Основной инстинкт человека

1.

Когда я был курсантом, я думал, что небо принадлежит нам. Небо и космос. Мы десятилетиями раздвигали горизонт, и вышли за его пределы – поставили маяк на безымянном астероиде за орбитой Плутона. Я грезил полётами ещё с детства, поэтому и поступил в самое престижное лётное училище – липецкое, благо жил неподалёку, в том же полушарии.

Я стал пилотом. Хорошим пилотом, и после выпуска попал на «китобой». Я таскал к Земле маленькие астероиды, добывая руду и другие полезные элементы, необходимые для нужд нашей орбитальной металлургии. Да, я собственными руками толкал прогресс человечества вперёд, а вот Дупляков… Сашка сразу после выпуска ушёл на сверхтяжёлом танкере «Ломоносов» к Нептуну, помощником второго пилота. В училище мы жили с ним в одной комнате, и Сашка всегда был более собранным и целеустремлённым, чем я, не бегал на танцы, а до одури зубрил таблицы угловых ускорений и играючи делал на кольцах «самолётик», и кое-что посложнее. Журналисты загодя окрестили тот рейс «богачами», ведь суммарная стоимость газа, которую люди «забрали» у планеты-гиганта, превысила условный бюджет любой страны мира. По возвращении, он повесил на китель значок «За дальний поход», первый за всю историю космонавтики с таким тоннажем. В общем, Сашка толкал прогресс человечества пневматическим молотом размером с Луну, а я…

Поэтому я и стал вести дневник. Не из завести, конечно, от скуки. «Китобой» – судно для одного. Рубка, жилой отсек и ангар. Можно, конечно, летать вдвоём, но это как-то не принято. Для двоих там работы нет. Был, правда, случай, когда «китобой» первым пришёл на сигнал бедствия, и подобрал двадцать человек с сухогруза. Им тогда пришлось неделю спать по очереди, пока они шли в ближайший порт, но такие случаи – редкость. Поэтому и форма у меня была чёрного цвета, а у Сашки – синяя. На «китобое» пилоты летают, а на танкерах – ходят.

Дневник я быстро забросил, но занялся снова, когда решил, что памяти своей не всегда можно доверять. Он был у меня на кристалле, потому и сохранился, я не такой дурак, чтобы включать его в сеть. Поэтому и рассказ мой – чистая правда, Алина подтвердит. А началось всё, кстати, с неё.

Алина, как и я, была вторым пилотом на сухогрузе, куда и я попал после «китобоя». У нас так принято: оттрубил год на малом тоннаже – добро пожаловать в большую космическую семью. Год вдали от шумных космических трасс отлично сбивает спесь и прочищает мозги, всем советую.

Как и наш капитан, Сергей Яковлевич, Алина тоже была русской, но даже на фоне статных, как на подбор, девушек-пилотов, выделялась своей броской красотой. А первое наше знакомство тогда чуть не стало последним. Помню, как нас представили капитану, друг другу, и за столом посадили рядом. Есть на флоте прекрасная традиция: обедать всем вместе. После «китобоя», где я зачастую разговаривал сам с собой, в кают-компании я заметно нервничал, поэтому и выпалил:

– Какое у вас имя красивое: Алина. Терпкое, как солёное лизнуть.

Не знаю, что она подумала тогда, но прошло день-два, прежде чем она заговорила со мной снова. Назвала меня «Коля-перекати-поле», и предложила перейти на «ты». А я просто солонку тогда вертел в руках, вот и ляпнул.

Соскучившись за год по людям, я прилип к ней, как банный лист. Ещё бы, живой человек, и такой красивый. Мы стали выполняли учебные манёвры, монтировали солнечные батареи и делали много чего ещё, пока не легли на курс, и наши дежурства не «устаканились». А шли мы к Марсу. Нужно было закинуть туда что-то геологическое, и забрать нужное и ненужное. Почти месяц в одну сторону, достаточно, чтобы подружиться, но получаться у нас начало нечто другое. Но об этом после.

Пилотировать тяжёлый сухогруз одновременно и ответственно, и почётно. С виду неуклюжий, безымянный «серийник», он чем-то напоминает земные тягачи-дальноходы. Жилой модуль у нас также слеплен с силовой установкой, лишь грузовой прицеп мы толкаем перед собой, поэтому не простаиваем при разгрузке – отцепил «свой», подхватил другой, и обратно. Или дальше, куда Земля пошлёт.

Конечно, по сравнению с «китобоем», на сухогрузе просто санаторий. Однако все пилоты знают историю, когда лет тридцать назад на одном из первых супертягачей сгорел центральный компьютер. Напрочь. Потом, конечно, разобрались, что к чему, но сначала команде пришлось много дней подряд вести корабль вручную, ориентируясь по звёздам, как древние мореплаватели. Его капитан, из «наших», любил потом говорить, что для человека не существует преград, кроме тех, что кроются в нас самих. И трудно было бы с ним поспорить, если бы не женщины. Я всю голову сломал, размышляя над отношением Алины ко мне. Я часто замечал, что она краснеет, стоит только мне войти в кают-компанию, или наоборот, как-то неестественно «оживляется» в моём присутствии. А вообще, Алина была славной, и весь экипаж её сразу полюбил, в том числе и я.

Конечно, можно было спросить её об этом прямо, но так, по-моему, только деды наши делали. И даже если её ответ будет положительным, нам ещё неделю предстояло идти к Марсу и почти четыре обратно, особо не разгуляешься, принимая во внимание, что жить космонавтам в одной каюте уставом прямо запрещено.

Я даже похудел из-за этих волнений, отчего наш доктор посоветовал мне лучше питаться и следить за сном. А у меня кусок в горло не лезет, когда она рядом. Я даже спать стал не в пример хуже, поэтому и заметил неладное, краем глаза, когда заснуть не мог.

Это случилось уже на подходе, когда дежурства становятся особенно долгими из-за давящей монотонности космического полёта. «Старики», чьё время героических полётов безвозвратно ушло, должно быть, никогда не жаловались на сон, а вот наше поколение слегка подрастеряли азарт. Отныне мы должны во всём полагаться на рекомендации Центрального компьютера, а не на собственные знания, умения, и опыт. И хотя он всегда оказывается прав, большинство пилотов считают его необходимым злом, в том числе и я.

В день, когда всё началось, я как обычно закончил дежурство, пробежал положенные километры в спортзале, сходил в «баню», – специальный санблок, умело имитирующий свою земную прародительницу, отсидел в адской парной минут пять, и не на йоту не приблизившись к недосягаемому рекорду нашего старпома, на вялых ногах поплёлся в каюту. Там я отметил в календаре ещё один лётный день, сквозь пелену надвигающегося забыться подумав, что когда таких дней наберётся семьсот, я смогу сдать квалификационный экзамен на «первого», – пилота высшей категории, имеющего право пилотировать всё, что летает, включая «атмосферники», и даже сажать их на Землю, и провалился в зыбкий, похожий на разбавленный кисель, сон.

Во сне я вновь оказался на «китобое», с ужасом понимая, что налёт часов на нём не считается, и пока я тут прозябаю, Алина уже пройдёт аттестацию, улетит на другой конец Солнечной системы, и поминай, как звали.

Очнувшись, я протёр кулаками глаза, и лёг на спину, сбросив одеяло. Сон отступил, сменившись сонливой досадой. На эту тему нам, пилотам, было что порассказать. Все выпускники нашего училища, кроме, разве что, Сашки, справедливо полагали, что самая престижная в мире профессия часто мешает устройству личной жизни. Пилот зачастую проводит в космосе времени больше, чем птица в полёте, и когда приходит время заводить семью, то может так случиться, что самой близкой на свете женщиной для тебя окажется Ниночка, диспетчер Луны-сортировочной, с которой ты пару раз пил кофе в буфете.

Да и форма наша, почти одинаковая для обоих полов, не способствует романтике. На флоте любят шутить, что если в семье оба супруга пилоты, то утром они запросто могут перепутать штаны, а поймут это только вечером.

А я часто представлял себе Алину в вечернем платье. Длинном, ярко-зелёном, ниспадающим из-под её густых, тёмно-медовых волос. И если многие из нас проживают жизнь в бесплодных поисках своего идеала, то мне "повезло". И в этом везении я не видел ничего сверхъестественного. Я всегда хотел встретить именно такую девушку, необыкновенную. Признаться, я никогда не принимал "земных" девушек всерьёз, то ли дело она.

Рассуждая так, я перевернулся на левый бок и уставился в стену, твёрдо намереваясь заснуть, тем более что завтра у старпома был день рождения, и мы с Алиной готовили ему сюрприз – небольшую сценку в стихах, а ничто так не сближает людей, как самодеятельность. В ожидании завтрашнего утра, я бросил взгляд на запястье, на часы космонавта, но увидел на их стекле отражение чего-то такого, что навсегда врезалось в мою память.

За моей спиной, буквально в метре от меня, бесшумно двигалось нечто, чей облик я не берусь описать. Из всех возможных сравнений я подберу, пожалуй, только такое: представьте себе большой лист оконного стекла, закрученный, словно по прихоти какого-то безумного стеклодува, в рваный конус, колышущийся, словно на шквальном ветру, но в абсолютной тишине, и от этого ещё более жуткий.

Я замер, не в силах отвести взгляд. Никогда прежде мне не было так страшно, и так любопытно одновременно. Весь, пойдя мурашками, я всё же едва заметно наклонил циферблат, чтобы рассмотреть это «существо» получше. Оно же, нисколько не смущаясь моим присутствием, перемещалось по каюте из угла в угол, «обнюхивая» все находящиеся в ней предметы, словно собака-ищейка. Я пользуюсь термином «обнюхивать» только для того, чтобы вы поняли, как это выглядело со стороны. Существо направляло широкий раструб на какой-либо предмет, втягивало в себя воздух, словно сглатывая его запах, а потом переходил к следующему. Наверное, рано или поздно, дошла бы очередь и до меня, не спугни моего незваного гостя вездесущая автоматика. Когда космонавт долго не спит, система жизнеобеспечения начинает бить тревогу, посылая ему яростные визуальные сигналы. И вот, стоило только моим часам «ожить», как существо зримо встрепенулось, на миг замерло на месте, а после растаяло в воздухе.

Выждав пару минут, я медленно лег на спину, натянул одеяло по самое горло, и приказал каюте включить освещение. Яркий свет больно резанул по глазам, выжигая с сетчатки призрачные ведения, и полежав так с полчаса, я решил, что всё это мне приснилось. Я никогда не верил в призраков и прочую ерунду, поэтому, будучи материалистом, снова потушил свет, погрузив каюту в поздние сумерки дежурного освещения, которое так не любят «гражданские», привыкшие спать в полной темноте. Глядя в потолок, я принялся вспоминать популярные во времена моего студенчества байки про пресловутую «космическую лихорадку». Рассказывали, будто опытные пилоты иногда упоминали некие «видения», преследующие их в дальних походах: голоса жен и детей в пустой рубке, падающий из иллюминатора солнечный свет, хотя никаких иллюминаторов на современных кораблях нет, а есть проекция с внешних датчиков. Официальная медицина пока не объясняла эти симптомы никак, по причине почти полного отсутствия анамнеза, но, тем не менее, все пилоты прекрасно знают рецепт избавления от этой «заразы» – пятьдесят граммов коньяка на ночь и месяц отдыха на Земле. Поэтому, наверное, на «китобой» отправляют сразу после выпуска. У вчерашних курсантов нет ещё ни страхов, ни разочарований. Вот только для меня было как-то рановато «психовать», ведь Земля была видна ещё невооружённым глазом. Поэтому я и решил не спешить с выводами, тем более что скоро причал, а там и отдых, да и Марс уже не тот, что раньше. Это раньше он был безжизненной пустыней с сиротским пузырём жилого модуля, а теперь на нём уже целый город построили.

Утром, отыграв капустник «на ура», и получив от Алины поцелуй в щёку, я уже совсем, было, позабыл про вчерашние впечатления, пока Алина не пожаловалась мне на пропажу жемчужного ожерелья, подарка её мамы на выпускной. По её словам, она накануне оставила его в душевой, а позже оно исчезло. У меня от этой истории неприятно зашевелилось в груди. Я тут же припомнил, что сам на днях обнаружил китель не там, где его оставил. Тогда я не придал этому значения, а вот теперь… Правда, Алина позже нашла пропажу. Должно быть, примеряла перед зеркалом, вот и обронила, а я тогда ещё подумал, что не замечал в ней любви к украшениям. Она даже косметикой почти не пользуется, настолько она была красивая.

Держа ожерелье в руках, я стал припомнить всё необычное, что случалось на корабле за последнее время. К примеру, несколько дней назад система жизнеобеспечения сообщила о повышении расхода кислорода, и мы так и не поняли, почему. А буквально вчера, когда я на пару минут заглянул в реакторную, поболтать с техниками насчёт подарка для старпома, те шумно прогнали меня, заявив, что не будут думать ни о чём другом, пока не найдут причину аварийного отключения одного из маршевых двигателей. Двигатель этот был новенький, воронежский, и не ломался до сих пор ни разу, так что даже ЦУП пока не мог нам помочь. Правда, вскоре выяснилось, что его просто отключили, сбросив тем самым нашу скорость ровно на десять узлов, чего нам как раз хватило, чтобы разминуться с большим обломком печально известной экспериментальной станции «Салют-Explorer». Новаторский полимер по сей день плохо различается радарами, он же и сгубил перспективную разработку, не выдержав ионизирующего излучения. Из-за этого, обломки не стали ловить даже «китобоями». Скорее всего, он не причинил бы нам вреда, но – как знать. И если в старину говорили: «бережёного бог бережёт», то это явно был тот случай. Наш капитан тогда сразу заявил, что таких совпадений не бывает, и мы должны во всём разобраться, ведь заново запущенный двигатель, насколько я знаю, работает до сих пор, без всяких сбоев и замечаний.