Путь жизни

© Максим Петросян, 2024

ISBN 978-5-0064-7760-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается Лили

1

«Нормальность – это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут.» – Винсент Ван Гог

Я нашёл её тогда, около скалы у реки. Она томилась в ожидании грозы, а я плакал рядом. Пошёл ливень, и мы спрятались в той пещере. Оказалось, спуститься по отвальной скале намного труднее, чем забраться обратно, но мы не думали об этом. Ни о чем не думали.

Ты смотрела, как листья опадают под навесом воды, слушала звон капель. Ты была там и тогда, ты мечтала, а я был твоим дождевиком.

Я был тебе ни к чему, ты говорила это прямо мне в лицо одним своим взглядом и всё бездушно выла. Пинать время можно без остановок, усердно, с ненавистью, но одно сделать нельзя – победить.

Как бы сильно я не держался за тебя, не привязывал себя, умолял Бога, я всегда приходил к тебе. Тебя никогда не надо было умолять, но по содержанию ответ больше походил на молчание Всевышнего.

Надеюсь, кроме того, что я помнил, было и то, что я напрочь забыл. Что-то намеренно, а другое нарочно, но всегда с трепетом сердца, которое, по правде, не в силах отпустить даже этот момент. То ты один то нет, это играет не сильную роль, ведь рано или поздно тебе настанет тридцать семь, и всё, что ты будешь делать, так это оглядываться назад, гадать о былом и даже не заикаться о будущей жалкой секунде. Напридумываешь тысячу и две причины не вспоминать год, когда тебе было семнадцать, но наплюёшь и вспомнишь то замечательное время, время провинциальных девушек и мягких ночей. Как я прятался от света фонарей на деревенской лужайке. А когда мне стукнуло двадцать один, я увидел городских девушек, живших этажом выше, с надушенными распущенными волосами. Мне раньше было и тридцать. Пил, запивая горе, и улыбался другу, видневшемуся на другом конце улицы, предвкушая вечер. Но теперь дни становятся всё короче, наступает осень моих лет. Моя жизнь, словно выдержанное белое вино из старых добрых бочек, наполненных до краев, лилась сладкой и прозрачной рекой. Было замечательное время.

И я провел его с тобой.

Люси, ты передо мной. Ты скулишь. Ты умираешь. Ветеринар рядом, уже убирает шприц в свой ящик, где таких же ещё с десяток штук, а ты такая была одна. Впрочем, как теперь и я.

2

«Признаюсь, не знаю почему, но глядя на звезды мне всегда хочется мечтать.»

Раньше, я неизвестно почему придавал снегу больше значения и смотрел на него иначе, чем сейчас: вероятно, с тех пор я имел слишком много случаев его увидеть, что он обесценился в моем взгляде. Тут, в Бойсе, зима почти не ощущаема, а мне холодно. Я залезаю в машину, на соседнем кресле лежит пристёгнутая коробка, в ней ваза с Люси. Завести машину стало также трудно, как и мысль о том, чтобы завести новую собаку, или вообще, кого-то, кто может дышать.

Может ли память хоть ненадолго отдохнуть? Могут ли мысли утихнуть на минуту другую?

С этих вопросов и началось моё утро, пока сосед очередной раз превращал стену в ошмётки цемента. Он всегда не даёт мне целостно поспать, но сегодня это длится слишком долго. Я не решился постучаться к нему и сказать всё, что о нём думаю, поэтому, как всегда, просто встал с кровати и сунул правую пятку в тапок.

Кухня, заполненная кучей коробок, напоминала больше склад, чем место приятных запахов и тёртого сыра. Их надо распаковать, подумал я, но отложил это на неопределённый срок. Не знаю почему, может, мой разум не принимал реальность, или я ленив. Но сейчас у меня есть все силы выйти из дома, выбежать на дорогу, и крикнуть на всю улицу. А пока, я прохожу через коробки, руками отталкивая их от себя, как звезды папарацци. Вода из раковины освежила моё горло, и, подступаясь к холодильнику, я достал вчерашний обед и разогрел его. Он был уже не таким аппетитным, впрочем, как и я сам.

– Это не катастрофа, это случится со мной и с тобой, и небо не упадет в воду, и радости не закончатся с тобой, Арчи.

– Джейк, если бы мне нужна была твоя поддержка, я бы давно уже её попросил. А теперь, можно мне мою почту?

Он дал мне стопку писем, и наконец начал уходить. Он развозит письма в нашем районе около трех лет, и его любознательность всё ещё не угасла в потоке ветра, которые бьёт в лицо при езде на велосипеде. Помню свой первый самокат, трехколёсный. В двух кварталах отсюда я провёл своё детство, но Солнце кажется мне более близким, чем мамин дом.

В те короткие часы перед рассветом, пока весь огромный мир ещё крепко спит, я лежал без сна и думал, даже не собираясь считать овец. Сколько дней прошло я не считал. В такие часы я скучаю по ней больше всего.

Хотел бы остановить время, начать давать обещания направо и налево, клясться о верности, любви, нежности, но всё это начинается с окрылённых сердец, а мои перья давно истерзали и немного подпалили края. Но это пустая трата этого же самого времени.

Есть я и есть все остальные. Я давно не там, где, возможно, должен быть, но я был так близко. В этот раз я почти сделал из этого хоть какой-то смысл, слепил цель. Я имел ответ прямо в своих руках, и когда я коснулся его, он превратился в горстку песка. Один.

Таких круговорот бесчисленное количество, но поэмы от этого не пишутся, и дороги не прокладываются. Какую бы я себе не поставил вершину, – я начинаю и заканчиваю подножием.

Тут я вспомнил о письмах.

Слышишь, птицы поют? Мне тут нравится быть, среди отстающих во времени. Мне нравится жизнь, нравится смерть. Мне нравится ждать, нравится знать кто я такой.

Здесь, под небом моим, в моём бардаке, так сложно ждать чуда. Кажется, мы с тобой отсюда. Жизнь тут с кротким лицом, в нежных цветах, и как же тебе выбрать меня?

Трудно начало начинать. Арчи, приезжай.

3

«Лучше обладать горячим сердцем, даже если это стоит нам лишних ошибок, чем быть ограниченным и чрезмерно осторожным.»

Мною двигал свет. Лучики пробивались через лобовое стекло, и до Тома мне было ещё пару часов. Он оставил свой временный адрес, надеюсь я успею. Прошло семь с половиной месяцев с его последнего появления.

Не знаю, что он чувствует каждый раз, когда смотрит на меня, думая, что это и есть тот самый последний взгляд. Он старается запечатлеть в нём не лишь боль прощания, а вообще всего себя, свою суть. В младенчестве, я замечал, как он часами сидел и смотрел в горящий камин. Ему не были интересны воспламеняющиеся полена, он следил за языками огня. Ловил и запоминал каждый их взмах, движение, танцевал вместе с ними. Мама на это не обращала внимания, а если и замечала его очередной раз около дальней стены с камином, то закуривала.

Томми рос, я тоже, а камин никуда не уходил, просто сменялся его облик. В один день камином стало небо, облака, потом нижняя полка холодильника, задние стекла на машине, щель между петлями и дверью в нашу с ним комнату. Всё пылало его любознательностью, его сердцем, пока оно само не зажглось.

Он сам пришёл и рассказал мне об Эмили, ровеснице из параллельного класса, брюнетка. В ней его камином стали её глаза – огненно-карие. В его голове больше не было ничего остального, он больше не глазел ни на какие вещи, как раньше, всё ожидая встречи с ней. Счастье светило в нём все дни в неделе, кроме субботы и воскресенья – в это время учебы не было, и он запирался в комнате, не давая даже зайти мне.