Таежные рассказы

© Дарья Бычихина, 2024

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У каждого есть свои тайные места силы. Мы возвращаемся туда в наших снах. Для меня такое место – поселок в сизом тумане, в глухой непроходимой тайге, в окружении сопок, поросших елями и лиственницами. Поселок Синегорье. Республика Саха, Якутия.

Поселок был основан в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, в год моего рождения, как временная база для строителей Байкало—Амурской магистрали. Двенадцать улиц с временными домами для строителей—железнодорожников. Поселок ставился на пять лет, а затем деревянные щиты—стены должны были быть демонтированы и отправлены к следующей железнодорожной станции. Но поселок до сих пор существует, и в щитовых домах холодными темными вечерами горит свет, а маленькая поселковая школа встречает и выпускает детей в большую жизнь.

Без пяти минут двухлетка, потерявшая отца, на руках матери я десантировалась в таежный поселок, где еще чувствовался запах свежего дерева и велись строительные работы.

В самые темные времена я возвращаюсь во сне в это место, которое на карте нашей страны и с лупой не найти. Словно наяву, я остро ощущаю запах морозной взвеси в воздухе, оглушительную тишину и хвойный терпкий аромат лиственниц, вонзающихся в пронзительно голубое небо. Все тело наполняется чувством бесконечности. Природа здесь такой силы, что её невозможно приручить. Можно лишь подчиниться ей и приспособиться к таежному суровому нраву и вечной мерзлоте. В этих местах температура зимой порой падает до минус пятидесяти, а земля не прогревается никогда, но и сейчас продолжают жить, создавать семьи, воспитывать детей люди, которых согревает надежда. Здесь прошло мое детство, отрочество. Здесь меня накрывали первые чувства, были впервые содраны коленки и появились первые шрамы на сердце. Одиннадцать лет в вечной мерзлоте высекался мой характер и стойкость к низким температурам. Второе далось хуже: к морозу у меня по—прежнему нет иммунитета. А лес и сейчас мое место силы.

БАМ – Байкало—Амурская магистраль – не просто железная дорога, а артерия России, которая несет жизнь в самые далёкие уголки страны. Ее строительство объединило разные народы, разные судьбы. Воспоминания кажутся разноцветными шарами на новогодней елке, озаряющими праздничные столы, за которыми собирались и украинцы, и белорусы, и русские, и якуты, за которыми можно было услышать и грузинский акцент, и бурятский говор. Звучали песни на языках, которых я не услышу больше. Но, это ощущение свободы, общей цели и общей радости я не забуду никогда.

И в этом микромире все знали друг друга. В нем случались радости и горести, любовь и ненависть, рождения и смерти, находки и потери, там текла жизнь во всей ее красоте и неповторимости. Вне зависимости от группы крови, нации, языка, разреза глаз или происхождения. Там я впервые увидела смерть лицом к лицу, почувствовала дыхание жизни всем существом, там я узнала истины, которые помогают мне и по сей день.

Истории этого микромира, зародившегося посреди огромной непокорной тайги, те истории, которые уже начинают ускользать из моей памяти, я хочу поведать вам. А, может, и себе, чтобы точно убедиться в том, что все это было со мной.

Учитель верности

Учителя верности и преданности бывают разные. Мой первый учитель верности обладал короткой, упругой, желтовато—белой шерстью, черными подпалинами на боках, теплой мордой, хвостом, круто завернутым в колесо. И был громадного для меня, семилетки, роста. Моего учителя звали Верный.

Мое знакомство с Верным состоялось в далеком тысяча девятьсот девяносто втором году. Его хозяином был наш сосед по щитовому дому Харутдинов – усатый, огромный мужчина в тех годах, когда зрелость уже имеет глубину. Уважаемый человек. Рукастый, громкий и веселый, водитель такого же огромного, как и он сам, «Магируса». Верный был его другом и товарищем, с которым и в тайгу, и на работу, что почти одно и то же, так как вся наша жизнь текла в ритмах тайги. Но, кроме сопровождения хозяина, Верный по своей инициативе взял на себя дополнительные обязанности. И эта инициатива приносила мне много проблем.

Верному доставались мои самые лакомые кусочки. Верного я любила самой чистой любовью. Но все наши встречи заканчивались моими слезами. Как только Верный чуял, что я возвращаюсь из школы, когда за триста метров от дома на горизонте показывалась моя маленькая фигурка, закутанная по самые глаза, Верный со всей своей прытью и собачьей радостью подбегал и клал лапы мне на плечи. И мы с ним становились одного роста. Его веса мое хрупкое тело не выдерживало, и наша пара летела то в сугроб, то в кусты, а то и на насыпную скальником дорогу.

Какие только меры к Верному ни применялись, его радость от нашей встречи не уменьшалась. Да и на этом еще не заканчивались все прелести нашей дружбы. Несколько раз в неделю я совершала путешествие в соседний городок. Одна – вернее, на пару с футляром почти с меня размером. В этом слегка потёртом футляре цвета кофе, терпко и сладковато пахнущем канифолью, лежала хрупкая скрипка. Она была еще не «взрослая», а «полуторка», скрипка—малышка, предпоследнего из детских размеров. Следующей по размеру должна была стать (но так и никогда и не стала) скрипка для взрослого музыканта. Со скрипкой, зажатой моим подбородком, утыкающимся в мягкую бархатную подушечку (дабы не натереть шею и не выронить хрупкий инструмент), мы составляли красивую, милую композицию, как с открытки. И это все, что было красивого в нашей паре. «Открыткой» можно было любоваться, пока я не начинала играть, безжалостно пиля смычком тонкие струны.

Родители упорно пытались учить меня играть на скрипке. Конечно, не сами, а силами опытных профессионалов музыкальной школы города Томмот. Учитель класса скрипки, интеллигентный, лысоватый Вениамин Александрович, сам напоминал небольшую, с округлыми линиями, виолончель. Он не питал иллюзий насчет моего таланта, коего в помине не было, но ежемесячная плата и желание родителей делали свое дело. И два раза в неделю, я, закутанная по самые глаза, с футляром наперевес неизменно стояла на остановке вместе с компаньонкой, тоже ученицей класса скрипки, тоненькой, остроносой, кареглазой и насмешливой Кристиной.

Кристина училась со мной в одном классе, она была любимицей учителя, и меня постоянно сравнивали с ней – не в мою, конечно же, пользу. Характер Кристинки был насмешливым, хвастливым и вредным. Но не она героиня сего рассказа.

Неизменным моим спутником в путешествии оказывался Верный. Он ловко запрыгивал в автобус и, спрятавшись под сиденьем, рычал на кондуктора, водителя и пассажиров – всех, кто пытался его спровадить. Я получала огромный поток претензий и требований выгнать свою собаку. Но, что бы я ни делала, как ни объясняла, что собака не моя и меня не слушается, Верный автобус не покидал. И так как все спешили на работу, по делам, да и автобусы ходили нечасто, возмущенные пассажиры требовали не тормозить движения и Верный благополучно доезжал до музыкальной школы.

Если Верному удавалось прорваться внутрь, напугав вахтера, он прятался в раздевалке и охранял мою одежду. А прорывался он почти всегда. Бывало, что находил меня даже на занятиях на втором этаже. На меня снова обрушивался шквал обвинений, меня выводили с уроков, стыдили и заставляли выгонять собаку. И это продолжалось постоянно. Меня знала вся школа. Выходки Верного доводили меня до слез: попадало ведь мне. За то, что не слежу за собакой, за то, что она агрессивная. Хотя Верный за всю свою жизнь не обидел никого. Но за меня он стоял насмерть, готов был терпеть любые побои и унижения. Лишь бы быть в пределах моей досягаемости, а лучше – возле моей ноги.

Иногда автобус не приходил или ломался на пути к поселку. Тогда почти десять километров приходилось идти пешком, надеясь на попутный транспорт. Обычно маленькую девочку с большим футляром подхватывал кто—то из едущих в поселок по ухабистой узкой, отсыпной дороге. Все знали друг друга если не в лицо, то по фамилии и названию «мехколонны», где работали родители. Если повезет, то и на «Камазе» или самосвале можно было прокатиться до дома.

Когда тайга оживала и цвела буйством красок, идти можно было вдоль дороги. По узкой обочине, на которой камни и щебень чередовались с торчащими стрелками низких кустарников, кипрея, молодых лиственниц и сосенок. Но зимой сугробы вдоль дороги были непроходимы: можно было и валенки потерять, и по пояс провалиться.

В тот день сугробы были как раз мне по пояс…

– Девочка, ты автобус не пропустишь? Буран начинается скоро. – Миловидная продавщица с ярко накрашенными губами кивнула на остановку и показавшийся на горизонте автобус. Переминаясь с ноги на ногу, я грелась в магазине напротив остановки на микрорынке. На витрине среди всякой всячины, одеколона, мыла лежали украшения из неведомых камушков. Сейчас я уже знаю характерный лиловый сказочный узор чароита, рассказывающий таежные сказки в каждой серьге или подвеске, но тогда, рассматривая витрину, завороженная, я теряла счет времени. Продавщица снисходительно не выгоняла меня, понимая, что в минус тридцать погреться просто необходимо для жизни. Я отогревала руки, розовела, а, увидев на горизонте автобус, выскакивала из магазина. Но в тот день я так засмотрелась на украшения, что совсем не обратила внимания: подошедший автобус не похож на тот, в котором я обычно добиралась домой. А автобус по маршруту «Томмот – Синегорье» неизменно ходил один: «пазик», бело—голубой, с дверями гармошкой и запахом пыли и солярки.

– С собакой нельзя! Выведи пса из автобуса сейчас же! – Визгливый голос кондукторши над моим ухом не предвещал ничего хорошего. Верный тихо рычал, забившись под сиденье.

– Это не моя собака, я не могу ее вывести… – Я приготовилась к повторению привычной истории.

– Ладно, пусть едет, погода нелетная, – раздался низкий бас с водительского места, и в зеркале мне подмигнул карим глазом мужчина с седоватой бородой. Кондукторша недовольно сверкнула глазами и оторвала мне билет от большого рулона. Автобус тронулся.

– До Алексеевска? – В открывшейся на следующей остановке двери показалась мохнатая шапка—ушанка такого размера, что под ней было не разглядеть владельца.

– Да, последний рейс, – сухо ответила кондукторша.

Липкий страх тут же раскрутился в моем животе, сжимая внутренности в тугой комок. Слезы мгновенно подкатили к горлу.

– Как «до Алексеевска»? В Синегорье разве не идет?

– Так уже ушел до Синегорья автобус. Больше не будет сегодня, – сухо ответила кондукторша.

Я вскочила и метнулась к выходу, Верный – за мной.

Оглядевшись, я поняла, что направления не помню. Погода неумолимо портилась, несмотря на послеполуденное время, начинало темнеть, снег падал стеной и закручивался поземкой на дороге. Ветер усиливался. Остановка, на которой я выскочила, казалась островком среди безлюдной снежной дороги. Верный с лаем пробежал вперед на сто метров, исчезая в белом вихре снега. Он повернулся, подал голос, ясно давая понять, что дорогу помнит, покажет и я буду в безопасности. Холодный ветер стянул мне лицо, которое согревали только слезы. Но плакать было нельзя, чтобы не обветрить щеки. Поэтому я утерлась варежкой, натянула до самых глаз колючий шерстяной шарф и пошла за Верным.

Ноги утопали в сугробах, которые норовили стянуть с меня валенки. Порывы леденящего ветра срывали шапки снега с деревьев и закручивали его в воронки. Как назло, не попадалось ни одной попутной и даже встречной машины. Видимость становилась все меньше, а очертания дороги под пеленой снега – все размытее.

Но неизменно на несколько шагов впереди слышался лай Верного. Как только я догоняла его, пес снова бежал вперед, но так, чтобы я видела его.

Снегопад не прекращался. Холод сковывал ноги, немело лицо. Порывы ветра сбивали с ног. Из—за валящегося снега ничего не было видно.

Внезапно скрежет тормозов и громкий лай взорвали снежное царство.

– Какого лешего ты под колеса бросаешься! – раздалось впереди. На дороге в двухстах метрах передо мной немного занесло «Уазик». Верный с громким лаем прыгал на его колеса. При этом пес прихрамывал. Оглядевшись, я увидела, что снежная насыпь стерла, сравняла границы проселочной дороги. Потеряв обочину, я шла прямо посреди шоссе, и любая проезжающая машина могла сбить меня. Верный, бросившись под колеса «Уазика», не только поймал для меня транспорт, но и спас мне жизнь.

Водитель удивился, увидев среди метели белое маленькое привидение. С причитаниями он схватил в охапку меня вместе с футляром и посадил на переднее сиденье.

– Без своего пса я не поеду! – заявила я. Водитель открыл заднюю дверь, и Верный забрался в машину.

– Куда тебе, дама с собачкой? – Мужчина, улыбаясь, протягивал мне огромные сухие верхонки, чтобы согреть руки.

– На Ларбинскую, Синегорье…

Верный залаял на заднем сиденье, напоминая, что он не даст меня в обиду.

– Поехали, пока совсем бураном не занесло. – Лихо вывернув из сугроба, машина развернулась в сторону моего поселка.

Не раз Верный выручал меня, и все ему было нипочем.

Однажды, на исходе лета, которое в тайге мимолетно и насыщено запахами и дарами леса, мы с друзьями, как всегда, исследовали окрестности. Большие кучи угля, сваленные возле котельной, были похожи на космические ландшафты, а жестяная баба—яга—флигель на трубе котельной напоминала о том, что мир полон сказок и волшебства, которое кроется под каждым обросшим мхом пнем, или под деревом с корнями, напоминающими когти таёжного зверя. В высокой траве, что закрывала нас с головой, мы брели, возвращаясь домой. Впереди, как всегда, с громким лаем бежал Верный.

Внезапно впереди несколько раз прозвучал глухой хлопок. Верный взвизгнул. Шаг его замедлился, и он, тяжело дыша, сел, а потом лег на траву. С громкими криками мы подбежали к нему. Несколько идеально круглых темных точек на песьих боках. Следы от пуль. Кто и зачем? – мы не знали. Ребята побежали за хозяином Верного. Я осталась рядом с псом, гладила его, слушала тяжелое дыхание. Мои слезы капали на черные подпалины на его боках.

Хозяин на руках отнес Верного домой. Нас загнали родители по дворам. И больше я Верного не видела. Этот его подвиг был последним: приняв на себя пули, которые, возможно, попали бы в нас, он научил меня преданности и верности.

Урок честности

– Мам, я, когда вырасту, стану учителем, – заявил мой старший сын Артем, обняв меня тоненькими ручками—веточками. Ему исполнилось восемь. Первое знакомство со школой уже оформилось в глубокие отношения. И, судя по его желанию стать педагогом, эти отношения оказались дружескими.

Я искренне удивилась, так как сама не успеваю за огромной нагрузкой в его эффективном классе. Где, как в районах Крайнего Севера – год идет за три. Весь груз домашней работы сын взял на себя вместе с его первой учительницей. На первый взгляд она показалась мне жандармом в юбке, но, наблюдая за тем, как меняется сын и его отношение к учебе, я прониклась глубоким уважением к педагогу. Любовь и преданность в глазах ребенка дорогого стоит. Темка за год стал собранным, организованным и очень вовлеченным в школьные дела.

– Почему педагогом? Как же твое желание стать фермером и путешественником?

– Я умею учить людей, а фермером и путешественником тоже стану, жизнь большая, – заявил сын.

– Артем, какой учитель? Им платят мало, фермерство в текущих реалиях поприбыльнее будет, – проходя мимо, бросил супруг.

– Знаешь, сын, это очень важная профессия… – Я хотела добавить внушительное «но» и поддержать мужа, но перед глазами сами собой начали всплывать картинки моего таежного прошлого. Когда—то именно доход от педагогической деятельности помог моей семье выжить в условиях Крайнего Севера.

Здесь кроется еще один важный урок, который я получила от своего второго отца, отчима Александра Дмитриевича. Человека, защиту и силу которого я чувствовала всегда.

И урок этот – урок честности.

Это случилось в девяносто четвертом. Мне было восемь лет, как сейчас сыну. Мы жили в поселке Синегорье, Алданский улус, Саха, Якутия. Маленькая точка на карте страны, точка на пути легендарного БАМа. Поселок Синегорье из двенадцати улиц с щитовыми временными домами так и остался вечным напоминанием о том, что нет на свете ничего более постоянного, чем временное. В одноэтажных домах из деревянных щитов с утеплением из стекловаты жили строители и работники железнодорожных путей. Теплотрассы, как артерии, соединяли все дома в единый организм. Соседями были люди со всей страны, страны, которой уже давно нет. Праздники отмечали за большим столом в шумной и веселой компании. Поселок окружали сопки, поросшие голубыми елями и лиственницами. Вечерами сопки как будто подсвечивались синим цветом, создавая атмосферу таежной сказки в окружении величавой и непокорной тайги. Тайги, где пятидесятиградусные зимние морозы заставляли трескаться оконные стекла, а людям приходилось согреваться у обогревателей или укутавшись несколькими одеялами. Тайга щедро делилась своими дарами в быстротечные мгновения лета – и снова погружалась в холод.

Тайга безжалостна. Она забрала моего отца. Навсегда. Но подарила второго.

Мой отчим – строитель с золотыми руками, сварщик, плотник, монтажник. Любую работу он делал легко, быстро и качественно. И была у него еще одна суперспособность – учить.

В те годы волны забастовок захлестывали города. Месяцами не выдавалась зарплата, все чаще вместо денег делали взаимозачет на продукты. В маленьком поселковом магазинчике, где никогда ничего не было.

В единственной на весь поселок школе появилась свободная ставка «трудовика». В таких условиях мало кто желал работать, хотя оплату в школе не задерживали. Людей не хватало.

Моего второго отца пригласили поработать в школу. У него был диплом инженера—механика производственного обучения, выданный в далеком казахском Петропавловске в восемьдесят седьмом. Отчим, хотя и не сразу, но согласился: с работой по основному строительному профилю были сложности, стройку то и дело замораживали из—за отсутствия финансирования.

Закипела педагогическая работа. Отчим был строгим, но любящим учеников учителем, дисциплина в классе труда быстро сделалась идеальной. В кабинете труда имелся столярный станок, и на нем ребят учили делать разные полезные в быту предметы. Получались у них вначале непонятные палки, но самое главное – появился интерес к труду. И делали ребята все сами. А у меня появилась серьезная защита от хулиганов. В школе и за ее пределами меня никто пальцем не трогал и не смел даже обзывать. Слова «У нее отец – новый трудовик» – действовали на мальчишек как дихлофос на комаров. Уважали дядь Сашу, даже боялись отъявленные хулиганы, уж не знаю, какой подход он к ним нашел. Только история совсем о другом.

Пасха для ребят поселка была особым праздником, не имеющим никакого отношения к религии. На Пасху у нас проводились целые соревнования по битве яйцами. Появлялись свои лидеры, и это было серьезное действо. Всем известен ритуал, когда стукаются вареными куриными яйцами и тот, чье яйцо окажется крепче, забирает себе оба. У каждого были свои способы приготовления идеального «боевого яйца». Ходили слухи, что кто—то варил яйца с уксусом, а кто—то не варил вообще, но проверить надёжность способа можно было только в момент поединка.

– А сделай—ка мне деревянное яйцо! – заявила я своему второму отцу, задумав гениальный план.

– Не вопрос, только все тайное становится явным, а честная победа цениться выше.

Так вот на Пасху мой второй отец по моей просьбе сделал мне идеальное «боевое яйцо» – деревянное, как раз на том самом станке, что стоял в трудовом классе.

Яйцо было не отличить от настоящего: гладкое, шлифованное. Мы покрасили его в дерзкий красный цвет. Я была намерена в этом году победить лидера Сашку, которых несколько лет подряд одерживал победу в «яичных» сражениях.