Ремонт Земли. Трансатлантическая история экологической реставрации

Одним октябрьским утром 1856 года на ярмарке штата Нью-Гэмпшир перед делегацией от города Конкорд собралась толпа, чтобы послушать приглашенного спикера. Достопочтенный Джордж Перкинс Марш, бывший конгрессмен из Вермонта, намеревался рассказать о некоторых заграничных сельскохозяйственных практиках, особенно о тех из них, которые было бы неплохо перенять жителям Новой Англии. Марш совсем недавно вернулся в Америку после почти пяти лет дипломатической миссии в Турции и Греции, успев посетить множество стран Европы и Средиземноморья. Он путешествовал по Альпам на повозках, пересек Босфор на каике, посетил Египет верхом на верблюде. «Англия не занимает заметного места в моих набросках», – так он начал свою речь. Поскольку характеристика почв и основных посевных культур, а также политические и религиозные институты в США и Англии довольно схожи, в обеих странах объекты и процессы сельскохозяйственного труда, по сути, одинаковы. Возможно, американцам и было чему поучиться у британских землепользователей, но Марш считал, что будет любопытнее обратить внимание на страны, чьи сельскохозяйственные культуры, способы обработки почвы, привычки сельской жизни, климат и земля больше всего не похожи. В поисках столь разительных отличий в способах хозяйствования необходимо было перенестись на юг Европы, ближе к Средиземному морю.

Именно резкий контраст между реалиями Новой Англии и Южной Европы делал их сравнение наиболее информативным. Иные культурные традиции, растительный мир и рельеф местности означали, что жители Новой Англии и Средиземноморья совершенно по-разному подходили к проблемам сельского хозяйства. Марш обратил внимание, например, на широкое распространение во Франции и в Италии многолетних культур, таких как виноград или яблони. В Вермонте и Нью-Гэмпшире же основой сельского хозяйства были однолетники – кукуруза и картофель. По его словам, хотя такие предпочтения во многом объяснялись климатом, традиции также играли немаловажную роль. Далее Марш описывал хитрый способ быстрой сушки сена, которым пользовались итальянские крестьяне: они выкладывали свежескошенную траву на крутых горных склонах, удерживая ее установленными по периметру вертикальными шестами. Кроме того, они знали способ заставить снег таять быстрее ранней весной – разбрасывали поверх него небольшое количество чернозема. Итальянцы придавали бо́льшую ценность определенным материалам, таким как древесина для растопки и навоз, и строили свои жилища так, чтобы тех не могли коснуться наводнения, оползни и прочие бедствия, которых американцы не привыкли бояться.

Для американца, путешествующего по южным регионам Европы, по словам Марша, самым поразительным будет полное отсутствие чего-либо напоминающего американское представление о лесе, поскольку европейцы уделяли гораздо больше внимания обновлению и сохранению лесов: «Сотни акров ежегодно засаживается дубами, соснами, лиственницами и прочими древесными породами» [Marsh 1856]. Марш хотел заставить своих слушателей задаться вопросом, почему европейцы, а не американцы первыми начали сохранять и восстанавливать свои леса.

В этой ранней экологической речи, произнесенной за восемь лет до выхода в свет книги «Человек и природа», Марш уже поднимал вопрос о способности человека, во-первых, наносить ущерб Земле, во-вторых, начать восстанавливать ее. Предвосхищая главы «Леса́», «Во́ды» и «Пески», Марш описывал, как на некогда густо покрытых лесами горных склонах Европы бурные потоки воды вызвали обширную деградацию почвы и обнажение горных пород. Во многих местах уже представлялось «невозможным вылечить причиненное зло и остановить будущие разрушения». И все же Марш оставлял место надежде. В дополнение к приведенным им примерам лесовосстановления Марш также описал работы по осушению болот, которые ему довелось посетить неподалеку от Флоренции. С XVIII века там трудились итальянские инженеры, которым в результате удалось рекультивировать обширные территории, «вернув им плодородие и благоприятные свойства». Здесь, в верховьях реки Арно, в Валь-ди-Кьяна, паводковый поток удалось отвести в низменные районы, чтобы занести туда целебный для земли ил. Марш высоко оценивал эти начинания итальянцев. «Предприятия, описываемые мною, есть одни из самых замечательных триумфов человечества над природой. Они представляют особый интерес, поскольку демонстрируют собой тот редкий случай, когда почва, которую человек когда-то использовал, истощал и наконец забросил, была бы возвращена под его власть». По мнению Марша, реставрация представляет собой процесс восстановления продуктивности, стабильности и эстетической ценности деградированных земель, в результате которого они снова могут приносить пользу людям. Хотя Марш стремился восстанавливать культивированные земли, а реставраторы будущего будут отдавать предпочтение естественным ландшафтам, их объединяет одна цель – восстановление земель, поврежденных человеком. Все современные реставраторы, которые стремятся вернуть природу в определенное состояние, существовавшее до разрушительного вмешательства человека, по сути, действуют в рамках парадигмы, заданной в свое время Маршем [Ibid.].

Окрещенный своим биографом Д. Лоуэнталем пророком консервации, Марш до сих пор упоминается в инновационных природоохранных проектах по всему миру, начиная с России, Индии, Австралии и кончая Соединенными Штатами Америки и Западной Европой. Тем не менее некоторые ученые утверждают, что Марша нельзя назвать основоположником нового консервационистского взгляда на защиту окружающей среды. Согласно им, он всего лишь синтезировал и популяризировал уже существовавшие до него убеждения. Исследователь Р. Джудд, к примеру, указывает на то, как в начале XIX века консервационистская этика получила развитие в среде обычных жителей Новой Англии. Р. Гроув же утверждает, что еще в XVII веке заселявшие тропические острова (например, Маврикий) европейские колонисты отдавали себе отчет в том, что их присутствие нарушало экологический баланс. Однако более важным, чем поиски пророков и апостолов консервации, является понимание основных изменений в природоохранной мысли, которые происходили в этот период. Каким было главное послание Марша (и не столь важно, было ли оно действительно первопроходческим или в чем-то вторичным), которое перевернуло человеческие представления о природопользовании? Чем взгляд Марша на место человека в природе существенно отличался от общепринятых идей до него [Lowenthal 1958; Judd 1997; Grove 1995]? В поисках ответов на эти вопросы можно сделать вывод, что философия Марша включает в себя три основных предположения:

1) человеческое вмешательство в природные системы может привести как к положительным, так и к разрушительным результатам;

2) способности природы к самовосстановлению поврежденных человеком систем ограничены;

3) люди могут вредить природе, даже когда уверены, что улучшают ее. Как мы видим из утверждений Гроува и Джудда, первые два взгляда существовали задолго до Марша. Однако мысль о том, что даже человек, действующий разумно и предусмотрительно, все равно способен нанести ущерб окружающей среде, представляется революционной для того времени. Идея непреднамеренной деградации окружающей среды человеком резонирует с восприятием дикой, нетронутой природы как в целом благодатной, которое получило распространение в Новом Свете во второй половине XIX века. Только после того, как люди пришли к представлению о том, что свободная от людей земля имеет свои преимущества, мог появиться такой мыслитель, как Марш, утверждающий, что человек часто не обращает внимания на наносимый им ущерб. В странах Европы, в которых побывал Марш, местные не видели ничего хорошего в земле, свободной от человека. Марш подвергнул сомнению их убежденность в том, что рациональный человек всегда действует на благо земле.

Позитивное и негативное влияние человека на землю

Постоянно предостерегая людей от пагубного воздействия на землю, Марш в то же время упорно проповедовал репарационный потенциал человечества. С каждой новой статьей или выступлением Марш все громче заявлял об угрозе деградации окружающей среды, а затем возлагал все бо́льшую надежду на ее восстановление. Через год после своего выступления на ярмарке в Нью-Гэмпшире Марш был назначен комиссаром по рыболовству штата Вермонт. Перед ним встала непростая задача по восстановлению опустошенных рыбохозяйственных водоемов региона. Будучи в юности заядлым рыбаком, проведшим немало времени у ручьев неподалеку от семейной фермы в вермонтском местечке Вудсток, Марш не мог не заинтересоваться исчезновением рыбы в водоемах родного штата. Сокращение численности сухопутных видов, таких как олень или заяц, легко объяснялось чрезмерным промыслом или недостатком прокорма, а вот падение вылова рыбы по тем временам было объяснить труднее. Примитивные решения вроде запрета на рыбную ловлю в установленных местах в определенные времена года мало чем помогали в восстановлении популяции рыбы. Тут требовалось нечто большее, чем простейшая консервация.

В своем официальном отчете Марш предположил, что резкие антропогенные изменения на суше, такие как обширная расчистка или вспашка сельскохозяйственных угодий, могли нанести вред не только сухопутным формам жизни, но и подводным обитателям. Сбрасываемые в воду вредные отходы жизнедеятельности близлежащих деревень, неестественный водоток в подвергшихся вырубке лесах, отвод воды из рек в каналы – все это Марш отнес к факторам, негативно влияющим на водные экосистемы. Будучи проницательным наблюдателем естественной истории, Марш подчеркивал зависимость между растениями и животными, осадками и почвой. Определив таким способом причины деградации, Марш выразил надежду на реставрацию водной среды:

В случае с наземными животными нам приходится принимать природу в том искалеченном состоянии, в которое привел ее человеческий прогресс. Но мы все еще можем что-то сделать, чтобы восстановить хотя бы долю того изобилия, которое в более примитивном состоянии обеспечивало водное царство [Marsh 1857].

Илл. 1. Улучшение Земли. Джордж Перкинс Марш (Agriculture, Labourage, Encyclopédie ou dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers, Paris, 1751–1772)

Точный анализ причин «рыбного кризиса» в Новой Англии открыл возможности для успешной реставрации. Тут Марш учел европейский опыт. В Старом Свете разведение рыбы уходит корнями во времена Древнего Рима, а трудолюбивые средневековые монахи сделали из него целую науку. Американцам, заинтересованным в разведении лосося или форели, считал Марш, необходимо было присмотреться к европейским странам, где с бо́льшим успехом разводили рыбу. Их практики, соответствующим образом адаптированные к американским климатическим и природным условиям, могли бы иметь успех и в Соединенных Штатах Америки. Он надеялся, что в ближайшем времени в Америке будут приняты законы «о восстановлении первозданного изобилия общественных водоемов». Однако, рассуждая о возвращении водоемам былого изобилия, в конце своего рапорта Марш подчеркивает и техническую сложность широкомасштабной реставрации популяций рыбы. По его словам, такая реставрация была неосуществима на тот момент, хотя и возможна в теории [Ibid.].

Как лингвист и филолог, знавший более 10 языков, Марш любил размышлять о значении слов. Возможно, наиболее неоднозначным он считал improvement («улучшение»), которое часто подчеркивал или заключал в кавычки. Тем самым он хотел донести до читателя мысль, что вмешательство человека в естественные процессы (даже с лучшими намерениями) часто приносит больше вреда, чем пользы. Хотя в целом Марш был согласен с гуманистами эпохи Возрождения в том, что человек должен в полной мере пользоваться дарами природы, он подчеркивал, что попытки улучшить окружающий мир могут ему навредить. Так, во времена Марша существовали improvement societies (общества по благоустройству), состоявшие из садоводов и фермеров, которые искали способы увеличить свои урожаи. Кроме того, в европейских странах и их колониях были распространены так называемые общества акклиматизации, которые импортировали ценные экзотические виды и пытались адаптировать их к местным условиям. Марш скептически относился к деятельности подобных «благоустроителей» и «акклиматизаторов» и считал, что она приводит к уменьшению урожаев и деградации земли. В крахе рыбных промыслов Новой Англии Марш также видел провальный результат человеческой деятельности по улучшению окружающей среды. Вырубка лесов, запруживание ручьев и широкомасштабная обработка почвы хотя и обеспечивали некоторую выгоду, в значительной степени поспособствовали вымиранию рыбы: «Достаточно сказать, что человеческие улучшения привели к почти полному изменению тех условий, в которых привыкли жить рыбы». Даже инициативы, казавшиеся на первый взгляд однозначно полезными, в результате могли навредить. Например, создание искусственных резервуаров для разведения рыбы иногда приводило к затоплению плодородных земель. Такие необдуманные «улучшения» влекут за собой не восстановление, а, скорее, накладывание одной деградации на другую. В разговоре с одним из своих коллег Марш говорил, что написал книгу «Человек и природа» в первую очередь для того, чтобы продемонстрировать «вред, который приносят так называемые улучшения и чрезмерная культивация» [Ibid.].

Мы видим, что Марш разделял улучшения на мнимые и настоящие. Хотя ученый всю жизнь считал, что человеческий прогресс невозможен без вмешательства в природу, он также скептически относился к далекоидущим и непредвиденным результатам этого вмешательства. Так, Марш положительно отзывался о строительстве туннелей через Альпы и ввозе полезных экзотических растений для внедрения в сельское хозяйство. Однако он демонстрировал и то, как подобные проекты могут навредить экосистемам, внедряя инвазивные виды или приводя к иссушению ручьев вследствие отвода почвенных вод. Его целью было заставить своих читателей и слушателей научиться проводить черту между настоящими и так называемыми улучшениями. В первых таилась надежда на восстановление окружающей среды.

Послание Марша об улучшении в конечном счете являлось призывом бережно относиться к миру природы. Когда Марш писал о том, что «улучшение» почвы человеком приводит к ее повреждению, он на самом деле предлагал сформировать более глубокое понимание последствий человеческого воздействия на землю. Когда он оспаривал отчет о землепользовании в Америке, в котором залежные поля и вырубленные леса были названы улучшенными землями, то призывал к лучшему пониманию позитивного и негативного воздействия человечества на природные системы [Marsh 1864].

Представив убедительные доказательства способности человека как совершенствовать, так и разрушать, Марш тем самым только укрепил древнебиблейские и ренессансные убеждения в том, что человек по своей сути отделен от природы. Р. Уильямс писал: «Прежде чем задасться любым вопросом о методах и об этике вмешательства в природу и управления ею, необходимо сперва отделить ее от человека». Таким образом, природопользователи, на которых оказал влияние Марш, стали еще сильнее отдалять себя от природы, когда оценивали свое воздействие на нее или искали соответствующие меры по ее восстановлению.

Само название книги Марша изначально стало объектом спора с издателем. Марш настаивал на названии «Человек – возмутитель гармонии природы», в то время как издатель предлагал более лаконичное и нейтральное «Человек и Земля», на что Марш ответил так: «Мне бесконечно чуждо убеждение, что человек есть часть природы и его действия управляются ею. Задача моей книги – утвердить прямо противоположное мнение и проиллюстрировать доктрину о том, что человек… есть свободный моральный субъект, действующий независимо от природы». Марш и его последователи стремились отдалиться от мира природы и возвыситься над ним [Williams 1980; Lowenthal 1864].

Медлительность естественного восстановления

Марш возлагал большие надежды на реставрацию природы человеком, поскольку считал, что сама она обладает крайне ограниченными способностями к самовосстановлению. Он писал, что естественные восстановительные процессы «могут в обычных условиях занимать не годы и десятилетия, а века. Человек не может просто покинуть Новый Свет, бежать на какой-то другой (еще не обнаруженный) материк и там дожидаться, пока естественным путем снова расцветет брошенный Эдем». С точки зрения Марша, человеческие силы отличались от сил природы и качеством, и степенью воздействия. И дровосек, и бобр валят деревья, но только человек создает необратимые изменения в экосистеме, в то время как бобр всегда дает лесу восстановиться. Естественные восстановительные процессы бессильны перед интенсивной деятельностью человека. Марш рассматривал реставрацию как акт компенсации за неспособность природы возместить ущерб, причиненный человеком.

Он считал, что природа не способна легко справиться с вредом, который причиняет человек, однако обычно может залечить повреждения, нанесенные самой себе. В качестве примера Марш указывал на то, как быстро возрождаются леса после природных пожаров. Столь велики восстановительные силы природы, отмечал он, что всего через 25 лет после катастрофического лесного пожара 1825 года в Мирамиши (Канада) на месте пожарищ вновь возвышались величественные деревья. При этом он приводит бесчисленные примеры антропогенных изменений лесов, в результате которых они утратили бо́льшую часть своей естественной регенеративной способности. Марш считал, что в сравнении с разрушениями лесов из-за естественных причин антропогенная дефорестация отличается кратно бо́льшим масштабом изменений и последующей потребностью в реставрации. Как свободный моральный субъект, действующий независимо от природы, человек обладает уникальной способностью трансформировать и разрушать землю, а также несет особую ответственность за ее восстановление [Marsh 1864].

Спустя более чем 100 лет идеи Марша продолжают удивлять нас своей проницательностью и актуальностью. Однако У. Мейер считает, что Марш все же ошибался, будучи уверенным в стабильности природных систем. Несмотря на это, следует понимать, что, рассуждая о врожденной стабильности природы, Марш не имел в виду, что природа по своей сути неизменна. Скорее, он подразумевал способность природы самостоятельно оправиться от естественных пертурбаций, будь то деятельность бобров, лесной пожар или даже извержение вулкана. Марш считал, что в безлюдных местах, где земля еще не подверглась воздействию человека, «природные гармонии» остаются нетронутыми. Врожденная стабильность природы в работах Марша противопоставляется потенциальной нестабильности, которая возникает во время деятельности человека. «Человек является повсюду как разрушающий деятель, – писал он. – Куда бы ни ступила нога человека, там гармонии природы обращаются в хаос». Восстановить эти «гармонии» может только разумная и кропотливая реставрация [Meyer 1996].

Илл. 2. Портрет Д. П. Марша, около 1870 года (Вермонтский университет)

Книга «Человек и природа» следует определенной схеме: сперва Марш рисует картину разрушения экосистем человеком, затем показывает, что природа сама по себе неспособна оправиться от причиненного ущерба; наконец, демонстрирует примеры того, как человеку удавалось устранять этот ущерб. «На этих скромных страницах я попытаюсь изложить наиболее важные практические выводы, вытекающие из истории усилий человека по восстановлению Земли», – так Марш заканчивает вступительную главу своей книги.

Аналогичным образом во второй главе Марш сперва описывает ту выгоду, которую человек получил от импорта экзотических растений, а затем указывает на то, как в результате американские и европейские угодья пострадали от инвазивных видов. Автор также рассказывает о том, как в Америку из Старого Света (намеренным или же случайным путем) попадали некоторые виды насекомых, что имело непредсказуемые последствия – как положительные, так и отрицательные. Бывали случаи, когда целые посевы уничтожались случайно завезенным из Европы вредителем. Так и привезенные из Европы стада овец продемонстрировали недюжинную способность вредить окружающей среде: «Дикий баран, казалось бы, не представляет собой особой разрушительной силы в отличие от своих одомашненных сородичей». Наконец, Марш перечисляет успешные действия человека по восстановлению природных систем, например различные программы размножения рыб [Marsh 1864].

В последующих главах, посвященных лесам и водоемам, Марш повторяет свои мысли о положительном и об отрицательном воздействии человека, о медлительности естественного восстановления и возможностях реставрации. На примере Новой Англии он показывает, как расчистка леса может привести к процветанию сельского хозяйства; как рытье каналов служит предотвращению наводнений, доставляя при этом людям драгоценную воду. Но за этим следует и рассказ о том, как уничтожение лесов приводит к наводнениям и лавинам, а канальное орошение – к накапливанию солей в почве и обмелению рек. Марш также приводит доказательства медленных темпов естественного восстановления лесов, особенно в регионах с деградированными почвами, таких как Апеннины в Италии. Он привлек внимание и к медленным темпам восстановления почвы, указав, что ливни могут вызывать наводнения даже спустя десятилетия после первоначальной эрозии верхних слоев грунта. В конце главы Марш опять обнадеживает читателя, приводя примеры успешных работ лесоводов и гидротехников по восстановлению лесных и речных систем.

Илл. 3. Замок Пьобези, расположенный неподалеку от Турина. Здесь в 1863 году Марш работал над книгой «Человек и природа»

В последней главе о «песках» Марш еще раз повторяет свои опасения насчет последствий безответственной эксплуатации ресурсов, а затем вновь дает пример успешной экологической деятельности, такой как противодействие дрейфующим пескам путем создания лесополос. Ближе к концу своей книги Марш пишет: «Как я уже отмечал ранее, вопрос огромной важности заключается в том, насколько возможным представляется восстановить тот сад, что мы погубили. И это проблема, на которую опыт проливает мало света. До сих пор было предпринято лишь несколько целенаправленных попыток в области физической регенерации в масштабе, достаточно большом, чтобы оправдать общие выводы». По мере того как Марш приближался к заключению книги «Человек и природа», он все усерднее искал убедительные примеры успехов крупномасштабной реставрации. Ученый закончил рукопись летом 1863 года, однако до конца своей жизни в работе над новыми изданиями книги, в многочисленных статьях и письмах, беседах с друзьями и дебатах с политиками Марш продолжал искать ответ на вопрос, может ли человек «восстановить тот сад, который погубил». Заявив о необходимости восстановления земного сада, Марш посвятил свою жизнь выяснению того, насколько это возможно [Ibid.].

Таким образом, книгу «Человек и природа» можно считать одним из первых манифестов реставрации. Хотя главным и непосредственным вкладом книги в историю экологии было прояснение формировавшихся в то время взглядов на ущерб окружающей среде, другим ее важным посылом был призыв к экологической реставрации.

Стоит отметить, что частое употребление Маршем термина «реставрация» было беспрецедентным для ранних работ об экологии. Цифровой поиск по подборке из более чем 100 текстов из Библиотеки Конгресса США, посвященных экологии и появившихся в период с 1850 по 1920 год, показывает, что книга «Человек и природа» содержит в себе более ¼ из всех упоминаний слова «реставрация». Изначально Марш хотел назвать свою книгу «Человек-возмутитель». Ей бы также подошло название «Человек-реставратор»3.

Природа Европы и Америки

Еще одно ключевое понятие в работе Марша – дикой природы. За несколько десятилетий до воспевших дикую природу Джона Мьюира и его сторонников в идеях Марша уже проглядывало определенное восхищение ею. Само слово wilderness («дикая природа») лишь дважды появляется в книге «Человек и природа» (оба раза – в общепринятом в XIX веке значении «безлюдная пустошь»). Но гораздо чаще там встречаются такие смежные обозначения природы, как первобытная, исконная, необузданная, и автор придает им весьма положительные коннотации. До того как он побывал в Европе, Марш редко пользовался подобными терминами, что можно увидеть из его речи в округе Ратленд – одного из первых выступлений на тему охраны окружающей среды, сделанного в 1847 году. Однако, совершив путешествие по Европе и странам Средиземноморья, а затем осев в 1861 году в Италии, Марш начал часто размышлять о диких лесах, которые теперь представлялись ему одной из самых замечательных особенностей далекой родины. Это было не просто благоговение перед дикой природой или ностальгия по родным краям. Контраст между нетронутой природой Америки и укрощенной человеком природой Европы позволил Маршу с новой стороны взглянуть на вопросы охраны окружающей среды [Marsh 1847].

Как и многие писатели, работами которых он вдохновлялся, Марш видел важные отличия между очеловеченной историей Европы и естественной историей Северной Америки. В дикой, необузданной природе последней он видел молодость и энергию. В 1861 году эколог писал, что американцам, «привыкшим к зеленой и вечно молодой роскоши первобытных лесов, сама земля Европы кажется дряхлой и седой». В книге «Человек и природа» он добавил, что, хотя первобытные леса и не приносят прямой выгоды человеку, они не должны рассматриваться как что-то враждебное и даже заслуживают нашей защиты. Несмотря на то что Марш сначала заявляет: «Чем скорее естественный лес будет приведен в состояние искусственно регулируемого, тем лучше для всех заинтересованных лиц», – через 60 страниц он уже аплодирует усилиям по сохранению лесного заповедника Адирондак, будь то по эстетическим или экономическим мотивам («оба эти класса соображений имеют ценность»). Насмотревшись средиземноморских пейзажей, Марш по-новому восхитился природой своей родины, представлявшейся такой молодой, необузданной и дикой [Marsh 1864; Hall 1998].

Любовь Марша к дикой природе крепла по мере того, как он путешествовал там, где дикому не было и места, – в землях бывшей Римской империи. Эти земли веками обрабатывались руками местных крестьян: засеивались и вспахивались, выравнивались и террасировались, истощались и восстанавливались. Для Марша дикие леса Америки стали эталоном, с которым он сравнивал те земли, которые встречались ему во время его путешествий. Чем больше Марш путешествовал по Италии, тем чаще ставил под сомнение недоверие местных к безлюдным землям и сильнее начал защищать американское почитание дикой природы. Многие американские художники – современники Марша, в свое время очарованные пасторальными сценами старой Европы, начали поворачивать свои мольберты к свободным от цивилизации горным и лесным пейзажам. Марш присоединился к веренице таких деятелей, как А. Дюран, Дж. Иннесс и Т. Коул, которые в свое время тоже путешествовали по Европе, восхищаясь глубиной человеческой истории, и останавливались на месяц или даже год во Флоренции или в Риме, но в результате вернулись в своем творчестве к первозданной природе Северной Америки. Для всех этих экспатриантов сущность Италии была культурной, а Америки – естественной4.

Всегда интересовавшийся крупномасштабными инженерными проектами, Марш не смог пройти в Италии мимо многочисленных мелиоративных работ, помимо той, что он наблюдал в Валь-ди-Кьяна. На западном побережье Тосканы, в области Маремма, на тот момент активно проводились работы по осушению болот для создания сельскохозяйственных угодий. Итальянский государственный деятель Беттино Рика-Соли, которому принадлежали обширные земли в Маремме, пригласил Марша посетить этот регион, снабдив его при этом всевозможной информацией о технических и об исторических деталях проекта. Рика-Соли и другие итальянцы, с которыми разговаривал Марш, не видели в Маремме ничего, кроме бесполезных и даже вредных болот, каковые необходимо было осушить. Они не задумывались о том, что эти болота могли служить убежищем для мигрирующих птиц, содержать редкие растения и просто предоставлять человеку необычные виды для созерцания. Для них это был регион, охваченный malaria – плохим воздухом, неблагоприятными миазмами, которые в теплые времена года разносили болезни [MAER-1; GMUV-4].

Однако Марш, проанализировав проект, пришел к отличным от выводов итальянцев мыслям. В то время как они видели в болотах Мареммы результат действий природных сил (ливней и естественной эрозии), Марш разглядел в них результат человеческой деятельности. Вырубка лесов в примыкающих высокогорных районах привела к смыванию верхнего слоя почвы осадками и спуску заболоченного грунта на прибрежные равнины. Как объяснял Марш, «западное побережье Тосканы не пребывало в столь плачевном состоянии до завоевания земли этрусков римлянами»: «Это было естественным следствием пренебрежения местными инфраструктурными проектами и даже их бессмысленного уничтожения… а также вырубки лесов на близлежащих возвышенностях с целью удовлетворить спрос на древесину в Риме». С точки зрения Марша, именно люди нанесли ущерб этой земле.

Итальянцы, напротив, читали, что нездоровье провинции было следствием, а не причиной ее депопуляции. Будь она густо заселена, стандартные сельскохозяйственные практики, тепло от многочисленных домашних печей вернули бы земле былое здоровье. Макиавелли советовал правителям Тосканы следить за тем, чтобы «люди восстанавливали плодородие почвы путем возделывания и очищали воздух с помощью костров».

Как видно, итальянцам была присуща точка зрения, что люди и их деятельность скорее помогают земле, чем наносят ей ущерб. В противоположность Маршу они восхваляли культуру и обвиняли природу [Marsh 1864].

Касаясь вопроса Мареммы, Марш считал, что чрезмерная человеческая активность привела к разрушению лесов и перемещению почв; итальянцы же, напротив, видели проблему в недостаточных действиях человека по культивации земли. Последние старались исправить ущерб, нанесенный природой самой себе. Марш же видел, что они пытаются устранить урон, причиненный человеком. Он наблюдал антропогенную деградацию, в то время как местные – дегенерацию, спонтанное, самостоятельное, энтропийное разложение земли. Когда итальянцы осушали малярийные водно-болотные угодья, французы засевали зыбучие дюны, а швейцарцы восстанавливали леса на горных склонах, подверженных сходу лавин. Все они видели себя улучшителями Земли, которые борются с природными силами человеческими средствами. Марш, напротив, усматривал в их действиях реставрацию нетронутых, первозданных земель, разрушенных людьми. Американское мировоззрение Марша с присущим ему почитанием дикой природы помогло ему по-новому взглянуть на первопричину ущерба, нанесенного окружающей среде.

Очевидно, Марш не только слепо восхвалял дикую природу, но и видел в ней положительные и отрицательные проявления: «Там, где [человеку] не удается стать ее хозяином, он становится ее рабом». Тем не менее Марш показал, что он остро осознает обоснованность сохранения нетронутых земель: «Желательно, чтобы какой-нибудь большой и легкодоступный регион американской земли оставался, насколько это возможно, в своем первобытном состоянии». Марш не доверял необузданной природе, но видел определенные положительные качества в нетронутой земле. Он любил дикие земли, но не доверял их дикости. Таким образом, в философии Марша можно увидеть некий баланс между страхом перед разрушительными силами природы и американской романтизацией диких земель [Marsh 1861; Marsh 1864].

Еще одним ключом к пониманию взглядов Марша является то, что он рассматривал природу скорее как силу, чем как место. Природа для него – это не сама земля, а сила, придающая ей форму; та сила, что прорезает реками каньоны и покрывает склоны холмов деревьями: «Во всех неорганических вещах Природа безошибочно достигает намеченной ею цели». Марш рассматривал природу не как материальную субстанцию, а, скорее, так, как ее определил Н. Уэбстер в своем словаре 1828 года: «Природа есть субъект, автор, создатель вещей или же сил, создающих их». Итальянские коллеги Марша, такие как К. Каттанео, подчеркивали, что ландшафты формируются скорее человеческими силами, чем природными. Философ и экономист, Каттанео писал, что пейзажи сельской Ломбардии были сформированы силами, которые на девять десятых были культурными и на одну десятую – природными. Марш помог популяризировать этот взгляд, согласно которому человек является доминирующей при создании ландшафтов силой. Но в отличие от Каттанео Марш подчеркивал, что человеческие силы могут также вредить Земле. Еще более радикальным для того времени было утверждение Марша о том, что человек часто не видит тех разрушительных процессов, которым дает ход [Marsh 1861].

Ущерб окружающей среде может возникать из-за многочисленных и часто невидимых взаимосвязей между растениями и животными, почвой и осадками. По крайней мере со времен Ф. Менготти в 1810-х или А. Сюрреля в 1840-х годах европейские инженеры и лесоводы знали, что горные леса служат для предотвращения наводнений вследствие ливней: корни деревьев закрепляют осыпающуюся почву, а их стволы замедляют течение ручьев. Марш приумножил это знание, добавив, что без деревьев листья и хвоя не могут накапливаться, образуя почву, а реки не могут течь четко и непрерывно. К этим экологическим факторам он присоединил экономические, социальные и политические: чрезмерная вырубка лесов приводила к заиливанию рек и обмелению гаваней, тем самым был уменьшен улов рыбы, у городов отнят выход к морю, была затруднена морская торговля, как следствие – были развалены империи. Ущерб, нанесенный лесу, непреднамеренно и часто неосознанно приводил к далекоидущим последствиям во времени и в пространстве. Марш полно и убедительно продемонстрировал, как человеческая деятельность наносит не только прямой, но и косвенный ущерб природе. До Марша были и другие мыслители, выявлявшие отдельные связи между действиями человека и разрушением окружающей среды. Но среди них было мало или вообще не было тех, кто настолько всесторонне рассматривал ситуацию и мог связать вырубку леса с рыболовством и становлением империй. Как выразился один из первых рецензентов книги «Человек и природа» в 1864 году, «основная мысль, проиллюстрированная в книге, не нова, но она изложена столь убедительно и сопровождена такими энциклопедическими познаниями, что обладает силой новизны». Только автор такой глубокой и неоднозначной работы, как «Человек и природа», мог сделать утверждение, что «человек является повсюду как разрушающий деятель». До Марша человек, как правило, считался улучшающим, а не нарушающим гармонию природы, которая, в свою очередь, угрожала ему со всех сторон [Surell 1991; Marsh 1861].

Поиск виновных

Всегда можно найти причину природных бедствий. В древности жертвы наводнений приписывали их вредоносным духам, злому року, Богу, божествам или же природным явлениям, например сильным ливням. В определенной степени вина возлагалась и на человека. Например, в стихийных бедствиях иногда обвиняли грешников, которые навлекали на себя гнев Божий. С началом XIX века вину за природные бедствия все чаще возлагали на человеческую бесхозяйственность, например, считалось, что наводнения возникают из-за того, что люди вырубают и сжигают защитные леса, не заботясь в должной мере о новых насаждениях. Потребовалось время, чтобы найти вину человека и в загрязнении воздуха. Когда смог впервые окутал английские города, местные жители стали винить качество угля, фильтров, конструкции дымоходов – что угодно, но не человека, который жег этот уголь. В 1661 году Дж. Ивлин пишет в своем знаменитом труде “Fumifigium”, что сжигание угля приводит к «недомоганию легких не только из-за удушающего изобилия дыма, но и из-за его ядовитости». Однако в своей книге Ивлин не критикует человека за неразумное пользование углем, а лишь сетует на смог и предлагает способы борьбы с ним. Марш же приумножил вину, возлагаемую на человека. В одной книге он собрал доказательства того, что наводнения, загрязнение воздуха и воды, эрозия, опустынивание, вымирание видов и уничтожение посевов экзотическими вредителями – все это связано с человеческими действиями, что во многих случаях этого можно было бы избежать. Казалось бы, Марш не стал вменять в вину человеку только извержения вулканов и землетрясения. Но даже их, по его словам, можно было избежать, выкопав каналы для отвода потоков лавы и пробурив глубокие скважины для снятия тектонического напряжения. Революционность идей Марша состоит в том, что он в полной мере возложил вину за естественный ущерб, причиненный окружающей среде, на человека. Возможно, именно опыт юриста позволил Маршу определить виновника в недоступной его предшественникам степени [Evelyn 1661; Marsh 1864].

Как показывает Т. Стейнберг на примере наводнений и торнадо, опустошавших Америку в XX веке, в таких катастрофах могли обвинять как людей, так и природу – в зависимости от политических и социальных соображений [Steinberg 2000]. То, что, с одной стороны, кажется естественным, с другой, может являться следствием человеческих ошибок или социальной несправедливости. К примеру, когда правительство США стало строить дамбы вдоль реки Миссури, приоритет отдавался защите пригородов, где жили зажиточные граждане; бедняки же продолжали страдать от наводнений. Пользуясь примером лавин в Швейцарии XIX века, историк К. Пфистер демонстрирует, что традиционно вину за природные катастрофы возлагали на Бога или самих жертв, которые согрешили и тем самым вызвали возмездие свыше [Pfister 2002]. Однако со временем начали появляться и те, кто утверждал, что такие лавины являются результатом необычных погодных условий, таких как продолжительный снегопад, что в таких случаях была виновата природа, а не Бог. Третьи же твердили, что главной причиной лавин была человеческая деятельность, а именно вырубка защитных лесов. Когда в 1881 году случился масштабный оползень в кантоне Гларус, местные жители обвинили в произошедшем добытчиков сланца и их неразумные методы разработки карьеров (хотя официально катастрофу объявили стихийным бедствием, чтобы привлечь материальную помощь от государства и других стран). Марш стал главным для своего времени поборником возложения вины за нанесенный окружающей среде ущерб на людей – независимо от того, был ли он постепенным или имел характер внезапной катастрофы. Те, кто прочитал книгу «Человек и природа», стали более склонны включать Homo sapiens в причинно-следственную цепь, ведущую к экологическому ущербу. Марш назвал человека непосредственным, а не косвенным виновником разрушения окружающей среды. Он указывал на то, что кажущийся «естественным» причиненный окружающей среде ущерб часто таковым не является.

Другим ключом к пониманию взглядов Марша является то, что он делал акцент на вине вместо причины. Экологический историк Дж. Тарр писал, что в XVIII веке загрязнение окружающей среды считалось неприятным побочным эффектом совершенно естественных и неизбежных процессов, таких как бытовое отопление или утилизация отходов [Tarr 1996]. Люди жгли уголь для того, чтобы согреться или приготовить пищу, а без дыма нет огня. Протекавшие рядом с городами реки были всегда полны нечистот (а куда еще их девать?). Вплоть до конца XIX века наличие смога над городами считалось, скорее, показателем развитой промышленности и экономического благополучия. Мы до сих пор считаем, что эрозия почвы – это обыкновенное и неизбежное следствие сельскохозяйственных практик, а не результат неправильного землепользования.

Действия аграриев действительно вызывают эрозию, но это не вменяется им в личную вину. Марш, напротив, возлагал на фермеров прямую ответственность за борьбу с эрозией. Он писал, что земледельцы могли бы предотвратить значительную часть ущерба, который они наносят почвам.

Во время написания книги «Человек и природа» Маршу довелось прочитать в The Times статью под названием «Об истощении почвенного покрова», в которой рассматривались причины эрозии. Анонимный автор статьи явно считал, что эрозия почвы во время сельскохозяйственных работ неизбежна и винить в этом земледельцев нельзя. Вина ложилась на фермеров только в том случае, если те пренебрегали ответственным отношением к земле: «Земледелец должен делать все, что есть в его силах, чтобы предотвратить истощение почвы». Точно так же первые колонисты на Маврикии могли предполагать, что их прибытие на эти острова стало причиной исчезновения птицы додо и редких местных черепах, но никак не могли винить себя за колонизацию новых земель. До Марша исчезновение видов и уничтожение экосистем, как на том же Маврикии, не считались чем-то неправильным или аморальным. Они были естественным следствием прихода цивилизации в новые, доселе не изведанные миры. Указывая на малозаметные и неочевидные на первый взгляд связи между человеческой деятельностью и такими процессами, как эрозия, Марш возложил вину за разрушение окружающей среды на человека и сделал из этого моральную проблему. Возможно, взглянуть на землепользование через призму морали его вдохновило пуританское воспитание5.

В существовании множественных интерпретаций нанесенного окружающей среде ущерба можно убедиться в том случае, если прочитать хотя бы один отчет о лесном хозяйстве Италии XVIII века. В 1784 году К. Лепротти, лесной инспектор, отвечавший за участок Паданской низменности на севере Италии, представил своему начальству 90-страничный документ, в котором описывалось плачевное состояние лесов и предлагались пути его улучшения. Отчет Лепротти включал в себя длинный раздел, озаглавленный «Об ущербе, причиненном лесу». В нем он предложил определенную классификацию ущерба: de’ guasti per fatto d’uomo; de’ guasti per colpa d’uomo; de’ guasti per natura, что означает ущерб, причиненный непосредственно человеком; ущерб, причиненный человеческой халатностью; ущерб, причиненный природой. Таким образом, в этом документе явно проводится различие между естественным ущербом и ущербом в результате деятельности человека, а последний подразделяется на прямые и косвенные формы [AST-1; Bogge 1981].

В качестве примера ущерба, причиненного непосредственно человеком, Лепротти приводит вырубку леса местными фермерами в целях заготовки дров, строительного материала и сырья для производства древесного угля. К ущербу, причиненному по халатности, относятся случайные лесные пожары, а также повреждение почвенного покрова домашним скотом. В этом случае мы видим косвенный ущерб.

К XVIII веку человечество вполне осознавало тот непосредственный ущерб, который оно причиняет лесам. С давних пор существовали всевозможные законы, запреты и королевские указы, призванные защитить леса и ограничить их использование человеком. Например, в Венеции законы, регулирующие лесопользование, существовали по меньшей мере с 1600 года. Ими предусматривались как наказания за нарушение ограничений вырубки, так и материальные стимулы беречь лес. Гораздо менее распространено было понимание косвенного и незаметного ущерба, причиняемого лесу, что продемонстрировал Лепротти. Косвенное влияние человека будет более внимательно изучено более поздними теоретиками, такими как Марш [FUCB-1; Appuhn 2002].

И все же в отчете Лепротти самой обширной категорией является ущерб, причиняемый лесу спонтанными естественными процессами: «Природа портится (или, точнее, вырождается), когда растения стареют, достигнув определенной точки зрелости». Лепротти добавляет, что не всем деревьям удается достичь зрелости ввиду болезней, бедности почвы и прочих факторов, которые служат сокращению продолжительности их жизни. Другие деревья страдают из-за того, что растут слишком близко к соседним деревьям: света и почвы становится меньше, чем необходимо. Лепротти делает вывод, что больше всего ущерба лесам Пьемонта наносят спонтанные, естественные причины; устранение этого ущерба потребует широкомасштабных усилий человека. Для Лепротти, как и для любого другого человека XVIII века, энтропийное и стихийное разрушение леса казалось большей проблемой, чем антропогенная деградация. С его точки зрения, плохой менеджмент является меньшим злом, чем отсутствие хорошего, а нанесенный лесам ущерб возникал из-за того, что человек недостаточно ответственно относился к уходу за ними. Следовательно, жители подопечных Лепротти альпийских регионов просто не прилагали должных усилий по восстановлению земель, подверженных стихийной деградации.

Во времена Лепротти люди видели в природе главную угрозу ей самой, что теперь является для нас достаточно чуждой точкой зрения. По крайней мере в Америке сегодня мало кто допускает, что дикая природа приходит в упадок и разлагается, если ее оставить без присмотра. Большинству современных американцев будет чужд и взгляд, что деятельность человека, как правило, облагораживает природные системы, а не наносит им ущерб. Как показал один опрос, большинство американцев предпочли бы оставить свои национальные леса нетронутыми вместо того, чтобы доверить их человеческому управлению. Тем не менее европейцы, в частности итальянцы, продолжают верить в способности человека к управлению окружающей средой. Как будет показано в следующей главе, даже спустя 100 лет после доклада Лепротти итальянские методы ведения лесного хозяйства продолжали отражать его предположение о том, что природа наносит ущерб земле, в то время как человечество обычно улучшает ее. Большинство итальянцев продолжали смотреть на мир сквозь ту же призму, что и граф Бюффон, веря, что лишь вмешательство человека может сделать дикие леса пригодными и благоприятными для жизни.

Конечно, многие американцы тоже долгое время считали своей миссией укрощение грозной и строптивой природы. Как утверждают Л. Маркс и Д. Най, на протяжении XIX века в Америке доминировал культурный нарратив о поселенцах, которые приплыли на первобытный континент и подчинили его себе с помощью технологий. Затем, к началу XX века, все больше американцев стали следовать примеру Марша и рассматривать человека и культуру, а не природу как главную угрозу окружающей среде [Berlik 2002; Marx 1964].

Лепротти предложил ряд решений по восстановлению поврежденных альпийских лесов. Существует множество мер, но для ясности их можно разделить на три типа: позитивные, требующие действия; негативные (законодательные), препятствующие действию; сочетающие в себе оба типа.

Негативный подход, как объяснял Лепротти, включал бы в себя комплекс запретных и ограничительных мер, направленных против крестьян, живущих в альпийских горах, при этом он предупреждал, что такие запреты часто неэффективны, а жесткие меры наказания приводят только к заполнению тюрем: «Ущерб лесам наносят не злостные преступники, а отчаявшиеся люди». Вместо этого он рекомендовал снять вину с крестьян и положиться на позитивные меры или (по возможности) сочетать их с негативными. К позитивным мерам, писал Лепротти, можно было бы отнести восстановление лесов путем посадки деревьев в соответствии с оптимальными условиями произрастания каждого вида и в достаточном удалении друг от друга. Сюда же относятся меры по защите молодых растений от пасущихся животных: «Прежде всего лес должен храниться в чистоте». Для того чтобы хранить лес в чистоте (pulire il bosco), автор предписывает подстригать сорные травы, обрезать бесполезные ветви и удалять мертвые деревья. Этим Лепротти вновь транслирует распространенное в его время убеждение в том, что восстановление леса – это вопрос противодействия спонтанной деградации. В Италии XVIII века ответственность за разрушение окружающей среды в конечном счете возлагалась на природные силы [AST-1]. Утверждение о том, что мыслители эпохи Просвещения и другие домаршианские деятели всегда ставили природную активность выше человеческой при поиске причин экологических проблем, может показаться преувеличенным. Не только ущерб лесам, но и загрязнение воды, возникновение смога, истощение почвы и вымирание животных видов – все это в какой-то мере связывалось с человеческой деятельностью и американцами, и европейцами задолго до выхода в свет книги «Человек и природа». Г. Д. Торо, один из непосредственных предшественников Марша, в 1846 году сокрушался, что с тех пор, как он впервые сплавился на лодке по Уолденскому пруду и восхитился окружающими лесами, они были опустошены лесорубами. «Как нам наслаждаться пением птиц, когда вырубаются рощи, где они гнездятся?» – вопрошал он [Buell 1995]. В 1849 году один фермер жаловался, что земля близ Братлборо в штате Вермонт была столь истощена, что «пяти акров было недостаточно, чтобы прокормить старенькую овцу в течение лета» [Judd 1997]. К этому времени законодательными органами Массачусетса, Нью-Гэмпшира, Вермонта и Мэна были приняты законы, устанавливающие закрытые сезоны охоты на оленей в целях сохранения их популяции. Сам Марш признавал растущую обеспокоенность населения разрушительным влиянием человека на окружающую среду. В своей нью-гэмпширской речи 1856 года он говорил: «Я знаю, что в последнее время эта тема широко обсуждается в Соединенных Штатах Америки, но ее важность еще не оценена по достоинству». Таким образом, американцы и европейцы уже имели некоторое представление об ущербе, причиняемом природе человеком, однако большинство из них все еще не осознавали масштаба проблемы. В своей книге Марш показал, что ущерб был поистине ужасающим.

Ученый стал рупором нового (характерно американского) движения, которое ставило под сомнение убеждение в том, что разумная и сознательная человеческая деятельность всегда идет на пользу природным системам. Он предупреждал, что люди не только непосредственно вредят природе, но и делают это неожиданно, неосознанно и непреднамеренно. Ближе к концу книги «Человек и природа» Марш отмечает: «Я не раз упоминал о побочных и непрошеных последствиях человеческих действий как часто более весомых, чем непосредственные и желаемые результаты оных» [Marsh 1965]. Как мы можем видеть из отчета Лепротти, до Марша ответственность за деградацию природы в гораздо меньшей мере возлагалась на человека. Марш стал одним из первых проповедников защиты окружающей среды и реставрации как морального долга человечества. Марш, которого его жена Кэролайн называла последним из пуритан [Lowenthal 1990], подчеркивал, что человек неcет прямую ответственность за тот ущерб, который наносит природе.

Марш по ту и другую сторону Атлантики

Как американцы, так и европейцы обратили внимание на книгу «Человек и природа». Первый тираж в 1 000 экземпляров разошелся всего за несколько месяцев. Вскоре рецензии на книгу появились в американских, британских, во французских, в итальянских и русских изданиях. Хвалебный тон рецензентов по обе стороны Атлантики свидетельствовал о том, что идеи Марша нашли широкий отклик. Тема причиняемого окружающей среде вреда начинала будоражить умы человечества, и теории Марша о непрямом разрушительном воздействии человека на природу вкупе с его доказательствами медленных темпов естественного восстановления экосистем произвели на читателей должный эффект. В отличие от экологических фаталистов Марш предлагал конкретный план действий: человек как главный виновник деградации природы должен перейти к менее разрушительным методам землепользования и искать способы устранения уже причиненного ущерба.

Акценты, расставляемые европейскими и американскими рецензентами книги «Человек и природа», разнились. Американцы особо приветствовали предостережения Марша о склонности человека вредить окружающей среде, в то время как европейцы выделяли его высказывания о том, что человечество должно заняться восстановлением природы. Американские обозреватели сделали из книги «Человек и природа» вывод о необходимости создания заповедников и ограничения человеческой деятельности, в то время как их европейские коллеги призвали к более интенсивной реставрационной и мелиоративной деятельности. Таким образом, жители двух континентов по-разному восприняли идеи Марша.

Как отметил один из американских рецензентов, если задать кому-либо вопрос, чего своими действиями на планете Земля добился человек, в ответ мы, скорее всего, услышим привычные дифирамбы предприимчивости и техническому прогрессу. Автор отвергает эту оптимистичную точку зрения и приводит обширный список примеров того ущерба, который человек причиняет природным системам, а затем (вслед за Маршем) хвалит предложения по защите адирондакских лесов. Этот автор подчеркивает важность усилий по консервации и предотвращению деградации, но он едва ли упоминает о необходимости устранения существующих повреждений. Другой американский рецензент также обходит стороной призывы Марша к реставрации, повторяя вместо этого то, что человечество уничтожает дары природы, «которые при должной защите могли бы быть источником неиссякаемых богатств»6.

Европейцы же сделали другие выводы из книги «Человек и природа». Один британский рецензент, признавая, что многое в книге «американского Ивлина» было правдивым и обладало практической ценностью, все же не был убежден в склонности человека разрушительно влиять на природу. Он сомневался, например, в том, что люди могут истребить целый биологический вид, несмотря на заявления Марша об обратном. Комментируя слова Марша о вреде вырубки лесов, этот рецензент скептически заметил: Марш «кажется, забывает, что сохранить первозданные леса для многих стран означает сузить пространство, отведенное человечеству Провидением. Слишком уж сильно он прислушивается к “гласу деревьев”, позволяя им говорить в свою защиту». Этот британец считал мелиорацию земли более важной, чем предотвращение деградации7.

Французские и итальянские рецензенты также склонялись к положительной оценке человеческой деятельности, соглашаясь при этом с Маршем в необходимости реставрации. Они чувствовали, что продолжающийся упадок их садов требовал принятия решительных мер по восстановлению. Французский рецензент писал: «Наиболее важным сейчас представляется восстановление части полезных сил природы, ее плодородия… Общество вступает в эпоху реставрации, реконструкции и реплантации». Аналогичным образом итальянский рецензент вопрошает: «Кто не наслышан о наших многострадальных альпийских горах? Наш мудрый автор показал, почему все говорят о необходимости восстановления лесов». Другой итальянец также высоко оценил вклад Марша, с удовольствием отметив, что «восстановительным действиям человека» посвящен большой раздел книги. Третий связал призывы Марша к реставрации с процессом объединения и возрождения итальянской нации: «Теперь, когда Италия поднимается с колен, [Марш] заставляет нас задуматься над проблемой приведения земель Италии в состояние, более подходящее для процветающей и могущественной нации. Мы должны восстановить природу, которой позволили пойти прахом из-за недостаточного ухода». Французы и итальянцы, чьи страны страдали от истощения лесов, почв и рек, видели главный посыл книги «Человек и природа» в необходимости поиска новых методов восстановления пришедших в упадок земель8.

Конечно, мы не будем делать широких обобщений из столь скромной выборки рецензентов. Однако можно заметить, что читатели разных континентов и стран неодинаково восприняли многогранное послание Марша. Американцам импонировал новый взгляд Марша на экологический ущерб, возлагающий особую вину на человека. Европейцев же вдохновил его призыв к восстановлению, который возлагал на людей особую ответственность. Итальянцам, в частности, было легко согласиться с Маршем в том, что люди должны прилагать больше усилий для восстановления поврежденных земель.

Европейцы продолжали развивать древние традиции восстановления земель, которые Маршу довелось наблюдать и комментировать во время написания книги. Но в отличие от европейцев Марш скорее призывал к устранению деградации, вызванной человеком, чем к борьбе с естественным вырождением. Как мы рассмотрим далее в этой главе, множество новых природоохранных законов, которые будут приняты по обе стороны Атлантического океана, отразят эти разные взгляды на проблемы окружающей среды. Американцы, стремившиеся устранить угрозу со стороны человека, лоббировали консервационные меры, кульминацией которых стало создание национальных парков, а также закон о лесных заповедниках (1891), ограничивший деятельность человека в лесных угодьях. В 1887 году Канада основала свой первый птичий заповедник (на территории нынешнего Саут-Саскачевана), за чем в 1890-х годах последовало создание и ряда других новых резерваций. В то же время европейцы, видя угрозу со стороны природы, направили усилия на реставрацию. Так, ближе к концу XIX века некоторые европейские страны приняли законы о восстановлении лесов: Франция – в 1860 году, Швейцария – в 1876 году, Италия – в 1877 году. В 1882 году во Франции была создана Service de restauration des terrains en montagne, или Служба восстановления гор, занимавшаяся возрождением растительного покрова в горных регионах и укреплением подверженных наводнениям горных склонов. В 1888 году в Италии был принят новый (доработанный и улучшенный) закон о лесовосстановлении. Он был настолько передовым для своего времени, что немецко-американский эксперт по лесному хозяйству Бернхард Ферноу назвал его «одним из лучших законов такого рода, где бы то ни было существующих». Италия продолжала находиться на острие реставрации9.

Итальянские заимствования

Полезным будет более тщательно изучить те итальянские контексты, из которых Марш сперва заимствовал, а затем продвигал свои идеи на их основе. Переезд Марша в Италию не только позволил ему ознакомиться с наиболее интенсивно обрабатываемыми землями Европы, но и дал ему возможность пообщаться со многими ведущими экспертами того времени в области гражданского строительства, лесного хозяйства, гидрологии и садоводства. Помимо посещения реставрационных проектов в Тоскане, Маршу также довелось наблюдать восстановление лесов близ Турина. Там он обнаружил, что на пустынных склонах холмов итальянцы активно культивировали робинию ложноакациевую – в то время экзотическое растение, происходившее из Северной Америки. Марш также живо интересовался разработками Национальной лесной школы, основанной в 1869 году в Валломброзе близ Флоренции. Он оставил ей в дар семена зимостойких сортов североамериканских хвойных, образцы которых растут там и по сей день10. Всякий раз, когда позволяли служебные обязанности (особенно в жаркие летние месяцы), Марш отправлялся в Альпы или Апеннины, где он присматривался к новым методам ведения лесного хозяйства [Fossombroni 1835].

Возвращаясь в уединенное пространство своего кабинета, Марш приступал к работе, неустанно проверяя собранные им факты и дополняя свои теории. Личная библиотека из 13 000 томов, которая после его смерти была отдана Университету Вермонта, содержала ошеломляющий ассортимент публикаций о взаимодействии человека и природы. Марш часто ссылался на немецких натуралистов, таких как Г. Ренч, а также французских и голландских инженеров, таких как В. Старинг и А. Сюррель. Таким образом, он не ограничивал себя лишь итальянским опытом. Однажды Марш даже писал Дж. Бигелоу, послу Линкольна во Франции, что французские мыслители внесли больший вклад в его идеи, чем представители любой другой страны. Тем не менее он в значительной степени полагался и на итальянских экспертов, повсеместно цитируя их в своих работах. Беглый просмотр каталога его личной библиотеки показывает, что по меньшей мере одна седьмая названий была на итальянском – больше, чем на любом другом языке, кроме английского. Более половины из этих итальянских книг были опубликованы после 1863 года, когда Марш начал уделять больше внимания реставрации. Итальянские эксперты в области землеустройства много писали о восстановительных практиках. Заметки, оставленные Маршем на полях их публикаций, свидетельствуют о том, что он позаимствовал немало их идей. Марш писал, что «ни одна страна не произвела столько способных авторов, писавших о ценности леса и общих последствиях его уничтожения, чем Италия»11. Особый интерес Марша вызывали статьи, написанные для различных конкурсов эссе, которые проводились итальянскими научными обществами. Задача многих заключалась в поиске новых идей в борьбе с наводнениями, засухами и обезлесением, что демонстрировало растущее для итальянцев значение защиты окружающей среды. Например, еще в 1792 году Флорентийское экономическое общество предложило премию за лучшее эссе на тему «Интеграция лесного хозяйства в общую экономику провинций» [Bene 1793]. Другие подобные конкурсы были напрямую посвящены проблеме реставрации. В 1844 году Ломбардский институт науки, литературы и искусств запросил предложения по тематике конкурса эссе, проводимого им дважды в год. Одной из предложенных тем была такая: «Растения Ломбардии, которые растут быстро и легко, а также обеспечивают хорошее топливо и прибыль». Кроме того, предлагалось, чтобы эссеисты посвятили свои работы «состоянию лесов в Ломбардии и тем мерам, которые следует принять для его улучшения». Еще одно предложение заключалось в том, чтобы авторы эссе обсудили вопрос, каким образом лучше заниматься выращиванием и сохранением горных лесов – посредством государства, деревни или корпорации. В результате институт предложил премию тому эссеисту, который лучше всего расскажет о «способах восстановления горных лесов в Верхней Ломбардии и о том, как впоследствии сохранить их и извлечь из них пользу» [Sulli 1985]. Всего на конкурс было представлено 25 работ. Победитель Ф. Мегушчер и занявший второе место П. Кайми написали (каждый) эссе объемом в книгу, которые Марш внимательно прочел и процитировал в книге «Человек и природа» [Caimi 1857]. Среди прочего Мегушчер писал, что расположение лесов влияет на местные погодные условия, а Кайми утверждал, что вырубка лесов изменила гидрологию альпийских гор. Объемная вторая глава работы Мегушчера, озаглавленная «Об искусственном воспроизводстве лесов», описывала различные способы размножения деревьев (семенами, луковицами, саженцами и т. д.). Возможно, именно благодаря ей Марш проникся большей уверенностью в возможностях реставрации [Meguscher 1859].

Еще одним свидетельством глубокого влияния итальянского опыта на деятельность Марша являются те похвалы, которые он расточал в адрес природопользователей и теоретиков-натуралистов этой страны. Он назвал речного инженера Э. Ломбардини, который проектировал акведуки Северной Италии, «высшим авторитетом в этом вопросе»; оценивал трактат К. Каландры по ирригационному праву как «один из самых передовых и всеобъемлющих», даже рекомендовав его Конгрессу США для изучения; счел учение Ф. Менготти о причинах эрозии почвы наиболее убедительным в своем роде. Многотомник А. де Беренгера “Studii di Archeologia Forestale” (1859–1863), вышедший в свет незадолго до книги «Человек и природа», возможно, был любимым произведением Марша: он называл его «самой глубокой работой по социальной истории леса из когда-либо опубликованных» [Marsh 1887].

В этой первопроходческой работе по экологической истории де Беренгер, бывший первым директором Лесного института Валломброзы, описывал то, как леса, когда-то покрывавшие обширные территории древнего Средиземноморья, пали жертвой римских захватчиков, которые впоследствии разработали объемный свод законов о пользовании лесом. Де Беренгер также проводит различие между искусственными и естественными лесами. Эта дихотомия встречается во многих итальянских трудах XIX века о лесном деле. Она основана на степени вмешательства человека: так называемые искусственные леса культивировались людьми, в то время как естественные росли спонтанно, служа запасом семян. Однако де Беренгер показал, что взаимодействие человека и леса может принимать различные формы, находящиеся между этими двумя крайними вариантами. К примеру, он отличал искусственное омоложение лесов от естественного: в первом случае люди самостоятельно высаживали деревья на лесных полянах, во втором – просто рыли борозды для опадающих семян и убирали листву вокруг проростков. Де Беренгер пояснял, что люди могут участвовать в восстановлении лесов прямо или косвенно, активно или пассивно. Некоторые виды реставрации требовали более активной роли человека [De Bérenger 1965].

Гидролог Менготти, писавший о способах восстановления растительности в холмистых местностях, помог Маршу развить понимание итальянских методов реставрации. Самая известная работа Менготти – “Idraulica Fisica e Sperimentale”, или «Физическая и экспериментальная гидравлика» (1816), – включает в себя главу под названием «Подражание природе», которая в принадлежавшей Маршу копии была прямо-таки исписана его заметками. В ней Менготти описывает то, как деревья, мхи, кустарники и прочие растения можно высаживать вместе таким способом, что образуется своего рода «лоскутное одеяло» из корней и побегов, которое служит укреплению сухой земли. Затем он демонстрирует то, как более крутой рельеф можно стабилизировать с помощью каменных стен или защитных дамб. В таком случае накапливающийся грунт будет образовывать ровные участки, пригодные для полноценного корнеобразования, а природа сделает все остальное. По словам Менготти, имитация природы требует особого подхода к земле и растениям, применения как сельскохозяйственных, так и инженерных методов [Mengotti 1816]. Проблема восстановления растительности на лишенных плодородия землях выходит за рамки одного лесоводства. Когда в XIX веке в Италии проводились горные работы по борьбе с наводнениями, в них участвовали смешанные команды из лесоводов и инженеров, которые занимались созданием защитных насаждений вкупе с водохранилищами. Итальянцы понимали, что лучших результатов можно добиться только в том случае, если обратить пристальное внимание на взаимосвязь между множеством природных элементов.

Еще одним термином, весьма распространенным в итальянских работах, которые цитировал Марш, был bonifica. Начиная по крайней мере с XVII века этим словом стала обозначаться совокупность способов мелиорации или улучшения качеств сельскохозяйственных земель, таких как осушение болот, внесение удобрений, посадка деревьев, строительство плотин и т. д. Современник Марша, флорентийский агроном Козимо Ридольфи расширил понятие bonifica, включив в него вышеупомянутые проекты по облагораживанию гор, обозначенные как bonifica montana. Гидрологи, агрономы и лесоводы вскоре стали называть практически любой проект землепользования, приносящий пользу людям, разновидностью bonifica. Осушение прибрежных болот в Маремме, строительство канала Кавур в Пьемонте, посадки робинии ложноакациевой на залежных полях Ломбардии и близлежащих горных склонах – все это стало считаться bonifica. Научные и сельскохозяйственные общества стали уделять большое внимание совершенствованию этих многочисленных методов мелиорации земель. Уверенность Марша в способности человека обратить вспять процесс деградации окружающей среды во многом проистекала из изучения понятия bonifica и связанных с ним полевых проектов. Тем не менее Марш неоднозначно относился к любому проекту, целью которого объявлялась мелиорация (или улучшение – лучший вариант перевода слова bonifica). Для Марша смысл реставрации был не в постоянном улучшении, а в устранении ложных и вредных улучшений [Sereni 1961; Casanova 1929].

Итальянцы также говорили о необходимости восстанавливать, менять и реставрировать землю, а не просто улучшать ее. Восстановление прежних условий, возвращение к более раннему, выгодному, иногда и романтизированному состоянию природы были целями землеустроителей почти столько же долго, как и bonifica. Итальянское руководство по теоретическому и практическому лесоводству 1833 года рекомендовало реставрацию популяций лиственных деревьев в целях повышения продуктивности и стабильности лесов. Член Комитета содействия лесным интересам Италии в 1866 году писал: «Хотя существует общее согласие о необходимости восстановления лесных хозяйств, присутствует также широкий спектр мнений о том, как именно это должно быть осуществлено». Однако, призывая к реставрации, итальянцы лишь косвенно критиковали влияние человека на природу: они считали, что проблема кроется в недостаточности действий людей. Марш, напротив, прямо винил человеческую деятельность, что видно также из подзаголовка его книги: «Человек и природа, или О влиянии человека на изменение физико-географических условий природы» [Salvarezza 1883; Simonetti 1866].

Стандартным ландшафтом для итальянца был средиземноморский окультуренный ландшафт, который без постоянной культивации человеком выродился и пришел бы в упадок. Для Марша же эталоном был дикий, первозданный североамериканский пейзаж, на который человек мог воздействовать как положительно, так и отрицательно. Итальянцы страшились стихийных изменений трепетно культивируемой земли. Марш опасался разрушительных антропогенных изменений дикой земли. Через призму своего американского мировоззрения Марш понимал, что далеко не все итальянские совершенствования на самом деле делали ситуацию лучше.

Марш также сомневался в возможности абсолютной реставрации. Он боялся, что естественное самовосстановление природы происходит слишком медленно, а полная реставрация может оказаться за пределами возможностей человека. Таким образом, Марш возлагал на реставрацию большие надежды и призывал к решительным восстановительным действиям, но не верил в то, что в большинстве случаев полноценная реставрация возможна. Он с горечью писал: обширные участки земли «в настоящее время слишком повреждены, чтобы быть восстановленными, и не смогут снова стать пригодными для использования человеком, кроме как в результате масштабных геологических изменений или под воздействием таинственных сил, о которых мы в настоящее время ничего не знаем». Вплоть до последнего лета своей жизни, встреченного в Тоскане в 1882 году, Марш изо всех сил старался найти какие-либо данные, способные изменить его пессимистичную оценку возможностей реставрации [Marsh 1864].

Наследие Марша

Марш, пребывая в Италии с дипломатической миссией в неспокойные времена объединения страны, несколько раз менял место своего нахождения: с Турина на Флоренцию и, наконец, Рим. В каждом городе он закончил по одному изданию книги «Человек и природа». В этих трех изданиях: 1864, 1874 и 1885 года – количество цитат из итальянских источников увеличилось в несколько раз, что отражает большу́ю осведомленность автора о местных экологических проблемах. Кроме того, в 1870 году вышел в свет итальянский перевод второго издания книги «Человек и природа». В результате Маршу удалось донести свое послание о разрушении окружающей среды, человеческой роли в нем и необходимости реставрации до широкой итальянской публики. Как оказалось, Марш сыграл значительную роль в том, что защита окружающей среды стала в Италии одним из острейших политических вопросов. В то время как многие американские эксперты обращались к изданию “Man and nature”, книга “L’Uomo e la Natura” стала настольной для их итальянских коллег [Lowenthal 1965].

Илл. 4. Титульный лист итальянского перевода книги «Человек и природа» (1864), “L’Uomo e la Natura” (1870)

Флорентийская публикация книги стала объемней на 95 страниц, приросла новыми заметками и цитировала все больше итальянских источников. В дополнение к уже упомянутым итальянским авторам Марш также цитировал и рекомендовал руководство по лесному хозяйству Дж. Симони [Siemoni 1864], исследование феномена bonifica за авторством Р. Парето [Pareto 1865] и заметки Дж. Дони о том, как леса влияют на течение рек [Doni 1865]. Таким образом, второе издание содержало оценку итальянских достижений в области лесных и гидравлических наук в конце 1860-х годов, а римское уже рассматривало аналогичные достижения 1870-х годов. Марш также изменил порядок подачи своих аргументов, будто бы отвечая на критику одного британского рецензента, который, похвалив книгу в целом, сетовал на ее разрозненную организацию. Помимо переноса большего количества отрывков, посвященных реставрации, в конец глав с целью придать им бо́льшую риторическую силу, во втором и в третьем изданиях автор добавил краткое предисловие, отсылающее читателей к труду французского географа Э. Реклю под названием “La Terre” (1869). Марш считал, что Реклю может предложить читателю более оптимистичную перспективу, так как тот обращал больше внимания на «оберегающие и восстанавливающие, а не разрушительные стороны человеческой деятельности». В этих поздних изданиях книги «Человек и природа» Марш стал еще более решительным поборником реставрации. Посетитель одного из книжных магазинов Турина, держа в руках экземпляр “L’Uomo e la Natura”, заявил: «Если множество людей придут купить эту книгу, у Италии есть надежда; в противном случае у нее нет будущего» [Marsh 1870].

Как заметил Д. Ловенталь, биограф Марша, перечисление итальянских знакомых ученого будет звучать как перекличка деятелей эпохи Рисорджименто [Lowenthal 2000]. Многие из них разделяли интерес Марша к землеустройству. Такие коллеги и частые корреспонденты Марша, как Б. Рикасоли, К. Селла и Л. Торелли (все – крупные фигуры в итальянской политике того времени), также писали о проблемах речного, лесного и сельского хозяйства. Они читали его труды с таким же интересом, с каким он читал их работы. Марш также разослал экземпляры своей книги во многие учреждения, такие как Сельскохозяйственная академия Турина и Итальянский альпийский клуб. Уже через несколько лет по всей Италии эксперты будут цитировать Марша на страницах своих работ.

Илл. 5. Джордж Перкинс Марш на вилле Арривабене. Флоренция, около 1870 года (из архивов Вермонтского университета)

Неполный список его поклонников включал в себя геолога Л. Бомбиччи, агронома К. Каландру, лесоводов В. Банди, Л. Савастано и Дж. Симони. Даже через 40 лет, в 1913 году, геолог М. Гортани все еще будет полагаться на доводы Марша о влиянии лесов на речной сток12. Многие из этих экспертов были авторами популярных работ или занимали крупные университетские и правительственные посты. Неудивительно, что работа «Человек и природа», имея такой широкий и влиятельный круг читателей, оказала влияние на итальянскую политику в области землепользования. Первый крупный закон Италии о лесном хозяйстве был принят при прямом содействии Марша. Как и следовало ожидать, в его основу легло понятие о реставрации, а не консервации.

После своего объединения в 1870 году Италия столкнулась с проблемой унификации правовой системы, в том числе бесчисленных региональных законов о землепользовании и лесоуправлении. Лесной акт 1877 года стал первой законодательной мерой, связавшей эти региональные законы о лесном хозяйстве в единый Национальный кодекс. Как в свое время писал Марш, «ничто, кроме союза всех итальянских государств под руководством единого правительства, не может сделать практически осуществимыми… сохранение и восстановление лесов». Своей книгой Марш не только повлиял на окончательное содержание итальянского Лесного кодекса, но и оказался непосредственно в центре дебатов вокруг принятия этого закона.

Например, Д. Балестрери, профессор Флорентийской академии Джорджофили (старейшего и наиболее выдающегося сельскохозяйственного общества Италии), обосновывал необходимость создания единого лесного законодательства, ссылаясь на Марша. Кроме того, пребывая в Риме в годы, непосредственно предшествовавшие принятию закона 1877 года, Марш часто обсуждал вопросы лесного хозяйства с итальянскими сенаторами. Рассматривая парламентские дебаты вокруг этого закона, историк Б. Веккио замечает, что сенатор Лампертико указал коллегам-сенаторам на личное разочарование Марша тем, что Италия до сих пор не приняла единого закона о лесном хозяйстве [Vecchio 1987]. Более того, во время этих дебатов Марш был одним из двух наиболее цитируемых экспертов наряду с итальянским ученым А. Месседальей. Однако внимательное прочтение работы Месседальи 1864 года показывает, что он не только цитирует и перефразирует вышедшую в свет всего несколькими месяцами ранее книгу «Человек и природа», но и обращается к тем же источникам, что и Марш [Messedaglia 1865].

Свободно владевшего английским языком Месседалью фактически можно считать первым переводчиком Марша на итальянский до выхода в свет в 1870 году местного издания книги «Человек и природа».

Таким образом, если и можно назвать одного человека, который оказал наибольшее влияние на становление первого общеитальянского закона о лесном хозяйстве, им, несомненно, будет Джордж Перкинс Марш. Ему посчастливилось лично узнать о принятии итальянского закона в отличие от закона о лесных заповедниках США, который он также помогал разрабатывать, но не дожил до его принятия в 1891 году.

Закон 1877 года, ставший кульминацией почти 10 лет обсуждений, касался нескольких вопросов лесоуправления. В нем были определены леса, подлежащие регуляции; уточнены приоритеты лесопользования, назначены лесничие, введены штрафные меры. Однако самый масштабный и самолюбивый пункт закона касался восстановления лесов. Для многочисленных районов Италии, часто подверженных оползням, наводнениям и лавинам, новый закон назначал обширные программы по рефорестации. Теперь, если землевладельцы пренебрегали посадками деревьев, местные лесные комиссии могли конфисковать их земли и сами провести необходимые работы. Таким образом, закон в первую очередь предписывал реставрацию с помощью новых насаждений, а не консервацию путем защиты существующих лесов. По словам Марша, европейские лесные законы и практики ведения лесного хозяйства «делятся на две ветви: сохранение существующих лесов и создание новых» [Marsh 1864]. Итальянский закон 1877 года относился к последней категории.

Принятие любого закона о лесном хозяйстве, как и разработка практически всякой новой земельной политики, всегда сопряжено с целым рядом политических, социальных и экономических вопросов, многие из которых не сводятся только к качеству землеуправления. Существуют всевозможные заинтересованные группы, которые могут как получить выгоду, так и многое потерять вследствие консервации или реставрации. В Йеллоустоне и горах Адирондак природоохранные меры привели к изгнанию местных землепользователей, будь то индейцы-охотники или белые лесорубы. Аналогичным образом во французских Пиренеях и Альпах правительственные меры по реставрации лишили местных жителей их земель. Тамара Уайтед демонстрирует, что мандат парижского правительства на восстановление лесов на горных склонах Франции в XIX веке был продиктован не только желанием вырастить больше деревьев и стабилизировать реки, подверженные наводнениям. Французские законы о лесном хозяйстве 1860 и 1882 годов во многом были также продиктованы желанием установить жесткий контроль над альпийским землепользованием, что настраивало местных крестьян против государственных лесничих. Правительственные меры по reboisement («лесовосстановление») часто приводили к конфликтам с местными скотоводами, которые предпочли бы, чтобы альпийские луга, где паслись их стада, оставались свободными от деревьев. Итальянский закон 1877 года в отличие от его французских аналогов уделял больше внимания интересам рядовых граждан. Согласно ему, лесные комиссии должны были избираться на местах, а не назначаться сверху. В целом Италия всегда была менее политически централизована, чем Франция. Благодаря системе местного лесоуправления итальянские законодатели были заинтересованы в экспроприации земель менее, чем в восстановлении продуктивности лесов и стабильности горных хребтов [Spence 1999; Jacoby 2001; Whited 2000].

Если отвлечься от тонкостей политической борьбы за природные ресурсы, остается мало сомнений в том, что американцы начали говорить о сохранении лесов в то время, когда французы и итальянцы заявляли в основном об их восстановлении.

Разница между европейской и американской точками зрения на консервацию и реставрацию проявляется также в лексике официальных документов и правительственных заявлений. В 1873 году на собрании Американской ассоциации содействия развитию науки Ф. Хафф произнес знаменитую речь «Об обязанности правительств по сохранению лесов». Именно сохранению, а не восстановлению. Американцы были настолько плохо знакомы с проектами широкомасштабной посадки деревьев, что в своем монументальном «Докладе о лесном хозяйстве» 1878 года Хью пользуется французским термином reboisement вместо английского аналога для обозначения лесовосстановления13. «Мы заимствуем это слово из французского, потому что в английском языке нет ничего, что так же лаконично выражало бы эту идею», – писал Хью [Hough 1878–1882]. В Италии же за законом о лесовосстановлении 1888 года последовали также закон о систематизации рек (1912), еще один закон о рефорестации (1923) и акт о bonifica integrale, или интегральной рекультивации (1928). В каждом случае итальянцы продолжали стремиться к улучшению сельскохозяйственных земель, будь то путем строительства каменных стен для предотвращения оползней, посадки деревьев для борьбы с наводнениями или интеграции мелиоративных решений в горах и на равнинах. Итальянцы продолжали решать свои экологические проблемы, улучшая пришедшие в упадок культивированные земли, а не восстанавливая диких [Trifone 1957].

Реставрационные мероприятия проводились в Америке и до выхода в свет книги «Человек и природа», но при большинстве из них руководствовались старой парадигмой спонтанной естественной дегенерации. Американские фермеры и лесники неустанно работали, чтобы сохранять те благоустройства и улучшения, которые их предки с таким трудом привнесли в дикие и безлюдные земли Нового Света. Сорняки, заполонившие их поля, насекомые, губившие их посевы, – все это казалось им результатом естественных процессов, даже если в реальности они имели дело с инвазивными видами, завезенными человеком и распространяемыми ввиду его действий. Реставрация для американцев того времени заключалась в постоянной борьбе с природой и ее направлении в правильное русло. Американские животноводы аналогичным образом противодействовали вырождению своих любимых пород путем постоянного селекционного разведения.

Только после 1864 года американцы начали рассматривать пагубное влияние человека на природу и противодействие ему как цели реставрации. Комиссар сельского хозяйства Ф. Старр-младший в своем отчете за 1865 год цитирует Марша и призывает к «немедленным действиям как по сохранению, так и по восстановлению» лесов [Starr 1866]. С. Бэрд, крупная фигура в Смитсоновском институте и уполномоченный США по рыболовству, благодарил своего хорошего знакомого Марша за проницательный взгляд на причины вымирания и методы разведения рыбы. Он также боролся за ужесточение законов о рыбном хозяйстве в интересах «восстановления численности рыбы до ее первоначального уровня» [Baird 1873]. Ч. Сарджент процитировал Марша в своей брошюре 1876 года о посадке деревьев и предупредил об «опасностях, которые следуют за уничтожением лесов, и о методах противодействия им» [Sargent 1876]. На Американском лесном конгрессе 1885 года Б. Г. Нортроп обосновал необходимость рекультивации некоторых обезлесенных прибрежных районов, ссылаясь на призывы Марша к восстановлению лесов [Northrup 1886].

В течение целого поколения после смерти Марша почти каждый крупный деятель американского лесного хозяйства, географии и геологии в той или иной мере подтверждал необыкновенную важность книги «Человек и природа». К американцам пришло понимание, что человек является источником ущерба Земле и что часть этого ущерба можно устранить.

После смерти Марша филантроп и лесной магнат Ф. Биллингс приобрел его гигантскую личную библиотеку и вывез ее из Италии в Америку. Кроме того, он купил бывшую ферму Марша в Вудстоке. Биллингс занялся восстановлением пришедшего в упадок поместья, засеяв его саженцами ели, лиственницы и ясеня. Через несколько десятилетий заброшенная ферма превратилась в пышный лес, который, в свою очередь, выкупил филантроп и эколог-энтузиаст Л. Рокфеллер. Не так давно он передал землю в дар Национальной парковой службе США. На этой земле появился один из самых современных парков страны, Национальный исторический парк Марша – Биллингса – Рокфеллера. Ферма Марша в Вудстоке стала памятником американской реставрации.

На рубеже XX века излюбленной темой американцев стал новый феномен – wasteland («пустошь»). Слово вошло в лексикон в 1844 году и поначалу означало просто бесплодную землю. Однако с течением времени оно стало все больше ассоциироваться с землями, опустошенными в результате человеческой деятельности. Р. П. Харрисон отмечает, что в начале XX века пустошь14 стала одним из излюбленных пейзажей модернистской литературы и ее своеобразной эмблемой [Harrison 1992]. Если принимать как факт то, что и недобросовестное действие (а не только бездействие) причиняет вред окружающей среде, реставрация пустошей становится важной обязанностью человека. Как будет показано в следующих главах, некоторые энтузиасты соглашались с Маршем в том, что пустоши снова следует превратить в культивированные сады, в то время как другие хотели вернуть их в дикое состояние. Утилитаристам восстановленная дикая земля могла бы обеспечить бо́льшую продуктивность и стабильность или помочь выявить определенные экологические процессы; романтикам же первозданная дикость представлялась ресурсом, необходимым для сохранения земли.

Наблюдая за чужими землями

«Если и существует такая тема, которую газеты должны обсуждать изо дня в день, это должен быть вопрос восстановления лесов на оголенных горных склонах нашей страны», – писал Ф. Карега ди Муричче в 1880 году. Агроном, журналист и политик, Карега был одним из самых ярых сторонников реставрационной политики в Италии в годы, последовавшие за Рисорджименто. Подобно самому Джорджу Маршу, Карега читал много лекций, писал о неотложности восстановления лесов и необходимости более эффективных методов землепользования. Будучи редактором популярного Giornale Agrario Italiano, Карега положительно оценивал замысел лесного закона 1877 года на его страницах, но при этом сетовал на его недостаточную реальную эффективность. Правительство испытывало трудности с проведением закона в жизнь и не могло в полной мере обеспечить его соблюдение. Разочарованный этим, Карега недоумевал: «Зачем вообще тогда издавать законы?» [Carega 1875].

Карега тоже был путешественником и, как и Марш, придавал большое значение урокам, которые можно получить из наблюдения за чужими землями и за тем, как местные распоряжаются ими.

Между 1871 и 1872 годами Карега путешествовал по Соединенным Штатам Америки, где он сделал ряд наблюдений, которыми впоследствии делился со своими соотечественниками в речах, статьях и книгах. Одна из его самых ярких речей, которую он произнес в 1873 году перед ведущими агрономами Академии Джорджофили во Флоренции, напоминала речь Марша 1856 года на ярмарке штата Нью-Гэмпшир. Оба натуралиста рекомендовали своим слушателям обратить внимание на то, как управлялись земли по другую сторону Атлантики. Карега считал, что итальянцам следует видеть в Америке больше, чем просто далекую страну, из которой периодически привозят диковинные, экзотические растения. В США, писал он, «бытует сложная и рациональная система сельского хозяйства, которая заслуживает изучения и подражания». Описывая огромные размеры американских ферм, Карега восхищался и широким использованием на них достижений научно-технического прогресса. Он советовал итальянцам подражать американскому обычаю выращивать только одну культуру на отдельно взятом участке земли, а также хвалил американское правительство за помощь фермерам посредством технических публикаций и экспериментальных исследований. Кареге виделось, что итальянцы могли бы многому научиться у американских землепользователей [Carega 1871–1872, 1873].

Однако Карега также отдавал себе отчет в том, что из-за разительных отличий между двумя странами американские земли и традиции землепользования представляли ограниченный практический интерес для итальянцев. Американцы, чья страна без всякого вмешательства человека была покрыта бескрайними девственными лесами, мало что знали о лесоводстве и не были особо заинтересованы в нем, поэтому итальянцы вряд ли могли научиться у них методам посадки и культивирования деревьев. Что касается сельскохозяйственного производства, Карега отмечал, что американцы производили почти в два раза больше зерна на 1 га земли, чем итальянцы: «Девственная сила американской почвы настолько велика, что она превосходит даже самые обильно удобренные из наших истощенных земель». Карега также писал, что американцы редко используют минеральные удобрения для подпитки почвы и почти никогда не перерабатывают навоза. По его словам, это отсутствие заботы о поддержании плодородия земли являлось принципиальным отличием американского подхода к сельскому хозяйству от итальянского. Цель итальянской сельскохозяйственной школы состояла в том, чтобы «давать жизнь умирающей земле… восстанавливать и омолаживать почвы с помощью более рациональных и осмотрительных методов ведения сельского хозяйства» [Carega 1873]. Американцы, напротив, проявляли почти полное безразличие к восстановлению почвы. Карега читал лекции во Флоренции о необходимости продолжать благоустройство земель, в то время как Марш в Конкорде – о необходимости прекратить их деградацию. В качестве предостережения американцам Марш указывал, что вырубка лесов на склонах итальянских гор привела к «обширной деградации почвы и обнажению горных пород на больших высотах; пахотные земли целых провинций были опустошены», при этом он старался и вселять надежду, рассказывая о том, как итальянским инженерам в некоторых случаях удавалось изобрести средства «для устранения или по крайней мере компенсации этих разрушений» [Marsh 1856]. Карега, напротив, предостерегал своих слушателей, что невнимание к состоянию почв приводит к ущербу земле и только усилия человека могут сохранить и улучшить ее плодородие. Касаясь «умирающих земель» Италии, он заявлял: «Мы должны убедить землевладельцев в том ущербе, который может последовать, если земля не получит компенсации за свое использование в прошлом». Карега был сторонником постоянного внесения нововведений, а не борьбы с ложными улучшениями [Carega 1873].

Путешествуя за границу и наблюдая за чужими землями, Марш и Карега могли взглянуть на вопрос реставрации с новой точки зрения. Карега считал, что девственные почвы Америки были в состоянии послужить тем эталоном, до уровня которого могли бы улучшить свои земли итальянцы. Марш же полагал, что деградированные почвы Италии демонстрируют то состояние, из которого американцам, возможно, когда-нибудь потребуется вывести свои земли. Тот и другой сравнивали чужие пейзажи со своими (привычными, родными) ландшафтами. Италия Кареги с ее пустынными холмами, окруженными ухоженными садами, сильно контрастировала с Америкой Марша, полной густых лесов и диких животных. Две совершенно разные природы породили два совершенно различных взгляда на то, как следует восстанавливать землю. В Италии Марш наблюдал бо́льшую деградацию, чем в Америке, но он также заметил там большее стремление к реставрации.

Марш принес в Европу представление о том, что девственная дикость земли является ее нормальным состоянием. Он объяснял, что люди, вырубая нетронутые средиземноморские леса, спровоцировали ряд непредвиденных и катастрофических последствий. В отличие от итальянцев он считал, что культурные силы наносят ущерб естественному ландшафту, а не наоборот, что «натура» вредит «культуре». Эталоном нормальной земли для Марша были родные для него американские пейзажи. Эту первобытную, дикую местность (насколько бы реальной или мифической она ни была) Марш, как ему казалось, видел исчезающей в Вермонте времен своей юности. Мы можем предположить, что без своего благоговения перед дикой природой Марш, возможно, никогда бы не пришел к теории антропогенной деградации. Без должного почтения к дикости реставраторы до сих пор боролись бы только со спонтанным вырождением.

Работая над книгой «Человек и природа» на своей вилле в Пьобези близ Турина, Джордж Перкинс Марш часто поглядывал из окна на горные хребты, которые дугой возвышались над Пьемонтом, чье название и означает «подножие горы». «Мы часто гуляем в Альпах, соблазняясь их невероятной близостью, – писал Марш другу. – Они столь близки, что, сидя на своем балконе, я часто развлекаюсь, сбивая камешками сосульки с отвесов этого солидного холмика под названием Монте-Роза. Когда погода стоит совсем ясная, я и вовсе могу протянуть руку и дотронуться до склона горы чубуком своей трубки».

Марш жил в получасе езды на экипаже от десятка долин, которые тянулись от французской границы до Паданской низменности. После своего прибытия в Италию в 1861 году Марш первым делом собрал коллекцию карт и путеводителей, изображающих и описывающих захватывающие дух альпийские долины Пьемонта. Растущий энтузиазм по отношению к горам, которые виделись европейской интеллигенции своего рода духовными убежищами, отразился в 1860-х и 1870-х годах в создании национальных альпийских клубов по всей Европе, в том числе в Италии. К. Селла и Л. Торрелли, члены нового итальянского правительства и друзья Марша, были активными членами Итальянского альпийского клуба. Эти альпинисты вторили призывам Марша к восстановлению лесов на крутых склонах холмов и борьбе с наводнениями, одновременно продвигая соответствующее законодательство (как, например, лесной закон 1877 года) в итальянском парламенте [SB-3].

Илл. 6. Карта водораздела Валь-Нерайсса, Италия

Кунео, одна из южных провинций Пьемонта, была во времена Марша местом, где активно развивались традиции экологической реставрации. Многие итальянские эксперты, повлиявшие на идеи Марша в области рекультивации и реабилитации поврежденных земель, были родом из этих мест. Дж. Микелини, ведущий местный политик и глава Комитета по лесному хозяйству Кунео, представил Маршу свое эссе 1833 года о необходимости более строгого регулирования лесного хозяйства. Несколько сенаторов цитировали эссе Микелини наряду с книгой Марша во время парламентских дебатов, приведших к принятию закона о лесах 1877 года. К. Каландра, юрист и президент Сельскохозяйственной комиссии Кунео, был автором “Manuale Idraulico Legale”, или «Руководства по ирригационному праву» (1871), которое Марш рекомендовал Конгрессу США как «самый свежий и наиболее всеобъемлющий» взгляд на ирригационное право – в свете того факта, что водный вопрос становился все более животрепещущим на подверженном засухе западе страны. Наконец, В. Перона – лесничий из Кунео, который впоследствии поднялся по карьерной лестнице до директора Института лесного хозяйства в Валломброзе. Он также снабдил Марша своими трактатами по лесопользованию. Местное правительство Кунео не только основало первый в Италии Комитет по лесопользованию (1872), но и дало ход одним из самых интенсивных и продолжительных проектов по реставрации горных водосборов в стране. Пейзажи Кунео и опыт местных землепользователей в немалой степени поспособствовали пониманию Маршем «возможности и важности восстановления нарушенной гармонии»15.

Начиная по крайней мере с XVIII века горные катастрофы стали самой распространенной формой стихийного бедствия в Кунео. Сильные ливни, подверженные эрозии почвы в сочетании с обезлесевшими горными хребтами приводили к наводнениям, а также селевым потокам, оползням и снежным лавинам зимой. В густонаселенных долинах Кунео пастухи и фермеры использовали свои пастбища и леса так интенсивно, что в конце концов наводнения и лавины стали беспрепятственно обрушиваться с пустых горных склонов, ставя под угрозу многие деревушки, разбросанные по альпийскому ландшафту, а также низменные города, расположенные на берегах рек. Маршу довелось лично наблюдать за последствиями катастроф в Кунео. Совершив несколько поездок по долинам региона, Марш заключил: «Ни один внимательный наблюдатель не сможет в течение шести лет бывать на южном склоне Пьемонтских Альп или во французской провинции Дофини, не став свидетелем усиления горных потоков и образования новых. Я могу лично засвидетельствовать превращение травянистых склонов в русла яростных потоков вследствие обнажения лежащих выше холмов». Однако Марш был свидетелем не только того, как итальянцы разрушали свои горы, но и того, как они начали их восстанавливать. Опыт упорных лесоводов Кунео, которые начиная с 1860 года в течение века каждое лето восстанавливали растительность на склонах гор и реконструировали русла рек, представляется борьбой грандиозных масштабов за контроль над природой. Местные жители часто называли эту борьбу restaurazione montana («реставрация гор») [Marsh 1847].

Когда Марш посетил долины Кунео, он обнаружил, что местные землеустроители видели себя не соучастниками природы, как Марш представлял себе роль человека в реставрации, а, скорее, ее соперниками. С точки зрения жителей Кунео, их участок Альп страдал от воздействия ветров, дождей и снегопадов, приведение его в здоровое состояние требовало постоянной компенсации ущерба усилиями человека. Они считали, что их земля приходит в упадок из-за недостаточного ухода, а не из-за безответственного обращения со стороны человека: жители говорили не о том, как люди наносят ущерб горе́, а о том, как она причиняет вред им. В последующие десятилетия землеустроители Кунео будут постепенно перекладывать вину с бездействия человека на его действия. Как мы увидим далее в этой главе, наводнения и лавины, которые когда-то рассматривались как часть естественной дегенерации Альп (возможно, в чем-то усугубленной человеческой халатностью), постепенно стали рассматриваться как результат антропогенной деградации. История восстановления Альп Кунео – это история, как итальянцы пришли к согласию с Маршем в том, что в нанесенном окружающей среде ущербе виноват человек, а не природа.

Итальянцы, которые устраняли природный ущерб, использовали иные стратегии и создавали другие ландшафты в отличие от их потомков, которые занимались устранением культурного ущерба (и это имело драматические последствия для земли). Борясь с природными разрушениями в 1860 году, землеустроители Кунео полагались на инженерные принципы, восстанавливая горные склоны с помощью каменной кладки. Однако через 100 лет, уже во время борьбы с антропогенными разрушениями, они стали полагаться на экологические принципы, восстанавливая горы с помощью биологических, а не физических средств. Там, где реставраторы Кунео когда-то оставили неизгладимые следы своей деятельности, 100 лет спустя они научились делать так, чтобы их изменения легче вписывались в пейзаж горных хребтов. Несмотря на то что многие разрушения в горах Кунео в этот период были вызваны одними и теми же источниками, различные взгляды на природу ущерба привели к разным методам реставрации.

Глядя в сторону гор

Именно альпийские возвышенности, а не равнины Паданской низменности или холмы сельской Италии стали тем местом, где открывались и испытывались новые способы мелиорации лесных и водных угодий. Известный итальянский географ Л. Гамби писал, что вырубка лесов и возделывание земли на крутых склонах альпийской местности более резко влияли на состояние почвы и режим стока рек, чем на равнинах [Gambi 1974]. Таким образом, проживавшим в этих районах людям было проще наблюдать экологические последствия лесного и сельского хозяйства и делать соответствующие выводы. Верно и то, что в горах Италии имели место более значительные демографические изменения, чем в низменных регионах, приводившие к широким колебаниям в потреблении древесины и кормов и, следовательно, стремительным изменениям состояния земли. С середины XIX века началась массовая миграция из долин Альп и Апеннин, что привело к соответствующим экологическим последствиям – стремительному восстановлению растительного покрова в одних местах и быстрой эрозии в других. Можно сделать вывод: бо́льшая чувствительность горных экосистем в сочетании с бо́льшими демографическими колебаниями среди альпийского населения привела к тому, что итальянцы стали свидетелями особенно скорых биофизических изменений в своих горах. Таким образом, Альпы и Апеннины стали своего рода наглядными образцами для демонстрации того, как следовало управлять земельными ресурсами и восстанавливать их.

Хотя вся Италия обычно представляется как сплошная горная страна (с хребтом из Апеннин и короной в виде Альп), именно регион Западных Альп вокруг Кунео стал одним из наиболее важных мест для практического решения задач реставрации. Одно исследование показывает, что провинция Кунео получила непропорционально бо́льшую долю всех правительственных средств на проекты по sistemazione и rimboschimento («систематизация» и «лесовосстановление») между 1867 и 1950 годами, то есть около 68 % всех инвестиций в Пьемонт, или примерно пятую часть от 5 млрд лир (около 1 млрд $ США образца 1950 года), которые были выделены на аналогичные проекты во всех итальянских Альпах, вместе взятых. Долина Стура в Кунео, которая простирается на 60 км от французской границы до равнин Пьемонта, возможно, была в Италии самым затратным объектом реставрации. Как свидетельствуют архивные записи, Корпус лесничих и Корпус гражданских инженеров Италии выделили долине Стура гораздо больше ресурсов, чем любому другому району провинции: на нее ушло около ¾ всех денег, потраченных на местные экологические инициативы в период с 1868 по 1914 год. Благодаря статьям и фотографиям в популярных журналах и научных публикациях река Стура и ее притоки стали одним из самых известных мест в Италии, где наглядно демонстрировалось, почему и как следовало реставрировать земельные ресурсы [Patrone 1953].

Илл. 7. Вид на долину Стура из местечка Винадио (Brockedon, Illustrations of the Passes of the Alps, 1828–1829)

Находясь на переднем крае усилий своей страны по восстановлению лесов и рекультивации земель, жители Кунео обратили особое внимание на восстановительные программы, проводимые непосредственно по ту сторону границы – во Франции. Долина Убайе в Провансе, соединенная дорогой через пологий перевал с долиной Стура, была местом реализации некоторых из самых известных проектов Франции по восстановлению водоразделов и предотвращению наводнений, особенно в боковой долине Рио-Бурду близ Барселонеты. Следуя самолюбивому закону Наполеона III о лесовосстановлении 1860 года, французские лесники начали высаживать тысячи гектаров хвойных деревьев на бесплодных склонах альпийских холмов, уделяя особое внимание предрасположенным к наводнениям ледниковым циркам в горах Прованса. В 1882 году французское правительство возобновило свои усилия по строительству дамб и посадке лесов, учредив Service de restauration des terrains en montagne (Служба восстановления горных угодий). Землеустроители Кунео часто ссылались на опыт своих французских коллег, и такие проекты, как восстановление долины Рио-Бурду, послужили источником вдохновения для аналогичных итальянских работ в близлежащей долине Стура.

Таблица 1. Крупные наводнения в долине Стура, Италия

Источники: * Govi. Cartographie. 1975; † ASC-3

Нерайсса, крутой боковой каньон посередине долины Стура, возможно, был объектом самых интенсивных восстановительных работ в истории Италии. На месте слияния проходящего по Нерайссе ручья с рекой Стура находилась укрепленная деревня Винадио, которая принимала на себя основной удар частых наводнений и селей. Начиная с 1869 года жители Кунео начали восстанавливать леса в верхней части долины Нерайсса, а в 1887 году стали укреплять ее русла, возводя защитные дамбы из камня. Реставрация Нерайссы шла на протяжении 100 лет. Огромные суммы были потрачены на эту боковую долину длиной всего в 7 км. В отчете за 1872 год указывалось, что землеустроители стремились предотвратить наводнения и оползни в Нерайссе путем восстановления «вотчинных лесов» и «первозданной растительности». Однако, как будет подробно описано на следующих страницах, реставраторы Кунео не ставили своей целью ренатурировать долину Нерайсса и вернуть ее к полудиким условиям – они стремились рекультивировать ее и вернуть во власть человека. Натурализация деградированных земель станет визитной карточкой типично американского подхода к реставрации [ASC-5].

Долина Стура и ее проблемы

Начинаясь в аллювиальных равнинах на высоте 500 м, горы провинции Кунео резко поднимаются до гранитных вершин и постоянных ледников высотой более 3 км. К югу от них известняковые долины круто спускаются к Средиземному морю; к северу осадочные и сланцевые хребты соединяются с высочайшими горами Пьемонта, такими как Монте-Визо высотой 3 800 м. Каждая из 8–9 основных долин Кунео обладает уникальным геологическим субстратом и находится на разном расстоянии от теплого моря.

Таким образом, каждая из них имеет свой растительный мир и соответствующие традиции землепользования. Древние петроглифы в высокогорных альпийских регионах дают нам представление о том, как долго наши предки взбирались по горам и спускались с них, гоняясь за дичью, пася животных и совершая сезонные миграции в зоны с более мягким климатом. В местах, где Приморские Альпы встречаются с побережьем Средиземного моря, археологами были обнаружены предметы быта, возраст которых насчитывает 35 000 лет. Пещерные жилища, найденные у южного подножия Валь-Нерайссы, показывают, что люди стали селиться в этих местах как минимум 5 800 лет назад [Mano 1986; Priuli 1984].

Стура – самая длинная из долин Кунео. Долгое время она служила ключевым транспортным маршрутом между Провансом и Пьемонтом. Середина долины представляет собой крутое и узкое ущелье длиной 20 км, в то время как ее верхняя и нижняя части просторные и солнечные, что позволяет заниматься там сельским хозяйством и пасти скот. Двенадцать побочных долин, подобных Нерайссинской, примыкают к Стуре, беря начало из высокогорных котловин, когда-то образованных краевыми ледниками. Ориентация Стуры с востока на запад также означает, что в ее северной и южной частях царит совершенно разный микроклимат. На северном склоне холма над Винадио растут молодые каштановые рощи, а густые хвойные и буковые леса на средних высотах переходят в кустарники и альпийскую тундру.

Южная сторона менее лесиста. Летом там жарко и сухо. Здесь преобладают возделанные поля, переходящие в пастбища, окаймленные веретенообразными дубами, ольхой и буком. Выше – хвойные деревья и альпийские луга. На них вдоль самой реки Стура иногда можно найти мощные и одинокие каштаны – памятники того времени, когда их орехи помогали сельским жителям пережить голодные зимы. Сегодня на эти каштаны со всех сторон наступают молодые заросли рябины, бобовника и бузины. Неподалеку бук осваивает заброшенные пастбища, которые уступают место зарослям ели, сосны и лиственницы. Некоторые из которых были посажены во время первых проектов по лесовосстановлению.

Эта сложная растительная мозаика, которую представляет собой долина Стура, сочетает в себе множество аспектов как человеческой, так и естественной истории.

Хотя Стура и является самой засушливой долиной провинции, в ней все же выпадает около 100 см осадков в год, бо́льшая часть – в виде дождя. С июля по ноябрь черные тучи надвигаются на горные вершины, почти ежедневно низвергая ливни. Примерно раз в 10 лет случается, что бо́льшая часть осадков приходится на несколько крупных шквальных дождей, а раз в 20–30 лет экстраординарные ливни могут произвести среднегодовую норму осадков всего за несколько дней. Массивные аллювиальные отложения, залегающие вдоль берегов реки Стура и в местах слияния с ее притоками, свидетельствуют о мощности наводнений, следовавших за чрезмерным выпадением осадков и внезапными паводками.

Таблица 2. Наводнения в долине Нерайсса, Италия, 1906–1913 годы

Источник: IRC-1, 21

Все, что находилось в пойме реки (будь то пастбища, мосты или целые дома), оказывалось смыто или засыпано грязью и гравием. Из-за высоких цен на землю и строгих границ собственности у жителей Кунео часто не было выбора, кроме как раз за разом возвращаться и вновь строить свои жилища на этих опасных местах до следующего наводнения. Недавнее наводнение в Кунео произошло в 2000 году, но особо разрушительные потопы охватили эти долины в 1957 и 1994 годах. Сверяясь с газетами и архивными записями, можно достоверно проследить историю наводнений в долине Стура вплоть до 1800 года.

Нерайсса затоплялась даже чаще, чем основная долина, иногда 3–4 раза в год. В одном источнике указано, что только в период с 1906 по 1913 год в Нерайссе произошло 11 крупных наводнений (табл. 1 и 2).

Жители Кунео пытались устранить риск возникновения наводнений, а также случайных лавин и оползней с помощью целого ряда методов, постоянно испытывая новые способы, если старые переставали обеспечивать защиту. В середине XIX века они большей частью полагались на лесовосстановление, прежде чем несколько десятилетий спустя перейти к физической реконструкции. К началу XX века были сформированы более изящные методы восстановления, которые включали в себя восстановление растительного покрова травами и кустарниками при одновременной стабилизации русла с помощью небольших подпорных плотин. Хотя в течение этого периода население Альп продолжало уменьшаться, наводнений от этого меньше не стало, часто они только усиливались. Это укрепило расхожее убеждение в том, что деятельность жителей горных регионов способствовала стабилизации местных экосистем. Только к 1950-м годам многие итальянцы стали считать деятельность человека потенциально более вредной для их гор, чем полезной.

Илл. 8. Затопленная деревня в провинции Кунео, около 1900 года (Di Tella. Il Bosco Contro il Torrente)

Восстановление лесов

Итальянцы не могли начать процесс реставрации гор до тех пор, пока не были определены причины возникновения проблем. Если стихийные бедствия вроде наводнений возникали случайно, можно было только винить невезение или разгневанное божество. Если стихийные бедствия возникали по воле природы, уже можно было делать некоторые эмпирические заключения (например, такие: наводнения случаются в сезон дождей, значит, к ним можно готовиться и принимать определенные меры, чтобы их избежать). В начале XIX века жители Кунео стали приходить к выводу, что к наводнениям приводят не только осадки сами по себе, но и недостаток лесов, которые сдерживали бы потоки воды и горные породы. Человек по-прежнему не рассматривался в качестве главного виновника бедствий. В лучшем случае он был ответствен лишь косвенно, пренебрегая посадкой деревьев. Различные эксперты сходились во мнении, что люди прошлых столетий действительно могли поспособствовать приведению горных экосистем в бесплодный и подверженный стихийным бедствиям вид, вырубая леса. Однако вряд ли они могли винить нынешних жителей региона за то, что произошло давным-давно. По словам Ф. Вальтера, до 1880-х годов восстановление альпийских лесов производилось с целью «уберечься от разрушительных последствий влияния природных сил» [Walter 1983]. Влияние человека все еще не считалось основной причиной горных катастроф. Даже в начале XX века (при всем развитии соответствующих наук) люди продолжали считать себя благодетелями горных экосистем.

Леса издавна играли важную роль в жизни обитателей Стуры. Хотя в долине имелись обильные водные ресурсы и обширные пастбища, лесные угодья в тех местах были скудны. Лес не только обеспечивал монтанари (жителей гор) строительными материалами и топливом, но и, как указывали такие эксперты начала XIX века, как К. Кастеллани и Ф. Менготти, укреплял склоны холмов и защищал деревни от схода лавин. Скудостью лесов Кунео объясняются технологии постройки местных жилищ, которые почти полностью сооружались из камня, за исключением деревянных свай, поддерживавших шиферные или соломенные крыши. Большу́ю нагрузку на леса создавала и потребность в топливе, в качестве которого обычно использовался древесный уголь, преимущественно буковый. Карбонари, или производители такого угля, зарабатывали неплохие деньги, сбывая свой товар на рынках Кунео и Турина, в то время как большинство жителей долины существовали благодаря натуральному обмену. Запреты на вырубку лесов с целью регуляции запасов лесоматериалов существовали в Италии издавна. Однако, как уже указывалось в главе 1, первые лесные инспекторы Кунео (например, Карло Лепротти) считали, что наиболее серьезный ущерб лесам возникает ввиду естественных причин, таких как болезни деревьев и спонтанное разложение. Если Лепротти и рассматривал деятельность местных жителей (например, рубку сухостоя) как разрушительный фактор, он все же считал, что бо́льшая часть наносимого человеком ущерба незначительна. Более того, с моральной точки зрения Лепротти не мог винить простых крестьян. Он считал, что «ущерб лесам наносят не злостные преступники, а отчаявшиеся люди» [AST-1].

В течение десятилетий, последовавших за отчетом Лепротти, эксперты по землепользованию Кунео по-прежнему рассматривали естественное разрушение лесов как главную проблему, а реставрацию – как процесс очистки и улучшения состояния загнивающих угодий. Но были и признаки того, что жители долины начинали все отчетливей видеть роль человека в причинении ущерба лесам. В 1802 году в связи с растущим в обществе беспокойством по поводу плохого состояния лесных угодий Туринская академия наук проспонсировала конкурс эссе, в котором рассматривались «физические и политические причины упадка лесов». Хотя из формулировки видно, что первостепенное значение придается физическим, или естественным, причинам упадка, в ней также признается наличие политических причин. К. Перотти из Кунео почти полностью посвятил свое конкурсное эссе политическим и культурным вопросам. В его стостраничном труде «О физических и политических причинах массового истребления лесов Пьемонта» перечислялись в первую очередь причины, относящиеся к человеческому фактору, например недобросовестное соблюдение лесного законодательства или высокие цены на зерно, побуждавшие фермеров вырубать леса, чтобы освободить место для посевов. Он рекомендовал охранять существующие леса с помощью более строгих ограничений на выпас скота и вырубку леса, а также возмещать ущерб путем посадки выносливых видов (таких как робиния ложноакациевая), способных быстро расти на крутых и неплодородных склонах. Человек для Перотти был частью проблемы [Perotti 1881].

Но большинство жителей Кунео все еще не разделяли антропоцентричных взглядов. Дж. Микелини, член парламента Кунео, который в свое время обсуждал лесное законодательство с Маршем, в 1833 году писал, что высокие цены на древесину спровоцируют людей сажать больше деревьев. Таким способом свободный рынок решит проблему нехватки лесоматериалов и поможет восстановлению лесов. Он утверждал, что запрещать вырубку лесов следует только в отдельных случаях (например, тогда, когда она может привести к угрожающим населению наводнениям или лавинам), при этом Микелини считал, что даже в таких бедствиях не было вины местных жителей. Настоящими виновниками наводнений и лавин, по его словам, были неблагоприятные погодные условия, к примеру, интенсивные ливни, приводящие к разливу рек. Как и большинство итальянцев того времени, он рассуждал о борьбе с наводнениями и «контроле над водами», но не о контроле над людьми, которые вырубают леса. В Италии XIX века наблюдать исчезновение лесов в реальном времени выпало небольшому количеству человек, потому что во многих местах они уже успели исчезнуть. Таким наблюдателям, как Микелини, наводнения казались проявлением спонтанных, неконтролируемых сил, наиболее очевидными из которых были шквальные осадки [Michelini 1833].

Микелини и его коллеги полагали, что Альпы страдали в большей степени от гидрологических факторов, чем от проблем с лесами. Если наибольшую угрозу для жителей и экосистем долины Стура представляли масштабные наводнения, было логичным, что за советом нужно идти к экспертам-гидрологам. Таким образом, жители Кунео в первую очередь обратились за помощью к экспертам в области гидротехники, а не лесного хозяйства. Итальянцы севера, жившие у подножия альпийских вершин, чьи снега поддерживали потоки рек даже жарким и сухим летом, имели богатую традицию ирригации и строительства каналов. Во времена Микелини также была распространена уверенность во всесилии технического прогресса, для демонстрации которого гидравлические решения подходили лучше, чем ботанические. Марш был не единственным, кто восхищался итальянскими каналами и ирригационными проектами, когда он восхвалял опыт К. Каландры и Э. Ломбардини. В начале 1850-х годов британское правительство направило специального посланника в Пьемонт для составления доклада о том, как новейшие достижения Италии в области гидравлической науки и техники могут быть применены в индийских колониях [Smith 1855].

Один из главных уроков, преподанных итальянскими экспертами-гидрологами, заключался в демонстрации ключевой роли растительности в регулировании стока рек. Это способствовало переключению внимания с самих рек на окружающие их леса, что в конечном счете вызвало бо́льший интерес к альпийскому лесному хозяйству. В своей работе 1816 года Менготти показывал, как мертвый покров защищает землю от осадков, корни поглощают избыток воды и стабилизируют почву, а стволы деревьев и побеги замедляют течение рек [Mengotti 1816]. Шесть лет спустя Кастеллани опубликовал еще одно крупное исследование о влиянии лесов на речной сток, написанное с целью «предотвращения ущерба, который вода наносит нации» [Castellani 1818–1819]. Затем, в 1841 году, французский инженер А. Сюррель произвел на свет свой “Étude sur les Torrents des Hautes-Alpes” («Этюд о потоках в Верхних Альпах»), к которому во время посадки лесов для борьбы с наводнениями стали обращаться землепользователи всей Европы [Surell 1841]. Утверждая, что первостепенная важность альпийских лесов заключалась не в запасах древесины, а в их роли в предотвращении наводнений, эти эксперты помогли катализировать движение за сохранение и восстановление лесов.