– Послушай, зайчик, но ведь в «Поединке Псиоников» задействованы сплошь подставные актёры, – Диана бросила потушенную сигарету в переполненный мусорный бак. – Нельзя же настолько всерьёз воспринимать этот спектакль…

– А вот и нет, подруга мужа бывшей одноклассницы моей мамы говорила, что она однажды сама написала туда заявку и…

– Ну естественно, их же всегда сперва связывают контрактом, чтобы не болтали лишнего, – пожал плечами Алекс.

– Если честно, я просто не понимаю, как можно быть таким зашоренным скептиком, – укоризненно произнесла Руби. – Я вот глубоко убеждена, что мы знаем о мире далеко не всё. И что есть люди, которые имеют талант и к ясновидению, и к управлению всякими там астральными проекциями, и к…

Откуда-то из-за эскалатора, над которым светилась большая голографическая буква «Т» в оранжевом круге, неожиданно послышался надрывный женский визг.

Глава 3

Одинокий пузатый пингвин за высоким, во всю стену, двойным утеплённым окном посмотрел на Кейра чёрными глазами-пуговками, беззвучно распахнул и снова захлопнул оранжевый клюв и вразвалочку побрёл по замшелым камням куда-то в сторону далёкой бухты по своим пингвиньим делам.

Бухта с плывущими по ней белыми льдинками была зажата между скалами так, как будто какой-то каменный великан держал её в гигантских шершавых пригоршнях. У самого берега громоздились окружённые стальными решётками неприветливые строения без окон и со множеством длинных серебристых труб. Верхушки труб терялись в молочно-пенной облачной взвеси, стекающей с гор; наверное, именно там и располагался главный завод по обработке этой их «дигаммы семь». Ещё дальше виднелся вроде бы порт – по крайней мере, отсюда можно было разглядеть кучу разнообразных плавсредств от лодочек до крупных транспортных кораблей, грузовые краны и составленные штабелями контейнеры, похожие с этого расстояния на цветные пищевые брикеты.

– Раньше там была дайверская станция, – пояснил стоящий рядом с Кейром плюгавый брюнет, дёргая себя за галстук на тощей шее, как будто тот пытался его придушить. – Дайверы зачастили к нам сразу же после падения метеорита. А станцию переоборудовали, как только сюда стали присылать первые партии рабочих…

Плюгавый кашлянул и судорожно прочистил горло. С коротким вздёрнутым носом и чуть выпяченной нижней губой он и сам напоминал какого-то то ли пингвина, то ли снулую океаническую рыбину, вышвырнутую на берег приливной волной. Судя по седине в редких волосах, завязанных в коротенький крысиный хвостик на лысеющем затылке, мужик определённо был лет на тридцать старше Кейра – но он заметно робел сейчас и потому поневоле казался парню много младше его самого.

Ну да что взять со смертного…

– …а потом уже, когда все в мире окончательно поняли, сколько на самом деле стоит этот минерал, когда наш Сигню стал настоящим городом… – тот нервно потёр друг о друга сухощавые ладони. – Ещё пятьдесят лет назад Южные Оркнеи никому в мире ведь не были особенно интересны. Здесь жили только птицы и звери. Но сейчас нас тут полтора миллиона со всех концов земли, и мы имеем право сами решать, к какому будущему нам идти…

Он внезапно глухо, мучительно раскашлялся, прижимая к груди сжатые кулаки.

Кейр снова посмотрел на заснеженные горные хребты на той стороне бухты. Интересно, сколько до них отсюда миль? Ведь немало, наверное, а кажется, что они совсем близко…

Голографические часы на оконном стекле вдруг замерцали изумрудно-зелёным, и бархатистый голос автоинформатора негромко пророкотал: «В Сигню полдень».

«И спасибо звёздам, что полдень», – подумалось Кейру. Тео хоть и предупредил его накануне насчёт сегодняшних планов (что само по себе случалось не так чтобы особенно часто, а посему заслуживало, конечно, отдельной благодарности), но сообщать своему оруженосцу хоть какие-нибудь подробности относительно этих самых планов, ясен пень, посчитал излишним – «долг повиновения», равно как и всякую там прочую «дисциплину духа», в конце концов, никто не отменял. Поэтому оставалось только радоваться, что время здесь, в Сигню, всего на пару часов опережало нью-йоркское: несмотря на все имеющиеся сверхспособности, необходимость менять за один день по несколько часовых поясов обычно жутко действовала Кейру на нервы, и её отсутствие сейчас приятно грело душу.

Кейр подошёл к стеклянному возвышению посреди комнаты, взял из висящей на магнитной подставке чаши кусочек необработанной породы и с интересом покрутил его в пальцах. Вот, значит, как все эти штуки выглядят, пока не вмонтированы в стимуляторы… Очень познавательно. А с виду ведь вроде камешки как камешки, ничего особенного. Чёрненькие, гладенькие и слегка блестящие, будто обломки карандашного грифеля…

– Значит, бунт? – спросил он, бросая осколок обратно в чашу. – И пошёл, типа, в задницу Альянс Независимых Сил, так, да?

– Мы когда-то начинали под их эгидой… и пускай даже аэропорт Сигню – это бывшая база Альянса, мы всё равно… – плюгавый вновь разразился лающим, захлёбывающимся кашлем, уперевшись руками в колени и уставившись в пол. – Прости… как мне можно называть тебя?

Кейр пожал плечами:

– Я же тебе не покровитель, ага? Не люблю церемоний, – он ухмыльнулся. – Давай, гони дальше. Интересно.

Тот пожевал губами и в очередной раз неуверенно потянул себя за галстук, как будто собираясь ещё что-то спросить. Потом бросил быстрый взгляд на сидящего за столом Тео, который лениво листал какие-то документы и схемы на огромном телемониторе, – и только покорно кивнул.

– Мы когда-то начинали под эгидой Альянса Независимых Сил, но это было очень давно, – сказал он. – Что с того, что туда теперь входят все самые крупные государства планеты? Они, конечно, считают, что это делает их сильнее… Но сейчас независимость нашего архипелага готовы признать уже целых восемнадцать стран мира. Альянсу не место здесь больше! У нас уже даже есть собственная цифровая валюта… и это одна из самых стабильных в мире цифровых валют, потому что она обеспечивается дигаммой!

Кейр слушал его вполуха, рассеянно наблюдая, как по небу за окном крошечными стрекозами скользят продолговатые тёмные пятнышки. Насколько он успел понять, между городами тут летали только рейсовые вертолёты и грузовые коптеры – это оказалось дешевле, чем строить наземные дороги.

– «Дигамма семь» – это ведь не только мозгочастотные стимуляторы, это ещё и оружие направленного излучения, и источник высокоактивного топлива. Естественно, мы теперь – лакомый кусочек для такого монстра, как Альянс…

Плюгавый заметно оживился и осмелел, в голосе его появились надменно-агрессивные нотки – язык у того был подвешен неплохо, и видно было, что выступать с обвинительными речами перед публикой ему тоже явно было не впервой. «Политиканы, – снисходительно подумал Кейр. – Все они, мать их так, везде одним миром мазаны…»

– Пока мы не начали добывать дигамму, на Южные Оркнеи ведь не претендовала всерьёз ни одна страна… было насчёт этого какое-то там международное соглашение, страшно давно… А Альянс теперь пытается разыграть эту карту, чтобы якобы оставить нам нашу мнимую независимость. Но мы-то хотим настоящей независимости, и ради этого мы готовы доказать этой банде… международных оккупантов, ч-что мы…

– Ну довольно, – скривился Тео, не отрываясь от монитора. – Я велел тебе всего лишь рассказать моему соратнику об этом месте, а не упражняться в филиппике.

– Покровитель, но я же просто… – плюгавый вскинул голову. – Если мы сейчас не справимся, то уже через полгода будем сидеть за колючей проволокой и работать за гроши… и ни у кого даже мысли не возникнет больше называть наш архипелаг «государством»…

– «А государством зову я, где все вместе пьют яд», – насмешливо процитировал в ответ Тео, не оборачиваясь. – Где теряют самих себя, где медленное самоубийство всех называется «жизнь». Власти хотят они, и прежде всего рычага власти, многих денег – эти немощные… Я правильно тебя понимаю, революционер?

– Я читал эту книгу, покровитель, но мы – не немощные, – с неожиданным жаром возразил плюгавый. – Мы действительно можем стать богатейшей страной мира…

– А ты – её богатейшим правителем? – Тео развернулся на стуле и закинул ногу на ногу, останавливая на том ироничный взгляд прозрачных серо-голубых глаз.

– Меня многие поддерживают, – отрывисто проговорил мужчина. – Наша цель – это справедливость и ничего, кроме справедливости. В конце концов, власть должен выбирать народ, а не кучка обеспеченных семей, завладевших нашим единственным богатством. Недаром же жители Сигню уже третий месяц организуют протесты…

– А разве ты не платишь им за это?

Плюгавый запнулся, но только на мгновение.

– Люди не выходят на работу на благо нашего будущего, покровитель, – сдержанно произнёс он. – А те, кто занят на подконтрольных Альянсу объектах, рискуют своими рабочими местами. И пока у меня есть чем компенсировать им эти потери, я буду это делать, потому что народ верит в меня и в то, что я…

– Нет, ну до чего же ты всё-таки сделался болтлив, – Тео слегка поморщился, и плюгавый замолк на полуслове и секунду спустя снова прижал к груди руки, сдавленно заперхав.

– Поди-ка сюда, – блондин поманил его к себе пальцем. – Поясни.

Он увеличил испещрённую разноцветными линиями картинку на экране.

Плюгавый послушно сделал пару нетвёрдых шагов вперёд, чуть не задев макушкой свисающий с низкого потолка металлический абажур, и в очередной раз дёрнул себя за галстук.

– Это центральный пульт охраны, покровитель, – хрипло выговорил он, с ощутимым усилием выравнивая дыхание. – Он… он находится прямо за кабинетом мэра. А доступ туда открывается только через его личный ДНК-пароль…

– Ужасно недальновидно, – сардонически хмыкнул Тео, покачав головой.

– С начала волнений Альянс перестал полностью доверять собственным безопасникам и… – плюгавый выпрямился, закусывая губу. – Для разблокировки должно хватить лишь смоченного слюной отпечатка… это нам известно точно. А снять этот отпечаток с тела им уже не составит труда.

Беловолосый поднялся из-за стола, неспешно разминая себе запястья.

– Что ж, мне нравится твой план, Аждархо, – подытожил он. – Я обещаю, что завтра в полдень твоих людей пропустят внутрь вооружёнными. А дальше уже дело за вами. И не забудь, – Тео с металлическим звоном щёлкнул ногтем по поверхности заполненной каменными осколками чаши, – у тебя есть только двадцать четыре часа, чтобы обеспечить всю твою… народную милицию вот этими штуками.

Мужчина по имени Аждархо конвульсивно кивнул; его глаза были прикованы к рукам блондина, по которым заплясали тусклые розовато-лиловые блики.

– Я благодарю тебя. Возьми… – сдавленно прошептал он, глядя через плечо Тео куда-то в стену, и до боли знакомым ритуальным жестом выставил перед собой напряжённые раскрытые ладони.

Блондин усмехнулся и встряхнул левой кистью, превращая пальцы в стальные, острые, будто бритвы, птичьи когти.

Мужик держался, как невольно отметил Кейр, вполне себе даже неплохо. Он даже не вздрогнул – разве что слегка задрожали губы, да и то только если очень приглядываться, и ещё заметно побледнели, сделавшись почти серыми, щёки. Но тем не менее вёл он себя безукоризненно (с тех пор, как старшие тули-па стали разрешать Кейру время от времени участвовать в подобных визитах, тот успел уже всякого насмотреться). Правда, если бы смертный, связанный клятвой, повёл себя перед покровителем как-нибудь иначе, ему бы в любом случае, конечно, не поздоровилось…

Кончик стального загнутого когтя прижался к ямке у плюгавого между ключиц, и тот шумно судорожно сглотнул; было заметно, как дёрнулся вверх-вниз кадык на его покрытом щетиной тощем горле.

Кейр незаметно отвёл взгляд и старательно уставился на украшенную разноцветной мишурой пластиковую ёлочку на подоконнике. Что бы он там ни говорил Аспиду, а всё же наблюдать все эти штуки со стороны и вправду бывало довольно стрёмно. В особенности если смертного всё время удерживали в сознании… а тули-па, как успел выяснить Кейр, в большинстве случаев старались поступать именно так. «Иначе слишком легко войти во вкус, малыш, а тогда очень быстро может сделаться совсем неинтересно», – с обычной своей улыбочкой пояснил ему однажды Вильф.

А кому, спрашивается, охота, чтобы кент, который ещё приносит пользу, случайно отбросил коньки в процессе, когда можно прекрасно обойтись и без этого, ведь правда?

Льдистые глаза Тео, в глубине которых на пару секунд мелькнула слабая алая тень, задумчиво прищурились, и на месте его орлиных когтей медленно вновь проступили очертания человеческих пальцев.

– Живи пока… инсургент, – негромко произнёс он, опуская руку. – Пойдём, молодой тули-па.

Компания плечистых парней под стеклянной кишкой перехода заметила их не сразу – а может быть, просто не посчитала нужным замечать. Что может сделать мужчина (женщины рядом с ним, понятное дело, не в счёт) один против четверых? Разве что вызвать полицию – так и на то нужно время…

Женский крик придушенно оборвался, когда жаркая волна чужой злобы, хлынувшая откуда-то справа, уже кипятком обжигала Диане грудь. Она непроизвольно напрягла мгновенно изменившееся зрение и почти сразу же увидела совсем рядом с собой нескольких низших тули-па из тех, что вьются обычно рядом с людьми, когда чуют готовые вот-вот выплеснуться чужие силы и кровь.

Больше всего эти твари напоминали неимоверно раздувшихся жаб с тяжёлыми металлическими пластинами полустрекозиных крыльев. Одна из них сидела на крыше вендингового автомата с напитками, ещё две гадины парили в тёмно-синем небе прямо над головой у Дианы, с приглушённым стрёкотом выпуская из пастей длинные раздвоенные языки. Женщина машинально взмахнула рукой, посылая в их сторону пару тонких как иглы силовых лучей, и три уродливых силуэта бросились врассыпную, беззвучно распахивая широкие зубастые рты.

«Как странно, – успела рвано подумать Диана, – а ведь в таких скромных количествах эта дрянь обычно старается не оказываться рядом с ни-шуур. Удивительно, что они вообще решились подобраться так близко…»

– Так, детки. Оставьте-ка в покое эту молодую мисс и расходитесь по домам, – голос Хаука за спиной у Дианы прозвучал непривычно жёстко.

Двое парней раздосадовано обернулись, остальные даже не подумали отреагировать – они были слишком заняты. Один зажимал рот огненно-рыжей девчонке в топике и коротких шортах, другой деловито копался в явно только что сорванной у той с плеча кожаной сумочке.

Лица у обоих были под самые глаза закрыты тёмными платками – мелкие хулиганы почему-то до сих пор обожали изображать из себя ковбоев, несмотря на то, что уличные робокамеры вот уже полвека как ориентировались при распознавании лиц лишь на контур глаз и на форму бровей.

– Это кто тут голос подал? – кудрявый детина с блестящей монеткой-плагом в ухе зверски набычился, выступая вперёд, и Диана разглядела у того на правой руке прозрачные кольца массивного механического кастета-гребешка.

Гребешок был соединён с широким браслетом на запястье, и Диана вспомнила, как кто-то из её выпускников недавно рассказывал, что эти новомодные китайские штучки в последнее время приобрели небывалую популярность среди австралийской уличной шпаны. Диана коротко переглянулась с Хауком. Принимать зверя и пугать Руби страшно не хотелось.

«Может быть, обойдётся…»

– Послушайте, ребята, давайте мы поговорим спокойно… – начала она.

Было слишком темно, и Диане никак не удавалось установить зрительный контакт, а без этого прикоснуться к чужой воле было слишком трудно.

– Ты, походу, специально проблем себе ищешь, папаша? – не обращая на неё никакого внимания, кудрявый сгрёб Хаука за грудки.

«…да нет, похоже, не обойдётся».

Второй верзила с неряшливыми патлами, сальными сосульками свисавшими из-под клетчатой бейсболки, стремительно развернулся к Диане:

– А вы, стервы, сейчас у меня обе…

Она уже не расслышала окончания фразы. Рефлекторно оттолкнув в ужасе ахнувшую Руби себе за спину, Диана только успела увидеть, как Хаук коротким движением одной ладони перехватил занесённую для удара руку парня с кастетом ниже локтя и резко вывернул её назад, а другой подцепил нападавшего за загривок, опрокидывая на землю, а тот, патлатый, уже двигался прямо на неё, и Диана разглядела лезвие короткого складного ножа в его опущенной ладони.

Вряд ли тот, конечно, всерьёз собирался сейчас кидаться с ножом на женщин – скорее всего, просто хотел их припугнуть… но от этого, конечно, легче не делалось.

Сосредоточиться. Перегруппироваться…

Время послушно потекло медленно-медленно.

Верзила сделал пару шагов вперёд, угрожающе выставляя нож перед собой, но вместо того, чтобы уклоняться или бежать, чего тот наверняка ждал, Диана стремительно скользнула навстречу, поворачиваясь боком и позволяя ему почти упасть себе на плечо, а потом её ладони несильно сжали парню виски.

«Лишь бы только не перестараться», – коротко мелькнуло в голове.

Она умела выполнять вещи и посложнее, чем энергетическая дуга, и могла бы при желании обойтись, наверное, даже своими более чем скромными навыками человеческой рукопашной, но всё же техника синкопы была самым простым и безопасным, что можно было придумать в данной ситуации, и едва ли не самым действенным. Только вот при физическом контакте подобный приём очень уж легко было превратить в самый настоящий боевой, а делать этого Диане сейчас категорически не хотелось. Откачивай их потом…

Случившееся дальше заняло не более пары секунд. Запястья коротко резануло, словно по ним хлестнули веткой жгучей лапорте́и, патлатый хватанул ртом воздух. Диану окатило застарелым пивным перегаром; нож выпал из безвольно разжавшейся ладони, и противник, словно в замедленном кадре, откачнулся в сторону, судорожно пытаясь уцепиться обеими руками за высокие почтовые ящики позади себя. Платок соскользнул с нездорово-бледного лица, открывая расслабленно разомкнувшиеся губы и прыщавый, давно не бритый подбородок, а потом глаза парня закрылись, и он обмяк, медленно сползая на землю.

«Вот так, подремли-ка чуть-чуть, голубчик…»

Перед глазами Дианы мелькнула, явно намереваясь схватить её за волосы, ещё чья-то волосатая пятерня, и она почти вслепую перехватила руку противника и резко сжала липкое от пота запястье, вложив в это движение ещё совсем немного силы.

Краем глаза Диана заметила, как рыжая девчонка, воспользовавшись секундным замешательством своих обидчиков, вывернулась и стремглав бросилась к стоянке роботакси, опрокинув по пути оставленную кем-то под лестницей тележку из супермаркета. Наголо обритый пацан в рваных джинсовых шортах коротко вскрикнул и подался было в сторону, пытаясь выдернуть у Дианы обожжённую ладонь, но тут же кулём осел на колени, оглушённо мотая головой, словно лошадь, отмахивающаяся от слепней.

Одновременно с этим под ложечкой у Дианы кольнуло от ещё одного энергетического разряда, сгенерированного Хауком, и она увидела, как четвёртый парень, которого тот удерживал за ворот мешковатой камуфляжной куртки, пару раз осоловело моргнул, а потом закрыл глаза, утыкаясь лбом в асфальт, и вдруг расслабленно подтянул под голову худощавые руки, словно под ним была подушка.

«Ну всё, кажется, справились», – подумала Диана, с облегчением переводя дыхание.

И в этот момент за её спиной раздался слабый вскрик Руби.

Когда Кейр вслед за Тео вышел на улицу, погода сделалась ощутимо приветливее. Туманная дымка над головой потихоньку растворялась; небо было блёкло-голубым и прозрачным, как выцветший полиэтиленовый пакет, а отражавшая его вода в маленьком заливе – наоборот, тёмно-синей, словно чернила.

Центральная набережная оказалась на удивление прилично заасфальтирована, правда, спуск к попахивающей лежалой рыбой воде здесь не был огорожен вообще ничем. Похожие на вопросительные знаки фонари, вызывавшие у Кейра неуловимые ассоциации с каким-то спортивным инвентарём – то ли с хоккейными клюшками, то ли с палками для лакросса, отбрасывали расплывчатые тени на усыпанный вулканической галькой берег. Рядом с вытащенной из воды моторной лодкой вольготно развалились на солнышке два морских котика, а может быть, тюленя. Тюлени-котики были ужасно толстыми, неповоротливыми и напоминали две кожаные диванные подушки; время от времени один из них душераздирающе зевал и ленивыми движениями широких ласт (или плавников?) окатывал себя каскадами мокрого чёрного песка.

Под ногами тут и там виднелись клочья птичьего пуха и комки зелёного лишайника, из которого кто-то из здешних пернатых, видимо, мастерил себе гнезда.

«А вот в школе, кажется, когда-то рассказывали, что лет сто назад на окраине Антарктиды не росло даже мха, – вспомнил Кейр. – А теперь смотрите-ка, до чего дошло глобальное, мать его, потепление: погодка вполне себе как в Нью-Йорке в какой-нибудь такой не слишком тёплый осенний денек. И даже поморники такие же наглые…»

Хотя тут сейчас, конечно, как раз только середина лета…

Тео отчего-то не спешил прыгать, а Кейр по давней привычке не стремился задавать лишних вопросов, поэтому сейчас он просто шёл, с любопытством вертя головой по сторонам. Чёрт его знает, в каких только местах не приходится жить смертным…

И ничего, живут ведь. Вон, на одну из покатых скал у самой воды кто-то креативный набросил крупноячеистую строительную сетку, и по ней теперь вовсю ползает разномастная малышня, как видно, не избалованная обилием в округе детских площадок. Визгливые детские вопли Кейру удавалось разобрать лишь с помощью воли тули-па, да и то с некоторым трудом – всё-таки та смесь китайского с ломаным английским, на которой общалась между собой местная детвора, жутко резала непривычный слух. Правда, иногда слышалась вокруг и немецкая, и французская, и русская речь (Кейр уже немного наловчился отличать друг от друга чужие языки – по крайней мере, сейчас это давалось парню намного легче, чем год назад, когда он только стал тули-па и ему упорно казалось, что все вокруг разом заговорили по-английски).

Чуть дальше тянулись вдоль берега стихийные торговые ряды: с перевёрнутых пластиковых ящиков торговали всяческой треской и крупными серыми яйцами, сплошь в тёмных пятнышках и мраморных прожилках («Неужели пингвиньи?» – мельком подумал Кейр), а какая-то пожилая смуглолицая женщина со старомодно уложенной вокруг головы косой вывалила на раздвижной алюминиевый столик целую гору меховых рукавичек и толстых вязаных шапок. Судя по всему, те жители Сигню, что не были так озабочены революционными идеями, как более обеспеченная часть здешнего населения, старались подрабатывать как могли.

Вот только вряд ли здесь водилось слишком уж много этих самых «обеспеченных»… по крайней мере, если судить по веренице явно жилых одноэтажек на верхней террасе набережной. Толстенные, покрытые пятнами плесени сваи, узкие окна, больше похожие на иллюминаторы – видимо, чтобы беречь тепло, одинаковые крошечные мансарды и явно самодельные крылечки из кусков дорожного настила (на одном растянуты верёвки и сушатся детские комбинезончики и какие-то подштанники)…

Весь этот до чёртиков депрессивный пейзаж слегка оживляла виднеющаяся немного повыше группа модульных домиков-кубиков и домиков-шариков: эти смотрелись на фоне всей прочей застройки весьма футуристично и довольно дорого. Жилище мужика, которого Кейр с Тео только что навещали, тоже, кажется, представляло из себя нечто подобное.

Кейр пнул оказавшийся под ногами круглый дырчатый камешек и подумал, что мужику этому сегодня определённо крупно повезло. Щадить своих смертных слуг было совершенно не в привычках Тео…

– Аждархо пока что нужен мне живым, а сил у него осталось не так уж и много, молодой тули-па, – усмехнулся блондин, поймав его взгляд. – Он ещё не выполнил своей миссии. Ты же помнишь, что настоящий воин никогда не должен упускать из виду свою цель…

«…когда решает, когда и ради чего умирать низшему, заслуживает ли тот быстрой смерти или наказания перед смертью, – окончание фразы прямо-таки прозвучало в ушах у Кейра голосом доньи Милис. – Это умение и отличает подлинного тули-па от смертного, малыш…»

Парень остановил взгляд на неряшливой, потрескавшейся по краям от холода пластиковой простыне, растянутой вдоль скальной плиты. «Мэрия Сигню желает вам счастливого Рождества»…

«Нет, ну вот насчёт „наказания перед смертью“ Правительница тогда, конечно, лихо завернула, – подумал он, разглядывая накарябанный кем-то поперёк слова „мэрия“ волосатый кулак с торчащим из него средним пальцем. – А с другой стороны, если так подумать, у смертных… особенно у тех из них, кому за эти дела, типа, жалование платят… ведь и правда по жизни случаются косяки с тем, чтобы справедливо рассудить, кто и чего (и на какой, мать его так, срок) вообще-то заслуживает…»

– А смертные никогда и не отличались особенной логичностью мышления, поверь мне, – проворчал Тео, видимо, вновь расслышав его последнюю мысль. – Потому и захлёбываются вечно в собственном абсурде. В испражнениях того, что они называют «разумом»… Сначала они пытаются подчинить свою жизнь правилам, до такой степени бредовым и далёким от настоящей справедливости, что сами потом не в состоянии им следовать… дальше назначают друг другу всяческие страшные кары за нарушение этих правил, а после опять же сами настолько сильно пугаются этих кар, что начинают переписывать собственные правила, и так по кругу, веками, до бесконечности… И у них ведь ещё поворачивается язык называть весь этот цирк «законом», м-м? – на грубоватом лице беловолосого мелькнуло презрение. – Хотя давным-давно уже очевидно, что настоящую власть законы имеют над смертными только тогда, когда их устанавливают тули-па…

– Законы Цитадели? – задумчиво переспросил Кейр.

– Да, юный воин, законы Цитадели. Те, что невозможно переписать, потому что они вечны, неизменны и незыблемы, – Тео лениво покивал. – Знаешь, на эту тему существует одна очень хорошая притча. Как раз о том, что можно до бесконечности ожидать чего-то, стоя перед вратами истинного закона, всю свою жизнь робеть перед охраняющим вход привратником… а перед смертью – узнать, что врата были открыты только для тебя одного…

Блондин отступил в сторону, пропуская мимо себя круглый как бочонок беспилотный грузовик с исцарапанными боками и мигающей надписью «Аэродром – Мэрия» на лобовом стекле. Кузов грузовика был заполнен шумно галдящими мужчинами с золотистыми повязками на рукавах. «И ведь явно не на работу двигают, даром что понедельник…» – рассеянно отметил Кейр.

– Как любит говорить наш Правитель, солнце не знает правых и неправых и светит безо всякой цели кого-либо согреть, – добавил Тео. – А нашедший себя подобен солнцу. Так что, когда ты поймёшь, что стал подлинным тули-па, ты уже не захочешь ничего ждать, стоя перед вратами, юный воин. Ты просто войдёшь…

Кейр помолчал, с некоторым трудом переваривая весь этот мудрёный пассаж. Впрочем, за год с лишним, проведённый в Цитадели, он успел уже притерпеться к тому, что и Вильф, и Тео предпочитали временами довольно-таки заковыристо выражать свои мысли. В конце концов (думал Кейр обычно в таких случаях) попробуй-ка потусоваться в молодости в оруженосцах у Сегуна и не перенять хотя бы часть всех вот этих вот его мозгобойных привычек, ведь правда?

– Войду и, э-э-э… типа, это, сам стану привратником? – наугад предположил он наконец.

– Отчего бы и нет? – Тео слегка улыбнулся. – А может быть, и тем, кому подчиняются привратники.

– И как понять, что уже стал, типа, подлинным тули-па? – спросил Кейр.

Блондин пожал плечами:

– У каждого это происходит по-своему, юный воин.

– А как это случилось… ну, то есть… когда это поняли вы с Вильфом?

Ещё год назад у Кейра, наверное, язык не повернулся бы расспрашивать. Как известно, «умение молчать есть признак стойкости характера», так что если уж открываешь рот рядом со своим делателем – то лучше открывай его по делу, пока это самое умение заодно с характером у тебя не начали вырабатывать какими-нибудь более, мать его, экзотическими способами…

Но с тех пор Кейр успел уже достаточно хорошо узнать Тео, чтобы видеть, что тот был сегодня в настроении немного потрепаться. А в подобное настроение тот приходил чрезвычайно редко, и, когда это случалось, Кейр неизменно (хоть и одёргивая себя всякий раз, потому что какую-то часть его существа это обстоятельство определённо подбешивало) ощущал себя чертовски польщённым оттого, что Тео вдруг заговорил с ним почти что на равных.

– Например, однажды ты можешь осознать, что тот смертный, которым ты восхищался всю свою человеческую жизнь, – на самом деле всего лишь обычный слуга под покровительством одного из твоих соратников, – Тео сделал короткую паузу, задумавшись о чём-то. – Да ещё и вовсе не такое уж сильное сердце при этом…

– Я, кажется, никогда никем особенно не восхищался, – Кейр пощипал себя за подбородок. – Даже бейсболистами из Высшей лиги…

– Ты дитя своего века, молодой тули-па. Раньше мир вообще частенько бывал много занятнее, чем теперь. В моё время смертные, например, ещё очень любили резать друг другу глотки из-за какой-нибудь идеи. А это всегда очень красиво, когда убивают из-за идеи, поверь мне, юный воин. Красиво и крайне любопытно. «Возлюби ближнего» – и поработи дальнего, «все мы – один народ», а вы все – другой народ, «люди – братья» – а кто мне не брат, тот не достоин жить… забавно ведь, м-м? Да…

– По-моему, глотки обычно режут друг другу всё-таки в основном из-за бабла, – пробормотал Кейр.

– Времена меняются, – кивнул Тео. – Деньги – это, конечно, тоже идея, но довольно-таки скучная и не особенно возвышенная, как ты думаешь? С другой стороны, из таких смертных иногда выходят весьма неплохие рабы. Они умеют восстанавливать свои силы и кровь за счёт тех, кто им подчиняется, а это хороший ресурс.

– А слуги из таких, значит, не выходят?

– Слуги – никогда, – покачал головой Тео. – Те немногие, кем действительно управляет разум, кто искренне желает извести в этом мире паршивых овец и бессмысленную шваль, которая коптит небо, сама не понимая зачем… Они всё-таки тоже должны во что-то верить.

– Значит, мы, тули-па, что, помогаем извести… паршивых овец?

– Смертным необходимо постоянно жрать друг друга, в этом состоит основа их примитивной натуры, – Тео посмотрел ему в глаза. – Потому жизнь их и не стоит ничего, когда речь идёт о подлинной справедливости… любому смертному суждено умереть раньше или позже, вопрос лишь в том, принесёт ли он тебе при этом какую-нибудь пользу. И это – естественный отбор, отбраковка, которой обязаны управлять те, кто эволюционно стоит выше смертных. А обо всём остальном ты обязательно поговоришь с Владетелем, когда станешь ещё чуть постарше, молодой тули-па.

Блондин поднял взгляд на редкие серые облака, под которыми по прорубленному высоко в скалах шоссе ползли покоцанные внедорожники с гигантскими колёсами.

– Ладно, хватит болтовни, – он скрестил на груди запястья. – Марш в небо и к бою, юный воин. И сохрани тебя мироздание, если ты в этот раз попытаешься создать хотя бы один щит, пока будешь в воздухе, – только атака, ты понял меня?

Говорят, у животных в дикой природе существует только два главных способа защитить себя от врагов. Какой-нибудь заяц или сайгак, почуяв опасность, тут же сорвётся с места и понесётся со всех ног куда глаза глядят, чтобы только остаться в живых. А вот опоссум, например, тот от страха, скорее всего, замрёт неподвижно, свернувшись в клубочек, а после просто зажмурится и обмякнет с открытой пастью, и не сможет реагировать даже на попытки себя укусить.

Руби на всю жизнь врезалась в память сценка из одного учебного фильма, который им демонстрировали однажды в школе на уроке естествознания. Там высокий дородный дядька в белом халате авторитетно объяснял зрителям, что если серой куропатке связать лапки и потом быстро уложить её на спину, то та просто застынет как мёртвая, и дальше будет не так-то легко вывести её из транса. Помнится, Руби было тогда ужасно жалко глупую птаху на экране: понятно же, что любой уважающий себя хищник всё равно скорее всего в конце концов сожрёт её, бедненькую.

Только вот мало кто в состоянии игнорировать данные матерью природой рефлексы – в особенности если тебе не повезло оказаться где-то в самом низу пищевой цепочки.

Как бы то ни было, сейчас Руби необыкновенно хорошо понимала серых куропаток.

Коленки у неё сделались совершенно ватными сразу же, как только она услышала противоестественно спокойные голоса сначала Алекса, а потом Дианы.

Всех этих парней там, под широкой бетонной лестницей, всё-таки было ужасно много – явно больше двух – и Руби отчётливо разглядела в руках одного из них самый настоящий ножик, когда тот обернулся. Неужели Алекс с Дианой совсем не боялись нарваться на неприятности? Оба они вели себя так, как будто знали, что делали, но… ей-то, Руби, которая понятия не имела, чем всё это могло закончиться, в такой ситуации полагалось ведь бежать, правильно? А потом уже, как там обычно советовали в шоу «Спасатели „Три нуля“», из безопасного места сразу же вызывать полицию… да?

Вот только как тут бежать, если у тебя от страха в буквальном смысле слова отнимаются ноги?

Нет, может быть, если бы Диана в тот момент хотя бы крикнула ей что-то, скомандовала бы что-нибудь, это ещё и могло бы вывести Руби из ступора, но Диана лишь торопливо отпихнула её себе за спину, как только этот лохматый как медведь тип в бейсболке, который был с ножом, шагнул к ним обеим ближе. А в следующие пару мгновений произошло так много всего разом, что Руби оказалась в состоянии только неподвижно стоять, зажимая себе ладонью рот и не в силах отвернуться.

Потому что это всё абсолютно не походило на драку.

То есть не то чтобы Руби видела в своей жизни так уж много драк, но по крайней мере в фильмах их точно всегда показывали по-другому.

Диана и Алекс начали двигаться очень-очень быстро, как-то совершенно неправдоподобно быстро. А может быть, это просто в глазах у Руби на какое-то время помутилось – она сначала почти ничего не могла толком разглядеть в сумерках, поняла только, что Алекс одного за другим опрокидывает своих противников на землю, а потом этот лохматый выронил свой нож, шарахаясь прочь, а ещё один, наголо бритый, замахнулся на Диану сзади, и та небрежно, не оборачиваясь, вроде бы перехватила его руку, отчего тот почему-то вскрикнул, как от удара…

Но Руби могла поклясться, что не видела вообще ни одного удара.

И вот тогда она наконец заметила, как улепётывает, с дребезгом опрокинув что-то, та самая растрёпанная рыжая девчонка, и эта картинка, а может быть, дробный стук каблучков по тротуару будто разбили вокруг Руби невидимую стеклянную клетку, выдёргивая её из липких паутинных лап дурностного оцепенения.

И она сорвалась было следом – так, наверное, какие-нибудь антилопы кидаются за старшим в стаде, первым подавшим остальным знак удирать…

Руби сперва даже не поняла, что произошло, когда чужая пятерня сгребла её сзади за шкирку; девушка изо всех сил рванулась прочь, но у неё ничего не вышло, и тогда она в отчаянии обернулась и увидела над собой в полумраке страшную щетинистую физиономию с плагом-монеткой в левом ухе, и эта монетка вдруг мигнула пронзительным розоватым светом:

– А вот я сейчас вашу подружку… – у самого горла Руби блеснули острые треугольные лезвия, выстрелившие из закреплённого у того на запястье кастета.

Собственный тихий вскрик она услышала словно с секундной задержкой.

Алекс с Дианой рывком обернулись, и до девушки, словно во сне, донёсся какой-то рваный, смутно-плывущий голос Дианы:

– Волновик! У него волновик вживлён, Хаук!

– Во вторник в двенадцать ноль-ноль…

Просторный, душноватый затенённый зал. Плотно закрытые тяжёлыми парчовыми портьерами окна, прогорклая бронза статуй в стенных нишах, хрустальные канделябры с голографическими свечами в зеркальных простенках. Горечь мастики и старого дерева в воздухе, ароматы экзотических цветов, расставленных в напольных яшмовых вазах. Приглушённое золото света на матовой поверхности стеклянных столиков, приглушённый гул голосов – размеренный и негромкий, словно жужжание множества маленьких механизмов.

Здесь не принято было говорить громко, не принято было мешать друг другу, не принято было вмешиваться в чужие беседы, не получив приглашения.

Не принято было слишком долго смотреть собеседникам в глаза.

В проёмах полукруглых сводчатых арок маячили секьюрити с прозрачными полосками виртуальных информаторов на лицах. Расторопные официанты бесшумными тенями скользили по мягким коврам и по вылизанному до блеска паркетному полу. Шёлковые рубашки, чёрные фартуки, форменные жилеты с галстуками-бабочками… и почти невидимые волновые стимуляторы, вживлённые в мочки ушей, – у всех, даже у сидящей на трёхногом табурете посреди зала девушки, которая безучастно скользила пальцами обеих рук по струнам огромного криза́лиса.

«Какая всё же хорошая штука – эти волновики, – в очередной раз подумалось Консулу. – Якобы облегчают персоналу его напряжённую работу, а на самом деле отлично обеспечивают безопасность. К завтрашнему утру никто из обслуги не вспомнит о том, что они здесь случайно увидели или услышали…»

Глаза у перебиравшей струны девушки были закрыты, и вращающиеся диски её громоздкой музыкальной машины (чёрт его знает, когда эта странная помесь арфы с древней прялкой успела войти в моду в высшем свете) звенели тихонько и немножечко тревожно – именно так, как надо, не отвлекая, а как-то исподволь настраивая на рабочий лад.

– Значит, завтра, в двенадцать ноль-ноль… – медленно повторил Консул. – И все они будут вооружены?

Сидящая напротив него женщина молча кивнула, и в её затейливо уложенной причёске заискрилось кружево тонкой изумрудной диадемы.

– В этот раз там соберутся уже не безобидные студенты, – добавил мужчина рядом с ней, одетый в накидку с жёсткими плечами поверх тёмно-синего, явно очень дорогого кимоно. – Тебе стоит помнить об этом, если не хочешь ошибиться.

Этого немолодого японца с длинной косой на затылке, пронзительными чёрными глазами и бесстрастным, словно восковая маска, лицом Консул не видел здесь ещё ни разу. Вот с женщиной им уже приходилось время от времени разговаривать, и всякий раз ему бросались в глаза её странно экстравагантные наряды, неуловимо вызывавшие в памяти что-то средневековое: вроде бы строгие атласные платья в пол, но непременно – с какими-нибудь фигурными валиками на плечах, или со змейками жаккардовой шнуровки по боковым швам, или с расшитыми жемчужным бисером корсетами…

Правда, как раз одеждой эти двое не особенно выделялись на фоне остальных присутствующих. В зале хватало и женщин в изысканных вечерних туалетах и в строгих брючных костюмах, и мужчин не только в пиджаках или смокингах, но и таких, что щеголяли в белых платьях – с перехваченными толстыми обручами клетчатыми гутрами на головах – или в длинных африканских туниках и шапочках-куфи, или в хлопковых тюрбанах…

Люди стояли группами по двое и по трое или сидели друг напротив друга в мягких креслах, неспешно обмениваясь негромкими, безукоризненно вежливыми репликами.

Здесь никто никогда не спешил и не суетился.

Здесь просто делали свою работу, неслышную и незаметную, на которой держался весь мир. Работу, которая потом – дни, недели и месяцы спустя – обернётся громкими заявлениями на межконтинентальных саммитах и в диппредставительствах, нотами протеста или патриотическими речами, банкротством или триумфальным взлётом влиятельных корпораций, объявлением смешных локальных войн или, напротив, подписанием капитуляций.

Здесь договаривались о сотрудничестве, оценивали сценарии конфликтов и просчитывали риски. Дискутировали о том, кому в глазах большинства в скором времени предстояло из героя стать преступником, а кого из злодея пока выгоднее было на время сделать жертвой обстоятельств. Решали, превратится ли очередная кровавая неприятность в мире, по мнению правозащитников, на сей раз в трагедию международного масштаба, или ей суждено будет и дальше оставаться для общества безликой статистической сводкой, как и множеству других до неё.

Ничего особенного: международная безопасность никогда не была простым делом.

Консул взял с подноса склонившегося к нему официанта хрупкий узорчатый бокал и рассеянно пригубил. Шампанское было весьма недурным – изысканный купаж, лёгкие цветочные нотки, долгое послевкусие… организаторы Собраний, как обычно, старались держать сервис на уровне. Надо бы не забыть спросить, из какого оно дома…

– Вы же понимаете, что Альянс Независимых Сил не поверит вам на слово, верно?

Женщина сплела перед грудью усыпанные массивными перстнями холёные пальцы:

– Я пообещала, что мы поможем тебе уничтожить твоих врагов. Тебе будут помогать и дальше.

– Почему ваша организация идёт на это? – Консул нахмурил седые кустистые брови. – В чём ваша выгода?

– Считай, что ты нам по нраву. Нам по нраву те, кто жаждет справедливости, смертный, – ответила та.

Консул даже не поморщился от вычурности этой фразы. На Собраниях никогда не появляются случайные люди… а с опытом неизбежно начинаешь понимать, что теневая политика – это та ещё клоунада, особенно когда приходится иметь дело с представителями всяческих сект или с членами так называемых «тайных лож». Кругом у них вечно разнообразные кодовые слова, пароли, секретные знаки… Рано или поздно к этому привыкаешь. На свете не так уж и мало богатых и влиятельных сумасшедших – и большинство из них как будто соревнуются между собой в том, кто кого перещеголяет в оригинальности.

Полезные идиоты…

С другой стороны, в её словах о справедливости определённо был резон. Если рассказанное Консулу было правдой (а проверить это будет несложно), пора действительно заканчивать весь этот шабаш. Там, правда, почти наверняка будут и мирные демонстранты тоже… а впрочем, чёрт с ними. Им ведь наверняка платят, этим недоумкам, иначе сидели бы по домам и не высовывались, не рвались протестовать против Альянса. В конце концов, кто, если не Альянс, построил им аэродромы и дороги, кто спонсировал их школы, больницы и благотворительные центры? Да, не за бесплатно, а что в этом мире вообще делается бесплатно?

– Ничто в этом мире не делается бесплатно, – раздумчиво проговорил Консул вслух.

Его собеседники обменялись короткими взглядами, и по губам женщины зазмеилась слабая улыбка.

– Верно… – медленно произнесла она. – Верно, не делается.

Эта женщина всегда говорила кристально чисто и грамотно, и было совершенно невозможно понять, из какой именно страны она родом. Вполне возможно, что даже из какого-нибудь из тех маленьких государств, что мечтают однажды тоже стать частью Альянса…

Время от времени Консулу становилось любопытно, но задавать прямой вопрос было, конечно же, бессмысленно. Кроме того, он знал, что его люди работали над этим.

– Ты принесёшь нам клятву, – мужчина в кимоно посмотрел ему в глаза. – Принесёшь клятву и примешь наше покровительство.

Черты его лица в неверном свете от пылающего камина на секунду расплылись и будто бы преломились, неожиданно напомнив Консулу какую-то уродливую погребальную маску. Он торопливо сморгнул несколько раз, отгоняя морок.

К вечеру после напряжённого рабочего дня от усталости вечно начинают слезиться глаза…

– Всего лишь слова? – усмехнулся Консул.

– Раны от меча заживут, а от языка останутся, – кивнул японец. – Слова много значат.

Консул надменно хмыкнул.

До настоящих политиков этим двоим явно было ещё очень далеко…

Женщина неожиданно рассмеялась мелодичным хрустальным смехом, не отрывая от него взгляда.

– Он хорош, кобэсими, – негромко сказала она, не поворачивая головы. – Он правда истинно хорош.

– Значит, вам нужен от меня просто вот такой… ритуал? – в последний раз уточнил Консул, поглаживая морщинистой ладонью набалдашник роскошной резной трости и прислушиваясь к журчанию декоративного фонтана в центре зала. – И ничего больше?

– Больше ничего, смертный.

Консул задумался.

Конечно, они вели сейчас какую-то свою игру – когда оно бывает иначе? – но, пока это было выгодно Альянсу… да и ему лично… почему бы не воспользоваться и не подыграть?

Вслед за собеседниками Консул поднялся с глубокого бархатного кресла, снова поневоле залюбовавшись на женщину: туго затянутые у висков волосы, нежная гибкая шея… длинные рукава с золочёным тиснением, вычурные складчатые манжеты, по локоть обнажающие тонкие изящные руки…

Хрупкая надменная аристократочка. А ведь, небось, действительно воображает себя элитой. Много лет назад, в ранней молодости, когда Альянс Независимых Сил в мире считали ещё не более чем амбициозным политическим проектом безо всякого будущего, Консулу уже приходилось видеть таких.

Им, простым солдатам, было тогда дозволено делать с этими девочками всё что угодно, а те подчас и готовы были на всё – лишь бы только сохранить жизнь своим мужьям-предателям, которые совсем недавно ещё считали себя хозяевами мира…

– Ну что же, я согласен дать клятву.

Миндалевидные глаза женщины жадно сверкнули под густыми чёрными бровями.

«…ты ведь позволишь мне забрать его себе, кобэсими?»

– У него волновик вживлён, Хаук! – странно искажённый выкрик Дианы бритвой резанул Руби слух. – Синкопа, надо было сильнее… осторожнее, он ничего не чувствует сейчас…

Хватка державшего её мужчины не ослабевала; шипы нацепленного на его руку механического кастета прикоснулись к горлу.

«О чём они вообще? – успела бессвязно подумать Руби, судорожно сглотнув. – Какая синкопа? И что такое „хаук“?»

И вдруг она услышала очень-очень ровный, тоже какой-то совсем незнакомый голос Алекса:

– Не бойс-ся ничего…

Тот коротко посмотрел Руби в глаза, и девушку разом пробрала дикая, оглушающая оторопь от этого взгляда, заставившего будто мелко завибрировать все её внутренности.

Алекс не двигался с места, и Диана тоже не двигалась – оба они лишь синхронно, как в танце, выбросили перед собой раскрытые ладони, и Руби почудилось, что эти ладони внезапно тускло засветились, словно облепленные тучей каких-то фосфоресцирующих светлячков.

Диана, кажется, ещё что-то говорила, обращаясь к ней, но Руби уже ничего не могла разобрать. Ей сделалось ужасно жарко, по спине градом покатил пот, а потом краски вокруг изменились, как если бы она смотрела на происходящее сквозь переливающееся витражное стекло. Алекс и Диана вновь произносили какие-то слова, но почему-то Руби больше не слышала этих слов, а словно бы видела их, будто полосы света – как когда до рези в глазах смотришь на размазанные по небу следы закатного солнца, а потом резко зажмуриваешься, – ощущала их короткими хлёсткими ударами, электрическим током в собственных сосудах…

Схвативший её парень что-то нечленораздельно замычал, по его туловищу одна за другой прокатилось несколько слабых судорог, и хватка на горле Руби неожиданно разжалась.

В ушах у девушки зазвенело, как перед обмороком. Она шарахнулась в сторону и начала медленно – страшно медленно, словно вокруг неё был не воздух, а вода, – пятиться на деревянных ногах, не в силах оторвать от Алекса с Дианой глаз, из которых частыми каплями, совершенно помимо её воли, побежали слёзы. А потом окружающее пространство неуловимо дрогнуло, и кудрявый верзила, больше не обращая на Руби никакого внимания, конвульсивно обхватил себя руками и торопливо забормотал что-то странное и невнятное, вцепившись побелевшими пальцами в рукава мятой спортивной куртки:

– Не надо, не стану, нет… не стану, отпусти…

Мир вокруг замерцал перегорающей лампочкой и на долю секунды погас совсем, как будто в нём разом выключили все огни, а в следующий момент Руби вновь разглядела парней, слабо шевелящихся на асфальте. Она видела, как те один за другим поднимаются на ноги, пошатываясь и растерянно потирая себе лбы, а сама всё пятилась и пятилась, пока не упёрлась затылком в решётку велосипедной стоянки, стискивая скользкими от пота пальцами холодные прутья за своей спиной.

– Не стану, не стану, не стану, не надо, отпусти!!!

Алекс сделал ещё один шаг вперёд, и на месте его лица безотчётно всхлипывающей Руби на мгновение померещилась какая-то звериная морда… лисья морда с пылающими изумрудно-зелёными глазами… а из этих глаз струился поток чего-то грозного, неистового, неодолимого, от чего хотелось то ли укрыться, то ли наоборот…

(«…кто это? Что со мной происходит?!!»)

…наоборот, приблизиться к этому существу, притронуться, прильнуть к нему всем телом…

Огненное дыхание кого-то непредставимо огромного совсем рядом с Руби коснулось её кожи, на несколько мгновений стирая из сознания всё, что его наполняло. Она судорожно прижала ладони к лицу, хватая ртом сделавшийся горьким как хина раскалённый воздух, задыхаясь то ли от ужаса, то ли от какого-то молитвенного, суеверного благоговения, а обжигающий лицо ураган уже слабел и растворялся, отступал отливной океанской волной, оставляя Руби, обессиленную и ошеломлённую, только цепляться взглядом за колючие звёзды в темноте звонкого сиреневого неба…

…и всё закончилось.

Оно и длилось-то, наверное, не дольше какой-нибудь там минуты.

И Руби вдруг снова ощутила шероховатую прохладу на своих мокрых от слёз щеках и снова услышала звуки города: гулкий грохот отъезжающего поезда, отдалённые автомобильные сигналы, скрипучие крики какой-то птицы над головой… А Алекс медленно опустил руки вдоль тела и вполголоса произнёс только одно слово:

– Вон.

И тогда все они развернулись и, словно пришпоренные, галопом припустили вниз по улице, куда-то туда, где светились голографические пирамидки на крышах беспилотных такси, а Диана давно уже стояла рядом и обнимала хлюпающую носом Руби крепко-крепко, как маленькую, как когда-то в детстве, в школе перед выпускным балом, и та чувствовала, как постепенно отпускает колотящий её крупный морозный озноб:

– Ну всё-всё, зайчик, успокойся… всё в порядке… всё уже снова в порядке…

…и казалось, что в волосах у Дианы затухают крошечные, будто пылинки, золотистые искорки.

Глава 4

– Я не знаю, что мне делать… Мне… мне очень плохо…

– А мне какое, по-твоему, должно быть до этого дело?

Мэйсон неуверенно, словно жеребец в стойле, переступил с ноги на ногу, оставляя на блестящем линолеуме лестничной площадки две расплывчатые грязные кляксы. Он стоял, сгорбившись и глядя в пол, бледный как смерть; мокрая насквозь щегольская курточка была застёгнута криво, нос казался каким-то заострившимся, будто клюв у нахохлившейся птицы, между бровей глубоким некрасивым шрамом залегла мучительная морщина.

«Чучело огородное, – неприязненно подумал Кейр. – Куклёнок…»

– Какая тварь вообще дала тебе мой адрес?!

В принципе Кейр, конечно, догадывался – какая. И даже примерно догадывался, зачем. Но, твою ж грёбаную в душу мать, насколько всё это сейчас было не в тему!

Сначала эта утренняя кутерьма с байк-клубом, потом кутерьма в Сигню, а потом ещё и любимое развлеченьице Тео (когда тому по какой-то причине казалось, что его оруженосец чересчур расслабил булки) – спарринг без щитов, который начался в небе и закономерно завершился глубоко на дне той чёртовой бухты в человеческом теле с парализованными конечностями и в весёлой компании сплывшихся со всех сторон на кровь любопытных донных рыб… так что оставалось только радоваться, что в тех широтах хоть не водились какие-нибудь там долбаные пираньи…

И вот, пожалуйста: стоило только Кейру после всех этих увлекательных упражнений слегка прочухаться, подзализать раны и прыгнуть, наконец, домой – как нате вам… предрождественский подарочек прямо под дверью собственной квартиры.

Получите, как говорится, и распишитесь. Просто охрененное, мать его так, завершение этого долбаного понедельника.

И что с ним теперь прикажете делать? С лестницы спускать?

А вообще-то стоило бы…

– Бугор сказал, что это всё грёбаная чертовщина, – пролепетал Мэйсон, запинаясь. – И что только ты можешь здесь чем-то помочь…

– Меня ни дерьма не интересует, что тебе там наплёл Майки, младенчик, – зло сказал Кейр. – Он тоже, на хрен, вечно не головой думает, а дыркой в заднице…

Парень поморщился: вся лестница, казалось, насквозь провоняла табачным дымом. Когда-нибудь он всё же прикончит этого курилку из квартиры напротив…

– Но ты ведь можешь, правда?

Кейр угрюмо посмотрел через его голову на приоткрытую соседскую дверь, из-за которой тянуло чем-то острым и подгоревшим, и сжал зубы. Хватит, мать его, нечего тут устраивать… живые трансляции.

Парень небрежно прихватил пошатнувшегося Мэйсона за грудки, втягивая в гостиную, и тут же чувствительно приложил того спиной о жалобно задребезжавшие дверцы гардеробного шкафа.

– Силы и кровь, ага? – с издёвкой спросил он, опираясь рукой о стену рядом с его головой. – Осознанно и без принуждения?

Мэйсона мелко затрясло, и это было лучше всякого ответа.

– А я тебе, интересно, кто – мать Тереза? Исповедник душеньки твоей грешной?

– Пожалуйста. Я больше не могу так… я с ума сойду.

– Не ко мне вопрос, – отрезал Кейр. – Не я твой покровитель.

– Я не могу, босс… – повторил тот, внезапно всхлипнув. – Мне страшно…

Тянущиеся от него энергетические токи, напитанные ядрёной смесью ужаса, отчаяния и надежды, сладко били по нервам даже на расстоянии – грёбаный коктейль от шеф-повара, аж в ушах звенит. Чёрт подери. Если этот сопляк всё время вот так же держит себя, находясь рядом с Вильфом, неудивительно, что тот так надолго залип…

Знакомое жжение за глазами непроизвольно усилилось.

– Убирайся отсюда к дьяволу, Мэйсон, – отрывисто произнёс Кейр. – И никогда больше не смей до меня докапываться, усёк?

– Но… у тебя же тоже… ты же ведь тоже один из… один из них…

– Да что ты говоришь?! – радужки, похоже, всё же полыхнули красным, потому что Мэйсон вдруг отпрянул к стене, не сводя с Кейра глаз. – Надо же, твою мать. Офонареть. А я даже и не рассчитывал, что до тебя это когда-нибудь дойдёт…

Кейр оттолкнул от себя тяжело дышащего парня и раздражённо прошёлся вдоль заставленной грязной посудой барной стойки.

…Что Вильф сделает Мэйсона рабом, а не слугой, было ему ясно чуть ли не с самого начала. Слуги всё же были кастой повыше, мозгов у них обычно бывало побольше, и среди них встречалось немало смертных вроде вот этого вот сегодняшнего… революционера с Южных Оркнеев («Как Тео его там называл, Аждархо? Ну, мать его так, всё-таки и имечко…»). По крайней мере, подобные кенты обычно приносили тули-па клятву, хотя бы более-менее осознавая, на что они вообще соглашаются.

А это ходячее недоразумение больше всего походило на неопытного «щипача», внезапно обнаружившего в чужом кармане вместо кошелька (кто бы мог, мать его, подумать!) открытую бритву…

«Надо было просто закрыть перед ним дверь, вот и всё, – с досадой подумал Кейр, разглядывая глубокие следы от когтей, оставленные им когда-то в приступе плохого настроения на кухонной плитке. – Сопляк, небось, потоптался бы на лестнице и потом свалил бы отсюда к чертям, никуда бы он не делся…»

Ну вот какого хрена Кейр сейчас должен всем этим заморачиваться, а?!

Молчание затягивалось. С улицы донеслось отдалённое постукивание железнодорожных колёс – как будто кто-то пересыпал камешки в большой жестяной коробке. Было слышно, как в квартире наверху со скрежетом и натужным кряхтением передвигают по полу что-то тяжёлое.

Мэйсон, словно побитая собака, следил за ним больными покрасневшими глазами, затаив дыхание и, кажется, даже не решаясь пошевелиться. Кейр от души пнул облезлый кактус-торшер в углу и вдруг криво ухмыльнулся, сцепляя руки на пояснице.

– А в общем-то знаешь, младенчик, это ведь даже неплохо, что Бугор с остальными могут на тебя сейчас полюбоваться, – раздумчиво протянул он, глядя Мэйсону в глаза. – Они, в отличие от тебя, всегда помнят, на кого работают, ага? А теперь имеют перед глазами ещё и отличный пример того, что бывает, когда всякие сопливые малявки вроде тебя пытаются игнорировать своего босса и вякать ему, что он здесь, мол, не самая важная птица…

Страдальчески ввалившиеся щёки Мэйсона запылали как у ботаника, которого старшеклассники заставляют спустить штаны и показать «луну» школьной учительнице.

– Я не хотел, правда, всё было не так… – в глазах у него стояли слёзы. – Просто Вильфрид, он… то есть, я сначала думал, что он…

– Ах ты, оказывается, ещё и думать умеешь, морда твоя обезьянья? Ну и чем ты тогда думал, когда добровольно шёл под, мать его, чужое покровительство? – перебил его Кейр.

– Умоляю, босс… – пацан сделал пару шагов вперёд и внезапно грохнулся перед ним на колени, царапая скрюченными пальцами жёсткий серый палас. – Пожалуйста…

– Отвечай на вопрос, когда тебя старший спрашивает. Чем. Ты. Думал. А?!

– Он… он пообещал, что, если я сделаю это, то мама вернётся живой с операции…

Кейр невольно вздрогнул.

Ну хотя, чему тут удивляться. Такие штучки всегда были вполне себе в духе обоих тэнгу.

– Не обманул хоть? – негромко спросил он после паузы.

– Нет…

Кейр опёрся руками о край кухонной раковины и некоторое время стоял неподвижно, недовольно разглядывая червячков зимнего дождя на оконном стекле. Пожарные лестницы во дворе напоминали в тусклом свете из окошек соседнего флигеля полуобгрызенные скелеты каких-то страшненьких цитадельных тварей. Пыльные жалюзи слабо покачивались от ледяного уличного сквозняка, и Кейр увидел в отражении, как всё ещё стоящий на коленях Мэйсон зябко обхватывает себя руками, опять начиная дрожать.

– Поднимайся, – бросил ему Кейр, со скрипом опуская раму. – Мне на хрен не сдалась здесь вся вот эта вот твоя… театральная самодеятельность.

– Прости… я уже просто совсем ничего не соображаю…

– А у вас, смертных, вообще по жизни проблемы с соображалкой, – мрачно проворчал Кейр, оборачиваясь.

Потом он зашёл в спальню, в кои веки умудрившись не запнуться о валявшиеся около самой двери гантели, и вытащил из похожей на маленький сундук прикроватной тумбочки полупустую бутылку виски.

– На, выпей, – хмуро сказал Кейр, ногой закрывая за собой дверь, и протянул Мэйсону снятый с полки над раковиной тяжёлый квадратный стакан. – И сядь уже, наконец, чёрт тя дери…

Пацан опрокинул в себя спиртное залпом – слышно было, как его зубы мелко стучат о толстое стекло, – мучительно заперхал, встал и, словно заводная кукла, покорно опустился на продавленный диванчик в центре гостиной, утирая кулаком распухший нос.

Кейр присел рядом, со стуком поставил бутылку на обшарпанный журнальный столик и глубоко вздохнул:

– Как звучала твоя клятва?

– Быть рядом всегда, когда того пожелаешь, добровольно и без принуждения, слушаться и поддерживать, – заученно, как робот, произнёс Мэйсон.

– «Поддерживать тебя» или «поддерживать твои силы»?..

– Твои силы…

Бесполезняк. Ноль вариантов. А с чего бы Вильфу, спрашивается, оставлять ему варианты…

– Тут ничего не поделаешь, приятель. Твои силы и кровь теперь навсегда принадлежат твоему покровителю.

– Я ведь не знал… я ничего этого не знал… я думал, что он… что мне… что он может… – голос Мэйсона всё-таки сорвался, и он вдруг тихонько по-щенячьи заскулил, судорожно смахивая со щёк катящиеся слёзы, а потом обхватил голову руками и начал мерно раскачиваться из стороны в сторону, словно китайский болванчик. – Пожалуйста. Пожалуйста, босс. Я больше не выдержу. Это почти каждый день… я не могу больше спать… пожалуйста… Я… я руки на себя наложу…

– Попробуй сделать с собой хоть что-нибудь без приказа, будешь сильно удивлён, – хмыкнул Кейр.

В лучах настенного светильника было хорошо видно, что лицо Мэйсона приобрело почти землистый оттенок. Глаза его совсем утратили привычный когда-то нахальный блеск, и под ними тёмными пятнами залегли широченные коричневые тени.

Кейр сердито побарабанил себя пальцами по колену. «Эта малявка ведь всего на четыре года младше меня», – неожиданно подумал он.

Мама когда-то говорила, что у него мог бы быть брат на четыре года младше…

Парень механически растёр себе кисти и коснулся двумя пальцами ямочки у Мэйсона между ключиц.

Н-да…

– Дай-ка мне свою руку.

Мэйсон нерешительно протянул ему узкую, влажную и холодную как лёд мальчишескую ладошку с до крови обгрызенными ногтями. Кейр несильно сжал её в своих, и парнишка дёрнулся как ужаленный, разглядев медленно разгорающиеся алые линии вокруг его запястий.

– Не надо… – умоляюще прошептал он, не отрывая расширившихся глаз от длинных полупрозрачных когтей, которые показались у Кейра из кончиков пальцев.

– Не бойся, – устало сказал ему тот. – И подбери уже сопли, ага? Это, конечно, не всегда постыдно, но почти всегда очень глупо… Я посмотрю, что я смогу сделать. Но ты всё равно, знаешь… лучше ни на что не надейся особенно.

Светящиеся линии на его запястьях мерно пульсировали. Ладоням становилось всё холоднее. У Мэйсона вновь зарумянились щёки.

«Ну точно мать Тереза, чёрт его в душу мать», – усмехнулся про себя Кейр.

Видел бы его сейчас Тео…

Фрейя тронула тачпад, останавливая песню, и задумчиво посмотрела в распахнутое окно-фонарь, за которым плавилось и лучилось лазорево-синее, холодное как лёд северное небо. Далёкий силуэт Дуврского замка в подслеповатой послеполуденной дымке напоминал гигантский военный крейсер с исторических открыток. Под окном тянулись тоскливые ряды треугольных крыш, увитых бахромой потушенных рождественских гирлянд. При дневном свете эта бахрома казалась Фрейе совсем не праздничной и даже слегка мрачноватой, словно клочья закопчённой паутины или обрывки почерневших от старости бельевых верёвок.

А может быть, в этих унылых ассоциациях было виновато то слегка неуютное ощущение, которое не отпускало Фрейю с самого начала разговора.

– «Под удар на смерть шагнуть – и смиренно подчиняться всем, кто научился драться… вправе те казнить иных, став однажды выше их», – процитировала она, снова переводя взгляд на открытую на мониторе папку под витиеватым названием «Обретённая Гиперборея. Черновики». – Довольно категорично. Знаешь, у тебя стали какие-то совсем другие стихи, Флинн.

– А что тебе не нравится? Всё ведь именно так и есть, – Флинн с громким щелчком откупорил очередную банку пива, присаживаясь на барный табурет рядом со стеклянным обеденным столом. – В конце концов, если судить объективно, слепое снисхождение к слабому – это не более чем, так сказать… примитивный человеческий костыль.

– Почему костыль? – непонимающе нахмурилась Фрейя.

– Потому что оно плодит бездельников, которые не в состоянии изменить собственную судьбу, вот почему, – назидательно пояснил Флинн. – Знаешь же, как говорят: это зависть нужно ещё заработать, а жалость мы всегда получаем забесплатно. Поэтому она и создаёт у людей ложное ощущение, что своей слабости им не нужно, так сказать, стыдиться. Так что, как говорится, э-э… «никто из нас не прав, когда не замечает, как ранит та рука, которая щадит»…

– Это что же, намётки ещё одной такой же песни?

– Это не моё. Это вообще был, так сказать, перевод с немецкого, – Флинн усмехнулся и отбросил за спину длинный русый хвост. (Манеру краситься в чёрный, которой тот не изменял до этого много лет, он бросил, насколько понимала Фрейя, тоже в рамках работы над новым имиджем: «Кто, в конце концов, сказал, что светлые волосы – это не достаточно демонично, а?»)

Фрейя отставила от себя ноутбук. Гиперборея… да ещё «обретённая»… Перевод с немецкого… с ума сойти, чёртов дьявол, какие любопытные у Флинна пошли нынче увлечения.

Нет, бывали у того, конечно, и раньше разнообразные экзотические закидоны – взять хотя бы его маниакальную страсть к парашютному спорту, прыжкам с банжди и прочей экстремальщине, которую Фрейя не понимала абсолютно («Молодым, мама, бываешь однажды, а ребёнком дважды, и твой Флинн – прекрасное тому подтверждение», – сказала ей однажды Марьятта после какого-то из их совместных застолий). Или вот эту вечную склонность к псевдофилософскому казуистическому словоблудию, к которой Фрейя старалась относиться с умеренным скепсисом и стоическим терпением – чего только не простишь творческой личности.

Она знала Флинна лет с семи, а пытаться совместно записывать музыку они начали ещё в школе, когда им обоим только исполнилось по восемнадцать, и Флинн всегда был для неё самым лучшим ответом на классический вопрос о том, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной. Между ними никогда не случалось ничего, даже отдалённо напоминавшего роман, хотя Флинн, было дело, однажды от души дал по морде отцу Марьятты, узнав, что тот Фрейе изменяет. Но при этом, сколько Фрейя себя помнила, почему-то всегда выходило так, что она оказывалась рядом с Флинном всякий раз, когда в жизни у того хоть что-нибудь начинало идти наперекосяк (а случаям этим она давно уже успела потерять счёт).

Ещё в шестом классе, когда Флинн умудрился забыть освежитель воздуха на включённом обогревателе у них в гостиной, и тот взорвался и выбил окно, а Фрейя соврала родителям, что это она во всём виновата.

Или десяток лет спустя, когда Флинн несколько недель подряд ночевал на надувном матрасе в кухне её съёмной квартиры после развода с Унельмой («Сперва, как говорится, поставь избу да сложи печь, – ядовито сказала ему, помнится, на прощание та, прежде чем выставить за дверь. – А потом уже жену в дом зови…»). И когда Флинн потом чуть было не сорвал запись первого альбома «Псов полуночи», заливая водкой затянувшуюся депрессию…

Или даже год назад, когда Фрейя каждый божий день моталась к нему в больницу, после того как тот на месяц свалился с какой-то непонятной хворью после возвращения с Филиппин.

Флинн всю жизнь был для неё… ну, наверное, кем-то наподобие родного брата, с которым ты не разлей вода чуть ли не с самого своего рождения и которого давным-давно уже знаешь как облупленного. Любитель витать в облаках и умничать, балагур и стихотворец, обаятельный балбес и страшно артистичный выпендрёжник…

В общем, невероятно талантливый раздолбай.

И, наверное, именно поэтому – несмотря на то, что они с Флинном были погодками, Фрейя вечно ощущала себя необъяснимо старше, ответственнее, опытнее. И даже сейчас, когда им обоим давно уже стукнуло под пятьдесят, ничего, казалось, не изменилось…

– Раньше ты вроде бы чаще писал о том, что людям в этом мире, наоборот, не хватает сострадания… – Фрейя рассеянно провела рукой по ледяному радиатору отопления за своей спиной («И вот не холодно же ему сейчас в этой норе, чёртов дьявол…»), прислушиваясь к отголоскам футбольного матча, который транслировался в баре неподалёку.

По правде говоря, она никогда особенно не любила здесь бывать. Фрейя не жаловала ни Дувр, ни вообще Англию, и, если желание Флинна время от времени пожить отдельно от соотечественников она ещё и могла отчасти разделить, то вот любовь музыканта, который запросто мог бы на всю зиму махнуть в Эмираты, на Барбадос или вовсе на Виргинские острова, к этому насквозь депрессивному городку… или желание Флинна сочинять новую музыку не где-нибудь, а именно в этом древнем домике с низкими потолками, узкими лестницами и неистребимым сырым душком из подвала – это желание объяснить было нельзя, с точки зрения Фрейи, уже вообще ничем.

– Ну и чушь я писал раньше, – отмахнулся Флинн.

– Почему чушь?

– Потому что смысл нашего существования в том, чтобы обрести себя, понимаешь, Фрейя? Обрести подлинного се-бя, – Флинн свёл перед лицом татуированные ладони, отрешённо рассматривая ободранный чёрный лак на собственных ногтях. – Избавиться от шелухи, увидеть в себе причину любой своей неприятности, взять на себя полную и безоговорочную, так сказать, ответственность за собственную жизнь. Кто ты? Какой ты? На что ты, адова сатана, вообще способен? Существует ли та грань, которую ты не в силах переступить? – мужчина с хрустом смял в кулаке опустевшую пивную банку. – Ох, ты замёрзла, наверное, да? Я сейчас закрою окно… всё время забываю, что у меня теперь, так сказать…

Не договорив, Флинн встал, метко зашвырнул банку в мусорное ведро и щёлкнул кнопкой на оконном пульте.

– А жалость, золотце моё, она… ну, она, так сказать, является слабостью в той мере, в какой она причиняет тебе боль. Испытывая жалость, ты теряешь свою жизненную энергию, – глубокомысленно продолжил он. – Жалость делает чужую боль заразной и противоречит всем тем эмоциям, которые укрепляют нашу внутреннюю силу, поэтому…

– Откуда у тебя всё это взялось? – перебила его Фрейя. – Тоже от этих твоих… новых приятелей?

Флинн прилёг рядом с женщиной на заваленный цветастыми подушками диван и положил голову ей на колени.

– А вот что ты, собственно, имеешь против моих приятелей, а… мамочка? – слегка раздражённо поинтересовался он, прикрывая глаза.

Некоторое время Фрейя смотрела на стальную гавайскую гитару в углу и молчала, бессознательно покусывая нижнюю губу.

Все эти странности с Флинном начались, насколько она помнила, около полутора месяцев назад – вскоре после того, как тот умудрился разбить где-то в Америке, в окрестностях Вермонта, свой спортивный самолёт. Сколько Фрейя ни добивалась от него потом правдивого ответа, ей так и не удалось выяснить, что именно стало тому причиной, хотя она крепко подозревала, что на самом деле музыкант просто нарушил много раз данные самому себе зароки и в очередной раз хлебнул спиртного перед полётом.

Фрейя и сама не могла толком сказать, когда в первый раз почувствовала в происходящем что-то неладное.

Скорее всего, это произошло сразу же, как только она прилетела навестить Флинна в Бостоне в последние дни его отпуска и вдруг услышала в его голосе эти новые, какие-то нарочито снисходительные и вместе с тем мечтательные интонации. А может быть, когда она увидела ту подборку аудиокниг на его ноутбуке… какую-то абсолютно безумную подборку на всех языках мира от албанского до эсперанто.

– Ты что, собрался создавать собственную библиотеку сэмплов? – оторопело предположила Фрейя единственное, что ей пришло тогда в голову. – Смотри только не обожгись с авторскими правами, как это случилось в прошлый раз…

– Да нет… считай, просто увлёкся изучением иностранных языков на старости лет, – ухмыльнулся ей в ответ Флинн.

– А что тогда на бумаге ничего не собираешь? – шутливо поинтересовалась она.

– А читать у меня не получается, – откликнулся тот, и тон его показался Фрейе таким неожиданно серьёзным, что та невольно замешкалась, не найдясь, что ответить.

Или когда появились вот эти двое.

В первый раз Фрейя увидела их там же, у Флинна в его бостонской квартире. Вроде бы у него даже были какие-то планы на этот день (Фрейя ни разу так и не сумела потом вспомнить, какие же именно), а Флинн, как обычно, всё никак не мог найти ключи от машины, и она, отвесив ему шутливую затрещину, вытянула ключи из кармана его же собственной куртки. А потом тот пошёл за какими-то вещами и оставил их на несколько минут втроём.

Кажется, Фрейя успела произнести лишь одну-единственную стандартную фразу из тех, что полагается говорить при первом знакомстве – что-то вроде «Очень приятно!» или «Вы уже давно живёте в Штатах?» (оба мужчины слишком уж хорошо говорили по-фински, чтобы их можно было принять за американцев). Высокий светлокожий блондин сплёл перед грудью руки, и Фрейя поймала на себе его взгляд – лениво-любопытный, словно у исследователя, который столкнулся с каким-то редким видом экзотической фауны.

– А ведь у тебя вовсе не такое уж слабое сердце, скрипачка, – задумчиво сказал он после паузы и обернулся ко второму, кудрявому и рыжеволосому. – Как ты думаешь, Вильф?

– Никогда не жаловалась, – Фрейя попыталась улыбнуться, хотя ей на секунду сделалось слегка не по себе – то ли от интонации, с которой были произнесены эти слова, то ли от их полнейшей на тот момент неуместности.

– Тебе очень повезло работать вместе с таким, как Флинн, – продолжил блондин, чуть склоняя голову набок.

– Ну, это ещё неизвестно, кому из нас больше повезло, – натянуто усмехнулась Фрейя. – Вполне возможно, что это как раз ему повезло со мной, а вовсе не наоборот.

– Ты так думаешь, скрипачка?

– Именно так я и думаю, – отрезала та. – А ещё у меня вообще-то есть имя, – сердито добавила она, стараясь стряхнуть с себя внезапное оцепенение: ей всё меньше нравился разговор и отчего-то делалось очень некомфортно под этим изучающим взглядом.

– Действительно, почему бы нам не называть её по имени, правда, Тео? – рассмеялся вдруг рыжеволосый. – У тебя очень красивое древнее имя, скрипачка. Мне нравится. По-своему оно тебе даже очень идёт…

У него был необыкновенно заразительный смех, который совершенно не вязался с каким-то настороженно-хищным, постоянно будто прицеливающимся выражением орлиноносого лица. И он тоже рассматривал Фрейю как забавную, но не заслуживающую особенного внимания зверюшку, и что-то было в его глазах такое, что её, привыкшую за время долгой музыкальной карьеры совсем к другим взглядам, неожиданно замутило. Ей почему-то вспомнились крошечные белые мышата в зоомагазинах – вот точно так же равнодушно-оценивающе их обычно разглядывают владельцы домашних террариумов, когда выбирают своим питомцам пищу посытнее…

– Фрейя, дочь морского повелителя Ньерда, жительница Асгарда и предводительница валькирий, – нараспев продолжил рыжий, насмешливо прищурившись. – Наделённая сердцем, полным сочувствия ко всему живому… и проливающая золотые слёзы над каждой смертной несправедливостью, м-м? Если я правильно припоминаю, та ещё, кажется, держала в качестве домашнего любимца лесного вепря, верно, Тео? – Он подошёл к Фрейе вплотную. – А каких любимцев предпочитаешь держать при себе ты, а, скрипачка? Других смертных, должно быть? Или, может быть, даже вовсе бессмертных? М-м?

Фрейя невольно отступила от него на шаг и уже открыла было рот, чтобы сообщить им обоим, что она, чёртов дьявол, вообще-то тоже училась в школе и в гробу видела такие вот оригинальные подкаты (хотя на флирт, пускай даже и очень причудливый, вся эта бессмысленная беседа, по правде говоря, с каждой секундой походила всё меньше). Но тут появился Флинн, и оба мужчины сразу же утратили к ней всякий интерес.

– Твоя подруга вспомнила, что у неё есть неотложные дела, музыкант, – улыбнулся тому рыжий. – Так ведь… Фрейя?

…Фрейя потом так и не сумела объяснить самой себе, что именно произошло с ней при этих словах. Будто бы тонкую раскалённую спицу-иглу мгновенно вонзили под левую грудь, снизу вверх, куда-то под рёбра – и сразу же снова вытащили. И она без единого слова вышла за дверь, глядя прямо перед собой и не обращая никакого внимания на недоуменный взгляд Флинна. Только уже сев в машину и вдавив кнопку зажигания, женщина почувствовала, как слабой судорогой сковавшее её тело напряжение немного отпускает и сменяется необыкновенно сильным желанием, заслонившим на какой-то момент все остальные: убраться-отсюда-поскорее…

С тех пор Фрейя видела этих двоих рядом с Флинном ещё несколько раз – сначала в Бостоне, потом, совершенно неожиданно для себя, уже в Хельсинки, прямо у них в студии. И каждый раз она бессознательно пыталась избежать с ними встречи. Фрейя сама не понимала, в чём тут могло быть дело. Так, наверное, ползущая по кромке обрыва черепаха старается держаться подальше от его края: даже не оттого, что чувствует исходящую оттуда угрозу, а просто потому что…

Просто потому что.

Нет, Фрейя понятия не имела, как ей всё это называть.

Впрочем, не попадаться этой паре на глаза оказалось не так уж и сложно: мужчин явно по какой-то причине интересовал один только Флинн, а на Фрейю после того первого и единственного разговора оба они стали обращать не больше внимания, чем на мух или ос, что, бывает, вьются над столиками открытых ресторанчиков в жаркие летние дни.

Пару раз она пробовала поговорить обо всём этом с Флинном – в конце концов, Фрейя работала с ним бок о бок двадцать с лишним лет, слишком давно, чтобы не ощутить, что в его жизни творится что-то очень странное, – но тот только сердито отмахивался: «Хватит меня контролировать, мамочка. Ты вовсе не обязана любить всех, с кем я общаюсь…»

А если по-хорошему, так и в самом деле: какое у неё было право вообще предъявлять Флинну какие-то претензии? И какие аргументы она могла привести, кроме собственной интуиции, над которой тот и в лучшие времена при всяком удобном случае предпочитал подтрунивать?

– Они мне не нравятся, – хмуро сказала Фрейя. – Вот совершенно не нравятся. Ты очень изменился с тех пор, как начал с ними общаться. Все эти твои разговорчики… И ты забросил все свои дочерние проекты…

– Разберутся и без меня. В конце концов, в мире есть столько всего интересного, кроме этой человеческой рутины…

– Знаешь, иногда я тебя совсем не узнаю… или, может быть, не понимаю?

Флинн загадочно улыбнулся:

– Видимо, уже и не поймёшь, ненаглядная моя смертная…

Он приподнялся на локте, притянул женщину к себе, обдав запахом крепкого одеколона, и шутливо чмокнул её в седеющий висок.

– А вот в этом здании я родился, – улыбнулся Аспид. – Уже целых пятнадцать лет назад, прикинь?

– Офонареть. Я вот даже и не знаю, где я там родился, – признался Кейр, рассматривая трёхэтажный дом за узорчатой кованой решёткой. – Как-то никогда не приходило в голову спрашивать…

Вокруг уже давно стемнело; ледяные мошки слетали с низко нависшего, фиолетово-рыжего от городской подсветки неба, тая на щеках. Ели в центре аллеи, по которой они сейчас шагали, прятались под белоснежными покрывалами; припаркованные тут и там машины местами тоже почти полностью засыпало снегом, а груды этого снега на обочинах были высотой едва ли не по плечо взрослому человеку.

Жёлтые рамки пешеходных переходов казались пятнистыми от снежных клякс; с красно-синих гирлянд на уличных фонарях свисали гроздья тонких как спицы сосулек.

Они миновали памятник какому-то мужику – тоже с пушистой снежной шапкой на самой макушке – и вышли на заваленную сугробами набережную.

Улица здесь обрывалась, казалось, прямо в воду, а на противоположном берегу тянулся к небу огромный собор с бронзовым куполом и множеством каменных колонн. По шоссе, матеря длинными гудками вечерний час пик и разбрызгивая ошмётки мокрой грязи из-под колёс, катились заклеенные голографическими рекламами беспилотные автобусы и многочисленные автомобили с как будто закопчёнными боками.

«Трудно же им тут живётся, пожалуй, – сочувственно подумал Кейр. – Машины в такую погоду, небось, и мыть уже бесполезно, а уж для того, чтобы проехаться на байке, пожалуй, стоило бы и вовсе иметь при себе какой-нибудь там, типа, защитный спецкостюм…»

– Ну и как тебе у нас? – спросил Аспид.

Кейр немного помолчал, разглядывая усеянную осколками крупных серых льдин широченную реку перед собой. Река угрюмо морщилась от ветра и напоминала полотнище смятого чёрного шёлка; за празднично подсвеченным мостом возвышалось длинное здание с кучей печных труб – очень нарядное, со всех сторон усыпанное мириадами изумрудных огоньков, – и казалось, что где-то то ли за зданием, то ли как будто вовсе на его крыше проступает сквозь зябкую синь фигурка каменного ангела с поднятым над головой тяжёлым крестом. А дальше вдоль набережной тянулись всякие арки, и сверкающие в темноте золотистые шпили, и ярко освещённые дома – все как один жутко непростые, украшенные вычурной лепкой, бахромой голографических снежинок на балконных перильцах, скульптурами в стенных нишах и чёрт знает чем ещё.

Издали всё это больше всего походило на драгоценную цепочку на лиловом бархате люксового ювелирного салона – из тех, к которым вечно в жизни не подберёшься, пока не хакнешь какую-нибудь там хитровывернутую многоступенчатую систему сигнализации.

– Очень… торжественно, – сказал наконец Кейр. – И народ тут весь какой-то такой сосредоточенный. И ещё я, кажется, никогда раньше не видел столько снега одновременно. Разве что, может быть, в Лейк-Пласид… нас туда один мамкин бойфренд как-то возил кататься на сноуборде, мне лет шестнадцать было. Там тоже холодрыга стояла жуткая, плюс двадцать, наверное…

Аспид на секунду озадаченно нахмурился.

– А сколько это будет, если по-нормальному? – спросил он после короткой паузы.

Тай-Утка выглянула у мальчишки из-за пазухи, повертела головой, принюхиваясь к мокрым автомобильным выхлопам, недовольно чихнула и опять юркнула ему под воротник куртки.

– Ну откуда я знаю, Аспид? – Кейр со вздохом закатил глаза. – Это когда лёд уже не тает.

– Всё у вас не как у людей. Никогда не привыкну, – хмыкнул тот. – А я вот на сноуборде не умею кататься.

– Да ты что, бро, это же такой кайф. Я тебе обязательно покажу. Можем даже сегодня махнуть куда-нибудь там, ага? Развеемся…

По совести говоря, эта идея пришла Кейру в голову совершенно неожиданно, потому что развеяться хотелось прежде всего ему самому. На душе у парня было необычайно муторно.

Поспать ему, правда, в итоге вроде бы удалось – в Нью-Йорке сейчас как раз было около девяти утра, но вчерашний разговор с Мэйсоном всё никак не шёл у Кейра из головы.

За просто так делиться со смертным своей энергией – это было, конечно… как выразился бы, наверное, Вильф, «страшно трогательно». И большой чести подлинному тули-па подобные финты, прямо скажем, вот вообще не делали…

Ну да это всё ещё было ладно, чёрт бы с ним. В конце концов, Мэйсон, как ни крути, всё равно оставался пока что членом байк-клуба… и только Кейра касалось, на кого из своих парней ему вдруг вздумалось потратить собственные силы и кровь – ведь правда? Как там тогда выразилась Верена…

(…золотистые распущенные волосы, голубые глаза, ямочки на щеках: «Мой контроль означает, что правила устанавливаю я, а не кто-то там ещё, верно, мистер философ?» Целых тридцать восемь дней назад… уже так давно. А интересно, что младшая ни-шуур сказала бы ему сейчас, если бы они могли ещё хотя бы разочек снова…)

Кейр яростно помотал головой, прогоняя из неё мгновенно вспыхнувший образ. «Не смей, – привычно приказал он самому себе. – Только попробуй мне ещё хоть раз вспомнить об этой треклятой свиданке…»

Парень проводил взглядом карапуза в дутой серебристой курточке, который, разведя для равновесия руки, с разбегу проехался по ледяной дорожке посреди тротуара. «Спрашивается, как там учит нас в таких случаях Цитадель? – натужно продолжил он про себя, упрямо возвращая разбежавшиеся мысли в прежнее русло. – А учит она нас, типа, что если ты жертвуешь силы и кровь тому, кто тебя сильней, ты просто признаёшь таким образом его старшинство… так, да? А вот когда отдаёшь свои силы более слабому, ты этим, наоборот, привязываешь его к себе…» Так вроде бы объясняла донья Милис, когда Аспид с Кейром однажды спросили её про эту его Тай-Утку («Ни-шуур любят рассуждать, что энергией можно делиться только бескорыстно, но вы-то понимаете, что бескорыстие не имеет ничего общего со справедливостью, верно, юные воины?»).

Просто отпад. Вот только привязать к себе Мэйсона Кейру ещё и не хватало для полного, на хрен, счастья…

И вообще, вступаться за чужих рабов – это был, мягко говоря, уже ОЧЕНЬ дурной тон. А уж напрягать Вильфа, чтобы тот, да по своей собственной воле, вдруг взял да отказался от…

…чёрт, ну вот и во что Кейр, мать твою, ввязался, а? Идиотское человеческое. Будто у него своих собственных проблем было мало, вот правда…

– Ну что, прыгаем ко мне? – Аспид остановился около автобусной остановки, мутные стёкла которой сплошь покрывали узоры мелких водяных брызг. – Сейчас я тебя с Женьком познакомлю…

– Ты, типа, не в этом… Петербурге, а где-то в пригороде живёшь, ага? Давай тогда ещё взлетим сначала, – предложил Кейр, скрещивая на груди запястья. – Обожаю смотреть на новые города сверху…

…а кроме того, сказать по правде, находиться в облике зверя ему сейчас определённо было бы комфортнее, потому что в гриндерсах Кейра уже вовсю хлюпал талый снег.

Мальчишка, согласно кивнув, тоже свёл перед собой кисти, и миг спустя две стремительные тени – исполинская серая ящерица с перепончатыми лапами и покрытый густой шерстью то ли медведь, то ли длиннопалая горилла с волчьей головой – взвились в высоту прямо над головами нескольких в ужасе отшатнувшихся прохожих. Крошечный дракончик вспорхнул вслед за ними, ещё в движении становясь невидимым.

С высоты город действительно выглядел круто. Распластанный по земле (лишь на горизонте вроде как виднелось несколько иголочек далёких небоскрёбов), он весь был словно облит светящейся позолотой: глянцевитые полосы воды в обрамлении янтарных огней, искрящиеся от инея деревья, медно-оранжевые громадины церквей – одна, другая, третья, офонареть можно, как их тут много, – мосты, мосты, мосты, и толпы народа на улицах, и квадратные стенды интерактивных афиш, и крохотные фонарики окон, и ещё паутина каких-то странных проводов над каждым перекрёстком, и заваленные снегом крыши…

Полуволк чуть снизил высоту, чтобы рассмотреть одну из крыш поближе, и неожиданно увидел, как из распахнутой пасти чердачного окошка выскальзывает едва различимая с этого расстояния человеческая фигурка.

Сперва Кейр даже решил, что ему померещилось, но когда он привычно напряг зрение тули-па, то разглядел в густых сумерках тоненький женский силуэт.

Оставляя на снегу чёткие, будто пятна чёрной краски, следы, фигурка осторожно переступала по пластинам крутой («Градусов тридцать, не меньше», – невольно прикинул про себя Кейр) металлической кровли. Потом она обогнула наглухо замурованную печную трубу и ухватилась за разлапистый куст какой-то антенны, поднося к глазам огромную, явно недешёвую фотокамеру с длинным объективом.

– С-смотри, кто это там, Ас-спид?

Гигантский ящер спикировал вниз, приближаясь к Кейру.

И в этот момент правая нога неизвестной вдруг поехала по припорошённому снежной пыльцой кровельному листу, и девушка рухнула на спину, не удержав равновесия. На несколько секунд соскользнувшая вниз фигурка ещё попыталась затормозить у самого края крыши, цепляясь за ограждающую этот край низенькую решётку, но в следующую секунду решётка проломилась под весом её тела – и девчонка полетела внутрь тёмного узкого двора, нелепо раскинув в стороны руки, из которых, словно в замедленном кадре, выскользнула слетевшая с шеи тяжёлая камера.

Широкогрудая кобыла с длинными ногами, желтоватыми подпалинами на поджарых боках и мускулистой шеей прижала уши, оскалила зубы и нервно дёрнула хвостом, настороженно косясь на Вильфа. Рыжеволосый улыбнулся и провёл ладонью по атласно лоснящейся холке, придерживая лошадь за узду. Та отчаянно тряхнула гривой, высоко задрав бархатистую морду, всхрапнула, резко рванулась в сторону и вдруг – низко опустила голову, развела уши и замерла неподвижно, облизывая чёрные губы и жуя пустым ртом.

– Странно, Конни обычно очень норовистая… а тебя так слушается, – задумчиво сказал Флинн, наблюдая, как рыжий умело подтягивает подпругу, а потом просовывает левую ногу в стремя, ухватившись за повод, и легко запрыгивает в седло.

– Надо всего лишь почувствовать её разум, будущий воин, – хмыкнул сидящий на гнедом жеребце Тео, трогая поводья. – Попробуй сам, это совсем нетрудно. Много проще, чем со смертными.

Флинн с сомнением посмотрел на статного вороного коня с белой проточиной на лбу, который флегматично пощипывал жёсткую декабрьскую травку.

Когда речь заходила о подобных трюках, эти двое никогда не старались объяснять ему ничего особенно подробно… но если кто-то из них вот так походя замечал, что освоить какую-нибудь новую хитрость «совсем нетрудно», искушению в очередной раз испытать собственные силы было решительно невозможно противиться.

– А ну-ка, Принц… – шепнул Флинн, осторожно погладив вороного по морде, и протянул тому горсть вынутых из кармана кожаного пальто кусочков рафинада.

Конь пряданул ушами, доверчиво фыркнул и потянулся губами к его ладони. Флинн прикрыл глаза – он успел уже выяснить, что человеческое зрение в таких случаях обычно только мешало, – и ему действительно показалось, что исходящее от животного тепло, ласковое и спокойное, будто растворяется в его собственной крови… плывёт в воздухе звоном незримых колокольчиков…

Нет, на самом деле это были, конечно, никакие не звуки… и уж тем более не слова. Это были даже не картинки – лишь какие-то тёплые и часто сменяющие друг друга тактильные образы, напоминающие то ли налипающие на пальцы песчинки, то ли горячие гладкие горошинки, перекатывающиеся по раскрытой ладони… но узоры, в которые те складывались, тут же превращались в смыслы, и Флинн действительно мог отчётливо различать эти смыслы, словно слепой, читающий по Брайлю: «Тёмное там на земле, далеко-не двигается-не страшно-но-лучше-обойти… старшая не сопротивляется тем-чужим, значит-опасности-нет. Старшая-всегда-знает-когда-опасно… Отгоняет от еды, больно-щиплет-за-ноги-но-всегда-знает-когда-убегать. Старшая всё знает, лучшее-место-в-тени-всегда-её… я хочу с-тобой-а-не-с-теми…»

Принц снова фыркнул и прихватил его зубами за рукав.

– Потрясающе, адова сатана… – проговорил Флинн.

Потом он ласково потрепал жеребца по холке и тоже запрыгнул в седло.

Последние недели принесли ему множество открытий, и с каждым днём осознавать себя и свои способности музыканту становилось всё легче. Раньше ему и в голову бы не пришло, наверное, даже фантазировать о чём-нибудь подобном – слишком уж это всё напоминало бы какой-то фантастический роман, но в данном случае истина заключалась в том, что все фантазии оказались лишь тысячной долей факта… в то время как факт, между прочим, всё ещё оставался основой для тысячи разных новых фантазий.

И когда Флинн, сидя по вечерам перед телемонитором, перебирал новостные программы, и все языки мира делались ему понятными, это был факт, а вовсе никакая не фантазия. Или когда он пробовал выпускать когти на руках, стоя перед зеркалом, или когда на спор сминал в пальцах монетку, чтобы закадрить очередную девочку («Фокус-покус, смотри-ка, как я умею, а чем ты, кстати, занята сегодня вечером, золотце?»).

И невероятно легко писались стихи…

Флинн тронул пятками жеребца, преодолевая очередной плавный подъём. Было зябко, и людей вокруг не было видно совсем – наверное, мало находилось желающих шляться здесь в такую погоду.

Музыкант всегда любил бывать на Белых скалах, любил крики чаек, тугой и горький, как лакричная конфета, ветер, любил ароматы йода, соли и мокрых камней – ему всегда мерещилась в этом месте какая-то особенная, как любят выражаться эзотерики, «гармония стихий». А сегодня ещё и небо было голубым и прозрачным – очень непривычным для Туманного Альбиона, и предвечернее солнце в его кристальной глубине пылало ослепительно ярким кусочком платины.

«…вся наша жизнь похожа на музыканта с голубой гитарой, – философски подумал Флинн. – Гитара его голуба, словно бездонное небо ранней зимы, а инкрустация на ней светится и слепит, будто платиновое солнце…»

Хорошая могла бы, наверное, выйти песня. Музыкант-жизнь играет, не зная усталости, и с его струн срывается нота за нотой; иногда мелодия, льющаяся из-под его пальцев, размеренна и тиха, иногда она похожа на крик боли, иногда – на просьбу об утешении. Небесные аккорды переливаются цветами жидкого серебра, прохладного, как тяжёлые тени поздним вечером, загадочного, как ледяной туман над спящим лесом, а иногда – обжигают огненными стрелами, ошпаривают жаркой лавой и заставляют корчиться в немом крике, потому что нет таких слов, которые способны были бы выразить всю полноту восхищения и благодарности того, кто расслышал в суетном шуме человеческого мира Ту Самую Мелодию.

Мы слышим эту мелодию в себе, пока бьётся наше сердце, а может быть, мы будем слышать её, даже когда оно уже перестанет биться, и мы настолько привыкли к этому, что почти никогда не замечаем её. Эта музыка пронизывает наши души, эта музыка рисует Мироздание…

– Вот про мироздание это было красиво, правда, Тео? – заметил медноволосый.

– Вы что же, адова сатана, ещё и подслушиваете? – Флинн снова толкнул Принца шенкелями, чуть ускоряя шаг.

– Отчего бы и нет? – блондин приподнял бровь. – Мысли – это те же слова, музыкант. Ты тоже научишься этому со временем.

– И заслоны от любопытных создавать тоже научишься, не переживай, – добавил Вильф.

– Это точно так же, как и с чужими языками, да?

Тео кивнул:

– Примерно так же…

Флинн замялся, рассеянно рассматривая двух белых овечек под скошенными на одну сторону от бесконечных ветров деревцами.

– А вот почему, раз я теперь, так сказать, больше не человек, и ещё все раны у меня регенерируют так быстро… а вот если, так сказать, напиться, то все ощущения ровно такие же, как и были до этого? – задал он давно уже мучивший его вопрос. – Разве алкоголь тогда не должен был вообще перестать на меня действовать?

– Тут есть свои хитрости, Гарм, – прищурился Тео. – То, что твоё тело привыкло ощущать как повреждение, от которого ты желаешь избавиться, воля тули-па блокирует автоматом. То, против чего твоя смертная память осознанно не протестует, остаётся. Там тоже можно научиться ставить блоки, но для этого уже работа нужна… Ты ведь много пьёшь, верно?

– Не много, – немедленно ощетинился Флинн. – Ровно столько, сколько захочу…

– Да ну-у? – рассмеялся Вильф.

Флинн невольно ухмыльнулся тому в ответ. «Ну да, у Фрейи точно нашлось бы что сообщить на этот счёт…»

Рыжий почему-то слегка поморщился:

– Ладно… в конце концов, всё это абсолютно неважно, Гарм. Это всего лишь человеческое… оно само отпустит со временем. Уж поверь, теперь тебе будут доступны куда более утончённые удовольствия. Изысканнее маковых слёз… слаще даже, чем та сахарная карамель, которая стекает в подожжённый бокал с «зелёной феей»… – мечтательно-шутливо договорил Вильф нараспев, явно вспоминая что-то, и Тео, покосившись на того, еле слышно фыркнул. – Хотя готов поспорить, что нынешняя богема всё равно давным-давно уже разучилась правильно готовить абсент времён моей молодости…

– Это какие же, интересно, такие удовольствия? – скептически протянул Флинн, старательно пытаясь прогнать из голоса невольно подступившее любопытство.

– Всё впереди, музыкант. Попозже узнаешь… – улыбнулся рыжеволосый.

– Ага, вот например когда куплю себе новый самолёт, – вполголоса пробормотал Флинн, чтобы хоть что-нибудь ответить.

Сказать по правде, он не особенно и надеялся на детали. За несколько встреч Флинн вполне успел уже притерпеться к манере общения этой пары: беловолосый Теодор, как правило, довольно чётко отвечал на вопросы, заданные прямо, зато рыжий Вильфрид предпочитал раз за разом напускать туману, явно получая удовольствие от самого этого процесса.

Всё это напоминало какую-то странную игру, похожую то ли на шарады, то ли на кошки-мышки. Но игра эта была необыкновенно захватывающей, и у Флинна не возникало ни малейшего желания её прерывать. Потому что отныне и, судя, по всему, навсегда это сделалось его новой реальностью. Удивительной и невероятной, но тем не менее именно реальностью, а не какой-нибудь там галлюцинацией, и осваиваться в этой новой реальности надлежало постепенно, неторопливо и, по возможности, со вкусом.

Здорово всё же, что он встретил месяц назад этих двоих. Странно только, что Фрейя с самого начала так сильно их невзлюбила…

Флинн снова вспомнил сегодняшний разговор с Фрейей – не самый их, по правде сказать, приятный разговор. С одной стороны, он, конечно, только за то и ценил свою скрипачку, что та всегда старалась говорить с ним честно… о его стихах, да и вообще обо всём на свете. А с другой стороны…

– Мнение этой смертной должно волновать тебя в последнюю очередь, поверь мне, будущий воин, – в голосе Тео послышалась едва заметная нотка неприязни. – А твоя летающая телега тебе уже больше никогда не понадобится… ты ведь и сам теперь можешь летать.

– Я… могу летать? – неверяще переспросил Флинн, от неожиданности позабыв сразу же обо всём, о чём он только что думал. – Но у меня… у меня ведь нет крыльев, как у вас двоих, когда вы становитесь…

Тео усмехнулся:

– Это совсем неважно, музыкант.

Вильф легонько натянул поводья, останавливая лошадь, и спешился.

– Иди сюда, Гарм, – позвал он, улыбаясь. – Я покажу тебе, как…

Флинн тоже спрыгнул со спины Принца (тот сразу опять невозмутимо потянулся мордой к усыпанной меловыми камешками траве) и подошёл вслед за рыжим к краю скалы.

Вспененные просторы Ла-Манша раскинулись под ногами необъятным стальным полотном; неприветливая вода с мерным грохотом вгрызалась в подножие белых скал, словно огромный голодный зверь. Флинн растёр друг о друга ладони, щурясь от порывов ветра, и взглянул на туманные очертания далёкого берега, едва виднеющиеся на горизонте.

– И что же мне теперь делать? – неуверенно поинтересовался он.

– Импровизируй, – ухмыльнулся Вильф.

И сильный толчок в спину отправил его вниз, навстречу высоким беснующимся волнам.

Никогда ещё стяжка не получалась у Аспида до такой степени быстро. Он материализовался прямо над хитросплетением увешенных дорожными знаками кабелей, оттуда молнией нырнул внутрь двора, чудом умудрившись не задеть на лету почти невидимую под слоем снега газовую трубу, которая тянулась через этот двор на противоположную его сторону…

…и успел подхватить соскользнувшее тело на руки, когда то уже почти коснулось земли.

Ящер опустился на обледенелый асфальт и осторожно поставил девушку на ноги, придерживая за талию. Та завертела головой, по-видимому, не сразу сообразив, что с ней произошло, увидела над собой пластинчатую полузмеиную морду – и сейчас же, тихо взвизгнув, рванулась прочь из лап Аспида, чуть не оставив у того в когтях рукав короткой чёрной курточки с меховым воротником.

Аспид замешкался, не решаясь разжать пальцы: девчонка явно была не в себе, а ну как рванёт сейчас вон туда, в подворотню, а оттуда – куда-нибудь прямиком на проезжую часть?

С другой стороны, если она сейчас начнет кричать…

– Спокойно, бро, – появившийся рядом Кейр среагировал быстрее него.

Тонкие жала его хрустальных когтей легли девушке на губы, и та снова дёрнулась, немо, как рыба, приоткрывая рот и обезумевшими глазами глядя теперь уже на чёрного полуволка напротив себя.

– Тихо-тихо. Закрывай-ка глазки, смертная…

Лицо девушки на миг окутала слабо светящаяся в сумерках розоватая пелена.

– Отпускаем зверя, ага? – Кейр свёл у груди запястья. – Чего пугать.

Аспид коротко кивнул и тоже поспешно скрестил перепончатые лапы прямо у девушки перед грудью (ему почему-то всё ещё страшно не хотелось её отпускать).

По телу пробежалась короткая тёплая вибрация, и кисти Аспида подёрнулись меловым облачком, превращаясь в человеческие ладони.

И как раз в этот момент девушка, судорожно вздохнув, медленно открыла глаза:

– Как я здесь… Я что, упала?

– Ты сознание теряла, разве не помнишь? – Кейр приподнял бровь и сложил руки за спиной жестом, неуловимо напомнившим Аспиду любимую позу Тео.

Та растерянно помотала головой, и мальчика на секунду окатило слабеньким, сладковато-горьким парфюмом от её волос.

– Если бы ты упала, мы бы сейчас твои кости по всему двору собирали, – Аспид наконец опустил руки. – Что ты вообще там делала? Зима же на дворе!

Он присел на пригазонный заборчик около облупившейся стены и сжал пальцами ледяные перекладины, с трудом успокаивая дыхание. На припорошённом снегом автомобильном окне прямо перед его носом помаргивал треугольный восклицательный знак. Жужжание города казалось неестественно громким; сердце всё ещё трепыхалось как ненормальное. Слышно было, как в углу двора натужно поползла вверх, а потом снова вниз кабинка лифта.

– Ладно бы летом, – нервно добавил Аспид. – Да ладно бы хоть при дневном свете!

– Да я тут сто раз уже зимой лазила. Там и льда-то совсем нет… то есть не было… Хотела фоток пощёлкать, подумаешь… ой! Камера! – пискнула вдруг девушка, опускаясь на корточки.

Некоторое время Аспид с Кейром молча наблюдали, как та возится около забитой льдом водосточной трубы, собирая осколки. Аспиду показалось, что девушка была немного постарше его самого. «Наверное, старшеклассница, как думаешь, Таютка? – мысленно спросил он копошащегося у себя в капюшоне дракончика. – А может быть, даже и вообще уже студентка…»

По внешности особо не разберёшь: чёрные обтягивающие джинсы – вещь вневозрастная, кожаные сапожки на скошенном каблучке (это ж додуматься надо было на крышу в таких лезть!) – в общем-то, тоже. Волосы заплетены в длинную пышную косу – ну так это мода у всех такая сейчас…

В заваленном сугробами колодце двора было темно – разве что ажурная паутинка древесных ветвей слегка серебрилась в свете дворовых окон, и Аспид невольно напряг зрение тули-па, чтобы получше рассмотреть лицо девушки. Вокруг сразу сделалось светлее, и мальчик различил россыпь ярких, словно брызги оранжевой краски, веснушек на её румяных от холода щеках, большие тёмно-зелёные глаза и пухлые, упрямо поджатые губы с чуть опущенными вниз уголками.

«По-моему, она красивая, – деловито сообщила Таютка, щекоча Аспиду затылок кончиками крыльев. – Мне холодно, покровитель…»

Мальчик усмехнулся и оттянул пальцами край ворота, впуская крылатую ящерку к себе за шиворот: «Ну тебя совсем, маленькое моё глупое…»

Девушка взяла в руки самый крупный из обломков камеры, щёлкнула тёмно-красным ногтем по треснувшему окуляру видоискателя и скептически глянула на вдребезги разбитый объектив.

– Всё, батяня меня теперь точно убьёт, – вздохнула она.

– Нет, ну ты всё-таки офонареть какая паркурщица, – с ноткой уважения протянул молчавший до сих пор Кейр, всё ещё не отводя взгляда от заросшей сосульками крыши с выломанным куском ограждения. – А полиция с вот такого вот… это самое… ну типа там, не хренеет?

– Не из Питера, да? – девушка мельком посмотрела на того снизу вверх.

В ушах у неё блеснули капельки изящных серебряных серёжек, и точно такую же капельку Аспид успел увидеть в глубоком вырезе красного мохерового свитера. Мальчик неловко отвёл взгляд и старательно уставился на окружённые бетонным забором мусорные контейнеры у стены.

– Совсем мозгов нет, – сердито сказал он, пытаясь скрыть неожиданное смущение. – А если бы никого рядом не оказалось?

– Сам-то ты что там делал, раз такой умный? – огрызнулась девушка. – Да ещё вон и с явным туристом на прицепе…

Она замялась, подбирая с земли шапку, потом на секунду прижала ладони к раскрасневшимся щекам и снова подняла взгляд на мальчика:

– Ладно. Прости. Это я от нервов просто… Спасибо тебе, эм-м…

– Асп… То есть, Тим, – пробормотал тот, почему-то краснея.

– А я Алина. Ну, приятно было познакомиться, в общем, с вами обоими, – девушка торопливо побросала осколки камеры в рюкзак, поднимаясь с колен. – И с наступающим вас, да?

Глава 5

Головокружительное падение вдоль гладкой белоснежной скалы показалось Флинну растянутым чуть ли не на целую вечность. Кажется, он успел ещё вскрикнуть от неожиданности, судорожно размахивая руками – а может быть, и не успел, а только распахнул рот для крика. Потом его перевернуло в воздухе головой вниз, в лицо с оглушительным рёвом ударил тугой ветер, вспененное водное полотно стеной метнулось навстречу, и Флинн на полнейшем автомате попытался сгруппироваться, заученным движением расслабляя мышцы и принимая привычную позу, известную среди скайдайверов: ноги вместе, согнутые колени повыше, голени прижаты к бёдрам…

…ага, вот только когда он баловался скайдайвингом, прыгать приходилось минимум с нескольких километров, а не с жалкой пары сотен метров…

Дыхание зашлось, смертельный ужас прошиб туловище раскалённым копьём: «Да что же они такое творят, разве…»

Флинн не успел додумать. Перед глазами вспыхнула фиолетовая молния – и музыкант завис лицом вниз над самой водой всего в каком-то десятке сантиметров от острых скальных клыков, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в гигантской люльке. В нос ударила едкая смесь удушливых морских испарений – йод, рыба, подгнивающие водоросли; стремительно набежавшая откуда-то справа волна с яростным клокотанием ударила его в бок, с головы до ног окатив пузырящейся ледяной пеной.

Холод ошпарил было, но тотчас же снова отступил. Флинн нелепо задрыгал запутавшимися точно в рыболовных сетях ногами, выхаркивая из себя воду и уже почти не соображая, что же с ним, адова сатана, сейчас творится, – и в этот момент какая-то невидимая мощная пятерня дёрнула его за шкирку, легко, словно невесомую игрушку, переворачивая лицом вверх.

Голова Флинна рывком откинулась назад, и сквозь огненные круги перед глазами музыкант разглядел, как крошечный с этого расстояния рыжеволосый мужчина на самой кромке обрыва вновь крест-накрест сводит перед грудью сжатые кулаки.

Флинн поспешно сделал надрывный, конвульсивный вдох, а фигурку над ним окутало слепящим розоватым светом, и музыканта, мокрого до нитки, кувырком швырнуло в далёкое предзакатное небо, словно выпущенный из рогатки камень. Алые нити рывком подтянулись, упруго подбрасывая его вверх сразу метров на пятьсот – и тут же вновь исчезли.

«Вот ведь паршивцы, адова сатана…»

Кипучая волна адреналина, прокатившаяся от горла куда-то к солнечному сплетению, была на этот раз уже не такой внезапной и оттого как будто бы управляемой, как это обычно бывало при прыжках с тарзанки. То есть нет, до тарзанки подобным аттракционам было, конечно, крайне далеко… но всё-таки это всё равно было уже скорее в кайф, чем страшно.

Свободное падение, бьющий в лицо встречный ветер, шум в ушах…

Музыкант машинально широко раскинул в стороны руки и ноги, расправляя плечи и запрокидывая голову, и почувствовал, как его опять разворачивает грудью к земле. Где-то над головой оглушительно закаркали вороны; перед глазами на миг снова мелькнула меловая стена с вкраплениями чёрного кремня, вертикально обрывающаяся в пенисто-мутные волны.

«Смотреть нужно на горизонт, – вспомнил Флинн. – Не вниз смотреть, а на горизонт, дуралей…»

Мужчина на полсекунды зажмурил глаза (как ни странно, те даже не думали слезиться, как будто на нём сейчас были надеты невидимые парашютные очки), а потом снова заставил себя взглянуть туда, где топкую морскую синь рассекала пепельно-стальная пластина вечереющего поднебесья…

…и вдруг, каким-то образом необыкновенно ясно поняв, что именно он должен сделать, – скрестил перед собой и сразу же вновь резко развёл в стороны окутавшиеся мутной дымкой ладони.

Падение внезапно ощутилось заторможенно-плавным, словно над головой Флинна раскрылся невидимый парашют. Он потянулся к небу, чувствуя, как меняется зрение и как по позвоночнику пробегает многократная горячая дрожь, и как воздух вокруг него разом тоже делается необыкновенно, противоестественно горячим, как в жарко натопленной сауне…

Страшное чудовище, похожее одновременно на исполинского кабана и на пса с гладкой лоснящейся шкурой и четырьмя пылающими глазами, плавно взмыло ввысь, будто оседлав восходящую воздушную волну. Ветер загудел в ушах Флинна бесконечной гитарной струной – и мгновением позже тот услышал, как какая-то странная, волнующая музыка заструилась в воздухе, вплетаясь в гул этого ветра.

Это было как откровение. Это было так, как будто бы весь мир вокруг Флинна вдруг ЗАЗВУЧАЛ – и звуки его были чарующи и пронзительны, и от них сжималось сердце, и от них перехватывало горло, и от них всё тело наполнялось незнакомой, потусторонней, пугающей силой, и хотелось слушать и слушать их до бесконечности, и хотелось кричать, плакать и смеяться одновременно, и Флинн знал уже, что у него никогда в жизни не хватит ни слов, ни метафор, ни всего его таланта, чтобы описать эти ощущения человеческим языком: эти магические перешёптывания бесконечно чистой, пронзительно-льдистой лазури, и звонкие жемчужины солнечного света в дымчатом кварце облаков, и журчащий хрусталь бирюзово-прозрачного, нежного, напитанного горьковатым озоном зимнего воздуха – и то, как на языке остаётся этот свежий озоновый привкус терпкой бирюзы и шелестящей первозданности, и разгаданной тайны, и детского восторга…

«Как во сне, – мелькнуло в мыслях у Флинна, – а ведь как же просто-то всё, адова сатана, как же просто…»

Пуховые облачные перья цвета слоновой кости огладили его шкуру миллионом прохладных паутинок, и тот вновь свёл лапы перед грудью, мучительно желая впустить, позволить этой величественной, чувственной, пленительной мелодии проникнуть в свой мозг, в жилы, в собственную кровь – и мелодия послушно разлилась под его кожей кипящим огненным озером. Ещё пара ударов сердца – и она стала сливаться с мыслями… так быстро, так неостановимо, что на пару мгновений Флинну даже сделалось немного страшно.

Но только совсем чуть-чуть.

Выше, ещё выше, ещё…

Его тело сейчас определённо подчинялось каким-то стихийным силам, только вот силы тяготения среди них не было уже совершенно точно. Воздух дрожал и пружинил под раскинутыми лапами, ощущаясь чем-то необыкновенно прочным, незыблемым и надёжным, – ничуть не менее надёжным, чем земная твердь.

Флинн попробовал снизить высоту, и внезапный нырок в пустоту ощутился почти что падением, но только на мгновение, а потом полёт снова выровнялся, подчиняясь его воле.

Пласт монолитной тверди внизу обрывался в море, словно кусок пирога, отломленного чьей-то великанской рукой. Далеко внизу мелькнула узкая извилистая улица; дома вдоль скального откоса были, будто мазками огромной кисти, расчерчены фиолетово-синими вечерними тенями. Флинн разглядел редкие пушистые комочки деревьев, над которыми, словно стайки мошкары, метались какие-то птахи, потом – крошечную тройку распряжённых лошадей между этими деревьями, мирно пасущуюся на покрытой тонким, словно декоративная пыльца, блёкло-зелёным бархатом земле…

А секундой позже он заметил две человеческие фигурки с запрокинутыми головами, которые замерли совсем рядом с краем бесконечного обрыва – и взревел от неукротимой, животной, принадлежащей как будто бы даже и не ему самому ярости:

– Ах вы зар-р-разы…

С утробным рыком Флинн выпустил из жутких перекрученных пальцев длинные чёрные когти и пулей бросился вниз, пытаясь опрокинуть Вильфа на землю.

«Овод, я Игла, выходим к периметру, приём…»

«Понял тебя, приём…»

Игла поймал на себе вопросительный взгляд Мухи (встроенный в его гортань трансивер ловил даже самые слабенькие сокращения голосовых связок и был достаточно чутким, чтобы позволить себе говорить не вслух) и коротко кивнул.

Они обошли бесконечную мрачную очередь рядом с автобусной остановкой, вышли на задворки воняющего испорченной рыбой рынка и миновали ещё одну такую же очередь около покрытой чёрной плесенью стены продуктового склада.

Игла не зря решил идти дворами: с этой стороны галдящей центральной площади разноязыкая толпа – хоть многие в ней и щеголяли золотистыми ленточками на рукавах – если и была вооружена, то разве что термобидонами. И была эта толпа, как ни крути, занята серьёзным делом: в Сигню ходили слухи, что в этот вторник должны выбросить в продажу внеочередную партию синтетического молока, и счастливые обладатели рационных карточек («не меньше двух детей до пяти лет и не меньше одного взрослого в семье, трудоустроенного на предприятии Альянса») дежурили у входа на склады уже с глубокой ночи.

Так что дорогу Игле с Мухой неохотно, но всё же уступали, лишь время от времени бросая угрюмые взгляды на их чёрные форменные куртки.

– Консульская, – небрежно обронил Игла, останавливаясь напротив шипастой стальной решётки. – Особая срочность.

– Оба? – от насупленной и какой-то одутловатой, словно плохо пропечённый блин, морды за жужжащими канатиками лазерных лучей отчётливо пахнуло перегаром.

– Оба.

Одутловатый протянул сквозь прутья сканер радужки, похожий на огромную старинную лупу. На металлическом ободке сканера искрились от подтаявшей изморози чешуйки ржавчины. Игла, не отрываясь, смотрел на их рыжеватые заусеницы, напоминавшие крупинки ещё необработанной «дигаммы семь», какой её обычно доставляют на сигнийский завод подводники, и изо всех сил старался не моргать. Скопированные биолинзы были ещё совсем новенькими, и одно нечаянное движение глаз могло сейчас всё испортить.

Океанский воздух противно отдавал гарью и металлом, оставлял суховато-горький привкус на языке, леденил взмокший под фуражкой затылок.

Ничего, надо ещё немного потерпеть…

Тонкий писк считывателя.

Ещё один.

Рука со сканером убралась.

– Двое, пятый контроль, особая… – профессионально неразборчиво пробормотала в наушник морда-блин. – Спецдопуск, говорю! Да… Принято…

Он снова перевёл отработанно-равнодушный взгляд на Иглу с Мухой, отключая лазерный барьер:

– Вперёд и направо, белая дверь.

Проклятую фуражку чуть не сорвало с головы Иглы порывом внезапного ветра. Шумная толпа осталась позади, и вокруг сделалось почти что тихо, только высоко в небе то и дело гулко рокотали похожие на огромных птеродактилей грузовые коптеры.

– Что-то многовато их здесь летает сегодня… – вполголоса проворчал Муха.

Игла ничего не ответил – лишь напряжённо нахмурился, а потом шагнул в решётчатый тамбурный проём следом за ним.

Утреннее солнце упорно силилось раздвинуть тиски антарктических облаков. Никак не желавший таять снег мерно поскрипывал под подошвами военных ботинок. Красные пятна на сугробах сладковато пахли арбузной коркой. «Кровавый снег» Сигню – любимый некогда мотив туристических фотосессий…

Он всегда появлялся в городе ближе к концу декабря, перед самым Рождеством, когда на Южных Оркнеях наступала пора цветения снежных водорослей. На морозе те обычно впадали в спячку, а вот здешним летом, стоило только пригретому первым солнцем насту слегка подмокнуть, как улицы и горные склоны словно обливали пурпурной краской из баллончика.

«Снег заалел – лето пришло».

Кажется, впервые Игла услышал эту присказку от Ианты почти десять лет тому назад…

Он вдруг вспомнил, как приехал в этот город впервые – восторженный представитель «большого мира», назло семье бросивший элитное курсантское училище, чтобы, как в этом возрасте водится, «немного поискать себя».

В первый же день, попытавшись купить себе на ужин каких-нибудь сосисок и бутылку пресной воды в придорожном магазинчике, Игла обнаружил, что ни того, ни другого нет в продаже уже целый месяц. Правда, потом ему всё же удалось раздобыть баночку домашних рыбных консервов с рук у владельца ближайшей кофейни, в которой, правда, давным-давно уже закончился весь кофе (владелец ещё устроил ему перед этим настоящий допрос – видимо, Игла со своим нездешним выговором сильно смахивал на подсыльного инспектора), а воду ему великодушно заменили яичной газировкой – жутко странным местным пойлом, по вкусу более всего напоминавшим смесь содовой со стиральным порошком.

На другой день Игла, вооружившись камерой, попытался было рвануть на знаменитые «пингвиньи пляжи», но с океана в одночасье накатил такой ураган, что следующие пару суток ему пришлось отсиживаться в снятой накануне хибаре – впрочем, вполне приличной по меркам Сигню хибаре, с собственной уборной и даже с почти бесперебойным водоснабжением, – прихлёбывая ту самую яичную газировку, разбавленную прихваченной (с горя) у какой-то уличной торговки самопальной водкой. Консервов Игле в тот день достать уже не удалось, поэтому водку он закусывал купленным у той же торговки сомнительным туземным деликатесом – вяленым тюленьим мясом, вымоченным в тюленьем же жиру.

Когда ещё двое суток спустя Иглу отпустил накрывший его после этого приступ желудочного гриппа и он предпринял новую попытку выбраться к людям, выяснилось, что в его арендованном беспилотнике уже почти не осталось заряда. К единственной в городе заправке очередь тянулась метров на сто, и когда Игла спустя четыре часа ожидания добрался до вожделенной энергоколонки, заправку, несмотря на протесты изрыгавших проклятия водителей, как раз на неопределённый срок отключили от снабжения…

…но зато в той очереди он встретил Ианту.

Встретил, чтобы насмерть влюбиться в неё – и заодно во всю эту ледяную, нищую, нещадно эксплуатируемую Альянсом, вечно впроголодь живущую – и всё равно прекрасную страну.

Правда, когда Ианта согласилась выйти за него замуж и Игла получил наконец южно-оркнейское гражданство (тогда это ещё называлось «статусом члена островной общины»), первым его желанием было взять жену в охапку и увезти её к себе на родину – туда, где летом можно было загорать, а не мёрзнуть, а обыкновенный сэндвич с ветчиной и сыром не считался бог знает каким лакомством. Когда рассмотрение выездной визы для Ианты затянулось на несколько лет, Игла был в бешенстве. Когда ещё год спустя в госпитале Сигню умер их всего на два месяца раньше срока родившийся первенец, потому что в родильном отделении, словно в позапрошлом веке, не оказалось ни единой исправной кислородной кувезы, бешенство сменилось отчаянием.

Когда Ианта привела его в штаб Аждархо, который пытался – тогда ещё вполне законно – баллотироваться в здешние мэры, Игла уже от всего сердца ненавидел и Альянс Независимых Сил, и всех его проклятых поверенных.

А когда они месяц назад готовились к операции, он, как и Муха, предложил себя сам.

И снег вокруг в тот день тоже был красным-красным, будто орошённым брызгами чьей-то крови…

– …вы, ОБА, адова сатана!!!

Вильф ухмыльнулся и перехватил когтистые лапы Флинна, безо всякого труда отводя их от своей шеи:

– Да-а, щеночек? Неужели ты чем-то там ещё и недоволен, м-м?

– Вы же ведь и с моим самолётом тогда то же самое сотвор-р-рили, верно?!!

Тео неожиданно расхохотался:

– Ты же не станешь сейчас меня разочаровывать и говорить, что сильно испугался тогда, а, музыкант? – беловолосый вскинул руку, пуская ему в висок тонкую как иголка стальную стрелку. – Ты ведь, в конце концов, тули-па, а не смертный…

Зверь коротко скульнул, отскакивая в сторону:

– Вдвоём на одного, р-р-разве это честно? – прорычал он, сжимая кулаки на страшных многопалых клешнях и весь напружинившись для прыжка.

В тот же момент нога Вильфа молниеносно взметнулась вверх в круговом ударе, направленном Флинну в голову; полупёс едва успел поймать её в воздухе двумя передними лапами и повалил рыжеволосого на спину, но обе ступни того с силой выстрелили ему в поддыхало и, словно тряпичную куклу, отбросили в ближайший овраг.

– А где ты вообще видел честные драки, а, Гарм? – иронично спросил тот, мгновенно и ловко подхватывая себя на ноги.

Почти не заметив пронзившей всё его тело боли от удара, Флинн немедля снова вскочил на четыре лапы, с хрустом приминая скелеты засохших кустов – и, не размышляя, как будто его действиями и впрямь управлял сейчас кто-то совсем другой, в одно хищное движение снова скользнул вперёд.

Кровь бурлила, часто колотясь в висках в такт с той самой беззвучной мелодией, которая многократным эхом всё ещё разносилась по его внутренностям, и каждый удар сердца был сродни пушечному выстрелу. Чёрные когти-ножи успели глубоко располосовать рыжему бедро, и тот, тотчас припав на одно колено, обхватил горло гигантского полупса согнутой рукой и резко наклонился:

– Да ну, и это всё, на что ты способен, боец?

Флинн захрипел, отчаянно пытаясь вырваться, но шею его словно забили в тяжеленные колодки; перед глазами заполыхали разноцветные фейерверки.

– И на что тебе только твои когти, а, жуткий зверь? – ехидно осведомился Тео, сцепляя руки за спиной. – Неужели только поцарапаться? У него ведь сейчас весь живот открыт…

Лапы полупса явственно дрогнули, но захват на его горле немедля усилился, не позволяя вдохнуть. Во рту сделалось солоно от крови, и Флинн подумал, что сейчас, наверное, просто потеряет сознание, но вместо этого вдоль его позвоночника одна за другой отчего-то покатились стремительные волны онемения.

– Всё, хватит, Гарм, – Вильф небрежно швырнул его через голову, припечатывая к земле в метре от себя. – Мы ведь можем уничтожить тебя сейчас, ты же это понимаешь?

Полупёс исподлобья глянул на рыжеволосого, однако ни он, ни усмехающийся блондин, кажется, вовсе не спешили принимать своё звериное обличье.

Странный паралич отступил так же неожиданно, как и навалился. Но мышцы всё ещё гудели от напряжения, и чувствовать наполнявшую их сверхъестественную силу, непривычную и удивительную, было необыкновенно приятно. «Так, наверное, должен чувствовать себя алюминиевый провод, когда по нему пускают ток», – подумал Флинн.

– Даёте побаловаться, как р-р-ребёночку в манеже, адова сатана? – глухо проворчал он, поднимая от земли лобастую четырёхглазую морду. – А давайте. Давайте ещё…

Он ощерился и вновь взвился в воздух, расшвыривая во все стороны острые меловые камни и занося над Вильфом тяжёлую лапу. Тот крутанулся на носках, и Флинн, увлечённый собственным импульсом, рухнул на землю и тотчас почувствовал резкий удар локтем куда-то в основание черепа, а потом когтистая полуптичья пятерня впилась в его загривок, увлекая в воздух.

– Чёрт, нет, а он отчаянная зверюшка, правда, Тео? – заулыбался медноволосый. – Мне нравитс-ся…

По лапам Флинна побежали, с шипением стягивая кисти тугой удавочной петлёй, тонкие золотистые змейки, и пальцы его начали отниматься, словно ошпаренные. Хрюкнув от боли, монстроподобный пёс судорожно напряг мускулы – удавка натянулась и рассыпалась в воздухе звонкими блестящими брызгами – и, вывернув голову под каким-то совершенно противоестественным углом, с силой вонзил зубы Вильфу в запястье. Тот гибко откинулся назад, рывком выдернул свою руку из оскаленной пасти и, явно войдя во вкус, немедля перехватил зверя за горло локтем другой руки, приподнимая того на задние лапы, под которыми по истрескавшейся меловой плите запрыгали электрические искры.

– Может, тогда потанцуешь для меня, пёсик?

Флинн успел заметить, что глаза мужчины над ним явственно потемнели, из карих превращаясь в гранатово-бордовые, почти алые. Незримые раскалённые пики пробили ему ноги до самых колен; полупёс непроизвольно заскулил, пытаясь поджать под себя обожжённые ступни, но вторая рука Вильфа уже сдавливала ему шею, склоняя на четвереньки и всё ниже пригибая ощеренную звериную морду к пышущему жаром камню:

– Что, уже ножки отнимаются, м-м? Ай-ай-ай, какая жа-алость, Гарм…

Кости Флинна болезненно зазвенели, словно цимбалы на ударной установке; в ноздри ударил отвратительный запах палёного. Полупёс конвульсивно рванулся прочь, и вокруг его передних лап, которые почти ничего уже не ощущали, неожиданно снова засветились яркие голубоватые кольца. Он с отчётливым усилием свёл едва слушающиеся лапы вместе, и тело вновь окатило сладким, упоительным жаром – а мгновением позже полупёс всё-таки вырвался и высоко подпрыгнул, отбрасывая рыжего себе за спину. Вслед ему потянулась тонкая, словно щупальце медузы, полупрозрачная нить, выпущенная из ладони Вильфа, и Флинн, увернувшись, кувырнулся в воздухе и на несколько секунд завис в паре метров над землёй, будто в невидимой аэротрубе.

Рыжеволосый широко улыбнулся и сделал ещё одно движение рукой, не двигаясь с места и заинтересованно наблюдая за полупсом снизу, и по шкуре того опять поползли ртутные капли, напоминающие глянцевито блестящих жуков. С громкими щелчками те пускали по телу резкие лазерные разряды, пытаясь забраться куда-то в уши, в ноздри, под кожу, но это было уже почти совершенно не страшно… как если упасть и разбить, например, коленку с перепоя – вроде бы тебе и больно, но это тебя уже как-то не особенно колышет.

А самое главное, что всё это больше не вызывало паралича. Не придумав ничего лучше, Флинн волчком завертелся в воздухе и снова рыбкой нырнул вниз с обрыва, стряхивая с себя горячие полуживые струйки.

И всё получилась даже проще, чем было в первый раз: порыв холодного ветра огладил ему шкуру, словно приливная волна, Флинн раскинул в стороны лапы и завис в пустоте, ложась на воздух, как на воду. Он перевернулся на спину, снова глянул вверх (на этот раз на краю обрыва вроде бы никого не было видно) и, уже почти привычно мысленно потянувшись к небу, взмыл, чувствуя, как его тело вбирает в себя стылое дыхание ранних сумерек, и серебристый шорох воздуха, и солоноватое биение волн далеко внизу… и как все до единого мускулы вновь наполняются звенящей, упоительной силой…

И это было обалденное ощущение.

Полупёс сделал мёртвую петлю и один за другим совершил несколько головокружительных виражей, сам себе напоминая оживший военный самолёт из тех, что можно было увидеть на авиасалонах Альянса Независимых Сил (как же Флинн всегда завидовал этим их пилотам!). Потом, скользя по воздуху, словно по пружинящей ледяной доске, он рванул под девяносто градусов под самые облака – серовато-жемчужные, напоённые морской солью и расслаивающиеся под его телом, словно вата, – и снова на дикой скорости ринулся вниз.

Всё его существо наполнял необыкновенный, безмятежный, безудержный задор, и постепенно затихающая непостижимая мелодия, казалось, опять дразнила, кружила голову, звала за собой – едва слышно и вместе с тем как-то удивительно внятно.

Непобедимо.

Необыкновенно властно…

Флинн неловко приземлился в грязную дождевую лужу прямо у ног Тео, подняв тучу брызг и с чавканьем вывернув из земли пару мшистых кочек; с каменного уступа позади него с испуганным писком сорвалась стайка мелких птиц.

– Перемир-рие? – ухмыляясь широкой пастью, спросил он у Вильфа, который сидел на пожухлой траве неподалёку, расслабленно обхватив руками колени. – Или снова будешь?

– Может быть, и не буду, – улыбнулся тот. – Ты совсем даже неплохо держишься… для необученного.

Флинн польщённо заворчал и скрестил лапы на груди, чтобы вернуться обратно в человеческий вид. Интересно, хватит ли теперь его сверхспособностей, чтобы разыскать сбежавших лошадок…

И тут вдруг что-то острое и длинное, словно дротик, оглушительно свистнув в воздухе, жгучей молнией вонзилось ему под правую лопатку.

Полупёс глухо взвыл, падая от неожиданности на колени.

– Никогда не расслабляйся, – насмешливо посоветовал ему Тео, выдёргивая из ороговелой звериной шкуры тонкое изогнутое лезвие и рассеянно пробуя пальцем острие. – Особенно рядом с теми, кому доверяешь. И никому никогда не подставляй спину. А он просто хочет твоей крови, иначе ведь и победа – не победа, как ты думаешь?

– Не говоря уже о том, что любая рана – это лишнее доказательство того, что ты боец, а не беспомощная жертва, – лениво добавил рыжий, откидываясь на спину и сцепляя пальцы за затылком. – Не корчи такие трогательные рожи, Гарм. Тоже мне, умирающая валькирия…

Полупёс угрожающе зарычал, медленно подошёл ближе и наступил тяжёлой лапой Вильфу на грудь, потянувшись клыками к его шее.

Тот рассмеялся, полоснул себя когтями по плечу и поднёс окровавленную ладонь под жадно трепещущий собачий язык.

Стены белого здания, на которое Игле с Мухой показал одутловатый секьюрити, по нижнему краю были сплошь покрыты отпечатками грязных подошв. От пятен вездесущей чёрной плесени краска на декоративных панелях потрескалась и вздувалась частыми пузырями, словно кожа после ожога.

«Значит, даже у альянсовских прихлебателей денег хватает не на всё», – мысленно констатировал Игла, со скрежетом прикрывая за собой дверь, и брезгливо вытер о штанину разом повлажневшую ладонь.

– Консульские? «Почтальоны» небось? – маленькие свиные глазки впились в подошедших, словно два сверла.

У этого физиономия была вроде бы не похмельной, но всё равно красной как помидор. Седые кустистые брови, засаленная полоска виртуального информатора на лбу…

Игла неприязненно поджал губы. «Ну и рожи… специально они таких в охрану подбирают, что ли, чтобы народ пугать…»

– В сектор «А», – он сделал шаг вперёд, переходя на английский.

Игла полагал, что это должно ему помочь, и не ошибся: курсантская выучка в комплекте со всегда вызывавшей у прикормышей Альянса доверие чистой речью безо всякого островного акцента сделали своё дело. Взгляд краснорожего слегка смягчился:

– Когда прибыли?

– Утренним, в десять пятнадцать.

– Ясно… Волновики снимайте.

– Ну у вас и порядочки тут, шеф, – нарочито ворчливо пробасил Муха.

– Приказ сверху, – чуть нервно пожал плечами тот.

– Вот вечно вы что-то новое выдумаете. Мы же со спецдопуском…

– Так положено, ничего не могу…

– А вот если ты мне его потом неисправным вернёшь? – возмущённо перебил его Муха. – Кто мне, интересно, ущерб тогда возмещать будет, а? Мэр ваш, да? Или, может быть, сам Консул Альянса?

Игла замер чуть в стороне, не пытаясь вмешиваться в спор. Он прекрасно понимал, что Муха сейчас изо всех сил старается завладеть чужим вниманием, заговорить охраннику зубы. Отвадить того от лишних вопросов…

А Муха всегда был хорошим актёром.

– Сдавайте, я сказал, – краснорожий, послушно включившись в любимую всеми охранниками мира игру «вахтёр и посетитель», сурово нахмурил брови. – Будете уходить, тогда и заберёте…

«Когда мы будем отсюда уходить, – мысленно ответил ему Игла, – от тебя здесь уже и след простынет, вшивая ты морда…»

– Перекодированных боитесь? – понимающе ухмыльнулся он вслух.

– До особого распоряжения. Сам видишь, что снаружи творится. Знаешь, сколько там сейчас наших инженеров? Развели вертеп, чтоб им всем пусто было…

– Ладно, чёрт с тобой…

Две тоненьких серебристых клипсы, звякнув, полетели в раскрытую пасть пластикового контейнера. Волновики всё равно были фикцией – в нынешней миссии они могли скорее помешать, чем помочь.

Они прошагали по унылому, без единого окна коридору, узкому и тёмному как кишка. На обитых серым пластиком стенках виднелась мелкая перфорация – наверняка чтобы можно было задействовать дополнительные лазерные барьеры в случае взлома. Минуту спустя за Иглой захлопнулась ещё одна тяжёлая дверь, в которой тут же лязгнул пневматический замок. («Окопались», – едва слышно проговорил за его спиной Муха, сглотнув.)

Ещё одна комната. Влажный, словно в парнике, воздух, пахнущий хлоркой и ещё какой-то жуткой дезинфекцией. Натужно зудящий над полом обогреватель. Помаргивание невыносимо ярких гелевых ламп.

И светящаяся арка экзосканера за высокой зубчатой ширмой.

– Демонстранты не загрызли? – мельком глянув на униформу, спросил их долговязый верзила в тяжёлом бронежилете, поправляя автомат.

– Зубки пообломают, – бесстрастно отозвался Игла.

Равнодушный тон давался ему с огромным трудом. Вот сейчас… сейчас нужно будет…

…а если у них всё-таки ничего не выйдет?

Верзила мазнул пальцем по вмонтированному в стену биометрическому сенсору:

– Проходите на досмотр.

Игла сделал шаг вперёд и решительно оперся рукой о край ширмы. Гладкая плексигласовая поверхность под вспотевшей ладонью казалась горячей, словно нагретое солнцем стекло.

– «Кровь твоей души», – раздельно и тихо произнёс он, глядя долговязому в глаза.

Игла ещё никогда не видел раньше, чтобы человек так стремительно менялся в лице. Верзила отшатнулся, уголки его губ поползли вниз, словно были вылеплены из подтаявшего пластилина; в глазах мелькнуло выражение потустороннего ужаса:

– Вы от…

– Тебе ещё раз повторить?

Лицо охранника исказило мучительное смятение, но в целом эффект был неплох. Интересно, что означали для него эти слова?

В любом случае, кажется, теперь уже можно было держаться нагло…

– Шевелись, – небрежно бросил ему Игла, отходя.

Долговязый сделал мучительное движение шеей, как будто воротник бронежилета сделался ему вдруг страшно тесен:

– Д-да… да-да, я сейчас, простите…

По ушам резанул отрывистый визг допускного зуммера, и огни вокруг арки погасли, ослепительно вспыхнув на прощание ярко-зелёным.

– А чего это у вас ёлок нигде не продают? – спросил Кейр, поднимаясь вслед за Аспидом по узкой бетонной лестнице. – У вас Рождество, типа, совсем, что ли, не празднуют, так, да?

– Скоро уже начнут продавать, – отозвался тот. – Мы их на Новый год ставим. Рано ещё. А Рождество у нас позже, и оно такое… для верующих в основном. Тётя у меня отмечает, например. А я вот после смерти родителей даже крестик на шее перестал носить, хотя оно вроде как положено…

– Меня мамаша в детстве на мессы таскала, – кивнул Кейр. – А я там засыпал вечно…

– А сейчас?

– А сейчас мы с ней сами по себе. Нет, ну то есть я двадцать пятого навещу её, конечно, но… э-э… в общем… слушай, ну и накурено у вас тут на лестнице, ага? Это, типа, можно – или просто всем по хрену?

Он кивнул на полную окурков ржавую банку, прикрученную проволокой к лестничным перилам.

– Второе, – ухмыльнулся Аспид.

– Один в один как у меня… – поморщился Кейр. – Есть у нас одна такая дерьмоптичка, вечно дымит мне под дверь, я к этому кенту когда-нибудь в облике зверя приду, наверное…

Парни миновали ещё один пролёт, освещённый тусклой, как карманный фонарик, жёлтой лампочкой. Тай-Утка на лету отодрала когтями лист от пышного куста на подоконнике, который кто-то, насколько мог понять Кейр, оставил здесь в подарок соседям (или, может, попросту поленился вынести на помойку), и довольно запищала, взвиваясь со своей добычей под потолок.

Аспид остановился перед обитой искусственной кожей дверью и привычно коснулся ладонью никелированной ручки. Меж его пальцев мелькнула короткая зелёная искорка, и сразу же послышался щелчок открывающегося замка.

«Твою мать, вот есть же всё-таки у некоторых мозги», – досадливо подумал Кейр. Сам он, к величайшему своему стыду, допёр до этого элементарного трюка совсем недавно (хотя уж ему-то с его богатым опытом обчистки всяческих хат вроде звёзды велели сделать это малость пораньше).

Так ведь нет же – целый год, не меньше, Кейр, как полнейший долбаный полудурок, судорожно пытался всё время следить за тем, чтобы у него были при себе ключи от собственной квартиры… пока эти самые поганые ключи совершенно закономерно не сгинули в никуда, когда он однажды не успел о них вспомнить при обратном переходе из зверя – одна из дурацких особенностей всех этих, мать их, сверхспособностей.

Кейр недовольно фыркнул себе под нос. Да уж, как выразился бы Тео, «человеческое, подлежащее истреблению, будет биться с тобой до последнего». Мобильника он тогда, между прочим, тоже лишился, и пришлось ещё в срочном порядке конфисковать у сопротивляющегося Мэйсона его пижонский навороченный «филинг-фон», а Кейр их всегда терпеть не мог…

– Ой, Тимочка, а я думала, что вы с Женькой придёте… – слегка отдающий в хрипотцу женский голос вырвал его из воспоминаний.

Стоящая в дверях грузная женщина в пластиковых шлёпанцах, чёрной шерстяной кофте и повязанной на седеющие волосы пёстрой косынке – не старая, но и не совсем уже молодая, лет пятидесяти с хвостиком, насколько мог определить Кейр, – сняла с переносицы круглые очки в толстой роговой оправе и перевела на того недоуменно-вопросительный взгляд.

– Привет, как дела? – Кейр обезоруживающе улыбнулся.

Женщина на несколько секунд как-то странно озадаченно замялась, глядя ему в глаза. Лицо её оставалось совершенно непроницаемым, словно у статуи Свободы с туристической открытки, и она не попыталась сделать ни малейшей, даже самой формальной попытки улыбнуться в ответ, рассматривая Кейра недоверчиво и настороженно, с таким видом, как будто бы тот сморозил сейчас какую-то полнейшую дичь.

Парень прочистил горло, поневоле несколько стушевавшись. Офонареть реакция, а он ведь всего лишь только поздоровался…

По опыту Кейр уже знал, что воля тули-па, позволявшая смертным в любой стране, если надо, считывать его «код намерения» при разговоре, бывало, могла давать абсолютно мозгобойные осечки. Но вот понять, в чём именно эти осечки заключались, представляло порой настоящую проблему.

Чёрт, надо было, наверное, сперва узнать у Аспида – может быть, тут просто не принято первым заговаривать со старшими… и всякое там такое? Кто их, на хрен, разберёт…

– Эм-м… У меня всё нормально, спасибо, – сказала женщина. – Тимка, а это кто?

В вестибюле мэрии было удивительно спокойно и даже как-то немного сонно, как будто бы там, снаружи, сроду не случалось никаких демонстраций и уж тем более, боже упаси, гражданских беспорядков.

Пышные гроздья декоративных лампочек отражались в до блеска отполированной плитке пола, выложенной в форме гигантских чёрно-белых шестерёнок. В углу по-рождественски уютно светилась трёхмерная голографическая ель. Тёплый ветерок из невидимых кондиционеров ласково оглаживал Игле взмокшее лицо; в воздухе витали лёгкие ароматы спелых яблок и какой-то изысканной цветочной отдушки, как в дорогой прачечной.

Мягкие плюшевые диванчики у стен, все сплошь пустые, словно приглашали присесть, угоститься дефицитной пресной водой из помигивающего кулера и насладиться познавательным видеороликом, который на бесконечном повторе крутился на настенном телемониторе: пёстро разодетые туристы расхаживают по пингвиньим пляжам, подводники в шлемах приветливо машут руками на фоне залитой утренним солнцем Сигнийской бухты, смеющиеся школьники разворачивают на площади перед мэрией огромный городской флаг…

Игла поджал губы. Курорт, да и только. Даже вон какая-то невнятная музычка – то ли гитара, то ли арфа, то ли очередная новомодная муть вроде кризалиса – умиротворяюще тиликает из-под потолка, словно в фешенебельном европейском ресторане.

Вот только все до единого окна в вестибюле наглухо замурованы, не иначе как в целях собственной безопасности.

Чёртовы лицемеры…

– Консульская, особая. В приёмную, пожалуйста, – Игла остановился напротив украшенной блестящими «дождиками» регистрационной стойки.

Хрупкая как стеклянная куколка темноглазая девушка безо всяких следов косметики на лице мельком глянула на монитор и бесшумно пробежалась тонкими пальчиками по настольной клавиатуре:

– Посмотрите на сканер, пожалуйста.

Игла вслед за Мухой послушно уставился на мутный прямоугольник, закреплённый на телескопическом штативе за её спиной. «Не моргать, – напомнил он себе, непроизвольно задерживая дыхание. – Всё будет нормально…»

– У меня тут отмечен сектор «А», – в голосе девушки послышалось секундное сомнение.

– Нет, славная, нам – в приёмную, – нежно сказал ей Муха. – Мэр ведь сейчас не занят?

– Нет-нет, по вторникам он никого не ждёт…

Та в явном затруднении помедлила, но возражать больше не стала. Муха, юркий как ящерица, маленький, черноволосый и обаятельный, всегда нравился девочкам.

Позади девушки с жестяным шорохом раздвинулись двери лифта, и оба мужчины шагнули внутрь. «Смотри-ка, и впрямь ни одной кнопки ни внутри, ни снаружи… значит, всё действительно только на внешнем управлении», – автоматически отметил про себя Игла.

– Быстро, – уважительно пробормотал Муха, когда две толстые металлические створки, тихо чавкнув, вновь сомкнулись позади них. – Знаешь, а я ведь почти не верил, что пароль сработает.

– Зачем бы шефу было нас обманывать? – пожал плечами Игла.

– Ему-то незачем… а вот ЕГО…

– Слушай, заткнись, а?

Игла едва сдержался, чтобы не добавить пару словечек покрепче. Вот что за манера наговаривать под руку перед самой акцией? Кроме того, он доподлинно – из первых рук – знал, что загадочные «связи», о которых иногда упоминал Аждархо, того вроде бы никогда ещё раньше не подводили…

Игла торопливо коснулся подушечкой указательного пальца горла под кадыком, ненадолго активируя трансивер.

«Овод, я Игла, мы внутри, приём».

«Понял тебя, не подведите, ребята…»

Свет от решётчатой лампы над головой показался на секунду болезненно ярким, словно в заводской лаборатории, и Игла на пару мгновений закрыл глаза и привычно сосчитал про себя до четырёх, успокаивая дыхание.

– По коридору прямо, центральная дверь, – напряжённо напомнил он вслух, когда кабина лифта мучительно медленно поползла вверх. – Мой первый, твой – контрольный…

Муха коротко кивнул и запустил руку за пазуху, расстёгивая наплечную кобуру.

– Америка, ну надо же… А у тебя родители русские, да, Кир? Ты так говоришь чисто…

– Отец русский, но они давно уже расстались, там сложная история, неинтересно рассказывать… И я в России никогда раньше не был и ничего не знаю. Говорить вот только умею, ага? А читать уже нет. Ну и вот, – отрапортовал Кейр, привычно переиначивая на новый лад легенду, которую он когда-то скармливал Верене.

За прошлый год легенда эта была у него уже настолько хорошо отшлифована и успела обрасти таким количеством подробностей, что не было никакого смысла придумывать вместо неё что-нибудь новое. А притворяться здешним Кейру явно было ещё не по силёнкам… как в очередной раз доказал сегодняшний короткий эпизод с той сумасшедшей девчонкой-паркурщицей. («Не-а, не тянешь, – коротко подтвердил ему Аспид, когда они подходили к дому. – Разве что когда молчишь. Да и то как-то…»)

Да и какой вообще был смысл, спрашивается, кем-то там притворяться? Кейр же тули-па, в конце концов, а не какой-нибудь там долбаный… как они там правильно называются… агент под прикрытием…

– А где вы с Тимкой-то познакомились? – осторожно спросила женщина, ставя на плиту пузатый как арбуз металлический чайник.

– Это что-то вроде… одного сообщества, – торопливо сказал мальчик. – Я тебе попозже как-нибудь…

– Школа боевых искусств, – одновременно с ним произнёс Кейр, сдерживая непроизвольную ухмылку. – Такая, типа, очень международная…

Они переглянулись с Аспидом. Упс. Надо было заранее договариваться…

– Кейр, э-э… по обмену к нам приехал, – улыбнулся тот. – Сказал же, тёть, ПОТОМ поговорим. Блин, ну где там Женёк уже застрял…

Женщина поджала губы и нахмурилась. Насколько мог судить Кейр, она не поверила ни единому их слову, но продолжать расспросы дальше явно не решалась.

Как же Аспид её, однако, вымуштровал…

– А ты ешь, Киря, не стесняйся, – настойчиво произнесла та после паузы. – Давай-ка я тебе ещё вот домашнего положу…

Кейр послушно, хотя и с некоторым трепетом, отправил в рот ложку очень странного салата, отдалённо напоминавшего картофельный. Только вот кроме картошки с луком там ещё угадывались горох, кукурузные зерна, мелко нарезанная морковь, кусочки какого-то сыра, варёная курица и чёрт знает что ещё – кажется, чуть ли не яблоки.

Как ни странно, всё вместе было, в общем-то, вполне съедобно.

Женщина бледно улыбнулась. Впрочем, вроде бы она была довольна его поведением. Вообще, стоило им только войти в квартиру, как неприступное выражение лица тётки Аспида сразу же сменилось на дружественно-деловое, однако тон её голоса сперва показался Кейру настолько командным, что тот поневоле слегка одурел с непривычки.

Он-то рассчитывал, что они сейчас просто потусят где-нибудь у Аспида в комнате (ну или где там вообще принято тусить, если гостиной нет?) – и оказался вовсе не готов к тому, что его тут же заставят снимать обувь в тесном тамбурчике около входной двери, потом ещё тщательно проследят, чтобы он вымыл руки с мылом и вытер их полотенцем, а потом тотчас же потащат за накрытый клеёнчатой скатертью стол, придвинутый к стене крошечной кухни и уставленный всякой всячиной.

И всё это в течение какой-то там пары минут с того момента, как они с Аспидом вообще переступили через порог.

На всякий случай Кейр не стал сопротивляться даже тогда, когда его в почти что приказном порядке зачем-то нарядили в разношенные женские шлёпанцы с кокетливыми розовыми помпонами («Даже не думай, у нас тут вечно по полу дует, ещё простудишься…»), несмотря на то, что чувствовал он себя, неловко нацепляя их себе на ноги, уже совершеннейшим идиотом.

Но Кейру ужасно не хотелось случайно сделать сейчас что-нибудь не то и ненароком испортить Аспиду день рождения. Чёрт их всех тут разберёт, в самом-то деле…

Тонкая паутина оконных штор с вышитыми на них крупными цветками внезапно шелохнулась, и по полосатым обоям скользнула стремительная угловатая тень. Тай-Утка, которой, похоже, надоело быть невидимой, метеором пронеслась под тарелкой потолочного светильника, уцепилась коготками за край горшка с искусственной лианой на кухонном шкафчике и сразу же попыталась попробовать на зуб её тёмно-зелёный пластиковый лист.

Судя по всему, она давно уже чувствовала себя здесь как дома.

– Что творишь, змеиное отродье, – всплеснула руками женщина. – Тимка, ну уйми ты уже своё несчастное животное…

Аспид коротко посмотрел на дракончика, и тот тут же спорхнул вниз и привычно спикировал мальчику на плечо, попутно задев перепончатым крылом стеклянный шарик лампы над столом.

– Дай ей сгущёнки, тёть, она любит, – попросил Аспид, ссаживая дракончика на краешек стола. – А то ей обидно, что её не угощают…

Тай-Утка согласно пискнула, глядя на женщину блестящими, словно осколки голубого стекла, глазёнками.

– Как разговаривает… – та выдавила в кофейное блюдечко немного густого белого крема из маленького тюбика. – Где такие водятся-то хоть, Тим, а?

– В долине Мотагуа, в Гватемале, – не задумываясь ответил Аспид. – Очень редкий вид, я же тебе рассказывал…

Кейр невольно фыркнул, наблюдая, как дракончик с явным наслаждением окунает в блюдце треугольную мордочку.

– А что там у вас в Америке, кстати, думают о новом консуле Альянса? – вдруг строго спросила его женщина, накладывая себе на тарелку тёмно-красный, усыпанный белыми хлопьями вроде бы слоёный десерт (от него, правда, неизвестно почему на всю кухню отчётливо разило чесноком и свёклой).

– Э-э…

Кейр на секунду завис от неожиданной перемены темы.

– Да ничего особенного, наверное… – промямлил он, неуклюже шаркнув подошвой тапка по вытоптанному кухонному коврику. – В смысле, я имею в виду, что я, вроде как, никогда этим, типа, специально не интересовался, ага? – неуверенно поправился он и, не выдержав, бросил умоляющий взгляд на Аспида.

– Ну брось ты его грузить, тёть, – хихикнул тот. – Дай парню поесть уже…

В коридоре раздался длинный настойчивый звонок, и Аспид тут же вскочил, утирая рот тыльной стороной ладони.

– О! Женёк явился, наконец. Я думал, у него никогда уже уроки не кончатся, – проговорил он, направляясь к двери. – Я сейчас…

Таютка тотчас сорвалась со стола и выпорхнула вслед на ним.

Кейр в некотором затруднении посмотрел мальчику вслед. Он не очень хорошо представлял себе, что сейчас могло бы сойти за подходящую тему для приятного разговора ни о чём.

– Возьми себе ещё блинчиков, Киря, – немедленно сказала женщина, как видно, воспринявшая последние слова своего племянника буквально. – Варенье вот есть клубничное, я сама варила. У вас такого не делают, наверное…

– Не делают… Такого точно не делают, всё очень вкусно, честно, спасибо большое, – на одном дыхании протараторил Кейр, наконец-то вроде бы взяв верный тон. – Спасибо, э-э-э… за это вот всё.

– Чем богаты, Кирюш…

За последние полчаса тётка Аспида успела обратиться к нему, кажется, уже всеми мыслимыми способами – причём всё время как-нибудь по-новому – но отчего-то ещё ни единого раза не назвала его так, как Кейр, собственно, представился ей при знакомстве.

Интересно, почему? Аспид как-то рассказывал, что как будто у китайцев бывают какие-то имена, которые по-русски даже и выговорить невозможно, не покраснев. «Наверное, моё имя здесь тоже звучит, типа, не совсем прилично, – решил Кейр. – Хотя, с другой стороны, у того же Аспида с этим именем никогда не возникало никаких проблем…»

Странно. Надо будет как-нибудь при случае обязательно выяснить.

– Нравится варенье? Давайте я вам с Тимкой заверну с собой пару баночек, у меня тут стоят ещё… нетронутые… и блинов… Съедите вдвоём там у себя… где-нибудь там…

Голос женщины едва заметно дрогнул, и до Кейра тут же, разом, донеслись слабенькие токи распространяющейся от неё горьковато-тёплой энергии. Неуверенность, какая-то безнадёжная удручённость… и страх.

Тоскливый, тщательно задавленный страх.

Кейр взглянул на деревянный шкафчик над раковиной, за дверцами которого, словно в музейной витрине, красовались всякие фарфоровые статуэтки и вазочки с фужерами. За правую дверцу была заложена старая, поблекшая от времени цветная фотография: на коленях у улыбающейся женщины в домашнем халате сидит насупленный толстощёкий карапуз с зажатым в обеих руках игрушечным вертолётом.

Совсем мелкий, от силы лет трёх, но всё равно уже безошибочно напоминающий взрослого Аспида.

«Мать твою, а она ведь мальчишку, небось, просто задобрить хочет всеми этими вот своими… клубничными джемами и прочим», – осенило Кейра вдруг.

Всё внезапно встало на свои места.

Тётка всего-навсего хочет, чтобы Аспид вернулся домой. А тот здесь, наверное, и появляется-то не чаще, чем пару раз в месяц. Вечно пропадает то с Кейром и его парнями, то в Цитадели…

Кейр опустил взгляд на свою тарелку, на которой неизвестно как, словно по волшебству, успел уже материализоваться новый, плоский как салфетка панкейк.

«…несчастная смертная, чёрт, а».

А вот его собственная маман, после того как Кейр от неё съехал, ни разу даже не поинтересовалась толком, где он там живёт и всякое такое прочее.

Аж даже завидно немного…

Молчание затягивалось, а потом что-то вдруг громко звякнуло об пол, и Кейр заметил, что женщина смотрит на него широко открытыми глазами, выронив из руки вилку.

Нет, ну то есть не совсем на него, конечно.

На рукоятку заткнутого за пояс короткоствола, краешек которой показался из-под оттопыренного края футболки.

Глава 6

Игла предполагал, что у них будет не больше пары секунд, чтобы оценить обстановку. Но он ошибался.

Приёмная была пуста.

Сумрачно блестели дверцы высоких шкафов, заполненных бумажными папками и бронзовыми статуэтками. По-мушиному назойливо гудела панель климат-контроля под потолком.