Дай почитать…

Что я ещё могу сделать?

(Рассказ)

Просыпаюсь около трёх утра. Приятная теплота и мягкость постели окружают меня. Слышу рядом дыхание спящей жены. Ощущение такое, что просто хорошо выспался. Лёгкость мыслей и ровность глубокого дыхания. Просто хорошо. И вдруг… как будто память вернулась ко мне и возвращает меня из мира спокойного сна в окружающую реальность. Односекундно мысли мои и моя голова заполняются теми тревожными новостными сообщениями о заразе, заполняющей весь наш мир и уносящей тысячи жизней. Повинуясь тому, что разбудило меня, иду в туалет, а следом на кухню. Включаю тусклый светильник, медленно пью воду и смотрю на пустынную освещённую фонарями улицу. Ещё несколько часов, и улица эта снова заполнится идущими по ней людьми, среди которых буду и я. И я вместе с остальными людьми буду идти по выданной нам судьбой лотерее «на смерть».

Вдох-и-выдох, вдох-и-выдох – вот механизм, который проделывает любой биологический человеческий организм всю свою жизнь, от первого вдоха и до последнего выдоха. Лёгкие, отвечающие за этот механизм, – передовая нашего биологического существования. Разрушающая лёгкие пневмония – вот то, что в большинстве своём уносит жизни людей, подцепивших витающую в воздухе заразу. Пневмония – болезнь, убивающая наши лёгкие. Вдох-и-выдох, вдох-и-выдох. И какой из этих вдохов и где наполнит твои лёгкие смертельной заразой, которая безжалостно начнёт разрушать их, открывая дорогу забирающей тебя из этой жизни пневмонии?

Такие мысли начинают почти панически кружиться в моей голове в этот момент. Ощущение такое, что всё то, что ты делаешь, ты, может, делаешь в этой жизни в последний раз. Бреду обратно к кровати, ложусь и через силу заставляю себя снова заснуть. Что я буду делать в ближайшие дни?..

Просыпаюсь около шести. Рядом снова ровное спящее дыхание жены. Жена спит, значит, шести ещё нет, и будильник её не прозвенел. Снова ужасно хочется погрузиться в сон. Ещё мгновение, и я опять сладко засну. «Омлет, приготовленный мной – вот любимый завтрак моей жены». Эта внезапно возникшая во мне мысль не даёт мне снова погрузиться в сон. А как часто я готовлю такой завтрак для своей жены? Нет, не часто. Для того чтобы приготовить завтрак, мне надо встать раньше неё. Встать раньше шести. А как часто я это делаю? Я вскакиваю с постели, стараясь не задеть и не разбудить жену. Стараясь не прервать её самые сладкие последние минуты утреннего сна. Иду на кухню и достаю из холодильника молоко и яйца. Ещё несколько минут, и на сковороде шипит сливочное масло, и на него выливается жёлто-белая взбитая смесь. Аромат и шипение готовящегося завтрака нежно будит мою жену, не дожидаясь сигнала будильника. Она проходит на кухню, молча садится за стол, и я ставлю перед ней дымящийся прожаренный до румяной корочки с обеих сторон завтрак и её любимый чёрный кофе. Она завтракает, любящим поцелуем благодарит меня и собирается на работу. Аккуратно складывает в пакет свой отглаженный белый халат. И готовится к тому, чтобы через час из моей жены превратиться в приходящую на помощь людям профессиональную медицинскую сестру. Прощаемся серьёзными взглядами, и я машу ей из окна. Что я ещё могу сделать?

Пневмония. Когда-то я был болен ею и должен был умереть, но… не умер. Эту историю рассказала мне моя мать.

– Лёша!!! Приезжай, пожалуйста, быстрее! Он умирает.

Я, едва появившийся на свет, лежу на детской кроватке в больничной палате и собираюсь покинуть этот мир, ещё не успев в нём даже немного погостить. Пневмония. Мой едва родившийся организм каким-то образом нашёл её. И сейчас она убивает меня изнутри, приготовившись разрушить мои лёгкие. Переливание крови – вот единственное, что может спасти меня. Но мой маленький упрямый организм настырно не желает принимать ни одну донорскую кровь, которая есть в распоряжении больничных врачей. Единственный оставшийся шанс – это то, что мой организм примет кровь моего отца. Я родился одногруппником с ним.

Отец забегает в больницу и его кладут в палате на кушетку рядом со мной. Времени брать анализы и делать контрольные заборы крови нет. Времени нет. Но есть шанс. Есть шанс, что детский организм примет кровь своего отца. Прямое переливание. Две иголки, связанные резиновой трубкой, летят к двум рукам: крошечной детской ручке и мускулистой жилистой руке слесаря. Две иголки, связанные резиновой трубкой, летят к двум венам: невидимой моей и надутой иссиня-чёрной вене моего отца. Капельки, капельки алой крови наполняют резиновую трубку. Капельки, капельки густой алой жизни текут к руке умирающего ребёнка. И… мой организм принимает густую алую жизнь. Мой организм принимает кровь своего отца. Ещё бы он мог её не принять! С тех пор в моих венах течёт кровь моего отца. И я этим очень горжусь. Я должен был умереть, но не умер. Густая алая жизнь вытеснила заразу из моего организма и оставила меня в этом мире. Для ребёнка самое страшное в этот день было уже позади. Но не для отца.

Спасший своей кровью ребёнка от смерти отец собирается выйти из больницы и нетвёрдыми шагами направляется к её двери.

– Постойте, пожалуйста!!! – громкий умоляющий крик останавливает его. Две пары бегущих к нему ног не дают ему покинуть больницу. Два заплаканных родительских лица останавливают его в дверях больницы. А за ними бежит врач, который то ли хочет их остановить, то ли считает, что обязан предупредить моего отца.

– Помогите, пожалуйста! – чуть ли не на коленях обращается к моему отцу заплаканная женщина. – У нас дочка умирает! У вас с ней та же группа крови… Нам сказали, от вас только что прямое переливание сыну делали… У вас хорошая кровь. Помогите.

– Я должен вас предупредить, – вставляет подбежавший врач. – Ваше состояние будет критическое.

– Куда идти? – твёрдо и не раздумывая говорит мой отец.

И снова две иголки, связанные резиновой трубкой, летят к двум венам. Невидимой девочки и иссиня-чёрной, но уже не набухшей, а провалившейся вене моего отца. И снова капельки, капельки алой крови текут по резиновой трубке. И снова капельки, капельки густой алой жизни спасают ребёнка.

Эту историю рассказала мне моя мать. Она говорила: «Я стояла в палате над тобой и плакала. Я смотрела в окно на выходящего из больницы отца и плакала. Мне казалось, что после каждого своего нетвёрдого шага, которыми он шёл шатающейся походкой, он должен упасть».

Но он не упал. Он пошёл на завод и отработал полагающуюся ему смену. Вот такие они были – советские люди. Вот такой он – мой отец. Сейчас ему шестьдесят шесть.

– Алло

– Да.

– Я прошу тебя, перестань на работу ходить. Дома с матерью сидите. Всё, что надо, я принесу. Пожилым сейчас…

– Слушай!!! – прерывает меня мой отец. – Ты?!! Будешь мне указывать? Я сам знаю, что мне делать. Я в гору с рыбалки быстрее тебя иду. Забыл? Хиляк.

– Пойми, тут дело не в скорости, а в возрасте. Прошу, не выходите с матерью из дома.

Молчание в телефонной трубке делит наш разговор.

– Хорошо, – слышу я твёрдое спокойное слово отца.

– Если что, я прин…

– Я сказал же – хорошо, что-то понадобится – мать позвонит.

Пневмония. Когда-то я должен был умереть от неё. Но не умер. А сейчас я не хочу, чтобы от неё умер кто-то другой. Я знаю, чем закончится мой сегодняшний день. После работы я должен занести продукты родителям, оставив их возле порога, не вступая с ними в контакт. Потому что я могу быть носителем.

Что я ещё могу сделать?..

Болезнь

(Рассказ)

День 6-й

«… я его не вытащу»

День 0

– Что-то меня знобит. Я не простыл случайно?

– Днём же всё нормально с тобой было.

– Да, вот что-то под вечер нехорошо стало.

– Ну, температуру померь.

– А где у нас, кстати, градусник?

– Ой, не помню. Посмотри в шкафу.

– Ну вот, медсестра не знает, где дома градусник лежит.

– Это я на работе медсестра, а дома я жена и мать. Вот возьми. Лень в шкаф заглянуть. Ну, сколько?

– Нормально. 37,2. Замёрз, наверное, немного на улице, когда днём ходили гулять. До утра пройдёт.

День 1-й

– А ты что не встаёшь? Тебе на работу не надо, что ли, сегодня?

– Надо. Сейчас встану.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Не очень.

– У тебя что? Горло болит?

– Да нет. Знобит просто.

– На-ка градусник. Как знала, далеко не убрала. Я в ванную.

Помещаю под мышку холодное стекло градусника. Тащу на себя освободившееся одеяло жены.

– Ну? – выходя с намотанным на голову мокрым полотенцем, обращается ко мне жена. – Что там у тебя? У-у-у. 37,9. Вызывай-ка врача. На работу не ходи.

– Ты же в нашей больнице работала. У тебя номер регистратуры остался?

– Остался. Вот. Звони после семи. Там девочки к семи – семи пятнадцати приходят. Лучше на дом врача вызови. Сейчас в больницах такие очереди, чего и нет – заразишься. Как врач уйдёт – позвони. Что там тебе назначат. Хотя можешь уже с утра противовирусное выпить. Всё равно тебе его выпишут.

– Хорошо.

– Температуре высоко не давай подниматься. Поднимется выше 38 – сбей парацетамолом. Он на кухне. В шкафчике. Где лекарства. Ладно, я на работу. Звони в течение дня.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Что беспокоит?

– Да вот. Температура что-то с утра.

– Горло болит? Кашель?

– Да нет, девушка, нет.

– Так, вот вам рецепт на антибиотики. По одной таблетке в день. До шести дней. Ещё начните принимать противовирусное. Ну и витамины побольше. На приём через 4 дня, – подытожила из-под маски молоденькая девушка-врач, производящая впечатление выпускницы медфака этого года.

– Ну, что? Врач был?

– Был, – отвечаю я, лежа, укрывшись двумя одеялами.

– Самочувствие как?

– Знобит. Вот, перед твоим приходом поставил, – протягиваю градусник.

– 38,5. Все лекарства пил? Как врач сказала? Парацетамол пил?

– Пил.

– А температура? Весь день такая?

– Да.

– Ну, ладно. 2—3 дня температура-то точно будет. Ухитрился ты простыть.

День 3-й

– Алло, ну, как температура? С утра легче не стало?

– Нет. 38,7. Как с утра.

– Ты парацетамол сколько раз пил уже?

– Два. Не помогает.

– Пока больше его не пей. Потерпи. Его больше четырёх раз в день пить нельзя. Потерпи до вечера. Я тебе антибиотик в капельнице принесу. Капельницу поставлю. Что-то серьёзно ты, видать, заболел, раз три дня температура высокая держится. Как дети, не пришли?

– Женя из школы ещё не пришёл. А Соня пришла. У неё весь факультет на дистанционку с сегодняшнего дня отправили. Ещё…

– Ну, что? Говори. Что замолчал?

– Я это… Соне сказал уже, чтобы она ко мне в комнату не заходила. Женя придёт – тоже скажу. И ты… в общем, тоже к кому-нибудь из детей сегодня перейди.

– Это ещё почему?

– Я тут заметил. В общем… я запахи перестал чувствовать.

– Ты думаешь, это?

– Да.

– Ну, в одной квартире всё равно не убережёшься. Вечером поговорим. Держись до вечера.

Вечером, придя с работы, раздевшись, умывшись и поужинав, супруга занесла в нашу комнату стул и к одной из сторон его спинки скотчем примотала высокую палку, которую нашла на балконе. На конец палки примотала, также скотчем, здоровый стеклянный бутыль.

– Ну, давай перейдём к лечению по-серьёзному. Три дня буду капать тебе антибиотик внутривенно. Ещё вот физраствор принесла. Это должно помочь. Может, тебе просто первоначальный антибиотик не подошёл. Ложись, давай вену, поработай кулачком, – улыбаясь, уложила меня под капельницу супруга. – Это поможет.

День 4-й

Не помогло. К вечеру четвёртого дня моей болезни температура настырно не сдавала свои позиции, ни при каких раскладах не опускалась ниже 38,5. Редкие минуты передышки давал приём парацетамола, четыре раза в сутки. На практически минуты температура падала до 37,5, а затем снова поднималась на свои занятые рубежи. Завтра мне надлежало идти на приём к врачу, но супруга сказала, что, естественно, с такой температурой даже выходить из дома в холодный октябрь, не говоря уже о том, чтобы идти в больницу, – не стоит.

– Завтра снова вызовешь врача на дом. Скорее всего, тебя увезут в больницу, – горько и с сожалением сказала жена. – Я сама уже не знаю, что с тобой делать. Никогда температура у тебя столько дней не держалась. Я уже всё перепробовала. Должна была она уже сбиться. Не знаю. Я пакет тебе в больницу собрала. Там всё необходимое. Хотя в больницу сейчас ложиться – не самое лучшее. Там люди в коридорах лежат – больницы переполнены. Ну да ладно. Как врачи решат, которые к тебе завтра приедут. Пакет, вот он стоит, у кровати. Не забудь.

День 5-й

В больницу меня не повезли. Вообще, визит врачей, а ко мне ввиду загруженности поликлиники была направлена бригада скорой, был несколько странен. Хотя, может быть, это были просто реалии тех дней. Врачи, завёрнутые с головы до пят в защитные костюмы, пробыли у меня, как мне показалось, вообще менее минуты. «Болеете? Да. Температура? Да. Продолжайте пить антибиотики и противовирусное, до свидания». Наверное, это следствие перегруженности бригад вызовами и переполненностью больниц. Но, как результат, я со своею болезнью был оставлен на откуп самому себе и… своей супруге. Дрожа пятый день от температуры, укутавшись в три одеяла, сейчас, в темноте, я глядел на тёмную, освещённую отражением луны стену. Мысли в моей голове вели меня к фразе из одной известной книги, в которой содержались слова «…малодушно помышляешь о…» Пять дней. В простой жизни рядового человека – это кажется так мало. Такой малый срок. На одной ноге можно простоять. Но когда пять дней, сто двадцать часов, семь тысяч двести минут тебя ежесекундно долбит не отпускающая тебя ни на секунду температура, это время кажется вечностью. Вечностью, которая желает забрать тебя из этого временного мира в настоящую вечность пустующей темноты.

Моя жена обычно засыпает сразу после того, как ложится спать, и через короткий промежуток я начинаю слышать её ровное дыхание, но сейчас, за моей спиной, я чувствую, что она не спит. Она поворачивается ко мне:

– Тебе не легче?

– Нет.

День 6-й

– Алло, я домой собираюсь. Как самочувствие у тебя? Температура как?

Я молчу перед ответом, не хочу отвечать на этот вопрос:

– 39,1.

Молчание эстафетой переходит к моей жене, я прерываю его:

– Ты скоро приедешь? Я очень жду тебя. Не задерживайся.

– Хорошо. Я скоро буду.

Встречаясь в этой жизни с людьми, который носят униформу, мы не замечаем в них индивидуальности. Любой носящий белый халат для нас просто врач, медсестра. Мы не замечаем, что за этим белым халатом – человек. Человек со своими заботами, переживаниями, горестями и тревогами. А ещё между ними, между людьми, носящими одинаковую форму, могут быть и личные неслужебные отношения. Между ними может быть дружба. И в этот заканчивающийся рабочий день, в этот вечер к одной из аккуратно, до завтрашнего дня, повесившей в шкаф свою рабочую одежду – белый халат, зашла другая, обладательница такой же униформы. Тихо и плотно закрыв за собой дверь, она подошла к столу, взяла ручку и небольшой клочок бумаги. Быстро и твёрдо написав на нём одно лишь слово, повернула его к своей подруге.

– Нет! Не дам! У меня только для стационара. Я знаю, для чего ты берёшь – у тебя муж болеет. Его нельзя делать в домашних условиях! А случится что? Разбираться начнут. Где взяла? А в нашей больнице только у меня. Мне в тюрьме потом сидеть из-за тебя?

– Дай, – решительно облокотившись о стол, произнесла вошедшая в кабинет.

Молчание застыло в кабинете. Молчание сомнения одной и молчание решительности другой. Тишина прервалась лязгом открывающего сейфа.

– В общем, я тебе ничего не давала. Ты у меня ничего не брала.

С этими словами на столе появились несколько небольших квадратного вида приплюснутых пакетика с прозрачной жидкостью. А в лежащем на верхней полке сейфа журнале появилась «левая» запись, что эти пакетики с.ч. были переданы для нужд палат таких-то и таких-то.

– И не вздумай делать внутривенно! Дома, если что пойдёт не так – не исправишь.

Медсестра закончила работу и, глядя в пустое окно маршрутки, присоединилась к её пассажирам. Дома её ждёт дорогой ей человек. Таких медработников, как она, в нашей стране, наверное, целая армия. Но как в любой армии, не когда в мирное время она бестолково чеканит маршем плац, а когда вступает в реальную битву с врагом, ценятся те, кто прошёл первые бои, обстрелянные. Те, кто уже успел вступить в бой и… выжить. Кто увидел смерть, кто почувствовал, где она может встретить тебя и… может быть, даже где-то интуитивно избежал её.

Моя жена, вступила в «бой» одной из первых. Я помню то субботнее утро, когда её, как и остальных её коллег, собрали в больнице и сказали: «Враг у ворот». Сказали, что будут созданы бригады, которые должны будут проверять тех, кто вернулся из-за границы и может быть заразен, и поэтому должен соблюдать режим самоизоляции. В то утро… половина сотрудников полиции отказались выезжать в составе этих бригад. А медсестра… поехала. Медсестра позвонила домой и сказала: «Я… поеду. Кто-то же должен это делать. Я буду беречь себя. Менять, как положено, маски и перчатки. Когда приеду – не знаю. Помоги мне по дому – сготовь что-нибудь. Кто-то же должен это остановить».

Но невидимый враг не останавливался. То ли он оказался слишком силён и коварен, то ли полководцы наши, как всегда, бездарны в начале войны. И медсестра, надев защитный костюм, ринулась на помощь тем, кто вступил с врагом в смертельную схватку. Кому-то она помогла его победить…

А сейчас медсестру ждёт дома дорогой ей человек. И сидя в маршрутке, она вспоминает слова своей подруги: «Не вздумай делать внутривенно!»

Сейчас все пути к победам и к поражениям ведутся на ощупь, впотьмах. И для врачей, и для профессоров, и для медсестёр. Сейчас никто не знает, как надо. Да, пройдут месяцы, может быть, год, появятся лекарства, вакцины. Говорят, что вакцина есть уже и сейчас, да вот только мало кто горит желанием ею уколоться. Сейчас всё на ощупь.

«Внутривенно делать нельзя. А если делать уколами, – говорит себе медсестра, – то нужная концентрация лекарства в организме наступит только через несколько дней. А если этих дней окажется слишком много? И организм не выдержит столько дней терпеть высокую температуру? Тогда…

…я его не вытащу».

Вымыв руки, сняв только верхнюю одежду и стараясь не смотреть мне в глаза, она подходит ко мне и начинает готовить свои медицинские процедуры.

– Температура такая же?

Немного промолчав, отвечаю:

– Да. Такая же. Ты знаешь… может, она и не снизится. Я думал сегодня… не страшно. Я всегда думал, что в этот момент человеку должно быть страшно. Думал, что мне будет страшно. Нет… Не страшно.

Мои слова заставляют супругу ещё более прятать от меня свой взгляд. Возле меня появляется уже ставшая привычной за эти дни самодельная конструкция – стул и привязанная к нему палка. Доведшая моё сознание почти до бреда температура не даёт мне возможности сравнить, что в этот вечер на конце палки крепится не стеклянная бутыль с лекарством, а небольшой квадратного вида приплюснутый пакетик.

– Вену готовь, – так же не глядя мне в глаза, обращается ко мне жена. А вот и привычный жгут. – Рукой поработай.

После того, как с привычной для моей супруги профессиональной лёгкостью она попадает мне в вену, она присаживается рядом со мной на край дивана и, сидя ко мне спиной, взяв меня за руку, говорит: