Объект 9

Глава 1

Москва. 25 сентября 2028 года

Создатель первой в мире фотографии Жозеф Нисефор Ньепс вряд ли предполагал, что его изобретение когда-либо станет причиной гибели людей. И уж точно не догадывался, что спустя двести лет, в мире, производящем полтора триллиона снимков в год, запись изображения с помощью оптических излучений будет использована в таких неприглядных целях, как шантаж, вымогательство, шпионаж. Его творение, пережив создателя, многократно усложнилось и в итоге обрело форму неподвластную разуму творца. Из безобидного развлечения превратилось в орудие, способное разрушать человеческие судьбы.

Двенадцать фотографий, лежащих в черном кейсе у меня на коленях, были сделаны как раз с этой целью – уничтожить жизнь человека. Влиятельного богатого человека. Неверного мужа ревнивой жены. Гораздо более богатой и влиятельной, если судить по условиям их брачного контракта.

Он был уверен, что все продумал. Каждая деталь – комплекты сменной одежды, парики, очки с темными стеклами, оплата исключительно наличными – служила цели обмануть возможного соглядатая. Он делал все, чтобы его невозможно было поймать. Вела ли изменника любовь или страсть к авантюрам – неизвестно. Но мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем получить свои двенадцать фотографий. Двенадцать доказательств его супружеской неверности.

Я остановился у банка за двадцать минут до его закрытия. Напротив здания меня уже дожидался красный спортивный «ауди», внутри угадывался женский силуэт. Оставив конверт с фотографиями в ячейке, я вышел из банка, подошел к автомобилю и, дождавшись, когда стекло немного опустится, протянул заказчице ключ и доверенность на однократный доступ к ячейке. Взамен изящная рука приложила к стеклу смартфон с подтвержденным денежным переводом. Взглянув на шестизначную сумму, я убедился, что сделка завершена, и вернулся в машину. Перед глазами мелькали крошечные черные точки, шея окостенела, звуки приобрели болезненную отчетливость. Я чувствовал признаки надвигающейся мигрени.

Так было всегда. Стоило на несколько дней пренебречь режимом, переутомиться, подольше задержаться у компьютера – и приходила боль, вырывая из жизни по нескольку часов, а иногда и дней. Отравляла существование, сужала фокус восприятия до точки над правой бровью, заставляла ненавидеть самого себя. Но я не стал бы тем, кем являюсь, если бы не умел справляться с собственным недугом. И сейчас требовалось оперативно купировать приступ. Вариантов было всего два. Ехать домой, ложиться в теплую ванну, делать дыхательные упражнения, затем массаж затылочной и височной зон и, выпив легкое седативное, укладываться в кровать. Или прямо сейчас, пока боль еще не проявилась в полную силу, выпить таблетку cуматриптана. Лечащий врач настойчиво рекомендовал начинать с первого способа, но я всегда выбирал второй.

Приняв лекарство, я закрыл глаза и немного посидел, прислушиваясь к ощущениям внутри. Облегчение наступало медленно, я чувствовал себя опустошенным, лишенным сил. Двадцать девять часов непрерывной слежки за объектом не прошли даром, мне требовался полноценный отдых. Дорога домой заняла бы около двух часов, поэтому я решил переночевать в офисе, на старом кожаном диване, поставленном в кабинете как раз для подобных целей. Стоит ли говорить, что с момента его покупки я спал там едва ли не чаще, чем в собственной квартире.

Оставив автомобиль на платной парковке, я поднялся на второй этаж жилого дома старой пятиэтажки, набрал код на электронной панели замка и, не зажигая света, прошел сразу в кабинет. Скинул ботинки, куртку и рухнул на диван. По шее сзади разлилось приятное тепло, и я улыбнулся, поняв, что на сегодня мигрень отступила. Пристроился поудобнее, закрыл глаза, но в темноте вдруг раздалось негромкое покашливание, и чужой незнакомый голос произнес:

– Вы не против, если я закурю?

Я подскочил на диване, словно подо мной раздался взрыв. Нащупал выключатель, врубил слабый свет. На подоконнике сидел человек. Увидев мое ошалелое лицо, он примирительно поднял руки и снова заговорил:

– Прошу прощения за столь внезапное вторжение. Я жду вас с двенадцати часов и уже начал думать, что вы не придете.

– Как вы попали в офис? – Я задыхался от возмущения и чувства странной неловкости перед незнакомцем.

– Ваш электронный замок… Альфа-3, верно? Мне не составило труда подобрать код.

– Но я мог поехать домой! Какого резона торчать здесь до ночи?

– Там бы вас встретил мой помощник, – смущенно улыбнулся незнакомец. А я ощутил, как меня захватывает гнев вперемешку с удивлением.

– Вы вломились в мой дом?! – Мой взгляд невольно метнулся к сейфу, в котором находился травматический пистолет. Не то чтобы я собирался пустить в ход оружие, но ситуация требовала хоть каких-то действий.

– Я бы использовал более мягкую формулировку, – еще сильнее смутился незнакомец, достал пачку сигарет и вопросительно взглянул на меня. – Зашли в гости, нанесли визит уважения, пришли попросить о помощи.

– Убирайтесь отсюда! – не выдержал я. – Валите ко всем чертям, где дверь – знаете!

Сердцебиение начало утихать, я опустился на диван, сверля незнакомца недовольным взглядом. Но гость даже не пошевелился. Я отметил бледность лица, темные круги под глазами. Похоже, он тоже давно не спал. Однако схожая беда не делала нас товарищами по несчастью.

– Понимаю ваше негодование, – снова заговорил незнакомец, – однако все же прошу меня выслушать. Я не пришел бы к вам, не имея веской причины.

– Я временно не беру новых дел, – ответил я, и это соответствовало истине. Я действительно планировал отдохнуть после завершения дела об изменнике. Уехать в уютную тихую глушь, где нет телефонов, интернета, людей. Где день за днем одинаковый пейзаж и много изматывающей физической работы. Причины у клиентов будут всегда, а я не могу все время закидываться таблетками.

– Оставьте свой номер, я позвоню вам, когда вновь вернусь к работе. – Я предложил единственный вариант, который видел, но незнакомец покачал головой:

– Я заплачу. В четыре раза больше вашего обычного гонорара.

– Спасибо, но я все-таки откажусь. Если у вас срочное дело, могу порекомендовать вам коллег.

На лице гостя промелькнула растерянность.

– Я не рассчитывал на такой категоричный отказ. – Он сунул сигареты обратно в карман пиджака и нервно сцепил пальцы в замок. – Мне вас рекомендовали как серьезного специалиста, и я обратился к вам в первую очередь потому, что вы занимались делом Алексея Красильникова.

Вот оно что. А гость не так прост! Он знает, что я дорожу репутацией, и, что гораздо важнее, осведомлен о деле, которое в ближайшие тридцать лет будет храниться под грифом «совершенно секретно». Что ж, это многое объясняет: откуда взялся помощник в моей квартире и легкость, с которой незнакомец проник в офис. И как бы мне ни хотелось послать его куда подальше, уделить ему время придется.

Я покачал головой, смиряясь с неизбежностью, и пробурчал:

– Выкладывайте, что у вас.

– Меня зовут Дмитрий Сергеевич Осокин. С недавнего времени я являюсь директором Научно-исследовательского института сложных атомных технологий, и мне нужна помощь в поиске одного из его бывших сотрудников.

Я прокрутил в голове все, что слышал о названном НИИ, и задал вопрос:

– Это ведь бывший Биотех? У Москворецкого парка? Там еще пару лет назад прогремел взрыв? Нашли кости в бетонных блоках…

Брови Осокина поползли вверх, лицо приняло удивленное выражение.

– Откуда вы знаете? – сдавленно поинтересовался он. – Не думал, что вы так осведомлены…

– Осведомлен? – Настала моя очередь удивляться. – Об этом говорили по телевизору, в утреннем выпуске новостей.

– В одном-единственном выпуске новостей, – медленно проговорил гость. – Репортаж сразу же сняли с показа.

– Значит, я видел именно его. – Я пожал плечами.

– Вы помните все, что видели в новостях два года назад?

– У меня гипермнезия, – ответил я, немного резче, чем планировал. Как правило, ситуации, в которых мне приходилось упоминать о своем недуге, возникали нечасто, и я избегал разговоров о нем и уж тем более не собирался обсуждать это с клиентами.

– Вот как! – Осокин прищурился. – Сочувствую. И как вы с этим живете?

– Вполне неплохо. Особенно когда не приходится отвечать на бестактные вопросы.

– Извините.

– Давайте перейдем к делу.

– Как я уже говорил, мне нужна помощь в поиске человека. Соболь Павел Алексеевич, старший научный сотрудник того самого Института биотехнологий.

– Когда он пропал?

– Больше пятнадцати лет назад. А если говорить точно – семнадцатого октября две тысячи двенадцатого года он отправился на работу и с тех пор так и не вернулся. С ноября тринадцатого года официально признан пропавшим без вести. В две тысячи двадцать первом его супруга обратилась в суд с просьбой о признании Соболя умершим для получения наследства и вступления в повторный брак. В прошлом году истек срок официального розыска, и полиция отправила дело в архив.

– И вы хотите, чтобы я нашел его? – Я задал вопрос, вложив в него как можно больше сарказма, но Осокин, кажется, не заметил этого.

– Да.

– Вы понимаете, что расследование может ни к чему не привести?

– Да, и я оплачу вашу работу независимо от результата.

– Но для чего вы разыскиваете его?

– Меня интересуют исследования Соболя. То, над чем он работал перед тем, как исчез. Сойдет любая информация о его возможном местонахождении и даже ваши предположения о том, куда он пропал.

Сойдет? Я мысленно акцентировал это слово: мало кто из обращавшихся ко мне клиентов использовал его. Точнее, никто и никогда не описывал желаемый итог подобной пренебрежительной формулировкой. Заказчикам необходим конкретный ответ, и даже в самых безнадежных случаях они надеются, что мой ответ принесет им пользу. Неужели Осокин прождал больше одиннадцати часов ради дела столь незначительного, что для него и впрямь «сойдет» любой результат? И его обещание заплатить вчетверо больше… Что-то тут явно не сходится.

– Боюсь, я все же вынужден отказаться от вашего предложения, – сказал я, поразмыслив. Осокин заметно сник, в глазах на мгновение промелькнула досада, но он быстро взял себя в руки.

– Почему? – По его тону я понял, что он не собирается сдаваться. – Я предлагаю вам несложную работу за очень хорошие деньги.

Именно это меня и смущает, подумал я, а вслух ответил:

– Мне сложно работать, когда я не понимаю мотивации клиента. Обычно ко мне приходят с просьбой отыскать пропавшего родственника или друга, помочь разобраться в семейной ситуации, но никак не найти совершенно постороннего человека во имя абсолютно непонятных целей.

Осокин задумался. Несколько минут постоял, уставившись в одну точку, затем тяжело вздохнул и проговорил:

– Видите ли, я не зря упомянул дело Красильникова. Вы тот, кто понимает, почему ему нельзя было позволить сесть в самолет. Бог знает сколько бед принесли бы те формулы, попади они в руки конкурентов. Так вот, у меня есть основания предполагать, что Соболю удалось то, что не удалось Красильникову. А это значит, что мы уже опоздали на шестнадцать лет. Мне нужна, – он сделал паузу, словно подбирая слова, – любая информация о том, с кем он контактировал перед исчезновением, с кем общался внутри института. Ведь есть вероятность, что его просто использовали и разработки вывез кто-то другой.

– А Соболя закатали в асфальт, – кивнул я.

Осокин позеленел.

– Н-нет, – запинаясь, произнес он, – найденные кости… принадлежали совсем другому человеку.

– О, я не это имел в виду. – Увидев его замешательство, я смутился. – Я просто пошутил. Неудачно.

В кабинете повисла тишина. Осокин ждал моего ответа, а я, не стесняясь, обдумывал его слова, параллельно вспоминая о деле четырехлетней давности, к которому меня привела случайность. В беседе с клиентом, нанявшим меня разыскать нечистого на руку жениха своей дочери, укравшего, помимо прочего семейного добра, боевые награды деда, я имел неосторожность высказать мнение о мерзавцах, для которых трагическая история страны лишь повод для наживы. Со временем разговор перетек в более абстрактное русло, коснулся патриотизма, и я упомянул, что, хоть и не считаю себя ярым патриотом, уверен, что если гадить в своем собственном доме, то лучше в нем однозначно не станет. Спустя три месяца у меня на пороге появился представитель власти, и я оказался вовлечен в промышленные секреты госкорпораций.

Работа шла тяжело, мне приходилось продираться через множество запретов и ограничений, связанных с защитой технологических и коммерческих тайн, но я чувствовал, что занимаюсь действительно важной задачей. Красильников был сволочью, пытавшейся продать новейшие научные разработки за границу, упустить его значило обесценить годы исследований целого сообщества ученых. И я ни о чем не жалел, хоть и стал свидетелем довольно грубой работы спецслужб.

Прикинув все за и против и чувствуя зарождающийся внутри интерес, я ответил Осокину согласием, оговорив, впрочем, что результат, скорее всего, его разочарует. На что тот повторил, что удовлетворится самыми незначительными данными и в любом случае заплатит. Не стал спорить, когда я уточнил, что работаю по предоплате, и сразу перевел мне половину оговоренной суммы. Пообещал выслать необходимую информацию на электронный ящик и, еще раз извинившись за неловкую ситуацию, направился к выходу. Уже стоя на пороге, он вдруг застыл на мгновение, словно вспоминая о чем-то, затем развернулся и уставился на меня бесконечно усталым взглядом. Несколько секунд молчал и затем тихо и очень серьезно произнес слова, отозвавшиеся в моем сознании чувством необъяснимой тревоги:

– Я сам свяжусь с вами через пару недель. До этого момента прошу не звонить мне и не пытаться найти меня иными путями. И особая просьба – держитесь как можно дальше от Института сложных атомных технологий. Ради вашей же безопасности.

Глава 2

29 сентября 2028 года

Ничто никогда не происходит без причины. Любое событие, самое необъяснимое на первый взгляд, состоит из множественной цепи причинно-следственных связей, которые ему предшествовали. И, занимаясь поиском пропавших людей, одним из ключевых факторов успеха я всегда считал установление причин, по которым эти люди захотели исчезнуть. Или причин, по которым кто-то другой желал их исчезновения.

Я потратил три дня на изучение папок с материалами дела Соболя, взятых на время у прикормленного архивиста, и испытал обширную гамму чувств – от жгучего любопытства до почти болезненного разочарования. И даже некоторых сожалений, что узнал о нем так поздно. Я не отказался бы принять участие в расследовании тогда – шестнадцать лет назад – и попробовать разгадать эту крайне необычную загадку.

Но теперь, спустя столько лет, невозможно закрыть все белые пятна и найти ответы на вопросы, которые возникали в голове жалящим разум роем, пока я читал полицейские отчеты и смотрел приложенные к делу видеофайлы.

Высокий мужчина в сером пиджаке и черных джинсах выходит из автомобиля, захлопывает дверцу и нажимает кнопку сигнализации на брелоке. Пересекает двор, в четыре шага преодолевает шесть ступеней и исчезает за тяжелыми деревянными дверями. Его движения скупы и конкретны, он не оглядывается, не смотрит по сторонам, весь его путь от машины до дверей института занимает сорок две секунды. Эта запись последняя, на которой можно увидеть Павла Соболя, перед тем как он бесследно исчез.

Его Chevrolet Cruze так и остался на стоянке института, легкая куртка брошена на заднее сиденье, в бардачке полный комплект документов и четыре билета в цирк на ближайшее воскресенье. В 8:36 он приложил пропуск к считывателю на турникете, поздоровался с охранником и уборщицей. В 8:45 взял стакан чая с лимоном в столовой института и поднялся на третий этаж в свой рабочий кабинет. Все. Больше информации нет. Исходя из материалов дела, в этот день Соболя больше никто не видел. Он не позвонил жене в обеденный перерыв, не появился в курилке, не зашел попрощаться с коллегами в конце дня.

В том, что мне не удастся обнаружить никаких следов, я ни секунды не сомневался. Дело об исчезновении молодого ученого было резонансным и широко освещалось средствами массовой информации. По факту пропажи Соболя было заведено уголовное дело, несмотря на фактическое отсутствие оснований считать его исчезновение криминальным. Полиция сделала все, что могла. Но, как я видел сейчас эту историю, у них не было ни единого шанса найти его. Кто бы ни позаботился о сохранении своих секретов, он сделал это несокрушимо профессионально.

Не сомневался я и в том, что Павел Соболь мертв. Более того, я был уверен, что он умер в тот же самый день, в который исчез. И это косвенно подтверждалось несколькими фактами.

Факт номер один: у Павла Соболя не было причин пропадать. Родившись в обеспеченной профессорской семье, он с ранних лет проявлял интерес к работе отца и выбрал своей специальностью семейное дело – микробиологию. Закончив институт, защитил диссертацию, получил ученую степень. В двадцать семь лет на конференции по молекулярной генетике встретил будущую жену – очаровательную журналистку, бравшую у него интервью. Три года отношений переросли в крепкий брак, в котором родилось двое детей. Все, кто знал их семью, отзывались о них как об исключительно благополучных и доброжелательных людях.

Отсутствие серьезных внутрисемейных проблем подтверждалось и тем, насколько активно семья Соболя участвовала в его поиске. Они не хотели сдаваться. Не дожидаясь результатов официального расследования, обращались к частным агентам, тратили огромные средства, оплачивая всевозможные услуги по розыску, и до последнего верили, что их родной человек вернется. Однако ни полиции, ни частным детективам не удалось обнаружить ни малейшей зацепки. Павел Соболь просто исчез.

Факт номер два: невозможность установить точное время исчезновения. Сколько я ни пытался, я не мог представить механику пропажи этого человека. Пробовал разложить ситуацию на составляющие, снова и снова перебирая в уме известные данные.

8:36 – Соболь входит в здание.

8:45 – покупает в столовой чай.

Около одиннадцати утра в лабораторию заглядывает его коллега – Игорь Корнев – и, не найдя Соболя, уходит в курилку один. Можно ли утверждать, что в это время Павла Соболя уже не было в здании? Или он отлучался в туалет? Находился в другом помещении? Информации нет. Опрошенные коллеги подтверждали, что видели Соболя с утра в столовой, но в течение дня не встречали его в коридорах института. Но этот факт не служил доказательством того, что его там не было.

Имело ли значение время пропажи? Я был уверен, что да. В особенности если Соболь был жив и сам организовал свое исчезновение. Установив более-менее точное время, можно было запросить видеоданные с камер наблюдения в аэропортах и вокзалах и, подключив программу распознавания лиц, найти его без риска опоздать на полчаса.

Еще один вопрос: как Соболь покинул здание? Через главный вход он не выходил, пломба на запасном так и осталась нетронутой. Окна первого этажа института забраны решетками, и, судя по ржавым петлям, открыть их было невозможно. Да и, выпрыгивая в окно, Соболь непременно попал бы в поле зрения камер наблюдения.

Все говорило о том, что Павел Соболь не покидал здание института. А это значит, что те, кто виноват в его исчезновении, целенаправленно лгали полиции, журналистам, его семье и каждому, кто интересовался им. Лгали на протяжении многих лет.

Но главным фактом, убедившим меня, что исчезновение Соболя было организовано не им самим, являлось то, что меньше чем через месяц после его пропажи в Научно-исследовательском институте биотехнологий произошел пожар, который начисто уничтожил все исследования, проводимые Соболем и его коллегами, а также разрушил целый этаж, где находились лаборатории. Долгие годы здание института стояло законсервированным и заброшенным, пока пару лет назад во внутреннем дворе не прогремел взрыв.

О том, чем занимался Соболь, данных почти не было. Я нашел пару научных статей в интернете и несколько ссылок на его публикации в научных журналах, из которых мне худо-бедно удалось понять, что он работал над безопасностью биотерапевтической продукции, в частности над инактивацией вирусов. Решив поискать информацию по деятельности коллег Соболя, я наткнулся на видео в блоге некоего Олега Малдера о загадочных смертях бывших сотрудников Биотеха. Мне стало не по себе. В сорокаминутном видеоролике Малдер рассказывал, что за два года после пожара в институте по разным причинам ушли из жизни девятнадцать ученых, работавших там в одно время с Соболем. Ролик датировался двенадцатым февраля две тысячи пятнадцатого года, а уже семнадцатого мая того же года сам Малдер насмерть разбился в автомобильной аварии.

Я посмотрел другие ролики блогера и понял, что Малдер был сторонником множества теорий заговора, любил порассуждать на провокационные темы и чаще всего выступал разоблачителем им самим же придуманных секретов. Он всерьез искал доказательства подмены Петра I в 1697 году, брал интервью у плоскоземельщиков и адептов антиэволюционной теории, продвигал идеи о пришельцах в правительстве и мировом заговоре рептилоидов. Доверять такому источнику не стоило, и я решил проверить информацию сам.

Тревожное чувство, отступившее на время просмотра глупых видеороликов, нахлынуло с новой силой. Малдер оказался прав. Первая смерть – заведующий лабораторией Супильников Иван Дмитриевич – погиб через пять месяцев после пожара, не справившись с управлением автомобилем. Вылетел на встречную полосу на МКАДе и угодил под колеса фуры, перевозившей строительные материалы. Куда он гнал поздно ночью на скорости сто сорок километров в час, следствие так и не установило.

Вторая смерть – биохимик Михеев Евгений Викторович – скончался от переохлаждения, отправившись купаться в озере, недалеко от своего загородного участка. Он вел здоровый образ жизни, не имел вредных привычек, регулярно моржевал. Разглядывая фотографию румяного тучного здоровяка Михеева, я задался вопросом – как долго он провел в воде, прежде чем замерзнуть.

Третья смерть – младший научный сотрудник Яскевич Дмитрий Всеволодович – выбросился из окна, находясь в гостях у родителей. Накануне вечером он рассказывал, что собирается сделать предложение своей девушке, а утром шагнул с двенадцатого этажа. Предсмертной записки не оставил.

Беседина Галина Михайловна – смертельное ДТП, Никитин Александр Игоревич – зарезан в уличной драке, которую, по словам свидетелей, сам же и спровоцировал. Череда странных необъяснимых смертей, самый длинный промежуток между которыми – четыре месяца, а самый короткий – одиннадцать дней. Невероятно, что никто, кроме Малдера, не заметил этого. Возможно, пару смертей еще можно было списать на совпадение, но девятнадцать! Меня охватило нехорошее предчувствие. Я отправил запрос в следственный комитет на уточнение фамилий следователей, ведущих дела Михеева и Яскевича, выключил компьютер и наконец покинул рабочий кабинет.

По пути домой заехал во Флотариум1. Густая невесомость сенсорной депривации обволокла меня, мягко вытягивая из сознания тревожные мысли. Я парил в пустоте и желал только одного – чтобы сеанс никогда не заканчивался. Но тихая музыка вернула меня в реальность до обидного скоро. Дав самому себе обещание вернуться завтра, я принял горячий душ, выпил травяной чай и отправился домой.

Пустая квартира встретила меня духотой и мерзким кисловатым запахом. Я мысленно выругался. Ну почему, почему я все время забываю о бытовых мелочах? Такой несложный пустяк – убрать в холодильник кастрюлю с макаронами, уходя утром и зная, что не вернешься вечером. Я представил лицо Киры, увидевшей этот беспредел, и невольно улыбнулся: не забыть бы завтра позвонить сестре.

Открывать емкость, наверняка ставшую колыбелью для новой жизни, было страшновато, и я всерьез прикидывал возможность избавиться от протухшей проблемы вместе с кастрюлей, но вновь подумал о Кире и уныло побрел выбрасывать содержимое в туалет. А после, с отчаянием понимая, что эффект от флоатинга сошел на нет, вернулся на кухню, поставил кастрюлю под струю воды. И успел заметить, как яркая красно-оранжевая гусеница скрывается в стоке. Пытаясь рассмотреть ее, я дернул кастрюлю вверх, и ледяная вода, отскочившая от круглого борта, брызнула мне на ноги. Черт! Грохнув кастрюлю обратно в раковину, я закрыл воду и ретировался в спальню. Пожалуй, мне все же стоит прислушаться к совету сестры и нанять домработницу.

В кровати я попытался расслабиться, снова вернуть ту безмятежную легкость, что дарила вода, насыщенная магниевой солью, но разум уже заполнялся мыслями о работе. Я прокрутил в голове список дел на текущую неделю, обдумал предстоящий разговор с клиентом и достал из ящика наушники-капли. Запустил белый шум и через несколько минут погрузился в сон.

Глава 3

16 октября 2028 года

Осокин позвонил через две недели, назначил встречу в уличном кафе на Пушкинской – людном, оживленном месте, где всегда собиралось много молодежи. Однако место выбрал максимально неприметное, в углу, за большой цветочной клумбой с ярко-розовыми флоксами, откуда прекрасно просматривался вход, а вот сидящего за столом, наоборот, видно не было. Прибыв на место, я увидел, что он пришел не один. Рядом с Осокиным сидела женщина – красивая брюнетка с тяжелыми волнами волос, спускавшихся на плечи. Она заметно нервничала и напряженно оглядывалась по сторонам. Пока я пробирался между столиков, успел отметить, что одеты клиенты практически одинаково – в светлые бежевые водолазки с высоким горлом и похожего цвета пиджаки. Осокин и в прошлую нашу встречу был одет точно так же, причем не в похожие вещи, а конкретно в эти. На горловине его водолазки разошлась пара стежков – едва заметный глазу изъян, который тем не менее хорошо мне запомнился.

Я сел напротив Осокина и поздоровался. В ответ он слегка улыбнулся и протянул мне руку, а женщина, не глядя на меня, сухо кивнула и отвернулась. В иной момент я бы воспользовался случаем немного поглазеть на нее, но почти физически ощущаемый дискомфорт, который она излучала, вынудил меня перейти к делу. Прохладный октябрьский ветер проник под куртку, и кожа на спине покрылась мурашками, подкрепляя мысль, что не стоит здесь долго засиживаться. Я достал папку с выдержками из дела Соболя и положил перед собой на стол. Лицо Осокина дернулось.

– Кирилл Андреевич, познакомьтесь, – торопливо сказал он, – моя коллега – Маргарита Анатольевна Смирнова, вирусолог, глава отдела молекулярной биологии.

– Очень приятно, – ответил я, продолжая разбирать бумаги. Нашел нужный файл и передал его Осокину. Тот взял с осторожностью, словно принимал из моих рук динамитную шашку с подпаленным фитилем. А Маргарита с деланым безразличием разглядывала прохожих, но я был готов поклясться, что, когда Осокин принялся изучать документ, она на мгновение перестала дышать.

– Значит, следов Соболя вам обнаружить не удалось? – В голосе клиента так отчетливо слышалось облегчение, что я ощутил неловкость. Выходит, они волновались не из-за того, что я ничего не нашел, а опасались, что я могу найти что-то.

– Не думаю, что это вообще возможно. – Я все-таки решил объясниться, хотя и чувствовал, что они знают много больше, чем говорят. – Некто очень хорошо постарался, чтобы я ничего не нашел.

– Что вы хотите этим сказать? – вступила в разговор Маргарита, и я увидел, что в ее правом глазу полопались капилляры. Она немного успокоилась и перестала нервно озираться по сторонам.

– Как много вам известно о расследовании по делу пропажи Соболя? – уточнил я. – О том, что произошло со следователем, ведущим его дело и коллегами по институту?

– Давайте считать, что мы не знаем ничего, – проговорил Осокин и повернулся к подошедшему официанту. – Два латте без сахара, пожалуйста, и… – Он вопросительно посмотрел на меня.

– Стакан воды, – попросил я.

Мы дождались, пока официант запишет заказ и удалится. Я выдержал паузу, собираясь с мыслями, и попытался как можно более кратко изложить итоги моих размышлений последней недели.

– Должен предупредить, что моя версия весьма субъективна и в большей мере основывается на косвенных фактах, чем на прямых доказательствах случившегося. Но думаю, вы были правы. Соболь или кто-то из его коллег пытался продать результаты научных исследований третьим лицам. Скорее всего, успешно. Для того чтобы скрыть улики, в институте устроили пожар, в котором погиб капитан юстиции Виталий Шевченко, который вел расследование. Уничтожили записи с внутренних камер наблюдения за тот период. И это было только начало.

Я намеренно акцентировал последнюю фразу, чтобы посмотреть на реакцию Осокина и Маргариты. Они потягивали кофе, усердно делая вид, что мои слова не заставили их сердца учащенно биться. Но застывшие взгляды и чересчур бледные лица выдавали их нервозность с головой. Они знали о том, что я собирался им поведать. Знали и непонятно зачем вели эту странную игру.

Я продолжил:

– Полагаю, заказчиков не устраивало количество свидетелей состоявшейся сделки, поэтому через полгода после пожара они принялись планомерно избавляться от них, обставляя смерти ученых как несчастные случаи и самоубийства. Так погибло еще двадцать человек.

Маргарита вновь отвернулась, а Осокин продолжал механически подносить кофе ко рту. Я ощутил раздражение. Новый порыв ветра качнул флоксы, заставив цветы удариться о стеклянную перегородку. Подвядшие, покрытые темными пятнами бутоны служили отличным дополнением к унылой гнетущей атмосфере вокруг. Мне захотелось опрокинуть стакан с водой, заорать, вытворить что-нибудь такое, отчего они пришли бы в себя, сбросили старательно удерживаемые на лице маски. Но вместо этого я продолжал говорить.

– Следующая смерть – старший лейтенант Игорь Филатов, обнаруживший связь между смертями ученых и пытавшийся привлечь внимание руководства к этому факту. Знаете, что с ним случилось? Он гулял с собакой и провалился в открытый канализационный люк. Сломал шею. Затем его помощник, младший следователь Сергей Черкасов, выпил полстакана технического спирта в гараже своего отца. Разумеется, совершенно случайно. По моим подсчетам, в течение трех лет после исчезновения Соболя умерло двадцать восемь человек. Последним стал мой коллега – частный детектив Владимир Козырев, которого наняли друзья видеоблогера Олега Малдера для выяснения обстоятельств его гибели. Они утверждали, что на момент ДТП Малдер был уже мертв. Частично этот факт подтверждается отчетом судмедэксперта, заявлявшего, что сердце блогера остановилось задолго до того, как он въехал на мотоцикле в бетонную стену.

Закончив, я допил воду и жестом подозвал официанта, давая понять клиентам, что разговор близится к завершению. Я собирался отдать папку с информацией Осокину и выбросить дело Соболя из головы как кошмарный сон. Уехать в долгожданный отпуск, где потихоньку, день за днем, замещать неприятные воспоминания бытовой рутиной.

– Это все? – В голосе Осокина прозвучало нечто странное. Будто, услышав о гибели двадцати восьми человек, он избавился от непосильного бремени, сбросил тяжелый груз. Да и Маргарита выглядела пободрее. Зашевелилась, сменила позу каменного истукана на более комфортное человеческому телу положение.

– А что еще? – я задал встречный вопрос. – Я абсолютно уверен, что найти Соболя и его разработки не получится. Все, кто работал с ним до его исчезновения, все, кто пытался найти его, – мертвы. И это, как вы понимаете, не способствует желанию продолжать поиски.

– Да, я понимаю, понимаю, – закивал Осокин с таким радостным видом, что мне стало не по себе. Чему он радуется? Тому, что я не выполнил работу? Тому, что эту работу выполнить невозможно? Или же… тому факту, что, вороша тайны прошлого, я остался невредим? Последняя мысль неприятно царапнула сознание. Я понял, что догадался правильно. Осокин не знал, насколько безопасно сейчас проявлять интерес к делу, которое забрало столько жизней, и решил проверить это на мне. Не слишком честно, но в принципе объяснимо.

Я расплатился за воду и поднялся.

– Реквизиты моего счета указаны внизу договора. Жду перевод до конца дня.

– Конечно! – Осокин не скрывал радости. Он повернулся к Маргарите, и женщина ответила ему робкой улыбкой. Она выглядела не такой окрыленной, но все же я видел, что и она довольна результатом. Маргарита перевела на меня взгляд больших карих глаз и с чувством произнесла:

– Вы очень нам помогли!

Ну разумеется, подумал я. Я очень помог вам тем, что не сдох, ведь теперь вы сможете спокойно идти к достижению своих целей, какими бы они ни были.

После полученной информации у меня не было желания продолжать беседу с этой парочкой. Я собирался уйти, но Маргарита неожиданно остановила меня.

– Возможно, моя просьба покажется вам странной, – неуверенно начала она, – но я прошу вас сообщить нам, если вокруг вас начнет происходить что-то… например, если почувствуете, что за вами следят.

Какая интересная тенденция, подумал я. Заканчивать разговор так, чтобы оставить у собеседника чувство тревоги. В конце прошлой встречи Осокин посоветовал мне ради безопасности держаться подальше от института, где он работает, сейчас мне намекают, что за мной могут начать шпионить. Пока я соображал, что ответить, у Осокина завибрировал телефон. Экран ярко засветился, и я невольно перевел на него взгляд. И успел прочитать фамилию звонящего раньше, чем Осокин одним движением сбросил вызов. Некто Носевич В. М.

Я не был любопытен и обычно избегал лишней информации, связанной с клиентами, но тут решил, что непременно выясню, кто звонил. Потому что фамилия и инициалы на экране полностью совпадали с данными хорошо известного мне человека – частного детектива, работавшего в подмосковном Краснознаменске. Назвать Вячеслава Михайловича Носевича своим другом я не мог, но добрым приятелем – запросто. Последний раз мы виделись в апреле, в спорт-баре за кружкой пива, и я решил, что дело Соболя – хороший повод позвонить старому знакомому.

Глава 4

19 октября 2028 года

Из кухни доносилось задорное шкворчание и восхитительный запах жареной печени. Пока Кира готовила ужин, я развлекал племянников. Мелкий Лешка, удобно устроившись у меня на коленях, сосредоточенно разбирался с новым конструктором – полицейским автомобилем, а старшая – Лера – сидела за компьютером. К сестре я приехал за пару дней до отъезда и уже завтра планировал отправиться на зимовку в охотничий домик в Карелии – в мой персональный медвежий угол, логово или берлогу, как называла Кира крошечный, состоящий всего из одной комнаты домишко.

Собранные сумки ждали своего часа в багажнике. Я взял только самое необходимое – запас консервов, аптечку с лекарствами, несколько смен термобелья и теплой одежды, бритвенные принадлежности да пару книг. И предвкушал долгие дни тишины и безмолвия, наедине с природой и самим собой. Без телевидения, интернета, бесконечного хаоса спешащих по своим делам городских жителей. Мне предстояла дикая по представлениям современного человека жизнь – с самостоятельной колкой дров, ношением воды из колодца и прочими неудобствами, которых тем не менее страстно жаждало все мое существо. Именно там, в суровом безлюдном мире, в семи километрах от Сяргилахты, я мог по-настоящему расслабиться и отдохнуть – от шума, суеты и непрерывного потока чужих и собственных эмоций.

Дело Соболя острой занозой сидело внутри. Неразгаданная тайна, запутанный клубок с обрезанными нитями. Головоломка, которую не суждено разгадать. Я хотел обсудить его с Носевичем, пару дней пытался дозвониться до коллеги, но его телефон был вне зоны доступа, и я оставил попытки связаться с ним.

Дверь еле слышно скрипнула, и в комнату вошла Кира – высокая, статная, чуть раздобревшая после вторых родов, но по-прежнему стройная и привлекательная. Светло-русые волосы, голубые глаза, прямой, немного широковатый нос. Копия моего собственного лица, смягченная плавными женственными чертами. Сестра-близнец – единственный родной человек, с которым я поддерживал связь после переезда родителей.

– Десятиминутная готовность, – сказала она, с улыбкой разглядывая нас, – потом моем руки и садимся за стол. Витя написал, что застрял в пробке и мы можем начинать без него.

– Давай пока поиграем в слова, – развернувшись на стуле, предложила Лера.

– Давай, – согласился я. Поудобнее пересадил мелкого и, ощутив прижавшееся ко мне маленькое тельце, не удержался и чмокнул племянника в макушку. – У меня как раз есть для тебя новое слово – утилитарный.

Эту игру я придумал для Леры три года назад, и она так понравилась ей, что племянница просила сыграть каждый раз, когда я приезжал в гости. Суть игры заключалась в попытках объяснить незнакомое слово по его звучанию, разложить на составляющие и угадать смысл. Иногда за одну игру мне приходилось называть по четыре-пять хитроумных слов, и найти новое с каждым разом становилось все сложнее.

Лера хитро прищурилась. В прошлый раз ей довольно легко удалось разделаться со словом «оппортунистический». Классный руководитель назвал их классом оппортунистов за коллективное и последовательное игнорирование школьного устава. Следуя логике, девочка вычислила, что отстаивание своих интересов путем преднамеренных и скрытных действий называется оппортунизмом.

– У меня ассоциации с двумя словами. – Лера принялась размышлять вслух. – Элитарный и утилизация. И если соединить уничтожение отходов и нечто самое лучшее, то значение будет – самая качественная переработка мусора в мире! Угадала? – Она с надеждой посмотрела на меня.

– Нет. – Я изобразил злобную ухмылку. – Не угадала, юная леди! Какие еще будут варианты?

– Дай-ка подумать.

Лера отвернулась к окну и вдруг воскликнула:

– Какой-то человек смотрит на наши окна уже минут десять! Он был там, когда я в прошлый раз смотрела в окно, и сейчас стоит.

В груди тяжко бухнуло. Я пересадил Лешку на диван и подошел к окну. Оглядел двор, припаркованные автомобили, редких прохожих.

– Вон там, под деревьями. – Лера указала пальцем в сгущающуюся темноту.

Я перевел взгляд и увидел невысокого человека в темной одежде. Его лицо было скрыто низко надвинутым на глаза капюшоном, но я четко ощущал, что он смотрит прямо на меня.

– Кто это? – тихо спросила Лера.

Я пожал плечами и тут же вздрогнул от резкого громкого звука, ударившего по ушам. Услышал радостный крик Лешки: «Папа пришел!» – и сообразил, что слышу дверной звонок. Стало тревожно, я пошел за мелким в прихожую и увидел Киру. Она шла к двери, на ходу вытирая руки ярко-красным полотенцем. Сестра потянулась к замку и, не посмотрев в глазок, принялась открывать дверь. Поворот, щелчок, снова поворот. В голове набатом стучала тревога, воздух казался плотным.

Не открывай дверь!

«Сообщите нам, если почувствуете, что за вами следят».

– Кира, подожди!

Я успел сделать пару шагов к сестре, как дверь открылась и на пороге появился Виктор Сергеев, бывший одноклассник, а ныне муж Киры и отец моих любимых племянников. Он вошел в квартиру, широко улыбаясь, подхватил на руки Лешку и кивнул мне:

– Привет, Кирюх, как жизнь?

– Все нормально, привет, – ответил я, ощущая, как в груди распускается тугой комок, как становится легче дышать.

Кира обняла мужа, стянула с него улыбающегося во весь рот

, мелкого и потащила в ванную. Виктор снял ботинки и, посмотрев на подошву, брезгливо сморщился:

– Наркоманы достали, засрали весь подъезд! Сейчас шел, шприцы по всему двору валяются, клумбы изрыты! Найти бы того, кто здесь этим промышляет, – голову бы оторвал!

– Вы давно хотели переехать в другой район. Может, пора перейти от слов к действию? – спросил я, осознав, что впервые всерьез размышляю над тем, чтобы продать квартиру родителей.

– Сейчас Лерка седьмой класс закончит, потом и подумаем. Поищем лицей хороший. – Виктор прошел в кухню, зашумел проточной водой.

Из ванной показалась Кира с Лешкой на руках, по ее правому плечу струились потоки крови. А она улыбалась, ворковала с мелким. Я бросился к сестре, но вовремя сообразил, что кровь на ее плече – это красное полотенце, помотал головой, успокаивая разыгравшееся воображение. Только паранойи ко всем моим болячкам не хватает.

Я вернулся в комнату, подошел к окну – под деревьями никого не было. Но я все еще чувствовал жесткий колючий взгляд из темноты, словно тот человек никуда не ушел, просто спрятался на время, скрылся. Меня охватило желание немедленно уйти, сесть в машину и отправиться в охотничий домик. И увести за собой преследователей.

Ведь если кто-то и следил за окнами, то причина этому я. Меня неожиданно успокоила эта мысль. Если что-то случится, то пострадаю только я. Кире и детям ничего не угрожает, ведь они никогда не трогают семью. Все те убийства – полицейских и ученых – всегда погибали лишь те, кто непосредственно интересовался Соболем. Возможно, и Носевич мертв. Рука потянулась к карману, я достал мобильник. Набрал номер. Линия была свободна, но Носевич не отвечал. Через несколько гудков включился голосовой помощник, и я записал Вячеславу сообщение с просьбой перезвонить. Услышал, как Кира кричит мне из кухни, чтобы я шел ужинать, и убрал телефон.

Вкус печени, как всегда, напомнил мне о детстве. Так ее всегда готовила мама – вымачивала в молоке, затем обваливала в муке и жарила с луком. У Киры получался почти тот же вкус, знакомый нам с детства, и она часто готовила это блюдо, когда я приходил. Однако сегодня ужин состоял из компромисса. Я любил печень, но терпеть не мог картофельное пюре, а Виктор – наоборот. Поэтому, чтобы одновременно порадовать и мужа, и брата, Кира приготовила печень с пюре и разложила по тарелкам. Мы ели, разговаривали, вспоминали юность и школьные приколы. Лера смеялась вместе с нами, а мелкий, не обращая внимания на трясущихся от смеха взрослых, уплетал картофельное пюре. Закончив свою порцию, он перебрался ко мне на колени и принялся за мою. А я сделал вид, что заметил его махинации только тогда, когда на тарелке осталась лишь тоненькая полоска картошки, запачканная соусом от печенки.

После ужина мы с Виктором переместились в гостиную, Лерка ушла в свою комнату, а Кира отправилась в спальню укладывать мелкого. По телеку не шло абсолютно ничего интересного, что могло бы скрасить пятничный вечер, и мы продолжали вести беседу ни о чем. Я понимал, что Виктору хочется уже поскорее выпроводить меня, и с нетерпением ждал сестру, чтобы попрощаться. Вскоре беседа зашла в тупик, и мы оба достали смартфоны. И я увидел, что с номера Носевича мне пришло сообщение с одним словом: «Перезвоните». Глянул на часы – без пятнадцати десять, сообщение пришло двадцать минут назад, – и решил не ждать до завтра, а набрать Вячеслава прямо сейчас. Вышел в кухню, ткнул кнопку вызова, и через минуту женский голос ответил:

– Да?

– Добрый вечер. Могу я поговорить с Вячеславом Михайловичем?

– Кто вы?

– Меня зовут Кирилл Никольский.

– Да, Кирилл, здравствуйте, это Диана, супруга Славы Носевича. Вы сегодня звонили ему несколько раз. У вас что-то срочное?

– Здравствуйте, Диана, – ответил я, вспомнив, что Носевич однажды упоминал в разговоре имя жены. – Ничего срочного. Хотел обсудить с ним одно дело, над которым работаю, только и всего.

– Видите ли, Кирилл… – Диана замялась. – Боюсь, что в ближайшее время поговорить со Славой не удастся. Он попал в больницу.

– Вот как? А что случилось?

Я был уверен, что услышу о дорожно-транспортном происшествии или другом несчастном случае, но Диана ответила:

– Даже и не знаю, как вам сказать. Врачи говорят, что у него маниакально-депрессивный психоз.

– Психоз? – Я сначала не понял, что она имеет в виду. Но потом меня осенило, и я едва не закричал в микрофон: – Диана, ответьте, пожалуйста, он пытался покончить с собой?

– Нет. – Она медленно и тихо говорила, словно раздумывая над каждым произнесенным словом. – Он не пытался покончить с собой, он пытался убить меня и нашу дочь Еву.

Глава 5

19 октября 2028 года

К дому Дианы Носевич я подъехал без четверти двенадцать. Сам не знаю, как удалось уговорить ее принять меня так поздно. Вероятно, женщина была растеряна и сильно нуждалась в поддержке, поэтому и согласилась рассказать о том, что произошло, приятелю ее мужа. Я поднялся на седьмой этаж, остановился перед дверью. Нажимать кнопку звонка не стал, Диана предупредила, что громкий звук может разбудить дочь, поэтому я набрал ей сообщение. Через пару минут за дверью послышались шаги, и Диана открыла. На ее правой скуле красовался огромный синяк, шею покрывали ссадины. Она куталась в темно-синюю вязаную шаль и казалась трогательно хрупкой в приглушенном свете потолочного светильника.

Мы прошли в кухню. На стеклянном круглом столе стояли две чашки чая, блюдце с нарезанным лимоном, сахарница. Диана села лицом ко входу, и я мысленно скривился. Ненавижу сидеть спиной к двери, пусть даже это и простой переход из одного помещения в другое. Но просить поменяться местами было бы грубо и странно, поэтому я занял отведенное мне место и придвинул к себе чашку с чаем. Диана молчала.

– Когда он напал на вас? – отхлебнув чай, я задал вопрос, стараясь говорить как можно мягче, чтобы снизить уровень ее тревожности.

– Шестнадцатого, как пришел с работы. – Она бросила в чашку два кусочка сахара, немного отпила и добавила еще один кусок.

– А время не помните?

– Часов в восемь, может, в половине девятого. А это важно? – Женщина удивленно посмотрела на меня.

Я пожал плечами, не зная, стоит ли рассказывать ей о деле Соболя. Но про себя отметил, что получил очевидные доказательства: в кафе с Осокиным мы встречались около шести часов, значит, Носевич звонил ему непосредственно перед нападением на свою семью. А тот сбросил звонок.

– Расскажите мне, что произошло, – попросил я Диану. – Так же подробно, как рассказывали полиции.

Женщина тяжело вздохнула и уткнулась в чашку с таким видом, будто могла найти там убежище от неприятных воспоминаний. Затем подняла голову и заговорила:

– Все началось около двух месяцев назад. Славу начала мучить бессонница, он долго не мог уснуть, а когда засыпал – видел кошмары. Он постоянно задерживался на работе, почти перестал общаться со мной и Евой, замкнулся в себе. Я пыталась поговорить с ним, просила объяснить, в чем дело, но он отмахивался от меня, говорил, что все в порядке, что все это скоро пройдет. Потом… – Диана снова шумно выдохнула воздух, поправила соскользнувшую с плеча шаль, – я стала замечать, что он теряет связь с реальностью. Он забывал, о чем мы говорили утром, мог заблудиться в знакомых местах. Например, шел за хлебом и случайно оказывался в аптеке, не мог вспомнить, как туда попал. Я настояла, чтобы он прошел обследование, но врачи не нашли никаких отклонений, сказали, что он абсолютно здоров. А ему становилось хуже. Он видел странные сны, после которых весь день плохо себя чувствовал, все время жаловался, что на него что-то давит. Так и говорил. – Диана тихо всхлипнула и отхлебнула из чашки. – Все время сидел и бормотал – давит, давит. А в понедельник Слава пришел домой раньше обычного.

Диана замолчала. Ее глаза влажно блестели, а ноздри раздувались от нахлынувших эмоций. Ей нужно было время, чтобы справиться с собой, и я тактично отвернулся. Старательно разглядывал стены и потолок, пока она снова не заговорила.

– Он выглядел очень спокойным, но вел себя так… словно это был не он. Понимаете? – Женщина посмотрела на меня с таким ужасом, словно заново переживала тот кошмар. – Взял на руки Еву и так смотрел на нее, разглядывал, будто видит впервые. И странно, жутко улыбался. Мне стало страшно, я хотела забрать у него дочь, но он ударил меня. Отнес Еву в спальню и начал душить подушкой. Мне удалось оттолкнуть его, мы подрались, я помню, что орала на него как сумасшедшая, а он молчал. За все время он не проронил ни слова. Просто смотрел на меня тем жутким взглядом и пытался добраться до Евы. Потом Слава повалил меня на пол и начал душить, я слышала, как в нашу дверь звонят и молотят соседи, но не могла его сбросить, у меня просто не осталось к тому времени сил. И тут он пришел в себя.

Диана снова всхлипнула, по ее щекам покатились слезы. Мне захотелось утешить ее, сказать что-то ободряющее, но я не мог найти слов. А она, уже не сдерживая слез, продолжала:

– Я помню тот момент, когда он снова стал самим собой. Он так удивился, увидев, что меня душит! И испугался! Он был в ужасе едва ли не больше, чем я. Заперся в ванной и попросил вызвать помощь. Но в этом не было нужды, соседи уже позвонили в полицию, а те вызвали психиатров, когда убедились, что в крови у Славы нет ни грамма алкоголя.

Некоторое время мы молчали. Диана перестала плакать, но сидела нахохлившись, словно замерзшая птица, и нервно теребила уголок шали.

– Не знала, что люди вот так внезапно сходят с ума, – сказала она, слабо улыбнувшись.

А я задал вопрос:

– Диана, вы знаете, над каким делом работал Слава, когда все это началось?

– Нет, он не рассказывал. Да я и не интересовалась особо. У Евы режутся зубы, она постоянно кричит, мне приходится почти все время проводить с ней.

– Но, может быть, Слава упоминал где-нибудь в разговоре фамилию Осокин? Или Смирнова? Соболь? – Я внутренне содрогнулся, произнося фамилию пропавшего ученого. И тут же поразился своей реакции. Когда это он успел превратиться в того, кого нельзя называть?

Диана покачала головой:

– Слава всегда работал в офисе. Дома практически не обсуждал ни дела, ни клиентов. Мог рассказать что-то забавное, какой-нибудь курьез или комичный случай, но ничего серьезного.

Где-то в глубине квартиры послышалось детское кряхтение, и Диана резко вскочила со стула:

– Ева проснулась! Вам пора уходить!

Она быстро вышла из кухни, и я поспешил за ней. Застыл в прихожей, увидев, что Диана зашла в одну из темных комнат, услышал, как она ласково и нежно разговаривает с ребенком. Мой взгляд упал на небольшой столик у зеркала, где на прозрачном розоватом блюдце лежала связка ключей. Рядом с обычной домофонной таблеткой, английским ключом и ключом от сувальдного замка на связке была прикреплена белая пластиковая карта. Я видел ее несколько раз в руках у Носевича и знал, что она открывала дверь его офиса. Стараясь не думать о том, что делаю, я быстро схватил связку и спрятал ее во внутренний карман куртки. Дождался, когда Диана выйдет в коридор, поблагодарил за чай и выразил надежду, что Славе в ближайшее время полегчает. Извинился, что мой визит стал причиной беспокойства ребенка, и ушел.

Через двадцать четыре минуты я уже стоял на парковке круглосуточного бизнес-центра «Зенит-Интер» и боролся с совестью, говорившей мне, что вламываться в офис коллеги будет несколько непрофессионально. Но я должен был понять, как Носевич связан с делом Соболя, чтобы убедиться в том, что опасность не угрожает членам моей семьи. Угрозу собственной шкуре я уж как-нибудь переживу, но Кира и племянники не должны пострадать. Ради этого я пойду на все.

Я вошел в огромный квадратный холл, непринужденно кивнул охранникам и прошел к лифтам. Поднялся на второй этаж и, стараясь выглядеть как можно уверенней, пошел по коридору. В офисе Носевича я никогда не был и понятия не имел, где он находится. Обойдя весь этаж, я поднялся на следующий. На этот раз удача улыбнулась мне – табличка на одной из дверей гласила: «Частный детектив Носевич В.М.», ниже стоял номер его лицензии.

Я приложил карту к считывателю. Послышался тихий щелчок, и я выдохнул. Заперевшись внутри, я смогу относительно спокойно изучить документы Носевича и найти все, что мне нужно. Подобрать пароли к компьютеру не составит труда, да и сейф Вячеслав покупал по моей рекомендации, так что я примерно представлял, как он открывается. Однако, включив свет, понял, что до меня здесь уже кто-то побывал.

Открытый сейф зиял пустотой, металлические стеллажи лежали на полу, являя взгляду развороченное нутро. Разноцветные папки сброшены с полок, документы сплошным белым покровом устилали пол. Ящики стола выдраны и опустошены, даже цветочный горшок перевернут, часть земли высыпалась наружу, торчащие корни похожи на тонкие щупальца неведомого существа. Я в ужасе разглядывал кабинет. Кто мог сделать подобное и зачем? Что здесь хотели найти? Или Слава сам, поддавшись психозу, разгромил кабинет? В любом случае моей задачи это не облегчало. Нужно найти доказательства причастности Осокина к внезапному помешательству Носевича. А потом пойти в полицию… Следующая мысль неприятно царапнула разум: что, если череда смертей возобновится? Что, если я подставлю под удар каждого, кому расскажу об этом деле? Во мне боролись противоречия – одна часть меня жаждала узнать, кто же так ревностно охраняет свои секреты, а другая настойчиво советовала забыть о Соболе навсегда.

Остаток ночи я провел, разбирая бумаги Носевича. Бесполезно. Никаких упоминаний о Соболе или Осокине я не нашел. Собрался уходить, но вспомнил, что так и не осмотрел компьютер. Прикидывая в уме все, что знал о коллеге, я старался угадать, каким паролем он защитил учетную запись. День рождения супруги? Дочери? Или нечто стандартное, незамысловатое, вроде повторяющегося цифрового ряда или слова «пароль» в английской раскладке?

Вопреки ожиданиям, монитор загорелся сразу, едва я дотронулся до клавиатуры. Рабочий стол был весь заполнен значками программ и документов, и мне потребовалось время, чтобы отыскать среди них нужную информацию. Ткнув в папку с коротким названием – «Щукин», я увидел видеофайл продолжительностью двадцать четыре минуты. Нажал кнопку воспроизведения и вздрогнул, увидев на экране жуткое исхудавшее лицо Носевича. Первые секунды он смотрел в камеру абсолютно безумным взглядом, потом тихо, прерывисто заговорил:

– Тринадцатое октября две тысячи двадцать восьмого года. Запись номер восемь.

С момента, как я нашел Щукина, прошло пятьдесят дней. Мое состояние ухудшается. Провалы в памяти становятся все чаще, я не могу спать, не могу есть. Стоит мне хоть на секунду ослабить контроль, я прихожу в себя уже в другом месте и не могу вспомнить, как оказался там. Не помню, что делал, с кем разговаривал, о чем думал. Я постоянно боюсь. Того, что может произойти, пока меня нет, того, что они могут заставить меня сделать…

Запись оборвалась. Почему она такая короткая? Я посмотрел на строку просмотра и увидел красный кружочек в правом углу экрана. Некто, возможно сам Носевич, просмотрел ее до конца, поставив на паузу на последних минутах. Я отмотал файл к началу и снова нажал на пуск.

Изображение было нечетким, и, судя по ракурсу видео, Носевич вел сьемку скрытой камерой, вмонтированной в пуговицу на его пиджаке. И все же я без труда узнал сидящих напротив него людей – Осокин и Маргарита. Они сосредоточенно слушали моего приятеля, чей голос звучал уверенно и спокойно:

– Следующий факт еще интереснее – Иван Щукин утверждает, что не помнит ничего до момента, как очнулся рядом с обрушившимся зданием института и полицейские обвинили его в подрыве. По его словам, последнее воспоминание связано с Курским вокзалом, где он попрошайничал с двумя собутыльниками. Точной даты он, разумеется, назвать не смог, но, сопоставив его обрывочные воспоминания до инцидента, мне удалось установить временной период с двадцать восьмого по тридцатое ноября. Я запросил видео с вокзала, отсмотрел больше двухсот часов записей, и мне удалось найти его. Смотрите, вот он – ваш клиент.

На мониторе появилась рука Носевича, протягивающая Осокину телефон. Тот аккуратно взял его и впился взглядом в экран. Слава продолжил говорить:

– Данные из полицейского участка также определяют статус Щукина как лица без определенного места жительства. Он пил, употреблял снюс, бродяжничал. Взгляните на время записи – четырнадцать тридцать шесть. Щукин несколько раз пытается подняться, но падает и остается лежать на земле. Очевидно, что сил у него нет. Он истощен и находится в состоянии сильного алкогольного опьянения. Но посмотрите, что происходит дальше.

Четырнадцать сорок одна – Щукин поднимается на ноги. Он не шатается, двигается так, будто абсолютно трезв. Не смотрит по сторонам, старается как можно быстрее уйти с вокзала. Один из приятелей цепляется за его рукав, но Щукин будто не замечает этого. Я проследил за ним по камерам до момента выхода с вокзала – он ни разу не оглянулся. Что изменилось за эти пять минут? Не знаете? А я просмотрел это видео множество раз и могу с уверенностью утверждать, что знаю, что с ним произошло.

Носевич сделал паузу, явно наслаждаясь замешательством собеседников. Осокин смотрел на экран смартфона, прищурившись и сжав рот в тонкую линию, Маргарита кусала губу. Носевич снова заговорил:

– Внимательно посмотрите в правый угол экрана. Видите, у опрокинутой урны сидит кошка. Обратите внимание, куда она смотрит. Вы видите? Она, не отрываясь, смотрит на бомжей. Проходит пять минут – голова кошки дергается, Щукин встает. И посмотрите на нее теперь. Кошка совершенно ошеломлена, трясет головой, прижимает уши, хотя до этого долгое время сидела абсолютно неподвижно. Держу пари, она не понимает, как оказалась здесь. Проходит всего секунда, и обезумевшая кошка на полусогнутых лапах мечется по вокзалу, а человек, который не мог подняться на ноги, уверенно ходит. Потому что в тот самый момент то, что привело кошку туда, отпустило контроль над ней и захватило Щукина…

Экран мигнул и следующий кадр снова показал Носевича. Он сидел на том же месте, где сейчас находился я, и выглядел испуганным и растерянным.

– Двенадцатое сентября две тысячи двадцать восьмого года. Запись номер один, день восемнадцатый.

Сегодня мне ясно показали, что может произойти с моими близкими, если я не отступлюсь и продолжу расследовать дело Щукина. Они заставят меня убить Диану и Евочку. Я видел это, видел их тела собственными глазами. И я сдаюсь. Я официально прекращаю поиски тех, кто использовал Щукина. Оставьте меня в покое! Пожалуйста! Кто бы вы ни были! Слышите? Я уничтожу все записи, полностью очищу память телефона и компьютера, перестану заниматься розыскной деятельностью. Все что угодно, только не причиняйте вред моей семье!

Больше на видео ничего не было. Мне стало не по себе. Получается, Носевич занимался расследованием взрыва в закрытом после пожара Биотехе и нашел того, кто этот взрыв устроил. Но он ведь не искал Соболя! Или дело вовсе не в пропавшем ученом? Может, это только одна из частей запутанного лабиринта, ведущего к смерти каждого, кто ступит на его территорию. Не уверен, что хочу это знать! А вернее, абсолютно точно не хочу!

Я почувствовал подступающую панику и принялся сопоставлять – сколько дней Носевич работал над делом. Первая запись была датирована четвертым сентября. Именно тогда он встречался с Осокиным и Маргаритой. А двенадцатое сентября назвал восемнадцатым днем. Если исходить из этой цифры, получается расследование началось двадцать пятого августа. Меня бросило в пот. Ко мне Осокин приходил двадцать пятого сентября. Непохоже на простое совпадение. Я посчитал даты – мой восемнадцатый день минул почти неделю назад. Значит ли это, что опасность миновала? Или в скором времени я тоже начну терять связь с реальностью? Этого нельзя допустить! Меня пронзила внезапная мысль: что, если все ученые и полицейские добровольно сводили счеты с жизнью, чтобы спасти жизни близких? А Носевич не успел или не догадался наложить на себя руки. Нужно встретиться с ним и выяснить, что ему удалось узнать.

Я отправил видео с компьютера Носевича на свой электронный ящик, открыл дверь, вышел в коридор бизнес-центра. Сделал шаг в сторону лифта и почувствовал, как из носа потекла струйка крови. В глазах потемнело, пространство вокруг меня вдруг окрасилось отвратительным красно-оранжевым цветом. Правый висок взорвался болью, такой сильной, что я невольно схватился за голову рукой. А когда приступ прошел, ощутил, что рука запачкана чем-то липким. Посмотрел на ладонь и увидел, что она покрыта кровью. В следующую секунду я с ужасом осознал, что нахожусь совершенно в другом месте. Я стоял в спальне сестры и смотрел в широко распахнутые мертвые глаза Киры.

Глава 6

Несколько минут я оторопело смотрел на сестру, надеясь, что жуткий кошмар рассеется и я увижу ее живой. Потом опустился на колени, осторожно дотронулся до плеча – тело было уже холодным. Вокруг головы расплылось кровавое пятно. Горло сдавил спазм. Я старался не смотреть по сторонам, особенно в левый угол комнаты, где стояла детская кровать. Просто не мог заставить себя перевести взгляд туда, где периферическим зрением угадывался крошечный силуэт. Перед глазами пульсировали черные точки, как часто бывало перед приступом мигрени. И я отчаянно желал самой сильной боли, способной хоть ненадолго вытеснить из разума кромешную тьму, в которую я стремительно погружался.

Как теперь жить? Как сказать отцу и матери, что Киры больше нет? Несколько лет назад родители переехали к морю, чтобы спокойно встретить старость, уверенные, что их дети твердо стоят на ногах. Как объяснить им, что произошло? И что станет с ними, когда они узнают, что в смерти сестры виноват я? Так не должно быть! Это неправильно, невозможно! Из горла вырвался хриплый звук, и через мгновение я осознал, что кричу.

Ноги сами принесли меня на кухню. Взгляд отыскал нож – тонкое лезвие тускло поблескивало на магнитной ленте. Если я сейчас воткну его в горло, сколько времени пройдет, прежде чем я истеку кровью? Слишком много для этой реальности, невыносимо много. Я переместился к окну, дернул раму, одним ударом выбил москитную сетку. Перевесился через подоконник и… услышал, как Кира напевает в спальне:

В темном склепе равнодушном,

Где не слышно слов,

Спят усталые игрушки

И не видят снов.

Я застыл, не в силах сдвинуться с места. Что это? Галлюцинация? Бред потерявшего надежду разума? Или Кира жива, а все, что я видел раньше, было мороком, предупреждением для меня, чтобы не лез не в свое дело? Пожалуйста, пусть это будет так! Я согласен на все и готов провести хоть всю жизнь в одиноком домике в глуши. Я согласен даже умереть, лишь бы Кира и дети не пострадали!

Звук пения прекратился. Кухня погрузилась в жуткую зловещую тишину. Я боялся сделать шаг, разрушить хрупкое мгновение, в котором сестра была жива. До слуха донесся неясный шорох, возрождая безумную надежду. Я слез с подоконника и медленно направился в спальню.

Кира лежала на полу.

Но теперь я слышал шум текущей в кухне воды, звон посуды, которую Кира обычно ставила в посудомоечную машину, скрип петель кухонных шкафчиков. Виски снова обожгло болью, во рту появился металлический привкус. Я мотнул головой, отгоняя приступ, и увидел, что Кира стоит в дверях кухни. Перевел взгляд в спальню – ее окровавленное тело лежало на том же месте. Снова повернул голову, но совсем немного, так, чтобы одновременно видеть и коридор, и часть комнаты. Головная боль усилилась, мир раскололся на две реальности, каждая из которых стальной иглой вонзалась в мой обессилевший разум.

Кира улыбалась и смотрела на меня.

Кира лежала на полу с проломленным черепом.

Какая из реальностей настоящая? Или мне предлагается выбор? Тот, кто играет со мной, хочет, чтобы я принял решение? Я шагнул в сторону кухни, к застывшей в дверях сестре и увидел, как улыбка на ее лице сменяется ужасом. Голова Киры дернулась, как от сильного удара, и на ее левой скуле появилась глубокая вмятина. Я ощутил тяжесть в руке, опустил голову и понял, что сжимаю в руке окровавленный молоток. Попытался разжать пальцы, но тело не слушалось. Я почувствовал, как рука с молотком начинает подниматься, занося его над головой Киры. Нет, нет, пожалуйста! Я не хочу делать этого! Не хочу! Но рука вопреки воле устремилась вниз, и на этот раз я своими глазами увидел, как боек врезается в висок сестры, услышал, как хрустят раздробленные кости ее черепа. Тело Киры осело на пол. Контроль над телом вернулся. Молоток выпал из пальцев, с глухим стуком упал мне под ноги. Капли крови брызнули на ботинки, пронзительно алые, болезненно яркие. Меня затошнило. Я закрыл глаза, пытаясь удержаться в сознании, не сойти с ума от ужаса и отчаяния, и снова услышал тихий напев:

Спят усталые игрушки

И не видят снов.

Пожалуйста, перестаньте мучить меня! Хватит! Что мне сделать, чтобы все это прекратилось? В голове неожиданно возник образ Маргариты: ее полные участия глаза, просьба сообщить ей и Осокину, если со мной начнет происходить что-то странное. Возможно, они знали, что это обязательно случится. Вдруг они смогут мне помочь? Я достал смартфон, дрожащими пальцами набрал номер Осокина. Мне было жутко.

– Как это остановить? – прохрипел я в трубку, едва тихие гудки сменились удивленным возгласом: «Слушаю!» Кажется, Осокин не ждал моего звонка, а может, не был уверен, что со мной стоит разговаривать.

– Приезжайте в институт, Кирилл, – ответил он и отключился.

Я посмотрел на Киру. Уехать? Оставить ее одну? Или вызвать скорую и дождаться врачей? Я ведь даже не знаю – жива ли она. Я склонился к сестре, взял ее за руку, прижался лбом к ладони. Кажется, я не могу уйти. Что, если я никогда ее больше не увижу? Распахнутое окно манило синей бесконечностью. Все можно решить за одну секунду. Сделать шаг и больше никогда не чувствовать боли. Это проще, чем думать, проще, чем жить дальше.

Из комнаты снова послышался голос Киры. Она разговаривала с мелким, и тот радостно отвечал ей, но я не мог разобрать слов. Если я сейчас пойду к ним, кошмар повторится. И будет повторяться до тех пор, пока я не сдамся. Мне нельзя оставаться здесь. Нужно срочно уходить, пока все не началось заново.

Я поднялся на ноги и в несколько шагов преодолел расстояние до двери. Выбежал в подъезд, встретился взглядом с соседкой из квартиры напротив. Она испуганно смотрела на меня, прижимая к уху мобильник. Я помчался вниз по лестнице, оставляя на ступенях кровавые отпечатки.

Путь до Института сложных атомных технологий занял около получаса, я старался соблюдать скоростной режим, но все равно забывался и порой гнал на ста семидесяти километрах в час. У массивных раздвижных ворот три раза нажал на клаксон, давая понять, что приехал. Раздался протяжный скрип, и ворота пришли в движение. Я заехал во двор.

Здание института выглядело заброшенным, точно таким же, как в тот день, когда я увидел его в телевизионном репортаже. Взрыв, который устроил Щукин, произошел во внутреннем дворе, и именно там нашли бетонные блоки, а с внешней стороны все выглядело так же, как на последнем видео с Соболем. Я прямо сейчас мог представить его входящим в институт. Что же случилось с ним? И что вообще произошло здесь шестнадцать лет назад?

Из-за правого угла здания показался человек, одетый в герметичный изолирующий комбинезон белого цвета. Он медленно приближался ко мне, но за пару метров от машины остановился и подал мне знак рукой – на выход. Я открыл дверцу, покинул автомобиль со странным чувством – будто нахожусь под прицелом и в любое мгновение раздастся смертельный выстрел. В памяти невольно всплыли слова Осокина, сказанные им в нашу первую встречу.

Держитесь как можно дальше от Института сложных атомных технологий. Ради вашей же безопасности.

Человек вытянул руку, и я увидел, что в его резиновой перчатке зажат смартфон. Судя по всему, устройство находилось в режиме видеозвонка и сейчас человек показывал меня тому, кто находился по ту сторону. Потому что спустя минуту он опустил телефон и глухо произнес:

– Идите за мной.

Я последовал за ним и, когда свернул за угол, увидел, что часть внутреннего двора выгорожена длинным коридором из полупрозрачного пластика. На стенах яркими пятнами выделялись желтые треугольники с тремя пересекающимися полумесяцами и замкнутым кругом в центре. Знак биологической угрозы. Мне стало не по себе.

Дойдя примерно до середины двора, человек сделал мне знак остановиться. Полез в карман и достал небольшой футляр, из которого извлек одноразовый шприц в стерильной упаковке.

– Пожалуйста, закатайте рукав, – услышал я снова его приглушенный герметичным шлемом голос.

– Зачем? – спросил я, скорее для того, чтобы потянуть время, чем из реального непонимания. Мысль о том, что у меня хотят взять кровь рядом с помещением, где находится биологическая опасность, вызывала ужас.

– Нужна ваша кровь для анализа. В противном случае вы не сможете попасть на жилую территорию института.

Да мне оно и не надо, мысленно возразил я, борясь с желанием немедленно развернуться и уйти. Решение приехать сюда теперь казалось неправильным, будто я сам себя загнал в ловушку, из которой нет выхода.

Боковым зрением я уловил движение справа и повернул голову. К нам приближался Осокин. В том же песочном костюме, в котором я видел его ранее. Он подошел почти вплотную ко мне и мягко проговорил:

– Не сопротивляйтесь, Кирилл. Здесь никто не желает вам зла.

И от его слов я лишь сильнее ощутил тугую петлю, затягивающуюся на шее. Но какой у меня выбор? Возвращаться назад – снова и снова переживать смерть сестры и племянников, терзаться невозможностью понять, живы они или нет? Или остаться здесь и попробовать выяснить, что происходит и, главное, как остановить эти жуткие видения.

Я кивнул Осокину, закатал рукав и позволил человеку в комбинезоне взять у меня кровь. Он набрал почти полный шприц и скрылся внутри пластикового заграждения. Спустя несколько бесконечно долгих минут, которые мы с Осокиным провели в молчании, человек в комбинезоне снова вышел и поднял большой палец вверх. Осокин поблагодарил его, перевел взгляд на меня и попросил следовать за ним.

Он провел меня внутрь института, через две стальные двери с кодовыми замками и оставил в кабинете на первом этаже. Внутри не было ничего, кроме стула, стола и кулера с водой, увидев который я ощутил невероятную жажду. Поискал глазами пластиковый стакан или другую емкость, куда можно налить воду, ничего не нашел и уже собирался напиться из пригоршни, как Осокин вернулся. В руках он держал небольшой брезентовый чехол и фарфоровую кружку. Дождавшись, когда я наполню ее водой и сделаю первые глотки, он задал вопрос:

– Как давно у вас начались галлюцинации?

– Вчера ночью. – Я жадно допил воду и наполнил кружку снова.

– Уверены? Сегодня двадцать третье октября, Кирилл.

Двадцать третье?! Я оторопело уставился на Осокина. Этого просто не может быть! Я отправился в офис Носевича в ночь на двадцатое октября! Получается, из моей жизни исчезло почти трое суток. Что я делал все это время? И где находился?

– Знаете, а я ведь очень радовался за вас, – тихо сказал Осокин. – Надеялся, что нам наконец-то улыбнулась удача и вы избежите подобной участи. Но, к сожалению, мы снова потерпели неудачу. Как вы себя чувствуете?

– Не знаю, – честно ответил я. Осознание того, сколько времени я потерял, жуткие видения смерти сестры измотали меня настолько, что внутри образовался тугой узел из отчаяния и страха, который никак не хотел рассасываться. Я не знал, что делать, не понимал, как дальше жить в мире, в котором больше не принадлежал самому себе.

– Вы устали, – снова заговорил Осокин. – Но, прежде чем отпустить вас отдыхать, я должен убедиться, что вами никто не управляет. Наденьте, пожалуйста.

Он открыл чехол и протянул мне металлический обруч, с обеих сторон которого находились два небольших прямоугольных контейнера белого цвета. И, поймав недоверие в моих глазах, объяснил:

– Это ИМП – медицинский аппарат транскраниальной магнитотерапии, немного перенастроенный для наших нужд. Для вас он абсолютно безопасен, а вот у того, кто захочет залезть в вашу голову, вызовет очень неприятные ощущения. Настолько неприятные, что он захочет убраться оттуда как можно быстрее.

– Как он работает?

– Выделяет импульсное магнитное поле определенной частоты. Оно стимулирует синаптическую передачу и ускоряет проходимость нервного импульса в головном мозге. А также создает резонансное воздействие с частотами функционирования центральной нервной системы.

– И эти… видения прекратятся?

– Ненадолго. – Осокин грустно улыбнулся и снова протянул мне ИМП.

Я взял обруч, надел его на голову. От прикосновения к коже холодного металла по задней поверхности шеи побежали мурашки.

– Максимум, что вы почувствуете, – уточнил Осокин, – легкое головокружение, возможно тошноту. Но потом станет легче.

Он закрепил ИМП на моей голове, чтобы устройство сидело плотнее, и начал обратный отсчет:

– Три, два, один. Включаю.

Мир перед глазами едва заметно качнулся, потом все пришло в норму. Я не чувствовал физического дискомфорта, но страх и тревога за сестру и племянников не отпускали. Как они? Что, если я действительно причинил им вред? Наконец Осокин выключил ИМП, снял его и снова уточнил, как я себя чувствую.

– Я отведу вас в комнату отдыха, – сказал он, когда я заверил его, что со мной все в порядке. – Пока разместим вас там, до тех пор, пока не найдем решение…

– Сколько это займет времени?

– Сколько потребуется, – пожал плечами Осокин. – Сейчас вам опасно находиться вне стен института. Вы можете причинить вред себе и другим людям.

– Но что здесь происходит? – Я чувствовал, как усталость постепенно берет свое, тело наливается тяжестью, но разум не хотел уступать слабости, настойчиво требуя хоть каких-нибудь объяснений.

– Это очень долгая история, Кирилл, – вздохнул Осокин. – И я не имею права разглашать секретную информацию. Все, что я могу сделать для вас – дать временное убежище и помочь справиться с последствиями нейровзлома.

– А моя сестра и племянники? Они живы? С ними все в порядке?

– Боюсь, я не знаю ответа. – Лицо Осокина помрачнело, он словно разом прибавил несколько лет. – И по этой причине я сам уже полтора года не видел свою семью. Но вы можете выбрать ту реальность, в которую хотите верить. По крайней мере, я так и поступил.

Он отвел меня на второй этаж и оставил в комнате, больше похожей на больничную палату, чем на жилое помещение. Узкая кровать с металлической сеткой под давно видавшим виды матрасом, маленький двустворчатый шкаф, письменный стол и стул. Зарешеченное окно забрано пыльными серыми занавесками. Однако унылый вид комнаты настолько точно соответствовал моему внутреннему состоянию, что я почувствовал себя как дома.

Осокин ушел, пообещав вскоре вернуться и показать мне, где располагаются столовая, туалеты и душевые. Выходя из комнаты, он достал из кармана рацию и, включив ее, спокойно произнес:

– Передайте в Третий отдел, что Прототип-29 не работает. Нужно переходить к тестированию Прототипа-30.

Я улегся на матрас, но, как только закрыл глаза, перед внутренним взором предстало окровавленное лицо Киры. Мне уже не забыть ее мертвых застывших глаз. Так уж я устроен. Самым негативным проявлением моего недуга была невозможность избавиться от навязчивых болезненных воспоминаний, которые рано или поздно приведут мою личность к распаду. Может, зря я не решил все там, в кухне сестры, стоя у открытого настежь окна? Бесконечность манила меня, обещая избавление и свободу.

Чтобы немного унять подступающее чувство безысходности, я сделал глубокий вдох и попытался отвлечься дыхательными упражнениями. Эту дверь я всегда успею открыть. И моя синяя бездна никуда не денется. Она будет ждать меня столько, сколько потребуется. И обязательно дождется.

Глава 7

28 октября 2028 года

Дни в институте текли медленно, неторопливо. Большую часть времени я проводил в комнате, где меня разместил Осокин, лежал на кровати, пялился на пустые белые стены, много спал. Без снов и тяжелых видений, когда врачи давали снотворное, и рваным тревожным сном, после того как действие таблеток заканчивалось.

Врачи, что осматривали меня, сошлись во мнении, что те три дня, в которые я не принадлежал себе, я провел на улице. Я был простужен, ослаблен, сильно потерял в весе и, судя по активности префронтальной коры и миндалевидных тел, все это время не спал. На правой ноге, ниже колена, кровоточила огромная ссадина, левая лодыжка распухла и сильно болела. Меня перевязали, вкололи антибиотики, миорелаксанты, противостолбнячную сыворотку. И каждый день таскали на процедуры и сканирование мозговой активности.

Также мне назначили беседы с психологом.

Сегодня мы встречались с ней во второй раз, и я надеялся, что сеанс пройдет несколько легче, чем в первый. Открывать душу перед незнакомым человеком, пусть даже и специалистом по преодолению кризисных состояний, для меня было сродни эмоциональной катастрофе и лишь усугубляло фрустрацию. И несмотря на то, что Марина вела беседу очень деликатно, старалась не касаться особенно болезненных для меня тем, я еле отсидел положенный час и вышел из ее кабинета с разодранными в кровь пальцами.

Марина вошла в комнату за две минуты до начала сеанса. Весь ее вид излучал спокойствие и уверенность – строгие очки в коричневой оправе, прямое светлое каре, серый костюм идеально сидел на подтянутой фигуре. Увидев мое хмурое лицо, она ободряюще улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте, Кирилл. Как вы себя чувствуете сегодня?

– Нормально, – буркнул я в ответ, решив оставить при себе желание немедленно провалиться сквозь землю при ее появлении. Сил вести светский диалог не было совершенно, хотелось лечь и вырубиться часов этак на десять.

– Хорошо, – кивнула Марина. – Сегодня наша встреча продлится шестьдесят минут. О чем вы хотели бы поговорить?

Она села за стол, достала блокнот и выжидающе уставилась на меня.

– Даже не знаю, – сказал я. – О чем угодно. Но только не о моих отношениях с семьей.

– Вы снова пытались связаться с ними?

– Да. Безрезультатно. Бесконечные гудки, затем связь обрывается.

– Мне жаль, Кирилл. Может, обсудим, что бы вы сказали сестре?

Взгляд Марины выражал настолько профессиональное участие, что мне стало тошно. Я не ответил.

– Понимаю, вам тяжело говорить об этом, – кивнула она. – Мы обязательно справимся со всеми трудностями. Поделитесь тем, что беспокоит вас прямо сейчас. Все, что вы расскажете, останется в этой комнате.

– Я плохо сплю. Практически не могу уснуть без таблеток. А если удается заснуть, просыпаюсь через десять-пятнадцать минут и все начинается сначала.

– Вы говорили, что видите плохие сны? Не хотите рассказать мне о них?

– Нет…

Я вдруг почувствовал странную тяжесть во всем теле, точнее, даже не тяжесть, а сильное, почти болезненное давление. Словно воздух вокруг потерял невесомость, превратившись в стремительно застывающий кисель. Раздался испуганный всхлип, и, взглянув на Марину, я увидел, что она застыла на стуле, в неестественной вытянутой позе, с поднятой рукой и обращенной к лицу ладонью, будто она пыталась дотянуться пальцами до своих глаз.

– Я ничего не вижу, – прошептала Марина. Затем с ее губ сорвалось нечленораздельное мычание, словно ей внезапно заткнули рот кляпом.

Перед глазами повисла серая пелена. Она сгущалась и темнела, пока не стала абсолютно непроницаемой тьмой. И вместе с ней пришел страх. Разум буквально смяла чудовищная волна всепоглощающего дикого ужаса. Я не мог шевелиться, не мог кричать, воздух с невероятным трудом проникал в легкие, грудная клетка разрывалась от боли. И я знал, как непреложную истину, что это никогда не пройдет. Мне не выбраться, не сбежать из этих тисков. Единственное, что могло бы спасти меня, – смерть, но не было способа ее приблизить. Не было ничего, кроме тьмы, и тяжести, сковывающей тело, и мертвой неестественной тишины. Я чувствовал, что разум не справляется с паникой, отступает перед безумием, и не противился этому, не в силах совладать с невыносимыми ощущениями.

Не знаю, сколько прошло времени, но случайно промелькнувший в мыслях образ родителей позволил мне удержаться в сознании. Я уцепился за него, пытаясь по крупицам воссоздать в памяти их облик. У мамы глаза синие, волосы цвета спелой пшеницы, а у отца светло-русые, с рано пробившейся сединой. У мамы красное платье и шрам на предплечье, а у отца родимое пятно…

– Кирилл, вы слышите меня? – Тревожный голос пробился из темноты, столь тихий, что, казалось, говоривший находится очень далеко. – Кирилл, пожалуйста, не сдавайтесь! Слушайте меня! Вы можете это преодолеть!

Знакомый голос. Я слышал его когда-то, очень давно, в другой жизни. И он уже о чем-то предупреждал меня или просил… не могу вспомнить. Не могу сосредоточиться, слишком больно…

– Кирилл, я держу вас за руку, слышите? Вы чувствуете мою руку? Я здесь!

Собрав все силы, я сконцентрировался на собственном теле. На тяжести, что не давала полноценно вздохнуть, на жуткой боли. Мне показалось, в правой ладони теплился уголек. Крошечный, едва ощутимый, но я обрадовался ему, рванулся навстречу. И снова услышал голос:

– Он реагирует! Реагирует! Боритесь, Кирилл, пожалуйста!

Кажется, голос звучал уже ближе. Мне стало легче дышать. Совсем немного, но я почувствовал, как злобное безумие начинает отступать. А вот боль усилилась. Но, как ни странно, это позволило мне использовать ее как маяк. Я лучше чувствовал свое тело. Удары бешено колотящегося сердца, напряженные мышцы. И маленькую ладонь, держащую меня за руку.

– Почему… Первый… не успокаивает его? – послышался новый голос, хриплый и сдавленный, с трудом выговаривающий слова.

– Его блокирует импульсник! Сегодня же день терапии!

– Прерви процедуру, Рита… иначе мы не справимся… скорее!

– Я не могу отпустить его! Мы и так потеряли слишком многих!

– Хорошо… Я попробую… сам.

Мир снова погрузился в тишину. Я балансировал на тонкой грани между реальностью и беспросветной тьмой и чувствовал, что еще немного – и я соскользну в бездонное чрево последней. Мне не удержаться. Силы стремительно покидали меня, я больше не слышал голосов, не чувствовал тепла руки. Тьма подступала все ближе и ближе, дробя меня на осколки, перемалывая и пожирая то, что я отчаянно пытался сохранить. Когда же я полностью провалился в нее, то внезапно увидел себя со стороны. Я лежал на полу в комнате отдыха, но ее стены, пол и потолок покрывала отвратительная влажная ржавчина. Она сочилась из каждой щели, шевелилась, будто живая, тянула ко мне щупальца из буро-оранжевой слизи, еще немного, и мое тело полностью исчезнет под ее потоком. И тогда навсегда исчезну я сам.

И вдруг все закончилось. Болезненная тяжесть сменилась невесомостью, страх уступил место покою, желание смерти ушло. Я словно оказался в реке, которая несла меня, укачивая на неторопливых волнах. Приятных, мирных, но бесконечно и невыразимо чужих. Я чувствовал, что все еще нахожусь под властью чужой воли, холодной, рассудительной, гораздо более могучей, чем обрушившееся на меня безумие. Она заполняла собой каждую клетку, каждый нейрон, каждый атом моего тела, рождая понимание, что эту силу мне никогда не одолеть. И ощутив на себе взгляд, одновременно пристальный и равнодушный, я осознал, что то, что смотрит на меня, не может быть человеком. По телу пробежала дрожь, и тысяча голосов, оглушающе неслышных, отдали мне приказ: «Спи». И мир для меня погас.

Когда я снова пришел в себя, за окнами стояла глубокая ночь. Голова была тяжелой, будто с похмелья, во всем теле ощущалась слабость, сильно хотелось пить. Я сполз с кровати, дотащился до туалета, открыл кран. В обычное время я бы побрезговал пить сырую воду, тем более что кулер с водой находился в конце коридора, но сил двигаться не было. Взглянув в зеркало, увидел, что белки глаз стали красными – у меня полопались капилляры. Память взорвалась образами: я вспомнил, как выглядел глаз Маргариты, и понял, что вчера слышал ее голос. Именно она держала меня за руку, убеждала не сдаваться, помогала отыскать путь из тьмы и ужаса. Внутри шевельнулся страх. И вместе с тем злость. Что произошло вчера? Чем они здесь занимаются?

Забыв об усталости, я вышел в коридор. Спустился на первый этаж и увидел, что дверь, ведущая во внутренний двор института, открыта. Оттуда веяло холодом, но, ощутив прикосновение воздуха к лицу, я сам не заметил, как оказался на улице. Свободно дышать полной грудью – какое это, оказывается, счастье! А шевелить руками и ногами, самостоятельно передвигаться – невероятное блаженство. Внезапный приступ эйфории схлынул, как только я увидел, что во дворе рядами лежат черные пластиковые мешки. Я осторожно приблизился. Потянул молнию на одном из мешков, уже догадываясь, что увижу. Внутри лежал мертвый человек. Я расстегнул следующий мешок и отшатнулся. Марина! Остывшее тело психолога лежало передо мной, на лице так и осталось испуганное выражение. Я посчитал мешки – значит, прошлую ночь не пережили девять человек. Что же случилось?

Я оглядел двор. Тусклый свет фонарей слабо отражался от пластиковых стен заграждения. Тот, кто устроил вчерашний кошмар, обитает в том коридоре? Но где охрана? Военные? Полиция? Я подошел ко входу, герметичный замок был открыт, изнутри доносилось монотонное гудение. Стоит ли идти туда? Я решился и сделал шаг внутрь. Один за другим преодолел несколько слоев пластиковой завесы и увидел четыре огромных оранжевых ящика. Промышленные генераторы. От них-то и исходило слабое гудение. Асфальт позади ящиков бугрился трещинами и разломами, возможно, именно здесь два года назад прогремел взрыв. Пройдя чуть дальше, я убедился, что догадка была верной: впереди зиял глубокий оплавленный провал. Массивные опоры, установленные по его краям, держали ленту траволатора, ведущего вглубь провала. Как только я ступил на нее, лента пришла в движение, медленно перемещая меня вниз.

Траволатор привез меня на подземный этаж института. Я видел узкие коридоры, опутанные проводами стены. Издалека доносились приглушенные голоса. Я двинулся вперед, следуя истертым записям на стенах – Котельная, Блок 1. Но путь привел меня не к системам водоснабжения, а в пустое облицованное кафелем помещение, заваленное строительным мусором. Пол был усеян кусками бетона разной величины – от совсем крошечных обломков до полуметровых глыб. Чем больше я разглядывал их, тем больше замечал деталей: то тут, то там на кусках бетона виднелись желтые стикеры, пара обломков была пронумерована красными римскими цифрами I и V.

Я вернулся к траволатору и выбрал другой коридор, который привел меня к необычной полупрозрачной двери. Стекло выглядело так, словно внутрь него вмонтировали тончайшую проволочную сетку с блестящими капельками в центре каждого пересечения. На стене рядом с дверью темнела панель электронного замка, на сенсорном экране виднелись пятна крови. Их бурый вид вызвал резкую тошноту. Я ощутил, что жутко устал, и решил вернуться в комнату отдыха. Повернулся спиной к двери и увидел, что в коридоре стоит Осокин. Его глаза были так же красны, как мои, и, судя по тому, как он цеплялся за стену, ноги держали его плохо.

– Что вы здесь делаете, Кирилл? – тихо спросил он. Без угрозы, без удивления, будто просто уточнял, который час. И добавил: – Вам нельзя здесь находиться.

– Я вышел подышать, – попытался объяснить я. – Увидел трупы во дворе и… в общем, я случайно забрел сюда и уже собираюсь уходить.

– Хотите войти внутрь? – Осокин приблизился ко мне, на ходу доставая карту. Приложил к электронной панели и, услышав характерный щелчок, потянул на себя ручку двери.

– Не особо, – честно ответил я.

– Я тоже, – сказал он, переступая порог и придерживая дверь так, чтобы я мог зайти вслед за ним. – Но Рита там сейчас одна, и это совсем, совсем неправильно.

Сам не знаю почему, но его слова зацепили меня. Я вновь ощутил тлеющий уголек в правой ладони. Если бы Маргарита не успела достучаться до меня, я был бы сейчас мертв. Я знал это и поэтому пошел за Осокиным.

Мы оказались в большом квадратном помещении, снова разветвлявшемся на несколько коридоров, рядом с которыми на стенах были написаны буквенно-цифровые коды. Осокин уверенно свернул в тот, что обозначался Л-1, и вскоре привел меня в лабораторию. Среди множества столов, заставленных аппаратурой и оборудованием, я не сразу заметил Маргариту. Она сидела за огромным монитором, в наушниках и с маленьким черным диктофоном в руке, в который быстро наговаривала:

– Гамма-ритм – сто восемьдесят пять герц, семьдесят микровольт, бета-ритм – двести герц, тридцать пять микровольт, альфа-ритм – девяносто герц, четыреста микровольт.

Мы подошли ближе. Маргарита подняла голову.

– Зачем ты пришел? – воскликнула она, увидев Осокина. Сдернула наушники, выключила диктофон. – Я же сказала, что справлюсь сама! Тебе надо отдохнуть!

– Я не хотел оставлять тебя одну, – все так же тихо проговорил Осокин, похоже, у него совсем не осталось сил.

– И поэтому притащил Кирилла? – Маргарита перевела взгляд на меня. Она выглядела бодрее нас, но бледная кожа и темные круги под глазами давали ясное представление о ее состоянии.

– Я не тащил. Он пришел сам. – Осокин опустился на стул и закрыл глаза. Затем что-то неразборчиво пробормотал.

– Что ты говоришь? – Маргарита наклонилась к нему и едва не потеряла равновесие. Ее шатнуло в сторону, и она судорожно уцепилась за край стола.

– Я думаю, он может нам помочь, – повторил Осокин. – Сколько людей у нас осталось?

– Человек тридцать по всем отделам. Немного. Но это не повод привлекать к делу посторонних. Он достаточно пострадал по нашей вине.

– Что здесь произошло? – спросил я, подразумевая сразу все прошедшие события, но Маргарита истолковала мой вопрос по-своему:

– Стечение обстоятельств. Один наш… пациент слишком крепко заснул и увидел кошмарный сон.

– Но кто он?

– Чтобы ответить на этот вопрос, мне и вправду придется просить вас работать с нами, – вздохнула Маргарита. – Пригласив вас сюда, Дима совершил большую ошибку. Но он хотел сохранить вам жизнь.

– Я знаю, что случилось с Носевичем! – Слова вырвались у меня раньше, чем я успел их осмыслить.

– Мне жаль, – сказала Маргарита. – Возможно, в этой ситуации мы с Димой выглядим главными злодеями, но поверьте, Кирилл, это совсем не так.

Осокин слабо встрепенулся на стуле, и я понял, что он спит. Усталый, изможденный, с заострившимся лицом, он был похож на Носевича на его последней видеозаписи. Казалось, я смотрел ее вечность назад.

Я повернулся к Маргарите и тихо, но решительно проговорил:

– Уж лучше работать на вас, чем до конца дней мучиться воспоминаниями и пытаться понять, что случилось со мной, с моей семьей, со всеми нами. Расскажите мне, что здесь происходит, а потом записывайте добровольцем. Иначе я сойду с ума от всех этих мыслей.

Маргарита покачала головой:

– Вы не представляете, о чем просите! Но я принимаю ваше предложение. У меня просто нет другого выхода после сегодняшнего инцидента. Но вы должны знать – это пожизненный контракт без возможности увольнения. Вы понимаете, что это значит, Кирилл? Никто из нас не вернется домой.

Глава 8

В голове роились сотни вопросов, но вместо ответов на них я получил от Маргариты указание отправляться спать. Достав из кармана рацию, она вызвала санитаров, и вскоре в лабораторию вошли двое крупных мужчин в бежевых медицинских халатах. Они хмуро уставились на меня опухшими красными глазами, очевидно, решив, что я и есть причина их появления, но Маргарита велела им отнести спящего Осокина в Блок 7. Санитары бережно подхватили его под мышки и медленно побрели к выходу. Когда гулкие тяжелые шаги в коридоре стихли, Маргарита повернулась ко мне:

– У нас редко бывают гости, Кирилл. Вам повезло, что, спустившись на подземный этаж, вы встретили Диму, а не кого-то из незнакомых с вами сотрудников. Все могло кончиться очень плохо. Особенно после Воздействия такого уровня.

– Это был нейровзлом? – спросил я, вспомнив термин, который называл Осокин.

– Нет. – Маргарита потерла лоб и поморщилась. – Я же говорила, это был кошмар одного из наших подопечных. Четвертый достиг фазы быстрого сна… обычно мы не допускаем этого, но последнее время все идет не так, как нужно.

Она протянула мне карту, которой Осокин открывал стеклянную дверь, и быстро проговорила:

– Простите, Кирилл, мне надо работать. Вы найдете дорогу в жилой отсек?

Я кивнул. Взял карту и направился было к выходу, но внезапная мысль заставила меня остановиться. Я развернулся и сказал:

– Подождите, но ведь Дмитрий Сергеевич шел сюда вам на помощь! Он сказал, что не хочет, чтобы вы тут сидели одна. Если он вырубился, то, может, я могу помочь вам?

– Спасибо, но сейчас вам важнее прийти в себя.

Маргарита вышла из-за стола и пошла к выходу из лаборатории, невольно вынуждая меня следовать за ней.

– Я сильнее, чем кажусь. – Я сказал первое, что пришло в голову. Мне хотелось отблагодарить эту женщину, показать ей, что она может на меня рассчитывать.

– Мне ничего не угрожает, Кирилл. – На лице Маргариты появилось подобие улыбки. – Четвертый перешел в медленную фазу сна, в лаборатории никого, кроме меня, нет. Так что не беспокойтесь, все будет хорошо. К тому же я и сама собираюсь в скором времени отдохнуть.

Она проводила меня до стеклянной двери, приложила карту к электронной панели и отступила назад, открывая мне путь. Уже переступив порог, я спросил:

– Как вам удалось преодолеть такое Воздействие? Почему оно не затронуло вас?

– Я дольше всех работаю с… объектами. – Маргарита чуть замялась, прежде чем произнести это слово. – Научилась чувствовать предвестники. Тем более, что сполна получила пару недель назад. – Она красноречиво указала на почти заживший глаз. – В этот раз, едва ощутила внутренний дискомфорт, сразу надела ИМП. Успела. По тому, как свалился Дима, поняла, что Воздействие очень сильное. Сначала помогла ему, потом ребятам из восьмого. Когда добралась до вас, Марина была уже мертва, сердце не выдержало.

Маргарита поежилась, линия губ исказилась, лицо приняло горестное выражение.

– Честно говоря, Кирилл, за вас я испугалась больше всех. Мы-то хоть понимаем, что происходит, да и подготовку прошли. А для вашего разума такой прессинг мог оказаться губительным. То, что вы сейчас способны ходить и разговаривать, – большая удача.

– Спасибо, что вытащили меня. Если бы не вы, так долго я бы не продержался, – я наконец выразил то, что хотел сказать Маргарите, как только увидел ее в лаборатории.

– Спокойной ночи, Кирилл. – На ее лице вновь мелькнула тень улыбки.

Я вышел в коридор, и дверь за мной с тихим шорохом закрылась. Я остался один. И вместе с одиночеством навалился страх, на этот раз мой собственный. Во что я влез? И главное, как выпутаться из всей этой истории?

Когда траволатор поднял меня на поверхность, тел во дворе уже не было. Поэтому я позволил себе расслабиться и несколько минут постоять, вдыхая свежий ночной воздух. Но вскоре усталость взяла свое, и я отправился спать.

Меня разбудило светящее в глаза солнце. Взглянув на часы, я понял, что проспал больше одиннадцати часов. В голове слабо шумело, в глазах ощущался зуд, но в целом я чувствовал себя сносно. И не прочь был перекусить. Поэтому по-быстрому умылся, переоделся в чистую одежду и пошел в столовую.

В просторном квадратном зале никого не было, и я, взяв у повара тарелку с омлетом и двумя тостами с ветчиной, устроился за столиком у стены, по привычке выбрав место, с которого отлично просматривался вход. Поэтому сразу увидел одного из вчерашних санитаров, когда тот, забрав свою порцию завтрака, направился прямиком ко мне.

– Привет. Не возражаешь, если я присяду? – спросил он немного агрессивнее, чем того требовал этикет и здравый смысл.

– Садись, – в тон ему ответил я.

– Меня Сева зовут. Всеволод Давыдов.

– Кирилл.

– И как тебе перспектива работать в таких условиях, Кирилл? Уже предвкушаешь, как станешь вторым Фрейдом или Скиннером? Диссертацию защитишь…

– Я не психолог, – перебил я его, поняв, что Давыдов переносит на меня свои внутренние проблемы.

– О, тогда респект тебе. – Тон Давыдова сменился на дружелюбный. – А в каком отделе будешь работать?

– Пока не знаю, – уклончиво ответил я.

– Но кто ты? Генетик? Биоинженер?

– Частный детектив.

Давыдов поперхнулся. Несколько секунд буравил меня глазами, потом громко расхохотался.

– А ты остряк, Кирилл. Отличная шутка! Частный детектив, ага! – Он шумно втянул воздух, успокаиваясь, но затем снова разразился смехом.

– Что ты имеешь против психологов? – лениво поинтересовался я, когда Давыдов перестал ржать.

– Да так. – Всеволод помрачнел и осторожно промокнул выступившие от смеха слезы салфеткой. – Умеют эти ребята все испортить. А почему спрашиваешь? – Он с подозрением посмотрел на меня. – Знаешь кого-то из наших психологов?

– Я был знаком с Мариной.

– Маринка, – вздохнул Давыдов, – да, жалко ее. Сын у нее остался, двенадцать лет. А ведь она, как и все мы, приходила сюда денег заработать. Вот так по-дурацки устроен человек. Тебе говорят, что работа опасная, связана с рисками, дают подписать кучу бумаг, но ничего у тебя внутри не екает, не вопит, чтобы ты бежал отсюда как можно дальше. А потом ты видишь и делаешь такое, что и сам никому рассказывать не захочешь, особенно семье своей. Тебя вот предупреждали, Кирилл, но ты все равно здесь.

Пожав плечами, я уткнулся в тарелку с омлетом. Болтовня Всеволода начала меня утомлять, тем более что полноценно поддерживать разговор я не мог. Поэтому продолжал молча есть, пока на тарелке не осталось лишь несколько хлебных крошек. Доев, поинтересовался у Давыдова, куда отнести тарелку, и тот указал мне на небольшой закуток в углу столовой. Поставив поднос на стеллаж, я повернулся к выходу и чуть не налетел на буфетчицу. В руках она несла несколько увесистых пакетов, похожих на молочные, и от испуга выронила пару из них мне под ноги. Я прочитал название – «Нутриэн», питание для лежачих больных. Поднял пакеты, протянул буфетчице, на секунду задержал на ней взгляд. Она смутилась и, видимо, решив, что мое внимание привлекли ее нетронутые кровоизлияниями глаза, поспешила оправдаться:

– Я всегда сплю в ИМП, мне так спокойнее, хоть Дмитрий Сергеевич и говорит, что это вредно. Проснулась, а у нас тут такая беда. А вы новый психолог?

Я покачал головой, вышел из закутка и направился в свою комнату.

У дверей комнаты меня уже ждали. Высокий жилистый мужчина в черной футболке и джинсах. Он коротко кивнул, протянул мне руку и представился:

– Матвей Климов, отдел аналитики.

Я ответил рукопожатием, и Матвей повел меня по коридору, на ходу объясняя, что Осокин причислил меня к его отделу и теперь мы будем работать вместе.

– Дмитрий Сергеевич говорил, что у тебя фотографическая память, это так? – уточнил он.

– Не совсем. – Я сделал паузу, подбирая слова. – У меня гипермнезия – патологическая память. Я запоминаю и могу с абсолютной точностью воспроизвести любое событие или факт, который вызвал у меня малейший эмоциональный отклик. Случайные данные, не вызвавшие такого отклика, я запоминаю не всегда.

– А почему патологическая? – Матвей взглянул на меня с интересом.

– Потому что я не могу забыть то, что ранит сильнее всего. Отрицательные эмоции выступают катализатором для обсессивного синдрома. Простыми словами, я не могу избавиться от навязчивых негативных воспоминаний, которые возникают против моей воли.

– То есть ты всегда будешь помнить вчерашний инцидент? Эти ощущения, образы?

– Во всех подробностях, – кивнул я.

– Хреново, – сочувственно произнес Матвей. И указал пальцем на коричневую дверь в конце коридора: – Пришли. Вот там мы обитаем.

В просторном кабинете за большими столами, заваленными папками и бумагами, сидели три человека. Матвей сделал несколько шагов вперед, остановился в центре комнаты и громко хлопнул в ладоши.

– Народ, минуту внимания! – воскликнул он, и дождавшись, когда к нам повернутся все три головы, сказал: – Знакомьтесь – Кирилл, новый сотрудник отдела. Возьмет участок Сереги. Сейчас проведем инструктаж, и все могут возвращаться к работе.

Сидящая у окна девушка тяжело вздохнула. Она, единственная из всех, кто пострадал от вчерашнего инцидента, предпочла спрятать красные глаза за очками с темными стеклами. Остальные равнодушно пялились на меня, словно вампиры из дешевого американского фильма.

Матвей указал на пустой стол рядом с девушкой и снова заговорил:

– Кирилл, твое рабочее место рядом с Оксаной, вы работаете в паре. Запомни три основных правила. Первое: если тебе кажется, что что-то идет не так, – тебе не кажется. Любое отклонение, любая странность – это повод немедленно надеть ИМП. Это касается каждого сотрудника отдела. Второе: ты отвечаешь за Оксану. Если она идет в туалет, ты засекаешь время и откладываешь все дела до ее возвращения. При отсутствии больше десяти минут надеваешь ИМП, идешь за ней и проверяешь ее местонахождение. Да, – Матвей был абсолютно серьезен, – заходишь в женский туалет и зовешь ее, если не откликается, заглядываешь в кабинки. Она также будет искать тебя, если засидишься. В том случае, если ты ее не находишь, возвращаешься в отдел и немедленно вызываешь Внешнюю группу.

Он перевел дух и продолжил:

– Соответственно, Оксана отвечает за тебя. Ты обязан сообщать ей, когда уходишь в туалет или столовую. Обязан следить за временем и не покидать кабинет больше чем на десять минут. Если в этом есть необходимость – ставишь в известность меня, и я выдаю разрешение. Третье и самое важное правило: рабочий день начинается только после того, как все сотрудники отдела наденут ИМП. Всегда надевай его на глазах у других и следи за тем, чтобы увидеть каждого с этой штукой на голове. Если кто-то говорит, что уже надевал, а ты не помнишь, это повод надеть аппарат обоим.

– Ого, – только и сказал я. – Ребята, чем вы тут занимаетесь?

– Пытаемся спасти мир, – шутливым тоном проговорил худой темноволосый парень, сидящий у двери. Но никто так и не улыбнулся.

Глава 9

1 ноября 2028 года

Отдел аналитики занимался тем, что искал и отслеживал инциденты во внешнем мире. За три дня я проверил столько новостей, что голова казалась тяжелой от переполнявших ее воспоминаний. В обычной жизни я тщательно избегал лишней информации и редко заходил на новостные сайты, ограничиваясь тем, что рассказывали мне друзья и Кира. А сейчас наотмашь столкнулся с суровой реальностью. Череда бесконечных ДТП, самоубийства, пьяные разборки, – все эти случаи требовалось выгрузить в специальную программу, которая искала в сети всю информацию по конкретному происшествию, предоставляя оператору данные для анализа. Нам предстояло выяснить, являлась ли агрессия, направленная человеком на самого себя или другого человека, следствием алкогольного опьянения, приема наркотических веществ или психического расстройства. Если насилие было оправдано или объяснимо, программа отправляла эпизод в архив, откуда через пару месяцев его удаляли операторы. Но если внятного объяснения произошедшему найти не удавалось, оператор был обязан уведомить сотрудников Внешней группы, которые немедленно начинали проверку. К таким ситуациям относились все случаи потери памяти, атипичного поведения и выходящей за рамки здравого смысла жестокости.

Зачем мы делаем то, что делаем, мне так никто и рассказал. В отделе вообще не принято было разговаривать, сотрудники четко следовали инструкциям, маниакально отслеживали перемещения друг друга и по возможности старались не покидать кабинета. То, что ими движет постоянный страх, я понял лишь на третий день пребывания среди них, когда, услышав воронье карканье за окном, коллеги все как один нацепили ИМП.

Но хуже всего было то, что я упустил ауру приступа. Мигрень обрушилась на меня как лавина, подчинив разум пульсирующей боли. Я пытался терпеть, массировал лоб и виски, но легче не становилось. Боль все усиливалась, и я уже хотел отпроситься у Матвея за таблетками, как в комнате раздался негромкий возглас:

– Кажется, я нашел!

Звук исходил от Евгения, напарника Леши, который шутил про спасение мира. Он наклонился к монитору так близко, что кончик его длинного носа почти уткнулся в экран, и заговорил:

– Вчера из окна высотки на бульваре Яна Райниса выбросился мужчина. СМИ сообщают, что за пару дней до самоубийства он снял со счета крупную сумму денег…

Звук его голоса казался невыносимо громким, меня затошнило. Я поднялся на ноги и быстро направился в уборную. Поймал удивленный взгляд Алексея и обернулся к напарнице:

– Оксана, я в туалет.

Она с тревогой посмотрела на меня и врубила настольный таймер, отсчитывающий время, за которое я должен успеть вернуться. А я дошел до туалета, открыл кран, закрыл сливное отверстие ладонью и подставил затылок под ледяную воду. Я стоял так всего секунд тридцать, но, когда поднял голову, увидел рядом Оксану в ИМП.

– Что с тобой? – спросила она, подозрительно прищурившись.

– Башка болит, – ответил я и попытался пройти в кабинку, но Оксана преградила мне путь.

– Сначала надень это. – Она протянула мне ИМП. – Я должна быть уверена, что ты в порядке.

– Дай мне минутку, – попросил я. Звук собственного голоса показался оглушающе громким и вызвал новый приступ тошноты. Я слегка отстранил девушку, взялся за ручку, но Оксана снова остановила меня.

– Надень, – угрожающе прошипела она. – Или я вызову группу.

Поняв, что девушка не отстанет, я взял устройство и надел на голову, но вспышка внезапно усилившейся боли заставила меня тут же сдернуть его. Я сделал это машинально, совсем не думая о последствиях, и тут же увидел, как Оксана изменилась в лице. Она попятилась и, глядя на меня с таким ужасом, словно я на ее глазах превратился в чудовище, стремглав вылетела из туалета.

Я зашел в кабинку, опустил крышку унитаза и сел. Так больно мне давно не было. Я умел предугадывать приступы и справляться с ними до того, как меня начнет выворачивать наизнанку. Но сейчас боль почти парализовала меня, я не мог заставить себя встать и пойти за таблетками, казалось, одно движение – и моя голова взорвется.

В дверь забарабанили. Тяжелые удары набатом зазвучали в ушах, и я едва не застонал. Почему они не оставят меня в покое?

– Кирилл, немедленно выходите! – загрохотал незнакомый мужской голос.

Дверца кабинки распахнулась, и я увидел, что на меня направлены стволы автоматов. Трое крупных мужчин в масках и военной форме держали меня на мушке. На голове каждого из них был ИМП.

– Поднимите руки и встаньте! – рявкнул тот, что стоял справа.

Я подчинился, и он, опустив оружие, схватил меня и резко заломил мне руку за спину. Плечо прошила боль, я не выдержал и заорал. И в этот момент почувствовал, словно к мозгу прикасается легкое перо. Головная боль начала отступать, тошнота исчезла. И я не услышал, а скорее ощутил внутри себя чье-то присутствие и намерение.

Я помогу.

Военные выволокли меня из туалета и уложили лицом в пол. Затем одним рывком подняли и перевернули. Я почувствовал, как на лбу, запястьях и лодыжках стягиваются ремни, и понял, что меня привязали к передвижной кушетке. На лицо опустилась плотная темная ткань, отрезая меня от окружающего мира. Кушетка задвигалась. Внутри шевельнулась паника, я задергался. И тут же получил жестокий удар в солнечное сплетение. Следующие мгновения я не мог думать ни о чем, кроме того, как бы втянуть в себя хоть немного воздуха, затем кушетка остановилась. Темную тряпку убрали с лица, но взамен по глазам ударил ослепительный свет прожектора.

– В чем дело? – услышал я голос Маргариты.

– Он пытался скрыть Воздействие, – пискнула Оксана, которая оказывается, все это время терлась рядом.

– Ладно, разберемся. – По тону Маргариты я понял, что она очень недовольна. Сдержанно поблагодарив Оксану и военных, она велела всем разойтись.

– Кирилл, вы тут? – спросила она, когда звуки шагов стихли.

– Да, – просипел я, пытаясь отвернуть голову от яркого света.

– Что произошло?

– У меня был приступ мигрени.

– Был?

«Не рассказывай», – шепнуло нечто… или моя собственная интуиция.

– Мне нужны мои таблетки. – Я сделал вид, что не понял, что имеет в виду Маргарита, и головная боль все еще мучает меня.

– Сейчас я надену на вас ИМП, боль может немного усилиться. – Маргарита выключила прожектор и расстегнула ремень, удерживающий мою голову. Затем надела на меня магнитный излучатель. В ту же секунду я почувствовал, что мигрень возвращается, но ощущения были гораздо слабее, чем прежде.

– Нужно немного потерпеть, – сказала Маргарита. – Я думаю, трех минут будет вполне достаточно.

Спустя указанное время она сняла ИМП и отстегнула меня от кушетки. Я медленно поднялся и увидел, что нахожусь в незнакомой комнате, без окон, с необработанными бетонными стенами. Оглянулся на Маргариту, она протягивала мне аспирин и бутылку воды. Я выдавил из блистера четыре таблетки, запил водой и задал ей вопрос:

– Что это за место?

– Мы в подвале института. Сюда временно помещают тех, кто попал под Воздействие или нейровзлом.

– И сколько я буду тут…

– О, не волнуйтесь, – Маргарита перебила меня, – в вашем случае это скорее мера предосторожности. Любой, кто хоть раз видел человека под Воздействием, сразу понял бы, что с вами происходит нечто другое.

– А аналитики? Они не могли разобраться без маски-шоу и болевых приемов?

– Не сердитесь на Оксану, Кирилл. – Маргарита попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой и неестественной. – Отдел аналитики столько пережил за последние четыре месяца. С тех пор как с Первым, – Маргарита тяжело вздохнула, – начались трудности, они потеряли уже троих сотрудников и вынуждены работать по шестнадцать часов в сутки. У ребят не выдерживают нервы.

– Я должен буду вернуться к ним? – спросил я, с ужасом представляя долгие дни за компьютером и бесконечные сводки новостей.

– Нет. – Маргарита подошла к двери, кивком приглашая меня следовать за ней. – Очевидно, что такая нагрузка не для вас. Поэтому я предлагаю вам работать со мной. Возможно, это не так интересно, зато не связано с умственными нагрузками, работа в основном физическая. Что скажете?

Прекрасно, теперь она считает меня идиотом, подумал я, но спорить не стал и, поблагодарив Маргариту, уточнил, что конкретно придется делать.

– Я работаю напрямую с объектами, – ответила она. – И мне необходима помощь в уходе за ними, их транспортировке и… – Маргарита слегка нахмурилась, – обеспечении моей безопасности.

– А эти объекты? Что они собой представляют? – спросил я.

– Я помню, что обещала вам все рассказать. – Маргарита приложила карту к панели на стене, открыла дверь, и мы вышли из подвала на лестничную площадку. – Но, к сожалению, сейчас у меня совсем нет времени. Я и так потратила свой обеденный перерыв на вызов группы, хотя и знала, что он окажется ложным. Несмотря на все сложности, Первый вряд ли бы допустил Воздействие на территории института.

– А зачем у меня брали кровь, когда я приехал? – Я задал вопрос, волновавший меня с тех пор, как я спустился на подземный этаж и начал догадываться, что никакой биологической угрозы там нет.

– Чтобы убедиться, что вы человек, Кирилл. Внешний облик иногда бывает очень обманчив.

Маргарита попрощалась со мной у входа в жилую зону, сказав, что будет ждать меня завтра в семь утра у траволатора, и предупредила, чтобы я не опаздывал. Хотелось спать, но, как только я лег в постель, меня одолели мысли. Последние слова Маргариты в совокупности с упоминанием о внешней угрозе рождали странные ассоциации. Я понимал, что разум заимствует образы из кинематографа и фантастических книг, но в голову упорно лезли фантазии про инопланетян. Зеленые или серые человечки, разумные вирусы и прочая околонаучная дичь. Заснуть не удавалось, и я незаметно для самого себя снова начал думать о Кире и племянниках. За время работы в отделе аналитики я ни разу не встречал упоминания об убийстве или любом другом происшествии в их районе. Но значит ли это, что с ними все хорошо? Я вспомнил слова Осокина о том, что сам могу выбирать, в какую реальность верить, и ощутил, что это и впрямь единственный выход. Я буду верить, что мои близкие живы, потому что иначе просто сойду с ума.

Когда я подошел к траволатору. Маргарита уже ждала меня. Она выглядела совсем измученной, и я догадался, что она работала всю ночь. Мы спустились на подземный этаж, прошли за стеклянную дверь, но вместо лаборатории Маргарита провела меня в коридор, обозначенный как М-20. Я увидел несколько стальных дверей, рядом с которыми были установлены мощные генераторы. Открыв одну из них, мы попали в помещение, напоминающее герметичный бункер. Огромное количество всевозможной аппаратуры стояло по обеим сторонам обшитых металлом стен, на мониторах компьютеров мелькали графики и диаграммы. А напротив двери виднелось небольшое окно, выпуклое, как экран у древнего телевизора.

Маргарита села на один из стульев, расставленных за столами с аппаратурой, и указала мне на место рядом с собой. Когда я сел, она нажала на электронной панели несколько кнопок и комната погрузилась в полумрак.

– Мы находимся в Блоке 3, в отсеке для проведения транскраниальной магнитной стимуляции, – начала объяснять она. – Сегодня день терапии. Из-за инцидента с Четвертым мы не успели закончить тестирование в прошлый раз. Сейчас я надену на Первого аппарат, и у нас появится время поговорить. Рассказать все подробности я вряд ли успею, но основную информацию вы получите.

Пальцы Маргариты летали по клавиатуре и кнопкам, на мониторах появлялись новые трехмерные схемы и графики. Со стороны окна послышался гул, и через несколько секунд оно осветилось, словно в помещении за ним зажегся яркий свет. Через мгновение я понял, что это так и есть, но увидеть, что находится там, не смог: стекло продолжало оставаться матовым.

Маргарита поднялась на ноги, остановилась рядом с окном и приложила указательный палец к маленькому темному квадрату на стене. Послышался странный звук, напомнивший мне шипение при сбросе давления в бензобаке автомобиля. Рядом с экраном появилась тонкая щель, и я понял, что в стене открывается герметичная дверь.

– Первого перевезли сюда ночью, поэтому ваша помощь в данный момент мне не нужна, – сказала Маргарита. – Но так как мы будем работать вместе, я хочу, чтобы вы сразу поняли, с чем мы имеем дело. Видеть вам его пока не стоит, авто послушать можете. Только наденьте ИМП.

Я оглянулся в поисках устройства и вдруг заметил, что их тут много. По всей видимости, бункер был рассчитан на значительно большее количество сотрудников.

Надел один из аппаратов и кивнул Маргарите.

Она кивнула в ответ, тоже надела на голову излучатель и вошла в открывшуюся в стене дверь.

– Доброе утро, – услышал я ее высокий голос.

И через мгновение ей ответил приятный мужской баритон:

– Здравствуй, Рита. Ты выглядишь усталой. Опять работала всю ночь?

– Да. Пришлось анализировать каппа-ритмы Седьмого, похоже, у него появляются признаки активности.

– Я мог сделать тебе кофе вчера. Всем вам. И заодно себе. Ты же знаешь, что мне совсем не трудно.

– Ты не пьешь кофе, Первый. Тебе даже вода не нужна.

– Это не я не пью кофе, это вы мне его не даете. Чувствуешь разницу? Впрочем, вы и воды мне не даете. И всерьез рассуждаете о том, смогу ли я переварить серную кислоту. Интересно, как вы собираетесь заставить меня ее выпить?

– Ты снова подслушивал?

– А что мне еще делать? Мне скучно, Рита, мне чудовищно скучно.

– Может, отпустишь Андрея? А мы пересмотрим условия твоего содержания.

– Нет.

– Тогда я пойду.

– Иди.

– Терапия начнется через пять минут.

– Ладно.

– Я зайду потом, сниму показания твоего мозга и возьму кровь и костный мозг на анализ.

– Не приходи, вряд ли я буду в настроении тебя видеть.

– Потерпишь.

Голоса стихли, и Маргарита показалась в дверях. На ее лице отражалось такое напряжение, словно она тащила на плечах тяжеленный груз. А я от удивления не мог вымолвить и слова. Наконец, преодолев охвативший мой разум ступор, я задал ей вопрос:

– Это ведь не человек там у вас, правда же?

– Не человек, – покачала головой Маргарита.

– А кто?

– Это Объект 1, мы называем его Первый.

– Но кто он? Что это за существо?

Дверь за спиной Маргариты закрылась, она села за компьютер, вывела на монитор две диаграммы с зигзагообразными линиями и запустила несколько программ. Затем достала диктофон.

– Объект Первый, эксперимент номер восемьдесят восемь. Индукция двести девяносто – двести девяносто пять тесла, частота шестьсот герц, длительность импульсов триста пятьдесят микросекунд, время воздействия магнитным полем полтора часа.

Я терпеливо ждал, когда она закончит записывать данные об эксперименте, и наконец Маргарита отложила диктофон. Взглянула на меня покрасневшими от недосыпа глазами и медленно проговорила:

– Чтобы ответить на ваш вопрос, Кирилл, нужно вернуться на шестнадцать лет назад, а может быть, даже раньше. Но начать я хотела бы с того, что целью всех экспериментов, которые вы здесь увидите, является безопасность человечества. Мы ищем методы защиты от нейровзлома и Воздействия существа, подобного Объекту 1. Полгода назад мы решили, что такую защиту нашли. Был создан первый Прототип, и Дима опробовал его на себе. Однако мы потерпели неудачу. Затем… – Маргарита закрыла глаза и пару секунд молчала, – были еще попытки. Много попыток. Иногда нам казалось, что мы близки к цели, но чаще мы сразу понимали, что это не так.

– А в чем суть этой защиты? – спросил я.

– Невосприимчивость к Воздействию и предотвращение нейровзломов.

– А ИМП? Дмитрий говорил, что он помогает избавиться от видений и чужой воли.

– ИМП дает частичный эффект. Он может защитить от стихийного воздействия, каким являются, например, кошмары Четвертого, но слабоват против целенаправленного усилия по захвату разума. Он неприятен для Объектов и мешает им получить контроль над человеческим сознанием. Но не дает полной невидимости, если так можно сказать.

– То есть вы наняли Носевича, а потом меня… – Я задохнулся от поразившей меня догадки.

– Да, чтобы проверить, можем ли мы действовать независимо. Если бы Прототипы-28 и -29 сработали как надо, Объекты не получили бы информации о вас из нашего сознания. И хотя сейчас уже поздно извиняться, я все же прошу у вас прощения за то, что мы втянули вас во все это и разрушили вашу жизнь.

Я не знал, что ответить, поэтому просто смотрел на нее, ожидая, когда она продолжит.

– Мы пытались по максимуму обезопасить вас, поэтому просили искать тех, чье местонахождение нам известно, – грустно сказала Маргарита. – Надеялись, что это собьет противника с толку.

– Вы с самого начала знали, куда исчез Павел Соболь? – Во мне проснулось профессиональное любопытство.

– Да, его нашли внутри бетонного блока на территории института.

– Значит, те кости, о которых говорили в новостях, все-таки принадлежали ему?

Маргарита покачала головой.

– Нет, Кирилл, к сожалению, все гораздо сложнее. Те кости действительно принадлежали другому человеку. А Соболя… мы нашли живым.

Глава 10

Несколько минут я изумленно пялился на Маргариту, надеясь, что она пояснит, что сказанное ею является иносказанием или, в крайнем случае, неудачной шуткой. Затем осторожно уточнил:

– В каком смысле живым?

– В самом прямом, – серьезно ответила она. – Павел Соболь – это и есть Объект 1. И как вы слышали, я только что с ним разговаривала.

– Но вы ведь сказали, что это не человек. – Я чувствовал, что совсем запутался и не могу здраво оценивать полученную информацию.

Маргарита кивнула.

– Да, Первый не человек. И если смотреть на ситуацию объективно, то существо, обнаруженное в бетонном блоке, просто хочет, чтобы его считали Соболем.

– Маргарита, я ничего не понимаю! – воскликнул я, ощутив, как поднимаются дыбом волосы у меня на загривке. – Что это за существо? Откуда оно? И что с настоящим Соболем?

– Оно и есть настоящий Соболь. – Женщина развела руками и с состраданием посмотрела на меня. – Я же и говорю, что все это слишком сложно, мы сами еще не до конца разобрались в том, что здесь произошло. И называйте меня, пожалуйста, Ритой, Кирилл. Меня все здесь так называют.

– Хорошо, Рита, – сказал я. – Но помогите понять хоть что-нибудь, у вас же наверняка есть какие-то теории и предположения.

– Мне проще рассказать вам всю историю по порядку, – она потерла лоб и помассировала виски, – чем сыпать научными терминами, которые вас только больше запутают. Да и мне самой полезно иногда смотреть на происходящее чужими глазами.

Рита встала со стула, подошла к огромному монитору, на котором отображался волнообразный график, снова включила диктофон и наговорила:

– Двадцать седьмая минута эксперимента, реакции нет.

Потом повернулась ко мне и начала рассказывать.

– Объектов обнаружили два года назад, после того как пятнадцатого декабря двадцать шестого года на территории бывшего Биотеха произошел взрыв. Пожарным удалось быстро погасить пламя и вывести из заброшенного здания человека, которого они затем передали полиции.

– Иван Щукин, – кивнул я.

– Да. Его нашли в абсолютно невменяемом состоянии, он не помнил, как оказался в Биотехе, но на его одежде и руках обнаружили следы взрывчатого вещества. Теперь мы знаем, что Щукин стал жертвой нейровзлома, но тогда все решили, что он просто сумасшедший. Еще и потому, что взрыв не затронул основной корпус, где когда-то проводились исследования, а прогремел во внутреннем дворе. Однако специалисты утверждали, что действие взрыва было направленным, а уровень сложности взрывного устройства не соответствовал версии о безумном бродяге, который действовал без определенной цели. И когда место взрыва начали разбирать, стало понятно, что цель у него все-таки была.

Рита вздохнула и снова посмотрела на монитор – график оставался без изменений.

– Девятнадцатого декабря мне позвонил Дмитрий Осокин, – продолжила она тихо, – он попросил приехать и помочь определить, содержит ли найденная в расколотом бетонном блоке органическая субстанция опасные вирусы. Да и вообще понять, с чем именно они столкнулись. Те образцы, что он прислал мне, обескуражили меня, вызвали жгучий интерес, и я согласилась работать вместе с ним.

– Значит, все дело в вирусе? – вырвалось у меня, но Рита покачала головой.

– Внутри бетонного блока номер девять, который раскололся от взрыва, обнаружили полутораметровую полость, выстланную непонятной оранжево-бурой живой материей. По виду она напоминала соединительную ткань и содержала множество фибробластоподобных клеток. Внешний слой, прикрепленный к бетону, состоял из плотного эндотелия, а внутренний из синцито- и симпластотрофобластов.

– Боюсь, я не слишком силен в биологии. – Я слабо улыбнулся, поняв, что Рита увлеклась и перешла на научный язык. – Нельзя как-нибудь попроще?

– Это была плацента, Кирилл. Точнее, плацентоподобная ткань, обеспечивающая замкнутый цикл обмена веществ тому, кто находился внутри нее. Очень тонкая, но сверхпитательная.

– То есть там внутри что-то росло? Как младенец во чреве матери?

– Нет, не росло, скорее, сохранялось. Выживало. И выбралось наружу, когда бетонный блок раскололся.

– Это был Соболь? Как вы нашли его?

– Нет. – Рита снова помотала головой. – Соболя обнаружили позже, когда начали сканировать оставшиеся блоки георадаром. В трех блоках из оставшихся восьми георадар показал наличие пустот разного размера, и когда их разрезали, внутри каждого нашли такую плаценту.

– А в остальных? – спросил я, пытаясь осмыслить жутковатую информацию. От рассказа Риты мне стало не по себе, и я боялся того, что услышу дальше.

– Во втором и третьем находились трупы животных: один принадлежал лабораторной крысе линии Вистар, другой – беспородной кошке. В пятом, шестом и восьмом блоках останки были человеческими.

Рита снова отлучилась к монитору, записала на диктофон обновленные данные – шестьдесят восьмая минута эксперимента, реакции нет – и вновь повернулась ко мне. Шея девушки покрылась красными пятнами, воспоминания явно давались ей нелегко.

– Тогда мы были восхищены этими находками, – сказала она, – предвкушали великие открытия, радовались, господи, как же мы радовались! До тех пор, пока не вскрыли одну из плацент и не увидели внутри нее человекоподобное существо. Понимаете, Кирилл, именно тогда мы осознали, что одно из таких существ выбралось наружу и никто не знает, где его искать. Мы не понимали их природы, не знали, на что они способны, но уже чувствовали потенциальную угрозу, исходящую от них, ощущали их чужеродность.

– Значит, внешняя угроза – это сбежавшее существо, которое освободил Щукин?

– Да, неопознанный организм. Объект 9.

Рита хотела сказать что-то еще, но внезапный писк монитора привлек ее внимание. Она посмотрела на экран, громко охнула и одним прыжком подскочила к нему. Включила диктофон и принялась быстро считывать данные:

– Семьдесят вторая минута эксперимента. Выраженная реакция. Изменения альфа-ритма, тау-ритма и бета-ритма. Нарастающая активность.

Она несколько минут пристально наблюдала за скачущими зигзагами на экране, затем развернулась ко мне, глаза ее возбужденно блестели.

– Что с ним происходит? – спросил я, скорее для того, чтобы разделить с ней момент радости, чем из реального интереса.

– Похоже, он испытывает сильную боль.

– И это хорошо?

– Да, Кирилл! Если мы найдем способ сделать Объектов более уязвимыми, мы откроем возможности контроля и управления этими существами. Не будем зависеть от их настроения и желаний. И сможем найти и поймать Девятого.