Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Размер шрифта:   13
Жди меня, когда небо окрасится в розовый

© Марат Мусабиров, текст, 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

От автора

Для этого романа был написан саундтрек из двух частей.

Сканируйте QR-коды, чтобы погрузиться в атмосферу истории Рэя и Мирай:

Рис.0 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

https://music.yandex.ru/album/28680157?utm_medium=copy_link

https://music.yandex.ru/album/32420488?utm_medium=copy_link

Она долго слушала всех, чтобы потом ее услышали все.

Предисловие

Автор совсем не поддерживает некоторые антисоциальные действия и решения, принимаемые героями в его работе. В романе нет постельных сцен, и рейтинг выбран из-за присутствия жестоких сцен, скверных словечек и психологического давления.

Я пишу это предисловие с одной-единственной целью: донести, что эта книга не то, чем кажется. Первая пара глав может показаться чересчур сентиментальной, но таковой она и должна быть. За ней же скрывается настоящая сущность романа, со всей его жестью, трагизмом, психологизмом и, конечно же, любовью.

Данное произведение не рекомендуется к прочтению слабонервным или тем, кто ожидает милой невинной истории, что скрасит вечер-другой. Спасибо за внимание и приятного чтения!

Часть первая

Пролог

Рис.1 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Глава первая

Розовое небо

Мне часто снится один человек. Одно и то же место. Одна и та же ситуация. На улице зима: морозный ветер щиплет кожу, теплый пар выходит изо рта и хаотически клубится в воздухе, мгновенно растворяясь; небо окрашено в розовый, на нем словно застыли продолговатые облака, время близится к сумеркам; и я, совсем еще молодой, стою в парке рядом с большим деревом, обвешанным гирляндами, гляжу на юную пигалицу пятнадцати лет. Миловидная девушка. Волнистые волосы облачного оттенка розового, плавно развевающиеся на ветру; фарфоровая кожа с румянцем на щеках; гладкий, чуть ли не сияющий лоб, без единого подросткового изъяна; тонкие брови, по форме напоминающие крылья ласточки, – и под ними бархатный взгляд больших, ненаглядных янтарных глаз в оправе темных густых ресниц, упорно вцепившийся в меня[1].

– Рэй! – Она тянет меня за рукав пальто. – Вот бы можно было дотянуться до этого неба… Взлететь, устремиться к нему! Было бы здорово, а?

Мне раньше казалось, что таких людей не бывает. Но стоило повстречать эту чаровницу, как все сомнения отпали тут же, – мир заиграл новыми красками, моя любовь покорила и его, и ее.

– Да, – улыбаюсь я в ответ, в глазах теплится скромная радость. – Сегодня потрясная погода! – И делаю глубокий вдох. В воздухе разносится характерный поре запах: свежий и несказанно приятный. Наслаждение.

– А давай пообещаем друг другу отмечать каждую нашу годовщину в этом месте? – неожиданно предлагает она.

– Прямо тут? – Я оглядываюсь.

– Да! Помнишь, год назад, когда мы познакомились и впервые гуляли, мы пришли сюда… И небо было точно таким же – розовым и холодным.

– Никогда бы не подумал, что розовый будет у меня ассоциироваться с чем-то холодным. Хех.

Она хохочет, после чего вновь устремляет на меня любопытные глаза, выжигающие во мне всё ради ответа.

– Эх, почему бы и нет? Чудесный парк. Как и ты, впрочем.

Возлюбленная улыбается и обнимает меня.

– Как хорошо, как хорошо-то! – Она поднимает голову и расправляет руки в стороны, точно собирается взлететь к необъятным небесам, что постепенно темнеют и готовы с минуту на минуту обратить город в сумерки. Я повторяю за ней. – Интересно, а в следующем году небо будет таким же?

– Не знаю. Хотелось бы, чтобы оно оставалось таким каждый год. Это ведь особенный день.

– Конечно! И небо будет таким каждый год, я тебе обещаю! Мое скромное обещание в обмен на твое «Я люблю тебя!», хи-хи.

С моих губ тотчас же нежно слетает:

– Я люблю тебя, Мирай. Безбожная красавица с не менее восхитительным именем!

– Завидуешь, м? – игриво, с доброй ухмылкой спрашивает она.

– Нет, с чего бы? У меня тоже ничего такое имечко! – парирую я.

– Ха-ха, тоже верно! Слушай, пока солнце не село до конца, давай прогуляемся до моста?

– До моста? – Дерзость эдакого вызова поражает меня. – Он в миле отсюда, мы не успеем.

– Чушь! Чушь, милый мой! Побежали, ну же! – И она срывается к цели, а мне ничего не остается, кроме как поспешить за ней.

На этом мой сон прерывается и возобновляется только тогда, когда мы уже стоим на мосту и взираем вслед догорающему рубиновому диску. Взгляды наши – такие мечтательные, такие свежие и полны красоты юности. Ветер завывает, нещадно кусая кожу, а нам всё равно. Мы держимся за руки, но глядим куда-то в сторону, не друг на друга. Пока что. Нашим душам еще только предстоит осознать всю волшебную прелесть и великолепие момента. И только после этого мы сможем прийти в себя. И когда подходит время, Мирай поворачивается ко мне. По ее щекам скатываются теплые слезы, однако губы, хоть и подрагивая, держат улыбку.

– Я так счастлива! – говорит она, после чего сон обрывается, и я возвращаюсь в настоящее. Возвращаюсь в реальность, в которой больше нет Мирай.

Этот сон неотвязно преследует меня – снится как минимум раз пять на неделе, невзирая на то, что с момента нашего расставания минуло три года. Это случилось так быстро и так… невероятно. До сих пор это не отпускает, до сих пор нахожу себя влюбленным в человека, которого больше не существует.

* * *

Мирай Прайс я впервые встретил около четырех лет назад, в парикмахерской, расположенной на первом этаже моего дома. Она была дочерью прилежной женщины, что ловко подстригала меня каждые три месяца. В то время Мирай была ученицей средней школы А́ллахэй, и в день моей стрижки у нее раньше закончились занятия, поэтому она, по своему обыкновению, пришла навестить мать. И ее присутствие удивило меня. Точнее, не само присутствие, а она сама удивила, даже зацепила. Слегка нездоровая белизна ее упругой чистой кожи, робкий птенячий взгляд, цвет шелковистых блестящих волос и хрупкая фигурка сразу напрочь закрепились в памяти. К счастью или нет, задержалась она в гостях ненадолго. Посидела минут десять после моего прихода и ушла домой, который, как оказалось, находился в здании напротив. Узнал я об этом во время диалога с ее матерью, что завязал из-за некоего интереса.

– А это ваша дочь была, да? – спросил я, не успела пройти и минута после ухода Мирай. Ранее, где-то год назад, во время одного из моих визитов миссис Прайс упоминала свою дочь, но как бы невзначай. Подумать не мог, что она окажется такой… запоминающейся.

– Да-да, – ответила мне миссис Прайс, ровняя стрижку. – Правда, чудесная девочка?

– К-конечно, – согласился я, четко обрисовав черты девушки у себя в мозгу. Вообще, лица людей запоминать у меня получается хорошо. – А как ее зовут?

– Мирай. – Она расплылась в теплой улыбке, будто вспомнила что-то очень яркое и прекрасное из ранней жизни. – Мое золотце. Ей всего тринадцать, а уже такая красавица!

– Вы как-то говорили вроде, что она учится, где и я раньше?

– Да, припоминаю что-то такое…

– Я окончил среднюю школу год назад… – вспомнил я, осознавая разницу в три года. – Хех, вы живете в доме напротив, а я только сейчас увидел Мирай. Забавно.

– И вправду. У нас с тобой пересекаться чаще получается… Вчера вот видела тебя с друзьями на катке. Как оно, весело было?

– Знаете, годы идут, а удовольствие от катания на коньках не пропадает. Как будто впервые встал на лед. Всё время каток тот же, ничего не меняется, но это даже хорошо… в данном случае.

Как только я с семьей переехал из местного пригорода в город где-то год назад, так всегда стригся у миссис Прайс. Каждые три месяца. У нас всегда находились темы для разговора, так что мы быстро прикипели друг к другу.

– И все эти годы ты ни разу не менял свой стиль, – укоризненно сказала она. – Может, уже поменяешь? Мне, если честно, уже наскучило стричь тебя одинаково, ей-богу!

За всё время нашего знакомства мы стали практически как тетя и племянник. Встречались не только в парикмахерской. Частенько пересекались в одном и том же магазине, переходили через одну и ту же улицу, и силуэт ее частенько мелькал в окнах средней школы Аллахэй, когда я там еще учился. И как мне до сих пор не пришло в голову, что она живет совсем рядом? В любом случае отношения наши были довольно близки, можно сказать, мы были почти что друзьями. И поэтому она вполне могла себе позволить какие-либо уколы в мой адрес, а я, в свою очередь, в ее.

– А мне наскучил один и тот же интерьер у вас. Может, уже поменяете, сделаете ремонт, там, м? – Я дурацки осклабился и хохотнул.

– Были бы деньги и время, знаешь… – парировала она.

– Ну ладно, я планирую изменить стиль ближе к весне.

– Да ну? И что же ты выберешь?

– Посмотрим. Среди кипы журналов отца, по-моему, был один старый, с модными стрижками. Отец у меня в свое время тот еще красавец был! Думаю, и мне что-нибудь подойдет. Выберу себе по вкусу и покажу вам.

– Жду не дождусь, Рэй. Вкус-то у тебя хороший.

– Хочу себе что-нибудь с удлиненными волосами попробовать.

– Так это значит, ждать тебя мне не стоит еще месяцев пять?

Она огорченно пригляделась к моей почти достриженной голове. Я тоже всмотрелся и прикинул примерный срок:

– А то и все шесть или семь. – Мои глаза тотчас же заприметили понурый взгляд миссис Прайс, и я решил ее подбодрить: – Не волнуйтесь, видеться мы всё равно будем. А лучше зовите в гости!

– Неплохая идея, слушай. Как раз с Мирай познакомишься. Она девочка у нас не самая общительная, но и не замкнутая, поэтому общий язык найти можно. Ей не помешает еще один друг. – И она снова тепло улыбнулась.

«Очень сильно любит свою дочь, аж сияет вся при одном только упоминании о ней», – с какой-то добротой, даже умилением, подумал я, а вслух сказал:

– Хотелось бы. Может, получится запросто сойтись. Нельзя упустить возможность подружиться с такой очаровашкой!..

– А я даже и не против. – Миссис Прайс уже закончила стрижку и начала было снимать с меня пеньюар. – Ты мальчик хороший, я это знаю. Потому и сама хочу, чтобы вы познакомились. Как раньше до этого не додумалась, ха-ха?

Я помотал головой, дабы оценить результат.

– И когда можно будет это устроить?

– Приходи в воскресенье, к нам на обед.

– В воскресенье… – На экране сознания я начал порывисто передвигаться по воображаемому календарю. – Это у нас, значит, двенадцатое, да?

– Верно.

– Хорошо. – Я кивнул и встал с кресла. – У меня никаких планов нет. Загляну.

– Вот и чудно. Мы будем ждать!

– Предупредите Мирай, чтобы не испугалась, мало ли.

– Обязательно. С тебя, кстати, двадцать долларов, дорогуша.

– Сейчас…

Я оплатил стрижку и распрощался с миссис Прайс, после чего поднялся к себе в квартиру, располагавшуюся двумя этажами выше.

Скинул рюкзак, переоделся в домашнее, приготовил себе перекус и во время него думал о Мирай: «Такая красивая… Волосы как облако в вечерней дымке. Фигурка хрупкая как весенний лед… Боже, когда это во мне поэт поселился?» Долго думать я так не мог, потому что не знал о ней ровным счетом ничего. Почти. Только адрес, школу и внешность. Всё равно этого было мало, чтобы зацикливаться на ней, будто бы влюбился. «Нет уж. Нельзя меня так просто развести! Вот познакомлюсь с ней поближе, тогда посмотрим», – заключил я и, перекусив, принялся за домашку. После перехода в старшую школу ее, как мне показалось, стали задавать меньше. Либо я стал куда ленивее…

Стоило сделать математику и потянуться в портфель за английским, в окне дома напротив мелькнула Мирай. Я заметил ее на третьем этаже и стал наблюдать. Сначала она разговаривала с кем-то по телефону, возможно, с подругой. Ну, как разговаривала… Скорее, больше слушала. Хоть мое зрение далеко не соколиное, однако видеть движение ее губ не составляло труда. В один момент Мирай распахнула окно и выглянула на улицу, охватила быстрым взглядом округу, а затем закрыла его. Судя по всему, проветривала комнату. Потом, через несколько минут, она положила трубку и скрылась где-то в той части комнаты, где я уже не мог рассмотреть ее.

Я закончил с английским, биологией и химией. Оставалась только литература, но до нее мне дела не было. Я вяло собрал портфель и, положив его на привычное место, зевнул. На часах было всего девять. «Рано еще спать ложиться», – подумал я и намерился было пойти на кухню, но мимолетно взглянул в окно, где по счастливой случайности снова увидел Мирай. Она сидела за небольшим столиком и писала что-то в какую-то книгу. Я решил, что это, возможно, нечто вроде личного дневника. Ну, у многих в детстве или подростковом возрасте были такие, правда же? Сначала я глядел на Мирай с теплотой, однако потом, потеряв счет времени, задумался и продолжил смотреть невидящим взглядом будто сквозь нее. Мирай закончила писать мемуары и вновь скрылась в тени комнаты. Придя в себя, я глубоко вздохнул и отправился, как и собирался, на кухню, чтобы приготовить ужин.

В то время я жил самостоятельно. И мать, и отец работали журналистами, и им постоянно нужно было куда-то ездить. Оба весьма успешны в своем деле. Мать, правда, занималась псевдонаучной сферой… И в тот раз она уехала в Южную Дакоту писать о каких-то там мистических ворах, что утаскивали животных с местных ферм. Ничего шибко интересного. Бредятина та еще, если честно. Зато за эту бредятину платили, и, как говорила мама, всяко лучше работы дворника или почтальона.

Отец же занимался более весомыми вещами. Приносить пользу обществу было его кредо, посему он вел целые расследования таких дел, которых полицейские либо не видели, либо делали вид, что не видят. Одним делом он гордился особенно – о коррупции в крупных институтах штата Айова. После его разгромной статьи было поймано три преподавателя за взятки: они принимали студентов и ставили им автоматы во время сессий, а один даже отличился тем, что, не обладая должными знаниями, просто купил себе место среди коллег. Ректор тоже был задержан.

Отец считал эту ситуацию особенной, потому что среди преступников был и его хороший друг, от которого подобное не ожидалось совсем. Больше дружбы папа ценил справедливость, поэтому поступил по совести. Что было дальше, как изменились их отношения, – я не знал. Полагаю, это даже к лучшему, главное, что следов мести замечено не было.

Мы жили вполне мирно. В мой подростковый период родители редко бывали в городе, да и то максимум на неделю, – всё остальное время мотались по командировкам в разные уголки страны и даже мира.

Жить один я к тому моменту в какой-то степени привык. Готовить умел; пусть шведский стол и не накрывал, однако себя удовлетворить чем-то легким вполне мог. Дела по дому делать – а чего там вообще делать? Пропылесосить квартиру, протереть пыль везде, постирать одежду – к этому всему я приноровился еще годам к двенадцати. Посему жизнь в одиночестве не приносила мне какого-либо дискомфорта. Да и к тому же мама с папой постоянно оставляли мне карманные деньги – по пять сотен долларов каждый раз, когда уезжали. Этого хватало с лихвой. По сути, я жил так, как мечтает, наверное, каждый подросток, – без предков и в комфорте, с умением позаботиться о себе, пусть и не без подарочных финансов. Просто сказка городская…[2]

После ужина я посидел в интернете какое-то время, немного поиграл в любимый Heavy Rain и к полуночи начал клевать носом. Выключив компьютер, я направился к постели, но напоследок выглянул в окно и заметил чуть ли не единственный горящий свет в доме напротив. Да, он исходил из комнаты Мирай.

– Не спит, совенок… – тихо проговорил я. – Ну-с, доброй ночи, Мирай Прайс. – И улегся на кровать, крепко проспав до утра.

* * *

Четверг, очередной учебный. Я, как обычно, нехотя встал в восемь, сделал весь обыденный утренний ритуал и отправился в школу.

Учеба всегда обходила меня стороной. Я занимался так себе все школьные годы и не особо-то заострял на этом внимание. Я был одним из тех, кто уже со звонком – вне класса. В отличие от Мирай. Она была превосходным примером для подражания, по мнению всех учителей. Всех, кроме учителя химии. Этот предмет не давался даже Мирай. Какой бы умницей она ни была, химия била ключом по затылку. Обо всём этом я узнал после нашего знакомства.

У меня была парочка друзей из класса. Одного звали Гарри Фоксуэлл – бритый наголо и нездорово увлеченный периодом Эдо[3] подросток, не отличающийся особой крепостью и потому часто манкировавший уроки по болезни. Однако он очень даже хорошо проявлял себя в боевых искусствах: уже не раз демонстрировал навыки в борьбе и во владении луком, а еще железной трубой как мечом. У него была очень горячая кровь, но слабое сердце, что порой внушало жалость. Как-то он позвал меня к себе домой. Так там на всех стенах висели плакаты с самураями, ниндзя и бог знает с кем еще. Все вооружены до чертиков: от мечей дайсё с сюрикенами до перкуссионных пистолетов начала девятнадцатого века. В общем, тип не без странностей. У него был старший брат, о котором почти ничего не известно. Я видел его только на фотографиях в доме, а сам он, со слов Гарри, давно съехал, открыв магазин оружия недалеко от центра города, и появлялся в родительском доме нечасто.

Второй мой друг – пышущий здоровьем Адам Макфейн. Мой собрат по стрижке и увлечению играми жанров «интерактивное кино» и «графическая новелла». Нас объединял тот факт, что мы еще ни разу не прогуляли ни одного урока. Еще оба обожали «Кланнад» и как-то раз даже ходили на фан-сходку по этой игре. Веселое было время.

В целом эти двое слыли достаточно интересными собеседниками, хоть поначалу подобное казалось маловероятным. Могли и о чем-то высоком поговорить, могли и о дерьме. Славные ребята.

В тот день я им рассказал о своей предстоящей встрече в воскресенье, на что они попросили потом познакомить их с Мирай. Сначала я плевался от этой просьбы, но потом, тщательно подумав, согласился. Оставался всего-то какой-то денек до рокового события.

* * *

В полдень седьмого дня второй недели года я уже стоял на пороге квартиры семейства Прайс. Позвонил в дверь. Мне сразу же открыли и радушно встретили.

– Мирай, знакомься, это мой друг и постоянный клиент Рэймонд Хэмфри, – представила меня миссис Прайс.

Я бросил в сторону Мирай умиротворенный взгляд, а она скромно улыбнулась в ответ.

– Приятно познакомиться, – только и сказала девушка.

И, снова услышав этот голос, эту короткую фразу, я сразу подумал: «Если ангелы и существуют, то они должны звучать так же». Потом, со временем, я только сильнее убеждался в этом.

– Взаимно… мисс. – И я прошел в гостиную.

Квартира Прайсов источала какую-то сказочно-согревающую ауру. В одной только гостиной у них было всё светлым-светло и – что сразу бросилось в глаза – занавески розового цвета, а за ними – выход на балкон. Живописные обои вокруг изображали плывущих по облакам лебедей, на которых падало что-то наподобие лепестков сакуры. Огромный телевизор, подвешенный кронштейном на стене, отражал лучи скромной стеклянной люстры. И конечно же, батареи. Работали как надо, так что не было и уголка, где уличный ветер мог бы доставить хоть малейший дискомфорт.

Я сел на мягкий черный диван у стены.

– Может, чаю? – предложила мать Мирай. Та, в свою очередь, пряталась где-то в коридоре.

– Да, пожалуйста.

– Сейчас принесу.

Мне оставалось только расслабиться и ждать. Я оглядел комнату еще раз и заметил над дверью прибитый крест. Потом посмотрел на вход в балкон и подле него различил пару маленьких икон. Семья-то, как оказалось, верующая. Но я не придал этому никакого значения, ведь, по сути, это мелочь. А вот то, что мелочью не являлось, наблюдало за моим присутствием из тени коридора.

Я откинул голову на спинку дивана и спокойно проговорил:

– Можешь не бояться меня, я старше всего на пару лет.

Лицо Мирай помрачнело, и она вовсе сникла.

«Такая стесняшка…» – подумал я, не поднимая головы.

– Вот и твой чай, Рэй! – Тишину гостиной звучно прервала миссис Прайс с керамической чашкой в руках.

– Чудно, – обрадовался я, выпрямив спину и приняв угощение. – Спасибо вам.

– Да не за что! Тебе спасибо за визит. Можете с Мирай потом погулять.

– Хорошая идея. Только сперва спросите ее…

– Нет, дорогуша, это сделаешь ты! – отрезала мать. – Будь мужчиной, в конце концов.

– Хе-хе, ладно-ладно. Я приглашу ее.

– Вот и славно. Кстати, где она?

– Я попытался с ней заговорить, и она убежала куда-то вправо по коридору.

– Значит, в своей комнате, поняла. Не волнуйся, у нее всегда так с незнакомцами. Главное, выведи ее на прогулку, а там она уже раскроется. И самое главное – не смей стесняться!

Я понимающе покивал.

– К чаю что-нибудь принести? – предложила миссис Прайс.

– Я бы не отказался.

Она кивнула и ушла на пару мгновений, а после принесла печенья и конфеты. Когда же я прикончил всю эту сладкую кипу с чаем, то отнес посуду на кухню и уверенно направился в комнату Мирай. Дверь была закрыта, я аккуратно постучался.

– Кто там? – послышался невинный приглушенный голос изнутри.

– Это тот, кто хочет с тобой познакомиться. Пойдем гулять, пигалица!

Я не был стреляным воробьем в знакомствах, да и в общении в целом, поэтому импровизировал как мог.

– Как ты меня назвал?.. – Невинность в голосе сменилась на легкое раздражение.

– Пигалица, – беспристрастно ответил я. – Маленькая пташка.

– Я не маленькая! – воспрянула Мирай. – Мне скоро четырнадцать.

– Блинский блин… Ладно. Немаленькая, пойдем гулять.

– А если я не хочу гулять?

– Сегодня выходной. Что значит «ты не хочешь гулять»?

– Ну…

– Хватит от меня отгораживаться, я просто хочу с тобой познакомиться!

Я старался держать тембр в позитивных тональностях. И это работало. Спустя полминуты я все-таки получил положительный ответ.

– Отлично! Тогда одевайся и пойдем.

Не успел я явиться в гости к семье Прайс, а уже вышел на улицу, прихватив с собой новую знакомую. Вот так удача, казалось бы. Да вот только Мирай всё ни в какую не хотела хоть как-то сближаться. Первые пять минут нашего моциона она то и дело шла с потупленным взглядом и изредка украдкой посматривала в мою сторону; но стоило мне случайно подцепить ее на этом, так она сразу краснела и отворачивалась, будто осматривается.

Долго так продолжаться не могло. В голову пришли строчки из некогда прочитанного романа Харуки Мураками: «Видимо, сердце прячется в твердой скорлупе, и расколоть ее дано немногим»[4]. Мысленно я сказал, что справлюсь с этим, и, слушая песню моросящего ветра, таки обратился к пигалице:

– Слушай, может, сходим в парк неподалеку? Там довольно красиво.

– В Центральный районный? Ну, можно. Но сперва… – И она замолчала. Как будто губы ее скрепили леденящие капли дождя.

– Что «сперва»?

– Давай… давай поедим, я же не обедала совсем! – наконец изрекла она.

– Вот оно как. Ну давай. А чего это ты не обедала?

– Стеснялась потому что. Тебя, между прочим. Ты пришел к полудню, вот я и… – Мирай вновь не договорила. Только уже, похоже, и не собиралась.

– Понимаю, но не стоит меня стесняться. Помни, что я всего на два года старше. Мне шестнадцать, тебе почти четырнадцать. По факту мы принадлежим к одному поколению и вполне можем общаться на равных.

– Да. – Она впервые тогда улыбнулась при мне. – Пожалуй, ты прав. Давай в «Макдоналдс» схо…

– Нетушки! – прервал я. – Никакого мусора из фастфуд-ресторанов. Мы пойдем есть нормальную пищу.

Мирай тут же надулась.

– Зануда.

– В каком смысле? Я просто хочу, чтобы мы хорошо поели. Понимаю, что иногда хочется заправиться и чем-то из забегаловок по типу «Макдоналдса», но… в том-то и дело, что иногда. А ты когда в последний раз там была, ну-ка, скажи?

– Вчера.

– Ну ты даешь. И как часто ты там ешь?

– Каждую неделю… – И опять она засмущалась, будто почувствовала себя виноватой.

– Каждую неделю… – повторил я, невидящими глазами уставившись вдаль. – Много, блин. Давай-ка это исправлять. Нельзя так часто питаться фастфудом.

– Х-хорошо… – это единственное, что она смогла ответить.

– Хорошо! – продублировал я, но увереннее и ярче. – Пойдем в пиццерию. Закажем большую пиццу, салатов и каких-нибудь коктейлей. Тебе какой нравится?

– Эм… да мне не принципиально. Ну, может, банановый?

– Отлично, банановый. Мне он тоже нравится. Его и закажем. Тут неподалеку есть одна пиццерия. Ну-с, потопали!

И наша пара устремилась в сторону ресторана Rat & Cat.

Час пролетел незаметно. За едой Мирай немного расслабилась и позволила втянуть себя в разговор. Мы узнавали друг о друге самые поверхностные вещи, и именно тогда в свое воображаемое досье я добавил факт о том, что у Мирай нет друзей. Грустно, на самом деле. Я поинтересовался, почему у нее с этим всё так туго, но она сказала, что пока не может рассказать – не то время якобы.

Пока я цедил один стакан, Мирай успела выжать целых три. Она действительно обожала коктейли, и смотреть на то, как это чудо с восторгом выпивает стакан за стаканом, было особенным удовольствием. А потом нам принесли огромную пиццу «Цезарь» и одноименный салат на двоих. Ухлопали всё меньше чем за десять минут. Эта девица была не на шутку голодна. Я даже усомнился в том, что у нее был хотя бы завтрак. Но, благо после этого она выдохнула и с ярким лицом сказала: «Наелась!»

После обеда мы всё же добрались до парка за полчаса, гуляли там еще час, а затем ринулись к мосту в миле от парка. Почему я не описал этот парк подробнее? Да просто потому, что днем в нем нет ничего примечательного – голое старое дерево, обвешанное спящими гирляндами, куча народу… и, в общем-то, всё. Но волшебство наступает с приходом вечера. Зимой он, как правило, наступает раньше. В нашем же случае – в четыре часа. Именно в это время мы вернулись в парк и были заворожены его предсумеречной прелестью. Присели на одну из скамеек и стали созерцать.

Скорлупа сердца девушки, казалось, тогда всё же дала трещину. Мирай непроизвольно прижалась левой щекой к моему плечу. Я тоже этого не заметил – просто смотрел на розовое небо, на алое солнце, плавящее горизонт, и получал реальное удовлетворение. Гирлянды на голом ветхом дереве вдруг вспыхнули всеми цветами радуги, и это придало совсем серому и непримечательному месту просто невероятнейшую красоту.

Мирай пришла в себя и, как только поняла, что головой чуть ли не лежит на моем плече, тут же оторвалась от меня, а я только после этого отвлекся от потрясающего вида.

– Что-то не так? – спросил я.

– Нет! Всё хорошо.

Мы посидели еще с минуту в молчании, а потом она прошептала, не отводя взгляда от пламенеющего заката:

– Как красиво сегодня…

– Да уж, – согласился я, подняв голову. – Розовое небо, приятное, хотя и такое обыкновенное…

– Я люблю розовый, – призналась Мирай, слегка приоткрыв белоснежные зубы.

– Честно сказать, я тоже. – И это было чистейшей правдой. В список моих любимых цветов еще входили красный и фиолетовый.

– Вот бы небо было таким всегда.

– Вот бы было… – тихо повторил я, точно эхо.

– Хотя нет… – Мирай пошла на попятную. – Так даже лучше.

– Что?..

– Что оно бывает только раз в день таким, на небольшое время. Можно бесконечно дожидаться его, каждый день!

– И ты хочешь его дожидаться? – спросил я таким тоном, будто не верю.

– Да! В этом же и есть смысл жизни – ждать чего-то? Вот и я буду ждать, когда небо окрасится в розовый!

– Ха-ха. Ну, наверное, возводить это в смысл своей жизни как-то чересчур…

– Может, ты и прав, но пока мой смысл будет таким. Жизнь же не стоит на месте. Всё временно.

– И то верно.

– А давай завтра встретимся тут же? Не днем, а в это же время?

– В это же… время? То есть когда…

– Когда небо такое розовое и когда солнце уже горит на горизонте, – договорила она за меня.

– Ну-у, хорошо. – Я слабенько ухмыльнулся, с той же силой, с которой лучи закатного солнца пробиваются сквозь густую листву. – Видимо, ты все-таки хочешь со мной дружить.

– Да! Хочу.

– Ладно… – Я напряг губы сильнее, доведя до крепкой улыбки. – Будем.

Рис.2 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Так закончился день нашего знакомства. Скорлупа на сердце Мирай все-таки и вправду треснула, а я даже и не заметил, что и моя тоже…

Мы встретились снова на следующий день, а потом начали каждые два-три дня выбираться на совместные прогулки. Сама она говорила, что из-за учебы может в будни немного гулять только вечером, после шести, когда уже темно. Вот мы и гуляли вечерами недалеко от ее дома и со временем становились ближе друг к другу, а спустя некоторое время эти хождения превратились в нечто наподобие свиданий. С каждой встречей Мирай становилась всё раскрепощеннее со мной. И глядя на нее в свете рыжеватых фонарей, я постепенно проникался к ней симпатией[5].

Однажды нам повезло встретиться с моими друзьями – Гарри и Адамом. Случилось это внезапно, во время одной из наших прогулок. То было воскресенье. Мы спокойно стояли на мосту и взирали куда-то вдаль, как вдруг к нам подошли эти двое, и Адам воскликнул: «Так и знал, что ты что-то скрываешь!» – и накинулся на меня. Гарри лишь хохотнул. Мирай чуть ли не отпрыгнула в сторону от испуга.

– Ничего я не скрываю, – сказал я, всем видом показывая, что не рад появлению гостей.

– Ты даже не сообщил нам, что сегодня будешь гулять с девушкой! – Адам, казалось, кричал на всю улицу. – А мы ведь знали, что у тебя завелась подружка.

Мирай покраснела и спряталась за моей спиной.

– Это Мирай, – констатировал я без особого интереса, даже с какой-то злобой в голосе. – Я вам о ней рассказывал. И она очень скромная, поэтому прошу, будьте нежнее.

– Нежнее?.. А ты с ней достаточно нежен?

– Что за тупые вопросы?

– Хе-хе-хе. Забей. А она действительно ничего так. Повезло тебе, камрад!

– Идите куда шли. Нам и без вас хорошо.

– Ладно-ладно, веселитесь, голубки. Мы всё равно по делам шли. За костюмом для Гарри на сходку по LokuYao.

– Это та самая онлайн-игра про самураев?

– Да, она самая, – подтвердил Гарри.

– Ну и катитесь к черту тогда, господа! – как бы в шутку послал их я.

– И тебе не скучать!

И они оба растворились в городском шуме, покуда мы с Мирай продолжили болтать о своем.

Со дня нашего знакомства минуло две недели. На пороге переминался новый месяц, последний в ежегодном цикле зимы. Мороз, однако, ни на один день не терял своего потенциала, и всё время температура не поднималась выше четырнадцати. Хотя я слышал, что в более северных странах температура может достигать и отрицательных значений шкалы Фаренгейта. Даже не сомневаюсь в этом. В конце концов, когда-нибудь я слетаю в Канаду, а там уже всё точно узнаю.

Воздух в тот день ощущался много свежей, чем во все предыдущие. Мы с Мирай не знали, с чем это было связано, но дышалось очень хорошо. Легкие ликовали с каждым вдохом. И ослепительно чистое небо было чище обычного. Оно было наичистейшим. Ледяная гладь отражала мириады солнечных лучей, и ничто не могло помешать их пляскам.

Это воскресенье было особенным не только из-за погоды. Именно в тот день у нас с Мирай завязался очень важный разговор, в котором она раскрылась мне впервые.

Это произошло случайно. Мы – уже вечером – сидели в парке и просто болтали на непринужденные темы, как вдруг Мирай начала без умолку плести языком. Всё такие же пустяки, но только она не замолкала, и только о себе самой. Она говорила, что часто в школу приходит не причесавшись, что иногда, бывает, забудет какой-нибудь учебник или же не выспится как следует. Из-за этого она прослыла в школе неряхой. Откровенно заявила мне это так, будто между строк должна была вставить что-то вроде: «Ну и дура же, да?» – но почему-то не вставила. Мирай говорила-говорила о своих буднях, рассказывала забавные ситуации, которые касались ее одноклассников, но в которых никогда не было ее самой; нахваливала или хаяла учителей, опять же без слова о себе, а в контексте других учеников; комментировала еду в школьной столовой, вновь возвращалась к учителям и признавалась, не без гордости, в успехах по учебе, при этом тут же спохватывалась со словами, что ей, мол, осточертело роптать на свою успеваемость. Так же быстро Мирай переходила к своей семье и рассказывала о родителях. Об отце, который расстался с матерью и переехал в Россию; некие подробности о матери, которые мне показались не слишком интересными.

Со временем монолог о всяких мелочах вдруг иссяк, и непонятно было, чего ждать дальше. Мирай глядела на меня отрешенно, со слегка приоткрытым ртом. Она будто хотела мне что-то сказать. Что именно – я не совсем понимал. Но было чувство. Этим взглядом Мирай как будто бы посылала мне сигнал, в котором четко сформулировала то, чего она ждет. И тут меня неожиданно осенило. Я тщательно прошелся по коридорам памяти и выудил оттуда всю известную мне информацию о Мирай Прайс. И пришел к удручающему выводу.

Неряшливость, характерная для Мирай, была вызвана далеко не ленью. Она точно знала, кем является. Среди тысяч слов ее монолога я выделил несколько примечательных особенностей. Первая – у Мирай явные проблемы с самооценкой. За весь рассказ о своей повседневности, на удивление, она затронула себя лишь пару раз, что нездорово. Вторая – у нее проблемы с одноклассниками, да и в целом с социумом. В ее интонациях при повествовании об учениках класса явственно слышались нотки чинного возвышения. Как будто она принижала себя перед ними; они всегда лучше во всём, независимо от их характера и личности. И вероятно, сами эти одноклассники не горели желанием общаться с Мирай, и нелюбовь к ней подспудной злобой прорывалась наружу язвительными шутками и, скорее всего, даже физическими задираниями. Возможно, дело было в ее успеваемости, а иначе почему она так брезгует о ней говорить?

Это всё, что я смог понять, пока сидел рядом с отрешенной подругой. Она хотела поделиться со мной бо́льшим. Хотела рассказать о том, что сжигает ее душу, ведь по глазам это было видно. Но почему-то не могла. Скорее всего, не могла раскрыться и другим тоже, возможно – даже собственной матери. Вернее, другим не хотела, силилась как можно глубже закрыть в себе свои проблемы. А вот мне показать себя настоящую она очень даже хотела. Да вот только опять же почему-то не могла. И всё, на что она была способна в те минуты, – это смотреть на меня невидяще и смиряться с невозможностью вымолвить хоть слово. Однако возможность-то была. Ей как будто просто не хватало сил на это. Я ни в коем случае не хотел бы сделать ей хуже. Я хотел попросить довериться мне, ведь, ей-богу, чувствовал, что она желает именно этого.

– Послушай, Мирай… – начал было я.

– Да? – тут же оживилась она.

– То, что ты пытаешься быть веселой, хорошей и милой одновременно, при этом скрывая всё, что гложет душу, в себе, – это, конечно, супер, но… не для тебя. Мирай, прошу, поделись со мной своими невзгодами. Я выслушаю – это самое минимальное, что могу для тебя сделать. А потом посмотрим, что можно из всего этого вывести. – На лице моем затеплилась улыбка, я старался всем своим видом показать участие и заботу.

Мирай сначала помрачнела, дыхание ее участилось, взгляд поник.

– Чистой воды эгоизм, – сказала она, наигранно надувшись.

– Эгоизм тут как раз таки от тебя! Не давать другим узнать о себе – вот он, в чистейшем виде. Тебе же самой легче станет.

Она посидела еще с минуту в молчании, не снимая мрачной тени с лица, а потом все-таки ответила, едва слышно:

– Ладно… расскажу.

– Я внимательно слушаю. – И превратился в слух.

Мирай немного помялась, а потом выдала:

– Сначала ответь: улыбаться и делать всех вокруг счастливее проще, чем загружать их и без того загруженные головы собой?

– Мирай…

– Нет, правда. Ответь.

Я сглотнул ком в горле, а затем всё же выполнил просьбу, твердо отчеканив:

– Нет. Не проще.

– А? Почему?

– Так ты только разрушаешь себя еще больше. С каждым днем всё сильнее и сильнее. Гораздо проще – это выговориться и понадеяться на помощь. Вот мой ответ.

– Но тогда ведь люди не будут счастливыми, если привнести в их жизнь свой негатив…

– Откуда такие мысли вообще? – вдруг вскинулся я. – Люди – существа социальные! У них априори есть свойство помогать друг другу. Иначе они никто и ничто в этом мире. – Я успокоился, набрав побольше воздуха в легкие. Мирай в это время сидела с поникшей головой. – Извини, что повысил голос. В общем, ничего такого нет в том, чтобы просто раскрыться. Поэтому я тебя прошу, лично захотел, заинтересовался, понимаешь? Расскажи же уже.

Она легонечко вздохнула и начала свою исповедь:

– Знаешь, каково это – находиться в обществе счастливых людей, будучи при этом несчастной? Каждый ведь счастлив по-своему, и вот я гляжу на всех них в классе, на все эти улыбки, и веду себя зеркально. Но в то же время мне невыносимо грустно. Если бы не мои старания, я бы вообще не вписывалась во весь этот пейзаж. Это очень больно – улыбаться сквозь силу, пытаться радовать других, а потом понимать, что те ничего не дают в ответ. Но из-за привычки ты продолжаешь радовать всех, а потом убиваешься, когда остаешься наедине. И говорить об этом тоже больно, прости.

В ее глазах блеснули капельки, и парочка плавно съехала по багряным щекам. Я продолжал внимательно слушать, застыв как изваяние. На дереве неожиданно зажглись гирлянды – подошло время.

– Думаю, люди просто не хотят, чтобы я была частью их коллектива, – продолжала Мирай. – Может, проблема из-за моей внешности? Может, из-за статуса семьи, я не знаю… У меня нет подруг вообще, хе-хе. – Апатичная усмешка, не сулящая ничего хорошего. Мне стало не по себе. – Я пыталась, честно пыталась влезть в общество своего класса, но… ничего не выходило. Я оставалась одна, меня называли неинтересной и странной, и всё, что я могла сделать, – это просто уйти от них. Но стоило им попросить у меня, например, списать или еще чего-нибудь по мелочи – я не могла отказать. Ну, просто не могла, и всё. И самое грустное, что в эти моменты они сами на себя не похожи. Лицемеры, которые ради конспекта изменяются в поведении, в манере речи, в выражении лица на пару минут, а после услуги возвращаются в прежнее состояние. И так больно от этого. Ме́ста себе не нахожу в этом мире. Как я и сказала, остается только держаться в стороне весь день. А потом вечером поплакаться и записать всё в дневник.

«Так я и думал. Все-таки то был дневник».

– Наверное, из-за него я всё еще держусь такой, какой ты меня привык видеть. Но… почему-то именно рядом с тобой во мне просыпается желание взять и рассказать обо всём. Понимаешь, я даже матери не говорила, а тут просто появилось желание из ниоткуда излить тебе душу. Какое-то… доверие пробудилось, что ли. Как ты думаешь, почему так?[6]

Я не спешил с ответом. Однако мог предположить, о чем она. Чуть собрался с мыслями и промолвил, тщательно выстраивая слова:

– Может, просто я первый человек, который тебе действительно понравился?

Лицо Мирай тут же залилось краской от смущения, и она отвернула взгляд в сторону, сжав колготки на тоненьких ногах. Я сразу всё просек и попытался развернуть ситуацию, не дав ей ответить:

– В любом случае делиться своими проблемами нужно. И не только таким, как я. Ты сказала, что не хотела бы загружать и без того загруженные головы людей собой, верно? Ну так есть же близкие, у которых котелок и так забит тобой уже долгое время. Ты часть их жизни. Так вот, не стоит ограничиваться одним мной. Друзья – это, конечно, прекрасно, но почему бы и родным не рассказать?

Мирай, судя по виду, до сих пор не отошла от предыдущего вопроса и моего ответа на него. Я вздохнул и положил свою ладонь на ее кисть, крепко сжимающую левую ногу. Она занервничала еще сильнее.

– Послушай, успокойся. Ты рассказала мне всё, что хотела, так?

– В-верно, – ответила Мирай, помаленьку приходя в себя. Посмотрела на свою левую руку. Я наконец отчетливо увидел немного дрожащую, смущенную улыбку.

– Ну, тебе стало легче? От того, что выговорилась?

– Еще нет…

– А что еще нужно?

Она резко прижалась к моему плечу, обняв левой рукой за второе, и начала плакать. Сильно плакать. Из нее, как бурный поток, хлынули слова:

– И почему же я так ничтожна, слаба? Кому вообще нужны эти оценки, если из-за них только хуже? Как сказать людям, что я просто хочу быть счастлива сама и одновременно делать их счастливыми? Без ненужного негатива. Возможно ли такое вообще? И порой мне так одиноко, ты не представляешь! Я… я просто не понимаю, что мне делать, Рэй…

Я молчал, потому что не знал, что ответить, и в этом своем скверном молчании мерно поглаживал Мирай по голове, пытаясь успокоить. Я ненавидел себя в те мгновения, но ничего не мог поделать.

Прошла минута, еще одна, и еще. Потихоньку слезы были низведены до всхлипываний, а спустя полминуты и те прекратились.

– А теперь стало легче? – наконец спросил я.

– Стало, – кивнула Мирай.

– Выплакаться – это, конечно, обязательная процедура при таких разговорах. У меня появился вопрос: твои одноклассники из-за оценок тебя недолюбливают?

– Да… за спиной называют заумной сучкой.

– Какие же они мерзкие! – не удержался я.

– И не говори.

Я вздохнул и встал с лавки.

– Как вообще люди могут быть такими отбросами? Не понимаю. Человек же никому зла не желает, а наоборот, и всё равно издеваются.

Мирай встала вслед за мной и вставила:

– Нет-нет, надо мной не издеваются, я просто никому не нужна.

– Да даже если так. К черту их всё равно! Твой класс не заслуживает тебя. Ты не думала поменять его или сменить школу?

Мирай покачала головой.

– Увы, параллельный класс еще хуже, там гораздо глупее люди водятся. А к другой школе я просто не готова. Не готова, и всё. Не спрашивай. Вдруг и там я никому не приглянусь? Вдруг и там всё повторится? Не хочу, не хочу, не хочу!

Я вдруг обнял ее. Машинально. Даже не уяснил своих действий сразу. Она тоже не ожидала такого. Вмиг мы застыли, словно превратились в одну общую ледяную скульптуру. Прошла секунда. Еще. И еще. Я почувствовал, как руки Мирай прижимают мое тело крепче к своему. И тоже прижал ее сильней. Так, безмолвно, мы впервые обнялись. После этого ее дыхание стало ровным. Она успокоилась.

– Я… точно не буду таким, как твои одноклассники, – сказал я, медленно высвободившись из объятий. – Обещаю быть наилучшим другом тебе, Мирай.

– Спасибо, – ответила она. – Спасибо, Рэй! Я безмерно благодарна тебе.

Я покачал головой.

– Пустяки. И всё же, разве можно быть столь жестоким по отношению к такой красавице, как ты?

Мирай зарделась со слабой, еле заметной улыбкой.

– И все-таки прими к сведению мои слова, хорошо? – добавил я с доброй родительской интонацией в голосе. – Ну, насчет близких.

– Хорошо! – И смущение моментально спало с ее лица, оставив на нем сиять крепкую радужную улыбку.

Это был поистине особенный день. День, когда я окончательно понял, что влюбился.

Глава вторая

Волнение юности

Обычный февральский день. Очередной выходной. Гарри в преддверии своего дня рождения позвал меня и Мирай прогуляться с ним по озеру за городом. Сказал, что ходит туда каждый год за несколько дней до своего праздника, обычно вместе с братом, в качестве некоего ритуала. В этом году, с его слов, брат был занят, а одному ходить не хотелось, потому он позвал нас. В своем избранном месте Гарри «вспоминает всё, что происходило с ним за прошедшие триста шестьдесят три дня, и делает определенные выводы». А потом просто оставшиеся пару суток веселится, так сказать, без забот и следом, с наступлением новой цифры в своем возрасте, «становится мудрее». Да, странные у Гарри были причуды. Мы с Мирай не могли отказать ему. Не столько оттого, что я был очень уж хорошим другом, сколько оттого, что не успели мы среагировать на предложение по СМС, как он тут же грустно добавил, что ему отказали уже три друга, включая Адама. Это Мирай настояла пойти, чем удивила меня.

Мы втроем и поперлись на электричке, не зная куда, за город. Вообще, на мой вопрос о том, почему Гарри выбрал именно это место, он ответил: «От этого озера веет самурайским духом».

Озеро располагалось рядом с хвойным лесом, на его опушке. И было достаточно широким. На ветках елей и сосен громоздился снег, нависая над нами, солнце светило необычайно ярко, вокруг веяло прохладной свежестью. Однако, хоть убей, я не понимал, о каком таком «самурайском духе» шла речь.

Гарри, дурак эдакий, стоило нам только-только подойти, побежал прямо к застывшей глади озера, добрался чуть ли не до середины, а потом начал звать нас присоединиться. Мы, не торопясь, зашагали в его сторону, параллельно наблюдая, как этот помешанный на периоде Эдо выплясывает какие-то сомнительные движения с воображаемым оружием. Глядя на это зрелище, хотелось сквозь лед провалиться, честное слово. Ну и стыдоба.

Не прошло и минуты, а уже случилось кое-что страшное. Гарри внезапно действительно провалился под лед. Я сначала окоченел – стоял в оцепенении от непонимания, что же делать, но вдруг Мирай схватила меня за руку и воинственно потащила за собой, в сторону утопающего. Как только мы подоспели к дырке, в которой бултыхался мой друг и которая из-за этих же бултыханий расширялась, Мирай приказала мне немедленно ухватить его за что-нибудь. Хоть за конечность, хоть за одежду – плевать. Главное – схватить. Я послушался и крепко вцепился в куртку, а Мирай, в свою очередь, схватилась за плечо. И мы на пару начали тянуть что было сил. Тянули, тянули, пока не вытащили друга на целый участок льда. Гарри тотчас же поднялся и побежал прочь, на берег, от греха подальше. Мы хотели было крикнуть, что бежать не нужно, но это было бесполезно. Вряд ли бы он нас услышал. Поэтому я и Мирай спокойно направились вслед и вскоре настигли его.

– Сумасшедший! Псих ненормальный! Полоумный кретин! – вспылив, ругал его я. Мирай молча соглашалась со мной, хмуро кивая. – Ты ведь даже плавать не умеешь… А если бы мы все-таки отказали тебе и ты пришел сюда один? Что бы было тогда, а?

– Пр-пр-прос-стите. Я-я не х-хотел. Случа-чайно вышло.

– Больше мы туда не сунемся, понял?

– По-понял! – кивнул он.

– Возвращаемся, тебе домой надо. Хотя это уже не поможет. Ты всё равно заболеешь… Надо же было тебе в такую глушь ехать! Теперь понимаю, почему тебе отказывали все остальные. Будет тебе уроком.

– Аг-га…

И мы отправились ближайшей электричкой обратно, так и не погуляв нормально. Гарри испортил мне настроение, так что у меня окончательно пропало желание гулять в тот день. Мы с Мирай кое-как довели бедного бестолкового до дома, а сами распрощались в подъезде моего дома. Я извинился перед подругой, она поняла меня, обняла напоследок, и дверь моей квартиры закрылась до следующего дня.

У себя я уселся за компьютер и попытался чем-нибудь заняться. В глубине души чувствовал вину за то, что просто взял и послал всех. Жалел о преждевременно завершенной встрече с Мирай. Терзался: что же чувствовала она, хотя я извинился? Я изводил себя около получаса, а затем неожиданно просто отключился. Проснувшись, осознал, что уже вечер и больше не усну, а потому вознамерился всю ночь напролет играть в Shield Art Online на пару с Адамом, который тоже предпочел развлечение забвению. Получилось это у нас более чем успешно. На следующее утро в школу мы заявились с крайне заметным недосыпом.

Тем же днем Мирай позвонила мне из школы и позвала вечером гулять. Я, конечно же, согласился, и вся усталость от игровой ночи чудом прошла. После занятий у меня в запасе была еще куча времени. Первым делом направился с друзьями в кафе, затем зашел в книжный, а в заключение своих планов заглянул к Адаму, чтобы одолжить одну занимательную игру, которой я интересовался еще с начала февраля. Вернувшись домой к четырем пополудни, приготовил ужин, сделал домашку и немного отдохнул, посмотрев пару серий «За гранью» и послушав The Offspring с Blink-182 на старом комбоусилителе от электрогитары. Соседи никогда на это не жаловались: я регулировал громкость.

Когда же стрелка на часах подошла к шести, я уже стоял возле подъезда Мирай и ждал. Она вышла спустя две минуты. Мы вновь отправились гулять. Казалось бы, обычная прогулка, но почему-то было неспокойно на душе. Сердце сжималось от странного двойственного чувства; кровь и леденела, и пылала. Я был влюблен. Всё еще осознавал это, но решиться признаться пока не мог. Каждый раз, глядя в ее глаза, мне хотелось взять ее за руку и сказать прямо, без единого обиняка: «Я люблю тебя». Что сложного, дурень? Просто возьми и скажи. А не мог. И мне оставалось только корить себя за это, покуда не признаюсь.

В тот вечер я узнал, когда у Мирай день рождения. Разговор как-то удачно зашел на эту тему. Она спросила, когда этот праздник у меня. Я ответил – пятого апреля. Потом сам задал тот же вопрос. И получил дату – четырнадцатое марта.

– Так это же совсем скоро, получается…

– Да. Через… – Мирай начала считать в уме. – Двадцать шесть дней.

Я молча кивнул, задумавшись. Совсем скоро.

После прогулки в тот же день я начал размышлять над подарком.

«Что можно подарить Мирай? Я ведь даже толком не знаю, что ей нужно. Хотя, если перебирать, исходя не из „нужно и важно“, а из „приятно и мило“, то можно попробовать заказать ее портрет. А что, в интернете много художников, которые на заказ рисуют. Идея-то неплохая. Правда, недешево это, да и вряд ли хватит личных сбережений, однако… когда же родители мне отказывали?»

К тому времени мать с отцом по-прежнему находились где-то в отъезде, но у меня всегда была с ними связь. Тем более я уже знакомил их с Мирай – когда они вернулись из Южной Дакоты, в конце января. Она им очень понравилась. Да настолько, что они чуть ли не сватали нас, когда она приходила.

В общем, на днях я посмотрел несколько анкет на разных сайтах, пригляделся к самой высоко оцененной и написал творцу. Скинул фото своей возлюбленной, которое сделал относительно недавно, и он, всё подсчитав, назвал цену – триста пятьдесят долларов. «Не так уж и много, – подумал я. – В моей копилке только двести, так что родителям ничего не будет стоить одолжить мне еще сто пятьдесят». Я написал им, они с удовольствием согласились помочь и сказали, что, скорее всего, будут уже дома к ее дню рождения – можно будет заглянуть в гости. По итогу я получил на карту сто пятьдесят баксов. Чуть позже забежал в банк, дополнил счет еще двумя сотнями. Тотчас же вернулся домой и связался с художником. Тот согласился написать Мирай и после оплаты сказал, что как только закончит, скинет фотографию портрета и, если меня всё устроит, отправит его доставкой на дом. «Чудесно, буду ждать!» – набрал я на клавиатуре и воодушевился, кажется, как никогда прежде. Оставалось только ждать.

Картину я получил первого дня весны. Она была даже шикарней, чем на фото. Еще бы. Просто изумительно выполненная работа! Если бы мастер не противился, я бы добавил к итоговой сумме еще сотню – настолько мне всё понравилось. Портрету суждено было дожидаться четырнадцатого числа в моей комнате завернутым в большой эфалиновый пакет.

* * *

Четырнадцатое марта выпало на пятницу. Уже в девятом часу утра я стучался в дверь квартиры Прайсов, держа в левой руке заветный подарок. Мать Мирай снова добродушно приняла меня, изрядно удивившись размеру пакета, и позвала дочь. Та прибежала чуть ли не пулей. Она по-настоящему сияла от счастья. Немудрено, ее же день все-таки. Портрет я вручил у нее в комнате. Сначала она не знала, что сказать, а потом сильно обняла меня со слезами на глазах. Как будто ей никогда не делали подарков. И в ее объятиях мне казалось, что сам я был самым счастливым человеком на земле. После этого Мирай повесила себя любимую над кроватью, а затем позвала меня поехать с ней к бабушке с дедушкой, праздновать день рождения. Разумеется, я согласился и, разделив с Мирай и миссис Прайс такси, отправился куда-то за город.

Небоскребы центральных районов отражались в зеркалах заднего вида, всё стремительнее отдаляясь. Постепенно однотипный оттенок городских улиц сменился целой палитрой природных цветов. Путь обещал быть недолгим – всего час езды. Уже где-то на двадцатой минуте взору моему предстали широкие поля риса и ржи, укутанные обильным снегом. Вдали по левую руку виднелись струйки дыма и малюсенькие силуэты людей, по правую – исполинское белое одеяло, залитое лучами раннего весеннего солнца. Местами впереди наблюдался поземок.

Наслаждаться поездкой в безмолвной тишине не позволял дерзкий голос Билли Джо Армстронга по радио. «Слишком уж быстро… – пел он, – совсем чуть-чуть, и ты уже вне себя. Слишком уж быстро… Слишком поздно – и быть тобой уже дерьмово». На протяжении всей поездки мои уши услаждались совершенно разными мелодиями: от Green Day и Good Charlotte до Limp Bizkit и Papa Roach. Пока слушал и отбивал ритм на ногах, я заметил одну деталь, связанную с проигрывателем: водитель слушал через флешку. Я оценил его вкус, мне даже хотелось пожать ему руку, но эта идея быстро исчерпала себя, растворившись в пустынном пейзаже за окном. Не знаю почему, но смотреть на него было удовольствием. Я так чувствовал то ли от шикарной музыки на фоне, то ли от самой красоты природной… Черт его знает. Но я взирал вдаль с интересом. Взирал, покуда не заметил, что мы почти приехали.

Об этом мне сообщила Мирай. Она потянула меня за рукав, отвлекая от транса, и указала на небольшой поселок впереди – там и жили ее бабушка с дедушкой, в одном из самых больших домов, к слову. Такси остановилось возле трехэтажного коттеджа, с большим внутренним двором. Я поразился ему. Никогда прежде не видел вживую подобных, не побоюсь этого слова, особняков, хотя не совру, если скажу, что я встречал не так уж много загородных жилищ. Затянувшееся изумление прервала пожилая чета, вышедшая из-за калитки спустя две минуты после нашего приезда. Не теряя времени, они пригласили нас пройти во двор, а с него – сразу в дом. Я с преогромным удовольствием принял приглашение – и в одночасье оказался в ореоле необычайного уюта и какой-то юношеской ностальгии.

Сначала мы осмотрели весь первый этаж, где из особенного обнаружил комнату для бильярда и сауну, а затем поднялись на второй, где миссис Прайс и бабушка с дедушкой остановились. Мы же с Мирай решили пройти на третий этаж – он полностью принадлежал ей. По сути, там было всего три комнаты, одна из которых – ванная, а еще выход на просторный балкон. Практически квартира, если еще добавить кухню. Мне бы так жить… И весь этот этаж, виднелось еще с лестницы, был залит холодным, но крайне ярким солнечным светом.

Бордовая барабанная установка – первое, что бросилось в глаза, как только я зашел в комнату Мирай. Здесь же две гитары: электро- и акустическая – и синтезатор на семь октав. И всё это выглядело очень дорогим. Я был шокирован увиденным, не успев даже осмотреть комнату полностью.

– Никогда бы не подумал, что ты такой разносторонний музыкант… – выдавил я со всё тем же пораженным взглядом.

– Ну, я умею играть только на гитаре и чуток на барабанах, а остальное решила собрать для гостей… – пояснила Мирай.

– Твоя комната, получается, и гостевая тоже?

– Угу, – кивнула она. – У меня же их две: эта как бы… для гостей и немного для себя, а другая – моя личная, я там сплю и провожу бо́льшую часть времени, когда приезжаю сюда. И еще там выход на балкон.

Я окинул «гостевую» комнату взглядом еще раз. Помимо игрового арсенала, тут находились большой телевизор, игровая приставка и огромный, полностью забитый книгами стеллаж подле двухспальной кровати. И всё это в окружении розовых фламинго на стенах.

– Не знал, что твои бабушка и дедушка такие богатые…

– Хех, меня они всегда любили. Я приезжаю сюда каждые каникулы или на праздники типа дня рождения. Тут хорошо, даже лучше, чем в городе.

– И правда. Ты тут до завтра останешься?

– Да, – сказала она, внимательно рассматривая книжную полку. – Как же давно я не читала, – добавила она как бы между прочим.

– А что ты последнее читала?

– У меня ужасный вкус в литературе, поверь. Я в последнее время читала Рэя Брэдбери и Джона Апдайка. А последняя книга – «Вино из одуванчиков».

– Ничего плохого в этих писателях не нахожу. Да и «Вино из одуванчиков» неплоха. Так почему же «ужасный»?

Мирай поникла и погрузилась в раздумья.

– Я еще Лавкрафта читала… – призналась она спустя полминуты.

– А он-то почему причастен к рангу «ужасных»?

– Язык его сложный, – ответила она. – Подача невозможная. Но мне почему-то понравился его сборник рассказов. И потом, я читала рецензии на многие понравившиеся мне книги… и большинство из них имеют достаточно спорную репутацию.

– Так вот оно что, – покивал я для себя. – Ты считаешь, что твой вкус ужасен только потому, что какие-то бездари в интернете оставили недовольные отзывы на твои книжки?

Мирай смущенно кивнула.

– Ха-ха-ха! К черту их всех, милая!

Вдруг она дрогнула, но я не придал этому особого значения.

– Тебе же нравится. Чего лезть читать плохое, когда ты можешь выбрать хорошее? Ты же не единственная, кому понравились эти книги. Просто похвали на том же сайте, и всё. Так будет лучше, я думаю.

– Ты… прав. Очень-очень прав! – согласилась Мирай, придав своему выражению лица весьма серьезный вид, чуть ли не хмурый. – Оставлю сегодня вечером!

– На что оставишь?

Она подумала секунд десять, а потом выдала:

– «Иствикские ведьмы» Апдайка.

– Хорошо. Я не читал, ничего сказать не могу, но доверюсь твоему вкусу.

– Можешь взять пару его книг, они есть здесь.

– Разрешаешь? Вот уж спасибо. – И я подошел к книжному стеллажу. Порыскал глазами несколько мгновений и ухватил «Иствикских ведьм» и «Кролик, беги».

– Можешь даже не возвращать, всё равно их вряд ли буду перечитывать, – сказала Мирай, взяв в руки барабанные палочки.

– Да? Ну, посмотрим. Если мне понравится, так уж и быть, сохраню у себя, раз ты не против.

Я уложил книги себе в рюкзак. Мирай тем временем уселась за барабанную установку.

– Хочешь послушать, как я играю? – спросила она, выпрямив спину.

– Пожалуйста, – ответил я, удобно усаживаясь на кровать поодаль от установки. Следующие секунд тридцать-шестьдесят обещали быть очень громкими. Так и произошло.

Мирай начала резко, без лишних прелюдий. Сделала брейк и перешла в ритм «четыре на четыре». Звучало, конечно, оглушающе. Мои уши не были к такому готовы, даже при условии, что я знал о чрезмерной шумности установки. Но мне не было некомфортно. Наоборот, я получал удовлетворение, наблюдая за игрой возлюбленной. Хоть и было громко до звона в ушах, игра сама по себе цепляла, была почти безупречна. Мирай отбивала ритм с невиданной мной смелостью. И глаза ее блестели воинственно, во взгляде читалось бесконечное упорство, с которым она достигла того уровня мастерства, на каком передо мной выплескивала свой безудержный гнев. Именно так. Это было похоже на изливание души. Как будто после отвратительного дня она решила рассказать всем, о чем душа болит.

Я настолько заворожился бешеной энергетикой Мирай, что не заметил, как она в одночасье прекратила. Она дала мне знать об этом, спустив на землю скромным вопросом:

– Ну, как тебе?

– Это… это было восхитительно, – сдержанно похвалил я. В ушах, понятное дело, звенело.

– Спасибо, – улыбнулась Мирай и затем добавила: – Я начала играть на барабанах спонтанно. Мне просто как-то год назад стрельнуло что-то в голову, и я захотела барабаны. Попросила бабушку с дедушкой – они и купили. Сначала заниматься было в радость, но потом трепет перед инструментом исчез, а огонь желания играть угас. Забросила всё где-то на три месяца, отучившись всего один. И как-то потом приехала сюда на каникулах в очень плохом настроении. Мне буквально хотелось рвать и метать всё вокруг. Я была зла, хотела плакать – и, конечно, плакала, навзрыд. А потом встала и увидела в соседней комнате установку. Пришла – и сразу пожелала поиграть. Не из-за того, что внезапно загорелась этим или еще что-то, а потому, что алкала выплеснуть всё накопленное из себя. Так я начала частенько садиться и постепенно улучшала навык. Улучшала его, успокаивая себя. Правда, здорово?

– Честно, я подозревал об этом. Ты во время игры, наверное, не представляешь, как выглядишь со стороны?

– Иногда думала, но не так чтобы зацикливалась. Мне, по большому счету, всё равно. Меня же здесь никто особо и не видит, хех.

– Ну, по тебе было заметно, что ты как будто кричишь. Не просто играешь, а именно кричишь. Зычно так, будто хочешь, чтобы тебя наконец услышали.

Мирай поначалу ничего не ответила. Она вышла из-за установки и сложила палочки. Потом легла на кровать рядом со мной, растопырив ноги и руки, и глубоко вздохнула.

– Наверное, ты прав, Рэй, – наконец изрекла она. – Только вот меня всё равно никто не слышит…

Я оставил ее без ответа на долгую минуту. Собирался с мыслями всё это время. Нестерпимая тишина так и давила на нас. Долго я подбирал нужные слова, но по итогу сказал всего три:

– Я тебя услышал.

Мирай подняла голову и посмотрела сначала невинно-непонимающим взглядом, а погодя несколько секунд радостно осклабилась, кивнув и ответив:

– Да.

Но глаза ее смотрели прозрачно, и не мне в лицо, а куда-то в пол. Как будто она всё еще думала о чем-то. Да и улыбка ее не сквозила искренностью. Ей, я чувствовал, чего-то не хватало. Однако чего – на сей раз понять не смог.

Она еще сыграла мне на акустической гитаре. Сначала какую-то попсу вроде One Direction и Кэти Перри. Потом попробовала что-то посерьезнее – и по комнате звонко разнеслись ноты Тейлор Свифт и Рианны. Затем решила удивить меня чем-то потяжелее, взявшись за электронную гитару. Включила комбик, настроила его и начала отжигать панк-риффы Ramones. Как Мирай позже призналась, это почти единственное, что она может сыграть из рока. Поэтому после этого гитара перешла мне в руки.

Я сам далеко не мастак в роке, но знал пару-тройку классных песен, когда еще играл на гитаре для себя. Стоило мне ударить единожды по струнам, как через миг по комнате раздалась I’m Just a Kid группы Simple Plan. Следом – спустя секунд двадцать – Fat Lip от Sum 41, а в довершение всего я отыграл соло из Smells Like Teen Spirit. Моя игра пришлась Мирай по душе, и она даже похлопала мне в конце. Было приятно.

Вдруг она пригласила меня во вторую комнату – ее личную. Я учтиво принял приглашение и прошел за ней. Вторая комната оказалась куда больше первой. Посередине стоял камин. Справа от него – небольшой гардероб с несколькими яркими свитерами и футболками в сочетании различных джинсов и штанов; слева же – шкаф и телевизор размерами чуть меньше, чем в «гостевой». Кожаный диван украшал и дополнял обои, оформленные в бордовых тонах. Вход на балкон располагался возле большой двухспальной кровати. «И куда ей столько?..» – непроизвольно подумал я, пока всё рассматривал. Солнечному свету пробиваться в эту часть этажа было заказано. Шторы – под стать обоям бордовые – не позволяли ему проникнуть внутрь. Они свисали даже с двери и, чтобы выйти на балкон, нужно было сначала их раздвинуть.

Мирай так и поступила, и мы вдвоем выбрались на воздух. Правда, ненадолго: было так холодно, что зубы трещали. Как следует надышавшись, вернулись в теплое гнездышко Мирай, и взгляд мой устремился в сторону ее компьютера, который я почему-то ранее не заметил. Он властно приковал мое внимание, и мне, как достопочтенному геймеру с восьмилетним стажем, хотелось непременно испытать его. С позволения возлюбленной, я включил компьютер и уселся за уютный, но довольно маленький стул.

Компьютер оказался не самой новой сборки. Все его характеристики были круты еще в две тысячи десятом, но отнюдь не в две тысячи четырнадцатом. Игр тоже особо не было. Весь список был составлен из «Гитар Хиро», какого-то странного симулятора свиданий и парочки графических новелл. Хоть я когда-то и играл в «Гитар Хиро», но уже не помню себя того. Это было около четырех лет назад. Ну а если среди новелл нет «Кланнада», «Врат Штейна» или «Цикад», то вряд ли мне будет интересно. Поэтому я с малой толикой фрустрации выключил компьютер и уселся на диван. По прошествии нескольких минут непринужденного диалога нас с Мирай позвал обедать пожилой голос снизу.

* * *

– Ты у нас друг нашей внучки, как я полагаю, – обратилась ко мне бабушка Мирай во время обеда.

– Всё верно. Я ее… друг. Очень хороший, даже бы сказал, – ответил я, сдавленный неловкостью от чужих родственников.

– Не стесняйся, будь как дома. Если Мирай позволила тебе ступить за порог, это о многом говорит. Мы ее очень любим и доверяем ей всем сердцем. Поэтому ты можешь расслабиться, Рэй.

– Спа… Спасибо, да. – И рука моя полезла в середину стола за сахарницей. Я взял ее и положил пару ложек себе в чай, а затем вернул сахарницу на место.

– И как тебе у нас? – вдруг одарил меня вопросом дедушка.

– Могу сказать, что… Мне б так жить!

– Хе-хе. Да уж. Мы уже отработали свое, поэтому продали все предприятия и на старости лет решили осесть где-нибудь рядом с дочерью. Вот так мы и построили этот дом около семи лет назад.

«Предприятия?.. А что за предприятия?» – хотел было спросить я, но язык почему-то сплелся.

– Ты не из разговорчивых… – подметил дед.

– Да не то чтобы, просто… мне и вправду малость неудобно.

– Эх… Наоми уже всё сказала. Ты можешь расслабиться и чувствовать себя как дома. Мы тебе очень рады, поверь. И мы прекрасно осознаем, что наша внучка счастлива, когда ты рядом. А раз она счастлива, то и мы тоже. Понимаешь?

Я вник в эти слова. Мирай счастлива, когда я рядом. Правда ли это? Весь тот разговор она то и дело сидела с лицом-пионом, вторя мне как гостю. Что могло всё это означать? А почему я вообще задавался такими вопросами? Всё же было и так видно как на ладони. Чего я себе голову ломаю попусту… Всё правильно говорит Рой Прайс.

– Понимаю, – кивнул я, и краска с моего лица постепенно начала сходить на нет.

Мирай это заметила и тоже постаралась успокоиться. Далее весь обед продолжался в неспешном темпе, покуда не завершился, и у нас с Мирай снова появилось свободное время. Мы захотели сходить прогуляться по округе. Тепло одевшись, вышли из дома и направились знакомиться с поселком.

На улице было пусто. Ни души. Казалось, такое тихое место я наблюдал впервые в жизни. Снег тяжелым грузом оседал на крышах и в свете солнца ослепительно блестел, словно серебро. Вдох и выдох – и на душе легко. Вдох и выдох – только мы вдвоем. Я да Мирай. Что может быть прекраснее?

Сначала мы шли по маленькой тропинке, обволакиваемой морем снега, а затем перешли на основную дорогу, что стискивали минималистичные домики по обе стороны. Долго мы двигались молча. Оба внимали звукам природы, оба всматривались то в пустоту, то в домики, то в голые серые деревья. И на уме у обоих что-то вертелось. Лично у меня – выбор тем для разговора и желание раскрыть рот. И пока язык мой готовился к началу диалога, взгляд то и дело следовал за маленькой фигуркой чуть впереди. «Я влюблен, – повторил себе я. – И что же делать? Когда признаваться?.. Может, день рождения не есть лучший повод?»

В итоге я настиг Мирай и спонтанно промолвил:

– Улыбнись-ка, сестра!

И сразу же пожалел об этом. В голове тут же начался шторм, безжалостно перемалывавший мозг в кашу. Лицо мое преисполнилось мрака, сам я по какой-то причине начал идти быстрее своей подруги. Обогнал ее. Она всё еще была в легком удивлении от сказанного мной. А через пару секунд ласковые слова так и слетели с ее губ, заставив улыбнуться и меня, и ее саму:

– Я улыбаюсь, братец!

Однако мы словно поменялись ролями. На сей раз в моей улыбке не было искренности. Я отчетливо осознавал, что сморозил глупость. И клял себя всеми возможными проклятиями, которые только знал. Но… ничего плохого-то не случилось, так ведь? Мы оба улыбались, на лазурном небосводе, как будто бы робкими мазками краски, были налеплены пара-тройка облачков, летящих совсем рядом друг с другом и образующих что-то наподобие губ; ветер не давал о себе знать, да и эта тишина, ласкающая уставшие от городского рокота уши, – откровенно говоря, сама Вселенная твердила, что всё просто чудесно. Однако души наши… наши души ярчайшим контрастом выделялись на фоне причудливого великолепия дня. Они были неспокойны, непокорны и как бы пусты. Нельзя было просто взять и умириться. Это было невозможно. Казалось, что, пока мы вместе, это абсолютно нереально. И нас с ней какой-то трансцендентной силой тянуло друг к другу – наши плечи вдруг соприкоснулись[7].

Оба почувствовали робость, но я справился с ней и тут же заговорил:

– Как-то тут сегодня тихо, не так ли?

– Как бы сказать… тут так постоянно, – с еле заметной ухмылкой сказала она.

– Честно говоря, я очень редко бывал в деревнях и в прочих подобных спокойных местах. Для меня тут так непривычно.

– У всех городских есть такое чувство. И привыкнуть к нему порой бывает непросто, но однозначно приятно. Согласишься?

– Пожалуй. Я пока не привык.

– Если поживешь тут с недельку-другую – привыкнешь. Это я тебе гарантирую.

– Только вот жить тут неделю как-то не особо хочется. Хотя если жить в доме твоих предков, то я только за. Он и вправду выделяется среди всех остальных здесь. Повезло тебе.

– Да уж, спасибо, – каким-то обиженным тоном «поблагодарила» она.

– Что такое?

– Не люблю, когда говорят «повезло тебе». Это раздражает.

– Почему? Факты же.

– Чувствую себя потом как обмякшая вафля. Ну нельзя так говорить мне. Я себя виноватой ощущаю, что ли.

– А это еще почему?

– Даже не то чтобы виноватой, а, скорее, виновницей человеческой зависти.

– А кто бы не завидовал тебе? – спросил я так, будто изумлялся с чего-то само собой разумеющегося. – Я лично завидую, но белой завистью. Такой же белой, как этот снег вокруг. И это нормально.

– Вот такая «нормальность» в обществе меня и бесит, – раздраженно проговорила Мирай, нахмурив брови. – Ненавижу, честное слово. Не хочу, чтобы мне вообще когда-либо завидовали.

– Ну, к сожалению, так не получится. У каждого человека есть тот, кому он будет завидовать. Так или иначе, даже если он будет отрицать факт зависти, она стопудово будет присутствовать. Кстати, а кому ты завидуешь?

Мирай встала. Остановилась посреди дороги на окраине поселка, развернулась, готовая двигаться назад, но замерла. Я посмотрел в ее лицо, преисполненное задумчивости, впрочем, больше походящее на выражение глубоко оскорбленного. В веках ее на мгновение как будто что-то блеснуло. А спустя миг она потерла глаза рукавами куртки и с ужимкой спросила:

– Разве мне стоит кому-то завидовать? Разве это вообще правильно? Я… не знаю. Правда, не знаю. Рэй, прости!

Мирай совсем стало плохо. Я подошел к ней ближе и осторожно дотронулся до плеча. Она собралась было расплакаться, но легкая тяжесть моей руки каким-то образом остановила ее порыв. Она взглянула на меня таким жалостливым взглядом, какой я не встречал еще никогда. И следом мгновенно прильнула к моему плечу, а мои руки вновь машинально заковали ее в объятия. Мирай не могла сказать ни слова.

– Извини за вопрос, – сказал я. – Зависть всегда была плохой привычкой общества. Ты права. Но, увы, поделать с этим мы ничего не можем. И я считаю, что ты… имеешь право на зависть.

Мирай прижалась крепче.

– Не хочу давить тебя вопросами, но ответь: ты ведь завидуешь мне, да? – спросил я.

Она потерлась о мое плечо, сообщая, что я не ошибся.

– Я даже догадываюсь, в чем именно… Ну, не стоит на этом зацикливаться. Я завидую тебе, ты завидуешь мне, и это совершенно нормально. Пусть наши зависти и различаются кардинально, но тем не менее мы всё еще вместе, и они никоим образом не влияют на наши отношения. Честно, я не знаю, почему говорю именно это сейчас. Скорее всего, я потерял нить проблемы. Но это уже не важно. Просто успокойся. Вдохни воздуха поглубже…

Она так и сделала – наполнила легкие до отказа и выдохнула.

Спокойствие со временем пришло в ее душу, и мы оба мирно отправились обратно в дом. Какая-то неловкость обременила меня. Опять я ощутил себя виноватым в том, что случилось. «И ведь точно. Я же действительно виноват. Черт!» – И вплоть до двери прогулка наша продолжалась с неловкой тишиной. Тишиной, которая была уже так ненавистна мне, но была так нужна Мирай.

Весь день после прогулки прошел сказочным образом. Всё было настолько ярким и веселым, что даже не верилось в реальность происходящего. Однако оно было более чем реально. Я ощущал и впитывал каждую секунду, проходящую мимо на линии времени, и мне не хотелось, чтобы этот восхитительный день заканчивался. Ведь именно в тот день, после прогулки, Мирай была откровенна со мной на все сто процентов. И чувство это, когда вы оба искренны друг с другом на полную, неописуемо потрясно. Радости просто не было предела. Несть числа тем мелочам, что в тот день происходили. Тем мелочам, от которых на душе как-то по-особенному приятно. Будь то случайное соприкосновение или непроизвольные фразы, наобум вылетающие из наших уст. Обычные, казалось бы, повседневные разговоры в день рождения Мирай возымели непомерную ценность. Я правда ценил каждую прожитую секунду. Жаль, однако никак нельзя было отсрочить скорый приход вечера.

Без нескольких минут семь изо рта у меня, как будто вовсе непреднамеренно, вывалились эти неприятные слова:

– Ну ладно. Мне пора. – И я встал с дивана. – Уже семь часов. До города ехать час на такси. В половине девятого буду дома. Обязательно отпишу тебе.

Мирай тут же встала тоже и невинным голосом спросила:

– Стой, ты… ты куда?

– А?.. Я домой.

Она схватила меня за рукав. Сначала крепко, потом ослабила хватку.

– Пожалуйста… не уходи! – промолвила она.

– Не уходить?

– Да! Всю жизнь все вокруг уходили от меня, постоянно оставляли одну. И ты всегда уходишь под вечер. Даже ведь не представляешь, как порой мне бывает одиноко, когда я не гуляю с тобой! Прошу, останься до завтра. А там мы вместе отправимся домой. Пожалуйста…

И посмотрела на меня такими глазами, точно она брошенный котенок. Я не мог ей отказать. Просто не мог. Вряд ли бы это было даже возможно в какой-то другой реальности. Нет. Абсолютно.

– Ну… ладно. Останусь, – только и ответил я.

– Спасибо!

Мирай порывисто кинулась ко мне. Я мирно принял ее, обнял и почему-то почувствовал себя пленником какого-то гипноза.

– Пустяки. Для этого ведь и нужны… друзья?

Последнее слово я буквально выдавил из себя. Оно мне было уже противно по отношению к Мирай. Я был влюблен в нее по уши. Но так же, как и она когда-то не могла раскрыться мне, я не мог раскрыться ей. Ждал чего-то, видимо. Чего-то наподобие того разговора в парке еще зимой. И сколько же мне потребуется времени?

– Да. – Она почему-то грустно улыбнулась и отвела взгляд куда-то в сторону. – И я рада, что у меня есть ты.

– Я тоже. Очень рад. – И как бы для успокоения вздохнул.

Мать Мирай и ее бабушка с дедушкой отреагировали на весть о моей ночевке так, словно ожидали и планировали ее. Мне выделили соседнюю с Мирай комнату на третьем этаже – ту самую, где барабанная установка, гитара, синтезатор и прочее. Но в ту ночь я долго не мог сомкнуть глаз. Рэй всё думал над тем, что происходило за день. Я буквально вспоминал каждое событие, тщательно анализируя его. Выстраивал причинно-следственные связи даже там, где в этом не было никакого смысла. День рождения Мирай выдался поистине особенным. И он точно отпечатался в моем сознании как один из лучших дней жизни.

Вспоминать всё во мраке было занятием довольно-таки отрадным, и на невозможность заснуть я не сетовал. Однако всё же отрубился к двум или трем часам ночи. Только перед этим – в сонном бреду ли, наяву ли – успел различить силуэт своей возлюбленной в бледном лунном свечении, что стоял неподвижно, и как бы чувствовалось, слышалось спокойное дыхание, которое с каждым выдохом всё пуще окунало меня в сон. Перед полным отключением я ощутил мягкие, теплые и, безусловно, прелестные губы на своем лбу. На следующее утро я об этом не вспомнил. А правда ли это было?..

Глава третья

Исчезновение Мирай Прайс

Прошел год. Всё это время мы постоянно сближались и в один чудесный момент признались друг другу в любви. Это случилось летом, в июле. Мы, как и всегда, непринужденно гуляли, и ни с того ни с сего Мирай выплеснула: «Рэй, а я люблю тебя!» Я, конечно же, поразился, но сквозь неловкость и некий страх ответил взаимностью. Так мы и начали встречаться. Начался период настоящей идиллии. Однако в день нашей годовщины, двенадцатого января две тысячи пятнадцатого года, всё рухнуло в одночасье.

Мой сон повторяет только конец того дня, но он самая важная его часть. Потому что после того, как всё обрывается и я горько пробуждаюсь, происходит прощание. Казалось, одно из сотен, которые у нас уже накопились за всё время, но никак не ожидалось, что оно окажется последним.

Когда я довел Мирай до квартиры, она встала в дверном проеме и поблагодарила меня:

– Спасибо за день. Мы просто обязаны проводить так время вместе каждый год.

– Да, – кивнул я. – И мы обязательно будем. И не только в этот день. Ну а на сегодня всё. Пока, Мирай, до завтра!

– Увидимся! – сказала она, затворила дверь и вскоре исчезла. Навсегда…

Я вышел из ее дома. Бледные фонари окрашивали холодным светом улицы и машины, люди сновали туда-сюда под славный природный аккомпанемент ленивого снегопада. В воздухе витал ни с чем не сравнимый зимний дух. Совершенно ничего не подозревающий, я направился домой с улыбкой до ушей. Вернувшись в свою одинокую квартиру, приготовил поесть и после безотрадного безделья наедине с самим собой с восхитительным настроением закончил день.

На следующее утро Мирай не ответила на мое сообщение. Когда я выходил из дома – и на мой звонок. Стало не по себе, но я успокоил себя, заверив, что Мирай, возможно, приболела или ей пришлось внезапно уехать – такое у нее изредка, но случалось. Только вот даже после школы она по-прежнему как будто игнорировала меня.

Проходя мимо парикмахерской, я решил заглянуть и спросить у Маргарет Прайс, что к чему. Однако дверь была заперта. То бишь никого не было внутри. Это уже вызвало у меня неслабые сердечные треволнения. Я быстро вернулся домой, сложил рюкзак, переоделся и с пятой космической скоростью направился в квартиру Прайсов.

Когда же мне открыли дверь, я поразился залитому ужасом лицу матери Мирай. Стало куда более не по себе.

– Рэй, беда… Мирай пропала, – дрожащим голосом пролепетала миссис Прайс, забыв поздороваться.

– Как это «пропала»?

– Вот так… – Глаза Маргарет были такими красными от слез, словно она полоскала их в клюквенном соке. На одной щеке виднелись размашистые разводы туши. – Вчера вечером была здесь, а наутро и след простыл. Я… не знаю, что делать. Полицию уже вызывала, но в квартире не обнаружили никаких признаков взлома или побега… Всё было как обычно. Мирай будто бы взяла и растворилась без остатка. Ничего не понятно. Рэй, милый мой, зайдешь на чай, пожалуйста?..

– Да, конечно, – согласился я. – Разумеется, зайду. Иначе зачем я здесь?

И я прошел внутрь. Разулся, снял куртку, шарф, шапку, повесил всё это добро и устремился в зал. Вся квартира после исчезновения Мирай как будто исказилась. Явно потускнели некогда яркие тона. Обои уже не казались живописными, мебель не вызывала чувства уюта, картины и религиозная утварь, будто сговорившись, держали в напряжении. За окном – серое небо. Я бы даже сказал, серейшее. Именно в тот день мне чудилось, что это небо – самое тоскливое и самое депрессивное из всех, что я когда-либо лицезрел. Мириады зданий сливались с ним, придавая общей картине немыслимую меланхолию. Мельком пролетали птицы; гвалт автомобилей, фур, мотоциклов и невесть чего еще нагло давил на воспаленный мозг. На сердце – безумная тревога.

Пока Маргарет готовила мне чай (подозреваю, проливая в него свои слезинки), я тупо глядел на серость за окном и не мог ни о чем толком думать. Опять сплошная каша. Как бы я ни напрягал извилины, ничего не выходило. Словно мозг мой стал глаже льда. И от этого, безусловно, становилось больно и хотелось отдать всё, лишь бы снова начать думать.

Миссис Прайс воротилась в зал и, подрагивая руками, поставила мне на столик свежий чай. Я сделал один скромный глоток и тяжело вздохнул.

– Вообще никаких следов? – спросил я у Маргарет.

– Никаких. Точно испарилась, – ответила она, прислонившись к двери и скрестив руки.

– Странно, – только и сказал я и попытался снова думать. Бесполезно. Вновь ничего не вышло. Я отхлебнул еще немного чая.

Глаза миссис Прайс выглядели даже не помутненными. Они, казалось, вообще потеряли цвет и были серыми, точь-в-точь как тучи за окном. Конечно, скорее всего, мне так лишь казалось. Но отрицать, что в этом ее траурном взгляде отчетливо отражались мыло и веревка, было невозможно. Настолько она была подавлена и сломлена.

– Вообще ничего не пойму! – воскликнул я, закрыв глаза и от головной боли стиснув пальцами виски. – Это просто нереально. Вдруг это всё – сон? Я, может, сплю? Что думаете, миссис Прайс?

– Хватит нести ересь, Рэй, – мрачно скинула она. – Всё по-серьезному дерьмово.

Не сказав больше ни слова, ретировалась куда-то в коридор. Судя по дальнейшим звукам, – в ванную.

«Точно. Сном этот кошмар оказаться никак не может, – подумал я. И обрадовался: наконец-то смог нормально выстроить хоть какую-то мысль. – Иначе я бы уже давно проснулся. А таким пыточным и реалистичным сну никогда не бывать. Не то я бы прямо во сне умер от сердечного приступа…»

В те минуты, проводимые в унылой обстановке квартиры Прайсов, я чувствовал себя крайне паршиво. Оно и немудрено, конечно. Однако паршивость эта, точно как и небеса за окном, впервые проявилась с такой силой. Я как мог сдерживал себя, чтобы не встать резко и не заорать зычно на весь дом. Чтобы не разбить что-нибудь и чтобы в состоянии аффекта не покалечить себя. Как мог сдерживался…

Я покинул квартиру, не представляя, о чем говорить с Маргарет. Повезло, что ничего не разнес в их квартире, хотя очень хотелось. Оказавшись на улице, в попытке сделать несколько глубоких вдохов я вдруг начал задыхаться. Ни с того ни с сего. Просто из ниоткуда – как будто горло перекрыло. Колени подогнулись, и я камнем рухнул на мостовую, схватив себя за горло. Сердце бешено колотилось, ноги словно перестали слушаться. Вот оно – мое первое настоящее чувство отчаяния.

К счастью, то был лишь выверт психики, который быстро прошел, и меня отпустило. Я встал и, отключив телефон, направился гулять по округе. С целью проветриться. Но всем нутром я чуял, что ни черта у меня не получится. Это невозможно. Как бы я ни хотел, чтобы всё происходящее вдруг обернулось ирреальным сном или ошибкой Вселенной, всё было взаправду. И покоя мне не видать теперь никогда. Я так думал и почему-то в это верил.

Домой вернулся довольно поздно, к девяти пополудни. Вернулся «мертвым» и, не почистив зубы, толком не поев и даже не переодевшись, провалился в беспамятство, нелепо распластавшись на диване в гостиной[8].

Всё дальнейшее – как в тумане. Я не ходил в школу три или четыре дня. Звонили моей маме, та звонила мне, и пришлось соврать, что заболел. Это время я, скрывшись от общества, посвятил разным мыслям и прогулкам. Конечно же, это помогло, но несильно. В один день я всё же решился пойти в школу. И стоило мне там появиться, как на меня сразу вскинулись друзья. «Где ты пропадал? Почему не отвечал на звонки и СМС?» – вопросы, которые я услышал первыми, переступив порог школы. Вразумительного ответа не дал, но смог кое-как отвертеться, сказав, что было очень плохо. И не соврал ведь.

В тот же день я расплакался посреди урока. Это случилось внезапно, и все в классе изрядно удивились. Даже я. Мне пришлось на некоторое время выйти в туалет. Умыв как следует лицо, запрокинув голову и глубоко-преглубоко вздохнув, я вернулся в класс. Пока шел урок, часто замечал, что на меня украдкой пялятся одноклассники. Это были взгляды, что буквально пихают, трогают, исследуют. Только мне было всё равно. И слова, неустанно вылетавшие из уст учителя, тоже падали передо мной в большинстве своем как пустые звуки. Один вопрос я задал себе тогда: «Зачем пришел сюда?» Да и не нашел на него ответа.

Так прошло какое-то время. Долгое время. Я обращался в полицию. Правда, Маргарет уже подавала Мирай в розыск, но в определенный момент отчаяния я как будто требовал от участковых, чтобы ее нашли немедленно, чтобы вот-вот вошел кто-нибудь с ней и сказал: «Нашлась ваша потеряшка…» Однако всё, что я получал, – лишь пожимания плечами и обещания, которым не суждено было исполниться.

Мирай искали всюду – одну только квартиру обыскивали более пяти раз, – но, что странно, по-прежнему не находили ни единого следа. Я же метался по всему городу чуть ли не целыми днями, забывал напрочь о еде и воде и так помешался на поисках, что подчас видел в лицах незнакомок то самое прелестнейшее лицо своей любви и всякий раз не мог сдерживать свои поистине вертеровские страдания, так что они кипящими слезами выплескивались из недр моей пылающей души. Я несколько раз навещал дом пожилых Прайсов, исходил всю деревню и лес поблизости, являлся в пару «тайных» мест, о которых знали лишь я и Мирай, – без толку.

Мы с миссис Прайс даже наняли частного детектива, да и с ним ничего не вышло. Был эпизод, когда я сорвался на него, стоило ему в очередной раз сказать: «Прошу прощения, ничего…»

Я вонзился дрожащими пальцами в лацканы его пиджака и закричал:

– В чем ваша работа?! За что мы платим деньги? Почему вы не можете найти ее так долго?

Я тут же понял свой перегиб и, опешив, извинился. Детектив зла не держал, только выказал понимание и строго сказал:

– Это самое сложное дело в моей карьере.

Спустя полгода он опустил руки, как и полиция. Поиски так и не сдвинулись с мертвой точки. Силы и надежды покидали всех, кроме меня. Даже Маргарет загнулась, вместе с официальным розыском. Я же пытался выудить хоть какие-то улики даже через интернет: лазал по форумам, просил о помощи у разных людей, которые сталкивались с похожими ситуациями, – увы, и эти попытки заводили в тупик. Листовки с лицом пропавшей срывались, пропадали, портились либо желтели. Я проклинал каждого, кто смел дотронуться до моей Мирай, пускай и ненастоящей, – даже ветер. Даже время. И, словно в отместку, оно лишало меня сил. Месяц за месяцем пролетали, в моем зеркале прибавлялись трещины, а истершийся жесткий матрас встречал меня всё чаще. Засыпая, я молил Господа, чтобы она не приходила ко мне в сон. Я более не мог видеть ее лицо без тошнотворной горечи. Постоянно просыпаясь, я плакал. И один вопрос задавал невесть куда: почему оно так?

Какое-либо общение с Маргарет Прайс прервалось. Инициатором стал я. Спустя полгода после исчезновения Мирай мне просто стало невыносимо разговаривать с ней, потому что в голове постоянно вертелись мысли об утраченной возлюбленной. Я посчитал нужным просто забыть друг друга и не пересекаться. «Так будет лучше», – сказал я и навсегда покинул парикмахерскую Маргарет.

Через год после завершения официальных поисков она вышла замуж за какого-то прокурора, а еще через полгода… вскрыла себе вены. Об этом мне сообщили местные, кто еще хоть немного был в курсе событий некогда хорошего парикмахера. Маргарет никогда не была слабой женщиной, наоборот – я считал ее смелой, гордой и сильной. Поэтому такие вести меня не на шутку шокировали. Как такая женщина вообще могла покончить с собой? Ладно помысел – он выветрится со временем, но чтобы всё дошло до реализации… Уму непостижимо. Тем не менее всего того, что случилось с миссис Прайс после исчезновения Мирай, я не знал. И только посему не мог осуждать ее. Мало ли, что ее там до лампочки довело. Все-таки в этом мире не существует человека, которого невозможно довести до крайности. И всё же… я истязал себя сильнее лишь за то, что всегда, натыкаясь взглядом в толпе на фигуру Маргарет, отворачивался и шел в другом направлении. На месте парикмахерской позже открыли небольшой магазин электротехники. Проходя мимо него, время от времени я видел призраков прошлого, отчего становилось зябко.

Ежедневная рутина превратилась в нечто такое, на что я просто уже не обращал внимания, делая всё на автомате. Утром – подъем, завтрак, умывание; после – школа (а потом институт); далее – дом, прогулки (иногда), ужин; и на закате – убивание времени за компьютером и сон. Всё. И так по кругу каждый день. Частенько я просто садился вечером где-нибудь, на кровати или диване, и наблюдал в окно за тем, как живет город, при этом ни единой мысли в голове не пробуждалось. Бессмысленное, бездушное наблюдение за внешним миром, который для меня в один миг утратил какое-либо значение.

Всякий раз, когда я сидел тлеющим бычком на диване в бледном мраке, сердце мое распирало и пронзало болью. Подчас я рыдал, часто навзрыд, и после успокаивался. Оставалась лишь тупая горечь. Сидел я так почти каждую ночь. И долго не мог сомкнуть глаз, ведь неизбывно в душе обжигающе холодным огнем горел траур… Эти треволнения стали сказываться на мне самом как на личности. Я деградировал. Мои тревоги сжигали меня изнутри, и я ничего не мог с этим поделать. И пытаться что-либо начать было бесполезно. Всё, за что бы я ни брался, кроме учебы, шло крахом. Только и оставалось, что зубрить ненужные и уже давно потерявшие какой-либо смысл тексты. А душа всё тлела и тлела, с каждым днем сжигая частичку меня, покуда я не начал твердеть. Всё, что у меня оставалось, – это воспоминания. Яркие, теплые, важные воспоминания. Однако и те со временем притуплялись. Я просто не знал, как быть дальше. В голове крутилась истина, некогда усвоенная из глубоких книг: невозможно восполнить потерю любимого человека, чем бы и как бы ты ни пытался. И казалось бы, живи себе дальше, отпусти, в конце концов. Но я не мог… Я буквально был связан с Мирай. И ее внезапная пропажа будто отправила какую-то весомую часть меня вместе с ней в другой мир, не дав мне об этом знать. А сейчас мне из-за этого мучиться. Невыносимая утрата и боль.

Масло в огонь еще подливал тот факт, что Мирай открыла для меня значение слова «любовь» в том проявлении, которое я мог прочесть только в книгах или увидеть в фильмах. Она прямо-таки сотворила чудо. И этого чуда вдруг не стало. И ведь хуже всего то, что Мирай исчезла без следа. Ни записки, ни следов побега – ничего. Это чувство незавершенности наших отношений глодало изнутри.

Я часто спрашивал: как? почему?.. Ответы на них я получил только спустя три года. В январе две тысячи восемнадцатого.

Тогда я уже окончил старшую школу и поступил в институт, что обещал сделать из меня и мне подобных образцового менеджера. Попал туда совершенно не по интересу, но мне было плевать. Как я и говорил, стоило Мирай исчезнуть, как жить стало по хер. С какого-то момента всерьез начал думать, что отпустил всё и двинулся дальше, как полагается, – но нет. То был наивный самообман, чтобы хоть как-то утешить себя после длительного гниения. На самом деле никаких изменений не было. Даже друзей не прибавилось, наоборот: Гарри переехал в Миннесоту, чтобы покорить штат своим мастерством в боевых искусствах, и словно игнорировал меня с тех пор, а Адам вовсю завяз в пучине киберспорта и звонил и писал только пару раз в год. И всё это после выпускного, на котором мы хорошенько оторвались благодаря пинья коладе и вину и пообещали, что не забудем друг друга и будем продолжать общение и дальше, а-ля «вместе до гроба». Ну-ну, продолжили. Жизнь, как оказалось, строго проставила срок годности «вечной дружбы». К черту такое «продолжение»!..

Родители съехали еще весной две тысячи семнадцатого года. Квартиру оставили мне, а сами скрылись в Калифорнии – под предлогом «ты же уже взрослый». Благо, первое время они еще оплачивали мое проживание, месяца эдак четыре, а потом пришлось устроиться на подработку в местное котокафе. Я раздавал листовки с приглашением посетить один-другой релаксирующий сеанс, стоял за кассой и принимал оплату, а во время перерывов играл с котиками в специальной комнате, пытаясь расслабиться. Получалось недурно, но платили так себе, хотя на квартплату хватало, поэтому я остался там довольно надолго. Пока родители не прислали мне на день рождения чек на десять тысяч долларов. Подарок был неожиданным, но крайне приятным. Работу я бросил, однако по котам еще некоторое время скучал. К слову, родители после переезда ни словом не обмолвились, откуда у них такой сильный приток денег. Это вызывало некие подозрения, но вскоре и те пропали, как и любые другие в не самый красочный мой период жизни.

Как-то само по себе получилось так, что я начал интересоваться литературой. Я, конечно, и до этого любил читать, но в какой-то момент просто начал делать это запоем. Даже жанр особо не выбирал, просто читал всё, что под руку попадется: Фицджеральда, Лондона, Стейнбека, Конрада, По, Гинзберга, Брэдбери, Ирвинга, Ремарка, Камю, Гёте, Мураками, Огая, Дадзая, Достоевского – любую литературу. Даже мангу[9] и ранобэ[10], по своей привычке – отаку[11]. Многое из прочитанного оседало в памяти, словно первое аккуратное приземление лепестка сакуры мне на одежду. Правда, надолго он там не остался, однако подсознательно я обрадовался, когда впервые испытал такое, и запомнил это событие надолго (еще в четырнадцать мне посчастливилось слетать с родителями во время их отпуска в весеннюю Японию, как раз в период ханами[12]). В общем, литература для меня стала весьма ценным искусством. Еще более ценным, чем до пропажи Мирай. В книгах я искал спасение, убежище от потускневшего внешнего мира и не только.

* * *

Январь, двенадцатое. 2018 год.

Свежим зимним утром я, как и обычно, бесстрастно направлялся на автобусную остановку, чтобы добраться до института. В наушниках Джейк Шерер запевал Heart With Your Name On It, и мне казалось, что в его голосе есть отзвук и моего. Вдруг на мгновение я увидел на проезжающем автобусе надпись, абсолютно не обозначающую пункты назначения: «Жди меня, когда небо окрасится в розовый». И тут же мне в голову ударили воспоминания. По сути, тот же сон, который я наблюдал уже почти три года. Снова стало грустно.

Я посчитал произошедшее с автобусом глюком и быстро позабыл, но при этом начал корить себя за то, что всё еще не могу отпустить Мирай. Казалось бы, что еще нужно? В парк я не приходил с нашей последней встречи, с миссис Прайс прекратил общение еще в первый год пропажи Мирай, с головой ушел в литературу (вероятность чего когда-то и представить было сложно), дабы просто отвлечься и забыть. Забить сознание другими сюжетами, чтобы на собственный не хватало места в памяти. Но Мирай всё продолжала время от времени всплывать в моем мозгу. Действительно, ведь мое «сердце – с ее именем на нем».

В понуром настроении дойдя до остановки, я забрался в автобус и поехал в сторону института. День не предвещал чего-то особенного, уж тем более какого-то чуда, однако…

После занятий мне позвонил Адам и сообщил, что на днях у него и его команды состоится кибертурнир по шутеру с командой из Канады. Он сказал, что в случае победы хотел бы отметить ее со мной. На мой вопрос «Почему именно сейчас?» он не ответил. Просто попросил у меня пожелания удачи и успеха, а после того, как я всё пожелал, бросил трубку.

– Как же вы быстро живете, друзья мои… – сорвалось с моих губ в пустоту.

Через минут десять я уже проходил через мост, размышляя о течении жизни. «У всех свои завалы, свои успехи и провалы, другими словами – жизнь в самом разгаре. У меня же всё остановилось в одной точке, и жизнь моя, кажется, движется со скоростью пять сантиметров в секунду и совершенно не собирается нагонять друзей. М-да уж…»

Гулял я очень долго, как и всегда – до гудения в ногах. Зашел в ресторанчик, перекусил и почитал книгу, а после подремал в местном котокафе, где некогда работал. Затем незаметно наступил вечер. Роковой вечер.

На пурпурно-розовом небосклоне всё ярче начинала светить бледная луна, покуда пылающее алое солнце всё больше скрывалось за горизонтом. Снежный покров вокруг казался лиловатым, и в его умиротворенном мерцании, казалось, было что-то таинственное, ведомое лишь мне. Вдыхая и выдыхая на ходу морозный воздух, копаясь в своей голове на пути домой, я не заметил, как внезапно очутился в парке, в котором не был уже очень давно. Место это, воздух, погода и время представились мне на мгновение нереальными. Я вдохнул как можно глубже и выдохнул. Затем ощутил, как ветерок легонько моросит в лицо. Ощутил холод и запах, которые сразу пробудили целый ворох воспоминаний.

Я тут же понял, насколько всё совпадает с тем днем, когда мы с Мирай справляли нашу годовщину. То же время суток, та же температура, то же небо и почти пустой парк. Один в один. Только без Мирай.

Опять стало горестно. Уже порядком осточертевший сон снова всплыл в памяти едким кошмаром. От вновь вспыхнувшего огня внутри я закрыл глаза и на секунду затаил дыхание. Следом – вдох, выдох. Вдох. Выдох. Еще раз. И еще. Вроде стало легче. Открыл глаза – передо мной ни души. Та малая часть людей, которая еще наполняла парк, будто бы испарилась. Я огляделся, посмотрел на небо и на миг подумал, что время остановилось, а пространство исказилось. Опустив взгляд, я вцепился им в силуэт, стоящий возле того самого дерева, наряженного в гирлянды. Насторожился, пригляделся – и по телу заскользили мурашки. То был вовсе не человек.

Это было метафизическое существо, будто сотканное из воздуха, похожее на мужчину, в темно-пурпурном плаще и с ярко-серыми глазами, источающими чистый белесый свет. Существо будто взывало к себе.

– Рэймонд Хэмфри, – услышал я низкий голос, внушавший только тревожный трепет.

Я глупо указал пальцем на себя, как бы уточняя, с опаской глядя на незнакомца. Он медленно кивнул и подошел ближе.

– Ч-чего тебе надо? – спросил я. – Кто ты такой?

– Это не важно, – ответило нечто. – Я знаю, кто ты такой и что хочешь покончить со всем этим.

В горле сразу же образовался огромный ком, проглотить который никак не получалось. На лбу выступили капельки пота, и я машинально снял шапку. Отросшие волосы тут же начали плавно колыхаться на ветру. «Откуда он… знает?» – озадачился я, с трудом преодолевая оторопь.

– Понятия не имею, о чем ты, – только и донеслось из моих уст.

– Все твои чувства, эмоции, переживания, тайны и прочее – всё это известно мне. Сейчас мы с тобой абсолютно одни.

Я еще раз испуганно огляделся, и нервы предательски стали сдавать. В моем учащенном дыхании не было ничего хорошего. И существо это сознавало.

– Зачем это всё? Я сплю?

– Отнюдь. Всё взаправду. Как и исчезновение Мирай Прайс три года назад.

Обстановка накалялась. У меня появлялось всё больше вопросов, высказать которые мой окаменевший от страха язык не мог.

– Полагаю, ты до сих пор веришь в то, что просто живешь в кошмаре, и хочешь поскорее проснуться, но, увы, не получится. – Существо говорило ровно и четко, словно диктор.

– Ты мне так и не ответил. Зачем пришел ко мне?

– За просьбой, – вдруг обронил он.

– А?.. – не понял я.

– Сейчас объясню. – И начал поражающий воображение рассказ: – Мирай Прайс обладала Дневником, который считала совершенно обыкновенным. Однако она не знала, какой силой владела всё то время. И просто записывала туда что вздумается. Если тебе интересно, как она исчезла из твоей жизни, то вот ответ. Однажды она поинтересовалась у Дневника: «А что бы было, если бы Мирай Прайс исчезла из этого мира? Как бы дальше жили мама, папа и Рэй? Мне бы хотелось просто стать их призрачным наблюдателем на какой-то период, посмотреть на то, как они бы справлялись без меня. Особенно папа. Он ведь настолько сильно меня любит, что свалил от нас из-за какой-то ерунды. Хоть я его уже и не люблю, он всегда твердил, что любит. Хотелось бы это проверить». Это ее желание, как ты понял, исполнилось с наступлением следующего дня. Не буду вдаваться в подробности ее подростковых сдвигов и глупых решений, но только она виновата в том, что покинула этот бренный мир. Дневник так и остался лежать у нее в квартире, но она его тщательно прятала, поэтому никто его до сих пор не нашел. Да даже сумей кто-нибудь найти, какой от него толк? И к тому же она первая и единственная владелица Дневника. Никто иной не может записывать туда свои желания, потому что от них не будет никакого проку. Только Мирай Прайс обладала такой силой. И вот в один момент ее не стало. Но она не исчезла из реальности совсем. Как и написала – стала призрачным наблюдателем. И до сих пор им является. Более того, могу тебя заверить, она прямо сейчас стоит за твоей спиной.

Глаза существа блеснули озорно, под стать такой же ухмылке.

Я обернулся – и не смог поверить происходящему. Передо мной стояла Мирай с красным от слез лицом, и, виделось, она не могла пошевелиться. Как и я. Стоило мне попытаться сделать шаг, ничего не происходило. Внутренне я всем сердцем желал рвануть к Мирай и прижать ее крепко к груди, но ноги не слушались. Они как будто бы были отделены от моего тела. А в глазах моей любимой – вселенская тревога… Вся та глубочайшая неописуемая боль, которая преследовала ее на протяжении всего призрачного существования, словно по щелчку передалась и мне. Три года. Три чертовых года она следила за нашими мучениями! Каждая соленая капелька из-под наших век падала опаснейшим ядом на ее эфирное сердечко. Боюсь представить, что же она испытала, увидев гибель матери… Мирай не могла ничего сделать – пришлось только смотреть. За каждым из своих близких, в мгновение утративших одну из самых главных причин жить. И осознание этого безумного ужаса разрывало меня на части[13].

Рис.3 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

– Что за чертовщина?! – возопил я. – Кто ты такой, мать твою?

– Не думай, что я какое-то божество, – ответило нечто. – Я, правда, имею власть над пространством и временем, но до Бога, поверь, мне очень далеко.

– И что же творится? Это всё наяву? Почему я не могу двигаться? – Все эти вопросы кипящей струей вылетели из моего рта прямо в темного мудвина.

– Границы между реальностью и вымыслом всегда размыты. Возможно, их и вовсе нет. Но девчушка – та самая Мирай, которую ты знал всё время. Она больше не может контактировать с этим миром… Но ты-то можешь, – как бы с вызовом проговорил он.

– Что?..

– Суть в том, что совсем недавно я начал ощущать невероятно сильные пульсации в той области, где живешь ты. Пульсации эти были похожи на землетрясение, много мощнее, чем самые известные в Японии. Как ты мог догадаться, они исходили от Дневника, из квартиры Мирай Прайс. Эту тряску можем чувствовать только я, как его создатель, и Мирай, как его обладательница. Виной всему Дневник: он не может долго жить без записей, его надо кому-то заполнять, иначе появляются такие вот аномалии. И знаешь, тебе крайне повезло. Именно у тебя есть возможность вернуть Мирай в этот мир. Всё, что тебе нужно, – просто уничтожить этот Дневник. И всё вернется на круги своя, потому что все ее записи сотрутся, будто бы их никогда и не было.

– Если ты создатель, то почему сам не уничтожишь Дневник? – мигом вопросил я.

– Взаимодействовать с этим миром мне запрещено. Грубо говоря, я призрак, которому просто нельзя материализовываться здесь. Есть существа намного сильнее и могущественнее меня. Правила писаны ими, и нарушение их строго возбраняется.

– Тогда я не понимаю, кто давал тебе право ссылать этот Дневник сюда?

– В правилах не начертано, что нельзя ссылать в иные миры свои предметы. Не я изменяю мир, а Мирай – своими записями.

– Главный вопрос: для чего ты сослал сюда этот Дневник?

– Люди любят придумывать смысл любым своим действиям. Вероятно, и у этого есть свое значение. Однако корни его кроются там, где вас и в помине нет. Наверное, вы бы назвали это экзистенциальной проблемой. Только сейчас главная проблема висит перед твоим носом и в твоих же интересах решить ее как можно быстрее.

Я поник и задумался над его словами.

– Что же получается? Если я порву или сожгу этот чертов Дневник, то снова буду с Мирай, как раньше?

– Да, – твердо ответило нечто. – Достаточно и разорвать. Сделай же это, пока он не уничтожил мир.

– А?

– Если Дневник остается без записей слишком долго, то начинает издавать пульсации, которые в итоге повлияют на ваш мир. Землетрясение станет явным для всех. И тогда не так уж много останется до полного разрушения земной коры.

– Что-то типа бомбы?

– Не совсем. Дневник не взорвется, просто он – источник внеземных пульсаций, что с каждым днем становятся всё сильнее и сильнее, и они постепенно проникают в вашу реальность. Как биение сердца, только отзвук с очередным ударом всё громче и разрушительнее. Представь, что твое сердце в один миг просто лопнет – и так будет со всеми. Убийственная реакция. Ну так что, ты разберешься с ним?

Почему-то я сразу поверил ему. Еще бы, как можно не верить тому, кто по определению выше тебя во всех планах? Может, такое мышление характерно для легковерного дурачка, но я всерьез задумался о Дневнике, о его пульсациях и, самое главное, о Мирай. Вот я смотрю прямо на нее: она не способна и пальцем пошевелить, а всё плачет и плачет.

Я не мог долго за этим следить, а потому, сжав кулаки, стараясь придать голосу твердость, сказал:

– Хорошо. Я разберусь с ним прямо сейчас.

– Вот и чудно.

Существо натянуто улыбнулось. Такой улыбкой, которая бывает у грамотных обманщиков, когда те почти завершили свое дело. В тот же момент я наконец снова стал чувствовать свои ноги и сдвинулся с места, в то время как Мирай уже растаяла, подобно туману.

– Где Дневник? – сразу спросил я, воинственно воззрев в ярко-серые глаза.

– Под кроватью, под доской в полу. Там есть небольшая выемка, чтобы можно было отпереть ручкой. Самой обыкновенной, думаю найти не составит труда. Вставляешь круглым концом, как ключ, немного усилий, поднимаешь – и готово. Девочка не хотела сложностей с доступом, посему соорудила незамысловатую конструкцию. Теперь же это сыграет тебе на руку.

– Хорошо. Я побежал! – И пятки мои уже сверкали на пути к спасению Мирай и, как я думал, всего мира.

Стоило мне добраться до ее дома (когда солнце уже полностью зашло и улицы освещались лишь фонарями), как дверь в подъезд отворил какой-то мужчина на удачу мне. Я молниеносно проскочил вовнутрь, поднялся на третий этаж и позвонил в бывшую квартиру Прайсов. Мне открыл какой-то студент моих лет, и я ворвался без единого слова. Тот сначала оробел, но спустя мгновение очнулся и гневно прокричал: «Что за херня?!» – и рванул следом за мной.

Секунд через двадцать в моих руках уже была зажата ручка, взятая со стола, и я вовсю теребил доску под кроватью, пока она не поддалась и руки ее не выудили. Мои глаза уставились в углубление, где покрытый слоем пыли лежал тот самый Дневник, который непонятно каким образом оказался у Мирай и на котором было небрежно написано: «Мирай-разум». Я нетерпеливо вытащил книгу и со всей силой, хранившейся во мне, разорвал страницы, после чего, собрав клочки бумаги, стараясь ни один не пропустить, направился в кухню, плохо контролируя себя.

Студент был в шоке: заметно подрагивая, он костерил меня, грозился вызвать полицию, а мне было не до этого – мои руки уже зверски резали кухонным ножом обложку, крепко пришитое ляссе и исписанные страницы. Я управился со всем за пару минут.

Внезапно по кухне раздался уже знакомый голос: «Молодец, Рэй. Ты сделал всё правильно, осталось лечь в постель и позабыть этот день как страшный сон». Вероятно, наставление слышал только я, потому как единственное, что изрек новый хозяин квартиры Прайсов после случившегося, было:

– Что за зверь! Ты чего делаешь и кто ты такой, мать твою? Да ответь ты уже, сукин сын!

– Если всё взаправду и я не лишился ума, то завтра ты об этом и не вспомнишь, – ответил я и глубоко вздохнул, вывалив нож.

Студент молча с подозрением поднял его и осторожно положил на место, не спуская с меня недоверчивого взгляда. Спустя некоторое время я избавил беднягу от своего присутствия, но перед выходом, задержавшись в дверном проеме, добавил:

– А если всё – вздор, вызови с утра полицию. Я живу в доме напротив, тридцатая квартира. Если, конечно, ты найдешь в этом смысл.

Выбравшись на улицу, выбросил остатки Дневника в мусорку возле своего дома. Холодный ветер по-прежнему хлестал нос и щеки, прохожие и машины продолжали свое привычное движение. Нельзя было точно утверждать, что всё вернется и станет как раньше. Всё же, дьявол меня дери, вдруг я просто сошел с ума?

Разум мой был и пустым, и загруженным одновременно. Всё, что мне оставалось, – это просто пойти домой и, даже не раздеваясь, заснуть как можно скорее, чтобы вновь увидеть Мирай – живую, настоящую Мирай. По крайней мере, я верил, что следующим днем смогу ее увидеть.

Часть вторая

Стирание эффекта бабочки

Рис.4 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Глава четвертая

Родная незнакомка

Чудес не бывает. Так мне говорили с самого детства родители. Эдакая закалка перед взрослением. Я так и жил до двадцати – с мыслью, что в жизни не бывает ничего сказочного и невероятного; что если станет плохо, на землю не снизойдет ангел и не поможет мне. Помочь себе могу только я сам. Еще одна фраза, сказанная родителями в копилку к другим, определяющим удручающую истину: жизнь немыслимо жестока и до смерти скучна.

Я провел в забытьи весь вечер и всю ночь, потерял связь со временем полностью. Когда я очнулся (именно это действие лучше всего описывает мое состояние в ту минуту), за окном меня встретило, как обычно, бессмысленное небо, но разрезанное: окно было задернуто портьерной шторой, хотя привычки зачеркивать, пускай и бесцветный, пейзаж у меня никогда не было… Будильник молчал. Иллюзия и реальность смешались. Я сидел неподвижно, потерянный, опустошенный, не в силах уговорить свой мозг встать на привычную рациональную колею. «Что это было? Сказочный кошмар или бесформенная мечта? Плевать. Это просто сон». Мое утро пропиталось меланхолией и даже апатией. Она струилась из каждого предмета мебели, из каждого угла квартиры. Не сказал бы, что эти годы утро имело хоть какой-то оттенок, кроме серого, однако грусть и такую пустоту по утрам я давненько не испытывал. Обычно подобные ощущения приходили ко мне в течение дня, а не в его начале. Возможно, так на меня действовали грезы о Мирай.

В комнату, словно из ран исполосованного неба, сквозь маленькую щель портьерных штор нежно протекал свет утреннего солнца, умиротворенно мерцая на полу и стене. В нем блестела пыль, что не спеша клубилась в воздухе и наполняла атмосферу неким чувством целостности. Благодаря этой, казалось, пустой поддержке природы я понемногу приходил в себя. Вот оно. Совершенно обыкновенное утро.

Я встал с постели, потянулся и пошел на кухню.

– Доброе утро, сынок, – поприветствовала меня мама, нарезающая салат.

– Доброе… – спросонок ответил я, протирая глаза. А затем, спустя секунд пять-десять, пришел в себя, и меня словно окатило ушатом холодной воды. – Стоп! Что ты тут делаешь?

– А? Как что? Мы с твоим отцом приехали погостить пару дней, – объяснила мама. – Забыл, что ли?

– А… отец где?

– На лыжах в Октарианском лесу. С раннего утра. Скоро вернется.

«С каких это пор мой отец занимается спортом? – тут же озадачился я, присев на стул. – Что происходит?»

– Давно вы здесь?

– Вчера вечером приехали.

«Неужто кратковременная амнезия? Да нет, чепуха какая-то. Я же отчетливо помню, что́ делал вчера вечером, и родителей на тот момент даже в городе не было. Или это приснилось? Ох, не вспомню…»

– Понятно, – ответил я, смирившись и поглядев на часы: десять сорок девять утра. «У меня что, сегодня выходной?» – И долго ли тут пробудете?

– Пару дней, сынок. Я же говорила. Потом у меня командировка в Египет.

– В Египет? – удивился я. – Что, неужели там нашли секретную базу инопланетян под пирамидами?

– О чем это ты?

– Ну, ты же понимаешь, что пишешь бред сивой кобылы для статей в интернете?

Мать обратила на меня такой взгляд, будто смотрит на больного ребенка.

– Рэй, с тобой всё хорошо? – вдруг спросила она.

– Да вроде. А что?

Она вздохнула, а затем выдала:

– Я уже давно не пишу такое. И даже блог свой перестала вести.

– Да? – Я даже бровью не шевельнул. – Удивительно, мы в последние пару лет так редко видимся, что я об этом узнал только сейчас.

– По-моему, я тебе сразу сообщила, как закрыла блог.

– Не помню, извини. И что же ты пишешь сейчас?

– Теперь я и твой отец работаем вместе. Пишем на заказ об общественных проблемах, урбанистике, политике и о всяком в этом духе. Ты сам как-то сказал мне, что писать нечто серьезное и по-настоящему информативное для рядовых читателей в перспективе куда выгодней, чем писать статьи, полные конспирологии, для интернет-задротов. И могу сказать, ты не промахнулся. Прибыль за месяц идет только вверх.

– Опять не помню. – Я пальцами левой руки помассировал висок. – Когда же я такое говорил?

– Где-то год назад. Ты еще сказал, что тебе стыдно за то, что я пишу всякую ерунду.

Я лишь молча покивал, нахмурившись, в попытке выудить что-либо из памяти, но так ничего и не вспомнил.

«Так-то оно так, но… я совсем не могу вспомнить, что когда-либо говорил подобное ей напрямую. Вроде мне было не до этого. А после ее съезда – абсолютно до лампочки. Что вообще, черт возьми, творится?»

Я активировал экран смартфона: суббота, 13 января 2018 года. Никакой это не выходной для меня. «Почему я не завел будильник?!» – внутри назревало беспокойство.

– Эм-м, пойду, пожалуй, на учебу. – Я встал со стула и спешно направился к выходу.

– Ты нашел новый институт? – остановила меня мать внезапным вопросом.

– А?

– Ты же писал, что тебя исключили за многочисленные прогулы. Еще месяц назад.

– Что?! – не удержался я. – Когда?

– Нет, дорогой, с тобой явно что-то не то. Дай-ка потрогаю лоб.

Мама хотела было подойти ко мне, но я попятился от нее прочь.

– Всё со мной в порядке! И меня никто не исключал.

– Мне показать переписку? Ты ведь даже не поел, сынок! Я для кого салат нарезала?

– Я не хочу есть, прости. Мне надо выйти, освежиться…

Я впопыхах накинул куртку и шапку и после опрометью выскочил из квартиры.

Снаружи стояла неизменная стужа. Но даже она не могла успокоить меня. Я на всякий случай проверил дату по телефону еще раз – суббота, 13 января 2018 года. Ничего было не ясно. Я глубоко вдохнул и выдохнул, после чего быстрым шагом пошел в сторону автобусной остановки, чтобы доехать до института и проверить свой статус там как студента.

Проходя мимо магазинчика техники – места, где некогда располагалась родная парикмахерская, – уже бог знает в который раз, я увидал знакомое лицо, промелькнувшее на секунду. Знакомые волосы и фигуру. Я обернулся и еще раз смерил взглядом прошедшую мимо девушку. Сомнения отпали в момент – это была Мирай Прайс! Повзрослевшая, с уверенной походкой.

На размышления, как да почему, не было времени. Я не растерялся, тотчас же крикнул: «Мирай!» Она обернулась и непонимающе посмотрела на меня. Это были глубокие и прозрачные, как озеро, глаза. Я любовался ею, пока приближался. «Как же ты, Мирай, выросла…» – с каким-то ностальгическим чувством подумал я, а подойдя к ней, сказал:

– Мирай, где ты пропадала всё это время?

– Простите, а вы кто? – донеслось до моих ушей, и вмиг весь мир как будто бы остановился.

Я почувствовал, как воздух застыл в горле и как сердце забилось чаще. «Как это – кто я?» – спросил себя сквозь нервный смешок, а после снял шапку и сказал:

– Это же я, Рэй! – Рукой задрал челку, обнажив лоб. – Ты… ты меня не помнишь?

– Я не знаю вас. Впервые вижу, простите… Не обознались?

Взгляд мой непроизвольно устремился на магазинчик техники рядом – его на месте не оказалось. Вместо него там как ни в чем не бывало красовалась вывеска: Favorable Price Hairdresser’s. Удивлению моему не было предела.

Мирай уже повернулась и собралась было уйти, но я, не придумав чего получше, спонтанно выкрикнул ей в спину:

– Сыграй мне на барабанах после занятий!

Она резко остановилась, порывисто повернулась и подозрительным взором воззрилась на меня.

– Кто ты такой? – спросила она недоверчивым тоном.

«Хех, сработало».

– Я Рэй Хэмфри, – ответил я, всё еще не веря в происходящее.

– Откуда ты меня знаешь?

– Сложно объяснить. Если расскажу, ты не поверишь.

– Мне плевать, – вдруг резануло мне слух. Я крайне изумился. Когда это Мирай начала так грубо выражаться? – Объясняй.

– Оу, эм-м… Слушай, у меня скоро пары начнутся. Давай после учебы поговорим?

«О чем ты только думаешь, болван? – гневалось что-то внутри меня. – Ты три года мучился, три года тосковал по ней, а сейчас даешь деру?»

Мирай надулась, стрельнув куда-то в сторону ядовитым недовольным взглядом.

– Ладно, – согласилась она. – Жду тебя в этой парикмахерской в три часа. Чтобы точно пришел!

– Х-хорошо… – Я просто не мог принять то, как ведет себя Мирай.

Она, не проронив больше ни слова, развернулась и скрылась где-то за ближайшим углом[14]. Я был выбит из колеи. Случившееся потрясло меня не на шутку. И вдруг на ум пришел вчерашний «сон».

«Это было взаправду! То черное нечто. Оно… оно… обмануло меня? Нет, подожди-ка… – На экране сознания начали одна за другой пролетать реплики вчерашнего вечернего диалога. – Точно. Обмануло. Неужели наша встреча с Мирай тоже произошла после записи в Дневник? Логично, если верить происходящему. Все записи Мирай исчезли, все ее желания никогда не сбывались, следовательно, и нашей встречи никогда не случалось. Почему я узнал это только сейчас?.. Ублюдок! Обманул меня. Черт. Получается, что я попал в какую-то другую реальность, где все события, начиная от одиннадцатого января две тысячи четырнадцатого года, идут совсем по другому сценарию. Смена вектора родителей, их нахождение у меня дома. Из-за того, что я так и остался одинок в свои шестнадцать, стал больше наблюдать за ними и в итоге наговорил им того, что в прошлой реальности скрывал.

Так. Есть довольно большая вероятность, что я не перенесся в другую действительность, а просто попал в иную временну́ю линию, при этом сохранив память о прошлой. Погодите-ка… Память из прошлой временно́й линии сохранилась, но память новой линии, в соответствии с новым устройством мира, не была получена. Прямо как во „Вратах Штейна“[15]. Хм… Выходит, что я со знаниями своей прошлой жизни никак не вписываюсь в настоящее, в „здесь и сейчас“. Ладно, допустим, у родителей кое-что поменялось. Это к лучшему. Однако… есть же что-то и плохое, чему не было места в старой временно́й линии, но есть в этой. Кто знает, что сталось со мной и моим окружением за эти три… нет, четыре года? Если меня и вправду исключили из института за прогулы (в чем уже не сомневаюсь), значит в этом мире я не обнаружил в учебных сборах ни толики некоего интереса – а уж тем более радости – и счел, что высшим образованием спокойно можно пожертвовать ради мелочного, сомнительного и бесперспективного удовольствия; я скатился на самое дно социума и предпочел полностью отдаться своей сущности гика и отаку, вступив в ряды NEET[16]. М-да уж. Сомнительное решение, Рэй.

Самое страшное во всём происходящем – это то, что я не могу вернуться обратно. Поменяв судьбу Мирай, я кардинально изменил и свою. И так хочется знать всё, что изменилось. Так, по крайней мере, будет легче воспринимать появление новых нестыковок с прошлой временно́й линией…»

– Хэй, Рэй! Чего задумался?

От глубоких размышлений меня отвлек бодрый мужской голос. Басистый, он принадлежал моему отцу, идущему в обнимку с лыжами в одной руке и держащему палки – в другой.

– Привет, пап, – как-то отчужденно сказал я. – Просто… гуляю.

– О, замечательно. Я вот тоже с прогулки иду.

Я медленно кивнул.

– Ну… Поговорим дома еще! – И он ушел. Встреча оказалась скоротечной.

Я запрокинул голову и уставился на чистую голубизну небосвода. Ни единого облачка. На душе спокойнее не стало. Нужно было узнать о новом мире. И чем быстрее я к этому приступлю, тем лучше.

«Так. Первым делом, первым делом… – Я начал быстро оглядываться, чтобы придумать, как действовать дальше. Мой взгляд, совершив несколько оборотов вокруг, зацепился за парикмахерскую. – Постригусь». Решив так, я и уверенно направился внутрь.

Атмосфера была хороша. Необычайно хороша. Это место вызвало у меня именно то самое чувство, которое ощущаешь по возвращении в старый дом спустя много-много лет, – чувство ностальгии, конечно же. Я ощутил запах шампуня, какой-то пудры и общую влажность, успокаивающую нервы, – и понял, что несказанно рад снова здесь находиться. В свое время походы в парикмахерскую были отдушиной…

Стоя в дверном проеме, я увидел ту, ради которой зашел сюда. Она прибирала волосы на полу после стрижки клиента.

– Миссис Прайс! – радостно воскликнул я. Как же давно ее не видел…

– О, Рэй! – приветливо отозвалась она, складывая совок и метлу. – Здравствуй. Давненько ты не появлялся тут.

– Я так скучал! – «Хоть она меня знает».

– Что? Серьезно?

– Да. А что, не похоже?

– Похоже-похоже. Ты же пришел за стрижкой, да?

– Угу.

Я торопливо уселся в кресло, и Маргарет укрыла меня пеньюаром, а следом взяла ножницы.

– Как обычно? – спросила она, чуть улыбнувшись.

– Да, – не раздумывая, на автомате ответил я.

«Стоп. А как это – как обычно?» – тут же пронеслось у меня в голове.

– П-погодите! – встрепенулся я.

– Что?

– Не могли бы вы уточнить, как обычно я стригусь?

– Ха-ха-ха! – вдруг рассмеялась миссис Прайс. – Ты так давно не приходил ко мне, что уже забыл, как стригся в последний раз? Ну ты смешной!

– Я серьезно. Пожалуйста, объясните.

– Ладно-ладно, ха-ха. Укоротить на дюйм-полтора, сохранив форму изначальной прически.

Я уставился на себя в зеркало. «Дюйм-полтора? Так это же… до уровня подбородка. В прошлой временно́й линии я не стригся около года перед тем, как попасть в эту. Именно поэтому эта прическа не вызвала у меня утром никаких подозрений об изменениях вокруг. Но… тогда это была однократная акция. Я бы всё равно рано или поздно постригся как раньше. Только, видимо, в этом мире моя стрижка „как обычно“ воспринималась всеми как длинная. Вопрос: с каких пор я отрастил волосы?»

– Рэй! – Звонкий голос Маргарет вырвал меня из очередных раздумий. – Ты чего это задумался?

– Да так… В общем, постригите меня средне, пожалуйста.

– Средне? Это как? Как два с половиной года назад?

– Это когда я пришел к вам в последний раз и сказал «как обычно»? И мои волосы не были длинными?

– Да.

– Значит, будет так.

– И почему же ты решил вернуть прежнюю стрижку?

– Мне надоели длинные волосы.

И это было правдой.

– Хорошо. Сейчас всё сделаем.

Маргарет положила ножницы на место и схватила машинку.

«Теперь вопрос стоит по-другому: почему я решил отрастить?»

– Слушайте, а я ведь даже уже и не помню, почему захотел изменить длину, – как бы между прочим сказал я. «Вдруг прокатит?»

– Вроде ты тогда упомянул какого-то персонажа, то ли из аниме, то ли из игры, сказав, что хочешь выглядеть, как он. Показал фото и… я постригла. Примерно так.

– Потрясающая у вас, однако, память, миссис Прайс, – подметил я.

«Господи, Рэй из этого мира, кем ты стал без Мирай?.. – внутренний голос стыдил меня. – Мне даже страшно было бы говорить с тобой… Что же ты запустил себя так?»

– Да что ты! – парировала Маргарет, начав проводить машинкой мне по голове. – Брось, просто вспомнилось случайно. Такое иногда бывает.

Я не ответил. Больше мы почти не разговаривали. Перекинулись еще парой-тройкой неважных вопросов, и миссис Прайс завершила стрижку.

– Спасибо! – сказал я.

– Одним «спасибо» не отделаешься, дорогой. С тебя двадцать долларов, – ответила она.

Я просиял: «Хоть что-то осталось прежним». Спокойно оплатил услугу и вышел из парикмахерской.

«Хотя, наверное, надо было сформулировать мысль как „хоть это вернулось в прежнее состояние“, – тут же озадачился я. – Но уже поздно, момент упущен и запорот. Ну и ладно. Главное, что Маргарет жива и продолжает работать парикмахером».

Я взглянул на часы на экране телефона. Время обеда. «Что бы еще проверить?..» И тут пришла идея: «Точно! Надо позвонить Гарри и Адаму. Может, у них что нового?»

Я полез в контакты и среди груды различных интересных и не очень людей набрел на номер Гарри. Попробовал позвонить, но трубку никто не взял ни на десятый, ни на пятнадцатый гудок. Через пару минут попробовал набрать Адама, но там мне сразу сказали: «Номер абонента не отвечает, позвоните позже».

«Что за чертовщина?» – подумал я и залез в «Фейсбук»[17]. Проверил страницу Гарри – последний раз был в Сети еще в четырнадцатом году. Сердце забилось яростнее. Почему-то в друзьях не оказалось Адама, но стоило мне найти его страницу, как всё стало ясно: он меня заблокировал. И, судя по всему, номер мой тоже. Тогда я отважился на последний шаг. Позвонил его родителям. К счастью, здесь меня уже приняли.

– Здравствуйте. Адам сейчас дома? – нетерпеливо спросил я.

– Да, а кто беспокоит? – ответил мне низкий бархатный мужской голос, принадлежащий, как я помнил, отцу Адама.

– Рэймонд Хэмфри. Пожалуйста, позовите Адама к телефону. Мне нужно кое-что у него узнать. Это срочно.

В трубку на некоторое время заползла тишина. Секунд десять-пятнадцать я ждал ответа.

– Хорошо, сейчас позову, – наконец изрек отец Адама.

По прошествии еще некоторого времени я услышал на линии знакомый тембр.

– Чего тебе? – Он был недоволен. Даже зол. Раздражен и агрессивен.

– Воу, дружище, полегче…

– Никакой я тебе не «дружище», ты, ублюдок! – огрызнулся Адам, и мне стало по-настоящему страшно.

– Что, что такое?

– В смысле «что такое»? На кой хрен ты мне звонишь?

– Я просто хотел узнать, что у тебя нового, может, позвать в кафе куда… Как там твоя карьера киберспортсмена?

И снова нагрянула тишина. В этот раз она угрожала мне. Зажимала в угол и тяжело дышала, не давая сделать и вдоха. Руки мои дрожали, а слух терпеливо ждал ответа.

– Нет никакой карьеры киберспортсмена, – ответил Адам сожалеющим тоном, а следом вернул агрессию: – И никуда с тобой я не пойду. Не хочу даже видеть лицо убийцы. Ты меня понял?

Снова то самое чувство: время теряло свое значение, оно исчезало из пространства, а пространство, в свою очередь, затвердевало, словно бетон. И в этом вакууме неистово стучало мое сердце. Будто билось о ребра изнутри, грозясь выпрыгнуть. Руки задрожали сильнее. Мне казалось, что телефон вот-вот вылетит из них, а сам я упаду на землю и начну дергаться в конвульсиях.

– Погоди, Адам! Почему ты назвал меня убийцей?

– У тебя что, амнезия? Забыл, что ли, как друга нашего погубил?

Меня моментально осенило. Но от этого стало только хуже.

– Неужели ты о…

– О Гарри я. Да. Ты убил его. Еще четыре года назад.

– Ч-четыре года?! Н-но… но как?

– Я не хочу с тобой разговаривать. Пошел к черту. И не звони больше сюда!

И он повесил трубку, так ничего и не объяснив. Я остался с едким чувством опустошенности. Для паники уже не было сил, но и думать о чем-то я тоже не мог. Вот-вот мое тело может упасть на месте. И все назовут это обмороком. И никто не узнает, почему я упал.

Однако ноги меня держали, да и разум на отключку не соглашался. Мне нужно было попытаться разобраться во всём.

«Убийца? Да как я мог кого-то убить в этой-то реальности, где являюсь хикканом[18]? Причем не как Сора и Широ[19], а ведь так хотелось бы! Ха-ха… Надо обязательно это узнать. Как-нибудь сходить к Адаму лично и попытаться договориться. Если не получится – пиши пропало. Эх, вот бы можно было разрешить наш конфликт какой-нибудь игрой! Это бы намного облегчило задачу. Ха-ха… Как жаль, что у меня нет телеволновки, чтобы изменить прошлое. Хотя это бы не помогло. Только если бы я написал в димейл[20] сообщение следующего содержания: „Познакомься с дочерью парикмахера“. И то не факт, что сработало бы. Всевидящий Штейнер иногда подводит. А-а-а, черт! Куда же я, блин, попал?..»

В тот день я расхаживал по морозной улице походкой странника, таковым, в принципе, и являясь. «Для всех остальных в этом мире я всё тот же Рэй Хэмфри, но даже сам вызываю у себя отвращение, не говоря уже о шоке от перемен остального».

Как быть дальше – я не знал. До трех часов была еще уйма времени. Друзей у меня больше нет, повеселиться не с кем. Хотя о каком веселье вообще может идти речь? Я только что стер прошлое, изменив будущее, как это бывает в фантастических фильмах и книгах. Мне до сих пор в это не верилось, но, судя по всему, это действительно было так.

Не решив, чем бы себя занять в ближайшие пару-тройку часов, я достал телефон и начал в нем копаться. Сначала проверил галерею. Пусто. На удивление. Модель смартфона у меня за четыре года не изменилась, и она порядком устарела, однако всё еще работала. Чистить память не понадобилось, так как я особо ничем не загружал ее, но отчетливо помнил, что в галерее было около пятидесяти различных фотографий. И где они? Ах да. В этой действительности хиккану, что из дома не вылезает сутками напролет, нечего фотографировать.

После галереи шли приложения. И тут здешний я превзошел все мои ожидания. Ничего в этом плане не поменялось. Приложения все те же, за исключением одного, которое я удалял года полтора назад. Здесь же оно всё еще присутствовало. Если мне не изменяет память, то это было что-то вроде списка наподобие MyAnimeList. В прошлом мире я перестал регулярно смотреть аниме после пропажи Мирай, поэтому удалил это приложение. Здесь же в этом не было необходимости, ведь я всё еще смотрю аниме. Радовало наличие того же рода приложения, только по книжной вселенной. Что-что, а читать я всегда любил. Пусть в этой реальности и не так много.

Остальные приложения – по мелочи. Не слишком интересно. Далее я решил заняться проверкой своей страницы на «Фейсбуке»[21], каналов на «Ютьюбе», почты, контактов и, в конце концов, погоды. Словом, прошерстил всё, что только мог. На это ушло около получаса. И кстати, на завтра обещали снегопад.

Часы показывали двенадцать сорок семь пополудни. Скука смертная, но вместе с ней такой хищный интерес… Мне очень хотелось знать всё, что изменилось. До мельчайших деталей. Даже хотелось увидеть изменения в своем гардеробе, который и в прошлой-то жизни ярким контрастом на сером фоне комнаты не выделялся. Но мне хотелось. И так как времени еще было хоть отбавляй, я направился домой. Там меня ожидали родители и очередные сюрпризы иной реальности.

– Сынок, ты же должен понимать, что долго так жить нельзя.

Я сидел за столом и ел приготовленный матерью карри, отец напротив потреблял кое-что полегче.

– Если не можешь найти новый институт, найди себе работу.

– Хорошо, мам, – бесстрастно ответил я. – Обязательно займусь этим на неделе.

– Уж надеюсь! – с явной строгостью промолвила она. – Мы ведь хотим, чтобы ты у нас успешным был. Работу нашел, девушку завел. А от этих твоих интернет-дружков никакого проку.

– Интернет-дружков? – зацепился я. – У меня что, есть какие-то друзья?

– Ты сам неоднократно говорил, что стремишься стать каким-то там киберспортсменом, и недавно упоминал, что у тебя есть целая команда в какой-то там игре… И что у вас на днях должен проходить какой-то турнир.

– Турнир? На днях?

И тут я вспомнил недавний звонок от Адама. В прошлом мире у него тоже была некая команда и так же на днях должен был состояться кибертурнир. Меня замутило. Я чуть не выронил ложку из рук и, положив локоть на стол, рукой прикрыл глаза.

– Что с тобой, Рэй? – забеспокоилась мать.

Отец же уже доел свою порцию и вовсю задумчиво меня разглядывал.

– Действительно, Хэмфри. Ты сегодня сам не свой.

– Ага, – подхватила мама. – С самого утра задаешь странные вопросы, говоришь, что не помнишь очевидных вещей. Может, ты и вправду заболел? А вдруг это что-то серьезное?

– Да не заболел я… – В моем голосе отчетливо слышалась усталость и желание остаться в одиночестве. – Просто в последнее время мне кажется, что мир вокруг сошел с ума.

– Ха-ха-ха! – Отца мое примечание почему-то развеселило. – Нам с мамой тоже не один год уже так кажется. А ты, видимо, впервые почувствовал это, не так ли? Слушай, может, ты вчера втайне от нас пил?

– Что? Нет. Я же не пью, ты знаешь.

– А на Новый год ведь кутил со мной на пару.

В мозг в очередной раз будто стрельнуло.

«Опять, – эхом пролетело внутри. – Опять детали, которым нет места в моей памяти. Да что ж такое-то… В жизни же к алкоголю не притрагивался!»

– Ладно. – Я встал из-за стола. – Хочу побыть один. Мне нужно собраться с мыслями. – И побрел в свою комнату.

«И сколько же мне придется услышать новостей, прежде чем перестану удивляться?» – спросил я себя в полумраке. Вздохнув, раскрыл шторы, и в комнату вернулся холодный свет. Взглядом я мимолетно окинул интерьер и, как некогда в доме Мирай, заметил то, что ускользнуло от внимания утром.

Во-первых, постеры на стенах. К привычным мне Queen, The Who и Green Day прибавились персонажи из сериалов «Бек» и «Кэйон». «Ну, тут ничего не скажешь, здешний Рэй, – похвалил я себя, – это здорово. Хоть в чем-то ты меня не разочаровал». Во-вторых, пара коллекционных фигурок – Сайтамы и Джотаро[22] – красовалась на моем рабочем столе. «Господи, одна такая стоит баснословных денег! Зачем, Рэй, зачем?..» В довершение моего быстрого осмотра взор пал на компьютер. Конечно же, на компьютер. Куда же еще? Мобильник я проверил, но компьютер еще нет. Я ринулся к нему и тут же включил его.

Сюрпризы начались с рабочего стола. «Ну кто ставит на обои чертовых неко-девочек? Да тем более пару на лиловом фоне в сомнительной позе. Ну ты и извращенец, Рэй!» Далее я увидел несколько игр в левом нижнем углу. И все их знал. Однако среди них была одна, накалившая нервы. Шутер, в который так активно играл мой друг Адам из другой действительности. Там, с появлением Мирай и последующим с ней романом, я забросил игры. Позволял себе иногда забавляться с Адамом, но знал меру. В основном любил пропадать в синглплеерных штуках. А в онлайн веселился только с Адамом. И то нечасто. С Мирай у меня просто не было времени и потом даже интереса играть. В этом же мире, где не было дружбы с ней и где случилась ссора с Адамом, интерес к развлечению посредством игр никто не притуплял и, как я предполагал, он только рос.

Я вдруг задумался, почему Адам не ушел в киберспорт в этой реальности. «Неужели на это повлияла смерть Гарри? Они же друзья с самого детства, вполне логичная теория. Однако есть ведь и другие факторы, повлиявшие на его продвижение на цифровом поприще. И они не могут исходить исключительно из смерти Гарри. Но они мне и неизвестны. Добавлю это в копилку вопросов к Адаму при встрече. Правда, сомневаюсь, что он захочет на них отвечать…»

Вдруг ни с того ни с сего на всю комнату раздалась мелодия вызова из «Дискорда». Я знатно испугался, но увидел на экране монитора никнейм звонящего и невольно улыбнулся. Неистовый Феникс. «Неужели сам Окабэ Ринтаро решил мне позвонить?» – саркастично подумал я, сел за стол, надел наушники и принял вызов.

– Алло, Зеро, это ты? – послышался басистый голос.

– Кто, прости?

– О, Зеро, это ты, – удостоверился Феникс. – Привет. У нас завтра турнир, погнали тренироваться! Вся тима тебя уже ждет.

– Ты кто вообще, на хрен, такой?

– Ты что, с бодуна? Пошли играть, говорю. Хватит прикалываться. Это не шутки. Завтра турнир на двадцать пять кусков.

– Двадцать пять кусков? – Я сразу вспомнил обо всём. – И… во что мы играем?

– Господи, ты реально не выспался, что ли? Говорю, заходи в КС.

«В эту игру играл Адам, а не я».

– Ладно-ладно, Окарин, – смирился я. – Уже захожу.

– Что еще за Окарин? Меня зовут Неистовый Феникс, не забывай, Зеро!

– Да кто такой этот ваш Зеро?

– Это ты, балда.

– Кто придумал мне эту дурацкую кличку? Только один британский революционер имеет право носить ее.

– Ты и придумал, умник. Забыл, что ли, как хвастался, какой смысл заложил в этот ник? Дескать, твое имя в японской вариации означает «ноль» или «ничто» и твой скил спокойно может конкурировать со скилом Пустых из «Нет игры – нет жизни».

Я чуть не лопнул от смеха.

– Я… я серьезно так говорил? – решил уточнить я на всякий случай.

– Да. Прямо так и сказал.

– Ха-ха-ха! – все-таки я не сдержался. – Вот дурак, ха-ха-ха…

– Хорош ржать, заходи уже в игру. И присоединись к общему голосовому чату, окей?

– А-а-га… – скучно протянул я.

– Я отключаюсь, давай. – И Неистовый Феникс закончил вызов.

«Я уже несколько лет не притрагивался к играм, тем более онлайн. Что я там сделаю? На кону двадцать пять тысяч долларов. Нельзя же ведь предавать команду?.. Но я их знать не знаю. Пускай здешний я и был знаком с каждым, я настоящий не желаю с ними знакомиться. И играть тоже не хочу. Да и не умею».

Я выключил компьютер, не сказав никому ни слова. А затем плюхнулся на кровать и уставился в потолок пустым взглядом.

«И как я умудрился познакомиться с этими чудиками? – задал я себе риторический вопрос и поглядел на время. Тринадцать двадцать одна. Еще полтора часа до встречи с Мирай. – Может, прогуляться? До института и до ее школы. Неплохая идея. Всё равно делать нечего».

На том и порешил. Надев черное пальто, обвив шею серым полосатым шарфом и к черту послав шапку, я отправился сначала к своему институту на ближайшем автобусе.

В громоздкой и безвкусной пародии на Гарвард я сразу узнал свой институт. Он ни капельки не изменился. Еще бы. С чего бы ему меняться?

Я шагнул за ворота, что отделяли ореол, бесспорно, величественных знаний от простой уличной атмосферы. Правда, отличий я особо не заметил. Просто ректор этого куска старомодного дерьма так возвышает его значение, что становится тошно при одном только упоминании о нем. «Один из лучших институтов штата», – пытаются вбить каждому, кто сюда поступает. Я не был исключением, но видел истинный облик, чувствовал каждой клеткой своего тела нечто неладное. Однако отец настоял на поступлении именно сюда. Впрочем, против я тоже не был. Диплом «лучшего института штата» остается таковым вне зависимости от моих ощущений. Даже учитывая, что большинство преподавателей были теми еще козлами… Ходили слухи о некоторых кадрах, которые берут взятки у студентов и даже угрожают за долги, – настолько жуткая атмосфера здесь стояла. Правда, за несколько лет обучения меня не особо это касалось, ибо я хорошо учился, невзирая на свое в целом подавленное состояние. Друзей не было, и один из особо мудацких профессоров донимал меня больше, чем кого бы то ни было еще. Профессор Нэйт Ратрин – звездочка этого института. Преподавал философию, был на хорошем счету у всего персонала, любим многими студентами – а мной ненавистен. Он не просто топил меня, но и будто бы подговаривал других поступать так же. В какой-то момент обучения успеваемость понизилась по большей части предметов, хотя на то не было никаких причин. Конечно, у меня была мысль, что такими темпами я могу вылететь, но… здесь это случилось намного раньше. И что-то мне подсказывало, что виноват тут вовсе не Ратрин.

Снега на площади не было от слова «совсем» (кроме разве что на ветках деревьев). Это очередной бестолковый указ ректора. Захотелось ему, видите ли, чтобы площадь перед институтом всегда была чистой и неизменной, – пожалуйста. И сколько денег из бюджета он на это тратит? Зачем? Не ясно. Тень от голых деревьев легко нависала над старой, уже обшарпанной плиткой, придавая всему пейзажу мрачный вид. Хотя с этой развалюхой, именуемой учебным заведением, пейзаж всегда мрачен и тосклив. И даже синейшее безоблачное небо не могло это исправить.

Я так загляделся на небо, что не заметил профессора Ратрина, идущего навстречу. Высокий щуплый мужчина сорока лет был одет в черную куртку (судя по довольно дешевому виду – купленную на рынке). Его темно-русые волосы сверху прикрывала забавная шапка, которая особенно потешно смотрелась на голове его формы. С этим атрибутом его лицу не хватало только какого-нибудь туманного взгляда, обыкновенно присущего гражданам, так сказать, подшофе. Тем не менее в зеленых его глазах при встрече блистала какая-то злая насмешка.

– Гляжу, Хэмфри, ты все-таки явился, – обратился профессор ядовито. – Да вот только уже поздно. Тебе даже на почту пришлось отправлять письмо об исключении. Угрозы не действовали, так что были приняты радикальные меры. Уж извини, ты сам во всём виноват. Поздновато спохвати…

– Заткнитесь, – грубо отрезал я.

– Что?! Хэмфри, ты знаешь, с кем разговариваешь? Поглумиться сюда пришел?

Чуть подумав, я ответил, кивнув и ухмыльнувшись:

– Да.

«Раз уж в этой реальности меня исключили, почему бы и нет? Я давно грезил послать его».

– Лучше тебе уйти, иначе я позову охрану.

– Что вы вообще тут делаете посреди учебного дня?

Лицо Ратрина стремительно краснело, в то время как я оставался невозмутимым и даже находил в себе наглость игнорировать его угрозы и продолжать надменно улыбаться.

– У меня окно. Что, не догадался об этом? Неудивительно, что тебя, повесу эдакого, вышвырнули отсюда.

– Успокойтесь, профессор. Идите лучше по своим делам, я всё равно тут ненадолго. Просто прогуливаюсь.

– Прогуляться он решил. На улице мороз, Хэмфри. Почему ты без шапки?

– Вас это как-то колеблет? Что, если я просто захотел один день прогуляться без нее? Не додумались ли вы до этого? Неудивительно тогда, что до сих пор гниете в этом псевдогениальном институте, получая мизерную зарплату и жалуясь на студентов-бездарей.

Вертикальная морщина рассекла переносицу профессора, лицо его окончательно стало напоминать большой помидор, и он двинулся в мою сторону, предвещая драку.

– Это же совсем непрофессионально! – возопил я, прежде чем тот подступился вплотную.

Он остановился.

– Как дела у твоего отца? – внезапно спросил он, хмыкнув.

– Вы знакомы с моим отцом?

– Да… Было время. Пока он не решил полезть в мои дела.

Тут я вспомнил ту самую статью, о которой рассказывал отец давным-давно. Его хороший друг, который был пойман за взяточничество и покупку места в рабочем составе. «Так это был ты…»

– Папа поживает очень хорошо. Его дела только в гору идут.

– В гору, значит… Хех. Ты, наверное, не знал, но из-за твоего папани меня выгнали из института. Да, из этого же. Я вкусил дно жизни, по самые десна. Пять лет понадобилось, чтобы разобраться с долгами и вернуться.

– Неужели это было незаслуженно?

– Не твое дело, как это было. Дезмонд – предатель. Получил сенсацию и, видать, «лестницу в небо». Даже если я «плохой», то он ничем не лучше. Даже хуже. Теперь-то понимаю, что сынок-дебил – это наказание ему за тот поступок.

– Вы же берете взятки, да? Слухи, оказывается, не врали. Так что, мне обратиться в полицию?

– Удачи. Такому ничтожеству, как ты, без доказательств никто не поверит. А их нет ни у кого. Все ошибки прошлого были учтены. Едва ли даже твой папочка сможет теперь хоть что-то раздобыть. Считай это откровение прощальным подарком от твоего любимого препода. Ты же у нас любознателен, все-то тебе интересно, покоя не найти без ответов. Получай, бездарь. Утирай ими слезы и не суйся сюда больше.

Тут я решил съехидничать в последний раз перед ним:

– Я тоже своего рода детектив. Вы дали классную наводку. Это уже половина дела. Пройдет время – и взятки вас задушат.

– Уходи, – сквозь зубы процедил Ратрин, взглядом как бы говоря, что разговор еще не окончен.

– Да как скажете. Всего… доброго.

Я развернулся и, не оборачиваясь, быстрым шагом удалился с площади института.

«Вот и угораздило же меня с ним встретиться. Тьфу! И как он восстановился? Новый ректор – правила старые? К черту эту дыру!»

Далее я направился пешком к школе своей возлюбленной, что находилась всего в паре кварталов. Время неумолимо шло, и вот на экране телефона я увидел тринадцать пятьдесят семь. Еще час, а я только-только подходил к школе Мирай. В два, насколько знал, у нее кончаются занятия. Но в два часа среди толпы девятиклассниц я не увидел ее. И тут до меня дошло. Она же на последнем году обучения в старшей школе, а не в средней. И проблема в том, что я не знал, в какой именно старшей школе она училась. Так что я с рывком побежал на остановку, чтобы зря не терять времени. Однако на автобус не успел, поэтому всю дорогу до дома мне пришлось бежать на своих двоих. На удивление, успешно. В четырнадцать тридцать одну я добрался-таки до парикмахерской, где условился с Мирай о встрече. Но, понятное дело, ее там еще не было. «Скорее всего, – предположил я, – еще учится или только едет домой».

Пришлось ждать, и время, на радость, шло быстро: подобно ветру в тот день, оно словно уносило секунду за секундой за собой с бесподобной скоростью вдоль временно́го течения. Не успел я завершить мысль о минутах и часах, как увидел Мирай, идущую мне навстречу. Шла всё той же уверенной походкой, какую я заметил утром, на лице – беззаботное, почти детское спокойствие, будто она наслаждается каждым мгновением своей жизни. Только стоило ей завидеть меня, скучающего возле яркой вывески парикмахерской ее матери, она сразу помрачнела. На смену умиротворенности пришла угрюмость, и это сразу дало мне понять: сейчас будет не до шуток. Я постарался не растеряться и как следует взять себя в руки за всю ту малую толику времени, которая была мне дана.

– Ты все-таки пришел, – сказала Мирай с досадой в голосе.

И тут же от этого голоса, как будто бы в первый раз, по моим жилам пронесся давно забытый трепет, точно я увиделся с ней впервые. Глаза ее смотрели в самую душу, но оставались беспокойными: в них отражалась недоверчивость и какая-то усталость.

– Да, – подтвердил я, стараясь, вопреки ее виду, глядеть по-доброму. – Мы же договорились. А чего это с тобой?

– Да так… Устала после школы, скажем. Учеба по субботам – та еще запара. В общем, чем прохлаждаться тут и дрожать, лучше пойдем в парикмахерскую. Тут моя мама работает.

– Я знаю, – вырвалось у меня, и Мирай тут же бросила на меня острый взгляд.

Это был самый ужасающий взгляд за всю мою жизнь. Он был очень холодным и маниакальным, точно Мирай собиралась прикончить меня прямо посреди оживленной улицы. Не хватило мне уличной прохлады – так от таких сюрпризов возлюбленной по спине прошел неслабый холодок.

Сглотнув внезапно образовавшийся в горле ком, я прошел в теплое и родное – как для меня, так и для Мирай – помещение.

– Посиди-ка пока тут. Я к маме на минуту – и сразу приду.

– Без проблем. – И я сел на мягкий стул в пустом узком коридоре ожидания. Судя по звукам, доносившимся из салона, там вовсю стригли.

Пока Мирай отсутствовала, я, запрокинув голову, улыбался, как дурак, проигравший всё, и не прекращал думать о новом мире и его порядке. Насколько сильно изменилась Мирай? Что на это повлияло и что повлекло? Смогу ли я снова с ней познакомиться? А объяснить, что я из другой реальности? Все эти вопросы – как кусочки пазла; я соберу всю картину, а уже дальше пойму, что с этим делать. Так твердо и решил, продолжив дожидаться свою возлюбленную. Она вернулась спустя минуты полторы.

– Ну, я тут. – И подсела на соседний стул.

– Ага, привет.

Мирай, словно повторяя за мной, запрокинула голову, вздохнула и проговорила:

– Ну, рассказывай: кто ты такой, откуда меня знаешь и почему так много знаешь.

– Ты что, оставила рюкзак у мамы?

– Да, а что? Я часто так делаю, когда захожу.

– Ты же живешь в соседнем доме. Буквально через дорогу.

«Странно, – подумалось мне. – В прошлой реальности Мирай делала так же, но удосужиться спросить ее об этом я смог только в этой».

– Ну да. И это ты тоже почему-то знаешь. Вообще, привычка у меня такая, чего пристал! Лучше расскажи мне, откуда ты такой всезнающий.

– Ты мне не поверишь.

– Ты это уже говорил. Но, повторюсь, мне плевать. Расскажи уже. Интересно.

– Ну, ты сама напросилась. В общем, я из другого мира, – сообщил я таким тоном, будто это в порядке вещей.

– Что? – Лицо у Мирай в тот момент отражало реакцию, наверное, любого человека, который бы услышал эту новость от другого. – Это шутка какая-то?

– Нет. Я говорю правду. Но, как и сказал до этого, вряд ли ты мне поверишь, однако могу доказать это некоторыми фактами о тебе.

– Какими же?

– У твоих бабушки и дедушки есть так называемые предприятия. С них они рубят бешеные деньги, на которые купили загородный коттедж в три этажа, куда ты ездишь по праздникам, где играешь на барабанах и на гитаре…

Из Мирай как будто бы дух вышел. Я это заметил после озвучки только первого факта из ее жизни. Губы белые, глаза напуганы, брови вскинуты, колени дрожат – всем своим видом она показывала, как шокирована. И этот ее облик меня слегка напугал.

Я взял ее за руку и продолжил:

– Мирай, прошу… Я понимаю, что в это поверить сложно, но послушай меня сейчас внимательно. Прежде всего, я не сталкер. Я из другой линии времени, где мы с тобой встречались. Знали друг друга всего год, а потом я оказался здесь. Не спрашивай как, даже объяснять не буду. И желания нет. Но поверь: ты и я когда-то были парой. Отсюда и знаю так много о тебе.

– Нет… – Она помотала головой и выпустила свою руку из моей. – Это невозможно.

– Тогда как можно объяснить мое существование здесь и сейчас?

– Не знаю. Но и путешествий во времени не существует. Может, это какой-то розыгрыш? Скажи-ка, ты ведь рядом живешь?

– Да, в этом доме.

– Да! Ты и мама сговорились, чтобы напугать меня. Ты, видимо, постоянный клиент, и поэтому она попросила тебя разыграть этот спектакль, чтобы проучить меня за тот случай…

– О чем ты? Какой еще случай?

– В Новый год… – Она опустила голову и чуть не заплакала. Сдержала порыв в последний момент. – Это не твое дело!

– Бред, Мирай. Понимаю, что в это поверить легче, чем в мои слова, но я не сговаривался с твоей матерью. В этом попросту нет смысла. Ты думаешь, мне заняться больше нечем?

– А как тогда всё это объяснить? – Мирай резко поднялась со стула. – Что ты еще обо мне знаешь? Скажи мне то, чего даже моя мама не знает, только тогда я тебе поверю!

Я подумал с несколько секунд и решительно отчеканил:

– Тебя травят в школе. У тебя большие проблемы с пониманием мира и себя. Ты уже много лет страдаешь от этого и всё никак не можешь завершить свои муки. Этого не знает никто, кроме тебя, а в прошлой временно́й линии – и меня.

Глаза ее чуть ли не вылетели из орбит, дрожь ярко выражала ее состояние. Я попал прямо в цель.

– Не может быть… – колеблющимся голосом прошептала она. – Это же… бессмыслица. Невозможно это! Хоть убей, невозможно.

– Это не имеет значения сейчас. Факт остается фактом: я знаю о тебе то, чего, кроме тебя, не знает никто.

Мирай еще немного постояла с выпученными глазами, а потом постепенно начала усмирять нервы, дав себе отдышаться и обработать полученную информацию. Не прошло и минуты, как она сделала свой последний нервный вдох, и к ней вернулось самообладание.

– Ладно, допустим так и есть. Допустим, ты из другой реальности. Но как тогда ты оказался в этой?

– Я же говорил: даже не спрашивай. Это будет звучать куда более бредово. А мне дураком в твоих глазах быть как-то не хочется.

– Знаешь, ты уже успел стать таковым в моих глазах, – сказала она и откровенно рассмеялась.

– Правда, что ли?

– Ага. Ну кому еще взбредет в голову сказать незнакомке на улице: «Сыграй мне на барабанах после занятий»? Ты что, поумнее ничего не придумал?

– Ну, по крайней мере, это сработало. – Пришла моя очередь смеяться.

– Да уж. Если честно, я вообще хотела тогда полицию вызвать. – В ее тон пробралась виновато-неряшливая интонация.

– Да ладно. Я бы тоже насторожился, если бы кто-нибудь предложил мне что-то в этом роде.

– Слушай, а у тебя есть какие-нибудь планы на вечер? – спросила вдруг Мирай, на радость мне забыв о своем вопросе про мой трансфер.

– А? Да нет вроде, – ответил я, исполненный трепета от ожидания чего-то интересного.

– Может, погуляем после шести?

– Можно, – согласился я не раздумывая. – Это, получается, через два с половиной часа.

– Да. Значит, договорились! В шесть встретимся возле парикмахерской.

И в глазах моих светлым предвестьем отразилась ее лучезарная улыбка, которую я увидел впервые за мучительно долгие три года.

Мы неспешно распрощались, и я нехотя отправился домой. Еще два с половиной часа. «Это что, попытка познакомиться со мной ближе? – думал я. – Неужели ей настолько интересно, кто я такой? Ха. Число возможностей ведь бесконечно. И покуда эти возможности даются, этим нужно пользоваться. И какова вероятность, что именно эта будет успешной? Я даже не знаю. Но в любом случае я попробую, потому что иного пути нет».

Когда я возвратился в свою комнату, обнаружил шесть уведомлений из «Дискорда». В групповом чате под названием «Нулевые победители» Неистовый Феникс оставил несколько сообщений:

Рис.5 Жди меня, когда небо окрасится в розовый

В голове неожиданно что-то стрельнуло. Боль, подобно оголодавшему хищнику, крепко вцепилась в мой мозг. Замелькали какие-то обрывочные картинки. Я как будто увидел то, чего никогда не было в моей жизни. Слайды размывались, я едва мог толком понять, что в них происходит. Вот я сижу за компьютером в своей комнате, на мониторе – переписка с кем-то. А уже спустя мгновение пожимаю кому-то руку на улице. Внезапно странные эпизоды прекратились, и головная боль ушла так же быстро, как и возникла.

«Что это, черт возьми, было?!» – чуть было не вскричал я, но смог сдержаться, и слова вырвались вполголоса:

– Неужто воспоминания из этой линии? А почему только сейчас?..

Тревога сковала меня. Я взглянул на монитор – всё те же сообщения от Феникса. Поспешив выключить компьютер, не обременив неизвестного мне геймера ответом, я распахнул шторы и открыл настежь окно. Влажный северный ветер, не таящий в себе промышленных тлетворных миазмов, прыснул мне в лицо и заполнил мои легкие свежим, успокаивающим воздухом – тем самым, который можно вдохнуть на окраинах больших городов.

– Эта реальность… – начал бормотать я вслух, опустив руки на подоконник. – Она таит в себе секреты и сюрпризы, с которыми мне еще придется столкнуться. И кто знает, смогу ли я это пережить…

Так я простоял еще минут пять, а потом, когда ощущение холода начало доминировать над удручающими думами, закрыл окно, вновь упал на кровать в попытке расслабиться и не заметил, как заснул. Ненадолго – всего лишь на час, и этот кратковременный сон был тем, в чем я в тот момент нуждался больше всего.

До прогулки с Мирай оставалось чуть меньше полутора часов. Это время я не выходил из комнаты. Уж больно не хотелось увидеть еще какой-нибудь сюрприз новой действительности. Было не так скучно, как я предполагал. Все-таки во мне нынешнем есть какие-никакие черты отаку, поэтому почитать один-другой томик манги, который удобно оказался на полке и который я не читал в прошлом мире, мог даже с удовольствием. Правда, мысли по типу «О господи, Рэй, ты где на это деньги взял?» всё же всплывали в разуме, но их быстро притуплял комиксный экшен. Конечно, я не буду вдаваться в подробности остросюжетного боевика, это совсем ни к чему, однако мне было действительно интересно читать.

Время пролетело мгновенно, и вскоре я собрался и вылетел из квартиры. Прибежал к парикмахерской меньше чем за минуту, не заметив, что на улице снегопад. Мирай была одета в длинное кашемировое пальто-поло бордового цвета, что отлично сочеталось с ее цветом волос, лаская взор, и скрывало хрупкость фигуры. Она стояла почти неподвижно, отрешенно смотря в сторону дороги вслед проезжающим мимо машинам. В одной руке она держала лакированную ручку зонта, широкий купол которого надежно прикрывал ее от обилия белых хлопьев, спадающих со свинцового неба. Снег в наших краях не такое уж и редкое явление зимой, однако кое-кто не надел сегодня шапку, а ограничился лишь толстым красным шарфом и милым зонтом того же оттенка.

Мирай сначала не заметила застывшего меня, но стоило ей повернуться и увидеть мой завороженный взгляд, как она тут же пошла ко мне, улыбаясь небрежно, словно смотря на озорного младшего брата, творящего какую-то глупость. И не успела она приблизиться, как вдруг я почувствовал, что по щекам катятся слезинки. Невольно они выступили и начали безжалостно жечь глаза, и скрыть это было невозможно. Мой взор вмиг стал чудно нежным. Какой-то теплой досадой задрожали губы. Я смотрел на Мирай, и слезы лились уже неудержимо. Ее такой невинный, такой родной

1 Романтическое мгновение, запечатленное во сне героя, нашло свое воплощение во второй части саундтрек-альбома – «Sparkle of Amber Eyes». – Прим. автора.
2 Рэй посылает свой луч молодости в своей заглавной теме в первой части саундтрек-альбома – «Ray of Youth». – Прим. автора.
3 Период Эдо – исторический период в истории Японии, время правления клана Токугава (1603–1868).
4 Норвежский лес / Харуки Мураками. – Москва: Издательство «Э», 2018. – 368 с.
5 Теплота и яркость их совместных прогулок отображена и в первой части саундтрек-альбома – «Bite of Past Real». – Прим. автора.
6 Нежность и трагизм юной души – музыкальный крик Мирай в ее заглавной теме во второй части саундтрек-альбома – «Sorrows of Young Soul». – Прим. автора.
7 В их отношениях можно прочувствовать и щемящую тоску, и какие-то сожаления, ведь они, по сути своей, израненные странники, с личными нарывами на сердце. Это отражено в первой части саудтрек-альбома – «Wounded Wanderers». – Прим. автора.
8 Частичка боли Рэя от потери любимой нашла свое отражение в печальной и задумчивой композиции во второй части саундтрек-альбома – «Voices of the Void», голоса Пустоты, которые никто не слышит. – Прим. автора.
9 Манга – японские комиксы.
10 Ранобэ – это японские лайт-новеллы/легкие романы с иллюстрациями в стиле манги.
11 Отаку – человек, который увлекается чем-либо. За пределами Японии часто так называют людей, чрезмерно увлеченных аниме и мангой.
12 Ханами – праздник цветения сакуры, национальный праздник Японии. Проводится ежегодно в период цветения дерева.
13 Она могла только смотреть (She Could Only Watch) – каково же ей было, насколько это было страшно? Одноименная композиция в первой части саундтрек-альбома постаралась прочувствовать этот кошмар. – Прим. автора.
14 Прошлое было стерто? Мистицизм, нескончаемые сюрпризы нового мира и попытки Рэя все понять – вот, что показывает композиция «Erased Past» из первой части саундтрек-альбома. – Прим. автора.
15 «Врата Штейна» – графическая новелла в жанре научной фантастики.
16 Поколение NEET, или поколение ни-ни – поколение молодых людей, которые в силу различных факторов экономического, социального или политического характера не работают и не учатся.
17 Деятельность сервисов Facebook и Instagram, которыми владеет компания Meta Platforms Inc., признана 21 марта 2022 года Тверским судом города Москвы экстремистской и запрещена на территории России.
18 Японский термин хикикомори, хикки (в данном случае – хиккан) обозначает людей, отказывающихся от социальной жизни и зачастую стремящихся к крайней степени социальной изоляции и уединения вследствие разных личных и социальных факторов. У таких людей часто нет работы, и живут они на иждивении родственников.
19 Сора и Широ – персонажи из серии лайт-новелл (ранобэ) и одноименной аниме-адаптации «Нет игры – нет жизни». Попадают в иной мир, где ключевой фактор выживания, получения статуса и вообще решения проблем – умение играть в различные игры.
20 Димейл – это, по сюжету «Врат Штейна», крайне ограниченное сообщение, которое главные герои отправляли в прошлое с помощью специальной телеволновки, чтобы изменять линию времени.
21 Деятельность сервисов Facebook и Instagram, которыми владеет компания Meta Platforms Inc., признана 21 марта 2022 года Тверским судом города Москвы экстремистской и запрещена на территории России.
22 Сайтама – персонаж из аниме-сериала «Ванпанчмен». Джотаро – персонаж из серии манги и одноименной аниме-адаптации «Невероятные приключения ДжоДжо».
Продолжить чтение