По мокрой траве, на исходе лета (альтернативная реальность)
Глава 1. Тучи сгущаются
Волконский
“Дядя Паша, вы шпион?” – “Видишь ли, Юра…”
…Волконский проснулся именно в то мгновение, когда огромная фура фирмы “Вольво” протаранила его иномарку.
Проснулся, используя “штампованное” выражение, в холодном поту. Но в собственной постели и собственной городской квартире. Не поехал в поселок, где находился его коттедж. Не захотел рисковать – зимняя дорога, гололедица, метель…
Потащился на кухню, выпить воды. Ясно, что спать он лег, предварительно “приняв” энное количество “aqua vita”, хотя, была ли в этом необходимость? Ну да, разочаровался он в девочке, назвавшей его “шпионом” (и ведь в десятку угодила, плутовка, сама не подозревая о том), что с того? Не идеальна оказалась малышка. А кто идеален? Он сам идеален? Даже не смешно. Или это просто принцип “зеленого винограда” – дескать, не больно-то и хотелось, а в действительности – не с банкиром ему конкурировать, предпринимателю “средней руки” с сомнительным прошлым и выучкой диверсанта и шпиона. Не ему…
Девочка (нет, девушка, года двадцать два ей, как-то так) хороша, конечно, слов нет. Но, похоже, здесь как никогда удачно подходит поговорка: “Хороша Маша, да не наша”. Любопытно, а парень, с которым у нее, по ее же словам, “фактически гражданский брак”, догадывается или знает точно? Волконскому в общем был знаком тип мужчин, которые “закрывают глаза”, правда, до определенного предела. И мальчишка, которого он едва не сбил на дороге (по вине самого мальчишки) четыре года назад, совсем не походил на подобного “терпилу”. Этакий образ славного парня с открытым лицом и светлой улыбкой, влюбленного в свою “принцессу”…
“Ну, а мне-то что за дело?” – вкралась досадливая мысль. Этот “любовный треугольник” – вполне законченная фигура, вклиниваться в него смысла нет. Что с того, что девчонка его, Волконского, помнит? Память хорошая, что неудивительно. Натренирована изучением языков. Улыбалась призывно, в щечку чмокнула? Да уж, серьезно… Стиль у них такой, у красоток. Желание нравиться, подчас бессознательное. Как там в иронических стихах? “Сорок процентов из женщин – артистки…” Полноте. Не сорок, а все девяносто девять. А один процент просто слишком не уверены в себе, хотя… даже и этот процент нельзя исключить.
В общем, по себе надо рубить деревце. Шапку выбирать “по Сеньке”. Помнить, что, насколько бы ни была хороша Мария, спит она с тем, кто ей шубки песцовые дарит, а, может, и кое-что посерьезнее. Один, получается, спонсор, с другим – “для души”… что ж, вероломно. С точки зрения мещанской морали вообще непозволительно. Но он, Сергей, не моралист. И не ханжа.
И вообще, хватит ему дурака валять. Пора искать женщину для серьезных отношений. Может, даже попытаться создать семью… (“Абсурд”, подумал бывший (хотя бывают ли бывшими шпионы?) офицер ГРУ). Ну, хорошо, поправил себя Волконский, не семью, так хоть прочные, здоровые, гетеросексуальные отношения. И не с ненадежной и взбалмошной красоткой, вроде “феи” со снежниками на пышных волосах и лучистыми глазами, а… да. Прекрасные глаза, лукавые… Волконский начал проваливаться в сон (надеясь, что на сей раз кошмар вроде привидевшейся аварии на ночной дороге не приснится), и перед тем, как провалиться окончательно, все же увидел мысленно озорную улыбку плутовки. “Дядя Сережа, вы шпион?”
“Да ни в жисть, – побормотал Волконский в полусне, – Вообще ни разу…”
Соврал, как обычно.
* * *
Денис
Что-то мешало испытывать чистую радость…
– Это просто формальность. Мы и так давно вместе, – я словно оправдывался. Почему?
Что изменилось?
Ведь поначалу я испытал почти ликование. Почти эйфорию. Почти… ключевое слово.
Что-то мешало мне испытывать “чистую” радость.
…Тем вечером… той ночью… это было так волшебно.
А то, что “волшебно”, никогда долго не продолжается.
Настя сказала, что хочет быть только со мной. Что согласна официально оформить наши отношения (а я об этом уже, честно говоря, и не вспоминал. Ну, что изменилось бы, если б наших паспортах стояли штампы? Мы и так были вместе. Мы жили вместе. Мы всё делали вместе… за исключением тех дней (тех вечеров и тех ночей), когда она исполняла обязанности “переводчика-референта”, личного референта некой состоятельной персоны).
Так вот, она сказала, что там всё кончено. Что она уходит. Оттуда.
Что хочет быть только со мной. Что не хочет меня терять.
А для меня не существовало других девушек. Точнее, существовали… но где-то в сторонке.
…И вот, тем утром, после вечернего разговора, после нашего с Настей объяснения, после ее обещания (ее твердого обещания) остаться со мной и бросить того… как его назвать культурно? Цивилизованно? Покровитель? Спонсор?
…тем утром я открыл глаза и увидел, что она стоит у окна. Тонкая, длинноногая, с разметавшимися по спине и плечам роскошными темными, с золотистым отливом волосами, которые она не успела забрать в привычный хвост.
Повернувшая ко мне лицо. Такое красивое, такое близкое, такое родное лицо…
И в то же время – чужое.
Она не знала, что я проснулся. И поэтому смотрела на меня как-то отстраненно. Будто разглядывала. Будто что-то прикидывала.
Ее глаза, темно-серые с синим оттенком (который проявлялся лишь в особые моменты), никогда не были холодными.
Но в тот момент ее взгляд был именно холодным.
Так мне в то мгновение показалось.
Будто место той “вечерней” и “ночной” Насти заняла другая девушка. Девушка расчетливая и практичная. Прикидывающая сейчас, не совершила ли ошибки.
Может, не господина Горицкого ей следовало бросить, а меня – студента, будущего “айтишника”, “щенка” по меркам ее покровителя?
Потом это наваждение исчезло. Она улыбнулась, тепло и безмятежно, и я выкинул из головы то, что мне… привиделось? Наверняка привиделось.
Не могла же она на самом деле…
…Ощущение некой “неправильности” вернулось тем же днем. Когда я предложил Насте пойти к нашим (моей семье – матери, отчиму, младшей сестре) и объявить во всеуслышанье, что мы… да, женимся.
По ее лицу словно тень пробежала.
А потом она, не глядя на меня, сказала, что это – не лучшая идея. Что она уверена – моя мать этого шага не одобрит. Что она моей матери категорически не нравится (что было, впрочем, обоюдно).
И вообще…
Это “вообще” означало, что загвоздка не только в моей матери.
Настя категорически не хотела ни видеть, ни тем более общаться с моей младшей сестрой, Наташкой. Потому, что та была “ребенком с особенностями развития”.
Психическими особенностями. Отчего родители ее даже временно поместили в специнтернат, а сейчас держали дома, но под присмотром педагога-наставника (наставника именно для особенных детей).
Я Анастасию прекрасно понимал. Но “понимать” не значит “одобрять”.
И, разумеется, я обиделся. Хоть и старался не показывать вида.
…– Давай махнем на турбазу, хоть на пару -тройку дней, – предложила Настя словно бы в знак примирения, – На лыжах походим, то, се…
– Давай махнем, – согласился я.
Мне тоже не хотелось с ней конфликтовать. Ну да, она не собиралась подлизываться к моей матери, и что?
Настя всю сознательную жизнь прожила только с отцом. Ей наверняка отношения “дочки-матери” были глубоко чужды.
И Наташка… опять же, не все люди “толерантны” в отношении больных (психически больных) детей.
Словом, я решил: это мелочи. По большому счету ничего не значащие мелочи.
Главным было то, что Настя хотела по-настоящему быть моей.
Наивный дурень…
* * *
Анастасия
“И все-таки телефон не дадите?”
“Вы же сыщик, выясните сами…”
…Искорки в его прозрачных глазах. Улыбка – легкая совсем улыбка… но что она готова отдать за эту улыбку?
Кто еще умеет так же ясно улыбаться? Денис? Горицкий? (Вот об этом не надо. Не нужно – и всё. Не нужно. Пора оставить свой инфантильный фрейдизм. Пора прекратить видеть во взрослом (зрелом, состоявшемся) мужчине замену отцу.
Папа был другим. Совершенно другим, ясно? Практически диаметрально противоположным. Папа никогда на нее не давил (а Горицкий давит? Если и давит, то очень мягко…)
И вообще, не о нем речь.
Но эта улыбка… и эти прозрачные глаза. Эти насмешливые, эти ироничные, эти теплые глаза…
Почему она не дала ему номер своего телефона?
Да ответ очень прост. Прост до ужаса.
Как только это произойдет, она будет занята одним (и неважно, чем она станет заниматься в реальности) – ждать звонка. Ждать от него звонка.
А он не позвонит. Почти наверняка не позвонит. Как и раньше не стал звонить (когда она в действительности оставила свой номер… почти четыре года назад).
Нет.
Он был милым? Он беспрекословно пришел ей на помощь?
Он, кажется, ею заинтересовался (как мужчина может заинтересоваться хорошенькой девушкой двадцати одного года, в песцовом полушубке (от спонсора) и в “Ауди” (тоже от спонсора, точнее, покровителя. Солидного покровителя).
Многие интересовались. Ей не привыкать. Она давно выработала стойкий иммунитет к такого рода “интересантам”. И мастерски научилась их “отшивать”.
Только не его. Перед ним она беззащитна, как бабочка перед энтомологом. Как глупая молодая кошка перед вивисектором…
Абсолютно беззащитна.
Настолько беззащитна, что сама, как бабочка, села на край его “сачка”. Как кошка, потершаяся о ногу того, кто ее приманивает угощением.
Она сама его поцеловала. Пусть коротко, в щеку, но… сама же!
Стыд какой.
Он…
Он. Прозрачные глаза. Легкая улыбка. Очень приятные руки… (ладони теплые, не потные (упаси Бог!)), безупречные манеры (и никакой “манерности”, никакой нарочитости, что так присущи “кондовым” отечественным бабникам (ей ли не знать…). Голос мягкий, негромкий… манера речи хорошо образованного человека. Нет, блестяще образованного…
Она старалась разложить “на составляющие” свое впечатление от этого мужчины, тридцатилетнего (или даже чуть больше) мужчины, выручившего ее на дороге, хотя, казалось бы, что тут такого?
Если б не одно малюсенькое “но”.
Если б она не (влюбилась) “запала” на него гораздо раньше. В 17 дурацких лет. С самой первой короткой встречи…
Впрочем, тогда она отчетливо понимала – они встретились невовремя.
Он – вполне взрослый и состоявшийся. Она – школьница, пигалица.
Без шансов.
Сейчас все по-другому. Все очень по-другому.
Пигалицей она давно себя не ощущала. Напротив.
Дэн – ровесник, – зачастую ей казался мальчишкой…
Все тот же пресловутый “эдипов комплекс”.
Но ведь он тоже реагировал на нее по-другому.
Именно как на женщину. Молодую женщину, отнюдь не пигалицу.
А она отказалась дать номер телефона…
Почему?
Именно потому…
Потому, что он снова начал ей сниться.
Снова.
Его прозрачные глаза. И его легкая улыбка.
И его руки.
Будто в другой жизни всё у них было.
Будто в той жизни они были вместе.
И это пугало. Это пугало до дрожи.
* * *
…и сейчас, стоя у окна, она смотрела на безмятежно спящего Дэна, слегка недоумевая – что это на нее вчера нашло?
Разве он давал ей весомый повод к опасению, что бросит ее? Уйдет?
А даже если и уйдет, так ли это страшно?
Неприятно, да. Но она – по натуре самый настоящий интроверт, “злостный” интроверт, – сама себе не признавалась, что комфортнее всего себя ощущала с книгой в руках и молчаливым папой рядом (который тоже поглощен своими профессорскими бумагами и фолиантами).
То есть, практически одна.
И что Дэн за своим компом, что папа за рукописями – лишь бы к ней не слишком приставали.
И отвечали, когда ей хочется поговорить. Именно ей. А не наоборот.
…Телефон звякнул, прислав напоминание о запланированном ежемесячном походе в салон – эпиляция, прочие процедуры… Безупречность внешнего облика – негласное, но необходимое условие. Одно из условий ее связи с господином Горицким.
Ей не нужно было озвучивать такие вещи, она прекрасно все понимала и без намеков.
С Денисом она могла себе позволить пренебречь такой “ерундой” как педикюр (не говоря о фигурной стрижке “интимной зоны”), но отношения с солидным любовником требовали соблюдения определенных правил.