Образец Лиззи
Образец Лиззи
Все имена и события вымышлены,
любые их совпадения с реальными – случайны.
У нас в генной лаборатории наконец получился клон писателя Войновича.
Старый писатель уже умер, новые все, за редкими исключениями, только блудили пером, предложить человечеству кроме уныния и злости им было нечего. Они доживали, можно сказать, свои последние денечки, трясясь ночами в холодном поту в ожидании скорой замены их деятельности искусственным интеллектом. Старый же Войнович, если судить по обильному потомству, имел внутри себя какой-то особый поршень… ну, или машинку перпетуум-мобиле – генетическую аномалию, которую было бы любопытно восстановить. А вдруг да и высветится нечто на литгоризонте? Уж песня его про "караваны ракет" и про "закурим перед стартом" была куда как хороша и пришлась нашему тяготеющему к космосу сообществу совершенно в жилу.
Обсудив это всё в понедельник на утренней планерке, мы разбрелись по лабораториям, а шеф принялся звонить по Ватсапу в Рослинский институт в Шотландии, с которым у нашей конторы связи еще со времен бедных овечек Долли, Полли и Молли, а особенно с середины двухтысячных, когда мы поучаствовали в прививках человечьего гена их клонам-цыплятам – всё конечно в научных целях.
Вот так я в конце концов и оказался в Лондоне, поскольку шотландцы сказали шефу, что они всё равно в столице на конференции и чтобы я с папкой и всеми документами явился немедленно дожидаться, когда у них в графике семинаров возникнет окошко – рослинцы с нашими, как каждый заметит, не особенно церемонятся.
Нос в связи со внезапной поездкой я, понятно, кривил только у нас в Болотине. Тащиться в гнездо к рослинцам в Эдинбург мне бы и вправду не захотелось, но Лондон – другое дело: там и Джимми Пейдж, и Кейт Мосс, а девушки в метро сплошь веселые и зубастые, вечно готовые к приключениям, как наши какие-нибудь доисторические пионеры.
В Лондоне я заселился в Ист-Энде, незадорого, у Аптон-парка – там не в сезон вокруг стадиона полно дешевых отельчиков архаичного стиля, где хозяйка утром самолично разносит в буфете гостям изящные фарфоровые чайнички с чаем и имеет вид диккенсовской старухи – вся в мрачном платье от пола под горло, с плотно уложенными на голове волосами и с белой наколкой-салфеткой на груди.
Получив ключи от моей каморки и от входа в отель, я запрыгнул в вагон на зеленой линии и помчался к Тауэру здороваться с Лондоном.
У Тауэра я непременно отмечаюсь в каждый приезд – так благотворно подействовала на меня тамошняя обстановка, когда я оказался у замка впервые: подружка Диана с дочерью отправилась осматривать крепость, заплатив за вход чуть ли не двадцать фунтов, а я остался снаружи и за половину этой суммы получил море удовольствия: наелся от пуза рыбы и чипсов, наговорился с бездельниками-безработными, убивавшими день на набережной, и даже завел с местными девицами пару контактов на будущее, поскольку развить контакт при Диане не представлялось возможным: в Лондон тогда я был взят "из милости" – у Дианы накопилось в командировках много бесплатных ночевок в "Ибисе" и их нужно было где-то потратить – в общем, мы потащились в Лондон втроем на машине и действительно сильно сэкономили на дороге, а отель по бонусу "Ибиса" вышел вообще задаром. Это не значило, однако, что я собирался шиковать и тратить деньги на ерунду типа Тауэра или мадам Тюссо: в путешествии – какое бы оно ни было – меня в первую очередь занимают люди, а не музеи, или, если конкретно, девушки годного возраста, которые, как показывает опыт, могут при случае сработать не хуже "Ибиса" – и ночевка выйдет такой же бесплатной, и удовольствия получится много больше…
Впрочем, всё это прошлогодний снег: Дианина дочка теперь сама уже годится в подружки – в смысле возраста. Всё течет, всё меняется, как говорил Вергилий… а потом повторил ливерпулец Маккартни, когда рассорился с "Битлз". "Things seem strange… but they change…" – вот как он про это сказал. Золотые слова…
И англосаксы, и кельты, и даже добрые арийцы наивно зовут своих Эрнестин, Кристин и Мартин Тинами – это у них как бы в крови. А вот для нас тина – это лишь вязкая волосистая темно-зеленая или даже бурая субстанция с назойливым тухлым запахом. Тина Тёрнер в буквальном переводе выходит "тина-токарь"… что, во-первых, нонсенс и дурь, а во-вторых как-то лапидарно, что ли… – так же как Джина, в смысле Вирджиния: все при этом думают про несравненную Вульф – и напрасно: именно Джина сбежала с любовником от старика Шагала в 1947-м, прихватив их совместного сына, а ведь это одна цепочка: Шагал, Бахтин и Войнович – я, собственно, об этом: в 46-м Бахтин защитил диссертацию по Рабле и отправился в Саранск, от Шагала сбежала его Джина Макнилл, а Войнович в Запорожье разрывался между занятиями столяра на алюминиевом заводе и аэроклубом: летал на планёре и прыгал с парашютом – отсюда наверно и песня:
Заправлены в планшеты
Космические карты,
И штурман уточняет
В последний раз маршрут…
А что? "Полифоническое задание несовместимо с моноидеизмом обычного типа", – говорил ученый Бахтин. Тоже метко, хотя и немного по другому поводу.
В общем, Шагалу вскоре пришлось жениться на Ваве Бродской, владелице лондонского салона моды, модистке, как выразились бы в старину, а нам пора после предисловий о существе дела вернуться в Лондон, тем более что шагаловская Бродская не имеет с "нашим", с нобелевским Бродским ничего общего – этот вопрос мы в отделе тоже капитально провентилировали: они такая же родня, как Лев Броцкий и Иосиф Тродский… – так шутили у нас на факультете, когда я учился там на лингвиста.
Когда я вечером записываю свои впечатления, то стараюсь уйти от схем – в смысле сюжета, или концепции, или чего там еще… написано ведь уже обо всём на свете, и что это будет, если в дневных наблюдениях появится вдруг линия из "Как закалялась сталь", или из мопассановской "Пышки", или, к примеру, из фольклорного "Колобка". Сюжеты верстает жизнь, и надо иметь смелость отдаться ей полностью, понестись, как это говорится, на крыльях… – вот тогда и получится метатекст, который непременно заденет каждого, ну или во всяком случае он, этот каждый, найдет для себя в нём что-то свое, глубоко личное, о чем автор вообще-то ни сном ни духом. Энтропия на то и едина, чтобы все нити сходились, переплетались, искрились и резонировали где только возможно. Или, как писал в другом месте Бахтин: "Эстетическое созерцание и этический поступок не могут отвлечься от конкретной единственности места в бытии, занимаемого субъектом этого действия и художественного созерцания". И они действительно не могут, это неоспоримый факт.
Клонов Бахтина, кстати, мы делали еще до Войновича – причем один был ученый, а другой – неученый: просто некий Бахтин. Обхохочешься было наблюдать сквозь стекло за их дневными беседами.
– А я знаю за амбивалентную логику материально-телесного низа… – хвастался ученый Бахтин.
– Удивил козла капустой! – пренебрежительно хмыкал неученый. – Я и сам за нее полно всего знаю…
– Ну что ты знаешь, что? – не сдавался ученый.
– Во-первых гусята… – раздумчиво начинал неученый и загибал палец. – Гаргантюа.
"О-о-о, – читалась досада на лице у ученого. – Да он и Рабле прочитал! Сейчас пожалуй заявит, что он и есть ученый Бахтин".
…Я поглощал из промасленного бумажного пакетика "фиш энд чипс", опершись локтями на гранитный парапет Темзы, и неторопливо озирался по сторонам: на Темзе прямо под носом у меня громоздился плавучий причал, к которому подруливали один за другим прогулочные кораблики, полные праздной публики, а с другой стороны вовсю тусили туристы из Тауэра – тоже порою забавные.
Место это мне определенно нравится. Оно какое-то знаковое: здесь Лондон почти без понтов, и если умеешь прислушиваться, то слышен его пульс – в каждый новый приезд тоже немножечко новый.
Я уже пропустил в грязноватой забегаловке у выхода из замка рюмочку бренди и собирался было снова зайти внутрь за второй, когда что-то в походке одной из туристок показалось мне знакомым.
Выудив из нагрудного кармана очки, я нацепил их на нос… тем временем дамочка, кажется, тоже меня заметила и, чуть прищурившись, шла теперь через улицу прямо навстречу.