Гитар гитара, расскажи про мои сны

Размер шрифта: 13

Об авторе

Рис.0 Гитар гитара, расскажи про мои сны

Ащеулов Сергей Иванович родился в 1948 году в селе Талдинка Троицкого района Алтайского края. Живёт в Новосибирске. Окончил юридический факультет Алтайского государственного университета. Длительное время работал в Сибирском отделении академии наук СССР. После распада Советского Союза работал в органах прокуратуры Новосибирской области, судьёй федерального суда общей юрисдикции, в администрации губернатора и правительства Новосибирской области. Юрист, государственный советник юстиции 1-го класса. Один из разработчиков Устава и законодательства Новосибирской области. Ветеран труда. Творческий путь начал в 60-х годах как создатель и участник вокально-инструментального ансамбля. Тогда же выступал на культурных мероприятиях клуба «Под интегралом» Новосибирского Академгородка. Пишет стихи, поэмы, баллады, басни, эпиграммы. Тяготеет к жанрам любовной, городской, гражданской и философской лирики. Произведения автора опубликованы в Антологии русской поэзии, в альманахах Российского союза писателей, в сборниках современной поэзии и прозы Санкт-Петербурга, Новосибирска, в литературно-художественных журналах «Союз писателей» и сборниках издательства «Союз писателей» г. Новокузнецка, в других печатных изданиях, в авторских блогах и иных социальных сетях. Номинант национальной литературной премии «Поэт года», премии «Наследие», литературной премии имени Сергея Есенина «Русь моя». Награждён медалями «Антон Чехов 160 лет», «Афанасий Фет 200 лет» и «Сергей Есенин 125 лет». Член Российского союза писателей.

Библиография:

1. Мой серебряный конь. Новосибирск, 2015.

2. Жизнь моя – утопия. Новосибирск, 2018.

3. Был день войны. Санкт-Петербург, 2020.

4. Суть любви солона. Санкт-Петербург, 2020.

5. Мой серебряный конь (издание 2-е, дополненное). Новосибирск, 2021.

6. Бренная пена морская. Новокузнецк, 2022.

7. Фронтовые поэмы и лирические этюды. Новокузнецк, 2022.

8. Солдатская баллада о войне. Новокузнецк, 2023.

Гитар гитара, расскажи про мои сны

В полынье глубина ни покрышки, ни дна

Я по тонкому льду
Да по краю иду
Вдоль холодной речной полыньи.
Чую, что пропаду,
Отвести бы беду
И прорваться за грань пелены.

Зыбок, зыбок мой путь,
Провалюсь, ну и пусть,
За семь бед един будет ответ.
Не распутать мне пут,
Не один давит пуд,
Так тяжёл Божий Ветхий Завет.

В полынье глубина
Ни покрышки ни дна,
В тёмный зев её тянет меня.
Хоть бы вышла Луна,
С глаз сошла пелена
И затеплились искры огня.

Мне бы помощь нужна,
Влез в меня сатана,
Заставляя шагать с ним в строю.
Жизнь ему не важна —
Мол, какого рожна
Занимать свято место в раю.

Супротив с ним нельзя —
Выбить пешкой ферзя?
У меня с ним полнейший раздрай.
Упираюсь, скользя,
Ну а он, мне грозя,
То толкает, то тянет на край.

Не видны берега,
Закрутила пурга,
За спиной заметая следы.
Разум, чуя врага,
Приударил в бега
По-предательски, дав мне под дых.

Я теперь без ума,
Белый свет мне что тьма,
И иного теперь не дано.
Что ж, кому-то сума,
Чья-то доля – тюрьма,
Мне без жребия выпало дно.

Вольный дух мой в узде;
Руки к небу воздев,
Я Ему прохрипел: «Пособи!»
Где ты, разум мой, где,
Не поддайся беде
И себя и меня не сгуби.

Сбитый с толку и с ног,
Как последний звонок
Сатанинский увидел оскал.
Я отбиться не смог,
Ну а бес под шумок
К полынье, подколодный, толкал.

Бьюсь как рыба об лёд,
Мне бы крылья на взлёт,
Да вот мысли сродни миражу.
Что Господь ниспошлёт?
Что? Никто не спасёт?
И качусь я, цепляясь, скольжу.

Ещё миг, и меня
Поглотит полынья.
Я успел всё же крикнуть беде:
«Время судного дня
На часах поменяй!» —
А в ответ лишь круги на воде.

Их увидел не я —
Те, кто в прошлом друзья,
Как ни в чём рядом спешно прошли.
Тут не их колея,
Они мимо гнилья
По течению плыть предпочли.

В беспросветной среде
Тяжело, как нигде,
В ней любому легко утонуть.
Перед входом к беде
Я успел на воде
Свежий воздух по полной вдохнуть.

Вот и всё я уже
На таком рубеже,
За которым нет времени вспять.
Пустота в багаже,
Места нет на меже,
Где бы крест мой земной мог стоять.

То ль мерещится мне,
То ль я вправду на дне,
Как-то жутко в беде одному.
Свет как будто в окне
Иль просвет в полынье —
Что я, что под конец предприму?

Оценив глубину
За секунду одну
(Ей я жизнью обязан по гроб),
Приближаясь ко дну,
Оттолкнул сатану
И к поверхности быстро погрёб.

Может, там, в полынье,
Руку помощи мне
Человек сердобольный подаст.
Сострадая вине,
Путь тернистый к весне
Как пощаду Всевышний воздаст.

Без надежд и без сил,
Но я всё-таки всплыл,
Кто-то бросил спасательный круг.
А спасителем был
Тот, кто всё мне простил —
Мной забытый, но преданный друг.

Сила воли и дух,
Выбор только из двух —
Быть смиренным ли, жаждущим жить.
Если порох твой сух
И запал не затух,
Будешь жизнью своей дорожить.

Где есть пир, нет нужды,
Сердце вковано в льды.
Где шатания, там и разброд.
А от чёрной воды
Ждите скорой беды,
Не входите в непознанный брод.

Осенних листьев философский шелест

Осенних листьев философский шелест
Волнует слух и состояние души.
И вместе с ними ветерок-пришелец
О чём-то важном и таинственном шуршит.

Задумчиво, светло, минорно в сквере
Среди берёзового шёпота листвы.
О жизни и любви, надежде, вере
Шёл диалог на фоне вянущей травы.

Златыми куполами, как на храме,
Сияли кроны в жёлтых солнечных лучах.
В изнеженных, обласканных ветрами,
Сквозила грусть их в завороженных речах.

Быть может, потому, что улетают
Листок за листиком и вместе с ними дни.
Летят к земле, под небесами тают…
Ах, как же люди этим листикам сродни.

Под занавес спадает позолота,
Рябины гроздьями пылают, как в огне.
И будто бы сочувствующий кто-то
Горящим сердцем освещает выход мне.

У осени моей своя есть прелесть —
Фейерверком прошлых лет взлетевший листопад.
Осенних листьев философский шелест —
Молитва-вздох при свете тысячи лампад.

Стезя указана перстом

Страдать нет больше сил,
Всему есть свой предел.
А ветер голосил,
В печной трубе гудел.

Играл злодей-сквозняк
Бряцанием стекла,
Но, кажется, звонят
По мне колокола.

И на распутье путь —
Что выберет судьба?
К забвенью или пусть
Вся жизнь – одна борьба.

И поворот нельзя
Оставить на потом,
Когда твоя стезя
Указана перстом.

Но впереди обрыв
И скалы с двух сторон.
Что ж, будьте так добры
Покинуть свой перрон.

Тупик. Уже? И всё?!
Сквозь бездну, в пустоту?!
А может быть, ещё…
Последнюю версту…

Смог не даёт дышать,
Но тот, кто там, во мне
Сказал: «Тебе решать —
Или гореть в огне,

Или, не грея, тлеть,
Пуская дым в глаза».
Молю, откройте клеть,
Святые образа!

Оттуда – из глубин
Непознанной души —
Рассудок – он один…
Исход не предреши…

Послушайся… его…
Беззвучные уста,
У сердца твоего
Открытые врата.

На небе ночь. И дует бриз морской в окно

На небе ночь. И дует бриз морской в окно,
Прохладой ласковой покачивая шторы.
Ему, свободному, как будто всё равно,
Где бороздить и с кем житейские просторы.

Когда висков моих достигнет ветерок,
Шепну приветливо: «Какой ты нынче свежий!»
И уловлю в ответ, как мысли между строк,
Тоску с родимых, но далёких побережий.

Там, за туманами, за тридевять морей,
Резвился юный ветерок в игре с волною.
И невзначай затронул локоны моей
Любви единственной, почти забытой мною.

И пряный дух волос её запечатлев,
Вздох уловил и слог, намоленный устами.
Так уголёк, когда уже почти истлев,
Внезапно вспыхнет, растревоженный перстами.

Взметнувшись, ветер пронесётся по горам,
Зелёным долам, по росе перед рассветом.
Через зияние пустот проникнет в храм,
Что полон душ, уже отживших под запретом.

И то, что он воспринял в дальней стороне
(Она по-прежнему любимой остаётся),
Всё без остатка принесёт оттуда мне.
Не потому ль навстречу ветру сердце рвётся?

Привольный ветер, он ведь так необходим —
Под свежесть веяний любви живут не старясь.
Жизнь обусловлена движением одним —
Фрегат плывёт, когда наполнен ветром парус.

Свобода! Вот девиз гуляющих ветров,
Они как люди преисполнены страстями.
Им суждено познать, чем дышит отчий кров
И опахнуть затем нас свежими вестями.

Какой же нужен для разлуки долгий срок
И чем измерить то количество забвений,
Чтобы узнать в лицо родимый ветерок
Из многих тысяч неприметных дуновений?!

Голубой беретик – друг мой незабвенный

Голубой беретик – талисман из детства
С хвостиком былинкой, как остаток лет.
Годы, по-ребячьи, совершили бегство,
Лишь остался верен мальчику берет.

Он прекрасно помнит чубчик светло-русый,
С вихорком кудрявым на упрямом лбу.
Не забыл, как мальчик, свой берет берущий,
Обещал беречь его, с ним делить судьбу.

Свой беретик мальчик не терял из виду.
Невзначай роняя, поднимал любя.
Никому ни разу не давал в обиду,
В драке залихватской не жалел себя.

А когда, бывало, приходилось туго
Набекрень беретик мальчик надевал.
Это означало – нет дороже друга
Тот, который с ним был и не предавал.

В череде событий, в те ребячьи годы
Пареньку в вельветке был как оберег
С виду маловатый, словно птица, гордый,
Друг незаменимый – голубой берет.

Сбившись на макушку, лихо, разудало
Мчал беретик юный со своим дружком.
Трудностей немало им перепадало —
Всё смогли осилить дружно, с огоньком.

И друзьям казалась дружба безмятежной,
Ведь пора ребячья радостью полна.
Всё же день грядущий не похож на прежний,
А дорога жизни вдаль устремлена.

Время миновало, мальчик стал взрослее,
Как-то незаметно быстро возмужал.
И в разлуке с другом, словно сожалея,
Голубой беретик запасным лежал.

Но когда мальчишка, а точней мужчина,
Был вдали от друга, по нему скучал.
Все дела бросая, мчался беспричинно,
И его беретик с радостью встречал.

Годы не вернутся, канули все в лету,
Но нельзя на память наложить запрет.
Нет конца и края чувств моих к берету —
Ангел мой хранитель голубой берет.

Голубой беретик – друг мой незабвенный,
Подлинный свидетель юных моих дней,
Ты даёшь мне силы и питаешь вены
Той, животворящей, юностью моей.

Взять бы да умчаться в детство на карете,
Где благоухают дни в голубизне,
С голубой мечтою в голубом берете…
Жаль, что не придётся это сделать мне.

Попутчиков, друзья, не обессудьте

Путь – он бывает скользкий, пыльный, вязкий;
Местами перепахан и тернист.
Мы с ним всегда в одной единой связке —
Пусть при падении наш путь нас сохранит.

Путь доведёт настойчивых до цели,
Он – поводырь, господь наш и судья.
С ним по плечу прорвать к свободе цепи
И покорить свою вершину бытия.

Путь – это жизнь, дороги – его судьбы,
По ним идущие должны свой крест нести.
Попутчиков, друзья, не обессудьте:
Пройти путь истинный – не поле перейти.

Эй, осень, здравствуй, коли уж пришла ко мне

Эй, осень, здравствуй! Коли уж пришла ко мне —
Входи с добром в мою распахнутую душу.
Да, ты сегодня правишь бал, ты на коне,
В твоих руках бразды судьбы моей грядущей.

Эй, осень, здравствуй! Много вёсен я знавал,
Благоухающих черёмухой венчальной.
Но ты такой мне закатила карнавал!
Ну кто сказал, что осень может быть печальной?!

Эй, осень, здравствуй! Золотится твой окрас,
А я седой, виски как луни полевые.
Как мимолётность я встречал тебя не раз,
Как постоянность ты пришла ко мне впервые.

Эй, осень, здравствуй! Я вас стольких повидал;
Все в моей памяти – пусть многая им лета.
Но быстро так свою нежданную не ждал,
Её теперь храню надёжней амулета.

Эй, осень, здравствуй! Я тебя боготворю,
Люблю тебя и принимаю без остатка.
Ты повторишь себя, а я не повторю.
Запомнишь ли мой образ в виде отпечатка?

Что жизнь? Стезя?

В снегу пустырь.
Рябина мёрзлая. За ней,
За гранью падеры церквушка с куполами,
Как поводырь
На минном поле судных дней
Для тех, чей дух телесный скован кандалами.

Опаслив шаг
Идущих сзади след во след.
От ягод давленных он будто бы кровавый.
Во мгле душа,
Но уже виден силуэт
И лик серебряный с лазоревой оправой.

Болят ступни,
Их обдирает снежный наст,
И кровь людская как водица в жилах стынет.
Злой дух на них
Набросил дьявольскую снасть,
Прельщая благами в заснеженной пустыне.

Нужды вкусив,
Но искушений не приняв,
Непосрамлёнными брели простолюдины.
Не попросив
Пощад и истину поняв,
Что человек живуч не хлебушком единым.

Сума пуста
И лопотина вся из дыр,
Душа заблудшая и вера-голодранка.
Но неспроста
Их вёл незримый поводырь
На блеск церквей, как свет во тьме от сердца Данко.

Что жизнь? Стезя,
Где обитает плоть и дух.
Поди пойми, кто из них щедр и кто убогий…
Познать нельзя
Без веры ду́ши этих двух.
Но людям дать её не смогут даже боги.

Где веру взять?
Она приходит по пути
От прегрешений через тернии к восходу.
Ни шагу вспять,
До цели крест свой донести
И обрести надежду, веру и свободу.

Нутро насквозь
Пронзает холодом зимы.
Приют закрыт, напрасны стуки в дверь и ставень.
Шли на авось.
Тот, кто не вырвался из тьмы,
Был погребён, одетый в белый снежный саван.

Роптал народ
На время, пройденное зря,
Что, мол, всему есть свой предел и чувство меры.
Но шли вперёд
Туда, где виделась заря
На куполах весны, предшественнице веры.

Под осеннюю рапсодию гитар

Закурю-ка я с устатку сигарету
И, как водится, побалуюсь дымком.
Куролесил-колесил по белу свету,
А теперь пройдусь по осени пешком.

На крыльцо открою сводчатые двери,
Окажусь на миг в объятиях плюща.
Знать, в судьбе моей сбывается поверье —
Дарит осень жизнь мне с барского плеча.

Она встретит позолотою убора
И серебряными нитями дождей.
Всё в ней есть из джентльменского набора:
Шляпа, зонт, кашне и виски для идей.

Я по дворику без спешки прогуляюсь,
Он взрослее стал, но всё ещё не стар.
Виноват, что долго не был. Каюсь, каюсь…
Под осеннюю рапсодию гитар.

Сыплет с лиственниц янтарными песками,
Чуть заметен по насыпанному след.
Он ведёт меня, снимая с сердца камень,
Мимо давних, забывающихся лет.

Мимо старого развесистого клёна,
По мозаике из солнечной листвы.
Вдоль рябин от ягод красных раскалённых,
Где в дни юности со мною были Вы.

Перейду ковылью вытканное поле
Там, где шепчется берёзовый лесок.
В листопадах утону, как в водополье,
Чтобы кровь сильней ударила в висок.

Сто шагов; и я уже под сенью дуба,
Здесь впечатана моя навеки боль.
Здесь всё прошлое, всё личное сугубо:
«Валя плюс Сергей равняется любовь».

Ветерок меня за плечи обнимает,
Для него полураспахнуто пальто.
Он таких, как я, без слова понимает —
Из друзей теперь не встретится никто.

Закурю-ка я сегодня папиросу,
Чиркну, пальцы обжигая огоньком.
Видно, надобно судьбе моей без спросу
Провести меня по осени пешком.

Талдинка, Родина моя!

Талдинка! Родина моя.
Как по тебе скучаю я.
Ведь там река Большая Речка
Была видна уже с крылечка,
И согра там до раскатухи.
Согбенный храм из-за разрухи
И холм кладбищенский, на нём
Могила с братом и отцом.
Там всё вокруг моё, родное,
Поскотина и дно речное.
Песок, как в детстве, пятки жжёт
И Витька Фельдбуш по крапиве
На спор без трусиков идёт.
Там жил Серёжка Ащеулов,
И Вовка Фельдбуш, и Степанов,
И Ходырев, и Митрофанов,
Володька Бровкин, Пашка Вяткин,
Герасимов Серёга с Витькой,
И Юрка Дятлов с Некрученко,
И Толмачёвы с Сириченко.
Душко, Стаценко и Бабенко,
Кравчук, Гурьянов, Назаренко,
И Ошестов, и Вяткин, и Тесленко,
И Жуковы, и Шмаль, и Паршуковы,
И Саренковы, ну и Трубачевы,
Раевские, Юшко и Бедарёвы.
И Кашеваровы, а также Губарёвы,
Даниловы, Демидовы, Мусатовы
Жеребкины, Агеевы, Долматовы,
Каширские, Ивойловы и Хуторные,
И многие ушедшие в миры иные
Талдинские друзья мои родные.
Пою вам гимн рождённого Талдинкой бытия
Мои живущие и жившие друзья!

Берёзки белые, судьбы людской гадалки

Берёзки белые, судьбы людской гадалки,
Вы были стройными, теперь дрова и палки,
Палёный лес берестяной – свечей огарки.
Вы были нужными – из вас ваяли парки,
Теперь гробы из вас везут на катафалке.
Вокруг безжизненность, то вороньё, то галки,
Всё – пересуды, сплетни, драки, перепалки.
А люди – нищие душой, больны и жалки,
Слова и мысли их похожие на свалки.
Одна надежда, что дрова в камине жарки.
Их отблеск пламенный, во тьме их искры ярки,
Как новогодние желанные подарки,
Когда душа согрета после зимней чарки,
А друг твой рубище отдал с плеча по-барски.
Дарить тепло другим – не гнить в мирской хибарке,
В любви потратить пыл горячий свой бунтарский.
Не прозябать от жития в своём достатке,
Делиться так, чтобы без горечи в остатке —
Вот смысл горения души в смертельной схватке.

Спасите мою осень

Уныло дождик моросил
Сквозь сито голых веток,
И я у осени спросил:
«Куда девалось лето?»

Улыбкой туч блеснул просвет,
Прильнув к холодным стёклам.
Сквозь них последовал ответ:
«Оно на юге тёплом».

Клин пролетавших журавлей
Меня жалел, курлыча:
«Взгрустни слегка, но слёз не лей,
Таков земной обычай».

За ними ветер ледяной
Гнал облаков сугробы
И уносил с листвой цветной
Всё злато высшей пробы.

Остыла кровь, и замер сок,
И ночь длиннее века.
У хризантем короткий срок,
Как жизнь у человека.

Седая изморозь легла,
Белея на виске.
Так долго осень не могла
Висеть на волоске.

Уже предзимний снег скрипел,
Но вот мелькнула просинь.
Я крикнуть всё же ей успел:
«Спаси мне мою осень!

Заполонили холода
Тревог и опасений».
А с неба голос: «Не беда,
Ещё есть шанс осенний.

Пока не соткан санный путь,
Зимы ждать не пристало.
А то, что стыло – ну и пусть —
Душа бы не устала».

Всё так, но что-то давит грудь,
Глаза во власти теней.
Хотелось время вспять вернуть —
Ну, сколько можно терний!

Дух слабый разум мой затмил —
Я поступил безбожно,
Зов предков к Богу устремил:
«Дай лета, если можно.

Дай “лета многая” всем нам,
А мне немного лета,
Чтобы мой парус по волнам
Пустился вокруг света.

И в бесконечности бы плыл,
На рифы невзирая.
И летний юношеский пыл
Сверкал в чертогах рая».

«Исполнить просьбу – не вопрос,
На то и Божья воля.
Но с тех, кто в рай, особый спрос», —
Изрёк Господь, глаголя.

И, продолжая монолог,
Он объяснил предметно,
Что благовидный есть предлог
Для тех, кому запретно.

Не место праздно почивать
Под сенью райской кущи
Тому, кто будет грех скрывать,
Кто алчный, льстивый, лгущий.

Среди таких пропустят тех,
Кто, верой обуянный,
Искупит свой душевный грех
Молитвой покаянной.

Но эти тяготы не в счёт
В сравнении с другими.
Лишений много повлечёт
Разлука с дорогими.

Родных, любимых, весь свой род —
Покинуть их придётся.
Оставить Родину; народ
Воспеть не доведётся.

«О Боже! Не перечисляй, —
Ведь всякая утрата
Так тяжела. А доступ в рай
Есть точка невозврата.

Мне не под силу выбирать
Между двумя мирами.
Не для меня святая рать —
Мой дух с народом в храме.

Я каюсь, грех мой отпусти,
Помилуй, не карая.
Прости мне, Господи, прости —
Мне расхотелось рая».

Зима смеялась надо мной,
Дарила снег искристый —
Мол, прозимуешь, а весной
Продолжишь путь тернистый.

Я принял искренний совет —
В огне не сыщешь брода.
На все семь бед – один ответ:
Таков закон природы.

Алмазов огранки

Сердце и разум – алмазов огранки,
Прочные будто, да есть в них и ранки.
Есть в них единство, но спор их извечный.
Сердце разумно ли? Разум сердечный?

Входящему во Храм

Повис вопрос о жизни и о правде
В тиши, звенящей колокольной по утрам.
Опомнитесь! Прошу вас, Бога ради —
Снимите грех с души, входящие во Храм.

То, что осталось

А что осталось?
Лишь молиться, не дыша?
Но благ за вымысел Всевышний не воздаст.
Кого касалась
Своими ранами душа,
Вовеки трепетное сердце не предаст.

Смех

Сначала просто полистали,
Картинки, видимо, искали.
Прочли. Потом перечитали
И хохотали, хохотали, хохотали…

Ах, как азартно веселились,
Как будто бесы в них вселились.
В избытке чувства с ног валились,
Смеялись так, что уморились.

Но отчего же столько смеха?
Ужель смешна сия потеха?
Кабы шутливая утеха
Не воротилась в виде эха!

Обитель эха суть простая —
Души пространственность пустая.
Смех, отразившись, нарастая
Влетел в неё, как свора, стая;

Как лай, как карканье. Был хохот,
Да превратился в скрежет, в грохот.
Здесь неуместно ахать, охать;
Злорадство – дьявольская похоть.

А что душа? Она – потёмки,
Загадки сплошь, головоломки.
В ней стержень духа – стебель тонкий,
Чуть что не так, и – бац! Обломки.

В ней с ходу трудно разобраться,
Понять, узнать её, хоть вкратце
И подсмотреть, как папарацци,
Над чем смеются эти братцы.

Сквозь отражённый взгляд зеркальный
Рисунок виден. Не наскальный,
Не первобытный уникальный,
А комикс грязный и скандальный.

Под благовиднейшим предлогом
Шарж о бездомном и убогом,
Карикатурный трёп над Богом
И злой сарказм под некрологом.

Да кто они, что за натуры:
Чтецы, столпы литературы,
Творцы пера, карикатуры
Или ваятели халтуры?

Не пересмешники ли просто?
Язвить им – как болезни роста?
Подлей последнего прохвоста
Они, как чирей, как короста.

И режет слух их лексикон;
Для них понятия закон.
Без риска ставят испокон
Чужую жизнь в игре на кон.

И всё равно, где им родиться,
Зачем своей страной гордиться.
А значит, нечего стыдиться
На медный сребреник польститься.

На мир смотреть, как на паяца,
Над своей матушкой смеяться.
Грехов, стыдобы не бояться
И изгаляться, изгаляться, изгаляться.

Да это сразу было видно,
Что всё недобро и ехидно,
Для хохотавших очевидно.
Им за державу не обидно.

Они ей в верности не кля́лись,
Над ней глумились и смеялись,
Развязны были, не стеснялись,
Вовсю иудам поклонялись.

Все из идейного уклона,
Внутри как пятая колонна
Из подрывного эшелона.
Что, разве нет от них заслона?

А что же там – в финале чтива?
Быть может, масса позитива.
Но кто-то вкрадчиво учтиво
Шепнул: «Глумиться некрасиво».

Да разве так дают отпор им,
Взывая голосом покорным.
Чапай бы крикнул: «Все по коням!
К чертям собачьим их погоним!»

Блюсти приличия? Не спорим,
Но так ли надо быть спокойным.
Ведь из-за них все беды-войны.
Они Отчизны недостойны.

В вопросе нет единства мнений:
Свобода слова – без гонений.
А вера – культ богослужений.
К обеим чувство уважений.

Но всё ж, позвольте, есть пределы,
Внутри души водоразделы.
Шути так, чтобы не задело
Не оскорбляй, что бы ни делал.

Уж сколь веков твердили миру:
Когда чума – не место пиру.
Но кто осудит нынче лиру
За юмор злостный, за сатиру.

Здесь не нужна ума палата.
Не нужно Понтия Пилата.
За всё про всё одна расплата,
Бог «неподвластен звону злата».

Будь суд мирской – умыл бы руки,
Придумал взять их на поруки,
Не раскурив и мира трубки,
Разжёг огонь кровавой рубки.

Суд Божий, он повыше рангом.
С небес ударил бумерангом
По негодяям фигурантам,
А оскорблённым смазал ранки.

И колокольный голос медный
Провозгласил вердикт победный.
Мораль: не слушать больше бредней —
Смеётся тот, чей смех последний.

Тигр и козёл – притча во языцех

Злодей и гений – два в одном не совместить,
Вините Моцарта в деяниях Сальери.
«Царю тайги нельзя ни льстить, ни мстить», —
Так думал тигр от одиночества в вольере.

Он брёл в задумчивости по своей тропе,
Вдоль металлической решетчатой ограды.
Тигр не завидовал ликующей толпе —
Не понимал, чему так люди были рады.

Он рассуждал: «Страх порождает смерть,
Безумство храбрых приближает миг победы.
Кто мог бы мне, как повелителю, посметь
Не есть набившие оскомину обеды».

Три раза в сутки подаянием питаться
Ему претило; угождение людей
Противно было, как бы ни стараться,
Он был охотником по дичи и идей.

Вот так, обдумывая бытие своё,
Он приближался к выводу о главном:
Не только сытым быть должно всегда зверьё,
Но и духовным быть, учёным, православным.

Примеров было множество таких,
Когда животных почитали как святыни.
Писали с них порой художники триптих
И даже памятники ставили скотине.

Происхождение его – ему под стать.
Он унаследовал родительские гены.
Не каждый может полосатым тигром стать,
А значит, он в каком-то смысле тоже гений.

На то указывал незаурядный ум,
Тигр справедливый, хитрый, мужественный, храбр.
И вот от этих сладких звероблагих дум
Его отвлёк большой фонарный канделябр.

Их было несколько, но ближний, у тропы,
Напоминал кого-то с витыми рогами.
А остальные – слепки, с общества столпы,
Намёк на знак судьбы, ниспосланный богами.

К чему бы это? Скалы, солнце ли, тайга?
Скорей, знамение людских столпотворений.
Ну а загадочно завитые рога —
Предлог для диспута, полемики и прений.

От этих мыслей странных тигр немного сник,
Что толку в споре быть с собой наедине.
А значит, нужен собеседник, ну, хотя бы ученик,
О том о сём потолковать, и даже Судном дне.

Конечно, тигр позубоскалить был не прочь,
Посочинять от скуки вирши и поэмы.
Воспеть себя прижизненно, ну кто же не охоч —
В тигровой шкуре бард из творческой богемы!

Из репродукторов мелодия лилась,
И так блаженно было жмуриться в вольере.
Какая музыка! В ней чувствовалась власть
Творений Моцарта и ремесла Сальери.

На миг представилась журчащая река,
Таёжный запах упоительной свободы.
А дальше – выстрел… чья-то грубая рука.
Вот злая доля диалектики природы.

Очнулся тигр. Под звуки муз он крепко спал.
Как странно – реквием, звучащий на века,
Прервал игрушечный ребячий самопал.
«Учитель… мог ли он убить ученика?» —

Такая мысль пришлась ему не по нутру:
«Сальери – Моцарта? Ну, это уж позвольте…
Да я любого в порошок за них сотру.
Ну, ай да Пушкин! Нет, вот Пушкина – увольте!

Поэт, конечно, же большой авторитет,
Почти как я, он от природы тоже гений.
Поговорить бы нам; и лучше тет-а-тет,
Как по-онегински Татьяна и Евгений».

Тигр не заканчивал ведь альма-матер стен,
Но из природы вышел, в общем, просвещённый.
Трагедий множество он знал от мельпомен!
Но этой был от всего сердца возмущённый.

Вот Пушкин! Надо же такое сочинить,
Что тигру даже не приснилось бы во сне.
«Но для чего же историческая нить
С такой навязчивость тянется ко мне?» —

Подумав так, тигр озабоченно смотрел
На канделябр со всей тоской переживаний.
Он проторил тропу, точней, поднаторел
В разгадках запахов и сонных толкований.

Но знак рогулины, чего он предвещал?
Ни Нострадамус не помог бы и ни библия.
У тигра мозг от версий всяческих трещал,
Они всё сыпались из рога изобилия.

«Стоп, успокойся, ну какой же я балбес», —
Продолжил тигр про вещий знак соображать.
И всплыл из сказки чёрт с рогами, он же бес.
Ну, как тут пушкинских стихов не уважать!

Он шёл, цитируя на память пару строк;
Напрягся так, что лоб окрасился морщиной.
И в этом виделся существенный порок —
Дела иметь теперь придётся с чертовщиной.

Вживую тигр таких контактов не имел,
Но представлял, что может быть на самом деле.
Взбеситься мог и он тогда, когда хмелел,
Таким не сдержишь свои нервы на пределе.

По счастью версия от Моцарта пришла —
Под лендлер-вальс взлетали крылышки стрекозьи.
Над всем сафари слов мелодия плыла,
Как у бабуси в доме серенький жил козлик.

Критерий истины – практический момент,
Но с кем делиться, чтобы выбрать вариант?
Ведь надлежало провести эксперимент —
Необходим партнёр, его недюжинный талант.

Плох без полемики мыслительный процесс —
Нет ни ценителя идей, ни оппонента.
И даже не с кем снять мужского вида стресс,
Подраться не с кем для защиты аргумента.

Ох, как сложна же эта сущность бытия
Со всеми крайностями острых ощущений.
Кому-то требуется мальчик для битья,
А кто питается козлами отпущений.

Тигр отощал от дум, мозг голоден и пуст,
Придётся ждать расположения планет.
Они подскажут к миру истин Млечный Путь —
В своём отечестве пророков, видно, нет.

Прервав суждение, на небо кинув взор,
Он драл когтями по фонарному столбу.
Почти без сил, как пригвождённый за позор
Из-за нарушенного строгого табу.

Запрет на то, что изменить уже нельзя?
Экспериментом не проверив на повторе?
Но разве миропонимания стезя
Не повернёт несправедливый ход историй?

Виновен кто был – Моцарт, Пушкин ли, Сальери?
Как доказать, что в этом нету их вины?
Ведь не простят за беспринципность тигру звери;
На всё готов он, лишь бы не было войны.

Тигр о войне знал, и не просто понаслышке,
Он не зализывал своих глубоких ран
И, не давая ни секундной передышки,
Шёл в лобовую на врага, как на таран.

Он изучал искусство многих полководцев,
Сам добивался выдающихся побед.
Противник слаб был перед ним, труслив, как овцы;
Чем напряжённей бой, тем жертвенней обет.

По родословной тигр из племени Амура
И сам такое имя гордое носил.
Про Тамерлана-тигра, воина Тимура
Слыхал от деда, тот его превозносил.

Он любознателен, находчив был и храбр,
В боях богами высочайшими храним
И смог, пожалуй, разгадать бы канделябр.
Как хорошо бы повстречаться нынче с ним.

Тигр отдыхал в тени задумчиво под вишней
И вспоминал тепло весь свой тигровый род.
«Храни их ангел золотой, прости Всевышний», —
Молясь, услышал шум какой-то у ворот.

Не собираясь тратить время без причины,
Он удосужился одним глазком взглянуть:
Два крепких особя, по Дарвину – мужчины,
Пытались третьего в ворота затянуть.

«Сюжет простой, – подумал тигр, – ежу понятно;
Скорей всего, сообразили на троих».
Один стоял на четырёх, кричал невнятно,
Склонённой низко головой таранил их.

«Тьфу, срамота! Зверям и гражданам мешают
Досуг в культурной обстановке проводить.
Собрать бы фауну животных, пусть решают,
Кому в сафари, как не мне, руководить».

Тигр предложил бы им программу, как политик,
Про своё вето мог подробно разъяснить.
Провёл бы несанкционированный митинг,
Чтобы запрет на все запреты отменить.

Пока про гласность думал он и перестройку,
Тот, кого втаскивали, вырваться сумел.
Встал на дыбы и принял рыцарскую стойку,
И не похоже, чтобы так «камыш шумел».

Да нет, конечно, этот третий был не пьяный —
Стоял на собственных копытах в полный рост.
Разгорячённый буйный, а точней буяный,
Он оказался далеко не так-то прост.

Своим «дружкам» в кавычках так наскипидарил.
На них, по-видимому, был чрезмерно зол.
А тот, кого он головой своей ударил,
От возмущения воскликнул: «Вот козёл!»

Тигр встрепенулся – неужели этот самый?
Тот, о котором Моцарт танец сочинил.
Хотелось ближе рассмотреть его глазами,
И он козла к себе поближе поманил.

Козёл прошёл вдоль металлической ограды,
Не успокоившись ещё от ратных дел.
Он и не думал, что ему в вольере рады.
Между мирами всё же есть водораздел.

Сюда заброшенный фатальною судьбою
И независимо от множества преград,
Рождённый жертвовать собой готовый к бою,
Он жизнь считал прекрасной самой из наград.

Козёл чужак был здесь и на рожон не лез,
Но тигра сравнивал с обыденным котом.
Тот, проявляя неподдельный интерес,
Доброжелательно помахивал хвостом.

И продолжал следить полуприкрытым глазом
За продвижением посланника извне.
Не доверяя сплетням, басням и рассказам
Тигр вспомнил слух, хотя и был как в полусне.

Он как-то слышал от смотрителей вольера
(Ну а они-то, право, знающий народ),
Слизнёт всё языком, сжуёт траву, холера.
Лишь запусти козла с рогами в огород.

От непростых периферийных созерцаний
Сморило так, что тигр, раскрыв пасть, захрапел.
Явился образ из евангельских писаний —
Рогатый агнец – под хорал святых капелл.

Отец святой, его душе благоговея,
Открыл врата ему, переложив грехи
Людей, и агнец уходил в пустыню, блея,
Где края нет, где бесконечно тупики.

От сновидений нервы лапы сотрясали
И растопыривали спящие усы.
То ль канделябр, то ли рога к земле свисали,
Лишь хвост метался от назойливой осы.

Очнулся тигр от проницательного взгляда,
Насквозь пронзающего выпуклостью глаз.
От травли что-то в них или следы от яда
И упреждающий намек на Божий глас.

Тотчас же вспомнились и Моцарт, и Сальери
И чаша дружбы – куб с отравленным вином.
Тигр подскочил, своим догадкам не поверив, —
То был сигнал о предсказании дурном.

Готов к прыжку, расчистив старт себе когтями,
Тигр зашипел слегка сквозь частокол клыков.
Успев одуматься, что так нельзя с гостями,
Сдержал инстинкт эмоций свежестью глотков.

Так состоялась историческая встреча,
Есть наконец-то и партнёр, и ученик.
Но, как сказал мудрец один: «Ещё не вечер», —
«А утро вечера мудрей», – изрёк шутник.

Как оказалось, перед ним был крепкий малый,
Ни дать ни взять лихой герой потешных игр.
Послушник Божий, он вообще-то понимал ли,
Что тигр не кошка, а величественный тигр.

Козлу понравился такой большой котище,
Как ожиревший кот хозяина козы.
Тому парное молоко да сливки – пища,
А этот съест живьём – попробуй докажи.

Вот так они себя поверхностно узнали,
Для тигра главное в партнёре – интеллект.
Он изучал козла и вёл психоанализ,
Постичь желая языковый диалект.

Тигр не имел причин для умозаключений.
Пока по лбу слагал свой вывод об уме.
Но каждый раз в процессе личностных общений
Пытался вникнуть в сленг козла «ни бе ни ме».

Лишь его кличка объясняется не сложно,
И Тамерлана звали именем Тимур.
Любая истина проста и непреложна,
Когда она созвучна с ласковым «мур-мур».

Чем дальше в лес, тем больше личностных различий,
Нет между ними ничего, что в унисон.
Куда девался шум листвы и щебет птичий,
И тот блаженной продолжительности сон.

Тимур, во-первых, был сугубо травоядный
Подъел последнюю тенистую листву.
Прекрасный парковый ландшафт стал неприглядный —
Теперь во сне он лучше был чем наяву.

Он как болванчик циркового балагана,
Своей персоной в эйфории пребывал.
Ему, пожалуй, было всё по барабану,
Чего хотел – легко рогами выбивал.

Стал всё нахальнее, вступая в перебранку,
Мог даже от неудовольствия боднуть.
Он занял мягкую тигриную лежанку
И не давал глаза прикрыть, чтобы вздремнуть.

Ходил как в связке с тигром, даже не скрывая,
Следил за тем, как тот ступает по тропе,
С бесцеремонностью рогами задевая.
Тигр недоволен был, но всё-таки терпел.

За разом раз во всём охмуривал Амура
И наперёд его просчитывал ходы.
И солнце пряталось, ходили тучи хмуро,
И появлялся признак внутренней вражды.

Козёл считал, что маскарадный бал окончен,
Зачем притворством заниматься каждый раз,
И, возомнив себя почти великим кормчим,
Всю душу выставил для тигра напоказ.

Он так решил – кормить Амура будет сеном,
Траву газонную заваривать на чай.
И денно-нощно в своём образе бессменном
Он видел светлое начало всех начал.

Начало дня с восходом солнца, с физзарядки;
Четырёхлапый с отягчениями жим.
Потом покос травы, полив капустной грядки,
А по ночам козловский песенный режим.

Тигр уставать стал в этом мысленном бедламе —
Всё, что он думал про козла, совсем не то.
Все представления расходятся с делами,
И опровергнуть не посмеет их никто.

Каков был план – всё в одночасье опустело!
С козлом нельзя вершить великие дела.
Где нет души, там лишь бессмысленное тело,
Где нет узды, там не помогут удила.

За этой тощенькой профессорской бородкой
Личина пряталась, похожая в одном
На ту, которую носил товарищ Троцкий.
Догадка тигра повернула всё вверх дном:

«Каков козёл, а ведь ниспослан был мне свыше!
Вот же натура, наслаждающая всласть
Расположением моим, чей лоб застывший,
Меня унизив, пробивается во власть.

Себя почувствовал козлом в тигровой шкуре,
Смотрите, мол, кто тут отважен, смел и храбр.
Нет больше хода этой шахматной фигуре
Согну в бараний рог, в спираль и в канделябр!»

Как прекратить происходящие напасти?
Мир благоденствия опять восстановить.
Схватить за шкирку и швырнуть в горнило пасти
И беспощадный бунт козлиный подавить.

А может, тихой сапой и под видом встречи
Своё участие в сей кодле проявить
И, пригласив козла к себе на званый вечер,
Подбросить в пойло яд и с богом отравить?

От слишком наэлектризованной идеи
Шерсть тигра вздыбилась – так понят был намёк.
Злодейским способом… И лапы холодели,
На подлость этакую он пойти не мог.

Тигр не подлец какой, не снизошёл до мщений.
Всему должна быть соразмерная цена.
С козлами жить – быть их козлами отпущений,
Но не фатальностью душа обречена.

Судьба, поросшая полынями и мхами,
Сгниёт в торфянике, не воссоздав золу.
Душа, погрязшая, покрытая грехами,
Обречена непротивлением КО ЗЛУ.

Финал таков. Козёл от славы надорвался
И, что есть мочи на дурнинушку орал.
Его вели лечить, он дико извивался,
Да так, что сам себя в себе переиграл.

Тигр любовался, глядя снизу на орешник,
Красив контрастами и спелостью октябрь.
А рядом с ним стоял, как шаловливый грешник,
Забытый Господом фонарный канделябр.

На нём сидела, горлопаня что-то, птица,
А рядом старый репродуктор голосил.
Тигр и козёл – людская притча во языцех,
И ветер эхом пересуды разносил.

Каждому

Страждущим – благость,
Умельцам – работу,
К свету идущим – дорогу.
Молодость – радость,
А зрелость – заботы,
Старость – стремление к Богу.

Слабому – веры,
Голодному – пищи,
Ищущим – светоч кумира.
Знать чувство меры,
Стремиться быть чище;
Каждому счастья и мира.

В кого он, этот мир

В кого он, этот мир? В тебя или в меня?
Или на нас обоих непохожий?
Он незаметен из-за суетности дня
И мимолётен, как нечаянный прохожий.

Взгляни внимательней, слегка остановись,
Уравновесь свои возможности и спросы.
Не небо в клетку, а лазоревая высь
И звёзды в сумерках, как утренние росы.

Всмотрись, как радуются шустрые стрижи,
Играя с радугой-дугой под облаками.
Прекрасно всё вокруг, не правда ли, скажи?
Тогда воспользуйся погожими деньками.

Стряхни с уставших глаз мирскую суету,
Предайся слабости своей сиюминутной.
Мечта, как бабочка, порхает на свету
Над скукой будней из мозаики лоскутной.

Жизнь повседневная – причудливая вязь,
Не превращай её в расставленные сети.
Пройди уверенно по ней, не торопясь,
Она и есть как нечто лучшее на свете.

В кого он, этот мир? В тебя, в меня, в него?
В какие одевается одежды?
Пусть профиль его скрыт за пологом снегов,
Он так похож на парусник надежды.

А я всё плетью по нему, но не со зла

Истоки памяти хранятся не во мне,
Их родники в цветах состаренного фото.
Они, мелькая, появляются извне,
Но есть внутри меня живущий прошлым кто-то.

Он сирота и бесконечно одинок,
Как книга старая, что без нужды пылится.
Она прочитана давно, но между строк
Остался дух, который мечется, как птица.

Ему бы вырваться из плена бытия,
Не слышать душераздирающие ссоры.
Он себя чувствует как мальчик для битья,
В свой адрес горько принимающий укоры.

Скрывать зачем – его есть повод невзлюбить,
Не надо вмешиваться не в свои дела.
Ему со мной пристало совестливым быть,
А я всё плетью по нему, но не со зла.

Он иногда меня так за душу берёт
И за грудки трясёт до боли за грудиной,
Что либо каяться в проступках наперёд,
Или отсечь, что было в прошлом, гильотиной.

Зачем ему воспоминаний пустота,
Когда уже не поворотишь время вспять?
Оно как оттиск от нательного креста,
И он меня на нём стремящийся распять.

Он как фантом в моей присутствует судьбе,
На безымянность налагающий табу.
Им пригвоздил меня безжалостно к себе,
Не как к кресту, а как к позорному столбу.

Он хочет вывести меня из забытья,
Нутро взрывая многократностями эха
И негодуя, что за смыслом бытия
Во мне скрывается банальная утеха.

Я предложил ему пойти на компромисс,
Мои грехи не стоят медного гроша.
А он в ответ изрёк сократовскую мысль:
«От сделки с совестью бессовестней душа».

Он всё припомнил мне от первого лица:
Всуе нечаянно оброненное слово,
Которым ранил больно маму и отца,
И нет возможности проститься с ними снова.

Он знал, как я своими сквернами отторг
Друзей, любимую, товарища и брата.
Где есть предательство, там неуместен торг,
Там нет прощения и к прошлому возврата.

Но неужели это всё он обо мне?
А сам-то кто таков, собратец мой духовный?
Сказав однажды мне, что истина в вине,
Он умолчал, кто был воистину виновный.

В одну и ту же реку дважды не войти,
Но память… Божий дар? Надежд Пандора?
Прости меня, во мне страдающий, прости,
Что это я являюсь яблоком раздора.

Нет сил, но надо встать с колен

Я ненавижу стрелы дня.
Зачем вы метите в меня?
Зачем стреляете по мне?
Душа моя горит в огне.
Темно от тучи тысяч стрел.
Да жив ли я или сгорел?
И превратился в серый пепел?
Мой панцирь духа сорван с петель.

Под ним витает пустота,
За ней – последняя черта,
Неодолимая извне.
Что? Нет теперь меня во мне?
Лишь только стрел сакральный свист
В пространстве внутреннем повис.
А там, снаружи, шквальный ветер…
Неужто он за всё в ответе?

Что я был слаб и не сумел
Защиту выстроить от стрел?
За бездуховный мой порок,
За мой придуманный мирок?
Кто мне все нервы обнажил,
Душил сплетениями жил
И гнал до точки невозврата,
Признав персоною нон грата?

Неужто он всему виной?
Извечно гонится за мной.
А что душа? Она жива,
Напряжена, как тетива.
Полуистлевшей рвётся в бой
И хочет быть самой собой.
Она стремительна, но тело…
Бороться с ветром не хотело.

Нет сил, но надо встать с колен.
О Бог мой! Будь благословен,
Вложи мне в руки острый меч
Вершить возмездие – не месть.
Ведь тот, кто в душу мне проник,
Был бестелесный мой двойник.
Чтобы из пепла возродиться,
Я честно с ним готов сразиться.

Да не сносить мне головы!
Ну что ж, двойник, иду на вы!

Он славный парень

Дом с убегающей строкой,
И блеск зеркал универмага.
Новосибирск – он весь такой,
Его не спутаешь с Чикаго.

Его не спутаешь с Москвой,
Нью-Йорком, Прагой или Дели.
Он центр науки мировой,
Здесь мастерством не оскудели.

Он КВНщик и шутник,
Он покоряет мирный атом.
Театр здесь оперный возник
С победой вместе в сорок пятом.

Он разный вдоль и поперёк,
В нём свеж сибирский хвойный запах.
Он перекрёсток всех дорог
На север, юг, восток и запад.

На море здесь девятый вал
На прочность каждого проверит.
И чтобы парус не упал,
Для всех ветров открыты двери.

Новосибирск – сибирский град.
К нему особенные чувства.
Он символ храмовых триад
Наук, религий и искусства.

Он центр Сибири деловой,
Ему неведомы пределы.
Он славный парень, в доску свой,
Он весь такой на самом деле.

Ответ

Туманом стелется в ночи
Тоски белёсый холодок.
А звёзды шепчут: «Не молчи,
Скажи, зачем тебе восток?
Зачем же стынешь у окна
И не вдыхаешь пряный запах»?
На что ответила она:
«Чужой мне этот райский запад».

Неужели?

Неужели вечер,
Неужели ночь,
Неужели ветер
День уносит прочь?

Неужели осень
Как в последний раз?
Неужели просинь
Пролилась из глаз?

Неужели небо
Плачет от тоски?
Неужели небыль
С былью так близки?

Неужели жили
На краю земли,
Неужели были,
А потом ушли?

Неужели в белом
Саване зима?
Неужели с телом
Повстречалась тьма?

Неужели стужи
Край-беду накличут?
Неужели души
Журавлём курлычут?

Неужели свечи
И лампады блики,
Неужели певчий
И святые лики?

Неужели церква,
А за ней погост?
Неужели жертва
Или просто гость?

Неужели камни
Мать земля сыра?
Неужели ставни
Затворил вчера?

Неужели тлели
В суете сует?
Неужели в щели
Просочился свет?

Неужели тает
От тепла весны?
Неужель светает,
Уж то были сны?

Неужели утро?
Звёзды посвежели,
Как из перламутра
Утро. Неужели?

Неужели в снеге
Блеск небесной гжели.
Неужели в небе
Жизнь есть. Неужели?

Мечту не отражают

Мираж и явь февральских веточек берёз
Хранит пространство в окружении стекла.
Не то прозрачно, не то призрачно от грёз;
Жаль, что мечту не отражают зеркала.

Цвета у времени

Едино всё. Но свет не терпит тени,
Как будущее в позапрошлой жизни.
Есть в чёрно-белом кадре таинство цветений —
Цвета у времени на нём без укоризны.

Под снеги не спеши

Зима, ты любишь рисовать пастелью белой,
Метельной кистью хвою елей распиши.
Пусть реет парус снежный, как над каравеллой,
Вот только жизнь под снеги спрятать не спеши.

Здравствуйте, автор!

Здравствуйте, автор!
Прочёл Вас сегодня,
Рифма и ритм – всё уместно.
Главный Ваш фактор,
Суть, если угодно:
Всё, что написано – честно.

В поисках истин
Удел рассуждений.
Мысль в Ваших строчках гласила:
«Фейк ненавистен,
В нем нет убеждений».
Значит, в правдивости сила.

Пасквилям лживым
Неведом долг чести,
Честность для правды основа.
Не для наживы,
Корысти и лести
Пишется честное слово.

Зависть надменна,
Ей место в горниле.
Вам искренним стоит остаться,
И непременно,
Что Вы сочинили,
С радостью будет читаться.

О дружбе ода

Когда встречаются друзья,
Не гаснут свечи.
А за окном парит, скользя,
Волшебный вечер.

Когда встречаются друзья,
Поют гитары.
И не подпеть друзьям нельзя
Мотивчик старый.

Когда встречаются друзья,
Крепки объятья.
Кому-то хочется в князья,
А им в собратья.

Когда встречаются друзья,
Идут беседы.
Их сплав беспомощно грызя,
Уходят беды.

Когда встречаются друзья,
Царит успех.
За друга грудью, и не зря,
Ведь друг за всех!

Когда встречаются друзья,
Виват свобода!
Подобна пенью соловья
О дружбе ода.

Когда встречаются друзья,
Грусть от застольной.
За братство кубки водрузя,
Все пьют по полной.

Когда встречаются друзья,
Тост в честь Отчизны.
Быть вместе – это их стезя
До самой тризны!

Листопадовый миг

Как же быстро спешат мимолётные дни,
Было лето вчера – нынче осень.
Наши души смятенные с нею сродни,
Листопад нам знаком очень-очень.

В ожидании вьюг белоснежных портьер
Зелень крон в роли солнечных пятен.
У людей и деревьев так много потерь,
Листопад нашим чувствам понятен.

Листопады живут только мигом одним,
Я в любви их не разочарую.
Позовёт листопад – полечу вместе с ним
На холодную землю сырую.

Разрумянилась Русь

Разрумянилась Русь
От зари в алых солнцах восхода,
Заискрилась кристальными
Бликами чистого льда.
Чтобы сам Иисус
Мог заметить её с небосвода,
С куполами сусальными
Храм изваяла вода.

Разрумянилась Русь
В припорошенных гроздьях рябины.
Белокурыми косами
Виснут гирлянды ветвей
Словно времени груз,
Под которым сверкают рубины.
Их наличие косвенно,
Всё-таки с ними светлей.

Разрумянилась Русь
Снегирями на бархате снега,
Фейерверком взлетающих
Стаек в шатёр синевы.
В тишине слышен хруст
От шагов, но не слышится бега
В бесконечности тающих
Дней в цветниках сон-травы.

Разрумянилась Русь
На щеках женских лёгким морозцем.
Белым инеем вязаным
Нежно прикрыла виски.
В них подчёркнута грусть
По цветущим предутренним росам,
По словам, недосказанным
Тем, кому были близки.

Разрумянилась Русь
И зарделась в пурпурном закате.
Серебристыми клёнами
Ночь подступала ко сну.
Прав в одном Марсель Пруст —
Без любви жизнь была бы некстати.
Будьте вечно влюблёнными,
Чтобы приблизить весну.

В городе поэтов пишутся портреты

Чтобы город поэтов своих знал в лицо,
Чтобы жалило крепче глаголом словцо,
Чтобы с разных сторон, и по ту, и по эту,
Имидж лиры сиял, – портрет нужен поэту.
Ещё лучше его изваять из бетона;
Ух, громадина! Славы достойна.
Или бронзовый бюст, в нём и сплав благородный,
Да и статус у бюста уже всенародный.
Дальше больше – фигура из воска
Оживит и добавит изысканность лоска.
Загордится доской городская стена,
Что пером золотым пишет их имена.
Что там город – теперь в целом свете
Аватаром прославят всемирные сети.
Но кичиться собой никому не пристало —
Могут сбросить любого с его пьедестала.
Виртуальный портрет или бюсты из стали
Не помогут тому, чьи стихи не читали.
Не имеет значения, в чём Ваше тело,
Лишь бы душу читателя слово задело.
Чтобы строки стихов не стремились к медали,
А с читателем жили и с ними страдали,
Тосковали, молились, смеялись, любили
И, по сути своей, человечными были.
И ещё, чтобы все понимали при этом,
Сочиняя стихи, Вы не стали ПОЭТОМ.
Их в поэзии масс – факелов единицы,
Перед ними всем нам суждено преклониться.
Что ж, друзья, – созидайте, пишите, творите,
Языком поэтическим всласть говорите.
Постарайтесь слагать, но не всё, чтобы чтиво,
Относитесь друг к другу не лестно – учтиво.
Если что-то не так, всех прошу, извините.
Благодарен. К сему, сих стихов сочинитель.

Зеркал заоблачный фантом

Прилив, отлив любви в изменчивости чувств,
Следы от слёз, как брызги моря на песке.
Ты горько плачешь, я в последний раз плачу
Судьбой, которая висит на волоске.

Отвесность бренных скал закрыл сплошной туман,
И нет у времени обратного пути.
Зачем страдать тогда, коль было всё обман,
Да и бессмысленно под парусом идти.

Разряд меж туч опять предсказывает шторм,
Не чайка вьётся – криком мечется душа.
Тебе – надежду, мне – заоблачный фантом,
Тебе – любовь во всём, мне – жить, едва дыша.

Вскипая, волны рвутся в гневе пополам,
Не покорив гранит, отступятся степенно.
Скользят глаза по запотевшим зеркалам,
Как по камням сырым оставшаяся пена.

Лирика влюбляющихся строф

Меня попросит незнакомый кто-то
Поведать тайну о возлюбленной моей.
А я прочту стихи из старого блокнота
О горизонтах неизведанных морей.

О парусах, пронзивших купол синий
Заоблачной своею белизной.
Но как красив изгиб ресничных линий
И локонов, взметнувшихся волной.

О силуэтах шхун в туманистой вуали,
Где реи мачт как тени сказочных ветвей.
Но как прекрасен лик в задумчивом овале,
Как элегантен взмах взлетающих бровей.

О рифах роз, не поглощённых глубиною,
С шипами из коралловых камней.
Но вот глаза… они полны голубизною,
Тону в них, лишь приблизятся ко мне.

О неприступных берегах в отвесных скалах,
О песнопениях ласкающих ветров.
Но муза женственна; чудесней нет вокала,
Чем голос лирики влюбляющихся строф.

О райских кущах с неземными островами,
О призрачных фрегатах на плаву.
Но образ дивы, зашифрованный словами,
Как и мираж, нельзя увидеть наяву.

О побережьях, где приливы и отливы
По воле лун танцуют с бархатным песком.
Но об одном стихи сугубо молчаливы
Или эзоповым глаголят языком.

О чём же им не хочется признаться?
Двусмыслица межстрочная о чём?
И что в стихах должно упоминаться?
Не та ли, с кем идти к плечу плечом?

Любовь и море, – риск, романтика и страсти.
Любовь и женщина, – начало всех начал.
Но есть любовь – та, что у сердца не во власти.
В любви к поэзии блокнот мой умолчал.

Свет бересты

Зимний вечер. Безлуние. И темнота…
Лампы в окнах мерцают, как свечи.
Лишь берёзовый свет нежно льёт береста,
Чтобы виден был след человечий.

Ствол берёзы красив, от судьбы сучковат
И до самого неба высокий.
Ах, согреть бы его, обнимая в обхват,
Да оттаять замёрзшие соки.

Белый цвет у берёз тот же, как у зимы,
У земли цвет чернёный, как вечер.
С белым светом земным слились узами мы —
Род берёзовый, род человечий.

Я плачу вместе с осенью сырою

Я плачу вместе с осенью сырою,
Слезинки катят по морщинкам впалых щёк.
Как видит Бог, зима уже не за горою,
Но жить под солнышком так хочется ещё.

Дождями вымощена серая аллея,
По ней гоняет жёлтый листик шалый ветер.
Я подниму его, отечески жалея.
И прошепчу: «Ещё не всё, ещё не вечер».

Ещё есть синь. Стремясь в разрыв меж облаками,
Она, как нежность глаз и как любимой взгляд,
Зовёт к себе, за горы, вслед за косяками —
Надрывным кликом повзрослевших журавлят.

Ещё рассвет в цветах божественной миндали
Поднимет розовое солнце из-за гор.
В его лучах блеснут две стороны медали —
Восход, закат – и день такой наградой горд.

Наперекор дождю костров пылает пламя —
Калина красная горчит о зимних дрёмах,
Под перезвон лампад осин с колоколами,
Зардев, горит листва сентябрьских черёмух.

В околках лес подобен куполу на храме,
Сияет медью догорающего дня.
Седая осень, будто грань между мирами —
Есть жизнь и нет её, лишь пепел от огня.

Минует всё. Что просто жило, растворится
Под белым саваном серебряной золы.
Вторая жизнь, увы, уже не повторится,
И так печальны листопадные балы.

Застынут восками оплаканные свечи,
И превратятся в лёд осенние дожди.
Им так любви ко мне хотелось человечьей.
О моя жизнь, за снегом скрыться подожди.

В пиру осеннем

Уходит осень. Ветер северный колюч,
С могучих кедров весь осыпался орех.
Но когда солнышко выходит из-за туч,
Тогда моментом не воспользоваться грех.

Не упустите в этот день счастливый шанс
Вкусить в кафе кофейный вкус адреналина.
А после, впрыгнув в свой осенний дилижанс,
Умчитесь в бар, туда, где розовые вина.

Ворвитесь радостно и шумною гурьбой
Бокал взнесите ввысь за здравие друг друга!
Пусть воспоёт хрустальный звон наперебой
Миг торжества друзей приятельского круга!

В пиру осеннем не оставьте на потом
Свой час свидания, не ждите тёплых вёсен.
Ведь листопад хмельной под медленный бостон
Танцует с девушкой, чьё имя знает осень.

Гитар гитара, расскажи про мои сны

Я слышу музыку… Нет, нет, её я вижу,
Она с оркестром приближается ко мне.
Вдруг тишина… О, как её я ненавижу!
Я видел ночь, один проснувшийся во сне.

Темным-темно. Хоть глаз коли. Ни звука.
Квадрат Малевича врос в кубатуру стен.
Превозмогая мрак, вглядевшись близоруко,
Глаза заметили измученную тень.

Она метнулась в странном облике лучины,
Задев нечаянно излучину струны.
Сначала ойкнула, рванувшись без причины,
И попросила снять гитару со стены.

Привычно руки сами к грифу потянулись,
Но тяжелеющие пологи ресниц
Не от бессонницы – от времени сомкнулись,
Явив сны муз, как иллюстрации страниц.

Всплыла мелодия, звеня над куполами,
Сияя златом своды неба голубели.
Младенца сон был пробуждён колоколами,
И мамин голос лился мне у колыбели.

Он зримым был и осязаемым до вкуса
Животворящего грудного молочка.
С божнички лик смотрелся Матерью Иисуса,
Светло внимая стрекотанию сверчка.

О, этот миг, не повторяющийся боле,
Мотив баюкающий – детства оберег.
Он будет так щемить нутро усладой боли,
Пока душа не превратится в имярек.

Сюжет событий в сновидениях листая,
Глазам привиделся предутренний распев.
Пернатый хор, из гнёзд стремительно взлетая,
Запел, о Судном дне подумать не успев.

На проводах, как ноты, шустрые синицы
Шедевры клювиками страстно создавали.
Их не пугали даже всполохи зарницы,
Лишь к непогоде низко ласточки сновали.

Бурь оратория – она другого цвета,
В ней чёрно-белые присутствуют тона.
Так в сорок первом репродуктор сельсовета
Оповестил – грядёт священная война.

Людские проводы на фронт как крестный ход,
В толпе солдатки голосили а капелла.
Ещё не виден был спасителя приход,
Но уже ягода «виктория» заспела.

Горячей сечь была, в огне земля горела,
Рябины плакали в лесах без снегирей.
Орда от ненависти к русским озверела,
Сжигая их живьём в печах концлагерей.

На пепелищах места не было иконе,
А вместо звонниц – эшафоты пустырей.
На поле боя ржали раненые кони,
Как будто реквием по жертвам алтарей.

По снегу, в дождь, какой бы ни была погода,
Под пулемётным ливнем «мессеров» в крестах
Красноармейцы шли четыре долгих года
Туда, где должен быть поверженным рейхстаг.

Победный марш поверх поверженных знамён,
Миг ликования с печалями утрат.
И обелиски с миллионами имён
Как маки, вспыхнувшие солнцами с утра.

Очнуться надо бы. Гитаре одиноко,
Но сердце бьётся с позапрошлым в унисон.
Душе неймётся от того, что видит око,
В который раз за ночь проваливаясь в сон.

Манит видение, показывая снова
Черты ожившие давно минувших дней.
Прожить свой путь земной единожды не ново,
Но пережить, пусть даже в снах, его трудней.

Мальчонка русый, и на нём беретик синий,
С котёнком весело играет у крыльца.
Свистит в свистульку, самоделку из осины,
Она единственная память от отца.

Как хорошо, что ничего с ним не случится,
Голодный год промчится мимо стороной.
Читать, писать и настоящему учиться
Мечтали дети, опалённые войной.

Все в детском возрасте одной и той же крови,
Послевоенные – особое клеймо.
Они, мальцы, возили сено на корове,
Впрягаясь с нею в деревянное ярмо.

Не понаслышке зная истину из сказки,
Что есть полезно и вершки, и корешки.
Они, как солнечные малые букашки,
В пшеничном поле собирали колоски.

Это потом дадут стране угля и стали
И пересядут на «железного коня».
Под стон гудков тогда почил товарищ Сталин,
Люд шёл за телом, как сиротская родня.

Нутро земли – не затянувшаяся рана —
Разверзлась братскими могилами окрест.
Играл над прахом гениального тирана
Хрущевской оттепели маленький оркестр.

Двадцатый век. О, как ему я благодарен!
За предоставленный фантастиками шанс.
Венец величия – Победа и Гагарин,
Из пепелищ войны восставший ренессанс.

Свобода духа не на улицах брусчатых —
В сердцах; в них веру невозможно обуздать.
Не быть романтиком – не знать шестидесятых,
Кто был таким, тот мог творить и созидать.

Регаты плыли рукотворными морями,
И луноходы шли в космический прорыв,
С гитарой, с песней в горы, к югу «дикарями» —
Таков был физиков и лириков порыв.

Тогда нуждалась в других ценностях душа,
Стих о высоком тамадой прослыл застолья.
Но тот, который той эпохой не дышал,
Назвал её ненужным временем застоя.

Жжёт неосознанный, в предчувствии вины,
Укор гитары молчаливый, что пылится.
Есть только сны, лишь в них отчётливо видны
Давно забытые и стершиеся лица.

Воспеть бы всех. Их зов принять за честь,
Они из редкостной непознанной когорты.
В том поколении талантливых не счесть,
Для них не в счёт цена разорванной аорты.

С началом жизни звонки птичьи перепевы,
Скворцы горланят гимны подвигам весны.
Птенцы и дети. Взлёт и шаг их труден первый;
Следы мгновения прекрасные, как сны.

Влекли ребячьи неизведанные тайны
В страну, где парус пел от розовых ветров.
При тусклом свете фитиля избы-читальни
Искали в дебрях книг сокровища миров.

Не знали дети, что такое телевизор,
Подолгу вглядываясь в зимнее окно.
Но всё же изредка, пусть в качестве сюрприза,
Смотрели в клубе диафильмы и кино.

Весны дождавшись, на лужайки выбегали
И в беготне своей до осени росли.
Как подобает, по хозяйству помогали —
Возле реки гусят с утятами пасли.

Наивность детская похожая на лето —
Скорей хотелось непременно повзрослеть.
Но, видно, Бог, своё накладывая вето,
Годок-другой хотел ещё их пожалеть.

От детства к отрочеству шаг непустяковый,
Пусть незаметен между ними переход.
Период зрелости обычный подростковый,
Предвестник драм и ранней юности восход.

Года лирических недетских перемен
В сонетах пламенных шекспировских воспеты:
Порывы чувств, ранимость дружеских измен
И сила верности Ромео и Джульетты.

Влюблённость первая является нежданно,
Как среди бела дня в сухой степи гроза,
Не замечавшие ещё совсем недавно
Взаимно встретились и обмерли глаза.

Казалось, тот же взгляд лазорево-бездонный
Под лепестковыми изгибами бровей.
Но, как разряд с других, коснувшихся ладоней,
Он поразил. Нет лучше глаз и красивей!

Поверить трудно, что детишки сорванцы
Ещё вчера кричали «тили-тили-тесто».
Парнишка с девочкой, влюблённые юнцы,
В пятнадцать лет почти жених, почти невеста.

Им век в любимых оставаться, может быть,
Или в других влюбляться жарко многократно.
Но поцелуй свой подростковый не забыть,
Как не увидеть то, что скрылось безвозвратно.

И будет всё. Наступит юности расцвет
Такой же точно, как в черёмуховом мае.
Начало взрослости: семь бед – один ответ;
Взлетит лишь тот, кто оземь крылья не сломает.

Какой возвышенный, стремительный полёт!
Любовь и молодость близки мечтой единой
О том, что всем влюблённым небо ниспошлёт
Неповторимость звёздной песни лебединой.

Сказать – не спеть, как не исполнить серенад,
Гитару бережно за талию обвив,
Взойти с романсом под гармонику сонат
К вершине юности – балладе о любви.

Гитар гитара, я всё помню о тебе,
Тобою суть души моей полонена.
Ты мне предсказана в цыганской ворожбе,
Знать, суждено нам чашу лет испить сполна.

Сон бессознательно уводит снова вдаль
В поля, укрытые в цветущие нектары,
В прибрежный луг, где я впервые увидал,
Услышал звонкие поющие гитары.

Кибитки табора дугой вокруг костра
И трепет струн под звёздным куполом поляны.
Их перебор – вуалью россыпь серебра,
В них то кутёж, то зов молитвы покаянной.

О, как же я волшебный звук боготворил,
В нём дух цыган свободный, вольный, гордый.
Барон цыганский мне гитару подарил,
И обучил чавалэ брать на ней аккорды.

С тех пор, куда бы ни забросили ветра,
Всегда со мной гитара – девушка-певунья.
В её напевах чудных грезится пора
Цветений росных молодильного июня.

Летит за даль мотив гитарных голосов,
Спешит обратно от холмов стократным эхо.
Уже давно зим седина и голь лесов,
И забуранена безжизненная веха.

Но каждый раз, заслышав тонкую струну,
К себе гитару семиструнную приближу,
Я предаюсь с ней заколдованному сну,
В котором годы своей молодости вижу.

Всё переменчиво – материя текуча,
Тональность дней тревожней стала, горевой.
Грозу вселенскую предсказывает туча,
И близок час расплат ошибки роковой.

Уже пылал вдали багровый горизонт,
Зарница всполохами двигалась с востока.
Солдаты шли с учений маршем в гарнизон,
И взгляды девушек светились от восторга.

В них предугадывался дружеский намёк
На увольнительную – в воскресенье танцы.
И никому ведь даже было невдомёк,
Что скоро в бой пойдут ребята-новобранцы.

Оркестр играл осенних листьев вальс-экспромт,
Он так хотел влюблённым головы вскружить.
Отправить мальчиков приказано на фронт,
Чтобы в чужой стране головушку сложить.

Кому война, кому-то матушка родная
Да политический продажный капитал.
Войн рядовые бились, доблесть не роняя,
Честь каждый с генами родителей впитал.

Не трубачи их из окопов поднимали,
А героический и славный предков зов.
Свист пуль как трели соловьиные внимали
Под клич комбатовских охрипших голосов.

В боях нет муз, есть только музыка атак,
Но как же важен для солдата дух высокий.
О тех, кто штурмом брал поверженный рейхстаг,
Про верность дружбы им в Афгане пел Высоцкий.

Друг дорог каждый, лишь бы рядом был и жив,
От смерти спасший друг дороже всех вдвойне.
И, на гитару боль потерь переложив,
Бойцы слагали свои песни о войне.

Они познали цену собственных утрат,
Делили горе с ними струны, подпевая.
Спасала их от верной гибели стократ
Сестричка нежная – гитара фронтовая.

Домой вернуться бы, как птицей голубой,
Им до «тюльпанов чёрных» дела нет всерьёз.
Скорей на Родину с оказией любой,
В свой край родимый, белоснежный от берёз.

Взмывали в космос космонавты неустанно,
Спортсмены брали олимпийские высоты,
Летели к мамам из-за гор Афганистана
Бойцы безусые, кто жив, а кто «двухсотый».

Пока за жизнь они, за мир сражались стойко,
Пока их Родина от пуль не берегла,
Случилась гласность и такая перестройка,
Которой власть на нищету всех облекла.

Восьмидесятые – трагедии зачатки;
КПСС был наш бессмертный рулевой.
Её властители сменялись, как перчатки,
Пока бездарность не насытилась с лихвой.

Колосс катился вниз, не сдерживая юза,
Оборотившись для людей бедой вселенской.
Не стало главного – Советского Союза
Между кампанией афганской и чеченской.

Скользя по лезвию монархии свободы,
Вожди в анархию народы вовлекли.
Стабильность будет лишь в двухтысячные годы,
В них беловежский путч к позору обрекли.

Раскол элит вверг люд в кровавое горнило,
Из-за тенёты вышла ненависть со злом.
Земля десятки миллионов схоронила —
Такой цена была за гибельный разлом.

Сады и парки, превратившиеся в свалки,
Поля безмолвные, где согра да бурьян.
А за людьми не успевают катафалки,
В них алкоголик, рэкетир да наркоман.

Расстрел парламента живьём в створ телекамер,
Российский флаг стыдливо реял над шестом.
Перед экранами весь мир от страха замер —
Куда ты, Русь, несёшься с ядерным щитом?

Низверглось всё, чем ты владела и гордилась:
Наука, школа, медицина и жильё.
«Моя милиция» и та оборотилась
В одно бандитское ментовское зверьё.

Остановился транспорт, фабрики, заводы,
Казна пуста, в законе бартер и базар.
В продаже всё – Россия, совесть, деньги, воздух,
И нет того, кто бы нажал на тормоза.

Гуманность, нравственность, Отечество и личность —
Всё оказалось подло попранным, распятым.
Лишь процветала откровенная циничность —
Принизить подвиг ветеранов в сорок пятом.

Чечня, Будённовск, Волгодонск, Буйнакск, «Норд-Ост»,
Беслан, Кизляр, бой в Первомайском, Дагестан.
И вся Россиюшка один сплошной погост.
Всем кукловодил дядя Сэм из дальних стран.

Бой за Осетию. Разрушенный Цхинвал,
Атака Грузии на русских миротворцев.
И первым был войной сражённый наповал
Российский парень, защитивший юных горцев.

Набатом будто бы порвался струнный бас,
Земля донбасская разверзлась на окопы.
Горел, взрывался несгибаемый Донбасс —
Форпост борьбы с неонацистами Европы.

Война священная, как много лет назад,
За независимость, свободную Россию.
И за неё, за Русь, погибшие лежат,
Отдавших жизни за грядущую мессию.

Гитар гитара, мы повязаны судьбой,
Поскольку оба в ожидании Победы.
Она придёт, но впереди последний бой,
В нём неизбежны жертвы, подвиги и беды.

Как мог вместиться нереальный бред кошмарный
В одну простую человеческую жизнь?
Напрасно ждал народ небесной каши манной,
Не призывая супостатов низложить.

Неужто виденное было и со мной?
С родными, с близкими, с друзьями? Не с врагами.
С моим народом и с моей большой страной?
За что греховны мы, за что, перед богами?

Бегу от прошлого, отрывисто дыша,
Но веки тяжкие не могут разомкнуться.
Зовёт о помощи, кричит моя душа:
«К гитаре дайте мне ещё раз прикоснуться!»

Прерви, гитара, спящий мозг мой воспалённый.
Пусть лучше ночь в глазах с видениями тьмы,
Чем этот сон, седою явью убелённый,
С безумством скорби, с повторением чумы.

Не брось меня, излить позволь мне чувства,
На растерзание бессонницы отдай.
Не принимай игру на нервах за искусство,
Лишь настроение струн терпких передай.

Гитар гитара, тебе в верности клянусь,
Ты голос мой, как я твой, сразу узнаёшь.
Ты пальцы помнишь, как я струны, наизусть,
И я пою, и ты божественно поёшь.

Твой гордый вид всему высокому учил,
Когда был молод, а потом когда был стар.
И будь я в коме, всё равно бы отличил
Мою гитару хоть из тысячи гитар.

Когда закончится нетленный путь земной,
Когда закроют мне на бренном одре очи,
Я буду слушать твои песни надо мной
И видеть сон моей последней длинной ночи…

Гитар гитара, расскажи про мои сны
Тому, кто примет тебя в ласковые руки
После меня, когда за гранью пелены
Наступит время нашей дружеской разлуки.

Пропой про то, что жизнь – игра, и я играл,
И о завете материнском и отцовском.
Пускай звучит аккорд, как храмовый хорал,
О так не найденном мной камне философском.
-– —
Ну вот, гитара в подсознании слышна,
Напоминая, что пора бы и очнуться,
Уже пришли совсем другие времена
И дай-то Бог нам к лихолетью не вернуться.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно,
Ведь и моя душа нуждается в слезах.
Одна внутри нас обжигающая рана,
Как фронтовой окоп, где кровь спеклась в следах.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно,
Твоя мелодия пришлась мне по нутру.
В ней боль надежд, как стайка выживших жуланов
Среди расстрелянных тюльпанов поутру.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно,
Преисполняя волю страждущих надежд.
Но камуфляж войны, хоть скроен тоже ладно,
Не перешить в цвет белых праведных одежд.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно,
Все наши чувства там – над взорванной травой,
Где распростёрлась опалённая поляна,
Лежал ничком скрипач с пробитой головой.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно
Кому ещё, как не тебе, меня понять.
Тебе рыдать, а мне молиться непрестанно
За тех, кто пал, кого так хочется поднять.

Ты плачешь, скрипка, нынче горько, но желанно,
Слезами музыки мне в унисон поплачь.
Душа моя – она сегодня бездыханна,
Осталась в том бою, где был убит скрипач.

Суть любви солона

Лирой птиц жил апрель,
Льды слабели, а реки вскрывались,
И подснежники тёплые
Поднимались свечой из травы.
Зимний мир отопрел,
Но твоя акварель
Так свежа, и все ей любовались,
А амурный пострел
Норовил тронуть нить тетивы.

День, смеясь, голубел,
Дальше солнца был вечером запад.
Перелётными криками
Полнилась радость лугов.
Лик берёзовый бел
От веснушек рябел,
Источал упоительный запах.
Мир влюблённых хмелел,
Вкусив в юности пищу богов.

Гром оркестра играл
Медью музыки спелого лета,
Ветер южный с тюльпанами
Солнечный блюз танцевал.
Тот, кто страстью сгорал,
Твой рисунок избрал,
Где в штрихах вписан код амулета.
В нем за гранью зеркал
Зашифрованный в нежность овал.

Вызревали леса,
Распуская серёжки на кронах.
На полянах клубничных
Медовый стоял аромат.
И, стремясь в небеса,
Приподняв паруса,
Ковыли воспарили на склонах.
Где скатилась роса,
Там от счастья был клевер измят.

Изменялись тона,
Дуло с хлебных полей янтарями.
Ранней зорькой зарделись
Повзрослевшие гроздья рябин.
Из костров сплетена,
Из дождливого льна
Осень – храмовый свод с алтарями.
Суть любви солона,
Но прекрасна, как звёздный рубин.

Улетел в облака
Листопадов таинственный шорох,
Интерьеры осенние
Блёкли под пухом снежка.
Была встреча близка,
Только синь холодка
Сквозь стекло отражается в шторах.
То не тень василька,
То в глазах васильковых тоска.

Нынче в парке пустом
Тех шагов нет, их след не отыщешь.
Только клёны белёсые
Кудри ветвей стерегут.
Лишь незримый фантом
Да метелицы стон
Обитают, как на пепелище.
Не клянитесь перстом,
Ведь в любви друг о друге не лгут.

Пара дивных комет,
Воспарив, пронеслась небосклоном,
За их дальними вспышками
Грезился вешний апрель.
В списках времени нет
Подходящих примет
Предсказания судеб влюблённых.
Но в параде планет
Есть на звёздах твоя акварель.

Далеко позади
Колесница крылатой авроры.
Перекрыт горизонтами
Свет безмятежных лучей.
Погоди, не студи,
Снова, солнце, взойди,
Жемчугами укрась мельхиоры.
Не надейся, но жди,
Не должно быть в любви мелочей.

Возвратишься опять
В это терпкое, в ягодах время,
Если бросить не жалко
К вискам серебристых монет.
До него только пядь…
Только прядь
Наклонилась к поэме,
Чтобы вновь изваять
Для неё
Золотистой дорожкой сонет.

Виват и реквием

Дорога. Рельсами разрезана река;
Как больно жить, познав её безмолвный крик.
Но, может, там, где есть просвет сквозь облака,
Ждёт поворот, а не безумия тупик.

Под стук колёс вагон качается слегка,
Плацкартный полнится испаринами лет.
Там, впереди, безвестность цели, а пока
На скорый поезд непросроченный билет.

Преграда держит две поверхности воды
Порознь, опутав частоколом рваных шпал.
Одна из них давно закована во льды,
Другая – в снег. И всё же теплится запал.

Но нет течению обратного пути,
И не прорвёт плотину давности поток.
Экспресс на стыках вторит грешное «прости»,
Спеша вперёд, но не в тупик, а где итог.

Знакомых лиц нет в провожающей толпе,
Как нет, по сути, остановочных платформ.
С перрона всем, кто вспрыгнул в общий и в купе,
Мерцая мглой, фонарный светится плафон.

Не зря придуманы над пропастью мосты;
Состав и все, кто в нём, уже на берегу.
Вдали виднеются встречающих цветы
И тот, кому за жизнь пожизненно в долгу.

Локомотив, скрипя нутром, убавил ход,
Из уважения чуть-чуть притормозил.
Но машинист отдал команду на проход,
Боясь просрочить, пассажиров увозил.

Прибавить бег его не дрогнула рука,
Он к повелению Всевышнего привык.
А где-то всхлипнула отчаянно река,
Туман с росой полёг слезами у травы.

Развилки блеск. На стрелке жёлтые огни —
Примета станции конечной узловой.
Здесь можно вырваться из круга западни
И повернуть назад по ветке кольцевой.

Казалось, вот он – долгожданный путь домой.
Вскричали путники счастливое: «Виват!»
Не повернув, промчался поезд по прямой,
И в этом стрелочник обычный виноват.

День заспешил уйти в предчувствии лампад,
И лик святой явился с бликами икон.
Пылало зарево в том месте, где закат
И до него один, последний перегон.

Тот, у кого в руках ключ жизни и судьба,
Благоволил предупреждающий гудок.
Вода, огонь, оркестра медная труба
И надвигающийся к сердцу холодок.

Кто не хотел спешить, святого стан обвив,
Молил, в надежде, что в оставшемся пути
Кондуктор высадит, экспресс остановив,
Чтобы пешком куда положено дойти.

Давно не слышен нервный грохот эстакад,
И не спешит водитель фуры на обгон.
А впереди с венками, взятый напрокат,
Под звуки реквиема движется фургон.

В подлунном мире жизнь размеренно плыла,
Дела, заботы – всё мирская суета.
И только те, по ком звонят колокола,
Нашли вконец свои бессменные места.

Пустота

Следы на зеркале воды как цепь кругов —
Боль отражения от брошенных камней.
Осталось несколько до пропасти шагов,
Где омут жаждущий зовёт: «Иди ко мне».

Там, за поверхностью, такая глубина,
Здесь, на краю, ещё не небо – высота.
Но ощущение достигнутого дна
И пустота, и пустота, и пустота…

Алеют капли на искусанных губах,
Взметнулся ввысь безмолвный зов вины в глазах,
Чтобы, страдая, передать в своих мольбах
Печаль: «Прости нас, лик святой на образах».

Отголоски гитары

Небо окутало облачной вязью
Облик полночной луны.
Тени со светом невидимой связью
Ткут полотно пелены.

Дремлет ковыль шелковисто-белёсый
На перекатах холмов,
А у воды, рядом с кромкою плёса
Сгрудились срубы домов.

Старый плетень на краю огорода
Жгучей крапивой зарос,
На быстрине мель для пешего брода
К роще из белых берёз.

Вязнет песок под ногою босою
С галькой речною вразброс.
В сонной реке плещет ива косою
Светло-зелёных волос.

В пойме с весны раскудрявилась согра,
Спрятав в тальник крутояр.
Своды пещер наземь смотрят недобро
В чёрно-пустой окуляр.

В колке глухарь зарядил кастаньету,
Переходящую в трель.
Рядом с колодцем, подобно скелету,
Тощий стоит журавель.

Сгорбился мост, пропуская дорогу
Через овраг до села.
К церкви тропа, напрямую к порогу,
Цепким репьём заросла.

Выбита дверь, покошённая рама,
Дыры в полу вместо плах.
Остов гнилой сохранился от храма
С плесенью на куполах.

Но хороша, позабытая Богом,
Житом простая земля.
И, как олимп, в этом месте убогом
Гордо растут тополя.

В милом краю нынче редкостью гости,
Только проездом, и то
Лишь постоят иногда на погосте
И не заплачет никто.

А за рекой, где черёмушник старый,
Табор кочует цыган.
Под перебор семиструнной гитары
Пляшет костёр-хулиган.

Пламя его отражается в листьях,
Отблеском алым горит.
Так языком на калиновых кистях
Осень в саду говорит.

Скромно краснея, огонь бесноватый
Свой притухает язык.
Будто бы он в этом всём виноватый,
А не крестьянин-мужик.

Неподалёку, в деревне соседней
Прокукарекал петух.
Уголь пошаял, издал вздох последний,
Треснув, блеснул и затух.

Мигом одним обрываются струны,
Раньше, чем эхо в полях.
Скоро рассвет фантастически юный
Вспыхнет в речных хрусталях.

Без сожалений расстанутся с ночью
Рощи, поляны, цветы.
Всякий не рад своему одиночью,
Живший в тисках темноты.

Там, где восток, виден блеск перламутра
На зеркалах облаков.
Птицы щебечут всем доброе утро
Вечно, во веки веков.

Тёплый туман наплывает с протоки,
Шепчет осокой река.
Где-то вот здесь затерялись истоки
Из моего родника.

Будут играть летом грозы в литавры,
Переливаясь в дожди.
Долго ещё отголоскам гитары
Жить, отдаваясь в груди.

Жизнь моя утопия

Течёт во времени, течёт моя река.
Её начало из святого родника.
Того, что род зачал мой в древние века
В цветных полянах посреди березняка,
Где смешан с соком терпких трав солончака
Вкус материнского грудного молочка,
Где синь озёрная в соцветьях василька
Да ковыли в степях, как проседь у виска,
Где капли росные, как искры светлячка,
Рассвет встречают под мелодию сверчка.

Журчит исток родства сквозь русло ручейка
Сам по себе, легко стекая с бугорка.
Всё впереди, вся жизнь… и смерть… ну, а пока
Прозрачен, чист, и нет болота-тупика.
Нет ни погонщиков с галер, нет челнока,
Который гонит властный окрик вожака
Под всхлип весла в руках мозольных мужика
Туда, где топь, водоворот, угрюм-река.
Есть только счастье да два преданных дружка,
Так непохожих друг на друга двойника,
Всегда, где правый – левый есть наверняка;
Не берега ещё – два юных бережка
Сопровождают вдоль зелёного лужка
Суть бытия, водой струящейся слегка.

Играет речка, созидая из песка
То заводь тихую, то рай из островка,
То плёс, то омут, где водица глубока,
Где жуть утопии правдива и горька,
Где нимфа в царстве темноты и холодка

Продолжить чтение