Ошибка Белой Королевы, или Кто обидел попаданку
Часть 1
Пролог
Городок Маргитт, Северное побережье Альвиона
Джуд Фармер
Небо ещё с ночи затянулось тучами, но дождь, хвала Старым Богам, зачастил лишь к утру, почти не испортив патрулирования. Новомодным прорезиненным дождевикам пресная морось была не страшна, они и не такое выдерживали в сезон штормов. А после обхода периметра, сдав пост и удалившись от берега, Джуд, наконец, смогла воспользоваться Силой, раскрыла над собой воздушный купол-зонт и побрела домой с комфортом, доверив уставшего Ветра заботам казарменных конюхов и привычно отказавшись от предложения вызвать кэб. И дело было не в том, что оный вид транспорта в крошечном Маргитте был представлен единственным возком, что дядюшка Бэнкс, владелец и возница в одном лице, берёг копыта старенькой Ромашки и позволял ей плестись со скоростью двухсотлетней черепахи; и не в том, что в ненастье он развозил лишь приезжих, раз в день появляющихся из пассажирского портала. Просто дюжина часов подряд, проведённых в седле, до сих пор давалась Джуди Фармер нелегко, и потому сразу после дежурства она предпочитала размять ноги по булыжным мостовым, а не трястись в закрытом экипаже, вертясь, как юла, из-за ноющей спины.
Кавалеры, рискнувшие набиться молодой магине в сопровождающие, быстро выдыхались, если были из штатских, поскольку шагала она энергично, споро: сапожки выглядывающие из-под укороченной до середины голени юбки с запахом так и мелькали. Собственно, оттого штатские лопухи и увязывались за ней: поглазеть на ножки. Боевичкам-то всё дозволено: и в Дозоре служить, и в мужские костюмы облачаться, дабы, случись заваруха, не путаться в юбках… Правда, к вящей досаде юнцов и к облегчению их маменек, а также всего благопристойного населения городка, Джуд не выходила за рамки приличий, делая исключение лишь во время патрулирования. Впрочем, широченная юбка, хоть и укороченная, позволяла ездить по-мужски, прикрыв колени в бриджах и не отвлекая мужчин-сослуживцев.
Будь Джуди «столичной штучкой», может, и не стыдилась бы напяливать мужские штаны. Но она родилась и выросла здесь, в Маргитте. И ради сохранения спокойствия родных, а также чистоты репутации незамужних кузин старалась соответствовать провинциальным представлениям о том, что может и чего не должна себе позволить леди, даже если она – боевой маг с дипломом.
Поэтому всё, на что могли рассчитывать случайные попутчики – вид отличных кавалерийских сапожек, верхние края голенищ которых скрывались под «приличной» юбкой. Ни на комплименты, ни на приглашения «провести вечерок» – особенно на последние! – рыжеволосая красавица не велась. А то и отбривала нахала острым словцом, и хорошо, если, на его счастье, не при свидетелях.
Поэтому ничего удивительного, что и сегодня она отправилась домой одна. Не оставаться же в компании четырёх магов, вернувшихся с ней из Дозора и согревающихся… Гм. Не чаем они там грелись, факт. Джуд и сама предпочла бы сейчас завернуть в ближайший паб и глотнуть чего покрепче, нежели травяной сбор, поджидающий у тётушки Джули, но… Репутация кузин, чёрт её дери. Одно дело – группа боевиков в патруле, единая Пятёрка, и иное – компания в казарме, где условности уже начинают действовать, где юной деве уже не место. Эх…
Впрочем, фляжка с универсальным согревающим зельем, среди простых смертных называемым коньяком, бессменно дежурила за поясом. И можно было бы позволить… да что там – ужасно хотелось отхлебнуть глоточек, и не маленький, и не один, чтобы огненный шар прокатился по пищеводу в желудок и жахнул благодатным теплом. А то ведь до сих пор пальцы от холода скрючивает. Иногда Джуд позволяла себе этакую вольность: отойдя от казарменных ворот шагов на двести, завернув за угол, на пустынную улочку, где за заборами прятались корпуса арсенала и складов и ни одной пары любопытных глаз из окон, потому что и окон тоже не встречалось. Но не сегодня. Она собиралась навестить тётушку, а там большая вероятность встретиться с Хью. Нехорошо, если от неё при этом будет разить коньяком. Хью всё-таки джентльмен…
Заулыбавшись в мечтах о случайной встрече, девушка и не заметила, как проскочила Арсенальную улочку и свернула на Приморский Бульвар, гордо пересекающий весь городок, от врат пассажирского Портала до набережной. Маргитт, конечно, дыра дырой, провинция, но и здесь найдётся несколько местечек, коими жители заслуженно гордятся. Вот этот бульвар, например, с буковой аллеей, в летнее время прохладной и тенистой, с прелестными особнячками из местного золотистого известняка, хранящего, казалось, даже зимой запасы солнечного света.
Дождь увязал в воздушном коконе, не тревожа Джуд и не мешая любоваться милой картинкой патриархального городка, такого тихого и незлобивого, с пустынными по случаю непогоды улочками. Ещё немного – и можно нырнуть под арку между цветочным магазином и лавкой артефактов, срезать угол, пересекая маленький парк, а там уже рукой подать до Эндрюс-хауса. Раньше-то этот дом назывался просто: «Дом номер семь в Вишнёвом переулке», но потом, когда приехали Лоутеры, малыш Дикки как-то ляпнул бывшему дворецкому, собственно – владельцу коттеджика: «Это ведь ваш родовой замок, сэр Эндрю? Значит, и называться он должен вашим именем, Эндрюс-хаус!» Всем понравилось.
До знакомого крыльца с тремя невысокими ступенями оставалось шагов двадцать, когда девушку окликнули:
– Мисс Фармер, обождите!
В недоумении она оглянулась.
С противоположной стороны улочки к ней спешил Джонни Стрим, местный страж порядка, молодой плечистый парень, страшно гордящийся своим званием и новенькой формой, такой же, как у настоящих столичных «бобби». Откровенно говоря, с преступностью в Маргитте было паршиво: она давно захирела. Функции местной полиции из двух человек заключались в основном в пригляде за вездесущими мальчишками и в подробном объяснении пути неместным личностям, заносимым иногда в городок попутным ветром или порталом. Да ещё в помощи пожилым леди, позабывшим, как это с ними иногда случается, дорогу домой. Но поскольку все в крохотном городишке друг друга знали, то неучтённых пожилых леди тут не водилось.
А вот Джонни Стриму, похоже, повезло.
Энергично делая одной рукой знаки Джуд, чтобы, дескать, та не уходила, другой рукой полисмен поддерживал под локоть какую-то пожилую особу, кажущуюся крошечной рядом с ним, дылдой. Впрочем, Джуд, хоть и высокая, сама была ниже Джонни почти на голову, а уж эта… леди? и вовсе терялась на его фоне. Росту в ней было футов пять с небольшим, вполне нормально для дамы. Вот только выглядела она весьма необычно. Впрочем, несмотря на нелепую одежду, язык не поворачивался назвать её бродяжкой. Только дамой. Или леди. Потому что руки, одна из которых по-старчески подрагивала, вцепившись в странного вида котомку, были, хоть и без перчаток, хоть и тронутые артритом, но белы и ухожены, да ещё с аккуратными ноготками. Почему-то Джуд сперва увидела её красивые руки.
Потом – длинное пальто, из-под которого почти касалась тротуара тёмная юбка, пошитая просто, не по моде: без драпировок и складок, без оборок и бантиков, но ткань на вид дорогая, добротная. На ногах странные сапожки. Почему странные? Потому что с широкими каблуками и с квадратными носами, сейчас такие никто не носит. И…
Девушка перевела взгляд на забрызганные грязью ботинки полицейского, на его дождевик… на пальто старушки, почти не промокшее. Машинально расширила воздушный зонтик, заслоняя от частых капель этих двоих. Чудеса. Пожилая незнакомка будто и не бродила под дождём, а появилась тут на пустом месте считанные минуты назад. Но не похожа она на магичку, абсолютно!
А шляпка на ней и вовсе чудная. Или чудная? Не фетровая, не на твёрдом каркасе, обшитом шёлком, искусственными цветами и лентами, не соломенная. Просто вязаная, без единого цветочка. Джун доводилось видеть и вязаные свитера на рыбаках, и тёплые домашние носки; но шляпок – нет, никогда. Хоть смотрится изящненько и ново, есть смысл приглядеться.
– Мисс Фармер, как хорошо, что я вас встретил, ей-богу! – пропыхтел Джонни. А девушка заглянула в глаза старой леди… и по спине пробежал холодок. Такая боль таилась в них!
– Честное слово, не знаю, что с ней делать, мисс. Вот не наша она, ей-богу, не наша! Может, из приезжих? Да только портал нынче ещё не открывался, а гостиница пуста, я туда заходил недавно. Это леди смотрит на меня, будто не понимает, что вокруг творится, и молчит, молчит… Не в участок же её вести! Чай, к родне приехала, да потерялась, я так думаю, а адрес забыла, да и вообще всё забыла. Я таких повидал, сам до дома проваживал, да только эта мэм не наша, честное слово. Вы уж простите, мисс, что я вас окликнул; просто я подумал:, может, она меня боится? А вы – тоже леди, из благородных; она рядом с вами успокоится да и заговорит. Пусть хоть подскажет, кто она такая! Мэм? Вы слышите?
Осторожно, чтобы и впрямь не напугать, огромный Джонни склонился над хрупкой старушкой.
Она зажмурилась, потрясла головой… и, вдруг словно очнувшись, сказала звонким молодым голосом, никак не вяжущимся с морщинистым личиком:
– Я ищу девочку. Вы не видели здесь девочку? Ей двенадцать лет, глаза голубые, волосы русые, одета, скорее всего, для ваших мест очень странно.
В её речи, не совсем уверенной, ясно слышался какой-то акцент.
– Ну вот, хоть что-то! – обрадовался Джонни. А пожилая леди, торопливо рванув странную разъехавшуюся в стороны металлическую застёжку на одном из кармашков своей котомки, уже протягивала – почему-то не ему, а Джуд – кусочек плотной глянцевой бумаги с дагерротипом удивительной чёткости изображения, а главное – цветным!
И на нём действительно была запечатлена девочка, печально улыбающаяся.
Стриженная. Не как после болезни, а именно фигуристо остриженная. Будто есть где-то мастера по причёскам из коротких волос.
Рука, протягивающая портрет, задрожала сильнее.
– Вот… Не встречали? Её зовут Ксюша.
Глава 1. Иногда шантажистам не везёт
Тройя, столица Альвиона
Букингем-Хаус
Будуар Белой Королевы
За несколько дней до событий, описываемых в Прологе
Каминные часы, украшенные магическим клеймом мастера Барлоу, старательно вызванивали нежную мелодию, оповещая, что до полудня осталось четверть часа. Звон серебряных колокольчиков плыл от каминной полки к высокому потолку с пасторальными плафонами, рассыпался искрами в подвесках хрустальной люстры, увязал в тяжёлых бархатных портьерах, приспущенных на окнах, ибо для хозяйки здешних мест час был всё ещё ранний, и щуриться от яркого света она не любила. Щуриться – провоцировать появление первых «гусиных лапок», об этой опасности думать надо смолоду. А нынче, как на грех, день зреет солнечный, погожий…
Часы отзвонили – и примолкли, словно устыдившись. Ибо женский смех, перебивший их механическую мелодию, казался неизъяснимо прекраснее. Чудесный смех, искренний, тёплый. Живой.
– Что вы, мэтр! Да разве я осмелюсь вас проклясть, даже за дурные вести? И в мыслях не было! К тому же, с моими убогими способностями проклинать кого бы то ни было – только людей смешить!
Лукавый взмах ресниц, прищур изумрудных глаз, воспеваемых придворными бардами. Очаровательная ямочка на щеке, одним своим видом подтверждающая легкомысленность и наивность говорящей. Мягкая улыбка на совершенных губах, словно закрепляющая шутливый посыл фразы.
Войдя в роль гостеприимной хозяйки, Белая королева, прозванная так придворными поэтами за платиновую белизну волос и любовь к светлым воздушным нарядам, потянулась за заварочным чайничком. На хрупких, как яичная скорлупа, стенках чашек, по мере наполнения прогреваемых терпким напитком, проступил изысканный рисунок из переплетённых роз. Фарфор из Поднебесной сам по себе стоил баснословных денег, а уж с учётом нанесённой искусными мастерами особой проявляющейся росписи становился доступным лишь избранным мира сего.
Да, магические способности её величества были от природы ничтожны, о чём она нет-нет, да и напоминала окружающим; вроде бы смиренно, но так, что те чувствовали вину за то, что сами отнюдь не обделены дарами Фригг Всемогущей. Зато статус королевы вкупе со снисходительностью августейшего супруга позволял ей пить из драгоценного фарфора не менее драгоценный чай, а то и кофе, едва ли не пять раз на дню, а иногда (по слухам), будучи в сильном раздражении, небрежно смахивать со стола один-два хрупких предмета сервировки. Этак походя. Что ж, избранные могут себе позволить.
А ещё, обделив Алису Наваррскую магией, мать-Природа или сама Фригг, кто их, знает, щедро компенсировала недостаток дара умом и красотой. Да и судьба отнеслась к девочке куда как щедро, местом рождения определив некую венценосную семью и устроив брак с владыкой из другой венценосной семьи, не менее славной и могущественной. Древняя кровь ценна сама по себе, пусть даже и вовсе лишённая магии. А раз уж какие-то искры волшебного огня Алисе всё же достались, дети её и Эдварда Четвёртого тоже родятся одарёнными.
Ах, да, касаемо детей…
Вердикта по этому злободневному вопросу молодая королева как раз и дожидалась, скрывая под маской беззаботности некоторую нервозность. Предшественники нового лейб-медика все, как один, твердили: её величество обладает железным здоровьем и в состоянии подарить августейшему супругу столько наследников, сколько оба пожелают. Но что-то скажет этот, отчего-то пользующийся особым доверием её мужа?
Настораживало, что почтенный маг, призванный ко двору лично Эдвардом, был из франков; а ведь король не терпел при дворе иноземцев, и уж тем более не допускал их в ближайшее окружение. Неужели его протеже отличался какими-то невероятными умениями, чья ценность перекрыла извечную паранойю короля? Что показательно, новый мэтр не настаивал на традиционном полном осмотре, заявив при вчерашнем визите к Алисе, что ему достаточно пообщаться наедине, просканировать ауру и провести несколько тестов в своей лаборатории. Это было ново и непонятно. Непонятных и непросчитанных чужих Белая королева опасалась, стараясь узнать о них больше, чтобы быть готовой ко всему. Оттого и удостоился целитель-франк приглашения в святая святых – будуар её величества.
Впрочем, нарушения приличий в утреннем визите не усмотрел бы и самый строгий поборник нравственности. Давно уже будуары переместились из уголков опочивален в отдельные, смежные с ними покои, став некими дамскими кабинетами, где прелестницы в нарочито небрежных утренних туалетах запросто принимали приятельниц и приятелей, друзей и нужных человечков. В будуарах обменивались любезностями, узнавали свежие новости и сплетни, осуждали и осмеивали; а иногда… творили Большую Политику. Нынче, например, намечалось к обсуждению дело вроде бы сугубо семейное, но могущее изменить если не историю, то судьбу королевской династии. А если уж совсем прицельно – судьбу самой Алисы.
Год без долгожданной беременности – не так уж много для молодожёнов. Особенно с учётом того, что немалую часть этого времени супруг, на самом деле не настолько и молодой, провёл в разъездах: сперва с миротворческой миссией во Франкии, а потом по целебным водам Европы, поправляя здоровье. Из такой вот поездки он и притащил нового лейб-медика, который хоть и успокоил монарха, объяснив, что год, в сущности – это не критичный срок, что дело всего лишь в налаживании регулярного и стабильного ритма супружеских встреч… Стабильного! Регулярного!.. Но, разумеется, согласился, что ещё раз проверить состояние здоровья её величества не помешает. Впрочем, мнение и авторитет коллеги, ранее занимавшего место придворного медикуса, мэтр Дени ценит высоко, и вряд ли добавит что-то новое к его вердикту.
…Отослав под благовидными предлогами одну за другой фрейлин и дождавшись, пока гость пригубит драгоценный напиток, королева продолжила:
– Итак, дорогой мэтр Дени, признавайтесь, что за ужасные новости вы принесли, если опасаетесь… – Фыркнула с негодованием, – … какой-то плебейской мести с моей стороны? Времена, когда посланцев с неугодными известиями казнили, давно прошли. Вам нечего бояться. Как и мне, полагаю. Ваши коллеги – и здешние, и при дворе моего венценосного батюшки – наперебой твердили о моём превосходном здоровье, более свойственном крестьянкам, нежели хрупким здешним леди. Что изменилось?
Тонкие губы немолодого мужчины скривились в не слишком почтительной усмешке. Пальцы чуть тронули скромный медальон под мантией. Даже сквозь плотную ткань чувствовалось, как нагрелась оправа. А это указывало, что её величество не такая уж и слабосилка, каковой старается прикидываться, да и явные чары Харизмы, что так и наплывают, заставляют насторожиться. Переняла их от супруга? Но нет, у короля дар Харизмы врождённый, вкраплён в ауру, а здесь рукотворное плетение, причём ювелирное, лишь старым артефактам распознать под силу, а новоделы – те и вовсе не заметят.
В отличие от многоопытных придворных льстецов, гость игнорировал традиционное отступление в комплиментах и перешёл сразу к делу. Пока не заморочили Харизмой голову. А то, кто ж знает, может, и охранный амулет не поможет.
– Изменилась персона, утверждённая при вашей драгоценной особе лейб-медиком, ваше величество. Откровенно говоря, я был удивлён, ознакомившись с характеристикой мэтра Ричардсона, чей пост теперь занимаю. Прошу простить, но у меня сложилось впечатление, что сей уважаемый муж получил своё место не за собственные заслуги, а, скорее всего, за заслуги своих покровителей. Не особо богатая практика, консервативные методы лечения вплоть до кровопускания, игнорирование передовых достижений маго-медицины… Да и сам уровень дара оставлял желать лучшего.
Он умолк, вдохнув аромат трав, добавленных в чай, оценивая букет. Вопросительно, словно отвечая на невысказанные сомнения, покачал головой, вновь принюхался.
– И? – с беспокойством поторопила его Алиса. – Разумеется, мы знаем о ваших выдающихся способностях и прогрессивных взглядах, мэтр Дени; собственно, из-за них вы и сменили мэтра Ричардсона. Но сейчас, напомню, я пригласила вас не для обсуждения его недостатков. Вы знаете, что меня интересует. Что нас всех интересует! Я ведь чувствую, мэтр, сердце мне подсказывает, что вы о чём-то умалчиваете! Не тяните же, бога ради, откройте мне правду, какой бы страшной она не была. Я больна? Или… упаси господь, бес… – казалось, она едва удержалось от рыдания. Продолжила через силу: – …Бесплодна? Какой-то недуг, не распознанный никем, точит меня?
– Ну что вы, ваше величество, что вы! – благодушно, но с почти неуловимой ноткой сарказма ответствовал гость. – Вы почти здоровы. Так, небольшой дефект; врождённый, я полагаю, но совсем не ухудшающий общего самочувствия и не мешающий жить полноценно, вкушая, так сказать, все радости бытия. Кроме, пожалуй, одного.
Инстинктивно, будто в защитном жесте, ладони королевы взметнулись, прикрывая шею и грудь. Словно в попытке отгородиться от неминуемой беды. А заодно притушить вспыхнувшее вдруг сияние топазов в обережном ожерелье.
Обережном ли?
– Говорите, – произнесла королева тихо, но твёрдо. – Я всё приму.
Альбер Дени лишь вздохнул. Не сочувствующе, причём.
– Да что там говорить, ваше величество…
В его голосе явственно звучала ирония.
– Вы ведь и сами всё знаете. И о собственном изъяне, не распознаваемом внешне, мало того: маскируемом вами; и о том, как он в последствие скажется на вашей дальнейшей жизни, а, возможно, и на браке…
– Вы!..
На глазах королевы проступили слёзы. Грудь её бурно вздымалась от сдерживаемых рыданий.
Маг изобразил бесшумные аплодисменты. От подобной бесцеремонности Алиса оторопела:
– Вы смеете… намекать, что…
– Да что ж тут намекать, ваше величество, ежели вы сами давным-давно принимаете меры, чтобы ваша маленькая тайна не была раскрыта? Или все ваши нижние рубашки не расшиты особой вышивкой и, что главное, особыми белошвейками? Напомнить вам, сочетания каких рун и в каком порядке вкраплены в кружево? И почему эти рубашки не отдаются прачкам, а вы сами с помощью крох собственной магии приводите их в порядок? Ах, я запамятовал: это же проявление вашей удивительной скромности и смирения!
И скользнул небрежным взглядом по расшитому мелкими жемчужинами лифу утреннего платья королевы.
Алиса, неуловимо переменившись в лице, задумчиво, по-простецки отхлебнула чаю и отставила прочь драгоценную чашку. Потянулась за салфеткой. Не спеша промокнула губы.
– Сколько вы хотите за молчание? – заговорила спокойно. – Или, возможно, не «сколько», а что-то? Золото? Титул? Чью-то жизнь? Что именно вас интересует?
В глазах пожилого целителя мелькнуло торжество. Тем не менее, он сдержанно прижал руку к груди, склонил голову:
– Цель у меня, безусловно, есть, Ваше Величество, вы правы. Однако осмелюсь внести некоторые уточнения, ибо не хочу выглядеть в ваших глазах заурядным шантажистом. Прежде, чем озвучить свои… условия, предлагаю конкретную помощь. Это не то, чтобы обелит меня в ваших глазах, но хотя бы докажет, что плату за молчание я возьму не зря. Вы готовы выслушать?
Королева величественно кивнула. Качнулся бело-льняной локон, выбившийся из-под утренней кружевной наколки, заменявшей аристократкам простые обывательские чепцы – непременный атрибут замужней женщины. Холодно бросила:
– Говорите.
Её визави также отставил чашку на звякнувшее блюдце, обозначив переход разговора в деловое русло.
– Простите мне некоторую бестактность, ваше величество…
– Ха! – прозвучало коротко и сухо, как выстрел. – Можно подумать, до этого вы рассыпались в любезностях!
Гость кротко вздохнул и на мгновение прикрыл веки. Продолжил, как ни в чём не бывало.
– Вам известно, должно быть, что в настоящее время… э-э… мужской благосклонностью Его Величества пользуются сразу несколько особ?
Алиса только отмахнулась.
– Чем их больше, тем мне спокойнее. Достаточно и того, что после приезда с вод он навещает мою спальню раз в две недели и особо не утомляет. И что?
– Ваше Величество, одна из этих особ беременна.
В лице королевы что-то дрогнуло.
– Кто?
– Я открою её имя позже, Ваше Величество, на то есть причины. А пока что позвольте сообщить вам свои соображения. Девица эта, похоже, ещё не догадывается о своём деликатном состоянии; я же, как профессионал высокого уровня, определил его с первого взгляда. Предваряя вопрос, отвечу сразу: нет, иные мои коллеги, менее одарённые, сего факта не различат ещё пару недель, ведь срок беременности крайне мал. Так вот, ваше величество, я предлагаю вам помощь в инсценировке, где главная роль будет отведена не некоей выскочке-шлюхе, а именно вам. У меня самого просто не хватит, так сказать, ресурсов и средств организовать всё действо должным образом, ведь оно, к тому же, изрядно растянется во времени: на полноценных девять месяцев! Вы меня понимаете?
От ответного сверлящего взгляда раскосых зелёных глаз маг-целитель украдкой поёжился. Почему-то ему, матёрому волку, сожравшему, пусть и в переносном смысле, не одного и не двух конкурентов на пути своей выдающейся карьеры, стало тревожно. Он вновь украдкой прикоснулся к защитному амулету.
– Вы предлагаете… замену главных действующих лиц, я правильно поняла? – медленно проговорила королева.
Как и собеседник, она перешла на язык иносказаний и намёков, не рискуя вслух называть вещи своими именами. Королевские покои вовсе не гарант приватности и сохранения тайны: в них порой толкутся все, кому не лень, проходной двор какой-то. И не раз, и не два Алиса собственноручно выкидывала в камин обнаруженные и обезвреженные при содействии Долорес прослушивающие артефакты.
Мэтр Дени кивнул с облегчением:
– Да. Вы совершенно верно меня поняли.
Почтенный маг сидел спиной к камину, а потому не видел, как по венецианскому зеркалу, огромному, шире каминного портала, пробежала лёгкая рябь. Видела Алиса. Чуть заметно усмехнулась.
Можно говорить свободно. Артефакта прослушивания на лекаре нет, только не особо сильная защита.
– А что потом? – с расстановкой спросила. – Допустим, я найду способ убрать некую беременную выскочку с глаз долой, подсунув мужу для его нужд другую дуру, он неприхотлив и удовлетворится новой игрушкой; а эту спрячу до самых родов. Допустим, смогу имитировать растущий живот…
– Мало того, ваше величество, я добавлю к вашей ауре специфичные вкрапления! Даже если случайно вас заметит целитель моего уровня, он не догадается об их искусственном, так сказать, происхождении. Это будет идеальная маскировка. Идеальная королевская беременность, так сказать.
– Допустим… – несколько нервозно повторила королева. Задумалась. – Но роды-то, роды! Вы же знаете, что рождение наследника подразумевает присутствие множества свидетелей. Рожать-то должна я сама! Что вы на это скажете?
– Что всё пройдёт согласно протоколу, ваше величество. Рожать будет настоящая роженица, но под вашей иллюзией. Причём иллюзию мы закрепим задолго до родов, чтобы окружение, так сказать, привыкло и ни в чём не сомневалось… Вот почему я оговорился, ваше величество, что один не справлюсь с такой грандиозной постановкой: нужно как следует всё продумать, задействовать людей, средства, привлечь охрану, обеспечить убежище для…
Алиса прервала его нетерпеливым жестом.
– Поняла. Это я беру на себя. Стало быть…
Мелодичный звон, возвещающий о наступлении полудня, заставил её умолкнуть. Алиса с досадой покосилась на циферблат и взглянула на медика, отчего-то вдруг побледневшего. Стремительно наклонилась к нему через чайный столик:
– Имя этой беременной сучки! Ну? Имя!
Тот, закатывая глаза, синел лицом, откинувшись на спинку кресла. Скрюченные пальцы судорожно цеплялись за шейный платок в безуспешной попытке ослабить узел. С сожалением глянув на задыхающегося, молодая женщина быстро поменяла местами чашки, содержимое гостевой выплеснула в камин, протёрла стенки батистовым платком, наполнила свежим чаем…
Что ещё?
Бесстыдно сунуть руку умирающему за пазуху и сорвать обнаруженный медальон. Пригодится. Пусть Долорес глянет…
…и лишь тогда с перепуганным лицом опрокинуть своё кресло, будто бы в панике, броситься к дверям и закричать срывающимся голосом:
– Ко мне! Сюда! Мэтру плохо, боже мой, он, кажется, умирает!
Едва не слетели с петель массивные створки, пропуская застрявших и мешающих друг другу гвардейцев и фрейлин. Начался переполох. Девушки хлопотали над перепуганной королевой, один из гвардейцев безуспешно пытался привести в чувство лейб-медика, другой послал за его помощником… Но вот мэтр захрипел и затих, последний раз судорожно дёрнув ногами, и странно вытянулся в кресле. Алиса с тайным облегчением зарыдала:
– Ужасно! Ужасно! Я не выдержу! У меня на глазах… Что с ним?
И вдруг затихла.
Осторожно приложила руку к животу.
– Мне… нельзя волноваться. Надо быть мужественной ради…
С мольбой протянула руку к некрасивой статс-даме:
– Леди Годфруа, уведите меня отсюда. Уведите. Пусть об этом бедняге позаботятся, но не в моём присутствии: мне теперь особенно нужно беречь душевное здоровье.
Дамы дружно ахнули, подхватили её под руки, бережно, как святую, препроводили в спальню; раздели, уложили и спешно расселись кружком вокруг кровати, каждая на своём посту, и перешёптываясь, перемигиваясь. Ни одной не осталось, чтобы не вгляделась в трогательно побледневшее личико молодой королевы и не пробормотала: «Неужели?.. Ах, вот бы успеть первой сообщить его величеству такую новость!..»
А их королева, сохраняя на физиономии печать вселенской скорби, мысленно ликовала:
«Ну и зачем мне вас проклинать, дорогой мэтр, если есть такие хорошие и никем не определяемые яды? Идеальный приступ грудной жабы получился. Я же чувствовала, что не с добром вы ко мне шли… Впрочем, в какой-то степени вас даже жаль: такие проныры нужны и полезны. Вот только узнали вы чересчур много, да и многого захотели… кстати, так и не сказали, что именно. А ведь интригу такого масштаба из-за пустяка не затевают! Да и шлюшку, брюхатую от Эдварда, не успели назвать. Прямо сейчас рядом с ним крутятся Тильда и Жизель; которая из них? Лишь бы не кто-то ещё, о ком я не знаю… Ничего, вычислю. А за идею спасибо, дорогой мэтр!»
Вздохнув, лицемерно добавила:
«Сожалею, но нынче не ваш день. Придётся как-нибудь справляться без вас».
Не будь вокруг полудюжины дур-фрейлин, она бы сейчас мурчала, как сытая кошка. Только что ей удалось зацапать вкусненького жирного мышонка, а где-то неподалёку, в норках, ещё слышны шебаршение и испуганный писк. Прячьтесь-прячьтесь, мыши, кошка Алиса идёт искать!
…Лишь одна из фрейлин, четырнадцатилетняя Джейн Остин, в силу юного возраста и житейской невинности ничего не сообразившая из творящегося вокруг, с тоской покосилась на сумочку с вышиванием – не время сейчас для рукоделья… и вздрогнула, уловив еле слышное гневное бормотание за неплотно прикрытой дверью будуара. Но, разумеется, не видела, как в зеркале над камином мелькнул призрачный силуэт, кажется, женский, затуманился и пропал.
Дрогнули стрелки часов, и вновь по комнате поплыл мелодичный перезвон, подхваченный по кругу всеми дворцовыми хронометрами. В этот день все они, даже ручные, просигналили о наступлении полудня дважды.
Глава 2. Лишняя сумка и хлопок дверью
Зареченск, наш мир.
Даша Ковальская
Нынешние сборы Костика в дорогу на первый взгляд ничем не отличались от предыдущих. Алгоритм-то привычный: муж пятый год на дальних рейсах, возил в Питер соки и детское питание, а в ответ тащил на местный завод банку, и жил, можно сказать, на колёсах. Приедет, сутки отдохнёт, выспится – и опять в дорогу. Дежурная сумка наготове (смена одежды и всякие туалетные мелочи), в холодильнике опять-таки дежурные контейнеры с нарезкой и парой салатов плюс минералка без газа: в любой момент загружайся и езжай, разве что дождись от жены термоса крепкого кофе. У Даши всё было расписано так, чтобы Костик не заморачивался, в какое бы время суток его ни сдёрнули в рейс. А дёргали часто.
Что поделать, нынче многие так живут и работают. И до пандемии было нелегко, одно время Дашутка подумывала, глядя на мужа, предложить ему найти работу полегче… но потом её перевели на удалёнку и малость урезали в зарплате. Потом, по факту, оказалось, что не на малость, а чуть ли не на треть! А с учётом отмены радующих когда-то премиальных и доплат – считай, половину зажали. Тут о смене работы не заикнёшься, надо держаться за то, что есть. Костик вон держится, хоть ему и тяжело; значит, и она сумеет. Ради него. Ради Ксюшки.
В этот раз, как и обычно, содержимое дорожной сумки было обновлено с вечера, а сухой паёк добавлен утром, самым ранним: традиционно Константин выезжал затемно, часа в три, чтобы успеть проскочить по свободной трассе как можно дальше. Сборы как сборы, за исключением какой-то нервозности мужа. Да вот ещё странность: относя термос в прихожую, вместо одной дорожной сумки, кочующей из рейса в рейс, Даша обнаружила две. Вторая, объёмная, с которой когда-то молодожёны Дарья и Костик Ковальские объездили всё Черноморское побережье, приткнулась в углу, под дверью. Плотно набитая, светло-бежевая она почти сливалась с цветом обоев, а потому не сразу бросилась в глаза. В недоумении Даша потянулась к ней…
И тут из своей комнатушки отчаянно вскрикнула Ксюша.
Если в три часа ночи плачет дочь – неважно, сколько ей лет. Да, не грудничок, но в полновесные двенадцать своих проблем может хватать. Тем более что давно уже в их семье научились прислушиваться к каждому дочкиному вскрику или стону: было с чего. Последние полгода, правда, выдались спокойными, просто подарок судьбы, но Даша, как всякая мать ребёнка, опасно и долго переболевшего, всё это время жила как на вулкане, подсознательно ожидая: а вдруг…
– Ма-а… – икая от страха и кривя губы, пролепетал ребёнок, оттянув штанину пижамы и уставившись на собственную ногу круглыми от страха глазищами. – Это ведь не оно, а? Скажи, что нет! Это ведь не снова?
– Спокойно, детка.
Сказала-то Даша бодро, а у самой похолодело в груди.
Потянулась к настенному выключателю. Светлячок ночника тотчас потускнел и растворился в ярком свете, затопившем детскую. Кое-как – ноги вдруг стали негнущимися – Даша присела на корточки перед кроватью, обеими ладонями обняв детскую ступню, такую же белокожую как у неё… и с внутренним содроганием уставилась на покраснение чуть выше щиколотки, диаметром сантиметров пять. Пока только покраснение, без зловещего багрянца.
И с характерной такой, вполне безобидной, хоть и с подсохшими следами крови, полоской. Скорее всего, от жёсткого ремешка.
Её прошиб холодный пот. Точно ли от ремешка?
Она очень надеялась, что голос звучит спокойно и уверенно.
– Дружок, ты просто натёрла лапку в новых босоножках. Ты же сама с вечера пожаловалась на них, забыла?
Ребёнок шмыгнул носом и усиленно закивал. И Даша тоже энергично затрясла головой в ответ, давя в себе желание истерически разрыдаться. Давно уже они научились не плакать просто так. Плач всего лишь от абстрактного страха вытягивает силы, а те могут ещё понадобиться. Впрочем, нет, пусть накапливаются не для борьбы с новым кошмаром, а на что-то другое, полезное!
Хорошо, что тревога ложная. Плохо, что для общего спокойствия надо обняться, а руки дрожат. Заметит доча мамину панику, подумает, что та утешает её выдумками, сочинёнными на ходу, и заведётся…
Даша стиснула зубы.
Вдох. Выдох. Она умеет держать себя в руках. Нельзя пугать ребёнка.
Присела рядышком, обняла. Бестрепетно. Сильно.
– Всё хорошо, солнышко моё. Ты здорова. Просто… помнишь, как нам Татьяна Владимировна говорила? Лечение, такое, как у нас, часто сбивает иммунитет, и сопротивляемость у организма никудышная; любая царапина может воспалиться и долго не заживать. Завтра срежем нафиг эти ремешки. И вообще – чем так мучиться, купим новые босоножки!
Ксю порывисто вздохнула:
– Мам, не надо!
– Что?
– Не надо новые, мне эти нравятся. Я привыкну. Я их размягчу! Погуглю завтра в Интернете, почитаю, как это сделать, и буду носить. Ты прости, что я так… Я просто испугалась.
У Даши словно гора с плеч упала.
– Ничего! – зачастила она сквозь смех. – Подумаешь, ерунда какая! Я же всё равно не спала. Сейчас мы обработаем твою рану перекисью, и всё до свадьбы зажи…
Хлопнула входная дверь. Сильно, будто рассерженно. Мама с дочкой растерянно переглянулись.
– Папа уехал? – наконец спросила Ксюша. – Ой!
«И не попрощался?» – кажется, подумали обе.
– Ты же знаешь, он не любит задерживаться, – засуетилась Даша. – Ему техосмотр перед рейсом, надо пройти, мало ли что. В дорогу я ему всё собрала, дело привычное… Ничего, всё будет хорошо.
Не давая себе умолкнуть, а дочке отвлечься на сетования, что, дескать, из-за её паники папа рассердился на всех, она обработала потёртость перекисью водорода, затем, дав подсохнуть, собралась было нанести слой левомеколя… но вспомнила о настойке, привезённой от бабы Любы. Та хоть и предупреждала, что, дескать, средство это на крайний случай, но доводить до этой самой крайности Даша не собиралась. Мало ли, чем в их случае может обернуться простое повреждение на коже! А потому – достала из холодильника заветную бутыль тёмного стекла, плеснула на дно эмалированного ковшика пахнущей травами жидкости, подогрела… и сноровисто пристроила Ксюше на лодыжку компресс.
Потом, дожидаясь, пока дочь заснёт, и поглядывая на светлеющее сквозь занавески рассветное небо, вытянула из кармана халата мобильник, убрала звук, чтобы буквы не пищали при наборе, и отстучала мужу сообщение:
«Прости, что не проводили. У нас всё в порядке, просто Ксю растёрла ногу ремешком от сандалий и испугалась. Всё ОК. Хорошей дороги!»
Хотела ещё спросить про вторую сумку, явно набитую какими-то шмотками, но передумала. Раньше, чем на первой стоянке, Костик в телефон не глянет и не ответит, что грузить-то… Он и без того в последнее время сам не свой, дёрганный какой-то. Устал. Пандемия ещё эта… Обычно они каждое лето выезжали куда-нибудь отдыхать втроём, и полученного заряда бодрости хватало надолго. Но последние два года всё шло наперекосяк. Время и деньги ушли сперва на Ксюшино лечение, потом на её, Дашино, вовсе неожиданное… Впрочем, можно подумать, болезни и несчастья строго по плану случаются! Но Ксюшу они выхаживали вместе, а вот когда Дашу скрутило, Костик тянул их один, как мог. И спасибо великое всем вышним силам, что послали на выручку бабу Любу. А то ведь мужик или сломался бы тогда, или запил, сам как-то признался.
А ещё – долго и молча переживал, когда на курс дорогих лекарств для дочери пришлось разорить его личную заначку. Берёг для поездки в Испанию. Мечтал. Учил язык. Прокладывал маршруты… Здоровье ребёнка – это, конечно, святое, Костик не дрогнул, мечту заветную отодвигая надолго, может быть, навсегда. Но с тех пор в глазах его… Не отчуждение, но намёк на него нет-нет, да и проглядывал.
За последние спокойные полгода Даша так и не смогла, как загадывала после выписки, взять подработку, чтобы залатать брешь в семейном бюджете. Вот не смогла. Как-то жутко ослабла, и… Дело, в общем, не только в злосчастном аппендиците, а в том, что силы, моральные и душевные, были отданы на спасение дочки. Даше казалось, что она вычерпала себя до донышка. Спасибо бабе Любе, тётке Костика, что выходила их, двух болезных, и на ноги поставила. На ногу, которую Ксю грозились, в случае некроза, вообще… Нет, не будет она о такой жути вспоминать.
И без того Костик сам в себе замкнулся, сама Ксю на нервах, над малейшей царапиной рыдает. Им нужны только светлые эмоции. Только позитив. И тогда они дотянут как-нибудь до лета и… отдохнут, наконец. В этом году вряд ли удастся куда-то выбраться, с Ксюшиным-то никудышным иммунитетом на море, где людно и тесно, лучше не соваться. А вот к следующему лету, или хотя бы к зиме, наберут они как-нибудь на вояж в Испанию. Хотя бы на двоих: она, Даша дома посидит, на хозяйстве, ничего страшного, а папу с дочей отправит в путешествие. Зимой туристов почти нет, да и цены ниже…
Пискнул мобильник.
«Даша, я не в дороге. Вернее, не в той, о которой ты думаешь».
Встряхнув головой, прогоняя остатки дремоты, она вчитывалась, не понимая смысла.
«Я ушёл. Насовсем».
Задрожав, она села на кровати, слепо зашарила по дочкиному одеялу, не соображая, что, собственно, ищет. Прикусив сжатый кулак, подавила всхлип.
Нет. Это… Нет. Невозможно, её просто глючит со сна.
Сползла с кровати. На цыпочках прошла в кухню, прикрыла застеклённую дверь и рухнула на табуретку, страшась вновь посмотреть на экран и лелея надежду, что показалось, что буквы не так сложились со сна. Сообщений прибавилось. Но Даша тупо, слово за словом, перечитывала первые. И всё не могла поверить.
Ничего не изменилось. Только буквы отчего-то прыгали и расплывались на белом, режущем глаза фоне.
«Даша, я не в дороге. Вернее, не в той, о которой ты думаешь».
И острое, как гвоздь в крышку гроба:
«Я ушёл. Насовсем».
Что-то ещё. Что-то там ещё…
«Устал жить в вечном лазарете. Знаю, что подлец и сволочь, но ничего не могу с собой поделать. Я с вами задыхаюсь. Прости».
И опять:
«Прости».
Будто извинение смягчит удар. «Ах, дорогая, я только что убил тебя? Ну, прости, пожалуйста. Я ведь извинился, теперь я хороший, а ты успокоилась, да?»
Она попыталась набрать что-то в ответ, но левая рука – Даша была левшой – мелко и противно тряслась, светлое пятно экрана прыгало перед глазами, пальцы не попадали на нужные буквы… и, в пятый или седьмой раз затерев послание, она поняла, что закончить его не сможет. Да и ни к чему уже. Костик ушёл. Уехал навсегда на своей огромной «Скании». Бросил их с Ксюшей наедине с болезнью, которая затаилась где-то в параллельном измерении и наверняка только и ждёт, чтобы выскочить и нанести удар. Как вот он только что ударил.
Даша не металась по дому с всхлипами: «Нет, неправда, не верю…» И не потому, что давно приучилась сдерживаться. Просто всё это время, эти полгода затишья подсознательно ждала плюхи от судьбы. Не с её-то везением…
Она поморщилась от боли, обручем стянувшей голову. Отбросила на стол погасший мобильник и прихватила правой рукой левую, трясущуюся. Спокойно. Спокойно. Главное – с Ксюшей всё в порядке. Ей она скажет, что папа задерживается в командировке: типа, внезапный карантин… сообразит, что сказать. Костю ведь могло просто перемкнуть. Мужчины бывают слабы, не все справляются со сложностями в семье. Отсидится на стороне, подумает и…
Почему? За что? Из-за Испании? Или Даша стала забывать о муже, полностью уйдя в заботу о ребёнке? Но ведь это же их ребёнок! И Костик – отличный отец, просто идеальный, он ведь…
Ушёл. Бросил.
И сразу вдруг накрыло пониманием, откуда и для чего – вторая сумка, тайно собранная мужем. И почему из дома выходят, не прощаясь и хлопнув дверью.
2.2 Ксю: история болезни. «Дарья, ты только держись»
Всё-таки в удалёнке есть большой и жирный плюс: не надо ходить на работу. Не надо сползать с кухонного диванчика, заглатывать, обжигаясь, лошадиную дозу кофе, дабы прийти в себя. Но главное – не нужно тащиться на окраину города, в опостылевший офис автоколонны и притворяться, будто работаешь. Ага, притворяться. Ибо, если обычно Даша безропотно тащила на себе воз обязанностей – как известно, зам, и не только главбуха, а вообще заместитель, тянет на себе большую часть работы шефа – то сегодня… Никакая она была сегодня. С хрустальной, аж малость позвякивающей пустотой в голове. И от одной мысли, что, если бы не карантин – пришлось бы и в самом деле отрывать пятую точку от насиженного места и куда-то идти, общаться, не говоря уж о том, что ещё и вникать в ежедневные накладные, платёжки, отчёты… становилось дурно.
А ещё – рано или поздно придётся видеть сочувствующие или злорадствующие физиономии малочисленных, но очень отзывчивых и чутких коллег и как-то отбиваться от расспросов. Потому что…
Потому что Костик «поехал не туда». А куда, в таком случае? И на чём? И… оформлял ли вообще командировку? Ах, да, она же вчера сама визировала перечисления на банковские карты. Она в их частной лавочке и бухгалтер, и трудовик, и кассир, одна за всех. Ох, ерунда какая-то в голову лезет, вместо путных мыслей. А думать-то надо в первую очередь о том, что Ксюшке сказать… Ничего на ум не идёт. Или, как учила умница Скарлетт, подумать об этом завтра?
Неожиданно щемящая боль в сердце чуть отпустила.
И в самом деле: у неё ещё есть время всё обдумать. Как аккуратнее сообщить доче обо всём, хоть как-то смягчить, чтобы не… Вот чёрт. Это всё равно, что пытаться зарезать не слишком сильно, не до смерти. Не пугая, ха! Хоть как изощряйся, но когда Ксю поймёт, что папа их бросил…
…Год назад Ксюшка на уроке физкультуры неудачно прыгнула в высоту. По какой уж причине планка оказалась закреплена с одного конца намертво – никто так и не понял, почему, но только дитё зацепилось за неё ногой и рухнуло на маты, основательно подвернув щиколотку. И вроде бы отделалась малым – ни перелома, ни разрыва связок… Отёк, конечно, со всеми прелестями растяжения, но это ж не смертельно! Зато неделю отлежалась дома, отдыхая от школы.
А вот потом, когда покраснение чуть выше щиколотки так и не сошло, напротив – стало наливаться нехорошим багрянцем – Даша забеспокоилась.
Дежурный терапевт в поликлинике неопределённо пожала плечами, послала их на очередной рентген. Обнаружив ещё одно подозрительное пятно, заодно посоветовала сходить к дерматологу.
Через неделю пятен стало пять, а самое первое, разросшись, принялось сжирать кожу, углубляясь в плоть. Язвочка вгрызалась в кость чуть ли не на глазах. И по изменению внешнего вида её новоявленных соседок нетрудно было догадаться, что и они скоро засочатся сукровицей. Областные, а затем и столичные врачи разводили руками, сыпали терминами и диагнозами, один другого страшнее, назначали то один вид лечения, то другой, пытаясь хотя бы остановить процесс, пока тот не дошёл до необратимого и до некроза… Каким-то чудом Даше и Костику, уже вычерпавшим до донышка собственные финансы, удалось через пятых-десятых знакомых достучаться до крупного благотворительного фонда и пробить грант на оплату жутко дорогого курса в Германии.
Но тут «случилась» первая волна пандемии. И границы закрылись. Не уедешь, да что там – лишний раз к врачу на консультацию не сунешься. К тому же гигантские дозы медикаментов вкупе со странной болезнью подрубили Ксюшкин иммунитет на корню: ей теперь приходилось бояться малейшего чиха. Одно хорошо: из столичной больницы их отправили домой: отдохнуть, набраться сил и дожидаться открытия границ.
Ещё в междугороднем такси по дороге домой Дашу скрутила боль где-то в правом боку, то ли в паху, то ли в подреберье – кололо и там, и там. Она на автомате помогла перенести из машины в квартиру дочь, даже сбегала за вещами, даже мысленно ужаснулась бедламу на кухне – впрочем, что поделать, когда мужчина один и надолго остаётся наедине с хозяйством, бывает и хуже! Костик хоть посуду моет, правда, отчего-то не расставляет на полки, а пристраивает, где попало – на столе, подоконнике, даже на поверхности стиральной машины. Неважно, главное – поддерживал чистоту, как мог, да ещё по рейсам мотался. Но, кое-как скинув пальтишко и обувь, отмыв после поездки руки и переодевшись в домашнее, уложив Ксю в постель, Дашка вдруг почувствовала – самым натуральным образом, как внутри живота, почти в паху, лопнуло что-то горячее, обжигая болью… и потеряла сознание.
Очнулась уже на больничной койке, после операции. И пришла в ужас. Там же дочка, одна в квартире, без неё!
Этот могучий страх и поставил её на ноги. Вернее сказать – вздёрнул, поскольку, выйдя из больницы, Даша ещё не особо твёрдо держалась на этих самых ногах, но всё это была фигня. Потому что дома её встретили посвежевшая дочь, повеселевший муж…
И баба Люба.
Приходилась она Костику четвероюродной, а то и пятиюродной тёткой. Степень родства в небольшом селе, каковым числились Курапики, родина мужа, высчитывать было трудно и нудно, да и не нужно: всяк сосед приходился всем прочим соседям каким-то родственником или свойственником. Обычно нелюдимая, баба Люба не особо приваживала городскую родню в лице Костика и семейства, как, впрочем, и односельчан – но не по причине какой-то гордости или вредности, а скорее уж в силу характера. Тем не менее, когда, уже от отчаянья, племянник воззвал к ней, поскольку, только приехал, а, кровь из носу, нужно снова уезжать – он же один пока в семье кормилец – а тут дочка дома, практически лежачая, и жена в больнице после аппендицита… Любовь Павловна появилась на пороге их дома с первым же рейсовым автобусом. Железной рукой спровадила главу семьи туда, куда посылало начальство, освоилась, хоть и по-своему, в чужом хозяйстве, наладила Даше поток передач с соками и всякими мелочами, которые при авральном попадании в больницу с собой, разумеется, не успеваешь прихватить, поскольку не до того.
Но самое главное и потрясающее – за две недели она поставила Ксюшку на ноги. Какими-то пахучими травяными компрессами, обтираниями, настойками… и старинными заговорами. Что интересно: сроду Даша не знала, что мужнина тётка, оказывается, травница. Хоть в доме у той и висели в любое время года пучки-венички «сена», в котором Даша, как городская жительница, не разбиралась, но отчего-то ей и в голову не приходило спросить: а зачем столько? Для душистого чайного сбора на весь год хватит пары мешочков сухого сырья; а им тут все притолоки и стены увешаны! Ни во время редких приездов, ни потом, когда баба Люба увезла их обоих с Ксюшей к себе, «на поправку после больниц», никому и в голову не приходило заговорить на эту тему. Как память отшибало, что ли…
Тот грант, так и не пригодившийся, отдали другому ребёнку. И хорошо, пусть на доброе дело уйдёт! Вот только пришлось ещё поездить по врачам и пройти реабилитационный курс. На этом и баба Люба настояла. Дескать, нечего на неё, бабку деревенскую, рассчитывать, пусть профессионалы всё под контролем подержат. А вот после реабилитационного центра добро пожаловать снова к ней, на лето, всё здоровее будут.
…Притулившись в углу кухонного диванчика с мягкой вязаной сидушкой, Даша машинально помешивала кофе. Спроси её – когда успела сварить? Не скажет. Машинально, наверное. И думала.
Почему она вспомнила о бабе Любе лишь сейчас? Почему, стоило им с Ксюшей и радующимся их возвращению Костиком перешагнуть порог родного дома – и память о нелюдимой, скупой на слова, но добрейшей травнице словно колпаком накрыло? И ведь Дашка разобрала особую сумку с микстурами и настойками, полученную от родственницы как резерв на «всякий случай», но рассовала всё по аптечкам и – забыла. Если бы не сегодняшний переполох.
Вот бы с кем ей поговорить, посоветоваться. И не только насчёт Ксюшиной ноги, а и о Костике поговорить. Что она проглядела, что упустила? Как его вернуть? Вдруг мужика просто закоротило, бывает ведь, а потом опомнится, вернётся…
Что сказать дочери?
«А ничего не говори, – вдруг прозвучал в голове знакомый суровый голос травницы. – Не надо».
Дашкина рука дёрнулась. На полотенце, расстеленном на коленях, стремительно расплылось кофейное пятно.
Даша поняла, что проснулась. Что, похоже, спала с открытыми глазами и даже слышала во сне какие-то голоса. А ещё – что прямо сейчас надсадно тренькает телефон в кармане халата.
Вновь задрожавшей рукой неловко выудила мобильник.
– Костя?
Осеклась, разглядев на аватарке опознавательный знак не кого-нибудь, а директора автоколонны.
– Слушаю, Андрей, – отозвалась голосом охрипшим, со сна каким-то не своим. И опять сердце защемило. Увольняют? Проверка с налоговой? Переделывать баланс?
– Привет, Дарья. Тут такое дело…
Шеф запнулся. Ну, точно, что-то стряслось.
– Ты дома сейчас? Ну да, где ж тебе быть-то с утра… В общем… Плохие новости, я так скажу. Даже и не знаю…
Телефон вдруг затрясся, ударяясь о серёжку в ухе, пришлось переложить его в другую руку.
– С Константином твоим нехорошо, – будто с неохотой выдавил директор.
«Уже знают!» – обречённо подумала Даша.
– В общем… Туман на трассе с утра жуткий. Дорога после дождя скользкая. Ему на встречку бээмвуха вылетела, автобус обгоняла. Дебил, бл…ть, какой-то за рулём, там вообще всё мутно… Короче, «Сканию» нашу повело при повороте и в кювет утащило. Кабину аж развернуло вверх колёсами…
– А Ко-остик? – еле выдохнула Даша.
Директор помолчал. Буркнул:
– Сразу. Насмерть. Держись, Дарья. Я… Мы приедем, всё расскажем. Всё устроим. Ты только держись.
Рыдание застряло в горле.
Даша давно привыкла «не плакать», что бы ни случилось, как бы страшно не было. Справится и сейчас. Иначе завоет в голос и напугает Ксюшу.
У неё ещё нашлись силы ответить:
– Я держусь.
Глава 3. После Дозора: камин и носки от тётушки Джули
Городок Маргитт, Северное побережье Альвиона
Хью Лоутер
«Да уж, леди и джентльмены, после тяжёлого хлопотного дня невольно иначе смотришь на радости жизни!» – любил когда-то повторять дядя Джорджи, устраиваясь возле камина и с удовольствием принимая от ещё крепкого и подтянутого дворецкого Эндрю Осборна кружку с глинтвейном. Старинную, тяжёлую, с откидной серебряной крышечкой. «И знаете, что я вам скажу? На изыски в такие моменты не тянет абсолютно. Хочется самого простого, добротного, для… не постесняюсь этого слова, неприличного в кругу современных политиков – для души!»
Хью Лоутеру, его племяннику, понадобилось не так уж много времени в ссылке, чтобы оценить дядюшкину мудрость. И вот теперь он с наслаждением, следуя сложившемуся ритуалу, вытянулся в старом кресле, помнившем ещё мэтра Гийома, дедушку того самого Осборна, поёрзал… Чего-то для полного комфорта не хватало. Чего бы? А, вот оно! Прогнувшись, дёрнул за угол неудобно лёгшую под поясницу подушку и, наконец, водрузил ноги в тёплых носках на скамеечку перед камином. Тысячу раз прав был дядюшка Джорджи, светлая ему память. После промозглого дня на ветру и под россыпями водяных брызг хочется одного: тепла. Вот она, простая житейская ценность.
А если, отогревшись, вспомнить, что впереди двое суток отдыха – вообще благодать. Больше ничего и не надо.
Простому горожанину, выходящему из дома на службу или по иной надобности, погода показалась бы вполне сносной. Обычная мартовская промозглость, чего ещё ждать от ранней весны? Но обыватель выныривает из родного жилища, как правило, ненадолго, а, покончив с делами, возвращается в свою защищённую от непогоды норку. Пограничный же дозор, в котором Хью тянул лямку – и нечего жаловаться, добровольную! – посменно по восемь часов рыская вдоль береговой полосы, сканируя периметр от первого маячкового столба до последнего, дюжину миль туда и обратно. Добро бы только по песку! Часть маршрута пролегала среди береговых скал, между гранитными глыбами, под каскадами солёных брызг. Волны ибо. И ветер, ветер. Сезон штормов закончился, но море всё ещё неспокойно: бьётся, злобствует…
Плащи с пропиткой из млечного сока гевеи спасали только от воды, но греть упорно отказывались, и даже напротив: охлаждаясь до температуры окружающей среды, превращались в ледяные коконы. Летом оно хорошо, даже приятно, но вот сейчас… Выручал пододетый под новомодную резину меховой жилет, но его защиты хватало ненадолго, к тому же, лишний слой одежды порой мешал: магу нужна свобода движений.
Казалось бы, чего проще: применить согревающие руны! Ан нет, нельзя. Мало ли, кто из морской нечисти вынырнет на вкусный запах магии? Они чувствительны, эти твари, не хуже акул, что распознают каплю крови в толще воды. К счастью, самые разумные из них, кракены, предпочитают отсиживаться в пещерах, ближе к глубоководным Источникам Силы. А вот их мелкая родня вроде каракатиц и осьминогов – та повадилась барражировать прибрежные воды. И пакостить. Однажды натащили водорослей в проход в гавань, узкий, как бутылочное горло; запутали, растянули от скалы до скалы: ни войти, ни выйти. Дозор, обнаруживший сие безобразие, попытался убрать преграду направленным магическим воздействием, но Джуд Фармер, что была за старшую, вовремя почувствовала отток собственной Силы и скомандовала отбой. Похоже, морские тварюшки приманили людей и вынудили их магичить, а потом присосались к даровому источнику магии и пили, пили… чтоб их разорвало! Пришлось растормошить владельцев баркасов и уже с их помощью расчищать море по старинке: баграми.
После этого случая Дозоры перестали поддаваться на провокации, и головоногая мелочь угомонилась. Так, вредила исподтишка, но без особых последствий. Хуже, когда, отожравшись на ворованной магии, она затевала брачные игры! На белёсые икряные тучи, вспухавшие в воде, незамедлительно подтягивались из океана треска и тунец, а затем и гурманы покрупнее. Не кракены, они себе подобных не жрут. А те, кто жрёт порой самих кракенов, не брезгуя при этом ни тунцом, ни треской.
Тогда-то и наступал на побережье Большой Рыбачий Апокалипсис. На декаду, а то и две, рыбаки оставались без заработка. Простаивали торговые суда, не рискуя соваться в открытое море, кишащее зубастыми китами. Намеренно, может, и не сожрут, но… утопят ведь, случайно, походя, или хвостом прихлопнут. Наглые они, зубастые. И умные, будто от самих кракенов соображения набрались.
Вот для предотвращения очередного Апокалипсиса, а также порядка ради, и рыскали вдоль побережья пятёрки Дозоров. Набирались они из особых магов, ювелирно владеющих даром, а главное – искусно его маскирующих по необходимости. При прорыве нечисти они били точечно, не нарушая маго-маскировки, а затем поднимали по тревоге гарнизон, чтобы иномирная морская сволочь не застала город врасплох.
За годы патрулирования в «пятёрках» Хью многое повидал и ко всему привык. Но не к холоду, пробирающему до костей. И в его случае дело было даже не в климате, а в пресловутой маскировочной ауре, чтоб ей… Лоутер, как наиболее сильный маг, подстраховывал товарищей собственной пеленой, а у чар такого рода есть побочные эффекты в виде утечки тепла.
Со временем у него сложился привычный ритуал, исполняемый по возвращении в Эндрюс-хаус. Переодевшись в сухое и натянув пару толстых носков работы добрейшей тётушки Джули, он закутывался в плед и отогревался у камина с кружкой глинтвейна. Старинной, с серебряной откидной крышкой. Было хорошо и, наконец, восхитительно жарко, до пробивающейся на лбу испарины. В такие минуты никто из домашних его не тревожил, и не из какого-то страха или почтения – а просто… берегли тишину. Маскировка мага-пограничника – это практически вывернутая наизнанку аура, и для восстановления оной нужны время и условия. Оттого-то домочадцы ходили на цыпочках и переговаривались шёпотом.
Иногда даже Джуд, магесса из «пятёрки» Хью, напрашивалась в гости – не к нему, конечно, а к почтенной экономке, тётушке Джули. Благо та приходилась ей дальней родственницей, и маленькая боевая магиня могла, не нарушая приличий, отдохнуть в её комнатушке. Всё лучше, чем в шуме и гаме многодетного семейства, у которого девушка снимала мансарду.
Как правило, согревшись и разомлев, Хью любил поразмышлять о нынешнем и грядущем, чтобы не уснуть окончательно. Близился час обеда, что само по себе воодушевляло; но придётся расстаться с пледом и носками и нацепить образ мага-джентльмена. Мага-аристократа. Ведь он – пример для подражания! Младший брат когда-нибудь пробьётся в Академию, а там полным-полно снобов, как среди студентов, так и среди преподавателей. Хью учил Дикки давать отпор не только словами, но и кулаками, оставаясь при этом джентльменом. Пусть привыкает держать оборону. Захолустный Маргитт – не место для магов-универсалов их уровня, однажды Лоутеры вернутся в столицу, восстановив своё доброе имя. А там легко не будет.
Впрочем, впереди ещё несколько лет.
Дикки вот-вот исполнится четырнадцать: придётся пройти официальную проверку Дара и легализовать уникальные способности брата. С одной стороны, досадно: надзор усилят, приставив кураторов; с другой – универсалами не разбрасываются, и к восемнадцати годам парню будет открыта дорога в Академию. Или хотя бы намечена. Или не в Академию, свет клином не сошёлся на столице Альвиона, а в Сорбонну, например, либо в Венский Университет… Если понадобится покинуть родину – Лоутер пойдёт и на это, но образование и диплом его братишка получит. И точка.
… Четверть часа – и он восстанет из кресла, бодрый, повеселевший, и пойдёт переодеваться к обеду, дав понять, что можно накрывать на стол. Ведь гостиная в этом доме служила заодно и столовой; обеспечивая Лоутеру-старшему полноценный отдых, домочадцы тем самым отодвигали время трапезы. Впрочем, времена, когда они перебивались хлебом с молоком, миновали. Тётушка Джули наверняка обнесла всех желающих сэндвичами, теперь никому не грозит голодная смерть. Зато на крышке хьюмидора1, обосновавшегося на каминной полке, светится одному Хью видимая руна, извещая, что в потайном отделении его поджидает письмо.
Ещё одна простая человеческая радость.
3.2 Почта, да не та. И не там!
Хьюмидор для Хью – прекрасный каламбур.
Ящичек с мощной магической защитой, равно бережно хранящий тайные послания и сигары – тоже… забавно.
Казённым почтовым шкатулкам Министерства Связи Лоутер не доверял, и не без оснований. Сам ещё в детстве, ожидая досрочного вызова в Академию, навострился обходить защиту на отцовском ларце для писем. Что, если кому-то из возможных соглядатаев удастся повторить подобное и проштудировать его переписку? Нет уж, такой возможности он им не доставит. Да и Конноров, единственных друзей, оставшихся во внешнем мире, подводить не хотелось. А ведь их репутации могла порядком навредить обнаруженная переписка со ссыльным.
Оттого-то обычная почтовая шкатулка прочно обосновалась в спальне тётушки Джули и исправно принимала записочки от местных кумушек и церковные брошюрки, присылаемые из столицы. А в ларчике для сигар, спасённом от описи в Парк-Роуз, появилось секретное отделение. Прикрыть его от местной полиции, время от времени проверяющей особым артефактом, не пользуются ли жители Маргитта нелегальными каналами связи, не ведут ли тайные переговоры с контрабандистами, особого труда не составило. Артефакт был стареньким, да и здешние представители Закона не особо усердствовали – так, для отчётности. Но на всякий случай Хью периодически обновлял маскировочное плетение. Просто из привычки делать любое дело хорошо, какого масштаба оно бы ни было.
Поэтому сейчас, прежде чем откинуть крышку хьюмидора, он зажёг ароматическую свечу – особую, собственного изготовления – и только тогда извлёк из тайничка два – два! – конверта. Удивлённо приподнял бровь. Глянул на подписи. И то, и другое послание было от Ричарда Коннора, друга детства, сокурсника, а заодно и крёстного Дикки. Вот только до сегодняшнего дня Ричард-старший не имел привычки писать крестнику лично, ограничиваясь передачей добрых пожеланий и подарками к Рождеству и именинам. Это что-то новое.
У брата завелись свои секреты? И он обсуждает их с целителем. Всё так серьёзно?
Машинально поправил щипчиками фитиль на свече, подумав, отложил послание для Дикки и распечатал адресованное себе. Вернулся в кресло. Пробежал глазами первые строчки.
Приветствия, новости из клиники, куда недавно пригласили Коннора, предложение, сделанное Саре… Жаль, не руки и сердца, а всего лишь места консультанта в женском отделении лечебницы для душевнобольных. Впрочем, за девочку можно порадоваться: недуги душевные всегда интересовали её больше телесных, практика обещает быть плодотворной. Если Сара согласится, стоит подумать над парочкой новых охранных амулетов. Всё же пациентки у неё ожидаются… своеобразные, хорошо, если не буйные. Так, что там дальше? Ковен опять занимается какой-то ерундой вроде обсуждения методов подрезки деревьев в столичных парках, да делит должности, а вопрос контакта с кракенами так и завис, с формулировкой «несущественно». Это он чуть позже перечитает подробно. Что ещё? Вот!
«Дорогой Хью! С некоторым смущением должен тебя уведомить о весьма щекотливом положении, в котором я оказался. Видишь ли, на днях мне написал Дикки…»
«Написал. Ага. Дружище, да я, собственно, не против общения крестника и крёстного, пусть даже и за моей спиной. В конце концов, у мальчишек в таком возрасте должны быть секреты! И я за ними, в смысле – мальчиками – это право охотно признаю. Но вот в чём дело, дорогой Ричард: написать мало, письмо нужно отправить. Вскрыть защиту ларца и секретного отделения, правильно обозначить адресата, чтобы послание не улетело чёрт знает куда, и замести следы взлома, в конце концов! Чтобы я, тиран и деспот, ни о чём не догадался. А я не догадался, кстати. Молодец, Дикки».
«Он просил пока не ставить тебя в известность об обсуждаемом нами вопросе. И я сдержу слово, раз уж обещал. Уверяю: ничего плохого, или, тем паче, преступного Дикки не совершал; напротив, намерения его честны и благородны. Но… знаешь что? Поговори с ним. Меня встревожили некоторые симпто… (зачёркнуто) обстоятельства этого дела. Сдаётся, мальчику – и ещё кое-кому – понадобится помощь взрослых. Серьёзная помощь. Профессиональная.
Могу лишь намекнуть, чтобы ты не думал, будто твой брат якобы ввязался в какую-то скверную историю. Скорее не повезло кому-то другому, за которого Дикки хлопочет. Но по неизвестной причине скрывает сведения о новом друге. Скажу так, Хью: этот неизвестный мне человечек, его новый приятель, явно попал в беду. Во всяком случае, клиническая картина меня тревожит. Поговори с братом, ты можешь сделать это и тактично, и аккуратно. Это важно».
Так.
«… его новый приятель…»
Это что-то непонятное.
Нравы в провинциальном Маргитте царили простые, что означало отнюдь не распущенность и дикость, а добросердечие и искреннее, без показушности, следование заповедям. Здесь жили по старинке, дружа большими семьями и дворами, верили в идеалы и в Старых Богов, и в Маленький Народец, потихоньку ругали Ковен и дурное правительство, жалея доброго, но слишком доверчивого короля. С самого приезда опальных Лоутеров никто их не чурался, не бросал подозрительных взглядов и не устраивал неприятностей. Разве что самую малость, вроде несерьёзных провокаций: наверное, чтобы вызнать, каковы они, эти ссыльные аристократы. Но быстро успокоились.
Это вам не столичный серпентарий, где от человека с ярлыком «родственник заговорщика» шарахаются, как от ядовитой жабы. Ну, ссыльные, ну, не угодили кому-то там, наверху… но люди-то хорошие, нормальные! Старший брат, например, отбил младшего из приюта, куда того запихнули крысы-опекуны, привёз в тихий благословенный городок и заботится, растит, как отец-мать растили бы; всё по-христиански… Когда сняли с него – со старшего-то, ссыльного – браслеты-блокираторы, сам явился в Дозор, сказал, что хочет город охранять. Куда с добром-то!
Поэтому, хоть и не друзья, но коллеги и соратники, которым можно в бою доверить спину, у Хью появились. А у общительного Дикки приятелей было – не сосчитать, таких же отчаянных парнишек, разве что не магов. Не раз и не два братишка приводил их на сэндвичи к тётушке Джули, да и сам, пропадая иногда на весь день, заявлялся не голодный, привеченный и накормленный родителями друзей. Однако Хью знал наперечёт всех этих Джимми, Томми, Эдди и Сэнди и периодически здоровался с их отцами, нет-нет, да обсуждая методы воздействия на молодёжь.
… и сам себе напоминая в такие минуты преждевременно покинувшего этот мир дорогого дядюшку Джорджи.
…но до последнего времени не слышал от соседей, чтобы кто-то пожаловался на болезнь отпрыска. На серьёзную болезнь. Ибо с пустяшными справлялся и местный целитель. А вот к Ричарду Коннору, столичному врачевателю, обращались только с чем-то неизлечимым, безнадёжным или неизвестным науке.
Слухи о бедолаге со страшным или неизвестным недугом по Маргитту определённо не бродили. Значит, таковой несчастный пока не существует в природе, иначе та же экономка не преминула бы поделиться новостью. Миссис Джули Осборн в силу природной общительности и умения фильтровать сплетни знала всё и обо всех.
За кого же беспокоился Дикки, что даже решился на серьёзную акцию втайне от брата?
Что ж. Поговорим. Немного позже.
Крошечным магическим посылом Хью погасил свечу. В гостиной остался аромат леса, умытого дождём, влажной прошлогодней листвы и молодой хвои. Со временем он растает вместе с завесой, прикрывающей следы рунной магии на шкатулке, с которой снимали защиту, а потом вновь установили.
Неожиданно Лоутер рассмеялся.
А ведь ему не показалось! Три дня назад, возвратившись из Дозора, он обратил внимание на специфичный запах в комнате. Но решил тогда, в наивности своей, что едва заметный аромат остался в ней с вечера: он тогда воспользовался свечой, маскируя отправку письма. Выходит, Дикки прошёлся, так сказать, по его следам и вдогонку подкинул крёстному свою депешу! Да ведь как хитро замаскировался, паршивец, всё сделал по-взрослому!
Растёт братец. И умнеет. Весь в него.
3.3 Подружка из другого мира
Какого-то особого подхода и дипломатии для вызова младшенького на откровенный разговор не понадобилось.
Перед обедом Хью, как нечто, само собой разумеющееся, передал Дикки письмо. «Это тебе от Ричарда, братишка! Будешь отвечать – аккуратнее с отправкой, сам понимаешь. Лучше спроси лишний раз, если что не ясно, а то подведём твоего крёстного под надзор маго-полиции!» И ни одного вопроса, как знак доверия. За трапезой тоже ни словом, ни жестом не намекнул о своём интересе: вместо этого хвалил какой-то необыкновенный сырный суп с гренками, воздушные бараньи котлетки, овощное рагу… Заслуженно хвалил, между прочим: руки у миссис Осборн были золотые, и стряпня её славилась на весь городок. Замужество тётушки Джули прошло в Провансе; оставшись вдовой, да ещё бездетной, да в окружении недружелюбной родни покойного мужа, налетевшей на наследство, она не стала судиться да рядиться. Благо, сбережений хватало, чтобы вернуться на родину. Обжила пустующий родительский дом, с радостью встретила Лоутеров, приехавших по приглашению братца Эндрю, их дворецкого… и с тех пор с удовольствием потчевала господ, за это время успевших стать для неё «мальчиками» (за глаза, разумеется) всяческими вкусностями Франкской кухни.
…Дикки за обедом тоже не сплоховал, вёл себя образцово, тщательно скрывая, что письмо жжёт ему карман. И даже вызвался после десерта почитать вслух тётушке Джули за её вязанием, как это частенько бывало; но та заявила, что надумала завтра с утра напечь каких-то особых булочек, а рецепт надо ещё поискать, да тесто поставить с вечера, да наведаться за особыми специями в лавку; но благослови господь Дикки за его доброе сердце! Переведя дух после её обстоятельного отказа, мальчишка чинно удалился наверх, в свою комнату, лишь на антресолях сорвавшись на бег. Хью, проводив его взглядом, хмыкнул, чинно выкурил традиционную вечернюю сигару и обсудил с Эндрю планы на ближайшее будущее. Откровенно говоря, он давно собирался предоставить старику отпуск, и не для покойного просиживания в кресле, а ради поправки здоровья: услать бывшего дворецкого на воды. До открытия курортного сезона и наплыва праздной капризной публики ещё пара месяцев; что в Бакстоне, что в Леммингтоне, как и в иных, подобных им курортных местечках, сейчас тишь и сонное царство, благодатные условия для немолодых приезжих. Самому Лоутеру покидать Маргитт запрещалось, и оттого вдвойне хотелось хоть кого-то услать отсюда на волю.
Так и не дождавшись Дикки, он решил заглянуть в лабораторию: проверить кое-какие артефакты, а заодно выждать, пока братишка изведётся настолько, что прибежит к нему сам. Не утерпит ведь, непоседа.
И не угадал. Оказывается, брат его уже караулил. Ёрзал на высоком стуле возле рабочего стола, болтал ногами, пытался не грызть ногти… в общем, по дороге в цокольный этаж, где, собственно, Хью разместил артефакторную, растерял всё правильное воспитание и из юного джентльмена превратился в того, кем, собственно, был: непоседливого долговязого подростка.
Старший Лоутер и бровью не повёл, заметив разомкнутую охранную линию вдоль порога, делающую дверь невидимой для непосвящённых. Вот не удивляла его вездесущность и проникаемость братца, тем более что за его тайными ходками в это скрытое от посторонних глаз помещение он следил давно. Не то чтобы потакал любопытству и шалостям… а просто помнил себя в детстве. Он сам, едва проклюнулись магические способности, научился обходить запретные руны и плетения, поскольку в усадьбе было несчётное число мест, куда Лоутеру, в ту пору ещё единственному наследнику, вход был заказан. Но все нарушения свершались им только по причине какой-нибудь огромной необходимости, и никогда – шалости ради. Конечно, «необходимость» подростками порой понимается по-своему, у них свои приоритеты. Но, отслеживая тайную деятельность брата, Хью видел ту же картину: того вело вперёд не баловство, а тяга к познанию или освоению чего-то нового.
Поэтому самое ценное в лаборатории он просто прятал за особо хитрыми плетениями. Не разберётся братец – значит, пока не дорос. Разберётся – молодец. А как такового секретного или противозаконного он ничего здесь не держал. Правда, за Универсальное портально-переговорное Зеркало ему могли запросто накрутить дополнительный срок к ссылке… но кто узнает-то? Если только маги из Ковена объявятся, но тем, говорят, в последнее время не до проверок, те кресла под собой берегут.
Хью подсел на соседний стул. Облокотился о высокую столешницу, выудил из кармана тёплое румяное яблоко и протянул брату.
– Ну, давай, рассказывай.
Ни вступлений, ни намёков. Они давно научились понимать и просчитывать друг друга без слов.
…Через полчаса оба задумчиво пинали ножки стульев, отбивая своеобразный ритм. Так, видите ли, легче шёл мыслительный процесс.
– Говоришь, ты так и не понял, откуда она? – уточнил Хью.
Братец глянул виновато.
– Я же сказал: мы редко виделись, и всегда недолго. Я просто не успевал спросить. Но мне кажется… – Запустил пальцы в пышную золотую гриву. Лицом братья Лоутеры были почти один в один, а вот шевелюрами различались. Старший – тёмно-русый, в отца, а вот младший унаследовал от матери кудри чистого золота. Вот уж погибель трепетных дев растёт!
Будущий разбиватель сердец продолжил:
– И говорит она с каким-то акцентом. Я не сразу её слышу, но вижу по губам, что звук от сказанного приходит ко мне позже. Это ведь переводчик срабатывает, да?
Хью сдержанно кивнул. Верно, есть такая функция в портальном Зеркале, его личной разработки. По сути, вкупе с некоторыми завершёнными изделиями, хранящимися здесь, в артефакторной, модернизированное Зеркало – это его и Дикки обеспеченное будущее. Патенты и лицензии. Возрождённый из руин Роуз Парк и фамильный особняк в столице. Дайте только добраться до свободы, и…
Так, стоп, Хью. Не отвлекаться.
– Значит, иностранка, – подытожил он вслух. – Снимок успел сделать, хотя бы один? Жаль… Говоришь, время связи непредсказуемо?
Дикки подобрался:
– Я пока сам не понял, отчего оно зависит. То неделями нет ничего, то… чувствую, что где-то рядом, как за стеной, словно тоннель буравят, прямо туда, к ней. Значит, Зеркало точно сработает на вызов.
Запнулся.
Хью посмотрел на него внимательно.
– Какие ощущения при этом? Ну, когда ощущаешь так называемый тоннель? Кстати, он называется «пространственная червоточина»… Как ты себя рядом с ним чувствуешь? Тошнит? Ориентация временно теряется? Радуга в глазах играет, да? Э-э, дружище!
Чтобы снять напряжение, он вскочил, прошёлся туда-сюда по широкому проходу между рабочими стеллажами, вернулся к брату и обнял за плечи. Сказал тихо, успокаивающе:
– Да ты у нас, сэр Янтарь, мало того, что универсал, но ещё и портальщик! Что ж ты молчал-то? Такое надо всей семьёй праздновать! Ты знаешь, что реже портальщиков встречаются только хрономаги? Нет? Так знай! А у нас, Лоутеров, выходит, два таких унимага-портальщика на семью!
У него перехватило дыхание. Жаль, дядя Джорджи не дожил. Отцу как-то не приходило в голову оценивать магические способности сына всерьёз, к Дару он относился не более как к признаку «породы»; а вот его брат… Дядя ими гордился бы.
Хью потёр лоб.
– Над этим стоит подумать, хорошенько подумать. Это уже повод для прошения о пересмотре дела, со всеми вытекающими, с предложением откупного за свободу… Ладно, об апелляции поговорим позже. Пока что попробуем отследить возможную червоточину, когда она снова потянется к твоей подруге. А знаешь, похоже, за девочкой кто-то плотно приглядывает, и, судя по её болезни, старается держать на поводке, вряд ли с добрыми намерениями. Возможно, придётся вмешаться, только аккуратно, не наследив. Вот что, Дикки. Безопасности ради – и всех нас, и твоей прекрасной дамы – все дальнейшее шаги предпринимать только со мной. Тут всё серьёзно, я чувствую. Понял?
Брат замедленно кивнул. Сдвинул брови.
– Понял. Да, только с тобой. Я не хочу никому навредить. Хью, а что с ней всё-таки такое?
Ладонь Лоутера-старшего дёрнулась, машинально потерев запястье. Шрамы от браслетов-блокираторов давно сошли, как и следы затянувшихся трофических язв, но иногда и те, и другие о себе напоминали. Фантомные боли, как пояснила Сара Коннор. Когда-нибудь уйдут и они.
Кстати, теперь понятна оговорка Коннора в письме о симптомах.
– Очень похоже, Дикки, что твоей новой знакомой кто-то блокировал магию. Перекрыл настолько жёстко, что та стала бродить в теле и, не находя выхода, разъедать организм изнутри. Будем разбираться.
Глаза Лоутера-младшего загорелись гневом и решительностью. Кулаки сжались.
– Но ведь мы ей поможем?
– Конечно, сэр Янтарь. Бери бумагу и карандаш. В первую очередь распишем дежурства у Зеркала и наши возможные действия в разных обстоятельствах. Поставим оповещатели на случай, если нас никого не будет дома. Предупредим Дика и Сару, чтоб были готовы принять пациентку. И выше нос, дружище: всё будет хорошо. Лоутеры не бросают друзей в беде.
– И не сдаются! – сурово завершил братишка.
Глава 4. В ожидании наследника
Тройя, столица Альвиона
Букингем-Хаус
Малый рабочий кабинет Короля
– Так вы полагаете… – рыкнул тяжёлый бас, от которого даже пламя в камине съёжилось.
Однако немолодой чуть надтреснутый тенорок ответил ему бестрепетно:
– Полагаю, состояние её величества позволяет надеяться на появление через восемь месяцев вполне здорового и крепкого младенца. Если, разумеется, будет на то воля Всевышнего и Древних Богов. К сожалению, пол будущего ребёнка определить пока невозможно…
– Ах, оставьте! Пол – это не так уж важно, было бы дитя действительно и здоровым, и крепким!
Его величество Альберт-Эдвард, при коронации названный Эдвардом Четвёртым (по причине нелюбви простого народа к его первому имени, ошибочно считаемому иноземного происхождения) досадливо отмахнулся. Бросил на стол стек, которым до этого нетерпеливо постукивал по ладони; туда же отправил и перчатки. Круто развернувшись, прошёлся по кабинету, печатая шаг. Костюм для верховой езды сидел на мужественной фигуре, как влитой. Светлые бриджи и ридинги с высокими голенищами выгодно подчёркивали идеальную линию ног, каковой в Альвионе мог похвастаться далеко не каждый представитель мужского пола. Да и ликом его величество, даже на подходе к сорокалетнему рубежу, оставался красив, как в юные годы, когда, после обнаружения Дара, принял от старшего брата, не-мага, титул принца Уэльсского.
Но вот считать с этого лица какие-либо эмоции в официальной обстановке было практически невозможно. Воспитанный в жёстких рамках придворного этикета, привыкший постоянно быть на виду, король являл себя миру в привычно-бесстрастном состоянии, позволяя разве что нечастые, но потому особо выразительные проявления чувств, как то: сурово сдвинутые брови, неодобрительный взгляд, подбадривающий кивок. А за его скупую улыбку краем рта, озаряющую лицо мягким сиянием (проявление родовой магии Харизмы!) готовы были пасть к ногам лучшие красавицы.
Бывало, и падали. С удовольствием и благоговением.
Лишь оставаясь наедине с доверенными людьми Эдвард мог позволить себе более свободное изъявление чувств. Таковым субъектом, входившим в ближнее окружение монарха, давно уже числился доктор Адерли, благополучно переживший и старого короля, и четверых лейб-медиков, включая покойного мэтра Дени. Сам почтенный врачеватель, явившийся ныне с отчётом к королю, магом не являлся, зато, как говорится, целителем был от Бога, одинаково искусно приводя в порядок поражённые недугом организмы и исцеляя душевные раны. За это, а также за доброту и неподкупность – редкие качества, особенно при дворе – его величество до сих пор не принимал отставки старика, упорно держа его помощником при очередном лейб-медике. Он бы охотно предоставил Адерли и эту должность, но… по статусу, да и в силу необходимости главным целителем при королевских особах должен быть всё-таки маг.
– Не так уж важен сейчас пол ребёнка, и вы это прекрасно знаете, Томас. Появись у меня на свет хоть дюжина сыновей-пустышек – они уступят трон единственной своей сестре, родившейся хотя бы с искрой родового Дара. Поэтому первейшая наша забота – создать условия для того, чтобы это долгожданное дитя нормально развивалось в чреве матери, а затем благополучно родилось. Меры безопасности я усилю. Вы же, со своей стороны, не стесняйтесь в озвучивании требований и пожеланий к образу жизни и состоянию будущей королевы-матери; я сам поставлю её в известность, что наделяю вас неограниченными полномочиями в части исполнения вами профессионального, а главное – государственного долга. И если для здоровья будущего младенца понадобится изолировать его мать от всего мира, балов и развлечений – она будет изолирована!
– О-о…
Старенький целитель неловко поклонился.
– Понимаю, Ваше Величество, и приложу… да, приложу не сомневайтесь! Но как же тогда быть с…
– С чем? – отрывисто перебил король растерянное бормотание. С размаху опустился в кресло за письменным столом, кивнул на стул напротив. – Садитесь, старина. Я прекрасно помню о вашей привилегии, а вот вы отчего-то забываете. Что вас смущает?
Мэтр Томас помялся и даже заёрзал на стуле, как провинившийся школяр.
– Ваше Величество, лучше всё же… да и безопаснее, сами понимаете, ежели высочайшую беременность будет курировать ещё и маг-целитель. Вы прекрасно знаете, что мои силы и умения ограничены. Боюсь, что…
– Не бойтесь.
Король ободряюще хлопнул ладонью по столу, так звонко, что задрожали хрустальные подвески декоративного канделябра на дюжину свечей.
– По мне, пусть лучше с самой ценной женщиной Империи будет рядом профессионал вашего уровня, чем маг-недоучка. Эх, надо же было мне так недоглядеть… Целитель, скончавшийся от грудной жабы! Курам на смех! Вся Европа обхохочется. Лейб-медик, не сумевший подлатать самого себя!
При его последних словах мэтр Адерли слабо улыбнулся и с достоинством выпрямил и без того безупречную спину. Уж ему-то, несмотря на полновесные с виду семьдесят пять, стыдиться в профессиональном отношении нечего. Подумаешь, седина! Подумаешь, благородные морщины! Это женщин они панически пугают, а в облике благородного мужа лишь подчёркивают мудрость и наработанный жизненный опыт. А вот абсолютно целые собственные зубы, острейшее зрение, изумительное пищеварение, ни намёка на хруст суставов или подагру, или прочие возрастные болячки – этим стоит гордиться. Его величество прав. В свои года Томас Адерли с лёгкостью побивал в спарринге на учебных рапирах пусть не молодых, но соперников среднего возраста, и в состоянии был отмахать в седле без остановки не один десяток миль, до сих пор сопровождал королевские выезды на охоту.
– Мы, разумеется, будем искать нового кандидата, – продолжил Эдвард, фыркнув, – но подойдём к отбору гораздо тщательнее. Кстати, я слышал, что и вы в своё время пытались кого-то рекомендовать, но Ковен отверг вашего протеже. Сожалею, я как-то не успел вас расспросить. Да и сейчас недосуг, но… давайте всё же в двух словах: кто он таков, откуда, чем не понравился нашим замшелым магозаконникам? Вашими рекомендациями я дорожу.
Почтенный мэтр подобрался. Чётко, словно озвучивая порядок лечения, изложил:
– Ричард Коннор, Ваше Величество. Дипломированный маг, целитель, выпускник Академии. Очень талантливый мальчик. И очень независимый, вот две его беды.
– Не понял? – нахмурился король. И вдруг оживился:
– Погодите, как вы сказали? Коннор? Что-то я о нём слышал…
– Очень талантлив, на грани гениальности, – сокрушённо повторил мэтр. – А покровителем так до сих пор не обзавёлся, ибо, несмотря на простое происхождение, горд. Да ещё имеет смелость поддерживать… э-э… простите, Ваше Величество, уж буду откровенным до конца… Поддерживает, причём открыто, не слишком благонадёжного в политическом плане джентльмена, друга детства. Сами понимаете, Ковен въелся на него и по этой причине, и из-за элементарной зависти. Его кандидатуру высмеяли и запретили упоминать впредь.
Щёки короля вспыхнули.
– Кому запретили? Вам? Зная, насколько я ценю ваше мнение? То есть, практически – мне?
Он откинулся на спинку кресла. Вперил взгляд в подсвечник. Одномоментно воспламенились все двенадцать свечей, принимая на себя избыток монаршего гнева.
– Пора разгонять этих маразматиков. Не Ковен, а какой-то шабаш, – буркнул король, успокаиваясь, и потянулся к бронзовому колокольчику. – Вот что, Томас…
Распахнулись двери. Из приёмной на призывный звон торопливо шагнул секретарь.
– Арчибальд, перенеси поездку в порт на иное время. Понятия не имею, какое, просто смести в расписании на своё усмотрение. И пусть нас с мэтром Адерли ближайшие полчаса не беспокоят. Да!..
Молодой человек, кинувшийся было к выходу, с готовностью развернулся и приготовил блокнот. Король едва заметно помрачнел.
– Предупредите её величество: я навещу её вечером, дабы поздравить. Вечером! – добавил, то ли оправдываясь, то ли раздражаясь. – Поскольку к поздравлению подобного рода обязательным приложением следует какой-либо подарок, а на его подбор нужно время. Вы меня поняли, Арчибальд?
Секретарь по-военному лихо пристукнул каблуками.
– Так точно, Ваше Величество! Обращусь к нашему консультанту из Дома Гэррарда!
– Вот-вот. Они там знают высочайшие вкусы.
Дождавшись хлопка закрываемых дверей, король повернулся к собеседнику.
– Итак, Томас, теперь давайте всё в подробностях, ничего не упуская. Кто и на каком основании готов душить гениев медицины ещё в колыбели? Самое время разобраться с этими ретроградами.
Часа через полтора к дому Ричарда Коннора мчался лейб-курьер с приказом о назначении безвестного медика на элитнейшую должность при дворе. Мало того; его сестра, некая Сара Коннор, целитель с академическим образованием и уже с немалой практикой, назначалась при нём консультантом. Его Величество логично рассудил, что иногда беременная женщина куда откровеннее с другой женщиной. Далеко не все особи этого пола не считают врачей за мужчин и элементарно стыдятся и осмотров, и обсуждений своего состояния.
После ухода окрылённого Адерли у короля состоялся ещё один разговор, краткий, важный, но для Эдварда очень неприятный.
– Колин, – как к давнишнему другу, обратился он к начальнику Службы Безопасности. – Мне… мне кое-что не нравится в… в супруге, да. Познакомился я с девушкой, чуть ли не по уши в меня влюблённой, а сейчас… Отношение ко мне изысканно-вежливо, не более. И переменилось оно не через год моих поездок по побережьям, а буквально через несколько дней после венчания. Я вроде бы не давал поводов…
Его Величество задумался, а Колин Кингзман утвердительно кивнул;
– Как супруг вы безупречны, сир. Вам не в чем себя упрекать. Надеюсь, не вызову гнева Вашего Величества, если сообщу, что рядом с королевой уже дежурит мой наблюдатель?
– Есть повод? – отрывисто спросил Эдвард.
Безопасник помолчал, прежде чем озвучить:
– Пока приглядываемся, сир.
– Шпионаж? Измена? Стороннее влияние? Может, приворот, действие которого закончилось?
– Мы наблюдаем.
Сей лаконичный ответ означал, что более из Кингзмана ничего не вытянуть. Стало быть, и у него свербит, да только доказательств нет.
Пока.
А там видно будет.
4.2 Медицина и дипломатия
– Неограниченные полномочия?
Голос королевы заледенел. Изумрудные глаза налились гневом. Фрейлины сбились в стайку в углу будуара: лишь несгибаемая леди Годфруа, статс-дама, сделала шажок вперёд, в попытке то ли осадить зарвавшегося докторишку, то ли прикрывая своими широкими юбками перепуганных его произволом подопечных. Малышка Джейн украдкой сжала прощупываемый через бархатную сумочку на поясе амулет от отвода беды и, прижмурившись, зашептала какой-то деревенский заговор.
Сухонький, но крепкий и держащийся не без изящества, пожилой помощник лейб-медика почтительно поклонился.
– Исключительно в рамках моего профессионального долга, миледи. Профессионального… – Он подчеркнул голосом: – … и государственного. Ваша персона слишком ценна для всей империи, и я, малый служитель Панацеи, лишь один из многих, наделённых честью оберегать здоровье и покой Вашего Величества и будущего королевского дитяти. Не гневайтесь, умоляю.
За сорок с лишним лет службы при дворе Томас Адерли выработал особую манеру общения с высочайшими пациентами: уважительную, но без подобострастия, признающую высокий ранг собеседника, но не умаляющую достоинства самого лекаря. К тому же, даже без монаршей Харизмы, он умел обаять и расположить к себе. Ведь главное в отношениях врача и пациента – доверие. А о каком доверии речь, если больной пыжится от собственного величия или так и брызжет желчью?
Одним из особых приёмов общения доктора был исключительно благожелательный и радушный тон. Им он усмирял самых капризных. Порой даже его величество признавался, что после осмотра мэтром Адерли чувствует себя ребёнком, которого, наконец, пожалели и приголубили и дали запретное пирожное. Таково уж было природное обаяние маленького целителя.
Сработало оно и сейчас. В изумрудных глазах Алисы Наваррской погасли грозовые искры. Да и воспитание и привычка держать себя в руках в любой обстановке взяли верх. С видом мученицы она вздохнула и опустилась в кресло, не предложив, впрочем, оного доктору.
– Да, понимаю. Но я так устаю в последнее время, что любой пустяк выводит меня из себя. Прошу извинить мою несдержанность.
Фрейлины перевели дух и привычно навострили ушки. Статс-дама же одобрительно кивнула. Извиниться перед тем, кто по рождению ниже тебя – как это благородно! В очередной раз её величество показывает приближённым, как должна держаться настоящая леди. А не топать ногами на лакея или горничную, за что статс-дама неоднократно одёргивала молодых особ, вверенных её надзору… Из всех фрейлин, пожалуй, лишь леди Джейн отличалась природной скромностью и покладистым характером, остальные шесть великовозрастных девиц бывали порой горды и чванливы сверх меры.
Хорошо хоть, не при её величестве чудили. Хватало ума.
– Понимаю. – В голосе медика сквозило неподдельное сочувствие. – Первая беременность – серьёзное испытание. Но, прошу учитывать, это отнюдь не болезнь, а вполне естественное состояние женского организма. Природа мудра, она наделила женщин огромным запасом сил и терпения, чтобы…
Нетерпеливым жестом Алиса прервала его речь.
– Я действительно устала, мэтр. Нельзя ли…
Она нервно рассмеялась.
– Мой супруг, очевидно, намерен оградить меня от всего мира в этих четырёх стенах. А знаете, я даже не возражаю! Представить тошно, что, согласно протоколу, до того момента, как моё положение станет всем заметно, придётся исполнять обязанности, предусмотренные этикетом: быть на приёмах, благотворительных балах, мероприятиях, где моё присутствие рядом с королём обязательно… Мэтр Адерли, уповаю на вашу помощь! Поговорите с Эдвардом: возможно ли оградить меня от этой суеты? Хотя бы в ближайшее время, пока я не свыкнусь со своим новым… состоянием.
В ответ на её умоляющий взгляд целитель удивлённо приподнял бровь, но вновь почтительно поклонился:
– Приложу все усилия, ваше величество. Тем более что в разрешении вопросов данного порядка мне как раз и даны определённые полномочия и, не побоюсь этого слова, права. Всё, что вам нужно – это, в случае недомогания или усталости, побороть природную скромность и поставить меня в известность. А уж с секретариатом, отвечающим за протоколы визитов ваших величеств, мы договоримся.
Слабая, но благодарная улыбка послужила ему ответом.
Поцеловав протянутую ему руку, мэтр Адерли собирался уже откланяться, как был остановлен.
– Постойте, мэтр! – придержали его. – Может, проявите ваше всемогущество прямо сейчас? Я бы…
Королева заколебалась, но продолжила, несмотря на смущение. Украдкой покосилась на шушукающих фрейлин.
– В последнее время меня ни на минуту не оставляют одну, а у меня стал такой чуткий сон, и беспокойный, знаете ли, очень беспокойный. Я ужасно страдаю оттого, что не могу выспаться. А стоит мне сделать попытку уснуть днём…
Беспомощный жест в сторону девушек.
– Мои леди верно несут службу, грех жаловаться, но, понимаете… они ведь не бесшумны. Упаси боже, я не ставлю это в вину, не могу же я приказать им вовсе не шевелиться! Но порой меня может разбудить даже звон упавшей на пол иголки!
Фрейлины ахнули. Леди Джейн густо покраснела и сделала попытку спрятаться за их спинами.
– Ваше величество! – трагическим шёпотом пророкотала леди Годфруа. – Вам следовало бы сказать сразу об этом вопиющем нарушении вашего покоя! И мы бы…
С королевы можно было писать портрет первой христианской мученицы.
– Ну что вы, леди Цецилия, какое же это нарушение! Просто, пользуясь случаем, я бы хотела – при одобрении мэтра Адерли, разумеется – согласовать с вами особую для себя привилегию. Если бы вы знали, дамы, как мне нужно иногда хоть немного побыть в одиночестве и тишине, понимаете? Неужели соблюдение правил дворцового распорядка, установленное неизвестно кем и непонятно для кого, важнее моего душевного покоя?
К чести мэтра целителя, на нервную интонацию королевы он отреагировал профессионально: перехватил запястье, прослушал пульс, успокаивающе заглянул в глаза. И кивнул подавшейся вперёд статс-даме, на лице которой сквозь толстый слой пудры проступили красные пятна:
– Думаю, леди Годфруа, мы просто обязаны обеспечить Её Величеству ежедневных два часа приватности. Будущей матери полезно не только отдохнуть, но и остаться наедине со своими мыслями, поговорить с растущим малышом, спеть ему или почитать стихи… Хм. Это, конечно, новое веяние в медицине, но мы о нём непременно ещё поговорим, ваше величество. Ещё бы я посоветовал использовать это время на созерцание картин, прослушивание спокойной музыки…
– Но… наши обязанности! – стушевавшись, возразила леди Цецилия.
– Вы с вашими подопечными и без того дежурите рядом с Её Величеством практически круглосуточно, насколько мне известно. Сменяясь через каждые двенадцать часов. А это тяжело. Так что будет и вам отдых. Покои её величества охраняются гвардейцами, магическая система безопасности, насколько я знаю, работает безупречно. Так что ничего страшного в разумном пожелании её величества нет, напротив, я полностью его поддерживаю. Тем более, что…
Покачав головой, он понизил голос до шёпота, склонившись к уху коронованной пациентки:
– Вы чересчур устали и, должно быть, до сих пор взволнованы из-за недавнего несчастного случая, ваше величество, а это отражается на вашем личике, обратите внимание. Я пришлю вам хороший травяной сбор для успокоения нервов. Он прекрасно справляется с бессонницей.
…После его ухода королеве осталось лишь взглянуть утомлённо на своих дам – и те, поспешно присев в реверансах, без лишних слов выскользнули из будуара.
Она проводила их торжествующим взглядом.
– Вот так-то, – прошипела закрытым дверям. – Все вон! Как же вы мне надоели, глупые курицы!
Вспомнив что-то, с беспокойством провела пальчиками по лицу и, будто и не жаловалась только что на усталость, вскочила с кресла и бросилась к зеркалу, бормоча:
– Что ещё у меня там отражается, а? Что он углядел, этот проныра?
– А не надо было травить прежнего! – грубо ответили зеркальные глубины. – Этот, хоть и не маг, но гораздо умнее. На шантажиста нашёлся бы поводок, а вот с честным человеком просто так не договоришься.
4.3 Что там, в зеркале? Или кто?
Отшатнувшись от зеркала, королева капризно притопнула.
– Тебе не угодишь, Долорес! Что опять не так?
Отражающая поверхность затянулась клубящейся дымкой, но промолчала. Наконец из глубин неохотно отозвался всё тот же, словно надтреснутый, женский голос:
– Ты поторопилась с этим доктором. Нужно было выпытать у него всё, или хотя бы имя беременной соперницы. Твоему сыну не нужны конкуренты на престол, а тебе – умная советчица при муже, которая ребёнком привяжет его к себе.
– Да с чего ты взяла, что она умная? Это наверняка одна из моих дур-фрейлин!
– Наверняка тебе уже никто не скажет, милая, придётся вычислять самой. А это время, время… Сколько раз повторять: владеющий информацией правит миром! А ты…
Алиса поморщилась, изображая досаду:
– Но, Долорес, ты же сама дала мне понять, что новый врач опасен!
– Мог быть для нас опасен. Вопрос в том, насколько. Он кичлив, но одарён, пригодился бы. Тем более, хорошо владел здешней наукой наложения иллюзий: уж я бы с ним пообщалась с большой пользой! Новый опыт никогда не лишний.
– Да брось! – фыркнула Алиса. – Опыт у него… Здешние умельцы тебе в подмётки не годятся! Этот маг, с позволенья сказать, даже не разгадал толком твои руны. Ты поняла, да? Он счёл, что я маскирую своё якобы бесплодие, и решил, что подцепил меня на крючок! Тоже мне, рыбак… Что нового ты бы узнала от такого невежды?
Тон её голоса сменился на мурлычущий:
– Ты же Великая Долорес, Мудрейшая Долорес, да? Ты ведь не будешь больше на меня сердиться?
Зеркало хранило тяжёлое молчание. Алиса невольно заёрзала на пятачке паркета, как внимающая выговору пансионерка, обязанная безропотно слушать нотацию.
– Посмотри на себя, – раздалось наконец.
Зазеркальный туман развеялся. Белая Королева с недоумением глянула на проявившееся отражение… и вздрогнула. Приблизилась вплотную. Не веря, провела по наметившейся морщинке на лбу, по едва заметным «гусиным лапкам» вокруг глаз…
– Что это?
Даже не сказала – каркнула в страхе. Торопливо стянула с головы лёгкое кружево. В белокурых локонах седина была почти не видна, да и не седина – так, пять-шесть серебристых нитей, но Алисе они показались чем-то вроде смертного приговора.
– Твои года. Твой настоящий возраст, – безжалостно отозвалось зеркало.
– Но… Долорес, так же нельзя! Ты что… ты так наказываешь меня? Долли, нет! Ну, прости, я всё поняла, я всё исправлю, но не на-адо та-ак со мной!..
Губы её скривились, из глаз брызнули слёзы. Королева зарыдала как младенец.
– Замолчи! – гневно прошипело зеркало. – Двух морщинок она испугалась! На меня лучше глянь, бессовестная! Ничегошеньки ты бы не исправила, мне самой пришлось откатывать назад время, истончить лекарю сердечную мышцу и убедить всех в этом паршивом дворце, что эскулапа сгубила именно грудная жаба. Ты его траванула и успокоилась; а убирать снова мне? Я тебя предупреждала, что мой резерв на нуле?
За спиной Алисиного отражения выросла высокая сухопарая женщина. Да нет, пожалуй, уже старуха, до такой степени древняя, что клочьев седых волос еле-еле доставало прикрыть череп. Высохшее лицо, истончённая пергаментная кожа, едва не прорываемая скулами, тёмные, почти чёрные губы стянуты в ниточку… Мумия. Лишь злые выцветшие глаза всё ещё живы.
Рыдание застряло у королевы в горле.
В страхе она отшатнулась. Просипела лишь:
– Долорес…
– Что, хороша?
Старческий голос был насквозь пропитан горечью.
– В который раз я прикрываю твою хорошенькую задницу от неприятностей, а, Лола? И не сосчитать, собьёшься. Нынче пришлось труднее: слишком многим я подправила память и внушила нужные мысли; благо, зеркала здесь даже в уборных. Зато магическая защита высшего уровня на всех покоях: попробуй, поколдуй, чтобы не засекли! Я почти пустая, Ло. Уж извини, мне нечем больше подпитывать твои руны. Недели на три их ещё хватит, а потом… Потом мир снова увидит тебя настоящую.
Алиса закрыла лицо руками.
Потом бросилась к зеркалу, вцепилась в завитки позолоченной рамы и истово зашептала:
– Прости, прости, прости! Долорес, я же не знала, я не… Я всё сделаю, чтобы тебе помочь! Что надо делать? То же, что и тогда, да? Ты только подскажи, научи, Долорес, миленькая, я справлюсь!
Прошедшая сквозь стекло призрачно-дымчатая рука ласково погладила её по голове.
– Эх, ты, девчонка… Сделаешь, конечно. Только в этот раз ни шагу без согласования со мной, ясно? Тут надо всё продумать. Это тебе не дикая Индия, где сотня людей пропадёт, а их никто и не хватится; и не Лютецкие трущобы. Да ещё сам ритуал фонит магически, здесь его вмиг засекут, Ковен-то под боком… Успокойся, слышишь? Мы всё придумаем и сделаем, как надо. Чтобы надолго хватило.
Глава 5. Всё проходит. Даже похороны
Зареченск, наш мир.
Даша Ковальская
Последующие два дня Даша почти не помнила. Так, мелькало что-то в сознании… отдельные эпизоды, словно выхваченные из фильма, поставленного на прокрутку. И где-то на периферии сознания – голоса, сливающиеся в невнятный бубнёж, то с сочувствующими, то с деловыми интонациями. По-видимому, успев задать себе установку – держаться! – она цеплялась за неё из последних сил, на автомате. За установку, да, пожалуй, за бабу Любу, которую видеть не видела, но время от времени слышала негромкий голос этой пожилой, но ещё крепкой и сильной женщины, отдающей распоряжения то Даше, то кому-то ещё…
К заторможенности вдовы, к её сухим, почерневшим глазам окружающие отнеслись с пониманием: ясно же, человек на успокоительных, потому в истерике не бьётся, держит горе в себе. Хоть и зря. Потом, когда всё закончится, накроет отходняк – не позавидуешь. Лучше бы сразу отплакалась.
Из-за масочного режима и прикрытия большинства кафе официальных поминок не собирали. Да и народу собралось немного: распорядитель из ритуального агентства, две Дашиных подруги, двое Костиковых друзей-водил… Быстро, стараясь не загружать Дашу, раскидали меж собой обязанности; кто-то связался с похоронным агентством, занявшись основными печальными делами, бумагами и оформлением места для могилки; кто-то из женщин оставался при Ксюше, пока её мать не в себе. Проводили Костика из церкви на кладбище, посидели символически с осиротевшей семьёй, да и разошлись. «На сорок дней…» – тупо повторяла Даша по подсказке бабы Любы, провожая. «На сороковины… тогда соберёмся. Не обессудьте. И спасибо.»
И замерло всё в доме. Даже часы не тикали.
Опустившись в кресло, она невидяще уставилась в простенок между книжными полками. Через минуту осознала, что вместо телевизионного экрана, которому тут вроде бы место, изучает нечто тканевое, в складку, даже узнаваемое. Замедленно приподнялась – и стянула с экрана скатерть. Вот же ж… Хоть покойника домой не привозили – из морга отправили сразу в храм, на отпевание – тем не менее чья-то заботливая рука прикрыла, чем нашла, и зеркала, и даже полированную поверхность старенького шкафа. Дурацкие традиции! Суеверия! Даша помотала головой. Всё неправильно.
Эти нелепые прятки от потустороннего мира, эта неестественная тишина в квартире… Остановившиеся часы. Мерцающая ровным огоньком лампадка перед фотографией мужа… И вдруг её осенило: да ведь не он это был в гробу, не он! И дело не в том, что сам на себя не похожий, как с покойниками бывает, а просто… не он, а кто-то чужой! Недаром за её спиной шептались, что, дескать, Костя так изменился в смерти, не узнать. А на самом деле всё просто: с места аварии привезли кого-то другого, с документами её мужа, напутали. Костик же сбежал, как и собирался, бросил их с Ксю. Он никогда не вернётся, да… но он жив, пусть и уехал навсегда.
Уцепившись за эту бредятину, как за спасение, она глубоко вздохнула. В груди словно лопнуло что-то, отпуская.
– Уехал! – озвучила, как ей казалось, громко, но голос сипел. Прочистив горло, повторила: – Навсегда. Уехал.
Да. А там, в холодной, не до конца оттаявшей мартовской земле, остался чужой человек.
Вот так. С этой иллюзией ещё можно как-то жить первое время. Может, и дочке намекнуть, чтобы … легче пережила? На миг Даше стало страшно. Та, другая, рассудочная и спокойная, что подавала голос в самые тяжкие минуты, горько усмехнулась: дескать, кого ты обманываешь? Самой себе-то не ври, а уж ребёнку тем более! Впрочем, себе можно. Только не увлекайся. День-другой, пока не полегчает; пока не осмелишься вновь правде в глаза взглянуть.
Забурлив кипятком, щёлкнул тумблером чайник на кухне. Должно быть, включил кто-то из уходящий? Или она сама, просто забыла? Или…
Баба Люба?
Сделав очередное усилие, Даша стряхнула ставшее почти привычным оцепенение и заставила себя пройтись по дому, на ходу стягивая завесы с зеркал и прочего. Заглянула в пустую кухню. Постучалась в Ксюшину комнату. У них с дочкой давно была договорённость об уважении личного пространства, поэтому Даша всегда стучалась. Как, впрочем, и дочь, если сталкивалась с прикрытой в родительскую спальню дверью.
– Да, мам! – отозвался тихий голосок.
Дочь, как ни странно, не плакала, хоть веки и припухли. Быстро и как-то смущённо, порозовев, сунула под подушку мобильник. Общалась с новым другом, с тем таинственным… как его? Да неважно имя, главное, что, по скупым рассказам Ксюши, мальчик хороший, не безбашенный, как многие её ровесники. Чуть старше, чуть серьёзнее. Говорить в подробностях о новом знакомом дочь пока не решается, но вот воркует с ним с удовольствием. Вот и сейчас… На щеках румянец – но не от радости, что мальчик позвонил, а от неловкости: наверное, думает, что не время сейчас для досужих разговоров. Ничего, пусть общается. Хоть немного отвлечётся.
Сделав вид, что ничего не заметила, Даша спросила:
– Ксюш, а где баба Люба? Уже уехала? Я думала, она у тебя.
Дочка глянула на неё странно.
– Мам, она не приезжала вовсе, ты что? Она мне только позвонила разок… Помнишь, я говорила? Сказала, что болеет и приехать пока не может.
Даша растерялась.
Как же так?
Она хорошо помнила и твёрдую руку, оттянувшую её от гроба в церкви, и голос: «Полно, милая, хватит горевать. Ты теперь дочке нужна. Иди к ней». И ненавязчивые, но всегда к месту подсказки на ухо: кого о чём попросить, что сделать, с кем расплатиться… Или же это всё привиделось? Так вот и сходят с ума. Нет, пора возвращаться в реальность.
– Пойдём, что ли, чаю попьём, – сказала тихо. – С финиками. Там ещё осталось немного.
Одна мысль о привычных действиях успокаивала. Не чай, собственно, был ей сейчас нужен, а само ощущение, что в мире осталось нечто постоянное. Любимые кружки на месте. Зарождается над ковшиком с молоком терпкий аромат масалы – только их с Ксюшей чая, поскольку… Рука, отсыпавшая специи, дрогнула, но Даша продолжила мысль. Поскольку Костик терпеть не мог ни имбиря, ни прочих восточных специй. А вот они с Ксюшей обожают. И их с дочерью вечерние посиделки на кухне были, есть и будут, что бы ни случилось в этом страшном мире.
– Ты просто забыла, мам.
Дочь пристроилась с ногами в уголке кухонного диванчика, покосилась сочувственно.
– … А я тебе тогда сразу передала: баба Люба обещает приехать через две недели, не раньше. Она ещё добавила, что попробует за нами присмотреть. Да, и сказала, это важно: чтобы ты до её приезда ни с кем ни о чём не договаривалась и ни на что не соглашалась. Прямо-таки несколько раз повторила, чтобы я запомнила. Ты теперь всё соображаешь, да? Ма-ам! А то ты была как… как зомби. Ой, прости!
– Чтобы ни о чём не договаривалась? – растерянно переспросила Даша. Руки тем временем сами помешивали молоко и уменьшали пламя конфорки.
– И ни на что не соглашалась! – старательно повторила Ксю. – Это важно. Очень. Мам, я вот сейчас подумала: может, папа…
Она запнулась, опустила глаза. Заёрзала.
– Ну-у… бывает же так иногда! Вдруг он там наследник кого-то чего-то оказался, или тайну какую-то знал, а оно теперь к нам переходит? Бывает же. Семейные реликвии там всякие… И на это «что-то» есть желающие. А баба Люба о том знает, но по телефону говорить опасается. Это что же, за нами теперь другие наследники начнут гоняться? Как в кино?
Даша только вздохнула.
– Детективщица ты моя…
Ещё немного помешала деревянной ложкой горячее варево, постепенно окрашивающееся в кремовый цвет. От знакомого пряного запаха вдруг навернулись слёзы. От воспоминаний, оттого, что больше никто не придёт на кухню, чтобы недовольно покрутить носом и побурчать: «Опя-ать экзотику развели…» Господи, лучше бы ворчал и бурчал, но был бы жив…
Пахнуло холодным дыханием Реального Мира.
Был бы жив. Но где-нибудь на чужой кухне. А если бы вернулся? Смогла бы простить? Уже не узнать. Но даже если так – прежнего тихого счастья уже не возродить. Потому что есть память, сохранившая обидные слова, потому что до сих пор больно от предательства – а оно тоже не забудется, пусть муж и искупил вину так страшно… Спасибо тебе за выдумку, мозг. Отличный был ход с непохожим на себя Костиком, этакая подушка безопасности, чуточку смягчившая возвращение. Но… чтобы бороться с горем, нужно его сперва принять.
В конце концов, первый раз им горевать?
– Доча, мы подумаем об этом завтра, на свежую голову. А заодно позвоним Любови Павловне, узнаем, не нужно ли ей чего. Раз болеет, наверняка из дома не выходит.
– Мы к ней поедем? – выдохнула вдруг Ксюша. – Мам, давай не на три дня, а? Давай на все весну и лето, как прошлый раз! У неё всегда так здорово!
Всё внутри Дашки запротестовало. Сниматься с места, собираться в дорогу, трястись за сто километров на автобусе или такси, кое-где по просёлку, по мартовской грязи, а потом, приехав, разговоры разговаривать, а главное – терпеть сочувствующие взгляды? Ей бы сейчас забиться в уголок, и чтобы никто не трогал! Но тут же она представила, как они втроём с Ксю и бабой Любой начнут сажать в ящичках рассаду, а позже – пересаживать в торфяные горшочки; как переберут прошлогодние травы, а заодно перетряхнут весь старый дом, устроив весеннюю уборку. Вот уж не в пример лучше, чем отсиживаться в квартире! А потом настанет пора открывать старинный погреб, которому уж век с лишним, но до сих пор кладка свода не крошится, стоит, как заговорённая.
Они выставят на солнышко семенную картошку; на грядках к тому времени проклюнется первая зелень, а в палисаднике затюльпанятся, закрокусятся клумбы, раскроются шапочки мусариков, вспухнут толстые свечки гиацинтов…
Сроду Даша не любила огородные работы и никогда добровольно к ним не рвалась. Ещё в детстве спину сорвала. Но, при всей нелюбви, нельзя было не признать, что в своём хозяйстве и зимой, и летом куда больше дел, чем в городе, а это сейчас самое то – загрузиться по полной, чтобы на тоску не осталось сил.
– А работа? – вдруг спохватилась она. – А твоя учёба?
– Мам, да у нас полшколы на удалёнке! Нашим преподам всё равно, откуда мы домашки высылаем: отсюда или из Швеции. Да хоть с Марса! А Интернет в Курапиках есть у бабушкиных соседей; подключимся к их линии. Вот и будем все при делах. Поедем, а?
Даша только вздохнула. Глянула на дочь скептически… и похолодела.
У той на шее, чуть ниже уха, вспухало знакомое багровое пятно. А над ключицей – ещё два, поменьше. О, нет. Только не это.
– Поедем, – ответила практически спокойно, даже оживившись, насколько смогла. – Вот только на работе договорюсь, прямо сегодня, чтобы скинули с меня статотчётность. Договорюсь – и завтра же едем.
Без паники. Эти жуткие пятна у Ксюши – явно от стресса, и только от него. Шутка ли – отца похоронить! Они уедут в деревню, где тишина и покой, где солнце, домашние вкусности, речка и лес. Земля. Цветы. Простецкий добрейший пёс, три кошки-мурлыки и сплошные положительные эмоции. Жизнь наладится, баба Люба поможет, как тогда… и зловещие признаки пропадут. А если нет…
Всё будет хорошо. Ты только держись, Дашка.
5.2 Дом №2 и его обитатели
Курапики, наш мир.
Даша Ковальская
Сельцо Курапики встретило гостей на удивление тёплым мартовским солнцем, надсадным галдежом грачей, дерущихся за гнёзда в посадках вдоль просёлков, и бессчётными кварталами совхозных садов, синеющих купоросом. А ещё – новёхонькой асфальтовой дорогой, проложенной от съезда с основной трассы до самого села, не такого уж и маленького, как можно было бы решить из-за чирикающего ласкового названия. Здесь, в отличие от некоторых деревушек, дома на единственной длиной улице были пронумерованы, как и положено; но почему-то Даша в каждый приезд всё забывала глянуть, каков же последний порядковый номер. Бабы Любы дом числился вторым, а в качестве жилого был вообще первым, потому что табличка «1» уже много лет ржавела по соседству на развалюхе с провалившейся крышей, с которой когда-то, собственно, и начались Курапики.
А так… село как село. Покрепче иных, таких же, запрятанных в садах, в стороне от федеральных трасс. Сказывались относительная близость к столице – каких-то двести километров – и обилие «понаехавших» москвичей-пенсионеров, как здешних уроженцев, так и их знакомых. Заколоченных или обветшалых строений здесь не осталось, за исключением развалин под «номером первым», с юридически живыми, но никому не известными владельцами. Ещё в постперестроечные времена здешний народ понял, что на помощь от доброго дяди-чиновника лучше не рассчитывать, и засучил рукава. Кому-то хватило достатка обновить крышу, укрепить и отделать сайдингом стены, кто-то пристроил тёплую мансарду, облагородил двор. А иные, расчистив место, возводили с нуля коттеджи, а потом просто заваливали старое жильё, разбивая на его месте клумбу или газон. Благо, земли тут нарезалось в своё время соток по сорок на хозяина, да примыкали луга; было, где развернуться.
Впрочем, баба Люба на доставшемся ей когда-то в наследство наделе не особо усердствовала. Немного картошки, овощей, зелени – и хватит. Только для себя, никакого там «на продажу», делать ей, что ли, больше нечего? Да ещё под настроение обихаживала старый сад с беседкой и зарослями малины – для души. Чтоб было где в летнюю жару посидеть, отдохнуть со вкусом.
Для той же душевной цели имелись тут и стол под старым каштаном, и летняя кухня с навесом. Трава-мурава, которую неизвестно кто и когда косил, стелилась нежным ковром по двору и саду, лаская и радуя босые ноги. Но главным для Даши, как для городского жителя, было то, что во владениях Любови Павловны ещё ни разу не встретился ей ни клещ, ни кусачий муравей, ни комар-кровопийца. Даже на Друге – здешнем добродушном кобеле – не водились блохи! Не говоря уже о вальяжных кошках.
Вот эти-то хвостатые товарищи, кстати, и встретили незваных гостей.
Друг, огромный матёрый смесок (почти волчище), высунул нос из-под калитки, прикрытой на щеколду «от честных людей», принюхался и беззлобно рыкнул на таксиста, немолодого дядечку. Для порядка. Тот помахал ему рукой, как знакомому – видно, бывал здесь – помог выгрузить из багажника сумки и даже донёс до калитки. Уважительно-шутливо поклонился псу, извинился перед Дашей – мол, прощенья просим, но до самого дома не понесу, сторож не пропустит – и отбыл к кому-то на той же улице, прихватить в обратный рейс.
Даша пожала плечами. Собственно, три сумки на двоих – не так уж много. Тем более что обласканный и довольный Друг сноровисто ухватил одну за ручки и попёр к парадному входу в бабы Любин так называемый финский домик, обложенный белым кирпичом. Было сему строению уж сто лет в обед, а если точнее – собирали его в семидесятые, но смотрелся он ухоженно, солидно, ничуть не хуже новомодных шале и срубов соседей-москвичей.
Дашу немного беспокоило, что так и не удалось созвониться и предупредить о приезде; на многочисленные вызовы пришло лишь сообщение от оператора сотовой связи, что в районе пребывания абонента повреждена установка ретрансляции, и на какое-то время несколько населённых пунктов оказались вне зоны доступа. Однако на подъезде к селу связь заработала. Блямкнул Дашин телефон, высветив смс-ку: «Жду. Ключ на месте. Еда на плите. Меня не буди, лечусь».
Кажется, Даша привыкла не удивляться всему, что касалось мужниной тётушки. Странностью больше – странностью меньше… Ничего, скоро выясним всё сразу. Сейчас она лишь покачала головой.
«Лечусь».
Всё-таки родственница болеет.
В их прошлое гостевание на бабу Любу несколько раз накатывали приступы мучительной мигрени. Тогда она, передав насущные дела Даше, залегала в тёмной спаленке на сутки-двое, с термосом особого чая, и просто спала, просыпаясь лишь для того, чтобы хлебнуть целебного сбора. Кошки же, Анфиса, Раиса и Таис, сфинксами караулили дверь в её комнату. И даже к мискам своим ходили по очереди, не оставляя пост без присмотра.
…Ключ ожидаемо нашёлся в выемке под дверным косяком. Воспитанный Друг проводил гостей до крыльца, но заходить в дом не стал, с грязными-то лапами; просто помахал роскошным хвостом и вернулся в будку. Даша и Ксюша шагнули в просторные сени и дружно заулыбались.
Аккурат в центре пятна света, падающего из углового окна, вылизывала хвост белая ангорка Анфиса. Но вот, дёрнув ухом, соизволила обратить внимание. Глянула на людей с неудовольствием – как же, от дела оторвали! – потянулась, и двинулась к двери в прихожую. Нырнула в выемку под дверью и исчезла, дёрнув кончиком хвоста.
Ксюшка смешливо фыркнула. Хотела высказаться, но, вспомнив мамино предупреждение и просьбу не шуметь, прижала палец к губам – молчу! – и на цыпочках скользнула в незапертую дверь. В конце затенённого коридора сверкнули две крошечных луны: чёрную Раису выдавали в темноте только глазищи. Миг – и рядом засияла ещё одна пара глаз на фоне белошерстного силуэта. Кошки на посту. Костьми лягут, но к хозяйке не пустят.
Третьей, Таис, что-то не видно.
Ну и ладно. Главное – баба Люба здесь. Пусть спит, лечится. А Даша с Ксюшей пока будут обживаться. Дом охранять, тишину блюсти. В гостевой комнате с прошлого лета ничего не изменилось, словно их всё это время ждали, даже их домашняя одёжка и ночнушки так и лежат на полочках в платяном шкафу, будто только вчера наглаженные. На коврике перед кроватями – тапочки. И ни пылинки – на забытых в прошлый приезд Дашиных наушниках и плеере, а из-под подушки на Ксюшиной кровати выглядывает уголок журнала. Добро пожаловать.
Что ж, пора разобрать сумки, согреть чайник, чтобы уж совсем по-домашнему.
И потечёт у них простая и спокойная жизнь. Без сочувствующих взглядов и шепотков за спиной. Дескать, вдова теперь… Дескать, сироты…
Они справятся. Лишь бы с Ксюшей всё было хорошо.
…День и вечер прошли удивительно тихо, в приятных бытовых хлопотах. На ночь Друг попросился в дом, и его пустили спать на веранду, постелив у порога его законный коврик. Ночью он по своей инициативе провожал гостий до туалета и назад, приветственно маша хвостом и напоминая, что бдит. Обширный двор был изолирован от всего мира надёжным забором, под козырьком входной двери сиял фонарь, но присутствие под боком огромного верного пса всё равно казалось нелишним. Успокаивало.
Пришло новое утро, с петушиными криками в соседних дворах, с мычанием оголодавших за ночь коров, гомоном грачей. Подготовка к завтраку выявила полупустой холодильник и зачерствевшую горбушку в хлебнице. Даша хмыкнула. Надо бы к обеду чего-нибудь свеженького приготовить; супчик с домашней лапшой, например. Вот уже пошли домашние заботы. Долгожданные…
Кошки исправно сменялись на карауле, в паузах между дежурствами охотно подъедая городской «Вискас» и не брезгуя простецкой сметаной. Тикали на кухне старинные ходики с гирьками-шишечками. Время шло. А баба Люба всё не просыпалась.
Глава 6. Каждому своё
Тройя, столица Альвиона
Тройя гудела.
Причём, отнюдь не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. Столица лопалась от переполнявшего её колокольного звона. Над Восточным базаром, над россыпями апельсинов и лимонов, пряностей и красителей, торжественно вещал колокол Святого Клементина, покровителя путешественников и мореплавателей. И многим, многим водным магам столицы его голос придавал сил. Больные исцелялись. Умирающие, трясясь, как в лихорадке, от наката регенерации, возвращались к жизни. Даже выгоревшие и надорвавшиеся на государственной службе водники с благоговением ощутили, что Дар, казалось, покинувший их навсегда, разгорается вновь.
Впрочем, были и другие. Застывшие ледяными статуями в тех позах, что прихватил внезапный набат. Кто-то – жующий за обеденным столом, кто-то с искажённым от страха лицом и пачкой бумаг, так и не кинутых в жадную пасть камина. Или торопливо застёгивающий штаны. Или, почуявший неладное и в последний момент схвативший боевой посох…
А ещё – от гласа Святого Клементина по всей столице и в пригородах оживились и заработали даже самые ветхие порталы. В помощь путешествующим, как же без того?
От звонницы Олд-Бейли – конечно, расположенной не в самом Уголовном суде, а в соседствующей с ним Церкви Святой Усыпальницы – ветер разносил по округе огненные искры, неугасимые, страшные. Прожигая насквозь стёкла, они залетали в окна суда, жалили насмерть присяжных неправедных и подкупленных и пьющих с ними горькую палачей, взрывали сотни бутылок с портером и виски, складируемых в Зале принятия решений. Не удивительно, что весьма скоро огромное здание Олд-Бейли, уцелевшее при страшном пожаре двухвековой давности, теперь запылало, не в силах совладать с проспиртованным пламенем, пожирающим изнутри. Каким-то чудом спаслись, избежав ожогов и отделавшись испугом, лишь несколько стряпчих, честных трудяг, и два адвоката, которых коллеги презирали за нестяжательство и бесславные попытки «защищать всякий сброд».
Огненная стихия, как и водная, куролесила на удивление избирательно. Лишь к вечеру последующего дня с грехом пополам подсчитали, сколько горсток пепла, оставшихся от огненных магов. обнаружилось в их постелях, на удивление всем уцелевших, в креслах у каминов, на сиденьях дорожных карет и дилижансов. Поговаривают, в своих кабинетах сгорели даже два министра, заседавшие в тот момент с доверенными лицами.
Из переулка Святого Мартина звон церковной колокольни плыл сквозь ростовщические конторы, наводя сущий Бедлам в долговых расписках, и невидимыми упругими волнами расходился по банкам и торговым домам. Воздушная стихия поработала на славу, остановив движение денежных рек, утекавших на счета шпионов голубых кровей, продажных политиков, не пощадив самих владельцев непатриотичных накоплений. В этот день Ковен и парламент недосчитались кое-кого из особо хитрых говорунов-оппозиционеров, запускавших в народ, а главное – в печать – грязные слухи о высших мира сего. Зато надвигающийся на столицу шторм развернулся бушевать в океан, а в небо над Тройей, как и намечалось молодым Союзом Воздухоплавателей, взмыли первые воздушные шары, оснащённые винтовой магической тягой. Что, несомненно, означало прорыв в маготехнике.
Большие и малые соборы спешили присоединить голоса к наполнявшему город звону. Воздух вибрировал, заставляя подниматься дыбом мельчайшие волоски на телах, умы просветлялись, кровь по жилам и магия по энергоканалам струились быстрее… Четверть часа какофонии, вихри разрушений и созиданий, исцелений и таинственных смертей – и всё смолкло.
И в этой тишине отчётливо, словно рассыпая звонкие точки, часы Биг-Бена возвестили полдень.
Полдень нового дня.
Последнего – для одряхлевшего, но всё ещё зубастого Ковена.
6.2 Ловля на короля-живца
Тройя, столица Альвиона
Резиденция Ковена
(а весьма скоро – бывшая резиденция бывшего Ковена)
Его величество Эдвард Четвёртый обвёл цепким взглядом Зал заседаний. Увиденным остался доволен.
Ещё четверть часа назад эти две дюжины хилых с виду, но довольно бодрых Магистров показали себя во всей красе, открыто взбунтовавшись против него и нарушив Присягу, данную при его восшествии на престол. Теперь же… от них мало что осталось. Что ж, хвала Одину и Фригг, покровителям магии! Даже если Старые Боги допустили существование такого змеиного гнезда, как Ковен, Боги же и не воспрепятствовали его уничтожению. Значит, высшая правда на его, монарха, стороне.
Он вспомнил вчерашний спор с Кингзманом, новым главой службы безопасности. Стены и окна королевского кабинета искрили от огромного числа артефактов, защищающих от прослушивания. Обсуждая последние детали операции, Кингзман всеми силами пытался отговорить короля от участия в разгоне Ковена, но Эдвард упёрся, что называется, рогом в землю:
– Колин, не городи чушь. Ты прекрасно знаешь: у нас единственная попытка свалить этих монстров. Фактор внезапности сработает лишь однажды; если же арест сорвётся, они уничтожат всю команду захвата, меня изолируют, а затем подтянут единомышленников из провинций – и тогда один Один ведает, прости за каламбур, что случится завтра, да и настанет ли оно для нас с тобой вообще. И королева забеременела на редкость вовремя… Каков соблазн для заговорщиков – объявить меня безумным, как покойного отца, а то и по-настоящему свести с ума, а в помощь вдове, ожидающей наследника или наследницу престола, назначить регента! И всё, дело сделано: страной правят маги-маразматики, дёргая за ниточки Алису и моего ребёнка. Ты этого хочешь? Вот и я не хочу. А потому скажу в последний раз: смирись. Лишь их ответный удар, прямое нарушение магической клятвы обеспечат наш выигрыш. Не будет нападения на меня – Крест не активируется.
Кингзман скептически пождал губы.
– Вы так верите в силу магической Присяги, сир? Смею напомнить: у вас тоже будет всего одна попытка убедиться в её могуществе. Или в обратном.
Король решительно сжал кулак. Не ударил, но, сдерживая Силу, провёл по поверхности письменного стола. Полировка почернела, впитывая невольный отток королевской магии, кресло под ним задымилось.
– Я верю тому, – веско сказал он, – кто эту Присягу создавал в том виде, какова она теперь. Тому, кто оснастил её совершенным плетением и дотошно расписал условия для ответного удара предателям. Верю, как себе. Всё, Колин, разговор окончен. Я там буду, и точка! Медлить нельзя: у этих старпёров в каждом графстве созданы общества поддержки, а порталы протянуты прямо в Букингемский дворец. Да ты и сам докладывал об их плане смены власти за ближайшие полгода. Медлить нельзя. Месяц-другой – и наше вмешательство повлечёт слишком много жертв, а большинство из них – мои подданные, которым пока не заморочили головы. Ударим сейчас.
Безопасник не сдавался.
– Но всё же: кто составлял плетение для присяги, ваше величество? Назовите мне этого мага! Возможно, и у него есть свои слабые стороны; мы хотя бы…
Король прервал его резким движением руки, словно отметая доводы. Отозвался неохотно:
– Его имя тебе пока ничего не скажет. А вот когда… Когда заговорят колокола – поговорим. После всего.
Ладонь короля тронула розетку ордена Святого Клементина – единственное скромное украшение на повседневном мундире.
– Да помогут нам Один и Единый.
… Точно такой жест король повторил, прибыв к оговоренному времени в Зал Заседаний Ковена, во главе небольшого отряда. Сбор архимагов, нынче какой-то особый, по данным служб безопасности, даже тайный, едва начался. Двери в Зал, бывший когда-то красивой, хоть и мрачноватой гостиной родового особняка Норфолков, оказались намертво запечатаны охранными плетениями, поэтому ничего удивительного, что на ворвавшихся гвардейцев и боевых магов во главе с королём престарелые заговорщики вытаращились едва ли не в суеверном ужасе. Кто посмел?.. А главное – как преодолел защиту?
Впрочем, Главе Ковена, герцогу Норфолкскому, достаточно было оценить россыпь магических искр со скромного ордена в петлице королевского мундира, чтобы понять, как. Такова уж была мощь того, кто своими руками когда-то сотворил артефакт, ставший одной из тайных королевских регалий. Для него в принципе не существовало закрытых дверей, врат и оков. А ещё Главному Магу, единственному в этом помещении опознавшему Крест Клементина, очень хорошо было известно второе предназначение данного артефакта. Кара Господня.
Впрочем, оставалась ещё возможность осечки. Сработает ли святыня сейчас? Ведь того, что привязал её к плетению Присяги и подпитывал долгие годы, больше нет в живых. Не слишком ли самонадеян новый король?
И, в конце концов, он всего лишь с малой охраной…
Величественно поднявшись с кресла, Главный Маг поклонился. Снисходительно. Ясно давая понять, что здесь, в своём лого… месте Силы король – он.
– Какая честь, ваше величество! Мы несказанно счастливы…
– Это ненадолго, милорд, – перебил Эдвард бесцеремонно.
Старик застыл в замешательстве. Его – прервать? Как это? Недоумённо вскинул бровь, вслушиваясь. Король же обвёл присутствующих тяжёлым взглядом.
Все в сборе. Превосходно. Главное – не раскрыть раньше времени мышеловку, в которую эти интриганы себя загнали.
– Дело в том, что я пришёл остановить вашу деятельность, господа маги. Вы обвиняетесь в заговоре против меня и Альвиона. Помимо этой претензии у меня лично к некоторым из вас имеется ещё несколько, но и первой причины вполне достаточно, чтобы арестовать вашу весёлую компанию. Я объявляю Ковен в нынешнем составе распущенным, господа. Навсегда.
Слегка изменившись в лице, Глава Ковена, тем не менее, попытался возразить, поглядывая на сопровождение короля, деловито охватывающее Зал цепочкой по периметру:
– Однако, Ваше величество, при всём уважении, хочу напомнить, что вы не вправе!.. Э-э… Ковен низлагается, как и избирается, коллегиально, при большинстве голосов…
Голос Эдварда Четвёртого, зычный, поднимавший на поле боя умирающих солдат для последнего победного броска, перекрыл растерянное бормотание:
– Могу, милорд. Имею право. Законодательство моей державы позволяет мне единолично, своей монаршей волей, прекратить деятельность сообщества либо союза, в составе которых находятся изменники своему королю и Отечеству. У нас есть доказательства ваших тайных переговоров с Испанийской Инквизицией, а также совместной подготовки военной операции под кодовым названием «Армада победы». Этого достаточно, чтобы большинство из вас провели остаток дней в камере с особыми браслетами на руках и ногах. Поэтому…
Прервавшись и слегка скосив взгляд, его величество проследил, как от защитной сферы, раскрывшейся над ним, осыпаются стрелки молний, как гвардейцы заламывают руки трём разгневанным старикам, как с другой стороны стола, вытянутого подковой, кто-то в невнятном балахоне вздымает к потолку пылающий посох… и пожал плечами.
– Милорды маги, вы в своём уме? Вы действительно целились в меня? Это ж покушение! Плаха, однозначно! Даю вам последний шанс опомниться и…
– В круг! – завопил неожиданно герцог Норфолкский. – Коллеги, в круг! Уничтожим их единым ударом! Смелее, магия на нашей стороне! Хаммерсмит, Стюард, Рич, к бою!
Позднее король признался Кингзману, что когда в двух шагах от него выросли фигуры боевых магов, немолодых, но кряжистых, мощных, как старые дубы… он не то, чтобы струхнул, но слегка встревожился. Магией от этих герцогских «псов» несло убойно, да ещё явно прослеживались нити ментального подчинения, тянувшиеся к ним от Главы… Берсерки, одно слово. Более тянуть с ответными мерами нельзя. Картина ясна, факт измены налицо.
– Щиты! – повелительно бросил он в пространство.
И, не дожидаясь, когда вокруг свиты распустятся коконы защитных сфер, лёгким движением руки активировал Крест Клементина, повернув его вокруг оси, будто ввинчивая в грудь. Сдержал вопль, когда от артефакта рванулось к нему сканирующее королевскую ауру плетение, впилось миллионом игольчатых зубов… опознало, обдало лечебным холодом и рвануло наружу, зазвенев призывно.
И тотчас за стенами особняка мощно бухнули колокола.
«Своих», верных Присяге Королю, приносимой перед алтарями Единого и Одина, плетение не трогало. Оно жалило лишь изменников, попытавшихся здесь и сейчас напасть на своего монарха, а от них, выявляя цепочки ментальных связей, разлеталось по сообщникам. Колокола столичных храмов, настроенные особым образом, почуяли Плетение и активировались, зазвонили, отдавая накопленную веками мощь: недаром колокольни строились в местах концентрации стихийных Сил: водной, огневой, воздушной… Сейчас эти стихии, подобно ветрам, реяли по столице, карая заговорщиков и сбрасывая избыток отобранной энергетики невиновным, дабы не нарушался мировой энергобаланс. Там отняли-заморозили-испепелили – здесь подлечили, воссоздали, обустроили… Равновесие удержано.
А потом Биг-Бен отбил полдень.
Государь одобрительно глянул на прозрачную ледышку, в которую превратился Норфолк; на кучки пепла, оставшиеся от псов-берсерков (угадал, огневики!). Старинные гобелены были забрызганы красным: трёх магов-воздушников просто разорвало. Что ж, каждому своё. В конце концов, это был их выбор. А в тексте Присяги ясно сказано: «Поднявший на Государя Стихию от Стихии и погибнет!»
Неэстетично, конечно, но ничего, бытовики справятся, а времени привести в порядок Зал к новому заседанию будет достаточно. Новый Ковен, уважающий монарха, способствующий прогрессу и процветанию страны, Эдвард сформирует сам, не торопясь, обдумывая каждую кандидатуру.
Кстати, о выборе…
С торца стола из кресел поднялись две мужских фигуры, гротескно разительные: высокая сухопарая и низенькая, пухлая, излучающая жизнелюбие даже в этом царстве смерти и хаоса. Лорд Рочестер и лорд Карфакс, маги земли. Отнюдь не перепуганные происшедшим у них на глазах. Уверенные в себе, сохраняющие достоинство.
Вот почему в сонме колокольных голосов не слышно было звонницы Вестминстерского аббатства. Её прихожане, «земляне», остались верны Присяге.
Продемонстрировав пустые ладони в знак мирных намерений, маги невозмутимо поклонились.
Взглянув на короля и уловив его расположение, Кингзман отрицательно качнул головой, и маги-безопасники отвели от уцелевших членов бывшего Ковена направленные было жезлы.
– Лорд Рочестер! – кинул король приветственно. – Лорд Карфакс! Рад, что не ошибся в вас.
Карфакс, разумеется, не примкнул к заговорщикам из принципа, хоть и не донёс ни на кого… напрямую, но вовремя, находясь в глубокой задумчивости и размышляя вслух, проболтался слуге-шпиону из службы Кингзмана. Чем, надо сказать, изрядно ускорил подготовку к сегодняшним событиям. Рочестера же остановила нерешительность вкупе с природной ленью и нелюбовью к массовым затеям. Что ж, по крайней мере, он не поддался на шантаж и уговоры Норфолка и не примкнул к его тёплой компании даже под угрозой обнародования порочащих его связей. Грешки эти ему король простит за умение стойко держать оборону.
Магистры старой школы в новом Ковене будут очень даже нелишними. Опора для молодых, мудрость и опыт. Верные Магистры. Его Магистры.
… Много позже, часа в два пополуночи, после жаркого обсуждения состава Нового Ковена, Эдвард, отпуская единомышленников, сделал Кингзману знак остаться. Потёр устало глаза, покрасневшие от табачного дыма, дал отмашку секретарю: свободен!
– Вот что, Колин…
Обнаружив, что крутит в пальцах незажжённую папиросу в длинном мундштуке – должно быть, сотую за этот вечер! – глянул на неё с отвращением. Швырнул на стол.
– Ты хотел узнать автора Присяжного плетения, не так ли? Особенно после того, как убедился, насколько оно действенно? Кстати, не сочти за труд, открой окно. Не хочу вызывать лакея.
Главный безопасник молча распахнул обе створки высокого окна. Не страшно, защита проставлена снаружи и доступу свежего воздуха не препятствует, а в кабинете давно уже нечем дышать.
– Такие маги нам очень нужны, сир, – сказал, не поворачивая головы, с наслаждением втянув ночной морозный воздух.
После кратковременного буйства стихий над Тройей пронеслась самая настоящая зимняя метель, но погодники заверили, что уже через сутки весна вернётся.
После нескольких глубоких вдохов, очистивших лёгкие, Кингзман продолжил.
– Насколько я понимаю, это тот неизвестный джентльмен, запатентовавший форму магического Договора с предусмотренными санкциями для проштрафившихся сторон? Я так и не нашёл в архивах его имени.
– Разумеется. После его осуждения и смерти Ковен ловко прибрал к рукам все его магические новинки. Заодно подчистил архивы. И успокоился, сочтя, что данных мер достаточно. Скажи, ты помнишь некоего Джорджа Лоутера, четвёртого графа Лансдейла? Правда, он не слишком часто появлялся в свете, я бы даже сказал – не любил его, что, кстати, потом тоже поставили ему в вину. И процесс по нему прошёл как-то вяло, без помпы. Осудили, выслали… В дороге к месту ссылки бывший граф, лишённый всего, в том числе и титула, скончался от сердечного приступа. Надо думать, от полученных потрясений. Хоть до этого отличался прямо-таки железным здоровьем.
Колин Кингзман задумался.
– Хотите, чтобы я в этом разобрался, сир? Восстановить его доброе имя наследников ради?
– И это тоже. Но ещё больше я хочу, чтобы ты мне этого наследника нашёл и доставил прямо сюда, в Букингем-хаус. Юноша хоть и угодил под раздачу, но формально предъявить ему было нечего, сам понимаешь: дело-то против его дяди шито белыми нитками, дёрнешь – затрещит и рассыплется. Джордж Лоутер, который тебя так интересует, был настоящий маг-универсал; и племянник его, по слухам, тоже считался уникумом. Вот только что с ним сделалось после ссылки – остаётся гадать. Его могли долго держать в ограничителях, а это… В общем, узнай о нём всё.
Король прикусил крепкими зубами пустой мундштук, помолчал.
– Отвечая на твой невысказанный вопрос, скажу сразу: нет. Будучи принцем, я его не искал. И никаких запросов не делал. Откровенно говоря, не хотел навредить парню своим вниманием: у отца уже тогда развивалась паранойя, он следил за всеми моими связями. Заметь он мой интерес – и Лоутера-племянника могли просто тихо убрать, подумав, что я набираю сообщников среди обиженных магов. Но одну подсказку, как его найти, дам. Буквально на днях я узнал, что с ним до сих пор переписывается его друг по Академии, некто Ричард Коннор. Попробуй узнать что-нибудь у него.
Безопасник выразительно приподнял бровь.
– Общается до сих пор с изгнанником, а меж тем в моё ведомство не поступило ни одного доноса, даже от почтовиков? По-видимому, хороший друг, скажу я вам, сир, и хороший конспиратор. Будет ли он со мной откровенен? Я так понимаю, что должен проявить лояльность по отношению к молодому Лоутеру, а заодно гарантировать положительные перемены в его будущем?
Король кивнул.
– Только положительные. Видишь ли… Даже если из-за браслетов он выгорел до пустоты, мой долг помочь ему. Хотя бы в память о покойном лорде Лоутере, без гениального творения которого мы бы с тобой сейчас не беседовали. Как сказал один мудрец, благодарить судьбу нужно сразу. Вот и я… не собираюсь откладывать.
Глава 7. Кошачий заслон
Курапики, наш мир.
Даша Ковальская
– Мне очень надо! – повторила Даша, стараясь говорить твёрдо. Не получилось. Голос предательски дрогнул.
Да и было с чего.
Таис, огромная, почти как пантера, такая же изящная и сильная – меховой комок сплошных мышц и грации – оскалила белоснежные клыки и зарыча… зашипела. Впрочем, в горле её и впрямь зарождался глухой рык. Глядя на эту зверюгу, в обычное время успешно притворявшуюся всего лишь крупной одичавшей кошкой, легко можно было поверить, что она одна могла заменить на страже и обеих своих хвостатых товарок, и волкодава Друга в придачу. Порвёт в клочья всех, заступивших охраняемую черту, но к больной хозяйке не пустит. И никаких «только через мой труп»: мёртвым телом здесь останется нарушитель границы.
Но что же делать, что делать?
Даша сжала виски. Сказала тихо:
– Я ведь так скоро с ума сойду. Не могу я больше, понимаешь? Не с кем даже поговорить, только с ней.
Раскосые жёлтые глаза сощурились. Таис (а следовало бы назвать Багирой) вытянулась вдоль охраняемого порога и стукнула длинным гибким хвостом.
«Со мноуй поговор-ри».
Даша сморгнула.
– Что?
Вновь потёрла занывший висок и уставилась на Кошку. Именно так, Кошку С Большой Буквы. Она разговаривает человеческим голосом? Да ну, бред, почудилось… Просто поза у неё такая характерная. Говорящая. Вот и показалось, на фоне последних психозов… Впрочем, бред-то с долей здравого смысла.
Поговорить с кошкой?
Нет, не как со зверем, глядящим недобро, а как с часовым, охраняющим доступ к той единственной, кто, по мнению Даши, хоть что-то может объяснить.
Стараясь двигаться плавно, без резких движений, она опустилась на дощатый пол, рядом с Таис. Вроде бы они всегда ладили, хоть из всех здешних кошек эта держалась наособицу. Но ведь не конфликтовали! Просто… жили рядом, как, скажем, особи разного вида, достаточно цивилизованные, чтобы уважать спокойствие и личную территорию друг друга.
– Я понимаю, – заговорила Даша. – Ты выполняешь свой долг, ты сторож. А я –мама, у меня тоже свой долг… Впрочем, всё это ерунда – разговоры про долги, если просто кого-то любишь. Я очень люблю Ксюшу и боюсь за неё, понимаешь? И за себя уже боюсь. Вдруг я схожу с ума потихоньку? А главное, не знаешь при этом, что лучше: оказаться здоровой, но обнаружить ребёнка больным или поехать крышей при нём, но здоровом. Или что хуже? Как правильно сказать?
Таис неодобрительно фыркнула, но хвостом бить перестала. Подобрала под себя передние лапы и вновь уставилась немигающим жёлтым взглядом. Где-то на периферии Дашиного сознания прошуршало раскатисто-бархатистое: «Пр-родолжауй!»
Даша поёжилась. Ну вот, опять!
И вдруг в голову пришла совершенно дикая мысль: а вдруг это не глюки? Не голоса в голове? Впрочем, нет о чём это она… НЕТ! Просто, наверное, вот так и сходят с ума, обсуждая на полном серьёзе свои проблемы с кошками.
Впрочем, разговаривать с братьями нашими меньшими она привыкла с детства: вечно тащила в дом и выхаживала всякую живность, потом пристраивала добрым людям. Кого-то из воспитанников оставляла, благо родители сами любили зверьё, просто напоминали ей время от времени, что крохотная городская квартира – не лучшее пристанище для тех, кто привык к вольной жизни; да и людям с ними бок о бок не всегда бывает удобно. Конечно, зайчики и ёжики, а уж тем более бродячие коты домашним хозяйством не занимались, подобно помощникам Белоснежки, но как-то Дашутка умудрялась находить с ними общий язык, отчего в доме всегда было чисто, не присутствовало никакого звериного аромата, свойственного перенаселённому живностью жилищу… Но после раннего замужества от милых сердцу пристрастий пришлось отказаться: у Костика обнаружилась аллергия на кошачью и собачью шерсть, он, даже с хомяками находясь в одной комнате, начинал чихать и чесаться. Опять же, скоро появилась Ксю, а свекровь-покойница, в чьей квартире они жили, очень уж чистоту курировала, так что какие уж там котики да щенята…
А вот дочь здоровьем и привычками пошла не в папу. От Даши она переняла любовь ко всему зверью. И раз уж нельзя было завести питомца дома – с маминого одобрения курировала дворовых Мурок и Жучек. Часто, покормив, собирала их вокруг себя, о чём-то подолгу беседовала, поучала… Делилась пережитым.
Как вот Даша сейчас.
Может, ей просто нужно выговориться хоть перед кем-то?
– Всё это непонятно и странно, – пробормотала она. И невольно оглянулась по сторонам, будто ожидая, что вот сейчас, откуда ни возьмись, набегут соседи и примутся сварливо обсуждать её неадекватное поведение. Но тотчас одёрнула себя. Соседи у бабы Любы были на редкость нелюбопытные – что для сельской местности, согласитесь, странно, но факт есть факт: заглядывали только по приглашению. Либо, если возникала великая нужда в средствах народной медицины – растирке там, настоечке, травяном сборе – не иначе, как предварительно созвонившись. Уж так их Любовь Павловна вымуштровала.
Дочка же в настоящий момент корпела у себя в комнате над рефератом по географии, отгородившись от мира мамиными наушниками, музыкой и экраном ноутбука, а потому эксцентричных поступков матери не видела. Да и увидь – поняла бы всё как надо.
Вздохнув, Даша положила ладонь на пушистый чёрный бок. Тот колыхнулся в такт кошачьему дыханию.
– И очень похоже, что всё началось ещё дома, – начала Дарья расстроенно. – То ли я в таком шоке была от… ну, когда узнала, что Костя погиб…
А ещё раньше – бросил их. Устал, видите ли, от вечного лазарета в доме. А если бы он сам долго болел? Ведь заставил бы всех вокруг себя на цыпочках бегать! На глаза вдруг навернулись слёзы. За что он с ними так? Только сейчас, спустя несколько дней после похорон, она вспомнила о страшных смс-сках, сработавших, как бомбы, едва не убивших, временно лишивших её дара речи и соображения вообще… И вот теперь, как тогда, на кухне, мелко задрожала левая рука. До трясучки, до выстукивания дроби в половице. Даша беспомощно глядела на конечность, зажившую своей жизнью… когда ту вдруг придавила к полу увесистая кошачья лапа. И даже малость пришпилила когтями. Не до крови. Но чувствительно.
Танцующие пальцы присмирели. Кошка же глянула на их хозяйку с осуждением.
«Не тяни. Р-рассказывауй».
И почему-то Даша успокоилась и больше не пугалась.
– Мы вчера были в магазине, – заговорила спокойно, будто с подругой на кухне общаясь. – Зашли за хлебом, молоком… так, по мелочи. Ксю выбирала йогурт, а я вдруг увидела, что она вся в пятнах, в тех ужасных пятнах, с которых прошлый раз наша неизвестная болезнь начиналась. Причём они в этот раз не только на руках, а везде: на лице, на шее… Куртка у неё была расстёгнута, под курткой – футболка. Так в вырезе футболки штук пять таких пятен просвечивало. Когда до меня дошло, что у Ксюши эти болячки по всему телу, мне аж дурно сделалось. Я даже за витрину схватилась, чтобы не упасть. Потом открываю глаза, смотрю – а сама боюсь взглянуть – а уже нет ничего! Чистая кожа, чистые руки, личико… Я тогда подумала, что, должно быть, у меня уже паранойя или шизофрения насчёт её болезни: всё время боюсь, что она вернётся, вот и вижу всякое на пустом месте. Потом на обратном пути мы зашли к соседям, Иевлевым, договориться насчёт подключения к их вай-фаю. Нам же обеим интернет нужен: доче для учёбы, мне для работы. И тут на меня опять нашло! Вижу на Ксюше те же пятна, только уже совсем страшные, в язвы перешедшие. Секунд через пять всё проходит, всё нормально. Здесь, дома – ничего, никакой хрени с галлюцинациями, до самого вечера. А вот когда мы пошли на реку, фотографировать закат – всё повторилось. Как приступы какие-то!
Застонав, Даша угнулась головой в колени, обхватив сцепленными в замке пальцами затылок.
– И сегодня снова… понимаешь? Причём не здесь, не в доме, а в других местах, подальше. Я уж специально с Ксю к её подруге здешней заглянула, вроде как с матерью её поговорить, и опять… В Храм зашли, завернули на кладбище, к Костиной родне… Даже на освящённой земле не отпускает. Что это? То ли я действительно с ума схожу, то ли… А Ксюшу спрашивать, не чувствует ли она чего – и сама боюсь, и не хочу её пугать. Но ведь у вас здесь, в этом конкретном доме, всё спокойно! Отчего так? Баба Люба постаралась? Не зря ведь её все вокруг не только травницей зовут, но и… Таис, миленькая!
Она умоляюще сложила руки.
– Пусти меня к ней! Даже не из-за меня, дурочки, из-за неё самой! Ведь третьи сутки не выходит! Вдруг что случилось? Может, пора «Скорую» вызывать, а мы тут расселись, время теряем?
Пушистая стражница негодующе фыркнула. Помедлив, вытянулась на животе, умостила голову на передних лапах и сомкнула раскосые очи. Будто ей пофиг все Дашины причитания.
А вот дверь за ней, едва слышно скрипнув, взяла да отворилась. И пахнуло оттуда знакомым травным духом, вкусным, чарующим.
Растерявшись, Даша замерла, но, быстро сообразила, что к чему и подхватилась с пола. Осторожно ступив через Кошку, толкнула дверь, сделала ещё один шаг и услышала за спиной отчётливое:
– Толькоу на многоеу не р-рассчитывауй. Ещёу раноу…
7.2 Пространственные шутки
В крохотной спаленке сквозь привычный густой полумрак со всех сторон пробивалось неясное золотисто-искристое сияние.
В крохотной?
По прошлым своим приездам Даша хорошо помнила эту клетушку. Финский дом, имеющий в плане прямоугольник шесть на десять метров, включал обширную веранду, весьма неплохие по метражу столовую и зал, отведённый хозяйкой под гостевую; миниатюрную кухню и вот эту самую спальню, в которой едва хватало места для старинного платяного шкафа, узкой койки, почему-то называемой «солдатской» и совсем уж древнего сундука-укладки, доставшегося бабе Любе в наследство аж от своей прабабки. Между укладкой и койкой оставался небольшой проход шириной с три половицы. В общем, комфорт уровня гостиничных номеров эконом-класса, в которых, как правило, только ночуют.
Дашина память хранила тёмные полосатые обои, зрительно суживающие и без того малое жилое пространство, и потолок, обшитый ещё в семидесятые годы прошлого века листами ДВП, давно потрескавшимися от старости, но упорно каждую весну подкрашиваемыми в «практичный» мутно-салатовый цвет… который, видите ли, не выгорает. А с чего ему выгорать-то, когда одностворчатое оконце всю жизнь занавешено плотной портьерой? Травам, видите ли, вредны прямые солнечные лучи, а их тут – трав, а не лучей – уйма, сушатся в пучках и под потолком, и на протянутых вдоль стен пеньковых или джутовых бечёвках… обязательно натуральных, никакого капрона или пластика!
Травы…
Даша жадно вдыхала запахи мелиссы, зверобоя, ромашки… и оглядывалась, всё более понимая, что ничегошеньки не понимает. Что прямо здесь, на её глазах происходит нечто странное. Что это? Очередная порция галлюцинаций – или всё же изменённая реальность? Не исчезнет ли через пять секунд? Сморгнула раз, другой, третий. Видение не исчезало.
Стены бывшей комнатушки невероятным образом оказались раздвинуты до объёмов дворцовой спальни, не менее. Окно, высокое, стрельчатое, прямо-таки в готичном стиле, разве что без витражей, угадывалось где-то далеко, метрах в десяти. Открытое взору, кстати: ничем не занавешенное. И то ли за ним помещена была какая-то картина, то ли и впрямь чернела ночь с пятном луны… с первого взгляда не понять. Но и не подойти рассмотреть, ибо ноги от страха прилипли к полу. Бывшая спаленка преобразилась в нечто среднее между кабинетом алхимика и уголком отдыха. Справа вдоль стены высились шкафы, плотно набитые томами и фолиантами разных форматов и степеней потрёпанности; у стены противоположной на длинном столе, массивном и крепком, со столешницей чуть ли не в полметра толщиной, в идеальном порядке располагались шеренги колб, реторт, пробирок и вообще – какого-то лабораторного оборудования. Даже перегонный куб имелся, в углу, по соседству с печью-плитой, затаившейся под раструбом вытяжки. И всё это – не в полумраке, как ожидалось при входе в комнату, а в тёплом сиянии, исходившем от цепочки светильников, протянутой по всему периметру необъятного потолка.
Потолок заслуживал отдельного упоминания, уже потому, что вздымался выше конька реальной крыши бабы Любиного дома. Из-под балок до самого пола свешивались цветочные гирлянды, венки, пучки пресловутых трав, благоухающих, словно развешанных недавно, день-два назад, и только начинающих привядать. Это в марте-то!
Что интересно – старый шкаф оставался на месте. Как и прапрабабушкин сундук и «солдатская» койка. Они так и оставались в первозданном виде, очерчивая контур бывшей спаленки, и Даша не обратила на них внимание сразу лишь потому, что зрелище открывшегося простора ошеломляло. Он беспомощно крутила головой, пытаясь разглядеть разбежавшиеся по сторонам света стены и обновлённый интерьер. Унёсшийся чуть ли не в космос потолок её добил.
В прострации она скользнула взглядом по плетёным ромашковым косам, касающимся резной крышки укладки… и выдохнула: хоть что-то без изменений, правильное. А шкаф? Тоже тут, никуда не делся, только выглядит не рассохшимся, а ухоженным, и веет от него слабым ароматом мебельного воска.
Вот балда!
Даша резко развернулась на пятках. Она же пришла сюда не на чудеса пялиться, а поговорить! И вообще, проверить, в порядке ли…
В груди похолодело.
Та, что спала неподалёку на узкой походной кровати, сурово сдвинув брови, никак не могла быть бабой Любой. Куда подевалась согбенная годами, усохшая, хоть и бодрая пожилая женщина? Несмотря на почтенный возраст, отчего-то ни у кого не поворачивался язык назвать её старухой, ведь выглядела она моложаво для своих … семидесяти? Восьмидесяти? Точных лет её никто не знал. Но особая возрастная сухопарость, руки в артритных шишках, усеянные пигментными пятнами, а ещё более – пряди чистого серебра, выбивающиеся из-под вдовьего платка, и сеточка морщин, и бесконечно мудрые глаза – позволяли думать, что годков-то за плечами немало, ох, немало. Поговаривали старики, что ещё в войну, ту, что с фашистами, баба Люба была такой, а если и моложе – то самую малость. Но в эти байки верили разве что ребятишки. Костик же от Дашиных расспросов только отмахивался. Ну, травница баба Люба, ну, хороший целитель, что есть, то есть. Тот народ, что попроще да посуевернее, от нечего делать окрестил её ведьмой; но что взять с деревенских кумушек? А где завелась якобы ведьма, там и слухи всякие. Но при всём при том, кого ни спроси – никто о Любовь Палне дурного слова не скажет. Сурова, да, но добра и отзывчива. Разве от ведьмы добра дождёшься? Вот и нечего сплетни слушать, и уж тем более всерьёз их принимать.
… Но сейчас, глядя на спящую черноволосую женщину, с явно узнаваемыми чертами помолодевшего лица, с тремя крохотными – бабы Любиными! – родинками на виске, со знакомым серебряным обручальным кольцом на безымянном пальце руки, покоящейся на груди, Даша, сама того не желая, выдохнула:
– Точно, ведьма!
И облегчения в её голосе было куда больше, чем страха.
Потому что, если отбросить привычные установки и трусливое «Не может быть!» многое становилось на свои места.
7.3 У ведьмы любая книга – гадальная
При всей бредовости звучания ведьмовство всё объясняло. По-своему, конечно, в рамках иной логики, допускающей включение сверхъестественного в обыденность. Но… Даше, за свои неполные тридцать лет несколько раз пришлось столкнуться с явлениями необъяснимыми. Нет, суеверие было ей чуждо, и даже в детстве она посмеивалась над «страшными историями» с Пиковой Дамой, с живыми мертвецами на кладбищах и домовыми, имеющими привычку громко топать по ночам и иногда слегка душить хозяев; а, повзрослев, отмахивалась от рассказов о всяческих порчах и сглазах. И сердобольных соседок, нашёптывающих, что, дескать, батюшку надо звать, дом освятить, чтобы Ксюшенька поправилась, заодно к известной бабке её свозить – вежливо, но твёрдо окорачивала. Вы уж определитесь сперва, граждане, к бабке или в церковь обращаться, а потом уже советуйте, а то несерьёзно. Получается, что и там, и там подсуетиться не мешает на всякий случай… Нет, извините.
Отношения с Богом у Даши сложились интересные, не совсем канонические. Использовать высшие силы потребительски, вспоминая лишь для выпрашивания помощи, она считала нечестным. И старалась жить по пословице: Бог-то Бог, да и сам не будь плох.
Она хорошо помнила, как в детстве чуть не утонула. Забрела, не знаючи, на глубину – пацанка ещё, не учла, что ребята, перебрасывающие в реке друг другу мяч – дылды, баскетболисты, а она-то мелочь, им в пупок дышит, и смело ринулась за отлетевшим в её сторону мячом. И даже не испугалась, повиснув в воде на цыпочках. Вода захлестнула подбородок, Даша болталась в ней, как поплавок: и не отступить, опоры под ногами почти нет, и не оттолкнуться от дна – на полную ступню не опустишься… и вот-вот захлебнёшься. Много позже она поняла, что была на волосок от смерти. Причём в двух шагах от ничего не подозревавших людей. Ближайшему дылде достаточно было шагнуть к ней и вытянуть на мелководье, но он-то об этом не догадывался – и весело заржал, пустившись в погоню за мечом, нагнав волну, с головой захлестнувшую девчонку-невеличку.
В тот же момент её что-то с силой толкнуло в грудь, выбив остатки воздуха и снося назад, опрокидывая на спину… потом вдруг упёрлось в эту спину и подбросило. С такой силой, что выкинуло на поверхность. Она забила по воде руками, судорожно откашливаясь – успела-таки хлебнуть! – но ноги уже чувствовали твёрдое песчаное дно, и… уровень воды едва доставал до верхней части купальника-нулёвки.
А загорающие на берегу мужики вдруг забегали, заорали, размахивая руками: «Смотри, сомище!» «Да двое, зуб даю!» «Пошли, пошли, ведь уходят, суки, красиво-то как уходят!»
Никто и не знал, что огромные речные старожилы, про которых на Красивой Мече рыбаки сложили множество баек, только что спасли девчонку, тощую, дрожащую от запоздалого страха, ковыляющую на берег на ослабевших ногах. Только Даша знала. Это была её персональная Тайна. Личное Чудо.
С тех пор, приходя купаться, она перед тем, как зайти в воду, угощала реку хлебной горбушкой или яблоком, или ещё каким подношением, и мысленно благодарила за добро.
И в лесу, если доводилось бывать, непременно оставляла на пеньке дар. Лешему ли, неведомым ли зверушкам… или просто Судьбе – после того, как однажды её, заблудившуюся, вывел из чащобы к людям старый волк. Она-то, городская дурочка, приняла его за собаку и рванулась вслед, решив отчего-то, что псина далеко от жилья не убегает. Ей даже в голову не пришло, что гонится она за волком. Потом уже местный охотник по следам опознал и разоблачил «собачку».
Тоже Чудо? Несомненно.
Теперь она была уверена: голос бабы Любы, её советы и поддержка во время похорон не привиделись. Каким-то непостижимым образом мужнина тётка была всё это время рядом. И одновременно не была. Как такое может быть, Даша не знала. Но могла сказать, что никогда до этого не страдала ни видениями, ни голосами в голове, даже при сильных моральных потрясениях. Так что…
Вспомнился и странный звонок, о котором поведала Ксю. Ни на что не соглашаться, ни с кем ни о чём не договариваться – это к чему? Определённо, баба Люба знала больше, чем говорила.
И сейчас вдруг до Даши дошло: а ведь Костикова тётка, ко всему прочему, сразу поняла, что за загадочная болезнь приключилась с Ксюшей. Врачи, даже самые опытные, затрудняясь с диагнозом, действовали наугад, подбирая лечение методом проб и ошибок; а первые же травяные компрессы сельской знахарки, сопровождающиеся наложением рук и каким-то простеньким заговором, заставили кровоточащие язвы затянуться. Сразу. Тогда Дарье некогда было об этом подумать, она тихо ликовала, боясь спугнуть перемены к лучшему. А вот сейчас… всплыло в памяти всё.
«Баба Люба!» – хотела позвать она. И невольно прикусила язык.
Та лежала, закутавшись, как в одеяло, в свой непонятный сон, не просто помолодевшая, а какая-то обновлённая. И обращаться к ней теперь по-свойски, как раньше, казалось кощунством. Да и вообще… Даша вдруг заколебалась. Вдруг она своим вмешательством прервёт некий таинственный процесс и что-то нарушит? И родственница недополучит, допустим, ещё лет десяти возвращаемой молодости, или не долечится? Наверняка изменения затронули не только внешность: внутри тоже что-то перестраивается… Вот не зря кошки неусыпно стоят на страже, особенно бдит зверюга Таис.
Таис! А ведь кошка с ней говорила, это точно! И даже намекнула, чтобы Дарья не ожидала многого от своего прорыва. Так? Даже кошки в этом доме осведомлены больше, чем она. И что теперь?
Последние слова она почти выкрикнула, но тотчас перешла на шёпот-скороговорку:
– И что теперь? Я же рехнусь от этих новых глюков. Или это не глюки? Больна Ксюша или нет? Что мне делать, ба… Любовь Пална, а? Я ничего не понимаю!
Теперь даже мысль о том, чтобы разбудить бывшую стару… немолодую женщину, пугала. Как бы не во вред пошло, причём всем! Но что же делать, однако?
По лицу спящей пробежала тень. Не в переносном смысле, а в буквальном: тень от чего-то, сорвавшегося с потолка и метнувшегося к старинному шкафу. Вздрогнув, Даша во все глаза уставилась на летучую мышь. Та была огромна, лохмата и сердита. И с пастью, полной мелких острых зубов, хорошо видных, когда зверюга эту пасть раззявила и что-то гневно пропищала.
Это типа «вали отсюда»?
На всякий случай Даша отступила.
Вцепившись в ручку дверцы, мышь умудрилась оттянуть на себя створку и нырнула в образовавшуюся щель. Закопошилась в недрах шкафа, что-то роняя… Даша смотрела, затаи дыхание, и чуть не взвизгнула, когда, стукнув изнутри в дверцу, наружу выпала книга.
Выпрыгнув вслед, мышь потопталась на трофее. Сурово взглянула на незваную гостью – и взмыла к потолку, повиснув вниз головой на одной из балок. Там, кстати, завернувшись в крылья, как в плащи, мирно спало целое семейство нетопырей.
Это что, какая-то подсказка? Знак? Квестовый предмет?
Спросить было не у кого. Обновлённая Любовь Пална не просыпалась. Мыши упорно молчали. Огоньки по периметру комнаты-лаборатории перемигивались, то ли сочувствующе, то ли злорадно. Вздохнув, Даша шагнула вперёд и подняла с пола… томик Бродского.
Широко открыв от удивления глаза, распахнула книгу на закладке. Строка, написанная тонко-стержневой шариковой ручкой в промежутке между строфами, да ещё каким-то интересным готическим почерком, да ещё выделенную светящимся маркером, не увидеть было невозможно.
«Дашка, жди меня здесь. Никуда не выходи. НИКУДА!!!»
Глава 8. Наставница и ученица
Тройя, столица Альвиона
Букингем-Хаус
Королева
– Развлекаешься?
Алиса так и шарахнулась от любимейшего зеркала. Ещё бы! Кого угодно напугает злобный шип, а ещё больше – перекрывшая её отражение мрачная физиономия старой ведьмы. Пусть даже это и хорошо знакомый призрак, и в какой-то мере даже родной и полезный, но всё же… зачем так пугать? Да и досадно: в кои-то веки выпадет свободная минутка, надумаешь полюбоваться собой, и новым украшением, и новым утренним капотом в белой пене кружев, а тут… А всё же как ей подходят и наряд, и аметисты! И эта белая с золотом спальня во дворце, и сам дворец, полный восхищённых поклонников, которых она умело держит на поводке. Так приятно всё это повторять в сотый раз, крутясь перед старинным ростовым зеркалом, что само по себе – произведение искусства громадной ценности. И вдруг – такая проза! Опять какие-то дела!
– Ну, Долорес! – капризно протянула красавица. – Я хочу полюбоваться подарком Эдварда, а тут ты!..
«…всё мне заслоняешь…»
– Страшилище? – желчно усмехнулась старуха. – А ведь я таковая по твоей милости, между прочим.
Алиса поджала губки.
– Долорес, не начинай! Ну да, не надо было спешить тогда с этим докторишкой; но я же всё поняла и исправляюсь. К тому же, вовсе ты не страш… не так ужасна, как себе надумала, а выглядишь всего лишь как очень-очень пожилая леди. Но ведь это ненадолго, да? Мне самой не терпится привести тебя в порядок, я же не эгоистка какая-нибудь, не только о себе думаю! Просто ты явилась так неожиданно, совсем не в урочный час. Вот я и растерялась.
– Час неурочный, но ты так удачно спровадила своих глупых куриц по поручениям, что грех не воспользоваться случаем, – проворчала, смягчившись, «очень пожилая леди». – Времени у нас мало, я стараюсь использовать каждую свободную минуту. Да и обстоятельства складываются в нашу пользу: Ковен разогнан, и пока не утвердили новый состав, его ищейки бездействуют. Но со дня на день назначат нового Верховного, а он за такую милость из трёх шкур вывернется. Новая метла по-новому метёт, и, как правило, начинает жёстко. Начнём сверлить проход в Межмирье под его носом – попадём под горячую руку. Надо успеть с нашим делом сегодня, иначе завтра нас засекут и выследят. Ты-то неприкосновенна, да на тебя и не подумают, а от если найдут меня…
– И что тогда? – рассеянно спросила королева. Похоже, объяснения наставницы ей были не интересны. Чуть сдвинувшись от центра зеркала, она отыскала-таки на периферии собственное отражение и теперь любовалась аметистовым колье, так нежно подчёркивающим белизну её кожи. Правда, с простым утренним туалетом оно не слишком хорошо сочеталось, как чересчур парадное. Но безумно красиво. Эти крохотные бриллианты, словно капли росы, унизывающие лилово-сиреневые лепестки, эта прихотливая вязь золотых завитушек-вьюнков…
– Тогда меня развоплотят, – отрезала ведьма. – Окончательно.
– Разво…
Алиса судорожно сглотнула, как-то сразу растеряв беспечность.
– Я не думала… Что, всё так сурово? Но ты ничего об этом не говорила… в прошлый раз! Долорес, неужели это так для тебя опасно?
– Говорила, и много чего. Только ты профукала половину, – буркнула старуха. – Впрочем, как всегда. – И неожиданно рявкнула: – А ну-ка, прекращай вертеться! Стоять смирно и слушать, когда старшие говорят!
Увидь кто сейчас Белую Королеву – глазам бы своим не поверил. Смирная, как воспитанница пансиона перед строгой директрисой, она вытянулась в струнку, опустив глаза и олицетворяя собой послушание.
– Да, маэстра!
Колючий взгляд из зазеркалья смягчился.
– Лицедейка… Слишком уж ты разомлела, почив на лаврах. Нельзя ослаблять бдительность, нинья, сколько тебе напоминать? А ты добилась исполнения своих примитивных желаний и успокоилась, позабыв, что любой королевский двор – скопище интриганов! Немудрено, что какой-то третьесортный шантажист вышиб тебя из колеи.
«…Он бы не смог, если бы ты ещё и за ним присмотрела! Раз уж так любишь всё контролировать…»
Несмотря на язвительность мысленной реплики, Алиса состроила нарочито простодушную гримасу:
– Долорес, да ведь всё обошлось! Я… мы ведь всё-таки добились, чего хотели! Я – королева, у меня власть, драгоценности, фрейлины, наряды – что ещё надо? Вот рожу Эдварду сына – меня вообще на руках носить будут. Ты же сама твердила, что статус королевы-матери надёжнее и более уважаем, чем статус бездетной королевы. Что, и порадоваться теперь нельзя?
Старая ведьма покачала головой.
– Вроде бы и выросла давно, а по уму дитя дитём… Эдварду сына она родит! А ты подумала, прежде чем разбудить беременность – причём опять со мной не посоветовавшись – что у ребёнка будет иная магия? Твой муж – потомственный огневик; что он скажет, когда в наследнике проявится магия воздуха?
Королева беспечно отмахнулась.
– Я не настолько глупа, как ты думаешь. Да я все европейские Древа изучила! У Алисы половина родни – воздушники, и если мой сын родится таким же, все решат, что он пошёл в двоюродную бабку или прадедов по материнской линии, всего лишь!
– Хм…
Тонкие пальцы, обтянутые пергаментной кожей, выбили дробь на резной позолоченной раме – на зазеркальной её стороне, разумеется.
– Что ж, в какой-то мере здраво. Ты не безнадёжна. Надеюсь. Однако вернёмся к нашей теме. Сам предстоящий ритуал тебе знаком, в прошлый раз ты неплохо справилась, несмотря на некоторые огрехи. Сегодня же… кое-что должно быть скорректировано. Мне придётся поддерживать портал, а заодно отвести часть сил на наше прикрытие…
– Ты же говорила – ищейки пока не рыщут?
– Что с того? Если Червоточину почует сильный маг, да ещё любознательный… Не хочу рисковать. Так вот, помимо маскировки придётся потратиться на выманивание донора. В последние дни эта туземка стала временами ускользать от наблюдения. Возможно, она случайно переместилась к одному из Мест Силы, которое экранирует. Придётся как-то вытащить её на незащищённое место.
Алиса захлопала в ладоши:
– Устроим ловушку?
– Возможно. Или подберём манок. А уж дальше – твой выход, нинья. Накопитель при тебе?
Вместо ответа королева вытянула из-под низкого выреза сорочки, прячущейся под капотом, хрустальную каплю-подвеску на длинной цепочке.
– Прекрасно. Не забудь активировать, иначе все отобранные годы уйдут тебе одной. Э-э, не сверкай так глазами, нинья, не жадничай: с этой простушки мы гарантированно выкачаем не меньше полусотни лет. Куда тебе столько? Проглотишь всё – от тебя даже эмбриона не останется!
– Че… че-го? Э-бри…
– Фу ты… зародыша, если по-простому. Десятка лет тебе за глаза хватит; ну, пусть не десятка – дюжины. Омолодишься до восемнадцати цветущих лет, остальное мне. Справедливо?
Королева потупилась.
«…Я бы и для себя поберегла. Что им сделается, в накопителе-то?»
Потом вскинула глаза.
–Да, Долорес. Если уж я сама чуть от страха не умерла, увидев первую морщинку, то каково же тебе в нынешнем облике? Это будет справедливо. Но ты прибережёшь мне немного? Хоть годика три, а?
– Моя нинья…
Голос старухи дрогнул.
– Конечно. Я не оставлю свою девочку без запаса красоты и юности. Но и ты не подведи! Формулировку договора повторила? Убрала из текста свидетельство Старых Богов? Записала? Покажи, я должна проверить!
Метнувшись к туалетному столику, Алиса выхватила из шкатулки лист бумаги, сложенный вчетверо, и развернула перед зеркалом. Ведьма внимательно прочитала написанные неровным ученическим почерком строки и с нескрываемым облегчением вздохнула.
– Ну, в кои-то веки всё правильно. Можешь ведь, если захочешь!
С треском развернула и сложила веер из чёрных страусиных перьев. Подхватив выпавшее из-за энергичных манипуляций перо, уколола кончиком палец. Со значением кивнула королеве.
Та, сперва не поняв, что от неё требуется, вдруг что-то вспомнила, закивала и приложила листок к зеркальной поверхности.
Удар изнутри, с той стороны, словно дротиком – и вот на пробитой насквозь бумаге расплывается кровавое пятно. Растёт, затапливая собой написанное… а потом сжимается, тает. Вслед за ним исчезает и крохотная дырочка от пера.
– Так оно вернее запомнится, – с чувством глубокого удовлетворения пояснила ведьма. – И не напутаешь, и не собьёшься. В тамошнем мире магии кот наплакал, а вот Слово имеет такую же силу, как и здесь, потому и Договор нужен, состряпанный по всем канонам. Зато там много неинициированных магов, а у них запас жизненных сил куда больше, чем у простых людей. Нам с тобой надолго хватит… если всё получится.
– Обязательно получится, Долорес! – с жаром заверила молодая королева. – Я не подведу!
И украдкой скосила глаза, вновь любуясь аметистовыми цветами. Вот бы к ним подобрать ещё и диадему, и брошь… и серьги… Как называется такой комплект драгоценностей? Ах, да, парюра. Она хочет аметистовую парюру, во что бы то ни стало, а не только простенькое колье. Вот только выучит Договор – и отправит записочку Эдварду с просьбой. Он не откажет. Не любит её, да; но будущей матери наследника не откажет. Идеальный муж.
8.2 А фрейлина-то засланная!
Кабинет рядом с Малым Королевским.
Колин Кингзман
Разговор, что состоялся спустя три часа, но уже в другом месте – в скромном кабинете, примыкающем к королевскому – имел непосредственное отношение к оным событиям.
– Ты уверена, что она выразилась именно так? «У Алисы половина родни – воздушники»? Не ослышалась?
– Слово в слово, сэр.
– Именно «…у Алисы»?
– Да.
– Дорогая, не торопись. Возможно, тебе показалось нечто похожее. Или ты недослышала. Или… память человека несовершенна, она в состоянии сохранить картину важного момента в целом, но без специальной тренировки…
– Дядя! – вскипела гостья. – Мне давно не десять лет, когда я разыгрывала вас и придумывала сказочные истории! Я, представьте, понимаю, что словами, особенно такими, что кидают тень на королевскую особу, не бросаются! И да, как и вы, я не доверяю памяти. Поэтому… вот! Вы же не дослушали, как именно я всё узнала. А я не настолько глупа, чтобы элементарно греть уши за запертой дверью, рискуя попасться.
Девичья рука щёлкнула застёжкой ридикюля и извлекла из его пышных складок клубочек розовых шёлковых ниток для вышивания, не округлый, а продолговатый, в форме еловой шишечки. Гостья сжала пружинящую под пальцами поверхность, ловко поддела ноготками одной ею видимую выпуклость и извлекла на свет нечто вроде каучукового стерженька с насечками. Клубок обмяк, потеряв сердцевину: новомодную заговорённую шпульку, не позволяющую скользкому шёлку разматываться и смешиваться с собратьями из рукодельной шкатулки. Весьма полезное изобретение для леди (или их горничных и компаньонок), уставших разбирать по цветам вечно спутывающиеся нитки!
– Вы же сами меня снабдили!
Шпулька легко распалась на две половинки, оказавшись внутри полой. Вытряхнув содержимое на ладонь, девушка, торжествуя, взглянула на того, кого называла дядей.
– Вот! Эти клубки такие непослушные! Один совершенно случайно, – она выделила голосом последнее слово, – закатился под мою скамеечку рядом с кроватью Её величества, и я смогла его отыскать лишь после того, как по поручению леди Цецилии обсудила с шеф-поваром и с мэтром Адерли завтрашний десерт к утреннему чаю. Её величество по утрам сейчас испытывает приступы тошноты, но не желает отказывать себе в сладком, а потому то и дело согласовывает меню с господином лейб-медиком. Вернее сказать, спроваживает нас, фрейлин, на эти глупые переговоры. Вот я и решила: пока меня нет – оставить вместо себя активированный артефакт, потому что… показалось подозрительным, что нас одну за другой отсылают по пустяшным делам. Только, дядя, на многое не рассчитывайте: вы же сами меня инст-рук-ти-ро-ва-ли, что эта штучка – опытный образец, маломощная, и если в помещении есть защита от прослушивания – больше двух-трёх минут не проработает… Она даже раньше отключилась.