Сон в летнюю ночь

Сон в летнюю ночь

– 

Третий Бэ! – протяжный окрик пожилой учительницы сбил просвитевший мимо ворот школьного стадиона мяч.

Вслед за ним с безумным воплем побежала толпа школьников. Учительница, чей рост едва превышал рост третьеклассника, поспешила отойти в сторону, чтобы не оказаться растоптанной.

– 

Это не дети, – пожаловалась она синему майскому небу. – Господи, разве это дети? Нет. Третий Бэ – это что угодно, только не дети. Это зверинец!

Она схватила за взмыленный пыльный ворот школьного пиджака крайнего бегуна и с силой, которую трудно было ожидать от маленькой женщины, встряхнула и поставила перед собой.

– 

Леша, ты слышал, что я сказала? Я сказала: третий Бэ! И кому я это сказала? Может быть вот этой стенке?

Леша, мальчик болезненного вида с прекрасными чистыми глазами и папой в Минторге, мгновенно переключился. Из полыхающего здоровьем футболиста он в миг превратился в больного падучей на стадии обострения.

– 

Ай-ай-ай, Бэлла Львовна, это не я!

Он стал пускать слюнявые пузыри и заваливаться в пыль школьного стадиона.

Бэлла Львовна, за свою долгую учительскую жизнь испытавшая на себе все возможные формы детского издевательства, укоризненно посмотрела на Лешу. Она собиралась произнести наставительную речь с применением сразу всех известных форм психологического воздействия, а именно: напомнить кто папа, одновременно подвергнув сомнению социальные и морально-этические достоинства мамы, и пригрозить вызовом обоих в школу для приведения к норме всего семейства, без учёта заслуг перед обществом. И вот Бэлла Львовна уже набрала полную дородную грудь воздуха и подняла указательный перст к небу, но к счастью для Леши на поле появились старшеклассники.

– 

Что за мусорная яма это минское Динамо!

Пятый Бэ в основном своем составе исповедовал приверженность московскому Спартаку, от чего был регулярно бит старшими классами, но зато имел полное основание для прессования младших. Будучи на два класса выше они без труда отобрали мяч у третьего Бэ, чем придали ускорение на выход с поля. Сделано это было с максимальным нарушением всех возможных футбольных правил. Лишь один третьеклашка упорно пытался оказать сопротивление, не желая смириться с поражением до финального свистка. Он с ожесточением ввязался в борьбу за мяч и даже смог выцарапать его из частокола чужих ног. На волне успеха он финтом убрал последнего соперника – толстого пятиклассника-баяниста – и по самой бровке пробросил себе на ход. И когда открывшийся оперативный простор перед воротами уже гарантировал гол престижа, та же цепкая женская рука схватила его за ворот.

– 

Максим, я про кого сейчас разговариваю?

Ангельское белокурое лицо Максима пылало демонической волей. Он проводил уходящий за поле мяч, после чего посмотрел на Бэллу Львовну тем самым взглядом, который так искусно воспроизвел Врубель на своем Демоне.

Однако старая учительница была вполне удовлетворена. Она крепко держала за шиворот основные деструктивные элементы, разлагающие порядок в классе. В правой – бьющегося в припадке паяца Леху, в левой – никак не желающего вернуться с битвы Макса. Именно эти двое были сейчас для неё олицетворением всего самого дурного, что из себя представлял третий Бэ.

– 

Зверинец, а ну-ка тихо! – скомандовала она и снова встряхнула школьников. – Вы оба здесь все находитесь исключительно случайно. Посмотрите на кого вы похожи! Дети, посмотрите все сейчас на вот это вот и скажите мне, пожалуйста, эти дети могут сегодня вступить в пиоэры? Вот такие черти – грязные и пыльные – это кто, будущие пионэры? Нет! Это разве даже можно назвать окрябренком, достойным ленинского значка? Нет, третий Бэ. Это – детский сад, вторая ясельная группа! И поэтому, третий Бэ, я сейчас отведу вас к вашим бабушкам, которые сидят в вистебюле, и пусть они заберут вас. Потому что ни о каком вступлении в пионэры не может быть и́ речи в таком виде. А завтра все приличные советские дети придут в школу в красном галстуке. Когда они будут идти, люди станут любоваться и спрашивать: “а кто это идет такой красивый?” И им ответят: “ Это – юные пионэры”. И только третий Бэ придет глупый и не взрослый. Все будут показывать пальцем и смеяться: ”Посмотрите на третий Бэ! Никогда ничего путного из него не получится”. Вас отправят обратно в детский сад, и никто больше не подаст вам руки, третий Бэ. Потому что вы – зверинец.”

Мальчишки втянули головы в оттянутый ворот холщового пиджака школьной формы. Перспектива быть отданным на расправу в руки бабушек была настолько пугающей, что являлась единственной мерой для приведения к порядку. Оно и понятно. Бабушки были отставными следователями КГБ, проведшими вторую мировую в партизанках. Им было не привыкать душить вражину голыми руками, а именно с такой характеристикой школьный педсовет выдавал им на суд провинившихся.

– 

Мы больше не будем, – незговариваясь промямлили Леша и Максим.

– 

Что, что? – Бэлла Львовна заговорила по слогам. – Громче! Я не слышу!

– 

Мы больше не будем!

– 

Не слышу! Встаньте вот тут и громко скажите, чтобы вас слышали все нормальные дети.

– 

Простите нас, Бэлла Львовна, мы больше так никогда не будем.

– 

То то же! А теперь, третий Бэ, марш в класс, и привести себя в порядок к торжественной линейке.

Класс построился парами и побрел в школу за Бэллой Львовной.

Последней парой шли Макс и Леха. Когда стало ясно, что угроза быть отданным в руки бабушке миновала, Макс подобрал с земли приличного размера камень и запустил его в приступивший к своей игре пятый Бэ.

– 

Маленький мальчик пошёл на футбол

Там прокричал он: "Спартак – чемпион!"

Долго пинали издохшее тело

Никто не вступился, ведь били за дело!

Конец кричалки закончили всем классом, после чего школьники быстро исчезли в дверях спортзала. И очень вовремя, потому как из раскрытых окон соседнего здания, где размещался Дом Физкультурника “Спартак”, стали выглядывать крепко начищенные рожи, чтобы зафиксировать источник звука. К счастью для третьего Бэ безуспешно. На заднем дворе старого иезуитского комплекса, по первоначальной задумке архитектора состоящего из барочного кастёла и коллегиума, но историческими перипетиями превращенного в дом физкультуры и музыкальную спецшколу, было пусто. Лишь из распахнутых окон пятого этажа стучали клавиши фортепиано, воспроизводящие нечто напоминающее баховскую фугу. Музыка врывалась в майский теплый воздух, вихрилась, будто хотела слиться с разбитыми и потрескавшимися ракушками барочной лепнины, но постоянно спотыкались и сбивалась о такой же сбитый фасад старого храма. Баховская фуга натыкалась на выкрики из секции единоборств и казалась здесь такой же несвоевременной и не современной, как и барочные своды нефов за фасадом сталинского ампира.

– 

Тирарам-пам-пам, тирарам пум-пам, тирарам пам тарада-а-ам татарам. И в левую ручку ушла тема: тирарам-пам-пам, тирарам-пум-пам, тирарам пам тарадааа… с какого пальца?! Со второго! Где у тебя второй пальчик? Нет, это четвертый. Вот второй. Второй пальчик на до! Ну что ты выпятил свой мизинец как штырь, отрежу его к чертовой матери однажды, бестолочь!

Рэмма Петровна, выпускница московской консерватории, педагог высшей категории и заведующая отделением общего фортепиано уничтожающе глядела сквозь затемнённые стекла очков на щуплого мальчика, сидящего за бескрайним концертным Стейнвеем и окончательно потерявшегося между этим взглядом и противосложением в правой руке. Он безнадежно сбился и попытался начать сначала.

– 

Нет, ну как вам это нравится? – Рэмма Петровна смахнула детские руки с клавиш. – Через неделю экзамен, а он еле в тексте ковыряется. Женя, скажи честно, ты занимался дома? Я русским по белому в дневнике написала: “выучить левую руку в фуге!” И подчеркнула трижды. Для кого я это написала? Бабушка видела, что я написала? А мама? Прекрасно! Они это увидели. А ты это увидел? И что? Пока я вижу, что ты в носу ковыряться научился левой рукой, а фуга как была неисследована, такой, видимо, навсегда и останется.

Третьеклашка Женя бесцельно смотрел в ноты, пытаясь угадать следующее правильное действие: ответить учительнице, начать фугу сначала или спрятаться под рояль.

– 

Можно выйти в туалет?

– 

Дома будешь в туалет ходить, а сюда приходят заниматься! Никуда не пойдешь, пока не сыграешь от начала до конца без остановки. Играй, давай, с начала! Нет! Нет! Я кому сказала со второго пальца? Темп! Не ускорять! Тирарам-пам-пам! Тира-рам-пам…. Тему ярче, где тема? В какой руке тема? Куда? Ну хватит! Я не могу это больше слышать. Пошел вон от рояля! За фугу сегодня два. Васенька, давай ты садись, мой хороший.

За рояль сел Женин однокласник, похожий на детскую версию Карлсона. Вася выглядел не в пример подготовленнее Жени. Мелодия заиграла полифоническими переливами, выстраиваясь в стройное монументальное здание. В воздухе запахло гармонией.

Женя, все ещё находящийся под действием двойки в дневнике, пытался найти себя в классе. Он посидел в кресле, залез под второй рояль, вылез к окну и некоторое время изучал обстановку на школьном стадионе. Но обида за несправедливую пару не давала ему сосредоточиться на внешнем. Оказавшись позади учительницы, он стал кривляться и передразнивать увлекшуюся стройным развитием фуги Рэмму Петровну. Делал это Женя самозабвенно, со всем доступным детской мстительности сарказмом, благо учительница стояла спиной, самозабвенно дирижируя Васей, и не подозревала о театре пародии позади. Зато Вася видел все прекрасно. Некоторое время он сосредоточенно продолжал выпиливать тему с контрапунктами и не реагировать на творящееся позади Рэммы Петровны. Но чем дольше он держался, тем сильнее входил в раж Женя. Наконец, Вася подавился смешком, но не сбился. С ещё большим сосредоточением он перебирал пальцами, не позволяя истерике победить безупречно идущую разработку. Но Женя уже заметил сдавленную улыбку на лице товарища и включил клоунаду на максимум.

И вот, когда коденция уже победно начала свои финальные разрешения, и пятерка за фугу казалась гарантированной, Вася прыснул и покатился со смеху. Фуга бесповоротно оборвалась за два такта до окончания и погибла во взрыве детского хохота.

– 

Что такое? Что случилось? – Рэмма Петровна в недоумении смотрела на то место, где должен был сидеть Вася, и где его теперь не было.

Вася валялся под роялем в приступе истерического ржания, и было совершенно очевидно, что фугу сегодня он уже не доиграет ни при каких обстоятельствах.

– 

Это что такое происходит? – Рэмма Петровна повернулась к Жене, которые смотрел на учительницу чистым детским взором. В невинных голубых глазах было лишь искреннее осуждение проказника Васи так позорно бросившего игру. Ситуация требовала немедленного разрешения.

К счастью для всех за дверью в класс послышалась возня. Кто-то пытался пробиться к ним через тяжёлый сдвоенный дубовый вход и это давалось кому-то с большим трудом. Послышались удары чем-то не твердым – один, другой, третий. Наконец врата отверзлись, и в класс ввалился еще один третьеклашка. Вид его был настолько неопрятный, будто он пробирался в класс через фронтовую полосу. Оказавшись внутри он видимо сразу забыл о цели проникновения, так как ошарашенный взгляд выдавал абсолютную полноту непонимания происходящего. Школьник вытер пыльно-синим рукавом нос и исподлобья огляделся.

– 

Здрасьте!

– 

Забор покарасьте! Это что за чудо в перьях?

Третьеклашка смутился настолько, что к виду неопрятного идиота прибавилась характеристика немой. Он исподлобья глядел на Рэмму Петровну блистательно исполняя роль малолетнего партизана на допросе в гестапо. Всем сразу стало ясно, что он не скажет ни слова, даже если его подвергнуть самым жестоким пыткам.

– 

Это Вадик Волчек, – пришел на помощь товарищу Вася.

– 

Волчек, Волчек… – Рэмма Петровна постучала пальцами по крышке рояля, пытаясь вспомнить зачем бы этому сочетанию букв могло понадобиться сейчас прийти к ней в класс – ах, да! Это же ты от Зои Борисовны?

Вадик кивнул.

– 

Зоя Борисовна сказала, что уезжает в Америку, и у меня теперь будет другая училка по фано… то есть учительница по фортепиано. Она сказала зайти к Вам и узнать.

Рэмма Петровна снова пристально посмотрела на третьеклашку, видимо пытаясь понять кому из педагогов подкинуть этакое сокровище.

– 

Значит Волчек? Вадим? А папу как зовут?

– 

Слава.

– 

А маму?

– 

Стася.

– 

Понятно.

Рэмма Петровна сказала это с той интонацией, по которой Вадику сразу стало ясно, что оба ответа были даны неверно. Но Рэмма Петровна решила дать ему ещё один шанс.

– 

А мамину маму, бабушку, как зовут?

– 

Баба Алеся.

– 

А папину маму?

– 

Баба Гэлька.

Рэмма Петровна бользненно скривилась.

– 

М-да, безнадёжный случай. Ну, хорошо. Давай садись за рояль. Покажи, что ты выучил с Зоей Борисовной. Ты же должен был подготовить фугу Баха к экзамену через неделю? Наизусть уже играешь? Конечно нет. Давай тогда по нотам.

Вадик сначала кивнул, потом помотал головой и снова заглох. В его глазах светилось единственное желание покинуть зону допроса бегством, и он стал пятиться от рояля пока не уперся в закрытую дверь.