Лирика

Эмили Бронте

Настоящее и будущее поэзии

Не так уж много в мире великой одухотворенной поэзии, созданной женщинами. Эмили Бронте, в моей системе ценностей, стоит в одном ряду с Сапфо и Цветаевой. Более того, она как бы олицетворяет своим творчеством настоящее и будущее поэзии, угадывает и воплощает в своих поэтических опытах ход развития мировой литературы на

Можно сказать, что я по – настоящему влюбился в эту далекую хрупкую англичанку, сильную духом и нежную. Одному Богу известно, что чувствует, что переживает, сколько нервов и жизненных сил оставляет переводчик в процессе работы, если дело обстоит именно так. А если не так, и литератор привычно и профессионально рифмует оригинал, тогда перевод получится не страстным, не жизненным. Кто-нибудь знает, сколько поэтических произведений написал и перевел, например, русский поэт Бальмонт, имевший способности к языкам? Специалисты насчитают до сотни томов, а что мы читали и помним? В защиту скажу, что есть очень неплохие переводы, но их крайне мало…

Так вот, дело не в количестве, конечно. Моя задача показать человека в искусстве, а не наоборот. И уж никак не себя в искусстве… Попробую рассказать вкратце, почему так быстро изнашиваются поэты и переводчики, если не умирают молодыми. Занятие бесполезное, люди это в могилу уносят и, обычно, никому не рассказывают. Но попробую в двух словах.

Лично я даже не выбираю произведений из всего литературного наследия автора, я на это и права не имею. Полагаюсь на филологов, исследователей. Но дальше начинается… любовь. К автору, его душе, образу мыслей, обстоятельствам жизни. И ты просто не можешь жить, все время думаешь о ней, открываешь новые качества, мысли, движения души. Твоя судьба настолько переплетается с ее, что это становится невыносимо – не видеть предмет своего обожания, и не знать, как она реагирует. Если я чувствую, что Эмили морщит носик на единственном сохранившемся портрете, значит ей не нравится мой перевод. Для этого мне и поэзия не нужна, я оттуда ее глаза вижу, в одно мгновение в меня заходит неизвестный прекрасный мир… Вересковый мир. И я бормочу что-то вроде: «Сейчас переделаем, не волнуйся…» А как переделаешь, нарушается весь строй стиха, смысл искажается, она кривит губки – и ты, наконец, разломав всю конструкцию, начинаешь заново крутить этот «кубик Рубика», а строчки расползаются, грани не сходятся. Но ты должен сделать так, как хочет она – это убивает в тебе поэта и хозяина своей судьбы. И ты все время думаешь – в автобусе, электричке, дома, на работе – а вдруг окружающие догадаются о твоем состоянии, напишут донос, отправят в желтый дом… А если узнает жена? Все это убивает, да уже убило…Мне даже сейчас писать вот так непозволительно, взрослый человек. Поверьте, дорогие мои современники, все не просто.

Ну ладно, о жизни Эмили Бронте написано очень много, ее имя звучит сегодня рядом с именами Байрона и Шелли, Китса и Блейка. Другими словами, сегодня она признанный классик английской и мировой литературы. Всего тридцать лет Господь отпустил этой гениальной женщине, чтобы потрясти литературные основы Англии и раздвинуть мировые горизонты поэзии. Известная английская писательница Элизабет Гаскелл, отмечала, что роман «Грозовой перевал» вызвал у многих читателей дрожь ужаса и «отвращения к той выразительности… с которой были изображены дурные… персонажи». Однако роману присущи моральная сила и мудрость, жестокости, коварству и безумию противостоит разум и справедливость, с этим также нельзя не согласиться. А вот в своей поэзии, думаю, Эмили Бронте далеко ушла за свой грозовой перевал, где и пребывает сейчас – в вересковых пустошах, в эдемских садах, на зеленых лужайках. Ее нелегкая судьба, терпение, сила духа и любовь к окружающей жизни служат и мне примером в моей замороченной раздерганной жизни. Как-то так… А поэзия Бронте актуальна и своевременна сегодня для любого человека мира. И я, пользуясь случаем, обращаюсь к моим современникам: переоценка ценностей в искусстве, в литературе идет всегда, этот процесс не прекращается ни на минуту.

С. В. Хромов

Дневной сон

На пляже солнечном одна

Я грелась майским днем,

Любовник юный был тогда

Июнь со мной вдвоем.

А сердце матери к разлуке

Болит от брачных чар,

Но взял отец дитя на руки,

Земной расцветив шар.

Махали радостно леса,

Свирели по садам,

Лишь я, не тратя словеса,

Была угрюма там.

Из пустоты для них возрос

Безрадостный мой вид,

От серых скал летел вопрос:

«А что тебя гневит?»

Я не читаю между строк,

А, в общем, я не знала,

Зачем приветствовать восток

Пришла в потемках зала.

На вересковом берегу

Присела отдохнуть я,

И ныне в сердце берегу

Задумчивость июня.

Мы думали: «Придет зима,

Где будет яркость эта?

Пустых видений кутерьма,

Или насмешка лета!

Когортами замерзших птиц

Заполнятся пустыни,

Исчезнут в далях без границ

Полки беспечных ныне.

Чему же радоваться здесь?

В зеленой листьев силе

Как будто зримый образ есть

Падения и гнили».

Но так ли все, как говорю,

Того сама не знаю,

Зову печальную зарю

К болотистому краю.

Мерцали тысячи огней,

Как пламя в дальней дали…

И миллионы лир над ней

Повсюду заиграли.

Дыхание, казалось мне,

Слетало искрой божьей,

В небесном, я клянусь, огне

Светилось мое ложе!

Покуда вторила земля

Словам их менестрелей,

Вкруг эльфы, вереск шевеля,

Мне песню тихо пели.

«О, смертный! Смертный!

Пусть умрут, слезу иссушит время,

Чтоб снова радоваться тут

Летело эльфов племя.

Пусть горемык утешит скорбь,

А ночь закроет путь,

Они спешат к покою вновь

На вечный день взглянуть.

Твой мир тебе могилой стал,

Пустынею безбрежной,

Мы ж возвели на пьедестал

Огонь цветенья нежный!

Мы можем занавес поднять,

И миг короткий впредь

Поможет с радостью понять –

За жизнью будет смерть».

И смолкла музыка, а сон

Ушел, как сон ночной…

Но прихоть влюбчива, и он

Останется со мной.

A Day Dream

On a sunny brae, alone I lay

One summer afternoon;

It was the marriage-time of May

With her young lover, June.

From her mother's heart, seemed loath to part

That queen of bridal charms,

But her father smiled on the fairest child

He ever held in his arms.

The trees did wave their plumy crests,

The glad birds caroled clear;

And I, of all the wedding guests,

Was only sullen there!

There was not one, but wished to shun

My aspect void of cheer;

The very grey rocks, looking on,

Asked, "What do you here?"

And I could utter no reply;

In sooth, I did not know

Why I had brought a clouded eye

To greet the general glow.

So, resting on a heathy bank,

I took my heart to me;

And we together sadly sank

Into a reverie.

We thought, "When winter comes again,

Where will these bright things be?

All vanished, like a vision vain,

An unreal mockery!

The birds that now so blithely sing,

Through deserts, frozen dry,

Poor spectres of the perished spring,

In famished troops, will fly.

And why should we be glad at all?

The leaf is hardly green,

Before a token of its fall

Is on the surface seen!

Now, whether it were really so,

I never could be sure;

But as in fit of peevish woe,

I stretched me on the moor.

A thousand thousand gleaming fires

Seemed kindling in the air;

A thousand thousand silvery lyres

Resounded far and near:

Methought, the very breath I breathed

Was full of sparks divine,

And all my heather-couch was wreathed

By that celestial shine!

And, while the wide earth echoing rung

To their strange minstrelsy,

The little glittering spirits sung,

Or seemed to sing, to me.

"O mortal! mortal! let them die;

Let time and tears destroy,

That we may overflow the sky

With universal joy!

Let grief distract the sufferer's breast,

And night obscure his way;

They hasten him to endless rest,

And everlasting day.

To thee the world is like a tomb,

A desert's naked shore;

To us, in unimagined bloom,

It brightens more and more!

And could we lift the veil, and give

One brief glimpse to thine eye,

Thou wouldst rejoice for those that live,

Because they live to die."

The music ceased; the noonday dream,

Like dream of night, withdrew;

But Fancy, still, will sometimes deem

Her fond creation true.

Маленький бутон розы

Маленький розы бутон,

Шар в ожидании новом,

Робко раскроется он,

Прячась в халате махровом,

Сладостной, легкой и пряной

Сказкой дыша над поляной.

Роза состарится вскоре,

Червь подорвал ее корень,

Бедному сердцу на горе

Жизненный цикл ускорен.

Тайком я соцветие с ветки

Возьму из фамильной беседки.

Я – этот червь возле розы,

Тянущий слезные росы,

Стеблям останется впредь

В землях изгнания смерть.

Вздохи прощаний над ними

Смешались с ветрами чужими.

A Little Budding Rose

It was a little budding rose,

Round like a fairy globe,

And shyly did its leaves unclose

Hid in their mossy robe,

But sweet was the slight and spicy smell

It breathed from its heart invisible.

The rose is blasted, withered, blighted,

Its root has felt a worm,

And like a heart beloved and slighted,

Failed, faded, shrunk its form.

Bud of beauty, bonnie flower,

I stole thee from thy natal bower.

I was the worm that withered thee,

Thy tears of dew all fell for me;

Leaf and stalk and rose are gone,

Exile earth they died upon.

Yes, that last breath of balmy scent

With alien breezes sadly blent!

«Совсем чуть-чуть, недолго ведь…»

Совсем чуть-чуть, недолго ведь -

Толпа отхлынула, звеня,

Могу смеяться я и петь,

Сегодня праздник у меня!

Куда же с бедным сердцем ты?

Тебя во многих землях ждут,

Они спокойны и чисты,

Но мысли путаются тут –

В холмах, где холоден гранит,

Зима лютует, льют дожди,

Но если буря леденит,

Спасительного света жди.

В деревьях голых старый дом,

Ночной туман, гнетущий мрак,

А есть ли что-то в мире том

Дороже, чем родной очаг?

На камне птица замерла,

Сочится влагой мох стены,

Заросший сад забыл дела,

И дни разлуки сочтены!

Туда пойду? А, может быть,

Искать другие мне края,

Где звуки музыки забыть

В акцентах не сумела я?

В пустынном зале свет померк,

За думой растворилась тень,

Как будто новый человек

Пришел из мрака в светлый день -

Короткий и зеленый ряд,

Над ним широкий небосклон,

Холмы мечтательно стоят

И кружатся со всех сторон –

Вокруг спокойная земля,

И небо чистое, и звуки…

Пейзаж волшебный веселя,

Пасутся овцы у излуки –

Я все это храню в душе,

Дороги дальние и тропки

Извилистые, где уже

Прошли стада оленей робких,

Могу на час остаться там?

А здесь оплачена неделя,

И я фантазию отдам

Из-за решетки подземелья –

Но даже если с восхищенным взором

Уйду на час глубокого блаженства,

Он улетит в дивертисменте скором

К заботам от пределов совершенства.

«A little while, a little while…»

A little while, a little while,

The noisy crowd are barred away;

And I can sing and I can smile

A little while I've holyday !

Where wilt thou go my harassed heart ?

Full many a land invites thee now;

And places near, and far apart

Have rest for thee, my weary brow -

There is a spot 'mid barren hills

Where winter howls and driving rain

But if the dreary tempest chills

There is a light that warms again

The house is old, the trees are bare

And moonless bends the misty dome

But what on earth is half so dear -

So longed for as the hearth of home ?

The mute bird sitting on the stone,

The dank moss dripping from the wall,

The garden-walk with weeds o'ergrown

I love them – how I love them all !

Shall I go there? or shall I seek

Another clime, another sky,

Where tongues familiar music speak

In accents dear to memory ?

Yes, as I mused, the naked room,

The flickering firelight died away

And from the midst of cheerless gloom

I passed to bright unclouded day -

A little and a lone green lane

That opened on a common wide

A distant, dreamy, dim blue chain

Of mountains circling every side -

A heaven so clear, an earth so calm,

So sweet, so soft, so hushed in air

And, deepening still the dreamlike charm,

Wild moor-sheep feeding everywhere -

That was the scene – I knew it well

I knew the pathways far and near

That winding o'er each billowy swell

Marked out the tracks of wandering deer

Could I have lingered but an hour

It well had paid a week of toil

But truth has banished fancy's power

I hear my dungeon bars recoil -

Even as I stood with raptured eye

Absorbed in bliss so deep and dear

My hour of rest had fleeted by

And given me back to weary care

«Ах! Зачем поутру ослепительно солнце…»

Ах! Зачем поутру ослепительно солнце

Возвращает мне радость земли,

Вы растаяли все в одиноком оконце,

Из пустынного неба ушли?

В те часы до зари твои чудные очи

Опускались в глубины моих,

Благодарностью сердца и вздохами ночи

Я под небом наполнила их.

Я спокойна была под твоими лучами,

Это жизнь излучала покой,

Ты, как в шторм буревестник, летел за мечтами,

Упиваясь стихией такой.

Мысль за мыслью неслась, а звезда за звездою

В бесконечную темную высь,

Где в далеком и близком, под властью одною

Мы в волнении сладком слились.

Для чего встало утро, большое и чистое

Поломать заклинание это,

Опалить мою щеку в преддверье лучистое

С отпечатком прохладного света?

Помутился рассудок, и стрел на зеленое

Рой посыпался красно-кровавых,

Ликовала природы душа окрыленная,

А моя загрустила на травах.

Мои веки закрылись, но сквозь их завесу

Было видно под заревом мне,

Как стекается золото к долу и лесу,

И в тумане блестит на холме.

И тогда я уткнулась в подушку невольно,

Чтобы ночь возвратить и узреть

Ваш торжественный мир, где от света не больно,

И в душе не пульсирует смерть!

Мне бы стать не у дел, но подушка светилась,

И светились и крыша, и зал,

Птицы пели так громко, что все не годилось,

Ветер с улицы дверь сотрясал.

Шевелились гардины, и сонные мухи

Уже в доме шумели кругом,

Заключенные там, как затворник на муки,

Пока я не проветрила дом.

О, прекрасные сны в эти нежные ночи,

Возвращаются звезды и ночь!

От враждебного света спаси мои очи,

Он не греет, не сможет помочь –

Он слепит, иссушает, страданьям не внемля,

Он слезами людскими храним,

Разреши мне проспать его жаркое время,

И с тобой просыпаться одним!

«Ah! why, because the dazzling sun…»

Ah! why, because the dazzling sun

Restored my earth to joy

Have you departed, every one,

And left a desert sky?

All through the night, your glorious eyes

Were gazing down in mine,

And with a full heart's thankful sighs

I blessed that watch divine!

I was at peace, and drank your beams

As they were life to me

And revelled in my changeful dreams

Like petrel on the sea.

Thought followed thought—star followed star

Through boundless regions on,

While one sweet influence, near and far,

Thrilled through and proved us one.

Why did the morning rise to break

So great, so pure a spell,

And scorch with fire the tranquil cheek

Where your cool radiance fell?

Blood-red he rose, and arrow-straight,

His fierce beams struck my brow;

The soul of Nature sprang elate,

But mine sank sad and low!

My lids closed down-yet through their veil

I saw him blazing still;

And bathe in gold the misty dale,

And flash upon the hill.

I turned me to the pillow then

To call back Night, and see

Your worlds of solemn light, again

Throb with my heart and me!

It would not do-the pillow glowed

And glowed both roof and floor,

And birds sang loudly in the wood,

And fresh winds shook the door.

The curtains waved, the wakened flies

Were murmuring round my room,

Imprisoned there, till I should rise

And give them leave to roam.

O Stars and Dreams and Gentle Night;

O Night and Stars return!

And hide me from the hostile light

That does not warm, but burn-

That drains the blood of suffering men;

Drinks tears, instead of dew:

Let me sleep through his blinding reign,

And only wake with you!

Ожидание

Как прекрасна земля в неподвижной тиши,

Как наполнена счастьем бывает – с тобою!

И как мало болезней таит для души,

Или смутных иллюзий с печальной судьбою!

Но весенний порыв принесет тебе славу,

Дальше теплое лето поможет по праву

Позабыть неуютные дни декабря!

Для чего ты упрямо несешь сквозь года

Память детства, ведь юность ушла навсегда,

И ты близок к расцвету, над жизнью паря?

Те ровесники ранних далеких годов,

Из которых любой был общаться готов,

Наблюдали рассветную мглу городов

И готовились встретить суровые дни,

Смерть могла бы оставить блаженными их

Прежде, чем закружить в лабиринтах земных,

Но в страстях необузданных разум затих,

Стали легкой безвольной добычей они!

«И когда будут так в наслаждениях ловки,

Я надеюсь, мечты их уйдут в оконцовке,

Как ребенок, порой, припадает к груди,

Жду блаженства, лелея покой впереди.

Мой характер задумчивый учит меня,

Что должны мы желать до последнего дня,

Ведь блаженству сердечному смерть не страшна,

И пресытиться радость земная должна.

И предчувствуя жизнь скоротечной и бренной,

Не гонюсь за предательством я и изменой,

Со спокойным лицом шла походкой железной,

Не стремилась к соблазну с победою лестной,

Волны тают в песке и становятся пеной,

К бесконечным морям я иду во вселенной –

Бросят якорь желания там,

Где неведомой вечности дали,

Я душе утомиться не дам,

Пока ясные дни не настали.

Сад далеких надежд и теперь не зачах,

Словно юность в моих повзрослевших очах,

Миллионами светится тайн бытия

Справедливых и жутких, надежда моя

Убаюкает сердце в знакомых печалях…

И уняв мою боль от времен изначальных,

Даст мне сил, чтоб по жизни смогла пронести

Все, что выпало мне от рожденья в пути.

Утешитель мой рад! Разве нет во мне силы

Заглянуть без сомнения в сумрак могилы?

Ты над волнами смерти мне в сердце проник,

Тот, который с тобой, это мой проводник?

Пока спора с судьбою огонь не затух,

Справедливостью мой наполняется дух,

Я сильна твоей силой, и вижу теперь,

Как к наградам судьбы открывается дверь!»

Anticipation

How beautiful the earth is still,

To thee – how full of happiness!

How little fraught with real ill,

Or unreal phantoms of distress!

How spring can bring thee glory, yet,

And summer win thee to forget

December's sullen time!

Why dost thou hold the treasure fast,

Of youth's delight, when youth is past,

And thou art near thy prime?

When those who were thy own compeers,

Equals in fortune and in years,

Have seen their morning melt in tears,

To clouded, smileless day;

Blest, had they died untried and young,

Before their hearts went wandering wrong,

Poor slaves, subdued by passions strong,

A weak and helpless prey!

"Because, I hoped while they enjoyed,

And, by fulfilment, hope destroyed;

As children hope, with trustful breast,

I waited bliss – and cherished rest.

A thoughtful spirit taught me, soon,

That we must long till life be done;

That every phase of earthly joy

Must always fade, and always cloy:

This I foresaw – and would not chase

The fleeting treacheries;

But, with firm foot and tranquil face,

Held backward from that tempting race,

Gazed o'er the sands the waves efface,

To the enduring seas -

There cast my anchor of desire

Deep in unknown eternity;

Nor ever let my spirit tire,

With looking for what is to be!

It is hope's spell that glorifies,

Like youth, to my maturer eyes,

All Nature's million mysteries,

The fearful and the fair -

Hope soothes me in the griefs I know;

She lulls my pain for others' woe,

And makes me strong to undergo

What I am born to bear.

Glad comforter! will I not brave,

Unawed, the darkness of the grave?

Nay, smile to hear Death's billows rave -

Sustained, my guide, by thee?

The more unjust seems present fate,

The more my spirit swells elate,

Strong, in thy strength, to anticipate

Rewarding destiny!"

В замке Вуд

День закончился, зимнее солнце

Исчезает с угрюмого неба,

Ужаснувшись маршруту в оконце…

К смерти души готовятся слепо.

Ночь без звезд надвигается тяжко,

Не распустится утро надежды,

Свет небес не увидит бедняжка,

Размыкая для радости вежды.

Не нужна, хоть рассвета не чаю,

Мне небесная радость в подмогу,

Я без маски планиду встречаю,

И без слез провожаю к порогу.

Эти скорби, что грудь придавили,

Тяжелее заботы на тризне,

Мир покоя наступит в могиле,

А труды здесь – агония жизни?

Страх отчаянья бродит во мраке

В душах некогда радостных зданий,

Но, воспитан напарником в браке,

Я приемный ребенок страданий.

Без сочувствий, такого соседства

Подземелье со мной не хотело,

Сердце бедное умерло с детства,

Не рыдай – отпусти мое тело!

At Castle Wood

The day is done, the winter sun

Is setting in its sullen sky;

And drear the course that has been run,

And dim the hearts that slowly die.

No star will light my coming night;

No morn of hope for me will shine;

I mourn not heaven would blast my sight,

And I ne'er longed for joys divine.

Through life's hard task I did not ask

Celestial aid, celestial cheer;

I saw my fate without its mask,

And met it too without a tear.

The grief that pressed my aching breast

Was heavier far than earth can be;

And who would dread eternal rest

When labour's hour was agony?

Dark falls the fear of this despair

On spirits born of happiness;

But I was bred the mate of care,

The foster-child of sore distress.

No sighs for me, no sympathy,

No wish to keep my soul below;

The heart is dead in infancy,

Unwept-for let the body go.

«Иди сюда, дитя, – порой…»

Иди сюда, дитя, – порой,

Струной забытой будишь слово

В душе, и грустных мыслей рой

Летит ко мне из детства снова?

Не упрекайте, ведь давно

Я помню ноты в светлом зале,

Однако, с музыкой дано

Нам время скорби и печали.

Так было в праздничную ночь,

Мне шесть исполнилось едва ли,

Я от огней прокралась прочь

И очутилась в темной зале.

Там было некого любить,

Там ни товарища, ни друга,

Пришла пора печальной быть

Под небесами в центре круга.

И громко ветер выл, и грусть

Отгородила жизнь от мира,

Мне представлялось, что кружусь

В кошмарных сущностях эфира.

С глазами, мокрыми от слез,

Молила Господа о смерти,

Но звуки музыки донес

До слуха мрак ночной, поверьте,

И милый, помнится сейчас,

Душевный голос будит память,,

То серафим в полночный час

Сошел, чтоб в дом отца доставить.

Три раза поднимался он

И умер, побежденный сроком,

Но все ж слова его и тон

Пребудут в сердце одиноком.

Come hither, child–who gifted thee

* * *

Come hither, child–who gifted thee

With power to touch that string so well?

How darest thou rouse up thoughts in me,

Thoughts that I would–but cannot quell?

Nay, chide not, lady; long ago

I heard those notes in Ula's hall,

And had I known they'd waken woe

I'd weep their music to recall.

But thus it was: one festal night

When I was hardly six years old

I stole away from crowds and light

And sought a chamber dark and cold.

I had no one to love me there,

I knew no comrade and no friend;

And so I went to sorrow where

Heaven, only heaven saw me bend.

Loud blew the wind; 'twas sad to stay

From all that splendour barred away.

I id in the lonely room

A thousand forms of fearful gloom.

And with my wet eyes raised on high

I prayed to God that I might die.

Suddenly in that silence drear

A sound of music reached my ear,

And then a note, I hear it yet,

So full of soul, so deeply sweet,

I thought that Gabriel's self had come

To take me to thy father's home.

Three times it rose, that seraph strain,

Then died, nor breathed again;

But still the words and still the tone

Dwell round my heart when all alone.

«Приходи, прогуляйся, развей…»

Приходи, прогуляйся, развей,

Только ты есть для жизни моей,

Чтобы душу мою возродить –

Как любили мы в зимнюю ночь

По заснеженным паркам бродить,

Удалилось ли прошлое прочь?

Облака мчатся темные, дикие,

В наши горы их тени безликие

Ускользают – так было давно –

Обещающий отдых в конце

На громадах моих миражей,

Вспышки яркие в лунном венце,

И тревожные ночи свежей –

Приходи же ко мне, приходи!

Мы не видели смерть впереди,

А она проредила ряды,

Словно солнце росу до гряды –

Всех взяла одного за другим,

Ты остался одним дорогим,

Мои чувства сплелись бы тесней,

Но один ты, а прочие с ней –

«Нет, скажу, не зови меня вновь,

В мире вечна людская любовь?

Может дружба увянуть с годами,

А затем возродиться опять?

Нет, из слез и разлуки за нами

Этот хрупкий цветок не поднять,

Если вытек живительный сок

Из сердец и души до конца,

Тверже страха положенный срок

Убивает отмерший росток,

Разделяя людские сердца – »

Come, walk with me,

* * *

Come, walk with me,

There's only thee

To bless my spirit now -

We used to love on winter nights

To wander through the snow;

Can we not woo back old delights?

The clouds rush dark and wild

They fleck with shade our mountain heights

The same as long ago

And on the horizon rest at last

In looming masses piled;

While moonbeams flash and fly so fast

We scarce can say they smiled -

Come walk with me, come walk with me;

We were not once so few

But Death has stolen our company

As sunshine steals the dew -

He took them one by one and we

Are left the only two;

So closer would my feelings twine

Because they have no stay but thine -

'Nay call me not – it may not be

Is human love so true?

Can Friendship's flower droop on for years

And then revive anew?

No, though the soil be wet with tears,

How fair soe'er it grew

The vital sap once perished

Will never flow again

And surer than that dwelling dread,

The narrow dungeon of the dead

Time parts the hearts of men -'

«Смерть! О ней я доверчиво думала редко…»

Смерть! О ней я доверчиво думала редко,

В этой радости жить свято верила в суть бытия –

Но погибла от горя увядшая Времени ветка,

В корне Вечности вновь отродилась, печаль затая.

Ветка Времени заново яркой покрылась листвою

И наполнилась соком с серебряной чудной росой,

Птицы прятались в ней по ночам и порой грозовою,

Вились дикие пчелы, нектар собиравшие свой.

Пролетевшая скорбь золотое соцветие с ветви

Сорвала, а гордыня листву на венец унесла,

Только корни родителя, в землю впиваясь, как черви,

Соки Жизни тянули, спасая от горя и зла.

Я оплакала тихо пропавшую радость вначале,

И пустующий дом, и негромкую песню о нем –

Там царила надежда, и в смех превратились печали:

«Скоро минет зима, а весной мы опять запоем!»

Созерцай! Возродившись в нас десятикратно,

Распыляет весна украшения солнечных брызг,

Дождь и ветер, и зной возвратились для жизни обратно,

И роскошный в саду славе Мая стоит обелиск!

Он воздвигнут надежно, и даже печали крылатой

Не достать до него, он житейским грехам не родня!

Ни любовь, ни судьба не становятся боле расплатой

Майской хвори любой, кроме той, что в душе у меня.

Смерть жестокая! Чахнет листва молодая,

Мог бы воздух вечерний ее воскресить, оживить…

Нет! Рассветное солнце с издевкой палит, вырастая,

И цветущего времени вдруг обрывается нить.

Засуши мою ветвь, чтобы новая поросль гурьбою

Заменила один слишком рано погибший побег,

Его стебель гниющий хотя бы накормит собою

То, откуда он вышел, и в Вечность отбудет навек.

Death! that struck when I was most confiding

* * *

Death! that struck when I was most confiding

In my certain faith of joy to be -

Strike again, Time's withered branch dividing

From the fresh root of Eternity!

Leaves, upon Time's branch, were growing brightly,

Full of sap, and full of silver dew;

Birds beneath its shelter gathered nightly;

Daily round its flowers the wild bees flew.

Sorrow passed, and plucked the golden blossom;

Guilt stripped off the foliage in its pride;

But, within its parent's kindly bosom,

Flowed for ever Life's restoring-tide.

Little mourned I for the parted gladness,

For the vacant nest and silent song -

Hope was there, and laughed me out of sadness;

Whispering, ' Winter will not linger long!'

And, behold! with tenfold increase blessing,

Spring adorned the beauty-burdened spray;