Хор Мертвый. Пожиратель Душ

От автора

Изначально, данное произведение задумывалось, как небольшая повесть. Что-то весьма и весьма компактное, короткое и сжатое – тема зла, затаившегося в стенах гостиницы, на данный момент, увы, исчерпала сама себя. Трудно придумать что-то новое и необычное, когда о паранормальных явлениях, в отелях на окраине, писали настоящие литературные гиганты, вроде Кинга и Блоха, Лавкрафта и Нэвилла. Список можно продолжать почти до бесконечности, а если приплюсовать к ним фильмы соответствующей тематики, то получится вообще отдельный сборник.

Но всякий писатель, работающий в жанре ужасов и хоррора, рано или поздно приходит к истокам. К темному и мрачному постоялому двору с привидениями, к жуткому дому за железных забором, к неупокоенных душам, блуждающим из комнаты в комнату, к древним проклятиям и темной силе, выползающей из шкафа по ночам. Как тут не вспомнить The Eagles и их незабвенное произведение "Hotel California", верно?

Непрерывная работа над книгой «Хор Мертвый» заняла у меня больше года. Первые наброски, ставшие основой сюжета, появились больше четырех лет назад, но в силу обстоятельств, продолжить работу над романом я не мог. Черновики лежали в отдельной папке, дожидаясь своего часа, и возвращаться к ним, сказать по правде, я не планировал. Росток «Хора Мертвого» путешествовал со мной из страны в страну, из города в город, из года в год, совсем не зная, что ему суждено превратиться в трехтомник.

Но все было не так просто, и совсем не сразу. Метаморфоза превращения оказалась длительной и болезненной.

В силу возраста и настроения, тема зла, запертого в гостиничном номере, перестала мне нравится. Она казалась слишком банальной и клишированной, донельзя простой и унылой. Изредка я перечитывал наработки, надеясь зацепиться хоть за одну строку, но выходило это у меня не лучше, чем проводить операцию на мозге гаечным ключом. Повесть, носившая тогда название «Оригами», должна была умереть еще в зародыше. У меня появились другие идеи и новые сюжеты, не имеющие к «Хору» никакого отношения.

Но что-то мне не давало покоя. Я будто чувствовал, что в этих черновиках еще есть потенциал.

А потом, я понял, что это мертворожденное произведение можно оживить. Развить историю, вынести ее за пределы отеля, отдать под снос целый город, позволив фантазии творить все, что ей только захочется. А если ввести не одного главного героя, а трех, и описать ситуацию с нескольких точек зрения, получится что-то такое, что лично мне еще не доводилось читать. Эта мысль показалась забавной. Что-то вроде вызова самому себе. Я приступил к работе, беспощадно расчленив первые наброски, сформировал три сюжетных линии, переплел их между собой и пришел к выводу, что выбираюсь за привычные рамки. Произведение выходило настолько гигантским, что порою я задумывался, а не сошел ли с ума компьютер, и правильно ли подсчитаны символы в тексте. Но описание эпических событий, как выяснилось, требует размаха. И даже трех героев мало. Я рисовал карты, чертил схемы в блокноте, записывал все события на отдельных листах, чтобы не потерять ни одну веху, а после свести все арки к логичному завершению.

Работа пошла не сразу. Пока общий сюжет и истории героев не сформировались окончательно, я писал установленный мною минимум – не меньше трех листов. Довольно трудно ориентироваться в новом мире, который только что придумал, а уж описывать его, так и тем паче (к слову говоря, ближе к финалу, я поднял темп до 12 листов в день, но произошло это далеко не сразу).

Чтобы сформировать сюжетную базу, я копался в интернете, покупал соответствующую литературу – чаще всего, по судебной психиатрии, перелопатил огромную гору религиозной литературы и поэтических сборников. Сбор материала – одна из моих любимых частей подготовки. Это дает уверенность в том, что ты не полный болван, и еще можешь забить чем-то голову. Да и бессмысленно писать о том, в чем не разбираешься ни на йоту.

Первый акт «Мертвая зона» родился в течение полутора месяцев. Это было легко. Второй акт потребовал куда больше сил и времени. На третьем я понял, что чрезвычайно устал – работа над сюжетом всегда увлекает меня целиком и полностью. Я погружаюсь в нее, как в болото. Я думаю над историями, когда смотрю фильмы, гуляю или сплю – сны с участием персонажей, для меня не редкость. Зацикленность на одной идее и постоянная усталость привела меня к осознаю того, что данное произведение не имеет ни смысла, ни роста, ни развития. Творческая хворь – опасная штука. Из-за нее сгинуло много моих работ, так и не встретив своих читателей.

Три сюжетных линии, арки второстепенных персонажей, временные линии, реальность и ирреальность – удерживать все это в голове, да и в авторском блокноте, оказалось невероятно сложно. Многомерная подробная схема перед глазами тоже требует энергии. В конце каждого рабочего дня, я чувствовал себя измотанным и уставшим – «Хор» давил на меня с элегантностью могильной плиты.

Произведению, под названием «Оригами. Версия 2», снова начала грозить папка с мертвыми текстами, отложенная на далекое светлое будущее. Да и страх того, что готовое произведение не оправдает ожиданий, и окажется совсем не таким, каким я его себе представлял, парализует. Это как барьер, который нужно преодолеть. Что-то вроде скользкой лестницы с тысячей ступеней, по которым ты скатываешься от вершины к самому началу.

Но мне повезло. Благодаря моим друзьям, моей любимой женщине, и моей маме, которые поддерживали меня в сложное время, я снова вернулся к работе над романом. Я бессовестно использовал чужие кошмары, о которых мне рассказывали, изучал страхи и фобии близких мне людей, погружался в книги, пытаясь разобраться в мотивации серийных убийц и маньяков.

Книга, которую я планировал погрузить в искусственную кому, снова вернулась на рабочий стол. «Хор» отжирал у меня по 10 часов в день, и я понимал, что мне катастрофически не хватает времени в сутках, чтобы запечатлеть все идеи, пока вдохновение опять не сменилось депрессией.

Четвертый и пятый акты родились почти одновременно. К тому времени я уже знал, как привести сюжет к финалу, и теперь оставалось только отразить собственные мысли на бумаге. Темп работы был сумасшедшим. Персонажи требовали, чтобы я прекратил издевательства, и уже поставил точку в судьбе каждого.

Я закончил работу над книгой «Хор Мертвый» 8 августа 2024 года, и после небольшого перерыва начал редактировать и вычитывать текст, исправляя собственные ошибки и логические несостыковки. Сегодня девятое сентября, а значит, на обработку готового произведения ушло чуть больше месяца. Но даже теперь, когда роман закончен, сюжетные дыры залатаны, а трещины тщательно зашпатлеваны, я продолжаю испытывать некоторую неуверенность – риск разочаровать близких людей, должно быть, преследует каждого писателя, как и идея вернуться к заброшенной гостинице с привидениями, и снова погрузиться в мрачный безвыходный мир, оживающий на страницах книги.

По сути своей, все это предисловие, попытка сказать спасибо. Да, возможно, на страницах этого произведения многовато крови, трупов, насилия и безысходности, и она не вполне укладывается в рамки подарка, но…

В своем обращении, я бы хотел поблагодарить всех людей, которые поддерживали меня и помогали мне в работе над «Хором». Юля, Ловелл, Витя, Валентин, Китиара, Настя, Кристина, Вера, моя мама Елена Владимировна – всем вам большое спасибо за то, что верили в меня.

Эта книга – все пять актов – посвящается всем вам.

С уважением и искренней благодарностью

Виктор Доминик Венцель

Акт 1: Мертвая Зона

Он знает, что он тоже несуществующий,

Но он не знает границ своего небытия (с)

Май Искариот «Принц Винц»

Я вернулся без головы.

Я вернулся без головы.

Увы.

Те, кто был в голове мертвы.

Все, кто был в голове мертвы.

Увы(с)

The Matrixx «Без головы»

Nun liebe Kinder gebt fein acht

Ich bin die Stimme aus dem Kissen

Ich singe bis der Tag erwacht

Ein heller Schein am Firmament

Mein Herz brennt! (с)

Rammstein «Mein Herz Brennt»

Мир похож на книгу, он весь черный и блестящий

Белки и морские свинки в скорлупе нашли приют.

Я жду чуда превращенья куба в разноцветный ящик

Чтобы спрятаться на дне и ждать пока меня найдут.

Страх на языке, волшебный факел над кроватью,

Тень приходит и уходит, мне сказали: сказка – ложь…

Непридуманной Вселенной на двоих, увы, не хватит.

Я найду туда лазейку, когда ты опять уйдешь…(с)

Чертова Кукла «Непридуманная»

Подпространство Оригами

Время: отсутствует

Сейчас

Шесть секунд, если верить стрелкам проржавевших карманных часов, длились уже больше двух с половиной минут. Я перестал считать мгновения после трех сотен – очень убедительное доказательство, что время остановилось намертво, вмерзло в осень и превратилось в густую полупрозрачную субстанцию, которая лениво плескалась от стены к стене. Часы в руке продолжали тикать, но вплавленные в стекло стрелки не шевелились – для большей уверенности я взглянул на наручные, потом сверился с луковицей часов, что висели на шее. Или в мире неожиданно отказали все хронометры, или время стало ненужным для подпространства Оригами. Свалка реальности – самое отвратительное, что можно только встретить в этом месте. Да и в другом месте, вероятно, тоже – в жизни не встречал большего сюрреалистичного безумия, чем Оригами в момент трансформации – а это, поверьте, многое значит.

– Мерзкое местечко, – веско заметил Арни, сморщив свою обгоревшую физиономию, – Не мог найти для нас что-то получше?

Он сидел на краю шаткого журнального столика, который еще несколько минут назад представлял собой вычурное надгробие с двумя плачущими ангелами по обеим сторонам. Правые ножки столика комично парили в воздухе, левые же уходили на две трети в липкую багровую грязь, которая совсем недавно казалась напольной плиткой. Вернее, она и была этой самой напольной плиткой, но Оригами стремительно складывался в новую фигуру, меняя реальность в угоду собственной извращенной логике – никогда не мог понять, чем руководствуется Оригами при создании того или другого слоя.

– Иди к Дьяволу, – мрачно отозвался я, вытаскивая из кармана помятую пачку сигарет. Внутри уцелела еще пара штук – значит, уже повезло. В последний раз, Оригами подсунул мне коробку, полную опарышей и дождевых червей, а не так давно превратил сигареты в ненавистные лакричные палочки, – Какого черта тебе еще надо? Сколько еще мы будем говорить об одном и том же?

–Как невежливо, – вздохнул Арни и нахмурился. Блестящая розовая кожа на висках натянулась. Обугленная корка спекшейся плоти, покрывавшая почти половину лица, сейчас была почти не заметна. Причуды освещения в подпространстве Оригами всегда вызывали у меня уйму вопросов – Разве так говорят со старыми приятелями, а?

Ну, конечно, со старыми приятелями так не говорят. Арни прав – мы связаны с ним гораздо прочнее, чем можно себе представить. Есть родственные связи, есть дружеские, есть любовные – а есть фатальные. Так вот, Арни – это фатальная ошибка, с которой я пытаюсь справиться уже несколько лет. Ежедневно прохожу что-то вроде химиотерапии, которая все равно не спасет, но не позволяет болезни расползаться дальше.

Уродливая маска ожога стала виднее – Оригами создал ряд горящих факелов, истерично снес

их, разметав осколки по всем сторонам, и превратил их в огромную хрустальную люстру – такую необъятную, что каменный свод над головами провис и предательски захрустел. Посыпалась пыль, через мгновение ставшая бабочками, которые с шумом разлетелись в темноте.

Я похлопал себя по карманам в поисках зажигалки, но нашел вместо нее только слово «небосвод», которое тот час, развалилось в руках, и посыпалось вниз мелким стеклянным крошевом.

– Огоньку? – услужливо предложил Арни, оскалив обугленные зубы, – Ты же знаешь, что всегда можешь положиться на старого друга, брат. Огонь-то у меня теперь всегда есть.

Да, тут спорить было глупо. В огне Арни разбирается лучше, чем кто-либо из Приближенных, что, впрочем, неудивительно, с его-то опытом. Я подкурил от взметнувшегося язычка пламени, затянулся, с удовольствием выдохнул дым, который в то же мгновение сгустился, протяжно мяукнул, и превратился в маленького серого котенка. Напуганный зверек шарахнулся в сторону от меня и скрылся в кромешной темноте. Не знаю, чего это Оригами так полюбил кошек. Кажется, это уже шестая за сегодня. За шесть секунд.

– Девятая, – мрачно подсказал Арни, с интересом наблюдая, как пропадает люстра, а вместо нее образовывается огромная черная трещина, сочащаяся какой-то тягучей красной жидкостью, – Ты стал рассеянным, приятель.

Я пробормотал что-то весьма и весьма уклончивое, устало сел на пол, привалившись спиной к старой кирпичной кладке – кажется, совсем недавно вместо нее была отличная пуховая перина, которую Оригами слепил из камней по ошибке. А может быть, нарочно, чтобы посмотреть на мою реакцию. Под ногами валялись больше сорока окурков, и мне пришлось сдвигать их ботинком в сторону, чтобы не запачкать пальто. Попробуйте-ка выкурить две пачки за шесть секунд – неплохой фокус, а?

–Итак, – проговорил Арни скрипучим после пожара голосом, – Ты полностью потерял контроль над ситуацией, верно? И втянул в это дурное дело всех своих Приближенных, да еще и меня, в том числе. Не хочешь рассказать еще раз, и поподробнее, что произошло на самом деле?

Слова его звучали злорадно: давняя взаимная ненависть – это довольно значимая сила. Особенно в реалиях Оригами. Собственно, эта ненависть, в результате, нас сюда и привела. И теперь мы застряли здесь навсегда. Самое скверное, что только могло со мной случится.

Запахло плесенью, потянуло вином, и камни под головой, превратились в гниющие яблоки, которые с влажным стуком раскатились по комнате, подпрыгивая на невидимых кочках и отскакивая от незаметных глазу углов. Странная штука, ведь когда я обернулся, стена была на месте – и целехонькая, хоть и немного поцарапанная. Но это все мелочи.

–Ты же сам все видел, – отмахнулся я от Арни, сминая сигарету и выбрасывая ее в сторону, – Ты был свидетелем каждого события. Я повторил тебе всю историю уже две дюжины раз. Не упустил ни одной детали, между прочим. Черт, эти беседы сводят меня с ума! Зачем повторяться?

– Ну, хотя бы затем, чтобы не превратиться в горстку пепла, или в безвольную куклу, из которой Оригами вытряс все идеи и мысли. Не хотел этого говорить, но ты мог изначально отказаться от контракта, брат, – отсалютовал мне Арни, выпуская изо рта колечко дыма. После пожара, он мог проделывать эти фокусы даже без сигарет, – Ты же знал, что устал и измотан, и очередное дело, тем более такое серьезное, тебе просто не по плечу. И тем не менее, ты согласился, и даже поставил эту чертову подпись. Что тебе пообещали? Отчего тебе не сиделось в кабинете, а?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся я, пытаясь устроиться поудобнее на шатком полу, который уже трижды за последнее мгновение менял собственную текстуру, превращаясь то в длинношерстный ковер, то в стекло, а однажды, предстал армией тараканов и пауков, которые поспешно поползли мне за воротник, – Я думаю…

– Приближенные сказали, что она была красива.

Иногда мне кажется, что Приближенные не всегда правильно понимают моих мотивов. А еще, они слишком часто суют нос не в свои дела.

– Она была красива, – подтвердил я внезапно для самого себя, – И в добавок к этому, еще и очень богата. Красивая, успешная, при больших деньгах…

– Ну-ну, приятель, – поморщился Арни, и спекшаяся корка на лице противно захрустела, – Богатые, красивые и успешные не обращаются к услугам медиумов-сорбентов. Особенно с такой репутацией, как у тебя. Мне кажется, тебя очень жесткого обманули. Почему именно ты?

– Возможно потому, что я единственный медиум в городе, который действительно знает, что делает? И единственный, у кого самое короткое объявление в интернете?

– Ты себе льстишь, – осклабился Арни, поглядывая на огромную красную лужу, в которую вытек потолок над головой. Теперь лужа неуклонно разрасталась, подбираясь к нашим ботинкам, – У тебя, конечно, есть кое-какие любопытные способности, но их не хватит даже на то, чтобы вытащить нас отсюда, так?

Я развел руками, вляпавшись ладонью во что-то липкое и горячее. Хорошо бы знать, во что, но темнота рядом была слишком густой.

– Что произойдет, если Оригами сложит фигуру, пока мы находимся внутри? – спросил я Арни, брезгливо поморщившись, – Система, как ты успел сказать, может очищать и совершенствовать сама себя.

Я снова похлопал по карманам, вытащил пачку, и с тоской заглянул внутрь, чтобы получить в лицо залп разноцветных конфетти. Вместо сигарет лежали шевелящиеся бледные женские пальцы. Снова.

– Этого я не знаю. Ничего хорошего точно. Из подпространства не возвращаются, чтобы рассказать об этом. Во всяком случае, я о таком не слышал. Да и какая тебе разница? Расслабься, брат, и получай удовольствие.

– Ну а сколько времени займет создание новой фигуры?

– Как знать? От четверти часа до бесконечности. Есть время подумать над тем, что произошло шесть лет назад в Пирамиде, не находишь? Начинай говорить, брат. Не замолкай, иначе подпространство проглотит тебя, и даже не моргнет глазом.

– А какого черта ты высунулся наружу? Разве сегодня твоя очередь?

– Ох, Томи, ты начинаешь меня пугать. Неужели ты не помнишь того, что произошло со всеми нами?

– Помню. Но… как будто не до конца.

Арни посмотрел на меня, выдохнул струйку дыма, покачал головой.

– Ладно, не буду забегать вперед. Давай подумаем, что сегодня воскресенье, а значит, у Приближенных выходной. Они все заняты. Или ушли по делам. Или еще что-нибудь. А я остался с тобой. Ведь остальные не так сильны, как я, – гордо отозвался Арни, наблюдая, как по поверхности кровавой лужи бегает мелкая рябь, словно испорченный приемник перестал получать сигнал, – Ты начинаешь забывать, что произошло, а значит, эта свалка принялась за твой разум. Я решил, что тебе нужна компания, раз все настолько пошло в разнос. Ты успеешь мне все рассказать. С самого начала.

– Не думаю, что стану. Только не снова.

– Хватит обид, брат, – снова оскалился Арни, и запах горелого мяса и спекшейся синтетики стал почти нестерпимым, – Мы через столько прошли, а ты все еще держишь на меня обиду? Знаешь, после того, что произошло в Пирамиде, я потерял гораздо больше, чем ты. Так что, если уж кто из нас двоих и должен держать зло, так это я.

Белые резные колонны возникли из воздуха, оплелись вьюнами и плющом. Подул теплый ветер, где-то вдали зажурчал фонтан. Запахло вином и цветами.

Я отмахнулся от говорящего, попытался сесть повыше, но Оригами уже сложил вместе этот слой материи, втянув край пальто прямо в керамическую плитку. Пришлось оторвать часть лацкана. Хорошо, что Оригами не решил использовать, как строительный материал меня самого. Обычно здесь не слишком учтиво относятся к гостям.

– Без обид, Арни, но я не хочу тратить последние минуты жизни на тебя. Не мог бы ты позвать сюда кого-нибудь другого?

– Другого – это малышку Лиз? – тягучий хриплый голос звучал почти издевательски, – Какая жалость, что ее очередь только через день. Знаешь, это же ты сам придумал дурацкий список, а мы только ему следуем, так что…

– Или ты заткнешься, или я отправлю тебя обратно, Арни. Мне хватит на это сил. Ты знаешь.

Арни подтянул ноги в измазанных золой ботинках повыше, и кроваво-красный ручеек прочертил линию веселым бурлящим потоком. Медный привкус крови, помноженный на приторные миазмы разложения, заполнил комнату. Пропали колонны, растаяли цветы, умолк фонтан в дали. Свет, бьющий из стен, внезапно стал тусклым, тревожным.

– Ну, не молчи, – подтолкнул меня Арни, но уже более миролюбиво – Давай-ка вернемся к нашей истории. Итак, это случилось в воскресенье. Она пришла к тебе прямо в кабинет? Долго ждала у двери?

– Она вошла без стука. Я забыл запереть замок. Ты же знаешь, что в последнее время с моей памятью что-то не так.

Отрубленные женские пальцы завозились в кармане, сминая тонкий картон, и отчаянно скреблись, пытаясь выбраться наружу. Интересно, у кого Оригами позаимствовал их? Или создал сам?

– У тебя что-то не так не только с памятью, – вздохнул Арни и кожа на виске треснула, пустив тонкую струйку сукровицы, – Но так же и со всем остальным. Просто подумай, до чего мы дошли, и где оказались. Как меняется жизнь, а? Ладно, продолжай. Во сколько это случилось, ты помнишь?

Я бесцельно поглазел на окурки под ногами, которые внезапно обросли ножками, щупальцами и скорпионьими хвостами, и расползлись в стороны, после снова потянулся к пачке. И опять удачно. Даже две подмокших сигареты лучше, чем вообще ничего.

– Она пришла без шести секунд полдень. Я как раз смотрел на часы.

– Ну, учитывая, сколько у тебя в кабинете часов, я не удивлен, приятель. Что еще?

– Она вошла тихо, без стука, словно точно знала, куда и зачем пришла. Обычно люди, которые приходят в кабинет, растеряны и напуганы, доведены до отчаяния и паники. Видишь ли, в нормальном состоянии люди не идут за помощью к потусторонним силам. Но только не она. Это меня удивило в первую очередь.

Арни хмыкнул, пощелкал пальцами, выбивая искру, но воцарившийся в помещении мрак жадно проглатывал каждый отсвет. Где-то в стороне прозвучали осторожные шаги, затем смолкли. Кто-то или что-то умерло, а может, просто остановилось. Арни кашлянул, вытер ладонью треснувшие губы.

– Что-то тут потемнело, не находишь? Ах, черт. Ладно, продолжай-продолжай. А что удивило во вторую?

– Ее красота, – сказал я честно, когда сигарета в пальцах вспыхнула, – Она была очень красива, и пришла без шести секунд полдень.

1. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Альтштадт

Поздний вечер

Около двух месяцев назад

В магазине я долго простоял возле холодильной витрины, пытаясь разобраться со сроком годности, выбитом на боковом клапане пакета молока. Делал это скорее по привычке, нежели по необходимости – какая разница, сколько процентов жирности это молоко содержит, сколько в нем калорий, и сколько времени оно может стоять на полке, если пропадет и скиснет, как предыдущее? Хлеб, яйца, сыр, мясная нарезка, овощи, все, что лежит на дне корзины, я складывал автоматически, не различая марок и названий, ориентируясь только по форме и расположению стеллажей.

А вот с молоком пришлось повозиться. Причем, совершенно внезапно.

Несколько часов назад, полный мрачной решимости, я выгреб в пластиковый пакет все содержимое своего холодильника, завязал лямки и выбросил в ближайший мусорный бак. Следовало заняться этим еще пару недель назад, когда сметана покрылась нежно-зеленой корочкой плесени, а морковь высохла и почернела, но тогда у меня были совсем другие дела. И куда более важные, чем пара килограммов сгнивших овощей на нижней полке. Когда ты по уши завален работой, то о подобных мелочах перестаешь задумываться. Единственным, что уцелело на кухне, оказался кофе. Не самый любимый сорт, но лучше, чем ничего. Я сыпал его полными ложками, размешивал, снова насыпал, думая о своем. Заварил себе одну чашку, потом еще и еще, разглядывая опустевший холодильник, точно полководец, пришедший на поле боя, и проигравший сражение. Холодильник победил.

Теперь полупустая стеклянная баночка одиноко поблескивала на полке. Нет ни сливок, ни сахара, ни даже простого молока. Даже сигареты, и те, на исходе. Внутри пачки осталось не больше трех штук – хватит на пару часов, если повезет. Если не повезет, и на телефон поступит очередное сообщение, это время сократится втрое. Никотин помогает сосредоточиться, прочищает голову, позволяет прийти в себя после сна. Хочешь оставаться в форме – вовремя пополняй запасы, даже если тебе претит сама мысль выйти на улицу. До ближайшего магазина рукой подать – я разглядывал отблески рекламного щита, через стекла, выпуская дым от сигарет в приоткрытое окно. Потом задернул шторы, раздавил окурок в пепельнице, и начал натягивать одежду. Джинсы, рубашка и кофта, безукоризненно сложенные, точно на полке магазина, лежали точно в том месте, где я оставил их перед работой. Стопкой, прямо на тумбочке возле кровати. Во внутреннем кармане бумажник и карточки на имя Томаса Винтергрина, Дэмиена Майнхардта, Альберта Хаммермана, Тимми Блюдмана и кого-то еще – я не помню, каким именем пользовался последний раз, поэтому решил взять все, что есть. На какой-то из них точно есть деньги, а может быть, есть на всех. После работы очень не хочется заниматься такими незначительными делами, как подсчет финансов. Может быть, когда-то я найму себе бухгалтера, или начну записывать расходы, но точно не сегодня.

Часы на правой руке показывают 21.14, когда я повязал шарф, взял перчатки, и натянул пальто перед тем, как выйти в осень. Ноябрь в самом разгаре, и с небес сыплется мелкое снежное крошево. Поеживаясь под ударами ветра, Я закуриваю вторую сигарету, и перехожу дорогу, даже не оглядываясь по сторонам. Машин в это время немного, и я игнорирует красный отблеск светофора. Шансы погибнуть под колесами железного чудовища этим вечером гораздо ниже возможности получить переохлаждение и воспаление легких. Прикрывая лицо ладонью от мелких снежинок, я пересекаю проезжую часть, выбрасываю окурок в ближайшую урну, стараясь не подходить близко к грязному металлическому боку, вытряхиваю из пачки последнюю сигарету, и долго щелкаю зажигалкой, пытаясь подкурить на ветру. Я сминаю пачку в ладони, но вовремя вспоминаю о монетке, вложенной под целлофан обертки – эдакий амулет на счастье, который вот уже годы кочует со мной по всему свету. Пять евроцентов отправляются во внутренний карман пальто, пустая пачка – в мусорку, но ее тут же вырывает из рук ветер и уносит прямо под колеса проезжавшего мимо такси. Я провожаю ее взглядом, затем пожимаю плечами и отправляюсь по узким ступенькам к магазину. Отсутствие продуктов – проблема, а вот отсутствие сигарет – беда.

Я затягиваюсь перед входом, долго ищу мусорный бак, но так и не нахожу его. Я вытряхиваю тлеющий табак на землю, затем давлю его каблуком ботинка, а обугленный бумажный фильтр отправляется в карман. Можно не обращать внимания на сгнившие продукты, на просроченный кофе или скверную погоду, но сорить на улице я не готов. Я стягиваю перчатки, поправляю шарф и шагаю в открывшийся дверной проем.

Торговые центры и супермаркеты всегда угнетали меня. Обилие ярких красок, мигающие огоньки рекламы, толпы людей, деловито слоняющихся по коридорам, вгонят в тоску кого угодно одним своим существованием «Скидки на технику!», «Распродажа! Внимание! Распродажа!», «Дешевле, чем даром!» – от подобного жизнерадостного бреда голова заболит у кого угодно. Если захочется подобных развлечений, с таким же успехом можно сходить в любой зоопарк или бар. Есть люди, просто не созданные для общества. Если что, я один из этого числа.

Поеживаясь под чужими взглядами, я беру корзинку из стопки на входе, прохожу мимо стеллажей, даже не пытаясь разобраться в названиях. Что бы не оказалось под рукой, денег на карточке хватит. Свою последнюю работу я выполнил, договор с подписью заказчика покоится в верхнем ящике стола, а на одном из счетов появилась кругленькая сумма. Не могу сказать, что мой заработок отличается стабильностью, но иногда случаются счастливые моменты, когда можно не думать о том, как ты проведешь день без сигарет.

Я прихожу в себя с пакетом молока в руке, с трудом соображая, сколько времени уже смотрю на выбитые на картоне цифры. Странное ощущение дежавю. Дни кажутся совершенно одинаковыми. Каждое движение под копирку, каждая мысль – копия копии. Сколько раз я уже был в этом магазине, выбирая проклятое молоко?

«Ну и глупость, – думаю я, пытаясь избавиться от мрачных мыслей, – Вся человеческая жизнь сводится к бегу по кругу. И круг этот всегда одинаковый. И у всех. И молоко здесь совершенно не при чем»

Нужно взять выходной, чтобы привести мысли в порядок. Кажется, еще пару месяцев назад, легкие прогулки помогали прийти в себя после работы, а теперь наоборот, скорее вгоняют в уныние. Я еще раз бросаю взгляд на молоко, затем опускаю его в корзинку и прохожу вдоль холодильных витрин, прихватывая все, что попадется на глаза. Мясная нарезка, набор для супа, сыр с плесенью – разницы нет никакой, да и по вкусу, наверняка, будет одинаковым. Даже эта самая плесень.

Я задерживаюсь перед витриной с алкоголем, рассматривая названия напитков, немного склонив голову к левому плечу. Сегодня можно было бы обойтись и без выпивки, но нужно как-то расслабиться и прийти в себя. Я беру первое, что попалось под руку – шесть баночек пива в цветастой упаковке, и отправляю к остальным продуктам. Пока что, это лучшее из его приобретений. Алкоголь, во всяком случае, не портится. И может простоять на полке столько, сколько будет угодно.

Немного в стороне я вижу витрину со свежими газетами. Я уже давно перестал следить за новостями, но почему-то задерживаюсь взглядом на очередном заголовке. «И пламя пришло. Шесть лет с момента ужасной трагедии». Местные издания почти не пользуются спросом, но их продолжают исправно печатать, и даже завозить в магазины. Глекнер – захолустный шахтерский городок, где редко происходит хоть что-то стоящее или интересное, поэтому статьи все чаще высасывают из пальца. Иногда там пишут правду, иногда – нет. Читать прессу стало чем-то вроде лотереи – никогда не знаешь, на какую новость натолкнешься.

«У смерти женское лицо. Сотрудница Центра Медицинской Помощи доктора Тидемана, Ивета Леа задержана властями», «Общественный активист Миль Келендорф обвиняет власть в бездействии», «День города. Как Глекнер будет встречать гостей», «Лицо зла. Полиция ищет Карла Брауна, расстрелявшего школьный автобус!».

Список статей такой обширный, что в нем можно потеряться, как в густом лесу. Я раздумываю несколько минут, разглядывая аляповатый разворот, затем беру газету и опускаю в корзину. Как бы там не было, а бумага ему нужна. Порою, и из самого бездарного рекламного листа можно сделать прекрасные вещи.

Очередь на кассе небольшая, но в голове тот час начинает гудеть от лишних звуков. Лязг тележек, шелест упаковок, треск пакетов, звон стекла – после работы, все звуки, даже самые знакомые и потому, незаметные, кажутся гипертрофированными и неповоротливыми, точно слон в посудной лавке. Звук стремится наполнить собою каждую пустоту, и потому, звучит отовсюду – еще немного, и я смогу ощущать его почти физически.

Людей вокруг немного, но даже само их присутствие вызывает дискомфорт. Я морщусь от головной боли, выкладывая свои продукты на движущуюся ленту, улыбаюсь девушке на кассе, заказываю две пачки сигарет, но потом передумывает, и добавляет еще четыре. Немного подумав, прошу пробить блистер формиграна и бутылку минеральной воды. Кажется, дома должны были сохраниться лекарства, но уверенности в этом нет никакой.

Когда продукты сложены в увесистые пакеты, я расплачиваюсь карточкой Альберта Хаммермана, получаю чек и направляюсь к выходу.

Ветер усиливается. Снег валит, словно из разорванной надвое перины.

На город опускается темнота.

2. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, Альтштадт, Католическая церковь Святого Петра

Полдень

Восемь месяцев назад

Потом она подумала, что никто не может сказать точно, когда церковь была построена на самом деле. Слишком много времени прошло с тех самых пор, когда на месте пустыря, позже ставшего сердцем Альтштадта, возложили первый камень. Возможно, если как следует покопаться в городских архивах, можно найти приблизительную дату. А вот точную – никогда. Не спасет даже стела с краткой историей возникновения церкви святого Петра, стоящая во дворе. Во-первых, потому, что ее так давно изрисовали баллончиками местные вандалы, и слова разобрать трудно. А во-вторых, потому что информация на ней приблизительная и неточная. Кэтрин почему-то знала это наверняка. В старом районе Глекнера все идет из рук вон плохо, и на такие мелочи никто старается не обращать внимания, делая вид, что ничего не происходит. Кэтрин привыкла быть, как все, и привыкла делать вид. Это единственное, что она умела действительно хорошо.

Она опустила губку в ведро с моющим средством, взбивая густую пену. Вот уже два часа она пытается очистить камень от краски, но цветные разводы, забившиеся в щели и трещины, упорно не хотят уходить. Помогать церкви, может быть, и благородно, но слишком тяжело. Плохо, когда у тебя нет выбора, и ты вынужден подчиняться человеку, посвятившему всю свою жизнь служению Богу. Бабушка Мина любит только две вещи – Библию и отдавать приказы своей внучке. Сегодня она велела отнести сюда две сумки вещей и привести в порядок стелу, даже не подумав, что Кэтрин предстоит торчать весь день на самом солнцепеке. Спорить с бабушкой бесполезно. Выйдет себе дороже. Кэтрин не спорила. Она давно разучилась это делать, принимая слова Мины, как должное. Сказано нести сумки – она принесет. Велено оттереть грязный камень – она это сделает. Только какой смысл в этом, если через пару дней, сюда придут очередные ублюдки с баллончиками? Сколько раз она уже очищала это место от мусора и хлама? Со счету можно сбиться. А толку – ноль.

Кэтрин Макклер выпрямилась, и долго стояла перед входом, оглядывая белые стены, крест над дверями, витражные окна и вымощенную камнем дорожку, ведущую к высоким деревянным ступеням. Церковь. С этим зданием связана почти вся ее сознательная жизнь. И как бы не складывались обстоятельства, все дороги приводили ее к этим самым дверям. Удивительное чувство, будто ты мчишься по кругу и не можешь соскочить на нужной тебе остановке. Все одинаковое, все закольцовано. Даже работа каждый день одинаковая. Тяжелая, неблагодарная, грубая. Ни настоятель отец Мильсен, ни его помощник отец Греф, ни бабушка Мина, никто не оценит ее трудов. Все будут все так же шушукаться за спиной и показывать пальцем.

«Вон, смотри, опять идет эта дура. Да-да, та самая, которая живет с сумасшедшей старухой. Да, это про нее тогда говорили. А я слышала, что…»

Кэтрин вздохнула и снова принялась за въевшееся пятно. Здесь, под слоями запылившейся краски едва видны буквы. Кэтрин плохо читает, и частенько пропускает буквы в словах, но может разобрать написанное, если не слишком спешить. Она пыталась осилить весь текст уже много раз, но постоянно запиналась на особенно сложных словах, вроде «ре-кон-струк-ци-я» или «ре-не-ссанс». Впрочем, теперь на прочтение у нее была уйма времени.

«Город Глекнер, укрывшийся среди живописных холмов Германии, известен своей необычной историей. Одной из самых замечательных и значительных страниц его хроники, является история построения католической церкви Святого Петра – духовного оплота, ставшего символом веры и стойкости для горожан» – гласила верхняя надпись, на которую почти не попала краска.

Кэтрин всегда думала, что Глекнер может быть знаменит и чем-то другим. Например, своими шахтами, маяком на выезде, или целым опустевшим районом под названием Кокон, оставшимся на берегу реки Страуб. Но по словам Мины, все эти места были совершенно незначительны. Вот церковь с изгаженной стелой – совсем другое дело.

«История этого места начинается в далеком XVII веке, когда маленький поселок Глекнер впервые стал известен всему миру, благодаря своему монастырю. Высокие холмы и плодородные земли привлекали монахов и священников, стремившихся уединиться в тихих углах Германии, и посвятить себя служению Богу. Именно тогда местная община решила построить храм, который стал бы не только местом молитвы, но и духовным центром всего региона»

Насколько Кэтрин могла судить, это тоже было неправдой. Глекнер – шахтерский городок, и первыми здесь появились, как раз, шахты. Родители, много лет назад, рассказывали ей об этом. А потом Мина перечеркнула все их слова одной короткой фразой «Если так говорят в церкви – значит это правда. И не твоим ублюдкам-родителям о таком думать»

Кэтрин снова намочила губку и принялась за надпись. Под таким солнцем, краска берется сплошной коркой, и чтобы снять хоть немного, приходится сбивать пальцы в кровь. Может быть, хоть Бог оценит ее старания, и избавит от старческих нравоучений.

«Первыми строительными материалами для храма стали дубовые бревна и камни, собранные в окрестностях. Местные мастера, вдохновленные древними традициями, вложили в создание церкви все свое искусство. Стены возводились медленно, тщательно подгонялась каждая деталь. Легенды гласят, что сами ангелы помогали строителям, ночами охраняя стройку от ветров и бурь»

Никаких легенд на эту тему Кэтрин не знала. А если бы эти легенды и были, то все равно врали бы. Ангелов не существует. Потому что, если бы они были на самом деле, то стелу от вандалов уберегли точно. Кэтрин не позволяла себе сомневаться в правоте Библии, или словах святого отца на проповеди, но порою ей мерещилась некая недосказанность в этих заумных строках. Интересно было бы найти собеседника и поделиться с ним этими мыслями, но это, увы, невозможно. Мина следит за каждым шагом, любой человек, с которым Кэтрин заговорит, воспринимается ею, как угроза.

«Освящение первой церкви состоялось в 1785 году, и с тех пор этот день отмечается как особый праздник в Глекнере, позже ставший днем Города. На церемонии присутствовали не только горожане, но и паломники со всех уголков Германии. Звон колоколов возвестил начало новой эры для маленького городка»

Кэтрин вытерла пот со лба, отшагнула в тень, протянувшуюся от здания, и присела на ступень. Еще пара часов, и работа будет закончена. Можно будет возвращаться обратно. Дома ей неуютно и одиноко, но так хотя бы не так жарко, как под палящим солнцем. Идти пару километров, волоча за собой две сумки, битком набитые старыми вещами – такого и врагу не пожелаешь.

«Однако, время и история не щадили древние здания. В XVIII веке во время военных конфликтов церковь была частично разрушена. Но вера горожан не угасала, и вскоре они приступили к восстановлению храма. К этому времени уже были доступны более прочные материалы и новые архитектурные знания. Новая церковь, построенная на фундаменте старой, воплотила в себе элементы готического стиля, став еще более величественной и внушительной»

Величественно, это правда. Этого не отнять. Кэтрин всегда чувствовала какой-то особый трепет, когда заходила внутрь храма. Может быть потому, что Мина относилась к этому месту с ревностью матери, оберегающей собственное дитя, а может быть потому, что действительно верила в Бога. Тонкая грань между убеждением и самоубеждением оказалась почти неразличимой.

«В последующие века храм претерпевал немало изменений и реставраций. С каждой новой эпохой он обретал новые черты, сочетая в себе средневековую строгость, барочную изысканность и ренессансное величие. Внутреннее убранство поражало богатством и разнообразием: великолепные фрески, расписанные сводчатые потолки, статуи святых, выполненные знаменитейшими мастерами своего времени»

На самом деле, внутри церкви не было никакой роскоши, если не считать образов святых на стенах и прекрасных витражей. Этому месту был нужен капитальный ремонт, пока весь свод не рухнул на голову прихожанам. Но с недавних пор, на это махнули рукой. Сделали вид, что все в полном порядке.

«Особое значение церковь Св. Петра приобрела во время Первой Мировой Войны, когда она стала убежищем для множества беженцев, укрывающихся от ужасов военных действий. В эти годы храм вновь оказался под угрозой разрушения, но горожане Глекнера проявили невиданное мужество, защищая свой духовный центр. К тому времен церковь Св. Петра окончательно устоялась в своем архитектурном величии. Она стала центром духовной и общественной жизни Глекнера. Вокруг нее кипела жизнь: здесь проводились ярмарки, собирались советы старейшин, происходили важнейшие события в жизни горожан»

Эта надпись тоже оказалась обманом. К началу двадцатого века, Глекнер разделился на две половины. Центральная часть, состоящая из двух колец, и Альтштадт с Коконом. Не было ни ярмарок, ни советов, ни старейшин. Была только старая ратуша, стоящая где-то на окраине. Сейчас там или гостиница, или магазин – ни больше, ни меньше.

«Сегодня церковь Св. Петра по-прежнему встречает прихожан. Она является не только местом молитвы и богослужений, но и музеем-памятником архитектуры, привлекающим туристов и паломников со всего мира. В её стенах ощущается дыхание истории, передающей величие и стойкость поколений, живших на этой земле.

История построения католической церкви в немецком городе Глекнер – это не просто история архитектурного сооружения. Это повествование о людской вере, о стремлении к свету и божественной правде, об объединении ради великой цели и о преодолении трудностей на пути к духовному совершенству»

Кэтрин с трудом дочитала последние строки, разглядывая буквы, скрытые под краской, затем передернула плечами, устало встала на ноги и взялась за ведро с мыльной водой. Нещадно палило солнце, по небу плыли белые облака, где-то с гулом проносились машины – так жизнь давала Кэтрин очередной виток, но этот виток ничем не отличался от предыдущего.

3. Винц Вертер

Город Берлин, Ментально-Оздоровительный Центр

Утро

Шесть лет назад

Их было двое. Один стоял у окна, другой сидел на стуле возле больничной койки. Оба в белых халатах, поверх строгих костюмов. Оба в черных туфлях, отутюженных брюках, серых рубашках и с петлями уродливых галстуков на шеях, напоминающих раздавленных гадюк. Один рассеянно смотрел через жалюзи на внутренний двор, изредка переминаясь с ноги на ногу, второй лениво выводил что-то в видавшем виде потертом блокноте, изредка отрывая взгляд от бумаги. Седые волосы расчесаны на ровный пробор. На правой щеке продольный шрам, почти незаметный в узоре падающих на лицо теней. Глаза его были пустыми, как стеклянный стакан в баре, когда он смотрел на угрюмый квадрат кардиомонитора – ни мысли, ни идеи – сплошная темнота.

Потом они поменялись местами – теперь первый писал в блокнот, второй торчал у окна, разминая затекшую шею. Молчание плескалось от стены к стене, сгущалось, плотнело. Оба визитера действовали автоматически, как хорошо отлаженный механизм – давние партнеры, которые понимают друг друга без слов – каждый знает, что требуется от него, и что нужно другому. Нарушать тишину, наполненную смазанным гулом приборов, не хотелось. Да и говорить было не о чем. Была только прямая и конкретная цель, и цель эта сейчас лежала под легкой белой простыней, опутанная проводами, как паутиной. Бабочка в коконе.

Они начали говорить, когда Винц открыл глаза. Сперва говорил первый, потом вклинился второй. Потом второй замолчал и продолжил первый. Голоса их звучали сухо, взгляды кололись, точно осколки стекла, скрип карандаша по бумаге отдавался в голове Винца одной пронзительной тонкой нотой, благодаря чему каждое слово напоминало удар молотка по шляпке гвоздя. Кто-то из этих парней методично и неспешно вколачивал мысли в серое пустое пятно, похожее на дыру на обоях, где раньше находилось его собственное сознание. Сперва по краям, потом ближе к центру, где щель была самой глубокой. Синтепон, вата, поролон, опилки. Так набивают мягкую игрушку или чучело, перед тем, как стянуть шов и выставить ее на витрину. Слова, буквы, слоги, предложения – их ссыпали в пустоту, точно хотели наполнить огромную яму. Котлован.

«Воронку от взрыва, – поправил себя Винц, – Так будет правильнее»

Они говорили долго. Так долго, что серый свет, бьющий из окна, успел поблекнуть, и жалюзи пришлось открыть, погрузив палату в тусклый полумрак. Тогда один щелкнул выключателем, а второй занял его место на стуле.

Один сказал: «Сынок, ты герой. Ты не такой как все. Ты особенный. Ты рожден для подвига»

Второй сказал: «Мы рады, что ты выжил, Вертер. Твоя страна гордится тобой. Возможно, мы сможем приставить тебя к награде»

Вертер хотел сказать, что не заслуживает этой похвалы, но не нашел нужных слов. Собирать слова в предложения – та еще проблема, если не знаешь, что то или иное слово значит. Слоги, а то и целые фразы, всплывали из мутного омута в голове, как пузыри в болоте – нужно было не просто выбрать нужный, но и собрать их воедино, чтобы получить необходимую конструкцию. Так Икар, методом проб и ошибок клепал свои крылья, чтобы долететь до солнца. Так Оппенгеймер работал над атомной бомбой. Так Бог создавал Землю, и все живое на ней. Винц не умеет вдыхать жизнь, не силен в физике, и в крыльях понимает мало. Он даже не помнил, откуда знает все это – смазанные образы, отголоски, силуэты, обрывки, ошметки, осколки. Разбитый калейдоскоп историй, попавший под колеса грузовика. Зато Винц знал, как отличаются буквы по вкусу и цвету. Буква «А» – красная и сладкая, буква «Б» – зеленая и кислая, буква «С» – желтая и горькая. Можно было бы объединить ощущения и подобрать нужное слово, но получалась полнейшая неразбериха. Поэтому Винц молчал, а говорили двое в строгих костюмах и белых халатах. А он слушал. И впитывал.

Один сказал: «Сынок, ты помнишь, что случилось с тобой? Что там произошло на самом деле?»

Второй сказал: «Вертер, нам нужен полный отчет. Сам понимаешь, без этого никак. Ты должен сосредоточиться. Думай, солдат, думай!»

И Винц думал. Во всяком случае, эта гамма фиолетово-терпкого вкуса твердо ассоциировалась с мыслью. Он послушно копался в обертонах и оттенках, нырял в самые черные глубины градиентов, доплывал до отливов и патин, доходил до монохромности, отблесков, отсветов и сторон. Все вокруг казалось незнакомым и пугающим. Зыбким и сладким, холодным и соленым, острым и оранжевым.

Двое в пиджаках и халатах наблюдали за ним. Они ждали долго, не торопили, правда, иногда поглядывали на часы. На лице одного застыло выражение сомнения, у другого – жалости. Первый сделал пометку в блокноте, второй скрестил руки на груди.

– Ты помнишь, что там произошло, сынок? – полюбопытствовал первый.

– Ты знаешь, где ты находишься, Вертер? – спросил второй, – И понимаешь, почему ты здесь?

Винц отрицательно покачал головой. Это движение он помнил. С остальным уже сложнее. Наверное, на такой простой вопрос не составило бы труда подобрать и слово. Он обратился к собственному лексикону, как к старой кладовке, разгребая ненужный хлам на полках. Интересно, какое бы подошло? «Дрянь», «Пицца», «Протокол» или «Нет»? Наверно, логичнее будет ответить односложно. Во всяком случае, можно попробовать.

– Пицца, – произнес он, искренне стараясь угадать. Слово было кислым, как долька лимона, заставив поморщиться.

– Может тебе еще девочек и пива сюда принести? – хмыкнул второй, и кивнул первому – Видишь, все с ним в порядке. Наш парень поправится. Если шутит, значит все порядке. Но мы тут не в игры играем, Вертер. Нам нужен отчет.

– Пицца, – пролепетал Винц, – Пицца, пицца…

– Хватит повторять это, солдат, – рявкнул второй, и лицо его побагровело, – Всему нужно знать меру. И шуткам тоже!

– Подожди-ка, – махнул ему первый, – Ты почитай его анамнез. Вот тут, на пятой странице. Сынок, ты понимаешь, что именно ты хочешь сказать?

Винц сцепил зубы, прикусил язык, поморщился снова – на этот раз от боли. Язык сделался огромным и неповоротливым. Он неуверенно кивнул, затем поспешно покачал головой.

– Чушь какая-то, – фыркнул второй, – Что это с ним? Не может определиться?

– Нас предупреждали о последствиях, – пожал плечами первый, – И ничего удивительного в этом нет.

Винц попытался сосредоточиться на проплывающем мимо слове. Ухватился за него, взял еще одно, сопоставил их друг с другом, как архитектор, возводящий очередной этаж заведомо аварийного дома. Выглядело творение надежно, но что-то пошло не так с фундаментом, благодаря чему все здание накренилось, заскрипело и угрожающе завалилось на бок. Пересобирать конструкцию не оставалось времени.

– Я не… Я не пицца, – произнес он уверенно. Слово «пицца» казалось настолько важным, что ему непременно хотелось ввернуть его в собственный ответ. Оно было глобальным, всеобъемлющим, божественным. Или как там оно называется? Что оно обозначает? Неважно. Зато из него лился чистый белый свет.

– Да наш герой издевается, – фыркнул второй, и поднял подбородок, – Потому что это уже выходит за все пределы. Слушай меня, солдат. Или ты отвечаешь, или…

– Или у него дисграфия и парафазия, – перебил его первый, махнув в воздухе блокнотом – Очередной бонус после случившегося. Помимо всего остального…

– Пара-что?

– Парафазия, главным признаком которой является нарушение высказывания, замена правильных букв и слогов. Человек, страдающий парафазией, заменяет корректные слова в предложении на совершенно непонятные и неестественные в данном употреблении и в конкретной ситуации, – первый наклонился к Винцу, произнес почти ласково, но глаза его оставались холодными и черными, как дуло пистолета, – Ты понимаешь, что то, что ты говоришь – не верно, не логично? Ты понимаешь, что неправильно используешь слова?

– Понимаю, – тихо повторил Вернер, искренне не соображая, почему его визитерам не понравилось слово «пицца», – Я… я по-ни-ма-ю.

Фраза напоминала по вкусу шпинат, перемешанный с сырым фаршем. И была почти такой же по консистенции.

– Просто прекрасно, – хмыкнул второй, закатив глаза, – И как мы можем добиться от этого парня ответа, если он и двух слов связать не может?

– Дай ему прийти в себя, – отозвался первый, – Возможно, что это только временное явление. Человеческий мозг способен регенерировать, если…

– Если – что? Доктор сказал, что его методика не имеет аналогов. И его работа – настоящий прорыв. Для этого мы ехали в эту дыру, напомню тебе, – отмахнулся второй, – И что мы тут нашли? Оба проекта – полный провал.

Они оба замолчали и посмотрели на Винца, а Винц смотрел на них. Пелена между ним и реальным миром еще не пропала, но окружение, как будто стало четче. Он сосредоточился на этом чувстве, сделал осторожный шаг над бесконечной бездной, стараясь не сорваться вниз.

– Что… вам… ниже? – спросил он осторожно, словно каждое неправильное слово могло его убить, – Кто выдры такие?

– Переведи – буркнул второй, и халат его затрепетал, словно крылья птицы, – Ты у нас привык общаться с пациентами, как я посмотрю.

– Он спрашивает: «Что вам нужно?», «Кто вы такие?», верно? – спросил первый, заглянув Винцу в глаза, – Ты же это хочешь узнать, сынок?

Винц с готовностью кивнул головой. Неужели, ему удалось подобраться нужные слова, сложить их во фразы, а фразы перевести в предложения? Невероятно, как эти люди в его палате могут так просто жонглировать слогами, как клоун – шариками для пинг-понга?

– Мы – твои ангелы-хранители. А прислал наш твой Господь Бог, – проворчал первый, но без злобы в голосе. Теперь в нем была только безграничная усталость, – Потому что Господь Бог хочет узнать, как ты себя чувствуешь, что ты помнишь, и требует официального отчета и полной информации.

Какие пугающие многоступенчатые слова. Или как назвать их правильно?

– Я не пони! – заявил Винц, и ему стало страшно, – Я не пони…

– Он не понимает, – бросил первый через плечо, – Или не помнит? Ты знаешь, что произошло?

– Я не… не помню, – выдохнул он, стараясь закрепить это слово перед глазами, как плакат на магнитной доске. Он повторил по слогам, стараясь не сбиться – Не пом-ню.

– Хорошо, – отреагировал первый, наклонившись еще ниже, – А кто ты такой – помнишь?

Какой интересный вопрос. Над ним стоит подумать, прежде чем отвечать. Итак, что известно? Его называют Винцем. А еще, его зовут Вертером. Выходит, он – Винц Вертер. Только имя Винц – слишком короткое и странное. Наверное, оно просто не полное. А как будет целиком? Викентий? Винсант? Винсент? Но откуда вообще такие мысли? Он не помнит, кто он такой. Он не знает. Вместо того, что принято называть памятью – огромная черная дыра, которая засасывает в себя звезды и галактики, планеты и спутники, слова и предложения.

Винц задрожал. Страх обрушился на него, как кирпичная плита. Смял, придавил, размазал.

– Боже. Да он вообще ничего не помнит… – протянул первый, – Неужели, и правда, амнезия?

– Прогрессирующая, – холодно согласился второй, сверяясь с бумагами, – Или, что вполне возможно, ретроградная, антероградная или чувственно-специфическая…

– Чего-чего?

– Ретроградная – амнезия на события, которые предшествовали событию, вызвавшему амнезию, – терпеливо пояснил второй, – Антероградная – не запоминаются события, следовавшие после события, вызвавшего амнезию. А у нашего парня и то, и другое. Не удивлюсь, если у него будет весь спектр, заканчивая диссоциативной фугой и синдромом Корсакова…

Первый не стал дослушивать и отвернулся, сложив руки на груди. Винц не успел заметить выражения на его лице, но оно представлялось ему раздраженным и разочарованным. Как много слога «раз». Раз-раз-раз. Проверка связи. Раз-два-три, раз-два-три. Шаг в шаг. Это как вести партнершу в танце. Оглушительно зазвучало танго смерти Рихарда Вагнера», заметалось под сводом черепа, заставляя мир вокруг задрожать и померкнуть.

– Не забывай о том, что до сих пор сидит в его голове, – мрачно заметил второй, – То, что не получилось удалить. Нас предупреждали, помнишь? Я, конечно, еще поговорю со специалистами, может, получится что-то из него вытянуть, но эта штука… Как там нам сказал доктор Абель? Без нее, он мог и не выжить…

Конец фразы повис в воздухе, словно обрубленная веревка.

– Как знать, что для него лучше, – зловеще протянул первый, – После всего, что с ним произошло…

– Я не пицца, – выдохнул Винц, но ему показалось, что он кричит, заглушая раскаты вальса, – Я не пицца! Я ничего не пицца!

4. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, Альтштадт, Дом Мины Мезгер.

Время: Ночь

Шесть месяцев назад

Трудно сказать, что на самом деле разбудило Кэтрин. Прохладное дуновение ветра, прокравшееся сквозь неплотно задернутые шторы, резкий вскрик одинокой ночной птицы, спрятавшейся на ветках клена за окном, настойчивое и упрямое предчувствие беды, пришедшее откуда-то из глубин тревожного сна. А может быть, всему виной был горький запах полыни – должно быть, аромат пришел со стороны Земляничной Поляны недалеко отсюда. Той самой Поляны, дорогу к которой она все чаще и чаще указывала путникам в последнее время.

Да, скорее всего, Кэтрин разбудил именно он.

Первые несколько секунд она упорно не желала просыпаться, кутаясь в тонкий полупрозрачный плед. Тепла от него было мало, смысла тоже, но все равно он дарил некое подобие уюта, которого в повседневной жизни практически не существовало. Пробуждение пришло внезапно, стремительно и безжалостно, вырывая девушку из нежных объятий дремы. Можно бороться со многими явлениями, но если сон считает, что пора обрывать видения на самом интересном месте, с этим ничего не поделаешь. Все еще не открывая глаз, Кэтрин прошептала проклятье. Достаточно тихое, что бы его услышала только всепоглощающая тишина вокруг ее маленькой кровати. Бабушка Мина в соседней комнате, быть может, и не обладала феноменальным слухом, но лучше было не рисковать: ругаться в доме было строго-настрого запрещено. Тем более, упоминать всуе Бога или Дьявола. Если существовали правила, которые можно было изредка нарушать, то эти законы были такими же незыблемыми и нерушимыми, как сам Глекнер.

Уроки бабушки Мины Кэтрин запомнила надолго – ребро до сих пор не успело зажить после очередного воспитательного процесса, который бабушка проводила посредствам деревянного костыля.

Кэтрин напряженно вслушивалась в глубокую гулкую тишину, которой было залито крохотное помещение ее комнаты. Тусклый лунный свет плескался от приоткрытого окна до тяжелого распятия в изголовье кровати, освещая маленький столик, шкаф в углу, одинокий стул и стопки религиозных книг на тумбочке. Укоризненно и высокомерно смотрели суровые иконы – в каком углу не стой, все время кажется, что их взгляды устремлены прямо на тебя. Кэтрин всегда находила в этом что-то зловещее.

«Ничего подобного, – не терпящим возражений тоном говорила бабушка Мина, протирая портреты святых от несуществующей пыли мокрой тряпкой – Иконы – есть благо для любого дома, и для любых добрых людей. Если тебе это неприятно, значит и совесть у тебя не чиста. И как после этого ты собираешься попадать в царство Божие? Или ты хочешь жить и сдохнуть так же, как твои подонки-родители, Кэтрин? Не смей отворачиваться, когда я с тобой говорю!»

Кэтрин поморщилась от этого воспоминания, окончательно приходя в себя после короткого, но мрачного сна, наполненного серыми смазанными тенями, эфемерными криками и тусклыми лицами, которые проступали на камнях обледеневшей дороги. Она еще не знала, связано ли сновидение с внезапным пробуждением, но сон оставил после себя тошнотворное послевкусие и отвратительное ощущение пресыщенности. Кэтрин поморщилась, словно проглотила горькое лекарство, медленно оторвала тяжелую голову от смятой подушки и осторожно села.

Волокнистая тишина, темнота, пронизанная нитями серебристого лунного света, падающего через ветви деревьев и бесконечный запах полыни – слишком много элементов для такой маленькой комнаты – и как только они все здесь могут поместиться? Глупое ощущение нереальности происходящего заставило передернуть плечами. Да откуда вообще взяться подобным мыслям? Что такого страшного может быть в банальном пробуждении?

Кэтрин неспешно спустила ноги с кровати – покрытый линолеумом кривой пол приятно холодил босые ступни. Она зевнула, прикрывая рот ладонью, и нехотя встала. Так или иначе, но что-то разбудило ее. И хорошо бы узнать, что именно, потому что, если это поднимет бабушку Мину, виноватой будет как раз Кэтрин. И тогда несколькими пощечинами дело точно не обойдется. Бабушка очень не любила, когда ее покой нарушали – Кэтрин успела выучить эту простую истину уже много лет назад.

Все еще не щурясь на белое сияние, заполнявшее собою квадрат окна, Кэтрин протянула ладонь к створке рамы и повернула рукоять. Странно, но кажется, она закрывала его, прежде чем отправляться в постель. Впрочем, глупости. Наверное, она просто слишком устала вчера, и такая мелочь выскочила у нее из головы. Мелочь мелочью, но никогда прежде она не позволяла себе такой оплошности.

Не кажется ли ей, что запах полыни стал просто невозможным, слишком густым и плотным, словно осязаемым?

Кэтрин перевела взгляд на забранное шторами серебрящееся окно, откуда открывался вид на темную лесополосу, протянувшуюся за окраиной города, насколько хватало глаз. Где-то там, буквально в паре километров за ней, раскинулась старая-добрая Земляничная Поляна, которую в этом году одолела бесконечная полынь.

– Плохой будет год, – любила повторять бабушка Мина, тяжело опираясь на костыль и качая седой головой, причем длинные волосы двигались гипнотически медленно, – Тебе известно, что значит полынь, Кэтрин?

Кэтрин знала. Она выучила это назубок еще в детстве, когда вместо учебников, бабушка Мина совала ей в руки тяжеленный том Библии.

– Полынь в Библии является символом наказаний Господних, олицетворяет безмерную Горечь суда Божьего над ослушниками.

– Верно, девочка, – чаще всего отвечала бабушка Мина, прожигая ее взглядом, – Горечь суда над ослушниками, какими были твои подонки-родители, что сейчас корчатся в Пекле. Теперь ты понимаешь, почему ты должна учить Святое писание и веровать в Спасителя нашего?

– Понимаю, – отвечала ей Кэтрин. И лгала.

Кэтрин оторвалась от окна, прогоняя прочь непрошенные воспоминания. Ночь и так выдалась слишком неспокойной, чтобы задумываться над подобными вещами. Лучше поскорее проверить входную дверь и возвращаться в кровать. Интересно, который час? Бабушка Мина запрещала ей держать часы в комнате, но под жестким матрасом на кровати, Кэтрин хранила изящную луковицу карманного хронометра – все, что у нее осталось от мамы. Узнай бабушка Мина о том, какая вещица попалась ее внучке девятнадцать лет назад в кладовой, куда ее отправили в наказание, она, наверное, сошла бы с ума от злости. И избила бы Кэтрин так, как не била никогда. Или заперла бы ее Храме.

От мыслей о Храме Кэтрин покрылась холодным потом.

К счастью, тайник был, наверное, самым надежным местом в доме, куда заглянуть бабушке Мине не позволял преклонный возраст, и часы оказались на месте. Без четырех минут три часа ночи – скоро рассвет, и Кэтрин предстоит вставать на утреннюю молитву. Нет-нет, она сейчас же ляжет спать, как только убедится, что глупое предчувствие – это только сон. Нужно только выглянуть из комнаты, пройти по коридору, стараясь не наступать на скрипящие половицы и проверить входной замок – конечно, это только излишнее предостережение. Кому может быть дело до домика на окраине старого захолустного городка?

Кэтрин осторожно спрятала часы под матрас, стараясь, что бы они незаметно легли между восьмой и двенадцатой пружиной, и медленно двинулась к двери, поеживаясь от легкой прохлады.

В ночном сумраке все вещи в комнате казались фантастическими и нереальными. Если бы Кэтрин дала воображению полную силу, темнота вокруг нее обязательно бы наполнилась сказочным и удивительным. Не обязательно страшным, пугающим и опасным, а чем-то чудесным и волшебным, чего так не доставало ей в реальной жизни и окружающем ее маленьком мире, втиснутым в стены домика. Как давно она вернулась в это место, столь отвратительное и затхлое, что даже одно воспоминание о прошлой жизни казалось чем-то сродни эйфории? Трудно сказать. Иногда даже сама Кэтрин путалась в точных сроках своего собственного заключения.

– Это грех, – говорила ей тогда бабушка Мина, – И именно во искупление его ты вернулась сюда. Ты совершила ужасное, Кэтрин. И ничто, кроме верного служения Господу не сможет спасти твою душу. Ты же не хочешь гореть в аду, как твои подонки-родители, правда?

Да, Кэтрин знала, что такое грех. И какой бы отвратительной ей не казалась ее жизнь, где-то в глубине души она знала, что с лихвой заслужила это. Впрочем, у любого преступления есть свое наказание – и всякий срок заключения должен хоть когда-нибудь, но заканчиваться. Наверное, так происходит в мире снаружи, но только не в мире внутри – в этом самом мире, наполненном религией, писаниями, распятиями и иконами, которые настороженно таращились на нее со всех сторон.

Кэтрин минула угловой шкафчик, остановилась у стула и двинулась мимо письменного стола, с трудом ориентируясь в люминесцентной лунной темноте – вещей почти не разобрать, только смазанные образы, да силуэты. Но здесь, на входной двери, что-то такое, что сразу бросается в глаза и привлекает внимание. Лист хрупкой бумаги – края обгорели настолько, что просто крошатся в пальцах, когда Кэтрин осторожно берет его в руки, пытаясь понять, что значит это странное послание.

Бабушка Мина никогда не оставляет записок, а кроме нее, оставлять письма некому. Разве что Кэтрин сама написала это и повесила здесь, но…

– К Дьяволу, да это же чушь собачья! – прошептала Кэтрин в сердцах чуть громче, чуть обычно, и в ужасе замерла, ожидая неминуемой расплаты. Вот сейчас, за дверью зазвучат тяжелые шаги, и послышится оглушительный стук костыля, но в царящей тишине она слышала только собственное дыхание. Что же, значит ей повезло и на этот раз, но в следующий раз нужно быть осторожнее.

Но что это за письмо? И кто может писать таким странным размашистым почерком? И кто оставил эту бумагу здесь? А главное – как он смог это сделать?

– Я еще не проснулась, и все это мне только снится, – произнесла она не слишком-то уверенным тоном, – Это только сон. Только видение…

Но хруст обгоревшей бумаги в руках был слишком уж реальным. Как и легкий запах дыма.

Кэтрин повернулась так, чтобы хоть частичка лунного сияния падала на письмо. Буквы, хоть и искаженные, и уродливые, складывалась в слова одни за другими. Слова превращались в предложения.

«Если ты читаешь это, то я счел тебя достойной. Я пришел к тебе, чтобы нести тебе слово Божие. Огонь – симфония Библии, а я есть огонь. «И соорудил там Давид жертвенник Господу и вознес всесожжения и мирные жертвы; и призвал Господа, и Он услышал его, послав огонь с неба на жертвенник всесожжения1»

Кэтрин вскрикнула, когда яркий всполох пламени пробежал по бумаге в ее руках, превращаясь в яркие, горящие, налитые ненавистью слова.

«Я пришел вести тебя через темные бездны. Я – твой хранитель, твой ослепительный свет. Я – то, что живет в тебе. «Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, – через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя2»

Я – ангел Господень. Ты – не такая, как все. Ты – такая же, как я. Я пришел, чтобы освободить тебя, Кэтрин. Я всегда был с тобой. Ты была избранной»

5. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Альтштадт, дом «Гротеск»

Поздний вечер

Два месяца назад

Лифт движется медленно, дребезжит между этажами, грохочет и вздрагивает. Дом на окраине Альтштадта давно признали аварийным, кабина поросла ржавчиной, и совсем скоро, железные тросы не выдержат, а кто-нибудь из случайных посетителей полетит прямо вниз. Но не сегодня. Почему-то я уверен в этом, да и будь иначе, Приближенные обязательно предупредили бы меня. Одна голова хорошо, а семь – еще лучше. Всегда есть с кем посоветоваться. Плюс ко всему, погибнуть, упав в шахту – обидно. Умирать с полной пачкой сигарет – обидно вдвойне. Прислушиваясь к лязгу металла, я представляю, крадущуюся за лифтом, по кирпичному горлу, темноту. На пятый этаж можно было бы дойти и пешком, воспользовавшись старой лестницей, но только зачем? Статистика не такая уж и печальная – если в среднем, ежегодно в пассажирских подъемниках гибнет 15 человек, то на дорогах – 30 тысяч. Шансы на печальный исход не велики. Впрочем, откуда-то берется эти самые цифры, и никто не обещает, что ты не станешь очередной среднестатистической единицей. Кто знает, может в этом году, как раз сорвалось четырнадцать таких вот самоходных тюрем, и твой случай окажется завершающим привычный цикл? Я пожимаю плечами.

Лифты в таких домах давно стали атавизмом, их сейчас нечасто встретишь. Альтштадт – район старой застройки в Глекнере, еще может удивить. Стоит открыть местную газету, непременно натолкнешься на какую-нибудь безумную статью, вроде «Старый Город: По следам потустороннего в Глекнере". «Мистические происшествия в районе Альтштадт: что скрывают старые здания?». «Окутанный тайнами: Кто прячется в подземных туннелях и пещерах Кокона?». Ответы на эти вопросы больше смахивают на бред больного шизофренией, чем на серьезное журналистское расследование. Можно в этом убедиться, открыв газету, лежащую на дне пакета – наверняка, там полно конспирологической чуши.

Кабина вздрагивает, пол под ногами вибрирует. Лифт нехотя тормозит и со скрежетом открывает двери. Я ныряю в темноту, царящую на последнем этаже. Тусклая желтая лампочка в грязном плафоне почти не дает света, и искать замочную скважину в свое крыло приходится на ощупь. Дверь надежная, замок поддается тяжело и со скрипом. Дважды я уже ломал ключ, пытаясь попасть внутрь, но сегодня мне везет. Я тяну ручку на себя и попадаю в коридор. Моя квартира в самом конце. Справа и слева проступают ряды уродливых покосившихся дверей. На некоторых еще сохранились номера и таблички – «104», «105», «106». Одинаково безобразные двери в одинаково уродливые апартаменты. Мне не известно, живет ли в них кто-то сейчас. Кажется, в одна из квартир поблизости, и вовсе, превращена одним любителем кошек в приют для животных. Я знаю об этом потому, что об этом знает Тилла Ватермайн. А она вечно сует нос не в свои дела.

Дома я бываю редко, и не пересекаюсь с соседями. Впрочем, это и к лучшему. Чем больше людей тебя окружает, тем больше проблем они принесут в твою жизнь. Правило, заученное назубок еще ни разу не подводило меня. В Альтштадте есть много разных людей, но все чаще это маргиналы и разномастный сброд. Многие переехали ближе к центру Глекнера, или просто покинули этот захолустный городишко. Но только не я.

– На самом деле, в этом месте удивительно дешевое жилье, – доверительно говорил мне риелтор в первый день, когда они вместе пересекали ближайший сквер, протянувшийся до самого дома, – Многие люди предвзято относятся к старой застройке Глекнера, при чем совершенно зря. У этого дома есть даже свое имя. «Гротеск». Как звучит, да? Конечно, у нас здесь не такое известное место, как район набережной, площадь Основателей в первом Кольце, или центральная часть города, но процент заселения здесь некогда был очень высок. Вот, у меня с собой есть визитка представителя городского архива. Можете сами узнать, если хотите…

– Благодарю, не стоит, – отозвался я уклончиво, – Меня интересует другое. В газете написано, что несколько лет назад в этом доме был пожар…

– Был. Проблемы с проводкой. Случайная искра, и…

– И?

– Выгорела пара-тройка квартир, – отмахнулся его спутник, – Но разве это играет какую-то роль, если все последствия удалось ликвидировать? Можете не волноваться. Внутри все в полном порядке. Пусть вас не смущают обугленная кладка или поврежденный электрощиток. Все квартиры отреставрированы и восстановлены, но если вам этого мало, у меня тут есть визитка одного мастера, который занимается ремонтом…

– Нет, спасибо. А что касательно моих апартаментов? Они пострадали во время пожара?

– Совсем немного, – смутился толстяк, и начал истерично копошиться в карманах, – Закоптился потолок, и повредилась вентиляция. Но все уже восстановлено. У меня с собой визитка…

– А меня хрупкие ценные вещи и документы. И мне нужно их сохранить.

Риелтор хитро прищурился, надул от важности щеки и стал похож на огромного кота.

– Не переживайте, внутри все в порядке. Коридор, конечно, не в лучшем состоянии, да и лифт иногда барахлит, но где вы вообще видели лифт в таких домах? Это даже не типовая постройка. Личный проект!

– Как-то маловато стоит этот ваш личный проект.

– Сплетни об Альтштадте многих пугают, герр Винтергрин. Вы не поверите, сколько людей упускают собственную выгоду, потому что слишком верят слухам и россказням…

– А разве не говорили в официальных новостях о том, что в Альтштадте карниз рухнул на голову прохожего, или о том, что стены в одной из квартир отошли друг от друга на добрые пару дюймов? – спрашивал его я, поглядывая на мрачное покосившееся здание, решившее стать моим новым домом, – Про ужасы в подворотнях, вроде нападений и изнасилований даже говорить не хочется.

– Ну, изнасилования и нападения были всегда и везде, – резонно ответил мне краснолицый коротышка, размахивающий бумагами договора, – Для того, чтобы быть изнасилованным или ограбленным, совсем не обязательно ехать в Альтштадт. Почитайте новости – ужасов хватает по всей стране. Да что там говорить про страну – во всем мире творится настоящий кошмар! Военные конфликты, террористы, сектанты…

– Я не люблю кошмары, – сказал я ему, разглядывая угрожающий фасад дома.

– В страшное время живем, – доверительно сообщил мой собеседник, понизив голос, – Но всех виновных мы можем засудить, так что не переживайте. У меня тут есть визитная карточка одного адвоката…

– Едва ли можно засудить кошмар.

– Подождите-ка. Есть еще номер и адрес ближайшего нотариуса, если вы так переживаете. Я не говорю о завещании, но если обратитесь, можете сказать ему, что получили информацию от меня? Если не трудно.

– Мне не нужен нотариус или адвокат. Мне нужно жилье.

– Вы – юрист?

– Нет. Я реставратор.

– Ну, тогда оставим решение этих проблем профессионалам, а я вам покажу ваши новые апартаменты, – рассудил мой невозмутимый собеседник, – Дом надежный, дверь крепкая, замок на все времена. У меня тут есть пара визиток с номерами. Сантехник, электрик, специалист по борьбе с вредителями. Знаете, такая мелочь, а может понадобиться…

– Минуточку, – перебил его я, – В переписке, вы говорили, что здесь нет ни крыс, ни тараканов…

– Потом будут, – убедительно произнес риелтор, – Я же говорю, что живем мы в неспокойное время.

Дверь в мою квартиру такая же безликая, как и остальные. Цифра «107», выведенная черной краской давно затерлась и потекла, а имя прошлого владельца, Клеменса Лемана, выбитое на табличке, поблекло и почти потеряло цвет. Можно было бы, конечно, заняться ремонтом, и привести в порядок эту дыру, но мне совершенно не до этого. Хватит и надписи «СОРБЕРНТ», расположенной возле звонка. «Я открываю дверь и шагаю внутрь. Внутри – темнота.

Квартира совсем крохотная и практически пустая. Дело не в том, что я не могу позволить себе что-то более утонченное и изысканное, чем кубик бетона с дырой света на задворках цивилизации, нет. Просто не думаю, что ему нужно что-то другое. Во всяком случае, сейчас. Здесь есть все необходимое. Душ, небольшая ванна, крохотная кухня и зал, выполняющий функции спальни, мастерской и гостиной одновременно, да прихожая, которой я отвел роль рабочего кабинета. Посетителей здесь почти не бывает, шоссе за окном безлюдно, машины проезжают реже, чем раз в пару часов, поэтому везде царит безбрежная холодная тишина.

Я ставлю пакеты на пол, стягиваю пальто и снимаю ботинки. Долгое время ищу подходящую вешалку, стряхиваю налипший снег и прохожу в зал, щелкнув по пути выключателем.

Яркий белый свет, брызнувший во все стороны от люстры над головой, озаряет ряды полок вдоль стен. Каждую полку я собирал и вешал лично, орудуя шуруповертом и молотком. По изначальной задумке, здесь должны были стоять книги, но после некоторых размышлений, я перенес все издания в шкаф со стеклянными створками у входа в зал, оставив полки пустыми и нетронутыми. Теперь по всем поверхностям тянутся ряды бумажных фигурок. Лебеди и лисички, голуби и зайцы, кораблики и самолетики – я давно потерял им счет. Свернутые из чистых листов белой бумаги и сложенные из газетных разворотов, из журнальных страниц, и рекламных буклетов, из благодарственных писем и салфеток, фигурки напоминают настоящую выставку. Иногда я сдуваю с них пыль, иногда меняю местами, пытаясь навести порядок среди своего бумажного войска, но в последнее время махнул на это рукой. Каждая фигурка – своя отдельная история. Что-то вроде напоминания, связанного с определенным решением или выбором. Когда-нибудь я соберу их все в мусорный пакет и просто избавлюсь от ненужного хлама, а пока коллекция продолжает победно шириться. Совсем скоро свободного места не останется вовсе.

Стопка бумаги на маленьком столике в центре комнаты терпеливо ждет, пока я возьмусь за очередное творение, но не сегодня. Я отправляю свежую газету к остальной макулатуре и распечатываю новую пачку сигарет. С верхней полки на меня смотрит бумажная фигурка попугая – я закончил ее чуть больше суток назад, когда закончил с работой. Детский дом с уродливыми комнатами и просевшим потолком еще долго стоял перед глазами, а уж что мне удалось обнаружить на чердаке, лучше вообще не вспоминать.

Я закуриваю сигарету, стоя у окна. По шоссе проносится карета скорой помощи. Утром я узнаю, что на перекрестке перед магазином, в этот самый момент, водитель ауди, по имени Кристиан Блюментрост, не справился с управлением, врезался в столб и умер на месте. Первая костяшка домино упала. Вот тебе и статистика.

6. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, Альтштадт, Дом Мины Мезгер.

Раннее утро

Пять с половиной месяцев назад

Очередная газета появилась на ступенях, ведущих в дом ранним утром вместе с первыми лучами солнца. Кэтрин не знала, кто доставил ее сюда – почтальоны редко заглядывали в такую глушь. Разве что, совершенно случайно – бабушка Мина никогда не интересовалась политикой, шоу бизнесом или ситуацией в городе. Да и то, что творилось в стране, ее волновало не больше, чем мертвеца заботит цветок на его могиле. Церковь, выросшая на юге в паре километров от дома, с лихвой заменяла бабушке Мине всякое развлечение. Единственным развлечением для Кэтрин, в свою очередь, оставались редкие прогулки в тот магазинчик в получасе ходьбы. Двадцать семь минут в одну сторону, двадцать семь в другую, плюс время на поиск немногочисленных товаров и отсутствующую очередь – если постараться и очень захотеть, можно побыть вдали от дома часа полтора, а то и два. Правда, после этого обязательно последует допрос с пристрастием, а то и наказанием, но ради крохотной дозы свободы можно и смириться с парой-тройкой ссадин или пощечин. Жаль, что такие прогулки бывают не чаще раза в неделю – Кэтрин редко удавалось найти предлог, что бы улизнуть из дома.

Еще реже у них бывали гости, если исключить появления отца Мильсена и отца Грефа из ближайшей церкви. Их визит никогда не заканчивается ничем хорошим. Больше здесь никого не бывает. Даже случайных прохожих: Альтштадт не пользовался популярностью и в лучшие свои дни, а теперь о нем, и вовсе, как будто все забыли. Может, и к лучшему, ибо видеть, как вокруг тебя кипит жизнь, и не иметь на нее ни малейшего права – это пугало Кэтрин куда сильнее всех проповедей бабушки Мины, которыми она потчевала ее с самого детства. И все же, где-то глубоко внутри Кэтрин бережно хранила воспоминания о мире извне. Когда она единственный раз решилась разорвать тесный круг обыденности и поставила на свою свободу все, что имела. Все, кроме маленьких серебряных часов, с которыми не рассталась бы ни за что в жизни.

Итак, теперь маленький осколок внешней жизни, наполненной ритмом, скоростью и пьянящей волей лежал прямо на ступенях – свернутая вчетверо газета «Молния» – немного помятая и сохранившая отпечатки чужих рук. Газета никогда не бывала новой. Издание было всегда одно и то же на протяжении уже нескольких недель. Тринадцати дней, если быть точным. Дата печати тиража оставалась неизменной, а вот статьи разнились с удивительной регулярностью. Кэтрин ни разу не встретила двух даже отдаленно похожих между собой.

«Молния» – скверная дешевая газетенка, которую можно было найти на любом прилавке, не стоит и пары центов. Кажется, ее перестали выпускать еще лет шесть назад – Кэтрин не могла сказать точнее.

На сей раз заголовок гласил «Вернувшийся из ада. Единственный выживший во время пожара может разговаривать с мертвыми». Фотоснимок на развороте – черно-белый полумрак больничной палаты. Буквы такие огромные, что занимают всю верхнюю полосу.

Кэтрин рывком подняла газету, замерла на мгновение, прислушалась, не последуют ли шаги за спиной, или не раздастся ли настырный стук костыля о горбатые доски пола позади. Она не знала, как бабушка Мина отреагирует на газету в доме. Скорее всего, оправит прямиком в мусорный бак, или разразится гневной тирадой, но проверять не хотелось. Все, что нужно – это сделать вид, что ничего не произошло. И вести себя, как ни в чем не бывало. Удается же Кэтрин скрывать от нее свое новое увлечение вот уже почти две недели. С того самого момента, когда Ангел оставил ей первое письмо на двери поздней ночью. Кэтрин сможет прятаться и дальше, если будет достаточно осторожной.

Интересно, какой урок Ангел приготовил ей на этот раз. Он очень изобретателен, если дело доходит до настоящих испытаний.

Кэтрин тихо вернулась в дом, аккуратно закрыла входную дверь, стараясь, сделать все максимально беззвучно и медленно прошла по узкому темному коридору. Еще не рассвело, чтобы осветить низкие потолки и желтые стены, но было достаточно поздно, что бы пользоваться электрическим освещением. Кэтрин привыкла к полумраку, лениво плещущемуся от стены к стене. Этот дом у нее всегда ассоциировался с чем-то серым, тусклым и бесцветным. Точно ее нынешняя жизнь.

Из комнаты бабушки Мины доносился монотонный старческий голос – утренняя молитва была такой же неизменной, как и все мировые порядки. Пройдет еще четверть часа, прежде чем она покончит с этим ритуалом и займется делами по дому. Иногда бабушка Мина перебирала старые вещи, иногда листала церковные книги, но чаще всего, стирала, выкручивая белье артритными руками со вздутыми венами в грязном лопнувшем тазу. Благ цивилизации она не признавала, а все деньги, оставшиеся от редких покупок в магазине, тратила не на прачечную или клининговую службу, а щедро жертвовала церкви, искренне считая, что тем самым замаливает все свои прошлые грехи.

Стараясь не шуметь Кэтрин скользнула в свою комнату, поеживаясь от утренней прохлады и прикрыла за собой дверь. Смысла в этом было совсем немного – никаких замков или запоров с внутренней стороны не существовало вовсе. Скорее привычка, нежели необходимость, но избавиться от привычек слишком тяжело.

Кэтрин приблизилась к окну, физически ощущая строгие и надменные взгляды икон, прикованные к ней со всех сторон. Будто в том, что она делает, есть что-то плохое и грешное. А ведь она совершает куда больше блага для мира, чем бабушка Мина, что относит деньги в церковь, или та самая церковь, которая забирает эти самые деньги. Нет, Кэтрин учится у Ангела, чтобы спасать жизни. Вот, что значит настоящая вера, а не наигранная религия.

Она развернула газету, внимательно осматривая первую страницу. Смазанная цифра «три», выведенная на полях была почти незаметна – кажется, кто-то пытался затереть ее пальцем. Итак, уже хорошо. Цифра в самом начале статьи – это ключ к шифру, над которым ей предстоит поработать. Если вспомнить учения Ангела, которые он чертал для нее огненными буквами на обрывках бумаги, то данная цифра обозначает порядковый номер слова в предложении и порядковый номер буквы в этом слове. Сегодня каждая третья буква, находящаяся в каждом третьем слове, сложатся в приказ, который для нее оставил Ангел, чтобы запутать перекинувшихся. Тех самых тварей, с которыми Кэтрин отныне призвана бороться. Цифры раз от раза менялись, статьи становились другими, но цель оставалась неизменной всегда – это Кэтрин выучила наизусть. Перекинувшихся необходимо остановить любой ценой, чего бы ей это не стоило.

Кэтрин дословно помнила все тлеющие послания, оставленные прямо на столике. Она привыкла к странному стилю каждого письма, и все равно они вызывали недоумение. В четвертом значилось, неумолимо и жестко:

«Перекинувшиеся это покойники, заражённые скверной греха. Они приходят в этот мир, чтобы мучить людей, и убивать их. Перекинувшиеся – это потерянные души, которые не готовы покинуть этот мир. Они забираются внутрь людей. Надевают их, как костюмы. У них нет ни рук, ни ног, только щупальца, которыми они опутывают жертву, и управляют ей, будто марионеткой. Они питаются чужими страхами и болью. Они страшное орудие слепой хаотичной ненависти ко всему доброму и светлому в мире. От них исходит зловоние. Их нельзя убить обычным оружием. Мертвецы не могут быть убиты кислотой, электричеством, серебром, свинцом, медью или железом»

В пятом говорилось: «Перекинувшиеся боятся света внутри тебя. Темнота внутри всегда боится света снаружи»

В шестом шла поправка: «Я помогу тебе понять. И дам тебе оружие, способное сразить их. Ты должна смотреть шире, видеть в глубине. Перекинувшиеся вокруг. Они среди нас. Ты удивишься, сколько тварей таится под личиной человека»

Воспоминания о последнем письме она хранила так же бережно, как серебряные часы, лежащие в тайнике. «Ты в опасности, и я хочу тебе помочь. Для тебя уготована великая миссия, Кэтрин. Тьма уже пыталась тебя сокрушить, но ты справилась и выстояла. Тьма отняла у тебя все самое дорогое»

Именно после этого она решила, что будет слушаться своего мастера во всем. И сделает все, что он ей прикажет.

«Мать – это ангел в глазах ребенка, – шептал ей голос в голове, когда она трясущимися руками пыталась удержать тлеющую бумагу, – А тебя лишили дара материнства, помнишь?»

Кэтрин постаралась отключить мысли и запретила себе думать о том, что произошло несколько лет назад. До какого-то времени это помогало, но затем снова стало нестерпимо тяжело. Ей нужна была отдушина, которой можно посвятить себя целиком и полностью, отдаться до конца. И эта призрачная сумасшедшая возможность борьбы с надвигающейся темнотой казалась единственным выходом. Если уж она не умерла, когда весь мир обрушился на нее в свое время, значит, у нее есть какая-то цель. Зачем-то небесные силы оставили ее на земле.

«Тебе пора прозреть, Кэтрин Макклер» – начертал золотыми буквами Ангел.

На следующее утро голова раскалывалась от боли, а сновидения были наполнены смазанными фигурами и черными силуэтами. Кэтрин лихорадило, руки тряслись.

Первого перекинувшегося она увидела в церкви через два дня – он стоял на входе, с лучезарной улыбкой раздавая религиозные листовки всем прихожанам, но внутри него клубилась густая, как смоль, чернота. Никто не обращал на это внимания, словно каждый вокруг ослеп.

Никто не бежал в ужасе, не звал на помощь, не кричал. Даже не оборачивался.

Отец Мильсен. Он часто бывал здесь в последнее время, но никогда Кэтрин не видела того, что живет в нем на самом деле. Кожа мертвеца была белой и пористой, как испорченный сыр, одутловатое лицо напоминало фарфоровую маску – запавшие глаза, очерченные рябью морщин, напоминали две свежие могилы. Нестерпимое зловоние гниющей плоти, пыльных цветов и сырой земли не скрывал даже тонкий аромат дорогих духов, которыми перекинувшийся щедро обрызгался.

Но даже не это было самым ужасным.

Внутри подрагивающего тела Кэтрин явственно различала черное существо, напоминающее кусок рассыпающегося угля. Длинные осклизлые щупальца оно тянуло от сердца трупа до самого его горла, постоянно пульсируя и сокращаясь, словно артерия, перекачивающая клубящийся мрак. Глаз тварь не имела. Только огромный рот, разошедшийся в стороны, словно шов на порвавшейся игрушке. Распадающийся одутловатый труп, затянутый в дорогой строгий костюм, повернулся прямо к ней, протягивая листовку, обдав Кэтрин волнами миазмов. Мертвые глаза внимательно и пристально наблюдали за ней.

–Да прибудет с вами Господь, – проговорил он, обжигая ее взглядом.

–Да, – ответила Кэтрин, стараясь, что бы голос прозвучал естественно, – Да. Спасибо. И с вами тоже.

7. Винц Вертер

Город Глекнер, район Альтштадт, парковка перед супермаркетом.

День

Сейчас

С таксистом он расплатился наличными, автоматически кинул мелочь в руку нищему у магазина на перекрестке, добрался до банкомата, где снял еще три тысячи мелкими купюрами и разложил их во все отделения кошелька, встав в стороне от видеокамер. Сотни к сотням, десятки к десяткам, пятерки к пятеркам. Даже монетки, в маленьком кармашке сбоку, лежат в четкой последовательности от большего номинала к меньшему – безукоризненный порядок должен быть во всем, тем более, в деньгах. Винц знал точное количество сумм на всех своих восьми картах, держал в голове чеки и транзакции, он помнил до цента состояние всякого из двух десятков счетов – цифры, все чаще, складывались в изящные и четкие узоры, которыми было можно любоваться, как витражами или картинами. Но Винц был полностью равнодушен к красоте, совершенству и искусству. Мир, в котором он жил, был построен из логических расчетов, правил и точных формул. Если подставить в эту схему искусство, в основе которого лежит, чаще всего, хаос и разрушение, оно может нарушить общую целостность гармонии, что неизбежно повлечет за собой нарушение и сбой изначальной системы, а этого Винц не мог допустить.

Толпа на входе была настолько разномастной, что ему понадобилось несколько минут, чтобы изучить в ней всех и каждого. Скорее профессиональная привычка, чем необходимость. Толстяк у дверей – любитель пива и безвкусной одежды. Мужчина в серой куртке у дальнего стеллажа настолько бесцветный и незаметный, что напоминает часть антуража больше, чем живого человека. Старуха у кассы – злобная и строгая, судя по лицу, маленькая девочка рядом с продавщицей – капризная, требовательная. Трое молодых мужчин – студенты? Рабочие? Случайные прохожие? Два сотрудника охраны слишком увлечены беседой, чтобы обращать на что-то внимание. Пара грузчиков, уборщица, серая лужа талого снега на полу – нужно не наступить на нее, когда он пойдет мимо. Мокрый продольный след, тянущийся вглубь торгового зала – колеса продуктовой тележки? Проехала совсем недавно, и совсем скоро покупатели разнесут грязь по всему магазину. Как скоро она высохнет? Сколько времени пройдет?

Красные линии, которыми он связывал наблюдения, мысли и идеи, тотчас протянулись перед глазами из стороны в сторону. Если хочешь решить задачу – постарайся визуализировать ее, и представь все возможные варианты. Все ненужное – прочь из головы, все необходимое – в долгосрочное хранилище, которое Винц называл архивом памяти. Иметь под рукою личную картотеку с данными оказалось невероятно удобно. Никогда не знаешь, что может пригодиться в тот или иной момент.

Он сделал над собой усилие, и незначительные вопросы тотчас отступили, поникнув, как увядшие цветы. Слишком много деталей сразу бросилось ему в глаза. Куда больше, чем хотелось знать изначально. Он подождал, пока толпа разминется, затем перехватил кейс и направился к дверям энергичной пружинистой походкой. Обычный спешащий по своим делам человек – ничего примечательного.

«Быть как все – восхитительно, – думал он, дожидаясь, пока сработает датчик движения, и стеклянные створы отползут в стороны, – Это по плану. Это безопасно»

Улица наполнена серыми и белыми силуэтами. Он вышел в снегопад, одной рукой сжимая ручку аккуратного пластикового кейса, второй прикрывая лицо от летящих белых крошек, пересек прочищенную полосу и добрался до парковки. Тусклый свет уличных фонарей с трудом пробивался через набиравшую силу метель, поэтому ему пришлось еще несколько минут кружить на месте, пытаясь освоиться в непривычной полутьме. В Берлине, где Винц прожил последние четыре года, снега не было вовсе.

Трудно сказать, что он ненавидел зиму. Любую непогоду он воспринимал, как дополнительное усложнение к общей задаче. Он был одинаково равнодушен ко всем временам года, но зима казалась ему наиболее неподходящим временем для работы. Белое покрывало на сколько хватает глаз, всегда хранит множество ненужных следов. А там, где остаются следы, всегда найдутся те, кто считает себя следопытами, а такие ребята создают немало проблем. Ему уже доводилось дважды сталкиваться с такими, из чего он сделал вывод, что подобные встречи малоприятны и нежелательны. Впрочем, едва ли такое ждет его здесь, в Глекнере. В этом уродливом захолустном городке, название которого значится даже не на всех картах, никому нет дела до очередного чужака. Своих хлопот хватает. Удивительно, сколько всего происходит в таких незначительных местах – настоящей обособленной вселенной, привыкшей жить без остального мира.

Несколько минут Винц разглядывал ряды занесенных снегом машин, разбирал номера, затем миновал фонарный столб, прошел до серой ауди и вытащил из кармана ключи. Заказчик предупреждал, что оставит автомобиль где-то поблизости, но не дал четких координат, хотя у Винца были свое мнение на этот счет. Неужели так сложно прислушаться, и оставить машину на северо-западной стороне? Залог успешно выполненной работы зависит от тщательной и старательной подготовки, где одинаково важны и главные аспекты, и мелочи. Если все идет по сценарию, успех обеспечен. Но стоит ошибиться всего один раз, и последствия могут быть непредсказуемыми. Катастрофическими. Именно поэтому везде должен быть порядок. Четкая и нерушимая последовательность действий. Без нее, все становится эфемерным и небезопасным. А безопасность – превыше всего.

«Впрочем, не стоит жаловаться. Мир несовершенен, – подумал Винц равнодушно, опуская кейс на заднее сидение, – И большинству людей, на это наплевать. Именно поэтому у меня еще есть работа»

Хотя бы машину предоставили в согласии с его предпочтениями – серая, неброская, незаметная. Всего лишь одна сухая, среднестатистическая единица, одинаково неинтересная ни полиции, ни грабителям. Не привлекает внимания, не бросается в глаза. Самая лучшая мимикрия в городских условиях – слиться с этим самым городом. Прикинуться одним из толпы. Надеваешь маску, превращаешься в очередную тень, и можешь делать все, что пожелаешь. Или то, что велит сделать план. Это даже забавно.

Винц расстегнул куртку, поправил шарф и стянул шапку. Он пробежал взглядом по собственному отражению в зеркале заднего вида, отметив, что шрам, тянущийся от левого виска почти незаметен в таком тусклом свете. Тем лучше – все равно такую отметину не спрячешь под волосами. Он аккуратно свернул свои вещи, поместил их рядом с кейсом так, чтобы подтаявший снег на намочил ткань. Можно, конечно, перебросить их на заднее сидение, но тогда они могут помяться, или что еще хуже, случайно упасть на коврики. Упрямая брезгливость, порою граничащая с манией, отмела эту идею, как недопустимую.

В машине было нестерпимо душно. Ароматизатор с запахом хвои раздражал. Вертер поморщился, поискал его глазами, подумал, не выбросить ли его в окно, затем успокоился и передумал. Он оставит автомобиль в том самом виде, в котором его нашел. Никаких следов не будет. Разве что на счетчике добавится пара десятков километров – незначительные мелочи, на которые не стоит обращать внимания.

Винц открыл бардачок, вытащил оттуда аккуратный набор отмычек, тактический карманный фонарик и пакет с документами. Он вытряхнул из целлофанового пакета водительские права на имя Гаретта Альтмера и бумаги на машину, сложил в верхнее отделение кейса, повернул ключ зажигания и прислушался к звуку мотора. Ржавое корыто, конечно, не выдержит ралли-марафон «Дакар», но для езды по городу вполне сгодится. На топливомере полный бак бензина – хватит с головой. Тем более, что работа предстоит не слишком хлопотливая. Он вернется в Берлин меньше, чем через две недели. Обычно он всегда рассчитывает время, которое займет тот или иной заказ, поэтому и укладывался в необходимый срок. Задание в Глекнере не будет исключением. Он слишком хорошо проработал всю систему внутри собственной головы, и теперь она красовалась на месте черной дыры, занимавшей когда-то добрую половину сознания. Идеальная, просчитанная до мелочей, безукоризненно ровная, с небольшими отступами по краям. Они предназначены для внезапной импровизации. Запасной вариант. На всякий случай.

Винц думал над этими вещами, пока выезжал на центральную улицу, сверяясь с навигатором в телефоне. Дороги Глекнера напоминают кровеносную систему трупа – такие же высохшие, уродливые, переплетенные друг с другом. Многоэтажки вокруг стоят так близко, что трутся краями, того и гляди сожмутся в кольцо. И как здесь не путаться?

От этого города разит падалью. Винц не чувствует, но знает об этом. Он пролистал больше двух сотен дел местной полиции за последнюю неделю, и готов поручиться, что дерьма здесь хватает. Иначе бы Глекнер не мелькал в новостях, хоть и изредка. Наверное, подобная неразбериха творится во всех отдаленных уголках вселенной, нужно только поискать. Он сбавил скорость, откинулся на спинку, расслабился.

Конечно, заказчик говорил, что может прислать водителя, но Вертер хотел привыкнуть к городу, понять его, стать его неотъемлемой частью. Так гораздо проще прятаться, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля. Он много читал о Глекнере, делал заметки и наброски после того, как согласился взяться за работу. Знание – вот еще один столп, на котором держится весь план. Если действуешь необдуманно, жди беды.

Десять минут езды на север, потом поворот восток, и вдоль по оживленной трассе, в сгущающиеся снежные сумерки. Гостиница, где зарезервирован номер на имя Гаретта Альтмера будет по правую руку через полчаса. Есть время отдохнуть, переключиться, расслабиться. Возможно, по пути он заедет в кафе, обозначенное на карте, где закажет пиццу. Да. Обязательно на тонком тесте, с большим количеством сыра и маринованных огурчиков. Делают же в этой дыре такое? Или нет? Кажется, такую пиццу он любил в Берлине. И такой пиццей праздновал начало каждой новой работы. А потом, он уедет отсюда, закажет пиццу совсем в другом месте, на противоположном конце города, потому что он предпочитает не показываться в одном месте дважды. Тем более, в чужом городе.

Кажется, именно так его учили. Или он дошел до всего сам? Трудно сказать наверняка, когда столько воды утекло. Вернуть прежние навыки оказалось куда проще, чем сосредоточиться на чем-то одном, личном, сокровенном.

«Сынок, ты герой. Ты не такой как все. Ты особенный. Ты рожден для подвига»

Даже речь удалось восстановить, пусть и не целиком. Но он работает над этим. И не остановится, пока не добьется результата. Интересно, что стало с теми двумя визитерами, которые пришли в его палату шесть лет назад? Странно. Он видел их всего однажды, но их лица надежно врезались ему в память. Смотрится это даже забавно в свете последних проблем. Как там сказал нейрохирург? «Мы сделали все возможное, но вам необходимо знать, что…»

Стоп. Воспоминание было клейким, желтым, горьковатым. Винц отогнал от себя эту мысль, сосредоточившись на ровной полосе дороги перед глазами. Копаться в прошлом не входит в план и совершенно выбивается из общей картины, нарушает схему. Работа начнется завтра, а сегодня он имеет право отдохнуть. Физиологическая потребность – такая же, как десяток других.

На город опускался сумрак. Вспыхивали фонари, многоэтажки разгорались желтыми огнями, как рождественские ели. Где-то далеко отсюда, в этот самый момент, одинокий человек в магазине стоял у холодильной витрины, выбирая пакет молока. Где-то в глубине Альтштадта, юная девушка, затаив дыхание, читала огненные письма, выведенное на клочке старой газеты, но Винц еще не знал этого, и совершенно не представлял, какую роль ему предстоит сыграть в судьбе Глекнера.

По мерзлому серому небу плыли тяжелые облака. Город медленно погружался в сон.

Тьма сгущалась.

8. Томас Винтергрин

Страна Германия, город Глекнер, Альтштадт, офис медиум-бюро «Сорбент»

День

Сейчас

Меланхоличное тиканье давно перестало сводить меня с ума. Первые месяцы, монотонный звук отбивал у меня всяческий аппетит, сон, и даже желание жить. Вы не пробовали уснуть в комнате, битком набитой кузнечиками, сверчками и певчими цикадами? Так вот, это очень действует на нервы. А теперь умножьте получившийся результат, минимум, на десять, и приблизительно поймете то, чем наполнена каждая моя ночь – такое себе удовольствие. Восемнадцать будильников были равномерно расставлены по всему периметру комнаты, занимая тумбочки и подоконники, двенадцать хронометров висели на стенах, укоризненно пощелкивая стрелками, чертова дюжина настольных часов на крыше из дуба, и одни раритетные, с маятником и кукушкой возле двери – кажется, я не посчитал еще двое карманных, двое наручных на правом запястье, одни часы на шее, похожие на серебряный кулон, и маленький секундомер, вставленный в кольцо на безымянном пальце. Обширная, хотя и странноватая коллекция. Большинство людей, которых я знакомил с нею, начинали меня избегать и сторонится. Но довольно трудно их за это винить – не каждый знает, какая сила на самом деле скрыта во времени, и как оно может быть опасно.

Один старичок-часовщик посещает мой кабинет дважды в неделю, чтобы синхронизировать ход механики. О, я не приемлю кварц и электронные суррогаты. Для моего занятия подходят только механические, точные и идеально смазанные.

Кстати говоря, но кроме часов, все в моем кабинете пребывает в крайне печальном состоянии и нуждается в серьезном ремонте – даже я сам, как я порой думаю. Недавно я посетил одного врача, и его диагноз был краток и печален. Но сейчас не об этом. В квартире все серое, пыльное, сломанное и грязное, уродливое снаружи и пустое, как череп покойника, внутри. Возьмите хоть один ящик стола или тумбочку для гостей и визитеров – и точно убедитесь, что я абсолютно прав.

Не знаю даже, хорошей ли было затеей организовывать рабочий кабинет в собственной квартире. Когда ты предоставляешь услуги медиума-сорбента, наверное, куда более эффектно и логично будет снять отдельное помещение в мрачных замогильных тонах, где висят загадочные портреты post mortem и обязательно есть пара-тройка хрустальных шаров.

К сожалению, мой профиль работ не позволяет жить безбедно, и на эти глупости, у меня просто нет денег. Контракты – настоящие, серьезные, опасные – а не очередные безделицы встречаются крайне редко, и часто даже не требуют специальных навыков и способностей. Поэтому, пришлось ограничиться одним крохотным помещением, где стоит тяжелый письменный стол, два кресла, друг на против друга, есть пара тумбочек и полок для документов. Несколько лет назад я наивно полагал, что буду хранить на них сведения о контрактах. На самом деле, там можно найти пару-тройку папок, если захотите копаться в пыли. Не всем ожиданиям суждено сбываться, кстати говоря.

Стены светлые, в прямую бежевую полоску. На окнах – когда-то белые, а теперь пожелтевшие от табачного дыма – легкие шторы. Никакой погребальной тематики, столь свойственной для людей моей профессии. Единственной уступкой можно считать только надпись «Сорбент», сделанную готическим шрифтом – вывеска висит прямо над моим столом, поэтому иногда я смахиваю с нее пыль и убираю паутину. Все остальное, включая даже допотопную пишущую машинку и никому не нужную чернильницу, пустую, как карман бродяги, такой чести не удостоилось, и скоро совсем потеряет свой цвет.

Телевизор давно перегорел, но по-прежнему воткнут в сеть. Домашний телефон, который должен был разрываться от звонков, умолк навеки еще три года назад. Кухня, соседствующая с рабочим кабинетом генерального директора, а по совместительству, единственного сотрудника всемогущего предприятия «Сорбент», превратилась в склад упаковок фастфуда и пустых пивных бутылок. Впрочем, если покопаться, то на дне можно наверняка найти что-то куда более интересное и дорогое – может джин, или виски, но проводить археологические раскопки я перестал уже очень давно. Да и какой в этом смысл, если тебя сжирает болото повседневности, помноженное на полное бессилие?

Единственное, что еще как-то работает, это старая ванна, да раковина – без остального, как выяснилось, вполне себе можно жить, если не задавать себе чрезмерно высоких планок. Некоторые из Приближенных меня понимают и поддерживают, а другие – не слишком. Кажется, Герберт на той неделе убеждал меня найти другую квартиру, и навек покинуть эту берлогу, Кларис говорила, что и сама сможет справится с уборкой – только дай ей волю, а депрессивный Марк, предложил попробовать крысиного яда, упаковку которого я нашел не так давно на полке с продуктами. Поэтому я стараюсь решать все свои дела самостоятельно, именно в воскресенье, когда я свободен от визитов моих дорогих постояльцев, одно общество которых заставляет лезть на стены.

Итак, воскресенье началось уже семь часов назад, а с того момента, как я открыл глаза минуло четыре часа. За это время я успел сделать очень многое, что вполне можно считать залогом успешного и продуктивного дня – принял душ, проглотил горсть таблеток и заказал доставку продуктов. Подгоревший хот-дог и две бутылки теплого пива доставили с опозданием в сорок пять минут, нагло тарабанили в дверь, а после, и вовсе, потребовали чаевых. Я захлопнул дверь прямо перед вытянутой физиономией курьера – надо полагать, видок у меня был тот еще. Я не спал уже третьи сутки, а легкая дрема, которая упорно не дарила отдыха, но хотя бы просто сжирала лишнее время, приносила только головную боль. Ненавижу, когда Приближенные засиживаются до слишком позднего времени – после этого всегда ощущаешь себя разбитым и поломанным, как пластиковый солдатик под колесами грузовика. Не спасает ни кофе, который я черпаю полными ложками, ни энергетики, ни таблетки от головной боли. Быть сорбентом не так-то просто, и вовсе не так увлекательно, как может показаться на первый взгляд, если, конечно, вы понимаете, что обозначает этот термин в моей профессии.

Пиво оказалось кисловатым и его пришлось вливать в себя через силу. Алкоголь не слишком сочетается с моим набором медикаментов, которые составляют основу завтрака, обеда и ужина, но такие мелочи давно перестали меня волновать. Прикончив первую бутылку, я потянулся за пачкой сигарет, прислушиваясь к стрекотанию механических часов вокруг меня. Позабытый хот-дог в промасленной бумаге, сиротливо лежал на краю стола – капли кетчупа и горчицы с тоской падали на черненый дуб. Перебивать аппетит чем угодно, кроме еды, давно стало моим личным жизненным кредо.

Итак, сегодня воскресенье, а это значит, что в моем распоряжении есть целый день. Вернее, его большая половина. Это самое замечательное и золотое время, которое можно посвятить себе самому – ни Приближенных, ни внезапных гостей. Тот редкий случай, когда выражение «быть самим собой» наконец-то обретает хоть какой-то смысл, кроме максималистической чуши. Можно оставаться дома, сколько душе угодно. Убить себя книгами, пивом, всем, чем только можно, только не думать о том, что происходит в этой жизни. Это, кстати говоря, довольно сложный вопрос и для более приземленных людей – с моими проблемами так это совершенно невозможный тупик.

Итак, завтра понедельник. Кого ждать из визитеров? Кажется, Арни? Ненавижу понедельники. Нужно добраться до четверга – дня Лиз. Единственной из Приближенных, которая действительно важна. И почему я не могу отдать ей все свободное время?.. Так стоп. Кажется, где-то должна была быть вторая бутылка.

Мерный стрекот часов вокруг волнами плыл по квартире, наталкиваясь на стены, отскакивая от них, и возвращался ускоренным пульсом, стучащим в висках так настырно, что сводило скулы. Интересно, что я делал в прошлое воскресенье? Был дома? Встречался с кем-то? Разговаривал? Брал контракты? Подписывал документы? Черт возьми – провалы в памяти рано или поздно меня убьют. И хорошо, если рано.

Вторая бутылка стояла на столе, но я упорно не мог вспомнить, когда поставил ее туда – кажется, кое-что моя голова просто не в состоянии вместить, и вычеркивает лишнюю информацию. Где-то глубоко внутри, я представил, как Арни гримасничает, заставляя меня как можно скорее посетить лечащего врача – у него вообще большие проблемы с чувством такта, если говорить честно.

Я протянул руку к пиву, бросил взгляд на часы. Почти полдень. Без шести секунд. Итак, что же может принести этот день, который посвящен пустой оболочке?..

Она стояла в дверях, и молча смотрела на меня. Интересно, как давно она здесь, и сколько времени продолжается это безмолвное созерцание? И вообще, что ей может быть нужно в моей квартире? В кабинете, если угодно. Только не говорите, что она пришла, чтобы воспользоваться услугами медиума-сорбента. В это верится примерно так же, как в безгрешность портовой проститутки. Наверняка она просто перепутала двери, ошиблась номером у входа, и ищет что-то совсем другое. Да и кому сейчас нужен «Сорбент»? Тем более, что я совсем не готов для новых дел.

Часы продолжали настырно стрекотать. За несколько мгновений я успел услышать мелодичный скрежет механизмов, вой ветра за окном, треск сгорающей папиросной бумаги в пепельнице, а также собственные мысли, которые звучали так же громко, как набатный колокол.

«А ведь она красива, – пришло мне в голову первым, – Невероятно красива. Или у меня снова начались галлюцинации, или…»

И как же она вошла внутрь? Я ведь предельно осторожен. После курса лечения, я стал настоящим параноиком. Во всяком случае, по воскресеньям. С моими проблемами трудно что-то говорить о других днях недели. Как я мог это упустить? Как же цепочка, два замка и засов?..

«Ты – псих. И всегда им будешь. Послушай, а может, тебе стоит сменить квартиру на палату с мягкими стенами? Кажется, это наилучший выход для таких, как ты»

Я сделал над собой усилие, вложив всю энергию, и внутренний голос поспешно умолк, словно у телефонной трубки кто-то перерезал провод.

– Вы забыли закрыть дверь, – произнесла она бархатным голосом, – Я постучала, но вы не ответили – дернула ручку, оказалось открыто. Надеюсь, вы не против, что я…

Я убрал руку от стеклянной бутылки, сделав вид, что поправляю ряды будильников на столе. Вышло настолько неубедительно, что даже я себе не поверил. Одинаковые циферблаты смотрели на меня с такой ненавистью, что стало не по себе.

Я кашлянул в кулак, стараясь придать вес собственному голосу, а также, потянуть время. Самое лучшее, что ты можешь себе позволить, если не знаешь, что сказать – это молчание. Просто удивительно, какую простую истину мы познаем к тридцати годам.

– Нет-нет, все в порядке. Слушаю вас. Знаете, если вы искали почтовое отделение, то ошиблись этажом. Вам нужно спуститься вниз, и…

– Я ищу «Сорбента», и я его нашла, – сухо сказала она, и мне сразу же стало неловко за пыль на столе, помятое кресло, грязные окна, бутылку пива и собственные волосы, торчащие во все стороны, – Вы – Томас Винтергрин, верно?

– Верно, – соврал я, пытаясь убедить себя, что на этот вопрос не существует правильного ответа, – Томас Винтергрин – это я. Чем могу быть вам полезен?

9. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, район Альтштадт, дом Мины Мезгер

Ночь

Сейчас

Что такое школа, Кэтрин помнила только приблизительно. За последние шестнадцать лет своей жизни, она ни разу не посетила ни одного занятия. Кажется, когда-то жизнь была другой. У нее наверняка были друзья и приятели, а потом – роковая случайность, заставившая весь мир перевернуться и встать на дыбы. Заново читать по слогам ее научила бабушка Мина, писать короткие слова, делая в них ошибки – тоже. Нет-нет, ошибкам Мина учила ее не нарочно, просто сама была совершенно безграмотной. Удивительно, но много лет назад бабушка была талантливой пианисткой, выступала в филармонии и даже получила высшее образование, но вера в Бога начисто вымела знания из ее головы. Вера Мины была фанатичной, неудержимой и неуемной, всепоглощающей. Каждый миг своего существования она славила Господа, пребывая мыслями не в кособоком маленьком доме на окраине, а на далеких и прекрасных небесах. Она восседала по правую руку от Творца, облаченная в длинные золотые одежды, и смотрела свысока на грешный мир, раскинувшийся далеко-далеко под ногами.

«Ты хорошо потрудилась, Мина, во славу мою, – говорил ей Господь, положив ей руку на плечо, и она замирала от этого прикосновения, – Ты несла свет и чистоту в то черное и гнилое пекло, в которое люди, мои любимые дети, превратили райский сад. Теперь мы сотрем его, и создадим заново. Люди будут изображать тебя на иконах, станут возводить храмы в твою честь. Ты станешь новым мессией, если захочешь, Мина. Ты же сделаешь это, чтобы славить меня дальше?»

«Конечно, отец! – рыдала Мина, вглядываясь в огненный лик бесконечного величия, – Я сделаю все, что ты захочешь! Я сделаю все, если ты простишь меня за мой грех!»

Бог никогда не успевал ответить. Видение уходило так же быстро, как и появлялось, и золотое великолепие пропадало, оставляя грязные серые стены, покосившиеся двери, дребезжащие окна и лопнувший пластиковый таз, полный мыльной воды. Мина вздрагивала, вытирала слезы, перекладывала с места на место помятую вылинявшую одежду, и складывала в таз новую. Других занятий она не находила. Как грязь растворялась в воде, так же человеческие грехи должны исчезнуть в ее безграничной вере в Творца. Оставалось только понять, как это сделать, когда из всех возможностей у тебя только одна бесконечная молитва и трещащие по швам тряпки.

«Значит Господь еще не простил меня, – думала она, погружая замерзшие руки в ледяную воду, – Если не забирает к себе, и не позволяет остаться в раю. Значит, я должна сделать что-то еще, чтобы вернуться к нему в объятия. Мой грех – страшный грех – противен самому Творцу. Нужно его очистить. Отстирать. Отмыть. До крови. До земли. До кости»

Острыми швейными иглами, из ушек которых свисали длинные обрывки разноцветных ниток, Мина пришпиливала к стенам все новые и новые иконы. Одну за одной, чем больше, тем лучше. Маленькая галерея давно перевалила за сотню экспонатов, но даже этого было мало.

Она вытягивала отяжелевшее белье, отжимала его, откладывала в сторону, брала в руки заново, полоскала, затем выплескивала воду и наливала новую. Взгляд ее в эти минуты был совершенно опустошенным и слепым. Кэтрин ее поведение пугало до чертиков.

Если Мина принялась за стирку, ее лучше не отвлекать. Кэтрин выучила это простое правило назубок. Бабушка скора на расправу. Рассыпанная крупа в дальнем углу комнаты, это не случайность или банальный беспорядок. Это одна из воспитательных мер, которых по мнению Мины, было всегда недостаточно.

– Это твой личный угол покаяния, – грозно твердила Мина, волоча Кэтрин за волосы по грязному шаткому полу, – Здесь ты будешь стоять на коленях до тех пор, пока не начнешь понимать, что мое терпение даровано Богом, ибо будь иначе, я бы не стала терпеть присутствие такой мерзавки, как ты, в своем доме ни секунды! Ты слышишь меня, дрянь?

В угол Кэтрин отправлялась за любой проступок и в любом возрасте. До кровавых мозолей она стояла на крупе, когда ей было четыре года, и десять лет, и шестнадцать, и восемнадцать, как сейчас. Ничего не изменилось, только крупы стало больше, и список молитв длиннее.

– Здесь ты будешь благодарить меня за терпение, и просить прощения у Христа за собственную жалкую жизнь! – твердила Мина, привычно замахиваясь на нее мокрой тряпкой, – Раз разом, день за днем, год за годом! Ты стерпишь все, что я захочу, и что повелит тебе Господь, поняла?

И Кэтрин терпела. Молитвы давно стали привычны, а боль от острых твердых крупинок приелась, и перестала пугать. На смену ужасу, трепету и тревоге приходило какое-то совсем иное чувство, прежде незнакомое, и потому – опьяняющее. Сперва Кэтрин старалась погасить его, спрятать и закрыть под замок, но потом Ангел объяснил ей, что это чувство называется ненавистью. И оно угодно Богу, ибо будь иначе, он никогда не наделил бы им род людской.

«Ненависть – это огонь, живущий в тебе. Это то, что тебя согревает, – выводил он горящими буквами, прямо на крышке шаткого стола, – Это сила, которой ты призвана управлять, и которая может привести тебя к невероятной славе, если ты правильно ее используешь. Помни, ненависть требует жертв, и потому – божественна»

В словах Ангела сомневаться не приходилась. Еще никогда не обманывал ее, никогда не изрекал ложных истин, никогда не бранил и не наказывал. Наоборот, все чаще и чаще он открывал Кэтрин все новые и новые грани окружающего мира. Оказывается, многие моменты, так пугающие бабушку Мину, на деле были совершенно безобидными. Выяснилось, что Богу совершенно наплевать на время и место молитвы, и на расстановку слов в святом писании, на иконы, развешанные по всему дому, да и на эти самые молитвы, ему плевать в общем-то тоже. Бог редко слушает, когда к нему обращаются. А еще реже делает то, о чем просят.

Ждать появления Ангела Кэтрин начинала с самого утра, с первой рассветной молитвы. Если ты веришь, что что-то хорошее произойдет, оно непременно сбудется. И хорошее сбывалось. Ангел приходил. Ослепительный, чистый, непорочный и пылающий. Он влетал в черную комнату через распахнутое окно, и темнота испуганно пятилась от него, забивалась в щели между досок, пряталась под столом и кроватью.

«Твой слух не может принять мой голос, как и твой разум пока что не поймет моего истинного обличия, – написал ей как-то Ангел горящими буквами на крышке стола, – Но ты была избрана высшей силой, Кэтрин. Я еще слишком слаб, но со временем, моя сила вернется. Я здесь, чтобы научить тебя. Развить твой дремлющий дар. И тогда, тебе откроется то, что было скрыто за завесой. Ты – моя надежда»

– Ничтожество. Дрянь. Мерзавка, – шипела Мина, как змея, ударяя ее по лицу за разлитый чай или неплотно прикрытую дверь, – Тварь, грешница, безбожница!

«Ты особенная, Кэтрин. Ты – лучшая. Ты – всесильная»

– Мусор на обочине делает для Бога больше, чем ты, – твердила бабушка, волоча Кэтрин в угол, не смотря на мольбы и слезы, – Единственное, на что ты годишься – это на корм червям. Черви, в отличие от тебя, творение Господа, а ты…

«Ты будешь моей правой рукой, Кэтрин. Той самой, в которой я сжимаю мой разящий меч. Лезвие этого меча разит всякого врага с одного удара. Ты – мой меч»

– Когда ты сдохнешь в муках, как твои ублюдки-родители, Божий мир станет чище!

«Ты сделаешь этот мир чище сама, Кэтрин. Только ты, и никто другой»

– Бог ненавидит таких грязных мразей, как ты! – ревела Мина, ударяя ее по щеке

«Бог любит тебя – писал Ангел святым огнем, – И только тебя»

На этот раз газета возникла на пороге дома поздней ночью. Пожелтевшая, сырая, пахнущая дымом и землей, точно ее успели вытащить из костра, когда внезапно ударил гром и обрушился ливень. Кэтрин несколько мгновений смотрел на разворот, вслушиваясь в полнейшее беззвучие. Альтштадт, район, где жили они с Миной не самое живописное и востребованное в городе место. Единственное, что в нем есть хорошего – это глухая, беспросветная тишина. Иногда Кэтрин просыпалась среди ночи, открывала окно и лежала под пледом, вслушиваясь в оглушительное молчание, которое вливалось в комнату снаружи.

Сегодня она даже не уснула. Какая-то невероятная сила, томительное ожидание, помноженное на волнение и трепет, не позволяли закрыть глаза. Она вглядывалась в темноту, потом в лунный свет, потом в лики святых, глядящих на нее с икон, а спрятанный хронометр продолжал настырно отщелкивать секунды. Потом часы замолчали, словно комнату набили ватой, точно плюшевую игрушку, и когда ощущение стало невозможным, и терпеть больше не оставалось сил, она встала с кровати и прокралась к выходу. За дверью, как обычно, дожидалась газета. Под привычным заголовком «И пришел огонь», повествующим о давнем пожаре, оказалось еще одно короткое название. «Скрытые таланты. Как понять, к чему у вас лежит душа». Ни самой статьи, ни номера страницы, ни имени редактора не было.

Все еще вздрагивая от волнения и ночного промозглого ветра, Кэтрин прокралась в свою комнату, закрыла дверь и подперла дверную ручку спинкой стула. Действовала она скорее инстинктивно, чем намеренно и продуманно. Если бабушка проснется, и решит зайти, то…

«Она меня убьет» – подумала Кэтрин, но почему-то, вместо ужаса, эта мысль принесла только облегчение.

Мысль о смерти, некоторое время назад стало для девочки настоящим спасением. Грязная реальность вокруг казалась настолько фальшивой, что упорно напоминала какой-то сумасшедший кошмар. А вот жизнь загробная сулила счастье и спокойствие. Что бы там не говорила бабушка Мина, Кэтрин твердо знает одно: она не грешна.

«Если мне суждено умереть этой ночью, пусть Бог примет мою душу в свои сады, – думала Кэтрин всякий раз, укрываясь пледом, – И пусть это случится как можно скорее»

«Бог любит тебя, Кэтрин. И ты не умрешь» – ответил ей Ангел единожды, превратив буквы в пламенные конфетти, которые разлетелись искрами бенгальского огня по всей комнате.

Зажав ладонью рот, Кэтрин застыла на месте и прислушалась. Спокойствие. Только спокойствие гарантирует удачный исход. Пока храп Мины слышен даже здесь, Кэтрин в безопасности. Она положила газету на стол, расправила смятые углы, провела по всей бумаге ладонью. Прямо под одной из шатких досок, на которые опирается стол, в маленьком импровизированном тайничке лежат уже тринадцать таких вот газет. Кэтрин не знала, зачем коллекционировала их. Сжигать – негде, выносить из дома – слишком заметно. Оставалось только прятать от бдительной Мины, понимая, что рано или поздно эта бомба замедленного действия, сдетонирует. Кэтрин совсем не глупая девочка, и прекрасно понимает, что все тайное становится явным. Но соблазн слишком велик.

Она открыла окно, легла на кровать и накрылась пледом. Если Ангел прилетит сегодня, то она уже готова к этой встрече. Он говорит, что она избранная, что у нее есть дар – какие-то невероятные силы, которые могут очистить и исцелить этот больной мир. Самое время начать занятия, пока Мина снова не сошла с ума, и не заперла ее в комнате, или что еще хуже, в сыром темном подвале глубоко-глубоко под домом. Или в Храме. В том самом Храме, который…

– Я жду тебя, Ангел, – прошептала Кэтрин едва слышно, и невидимые до этого времени буквы, проступили прямо на крышке письменного стола, заливая маленькую комнату звездным светом и чистым белым огнем.

10. Винц Вертер

Город Берлин, Ментально-Оздоровительный Центр

Утро

Шесть лет назад

На седьмой день он впервые встал с кровати. Шесть дней до этого превратились в один смазанный выцветший сон, наполненный людьми в белых халатах, масками, иглами и терпким запахом лекарств. Сегодня он впервые открыл глаза, и понял, что вокруг тишина. И пустота. Шелестя больничной рубашкой, Винц выбрался из паутины проводов, словно бабочка из кокона, стянул с себя легкую простыню и осторожно сел, и свесил ноги с кровати. Снежно-белая плитка на полу оказалась холодной – он невольно поежился, пытаясь унять охватившую его дрожь. Первое ощущение – мгновенное и резкое, точно удар молнии, пригвоздило его к месту, и он бессильно переводил взгляд с одинокого кресла рядом на маленькое, закрытое сегментами жалюзи пластиковое окно. Кушетка у стены, капельница, кардиомонитор, маленький столик у дверей в туалет. В туалете – зеркало. В зеркале отражается блестящая пустота. Пустота была такой же глубокой, как в его голове. Винц медленно поворачивал голову, стараясь запомнить расположение вещей. Странно, он помнит название каждого предмета, может определить расстояние до него, знает, как им пользоваться. Но совершенно не понимает, кто он такой. Удивительное ощущение. Вероятно, оно должно вызывать страх, возможно, даже панику, но почему-то внутри плескалось полнейшее равнодушие.

«Мертвая зона, – подумал Винц отстраненно, – Странное словосочетание. Что оно может значить?»

Белая комната с белым полом, белыми стенами и белой дверью. На потолке – белый плафон с лучистым белым светом. Стерильный абсолют, который внезапно захотелось забрызгать кровью, заляпать грязью, разбить, разрушить, разобрать. Сделать все, что угодно, лишь бы этот белый цвет внезапно закончился.

Винц задрожал, зажмурился, втянул голову в плечи, пытаясь восстановить дыхание.

«Мертвая зона… Что это? – тонкий красный луч пронесся через пустоту между полушариями мозга, достиг одного из определений, рикошетом ушел в сторону, добрался до второго. Ломанной линией дошел до третьего. Из него до четвертого. Память послушно выдавала терминологию, словно Винц листал запыленные папки, – Мёртвая зона в ультразвуковой дефектоскопии – неконтролируемая зона, прилегающая к поверхности ввода и донной поверхности. Количественно – минимальное расстояние от поверхности ввода до дефекта, надёжно выявляемого при контроле. Мёртвая зона в радиотехнике – область пространства, находящаяся в зоне распространения радиоволн, где их приём невозможен или сильно затруднён по причине местных условий: затенение непрозрачными объектами: горы, здания, сооружения, что наблюдается на ультракоротких волнах или замираниями на коротких волнах. Мёртвая зона в экологии – гипоксические, то есть, с низким содержанием кислорода области в мировом океане и крупных озёрах. Мёртвая зона в джойстиках и контроллерах— зона на краю или в центре хода ручки, в которой значение, выдаваемое джойстиком, постоянно. Мёртвая зона – заброшенная индустриальная или военная территория. Мёртвая зона – синоним запретной зоны. Мертвая зона прямо здесь…» Он поднял дрожащую руку, чтобы прикоснуться к виску.

«Мертвая зона прямо здесь… в моей голове».

Буря сорвавшихся с поводка мыслей зазвучала, заревела, загрохотала и стихла. Трясущиеся пальцы натолкнулись на что-то шершавое, неровное. Чужое. Ткань.

«Это бинт, – осознал Винц, – Полоса ткани. Марли, холста, полотна, фланели, используемая для перевязки ран, наложения повязки и переплетения книг. Бинт вокруг моей головы. Я ранен. Я был ранен»

Новая логическая цепочка сложилась перед глазами звено за звеном, вспыхнув пунктирной красной линией. Ра-на. У-вечь-е, трав-ма. Придуманы слишком короткие слова, чтобы отразить необратимость запущенного процесса. Глубже и глубже, в самую темноту, царящую внутри за очередной папкой, содержащей всю необходимую информацию. Воображаемые листы замелькали, выдавая имеющуюся информацию.

«Рана – это механическое повреждение, сопровождающиеся нарушением целостности покровных тканей и характеризующееся болью, зиянием и кровотечением. Раной можно назвать все, начиная от кожной ссадины, заканчивая более глубокими поражениями кожных покровов, в том числе с проникновением в полости организма»

Он отдернул руку, словно от раскаленного железа, судорожно выдохнул, медленно провел пальцами по лицу, вздрагивая всякий раз, когда пальцы касались ткани. Он не чувствует боли, но где-то выше правого виска засела острая раскаленная игла. Винц повернул голову, поморщился, задышал тяжело и хрипло. Здесь. В голове. Внутри. Тоннель из плоти и костей, по которому несется поезд метро. Следующая остановка «Мертвая зона». Просьба не прислоняться к дверям и сохранять социальную дистанцию.

Винц потряс головой и логические цепочки с грохотом оборвались. Снова бесконечная белая комната с белым полом. Только стены, как будто, стали чуть ближе, норовя вот-вот сомкнуться.

Вертер перевел взгляд на распахнутую дверь, уперся в безразличное к его горю зеркало. Нужно добраться туда. Пройти несколько метров, опираясь сперва на кресло, потом на столик, затем можно взяться за дверной косяк и добрести до раковины.

«Странно, но я не знаю, что хочу увидеть в отражении – внезапно подумал Винц, – И хочу ли что-то увидеть вообще? И что такое, это отражение?»

Снова закружились красные полосы. Рубиновые цепи растянулись по всем сторонам первозданного сумрака, как резиновые жгуты. Винц проследовал за каждой из них, поднимая и вытряхивая крохи информации в подставленные ладони.

«Отражение. В физике – соответствующий процесс взаимодействия волн или частиц с поверхностью. В геометрии – движение евклидова пространства, множество неподвижных точек которого является гиперплоскостью. В философии – всеобщее свойство материи, как обладающей «свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отражения. Свойство проявляется в способности материальных форм воспроизводить определённость других материальных форм в форме изменения собственной определённости в процессе взаимодействия с ними. В психологии – родовое понятие психики, способ межличностного общения. В программировании – это целая концепция языков. Что из этого должен понять и увидеть я?»

Пошатываясь, он встал, упираясь руками в изножье кровати. Слабость. Сокрушающая, неподъемная, тяжелая, обрушилась на него, как камень на Сизифа. Где-то глубоко внутри разума, среди сотен тысяч обрывков сведений лежала папка с этим именем…

«Сизиф – в древнегреческой мифологии строитель и царь Коринфа, после смерти приговорённый богами катить на гору в Тартаре тяжёлый камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз» – думал Винц, с трудом переставляя ноги.

Он достиг кресла, оперся на его спинку, выпрямился. Подчиненные титаническому усилию воли ноги больше не дрожали. Вертер сделал несколько осторожных шагов, добрался до столика, уперся взглядом в рекламный буклет сверху. «Ментально-Оздоровительный Центр. Ваше счастливое будущее – наша забота» – прочитал он медленно, почти по слогам. Можно было бы перевернуть страницу, но тратить силы на такой пустяк не хотелось. Винц остановился, перевел дыхание, загнанно оглядываясь по сторонам. Стены гладкие, пол скользкий, дверь – символическая, пластиковая, с замутненным стеклом посредине. Наверное, он мог бы легко выбить ее, если бы задался целью.

«А что, если за дверью – пустота? – подумал Винц, – Вдруг, снаружи и мира-то не осталось. Пустота – незаполненность, отсутствие чего-либо. Полное отсутствие каких-либо частиц в пространстве – вакуум, в материалах – выемка, паз, полость, каверна. В буддизме, пустота – центральное понятие обозначающее «отсутствие постоянного «я» у личности» и «самобытия» у явлений; отсутствие собственной природы вещей и феноменов, ввиду их взаимосвязанности, обусловленности и относительности: то, что возникло сложением факторов и со стечением обстоятельств, пусто. В информатике пустотой может называться нулевой указатель, иногда под пустотой может подразумеваться пробел. В космологии пустота – аналог англоязычного термина войд, область Вселенной, не заполненная галактиками. В математике пустотой может называться пустое множество. В физике – пространство вселенной, абсолютный антипод материи. В реальной жизни, пустота – это я. Я один»

Шелестя больничной рубахой, он добрался до двери, вошел в туалетную комнату, автоматически обнаружил выключатель слева от проема и щелкнул им. Энергосберегающая лампочка в белом плафоне вспыхнула, словно тысячи солнц, резанув бритвой света по глазам. Винц зажмурился, добрел до раковины, склонился над ней, опершись обеими руками о края. Зеркало теперь прямо перед глазами, но смотреть на себя не хотелось. Винц истерично копался в отсутствии собственных воспоминаний, пытаясь отыскать хоть что-то, связанное с прошлой жизнью, но липкая чернота внутри напоминала болото. Чем глубже он опускался в эту топь, тем сложнее было найти что-то действительно важное. Сотни терминов, тысячи синонимов, миллионы значений скрипели, сдавленные черепом, как битое стекло.

«Тромбоз, антикоагулянт, артериосклероз, инфаркт, гипертония, онкология, аутоиммунное заболевание, инфекция, мутация, эмболия…»

Винц сделал над собой усилие, поднял голову и уперся взглядом в отражение. Внимательные серо-стальные глаза незнакомца, смотрели на него из зазеркалья. Во взгляде – полное безразличие и холод. Как в глазах мертвеца.

«…Квантовая механика, электромагнитное поле, гравитационные волны, ядерный реактор, субатомные частицы, оптический резонатор, движение по инерции, релятивистская масса, магнитное поле, кинетическая энергия…»

Лицо человека в отражении плотно замотано бинтами, оставляя открытыми только глаза и тонкие бескровные губы. Винц поднял левую руку – неизвестный поднял правую. Винц прикоснулся указательным пальцем к виску, точно изображая дуло пистолета – гость в зеркале сделал тоже самое, оскалился, продемонстрировав крепкие белые зубы.

«Каталитическое превращение, ионизация, химическое равновесие, растворимость, органические соединения, кислотно-основной баланс, кристаллическая структура, электрохимический процесс, химический элемент, реакция окисления….»

Бинт поддавался тяжело. Он присох на затылке и цеплялся за короткие темные волосы. Все еще пребывая в прострации, Винц наблюдал за тем, как человек по ту сторону зеркала разматывает измазанные в крови и мази бинты, корча гримасы и надрывно дыша. Внезапная острая боль уперлась в висок, заскрипела на костях, сделалась пульсирующей и пронзительной, точно кто-то забивал туда гвозди. Незнакомец скривил губы и пошатнулся.

«Интересно, если я отвернусь, он исчезнет? – подумал Винц, наблюдая за тем, как тяжело вздымается грудь незнакомца под больничной рубашкой, – Что он хочет найти? Там, под этими тряпками?»

Горка бинтов на краю раковины росла. Он разматывал их неспешными, но нервными движениями, вздрагивая всякий раз, когда ткань шла по живому. Высокий лоб, острые скулы, квадратный подбородок – все чужое. Из зеркала на Вертера смотрело совершенно незнакомое бледное лицо.

«…Антология, эпистемология, диалектика, эмпиризм, идеализм, натурализм, постструктурализм, этика, метафизика, феноменология»

Под слоем бинтов – напитанные кровью повязки и ватно-марлевые подушечки из перевязочного пакета. Он отрывал куски пластыря, откладывал их в сторону, подставляя лицо под ослепительный белое сияние с потолка. Уродливый, сочащийся густым багровым цветом, забитый сгустками рубец начинался у виска, пересекал голову, и упирался в затылок.

Неизвестный в зеркале протянул к шраму дрожащую руку, но Винц остановил движение на половине.

– Мертвая зона, – сказал он внезапно вслух своему отражению, и отражение согласно кивнуло – Дальше идти нет смысла. Дальше ничего нет.

11. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Кокон.

День

Четыре года назад

Первый мертвец, которого я увидел в этом месте, не прибегая к веществам и помощи Приближенных, сиротливо сидел на обгоревшей автомобильной покрышке. Половина его лица отсутствовала, из груди торчали два острых куска металла, а голова на раскрошенной шее, лежала на левом плече, отчего складывалось впечатление, будто труп разглядывает всякого гостя искоса, и с подозрением. Довольно забавно, если не брать в расчет, что этот несчастный свел счеты с жизнью всего пару лет назад, но уже успел набраться потустороннего скепсиса. Призраки, знаете ли, очень предвзято относятся к живым, и совсем не стремятся им помогать.

Густая темная кровь пульсировала, выплескиваясь из разорванной вены.

Несколько минут он терпеливо рассматривал меня, а я – его. Мертвые обычно чувствуют направленные на них взгляды. Связь работает в обе стороны – ты видишь их, а они – тебя. Полицейский, с которым я приехал сюда, не замечал ни мертвеца, ни покрышки. Говорят, что тонкая грань, разделяющая живых и умерших, порою истончается и размывается, а иногда просто рвется. Так появляются зловещие особняки, заброшенные психиатрические больницы, кладбища с фантомами и всякая чушь, вроде астральных проекций. Реальность сама латает свои раны, но в эти моменты могут происходить довольно интересные вещи, которые человечество привыкло называть паранормальными явлениями. На самом деле все гораздо проще, и все необычное можно достаточно легко объяснить, если понять, что помимо внешней физической оболочки нашего мира существует вторая, ментальная прослойка реальности. Но если вы говорите об этом живя в средневековье, вас отправляют к инквизитору, а если скажете сейчас, попадете на прием к психотерапевту. Как вариант – лучше вообще ничего не говорить, и держать это в тайне. Тайны, если что, не раз спасали человеческие жизни.

– Говорят, что этот парень умер в этом самом месте, – говорил мне мой спутник, приставленный полицией, боязливо оглядываясь по сторонам, – Он увлекался городскими гонками, и это его и погубило. Влюбился в здешнюю красотку, а та…

– Могу предположить, что взаимностью и не пахло?

– Хех, в точку! Говорят, напился, подрался с кем-то в баре, потом сел за руль. Разогнался до ста миль и поприветствовал стену со всего размаху. Обломки его машины потом собирали по всей округе. Конечно, быть может, это что-то вроде городской легенды, или страшных историй, рассказанных подростками у костра, но народ у нас суеверный. Особенно в такой глуши.

– И многие верят в этого призрака? – поинтересовался я, стараясь сохранить хорошую мину при плохой игре?

– До неприличия, – отозвался мой спутник и скривился. Он прохаживался в паре шагов от изувеченного мертвеца, но не видел ничего, кроме залитого грязью участка дороги. Не веришь в призраков – не видишь призраков. Идеальное равновесие. Это мне деваться некуда – верю или не верю, но от гостей с того света мне не избавиться.

Труп посмотрел на меня, поднял руку, словно в жесте приветствия. В ладони его был зажат обрывок грязной бумаги. Я коротко кивнул в ответ и покосился на полицейского. Тот не заметил.

– Что известно о живущих поблизости?

– Все сплошь уважаемые люди. Кокон давно опустел, а вот здесь – элитный район. Природа, видеокамеры на каждом шагу, вооруженная охрана на въезде – сами все видели. А вот полиции как таковой маловато. Здесь один из домов мэра, а также резиденции его подопечных. Все они вне подозрений. Правящая верхушка, как не крути…

– Но в призраков верят?

– Кто как. Я, например, верю только в прибавку к премии. И раскрытие преступлений. Этого мне хватает.

– А хоть кто-то это видел? Призрака. А не раскрытие преступлений, я имею в виду.

– Говорят, что частенько видят накануне аварии. И еще, в день Всех Святых, – пожал плечами мой спутник, – Знаете, эти обычные сплетни…

– Но люди пропадают в разное время, не так ли?

– Да, за шесть месяцев пропало уже четверо. Люди начинают задавать вопросы. Мы, конечно, пытались взять дело под свой контроль…

Взять дело под свой контроль – это значит, сидеть в полицейском участке, вздыхать над очередным делом и ничего не предпринимать. Немного позже папка с документами отправится в ящик с нераскрытыми преступлениями, ибо всегда проще повесить трупы на призрака, чем искать настоящего убийцу. Такое я уже встречал, и не раз. Взять хоть то происшествие в Берлине, или насильника в Дюссельдорфе. Сексуальный маньяк с того света! Это же нужно додуматься!

– Говорят, у вас есть большой опыт в этих вещах, – доверительно сказал мне мой компаньон, – Во всяком случае…

– Кто это вам такое сказал? – поинтересовался я, пытаясь разглядеть хоть что-то на лице призрака, – Только не говорите, что есть восторженные фанаты…

– Нет, но у вас есть несколько положительных отзывов на сайте, где мы нашли ваше объявление, – отозвался полицейский, – Нам нужно было как-то успокоить общественность…

Общественность в крохотном районе на полторы сотни человек, где вся исполнительная власть в руках двух полицейских и мэра с его братцем. Звучит не слишком убедительно. Если уж полиция стала обращаться к медиумам, то мир точно катится в тартарары.

– Вы много объявлений перерыли? – спросил я, не поворачивая головы.

– Нет. Ваше попалось первым.

И снова меня настиг интернет. Что же, видимо выкладывать самое короткое объявление об услугах медиума было не самой лучшей идеей. И за это мне еще предстоит поплатиться.

– Положительные отзывы… да…

– Вы что-то увидели? Просто вы смотрите в одну точку уже несколько минут.

Какой настырный. Я повернулся, попытался изобразить на лице что-то вроде сосредоточенного выражения.

– Дайте мне немного времени, офицер. Мне нужно понять, что тут происходит на самом деле. Знаете, паранормальные сущности неохотно идут на контакт, когда вокруг суета. Психоволны входят в резонанс с тонкими слоями астрала, и как следствие, происходит эффект Танатоспектрума, что может повлечь за собой…

Полицейский состроил скорбную мину, вскинул руки, словно сдавался.

– Я понял вас, Томас. Вы у нас в этом деле спец, работайте, я мешать не буду. Подожду возле машины. Пока созвонюсь с комиссаром Шенком, доложу, что уже прибыли на место…

Он уходил быстро, даже не оглядывался, но от собственного красноречия мне стало тошно. Какие тонкие слои астрала, какой эффект, что такое вообще Танатоспектрум? Впрочем, название мне нравится. Нужно его использовать, если понадобится что-то заумное и яркое. Кто знает, почему именно это название пришло на ум первым.

Я покачал головой. Господи, и в такую чушь верят люди. Призракам совершенно плевать, сколько людей их окружают. Стеснение им неведомо. Они убивают, или не убивают, в зависимости от настроения и вида, и ни на что, кроме этого, не обращают внимания.

Я дождался, пока мой спутник исчезнет из поля зрения, после чего вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Мертвец на покрышке наблюдал за мной, словно хотел разгадать секрет старого трюка.

– Ты можешь говорить? – спросил я его, выпустив облачко дыма.

Призрак отрицательно покачал головой. Голова едва не слетела с плеч, и ему пришлось придержать ее рукой.

– Не волнуйся, тот парень, полицейский, не видел тебя. Даже если ты внезапно обретешь форму, он все равно не поверит.

Мертвый неуверенно пожал плечами. Вид у него был унылый.

– Давай обговорим сразу. Тебе известно, кто я такой, не так ли? Знаю, что посмертная почта у вас работает хорошо. Новости на том свете распространяются быстро.

Посмертная почта – это не совсем правильное выражение. Медиумы такими словами не бросаются. Призраки связаны с миром через серебристые астральные пуповины, которые образуют настоящую паутину, протянутую под крышкой реальности. Серебряные тросы пересекаются, переплетая все души между собой. Вот тебе и загробная связь.

– Ну, так ты знаешь, кто я?

Призрак медленно кивнул головой. Поднял бумагу в руке, и принялся выводить на ней буквы, макая палец в собственную кровь.

«СОРБЕНТ»

– Все верно, я – сорбент. И ты знаешь, что я сделаю, если ты будешь мне врать, верно?

«ТЫ МЕНЯ СЪЕШЬ»

– Именно. Поэтому давай закончим это дело быстро. Я не для того ехал в глушь из Глекнера, чтобы торчать на дороге, разговаривая с самоубийцей, который от любви совсем потерял голову.

Мертвец не оценил каламбур. Что же, у потусторонних жителей совсем плохо с чувством юмора. Я выдохнул дым, смерил его взглядом еще раз.

– Это ты похищаешь людей? Ты владеешь этой частью дороги?

«НЕТ. МНЕ ЭТО НЕ ИНТЕРЕСНО».

– Что ты тут делаешь?

«ЖДУ»

– Ждешь? Чего?

«ЗОВ»

– Зов? Это что-то вроде знака отправляться в небытие? Белый свет в конце тоннеля? Ангельский хор?

Если бы мертвец мог, он бы, наверное, разочарованно вздохнул, но вместо этого вывел на бумаге.

«НЕТ. ЗОВ – ЗНАЧИТ ЕДИНСТВО».

Мертвые любят изъясняться загадками. Черт его знает почему, может быть, теряют навыки человеческого общения, а может, стараются для того, чтобы поддержать имидж. Но меня такие ответы выводят из себя.

– Я не совсем разбираюсь в вашей терминологии. Что ты имеешь в виду?

Снова палец мертвеца заскользил по бумаге.

«НА ВОСТОКЕ ПОДНИМАЕТСЯ НОВЫЙ ВОЖДЬ. АМАЛЬГАМА. Я ЖДУ ЕЕ ЗОВ»

– У мертвых нет вождей и правителей. Вы все большие индивидуалисты. Нельзя ли конкретнее?

«НЕЛЬЗЯ. ВОЖДЬ ЕЩЕ НЕ ПРОСНУЛСЯ»

Я шумно выдохнул, возвел очи горе.

– Это как-то связано с тем, что происходит на этой дороге?

«НЕТ. НЕ СВЯЗАНО»

– Это что-то вроде какого-то апокалиптического предзнаменования? Какое-то пророчество?

«ТЫ НЕ ПОЙМЕШЬ. ТЫ НЕ УМЕР»

– Жаль, что ты не можешь похвастаться этим же. Ты знаешь, кто похищает людей на этой дороге?

«ОБЕЩАЙ, ЧТО НЕ СЪЕШЬ МЕНЯ»

– Даю слово.

«ЧЕЛОВЕК. ЧЕРЕЗ УЛИЦУ. БОЛЬШОЙ ДОМ. КРАСНЫЕ ДВЕРИ. ОН УБИВАЕТ»

– Ты видел его? Ты видел, как он совершает убийство?

«КАЖДОЕ»

– Он одержим?

«НЕТ. НО В НЕМ ЗЛО»

– Это его способ развлечься?

«ДА»

– Но где же души, оставшиеся от убитых?

Мертвый поднял на меня взгляд, вывел пальцем на листе бумаги: «ОРИГАМИ». Я выдохнул дым, хрипло закашлялся, перечитал короткое слово еще раз. Потом еще и еще.

– Ты имеешь в виду, что он убивает через Оригами?

«ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ИМЕЮ В ВИДУ. Я ГОВОРЮ, ЧТО ТЫ ТАК МОЖЕШЬ УБИВАТЬ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ»

– Ты не говоришь, а пишешь. И не объяснил мне, куда делись души.

«ЗОВ. ОНИ СЛУШАЮТ ЗОВ»

– Они тоже ждут твою эту Амальгаму?

«ДА. А МОЖЕТ БЫТЬ, УЖЕ ДОЖДАЛИСЬ»

– Ладно, хватит с меня этих загадок. Ты знаешь, где тот человек прячет трупы?

«Я МОГУ ПОКАЗАТЬ»

Я медленно кивнул головой, соглашаясь со словами мертвеца.

– Если ты не обманываешь меня, я помогу тебе вернуться в свет. Ты не устал быть здесь?

«Я ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ. И Я ЖДУ ЗОВ»

Одни из самых странных слов, которые можно прочитать или услышать от мертвого. Я еще раз взглянул на своего немого собеседника. Даже не знаю, что именно чувствуешь, когда сталкиваешься с потусторонним. Наверное, что-то вроде жалости? Или зависти. Черт знает что.

– Смерть. Она стоит того, чтобы умирать? – спросил я его просто.

Мертвый не ответил. Он протянул мне маленький помятый цветок, сложенный из грязного газетного листа.

12. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, район Альтштадт, дом Мины Мезгер

Ночь

Три месяца назад

Грязный кусок серого льда упорно не поддавался. Он разлетался мелкими осколками под острием лопаты, противно скрипел, хрустел под толстыми подошвами, крошился, но не отступал. Ледяной панцирь этой ночью сковал ступени и порог веранды настолько, что покосившаяся на петлях дверь, перестала проходить в проем и закрываться. Просто удивительно, как в Глекнере может внезапно измениться погода – еще совсем недавно на деревьях болтались озябшие желтые листья, а сегодня почерневшие тополи тянутся в небо голыми артритными ветвями.

Как она думала потом, возможно, никакого льда и не образовалось бы, не выплескивай бабушка Мина воду из таза через порог, каждые пару часов. И тогда Кэтрин не пришлось бы торчать на морозе с погнутой железной лопатой в руках, стараясь победить упрямую полупрозрачную корку, точно глазурь, покрывшую и разбитую каменную плитку, и рассохшееся дерево, и покореженный металл.

– Как говорится, Бог в помощь, – произнесла Мина на прощание, прежде чем захлопнуть дверь в дом прямо перед Кэтрин, – А в общем, и сама справишься. Творцу нет дела до мерзавок, вроде тебя.

На крохотной веранде с большими мутными стеклами было еще холоднее, чем на улице. Такое ощущение, что кто-то подменил окружающий мир, и мороз здесь оставался законсервированным еще с прошлой зимы. Щурясь в полумраке, Кэтрин застегнула куртку, накинула капюшон, засунула руки в карманы и с тоской огляделась вокруг.

Заброшенная веранда, набитая картонными коробками, грязными банками и пустыми бутылками вгоняла в уныние. Точно тонкая красная линия, знаменующая собой границу невозврата, тянулась бельевая веревка, куда Мина весной и летом, вывешивала сушиться всякий вылинявший хлам.

Разобраться с тем, что творилось в голове бабушки не просто тяжело, даже невозможно. Маятник ее настроения совершает просто невероятные кульбиты, превращая задумчивость и молчание в злобу и ослепляющую ярость. Иногда Кэтрин казалось, что в Мине прячется целая толпа людей. Один одержим чистотой и порядком, второй любовью к Богу, третий – ненавистью к собственной внучке. И так дальше, почти до самой бесконечности, если только бесконечность, и правда, не имеет пределов.

Легкая осенняя куртка почти не грела. Стоило одеться потеплее, прихватить шапку и перчатки, но времени на это так и не нашлось. Солнце еще только проснулось, и розовая полоска горизонта едва расчертила черное брюхо небосвода. Не было даже первой молитвы – Мина ворвалась в комнату, сдернула с нее плед, продиктовала условия и вытолкала на улицу. На плите закипал помятый железный чайник, яркое оранжевое пламя конфорки озаряло маленькую кухню, погруженную в ночной полумрак.

Кэтрин выбрала маленькую лопатку из кучи инструментов, сваленных в углу веранды, выглянула на улицу, передумала и выбрала лопату побольше. Наверное, для такой работы пригодился бы лом, но лома не оказалось. Погнутый черенок был настолько оледеневшим, что пальцы тотчас свело судорогой. От мысли, что ей сейчас предстоит целый час разбивать белую корку перед домом, Кэтрин стало не по себе. Работа не пугала ее, а вот пристальный взгляд Мины, следящей за каждым ее движением – был пострашнее угла комнаты с рассыпанной по полу крупой.

Первые пятнадцать-двадцать минут дались ей на удивление легко. Если не задумываться над тем, как все плохо, и сосредоточиться на мыслях о хорошем, вроде разговоров с Ангелом, время пройдет быстро. Даже холод оказался не таким страшным, достаточно было только разогреться и войти в ритм. А потом стало тяжело. А потом сложно. А потом просто невозможно. Воздух стал слишком плотным, свет, отраженный от ледяной корки – нестерпимо ярким. Лопата отяжелела и выскальзывала из рук. Кэтрин отбросила ее в сторону, застыла на месте, переводя дыхание.

Она подняла лицо, столкнулась с немигающим взором Мины, наблюдавшей за ней из своей комнаты. Проклятая старуха. Господи, с каким бы удовольствием она…

– Мне нужна поляна. Сказали, что она здесь. Такое ровное место, – произнес незнакомый голос за ее спиной, – Там еще растет трава. И деревья. Небольшое, заросшее травой, открытое пространство среди леса, кустарников…

Кэтрин невольно вздрогнула и стремительно обернулась. Господи, и кому не спится в Альтштадте в этот час? И кто вообще бродит на рассвете с такими вопросами?

Незнакомец был невысокого роста, крепкого телосложения, с невыразительным белым лицом. Он был облачен в рабочий комбинезон, грязные стоптанные сапоги и уродливую бейсболку с логотипом строительной компании, заляпанную не то землей, не то строительным раствором. Он осторожно придерживал левую руку правой, бережно прижимая к груди сжатый кулак. Вид его был одновременно и забавным, и пугающим. Интересно, как отреагировала бы бабушка Мина, столкнись с таким человеком. Наверное, устроила бы скандал? Или просто отвернулась и сделала вид, что не заметила?

«И не холодно ему, в одном комбинезоне? – подумала Кэтрин, оглядывая незнакомца с головы до ног, – Бедняга, да он же не в себе!»

Неизвестный, как будто не замечал утренней стужи. Лицо его оставалось безмятежно удивленным, непроницаемым, словно он до сих пор пребывал в своих самых чудесных грезах, и только-только очнулся ото сна.

– Простите, что?

– Вы – местная? – произнес незнакомец хриплым голосом, словно в его горле клокотала мокрота, – Вы здесь живете?

Кэтрин осторожно кивнула головой. Гости в Альтштадте бывают редко, а еще реже они разговаривают с ней. Тем более о таких странных вещах.

– Да, я отсюда. И что вам нужно?

– Поляна. Мне нужна поляна.

– Я вас не понимаю, – отмахнулась Кэтрин, стараясь сделать свой тон наиболее убедительным, – С вами все в порядке?

– Да. В порядке, – подтвердил незнакомец, – Со мной. Но я ищу поляну. Такое ровное место…

Речь его была спокойной, невыразительной, безэмоциональной, словно кто-то стер все чувства ластиком, или раскрошил острием лопаты, как ледяную корку, смел и выбросил.

– Это я уже знаю. Но не понимаю зачем.

– Потому что мне нужно на кладбище, – доверительно произнес неизвестный, понизив голос, – Мне сказали, что меня там будут ждать. Кладбище. Место, где хоронят мертвецов.

Кэтрин еще раз взглянула на мрачный силуэт незнакомца, искренне стараясь понять, что может понадобиться случайному гостю Альтштадта на заброшенном погосте этим морозным утром. Этот новый знакомый явно не в себе, и совсем не внушает ей никакого доверия.

– Вам не холодно? – спросила она внезапно, даже для самой себя, – Вы же простудитесь.

Неизвестный придирчиво оглядел себя, наклонив голову, как будто видел впервые.

– И правда, – сказал он, наконец, – Я так простужусь. Но мне не холодно. Все в порядке. Со мною. Я ищу кладбище. Старое кладбище. Поляну.

Может, этот парень сумасшедший? Или пьяный? Или под кайфом? Да, скорее всего под кайфом. Ангел рассказывал ей о людях, которые пытаются уйти от реальности при помощи всякой химической дряни, которая перестраивает сознание.

– Вы, наверное, имеете в виду Земляничную Поляну, – догадалась Кэтрин, кивнув через плечо, – Если я правильно вас поняла…

Мутный взгляд незнакомца не поменялся, но в его голосе послышались новые нотки. Нечто среднее между нетерпением и раздражением, пытавшееся пробиться через рафинированно-вежливый тон.

– Просто удивительно! – пробормотал он, впадая в ступор, – Мне говорили только про одно. Поляну. Это такое ровно место, где растет трава. В Альтштадте так много кладбищ?

– Больше, чем вы можете себе представить, – заявила Кэтрин с юношеской непосредственностью, – И, частенько, люди даже не знают, на которое из них им нужно попасть.

– Я точно знаю, что мне нужно попасть на старое кладбище, – упрямо повторил неизвестный, но уже без прежней уверенности в голосе. Он задумчиво стянул с головы черную бейсболку с ярким логотипом, и теперь бесцельно мял ее в руках. Вид у него был растерянный, – Поэтому…

– Давайте-ка я вам расскажу, – перебила его Кэтрин отмахнувшись от его объяснений, как от назойливой мухи, – В этой части Альтштадта три кладбища, но одно из них наполовину заброшено. Как раз Поляна. На западной части уже много лет не хоронят. Ничего нет, кроме травы и ягод. И полыни.

– Ягоды – это хорошо, – заметил неизвестный, и тут же сообщил, словно это было особенно важно, – Я люблю ягоды.

– Но туристы приезжают сюда летом. А сейчас январь. Там ничего нет, кроме снега и кустов.

– Кусты – это не очень хорошо, – вздохнул собеседник, – Они колючие. Через них тяжело идти. А мне нужно идти на поляну.

– Ну, там сохранилась памятники и надгробия, – Кэтрин пожала плечами, поежившись от сырого промозглого ветра, – Кажется, в зарослях уцелел склеп.

– Склепы – это плохо, – заметил неизвестный и тоскливо вздохнул, – Я не люблю склепы. В них холодно. И сыро. И негде сесть. И темно… А еще, там есть бетон. Я его тоже не люблю.

Кажется, он мог рассказывать свои мысли и дальше, но Кэтрин перебила его.

– Земляничная Поляна – достопримечательность для туристов. Люди интересуются архитектурой и памятниками. Вы ведь прибыли в Альтштадт, как турист. Верно?

– Как турист. Да, – подтвердил незнакомец, продолжая судорожно сжимать в ладонях потерявшую всякий человеческий облик грязную кепку, – Я устал от работы и решил взять отпуск. Больничный. Немного отдохнуть.

– А где вы живете? – не унималась Кэтрин, всматриваясь в задумчивую физиономию нового знакомого, – Почему вы в одном халате? И без багажа? Откуда приехали?

– Из другой части города, – неуверенно произнес тот, и добавил, через пару секунд молчания, – Мне нужен отдых.

– На кладбище? – фыркнула Кэтрин, разглядывая странную одежду неизвестного, – Отдохнуть на кладбище?

– На кладбище, – подтвердил ее странный собеседник, и тут же поправил сам себя – На Земляничной Поляне, конечно же. У меня приглашение…

– Но вы же знаете, что сейчас январь? И на Поляне нет ничего, кроме льда и снега?

– Знаю, – неуверенно согласился незнакомец и тихонько вздохнул, – Но я теперь не боюсь холода. Только бетона «Еwig».

13. Винц Вертер

Страна Германия, город Берлин, Ментально-Оздоровительный Центр

День

Шесть лет назад

Она была, как всегда, неотразима. В ее движениях, взгляде, повороте головы явственно сквозило что-то магическое. Белый халат, кольцо на пальце, стройные ноги в колготках, изящные туфли, длинные волосы, каскадом падающие на хрупкие плечи – все это заставляло Винца трепетать. Единственный человек, который мог вызывать эмоции, или то, что отныне заменяло их, сидел перед ним на стуле, держа в руках черный пластиковый планшет. Доктор Ева Дитрих. Ее прихода Винц начинал ждать с того самого момента, как только она уходила за дверь. Луч света в абсолютной, как бархат, темноте. Глоток воздуха в газовой камере. Документ о помиловании за секунду до электрического стула.

Ева Дитрих. Женщина, ради которой стоило терпеть бесконечный белый цвет, которым был наполнен каждый дюйм его палаты. Она приходила в одно и то же время, улыбалась, привычным жестом пододвигала кресло к его койке, заглядывала в глаза и говорила. Винц слушал и повторял, очарованный и завороженный. Он не мог сказать, что именно испытывал к Еве. Все эмоции, которыми он обладал, сводились к скудному набору реакций на раздражители – чаще всего, единственным спутником была только угрюмая серая скука. Ева была другой. И приносила с собой, в его палату, немного света.

«Когда психиатр заинтересован пациентом, это называется Эффектом Флоренс Найтингейл. Это такой психологический синдром, проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают к нему испытывать романтические чувства, перерастающие в любовь или сексуальное влечение, – думал Винц, прислушиваясь к нежному голосу Евы, – А когда пациент начинает воспринимать своего специалиста, как свою собственность, как это называется?»

Папка с информацией в голове пустовала. Редкое явление, практически невозможное – за все время, проведенное в белой комнате, Винц еще никогда не сталкивался с этим. Тонкие красные нити, которыми он отмечал точки маршрута мысли на этот раз не спешили складываться в общую схему. В голове царила темнота.

«Я назову это зависимостью Вертера» – решил он и успокоился.

– Итак, вернемся к началу, Винц. Расскажите мне первое, что вы помните.

Всякий раз она говорит одно и то же. Еще немного, и он запомнит каждый звук. Но это не страшно. Ради Евы можно говорить одно и тоже столько раз, сколько будет нужно. Он готов и не на такое. Он сделал усилие, и перед глазами протянуты красные нити эластичных логических цепочек на воображаемой карте. Он волен намечать их новые маршруты, обрывать, связывать заново, цеплять на соседние крючки и проматывать из конца в начало.

Винц сделал глоток воды из пластикового стаканчика, заговорил непривычно низким хриплым голосом, медленно и осторожно подбирая нужные слова.

– Я помню двух мужчин в парадной… в палате. Они вопросы… говорили. Спрашивали меня о роке… о работе.

– Винц, мы уже говорили с вами об этом. Вы находитесь в отдельном крыле, а до этого были в реанимации. Ни здесь, ни там, не бывает посетителей. Гости могут приходить только при лечении в стационаре. Это был сон. Только сон, ничего больше.

Ее голос был сладким на вкус. Винц тонул в нем, как в реке, изредка всплывая к поверхности, пытаясь сделать глоток воздуха.

– Мне трудно находить… бусы… буквы.

– У вас литеральная и вербальная парафазия, Винц. Это последствия травмы. Но мы сможем с этим справиться. Я уже сталкивалась с такими проблемами у пациентов. Не переживайте. Мы восстановим все ваши навыки. Мы работаем с вами уже полтора месяца, помните?

– Нет. То есть… Я не знак… как сюда подол. Черт. То есть, не знаю, как сюда попал.

– Была авария, Винц. Вы чудом выжили, и сейчас вы в одном из лучших ментально-оздоровительных центров Берлина. Вы в надежных руках. Не беспокойтесь.

«Беспокойство – подумал он внезапно – Интересно знать, что может значить это слово»

– Уже полтора месяца? – собственный голос показался ему неприятным, – Так давно?

Ева терпеливо кивнула головой. Винц хотел понять, что она чувствует, что ощущает в данный момент, но натолкнулся только на нерушимый прозрачный барьер. Что-то внутри поменялось, исказилось, перестало функционировать, точно кто-то невидимый щелкнул тумблером в голове, начисто отключив восприятие мира вокруг.

– Меня никто не искал?

– Мы не смогли найти никого из ваших родственников, Винц. Мы связались с полицией и социальными службами… – она помедлила, словно хотела, чтобы он закончил за нее, но затем продолжила, – У вас нет семьи, вы выросли в детском доме. Все, что у нас есть – это ваш паспорт и водительские права. У вас квартира в центре города…

– Возможно. Я не уверен. Не знаю. Не помню.

– Если вы не торопитесь, вы не путаете слова, – Ева обворожительно улыбнулась, – Давайте попробуем вот что. У меня здесь есть некоторые заметки. Можете их прочитать?

Она протянула ему белый лист бумаги, их руки на мгновение соприкоснулись. Винц вздрогнул, близоруко поднес к глазам документ, вглядываясь в ровные строчки.

– Я не получу… у меня не получится.

– Попробуйте, – голос Евы звучал, как хрустальные колокольчики, – Не волнуйтесь. Это не ваш анамнез, не история болезни, а просто некоторые наработки. Общее наблюдение. Не спешите, попробуйте сосредоточиться.

Мелкие буквы казались ему назойливыми насекомыми, которые разбегались от взгляда по всем сторонам листа. Дрожащие, уродливые, изувеченные, они прятались друг за другом, заползали на поля, прыгали из абзаца в абзац, начисто перекраивая предложения. Винц выдохнул, проведя по губам сухим, как кусок мела, языком.

– Фамилия: Вертер. Имя: Винц. Дата рождения: 29.06.1984 год, – протянул он приглушенным голосом, – Возраст: 40 лет. Пол: мужской. Медицинская история: Пациент Винц Вертер, мужчина 40 лет, стал жертвой серьезной автомобильной аварии, которая произошла 12 июня 20ХХ года. В результате автокатастрофы Вертер получил значительные повреждения головного мозга, которые спровоцировали коматозное состояние на протяжении нескольких суток…

Он поднял взгляд на Еву, сделал короткий перерыв, вытер взмокший лоб дрожащей ладонью.

– Траур… трудно. Мне… трудно.

– У вас прекрасно получается. Прочтите документ, и на сегодня мы закончим с упражнениями – в ее голосе было что-то такое, что заставило подчиниться.

Винц вцепился в край листа, отыскал взглядом строчку, на которой остановился.

– После истечения срока комы, Вертер был доставлен в отделение неврологии региональной больницы с диагнозом черепно-мозговая травма, тромбоз внутренней сонной артерии и множественными переломами. Компьютерная томография, проведенная после госпитализации, выявила осколок металла в глубинной области левого полушария головного мозга. Извлечение данного осколка хирургическим путем невозможно, так как его локализация находится в опасной зоне функционально важных областей мозга.

Винц отвлекся, прикоснулся пальцами к повязке на голове, снова посмотрел на Еву. Та коротко кивнула ему. Лицо ее оставалось фарфоровым, бесстрастным.

– Медицинская история пациента Вертера после автокатастрофы отражает ряд характерных особенностей. На протяжении всего периода обследования пациента было отмечено отсутствие эмоциональной реакции на внешние стимулы. Изначально считалось, что подобное состояние могло быть вызвано нарушением связей между аминергическими и таламо-кортикальными системами, что приводит к эмоциональной апатии.

С целью более детального изучения психологических и нейрологических проявлений пациента Вертера, были проведены серия дополнительных невропсихологических тестов. Результаты показали, что Вертер испытывает значительные трудности в запоминании новой информации и воспроизводстве ранее изученных материалов, что является клиническим проявлением амнезии, – он хрипло закашлялся, положил лист бумаги на колени, – Я не морг… Я не могу числа… Я не могу читать дальше.

– Винц, не отвлекайтесь. С каждым днем вы делаете все большие успехи. Мы сможем справиться с любыми сложностями, если будем работать вместе.

Белый свет палаты сделался нестерпимым, и резал глаза. Винц скривился, сосредоточился на разбегающихся буквах.

– Таким образом, клинические данные подтвердили диагноз черепно-мозговой травмы, а также указали на наличие осколка металла, который не подлежит хирургическому удалению. Отсутствие эмоциональной реакции и нарушения памяти, которые сопровождают данное состояние, нуждаются в дальнейшем изучении для разработки адекватного лечебного плана и реабилитации пациента.

В настоящий момент Вертер находится под постоянным наблюдением неврологической и психологической службы, где реализуется комплексная реабилитационная программа, включающая физиотерапевтические процедуры, психотерапию и нейрореабилитацию с использованием техник стимуляции новообразований нервной ткани. Прогноз дальнейшего выздоровления остается на сегодняшний день неясным, требуется дальнейшее медицинское наблюдение и исследования.

Винц бессильно уронил лист бумаги на колени, с трудом переводя дыхание. Даже первый раз подняться с койки и добраться до зеркала было не так утомительно. В висках гулко стучало, глаза резало, язык был тяжелым и неповоротливым.

– Это все, – произнес он отстраненно, – Все, что я могу.

Ее взгляд, холодный, слишком профессиональный, почему-то задел его за живое.

«Что я хочу увидеть в ее глазах? – подумал он, и красные нити маршрутов логических цепочек снова пришли в движение, – Да и должно ли что-то в них быть?»

– Вы ни разу не сбились, пока читали этот текст. Даже на сложной терминологии. Вы это заметили?

– Да. То есть, нет. Вы сказали мне прочесть – я это сделать. То есть, я… сделал.

– Вы – большой молодец, Винц. Мы обязательно справимся, если будем действовать вместе. Завтра мы попробуем новую методику. Начнем со стихов. Вы любите стихи, Винц?

– Нет. Не слишком. Не думаю. Не помню.

Ева сделала пометку, подняла на него взгляд.

– У меня с собой тесты. Помните их? – она привычно улыбнулась ему, вынимая из планшета новые листы разлинованной бумаги. Вопросы и ответы. Галочки, точки, штрихи, линии. Отвечать не задумываясь, говорить то, что думаешь, писать так, как хочется. Винц не знал, зачем нужны все эти бесконечные проверки, но если об этом просит Ева, он все сделает, – Давайте попробуем пройти их еще раз, а потом вы сможете отдохнуть. Нам нужно больше информации, чтобы собрать полную картину, хорошо?

Она протянула ему карандаш и лист бумаги. Их руки снова встретились.

– Вы же придете завтра? – на этот раз в голосе Вертера явственно прозвучала просьба. Просто удивительно, как может меняться человеческий тон. Он удивился этой метаморфозе. Интересно, сможет ли он настроиться на необходимый лад, если возникнет необходимость? Можно ли изображать эмоции, и при этом не испытывать их?

– Конечно, Винц, – она улыбнулась. На этот раз тепло и дружелюбно, – Вы – мой пациент. Я буду с вами и завтра, и послезавтра, и даже через месяц. До тех пор, пока вы не поправитесь. Я обещаю.

Ева Дитрих лгала. Через две недели ее не станет. В четверг она снесет своему мужу голову из охотничьего ружья, забьет прикладом двоих детей и застрелится сама.

Винц Вертер узнает об этом только через шесть месяцев.

14. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Альтштадт, офис медиум-бюро «Сорбент»

День

Сейчас

«Чудовище у власти. Полиция задержала представителя администрации города по подозрению в убийстве четверых человек». Сам не знаю, почему этот заголовок всплыл в моей памяти. Я поспешно прогнал его из головы, словно дурное сновидение. Какое счастье, что обо мне ни слова. Хватит с меня газетных статей.

– Вы – экзорцист?

Знакомая история. Нас всех частенько принимают за тех, кем мы на самом деле никогда не являлись, не являемся, и никогда не будем являться в будущем. Просто удивительно, как построена человеческая логика.

Я поправил и без того, идеально стоящий будильник с зеркальным циферблатом, бросил быстрый взгляд на собеседницу, потянулся к пачке сигарет, чтобы хоть чем-то занять руки.

– Видите ли, фрау, эта трактовка не верна. Экзорцист или заклинатель – это особая должность в составе клира в древней христианской церкви. Их обязанность состояла в чтении особых молитв над бесноватыми, эпилептиками и подобными больными. Я называю себя медиумом – эдакое связующее звено между двумя мирами: материальным и духовным. Практика медиумизма также используется в вуду, кандомбле, умбанде и других эзотерических традициях. Но в мои полномочия это не входит.

–Вы можете общаться с мертвыми? – она задавала вопросы так прямо и просто, словно стреляла из пистолета, целясь всякий раз куда выше бронежилета и ниже каски.

–Можно сказать и так. Я помогаю людям избавляться от проблем… кхм, вызванных потусторонним вмешательством.

– Вы – охотник за привидениями?

«Какая идиллия и романтика! Хочешь купить ее своей печальной историей? Просто скажи ей правду. Нет, дорогая красавица, я сумасшедший, который мнит себя спиритом. Понимаете, у людей бывают сдвиги по фазе, и я – как раз этот случай. У меня даже справка есть. Сколько лет ты состоишь на учете у психиатра?»

–Гм, если вам так проще, то да. Я – охотник за приведениями.

Она внимательно изучала меня, словно пыталась увидеть насквозь. Ее взгляд я ощущал почти физически. Интересно, встречались ли мы с ней раньше, во время моих очередных провалов в памяти, или мне только кажется? Господи, Томас, ты не можешь вспомнить, когда последний раз платил за такси, а говоришь о знакомствах с красотками. Я неловко повертел пачку в руках, пытаясь отвлечься. Выходило совсем скверно.

– В объявлении, которое я встретила в интернете…

Конечно, откуда еще можно узнать о моем существовании. Всего лишь один тематический сайт, на который я давным-давно решился выставить краткую информацию о своих услугах. Интересно, кто-то еще, кроме этой самой незнакомки, прочел это?

– Вы называете себя медиумом-сорбентом. Что это значит? – ее голос почти гипнотизировал. Пройдет минута, две, и я бесследно в нем растворюсь, – Я никогда раньше не обращалась за помощью к таким, как вы.

«К таким идиотам, как вы, Томас Винтергрин, – мрачно констатировал голос Арни в голове – Ну-ну, попробуй ей объяснить, что ты такое, и почему ты еще на свободе».

– Видите ли, в чем дело, – протянул я, пытаясь собрать мысли воедино, – Это довольно сложный вопрос, который… Не желаете кофе?

– Нет, я пью кофе с молоком, а у вас оно просрочено, – девушка указала пальцем на пакет молока, который я благополучно забыл убрать в холодильник, – Вы не очень внимательны.

– Кхм, что же, это правда. Ладно, вы не против, если я закурю?

– Против, – сухо ответила она, и при этом выражение прекрасного лица не изменилось, – Не переношу табачный дым.

«Может ты откроешь дверь? Мы все хотим увидеть с кем ты любезничаешь! – Арни никак не уймется, но идти на поводу у Приближенных так же безопасно, как бросать горящие спички в канистру с бензином, чтобы увидеть дно. Я попытался загнать чужие мысли как можно дальше, и выдавил улыбку.

– Простите. Так вот, о чем это мы? Ах, да. Медиум-сорбент… – все еще выбитый из колеи, я отложил пачку в сторону, и подхватил со стола коробок спичек, – Здесь все дело в терминологии. Если говорить проще, сорбенты, от латинского sorbens – поглощающий – твёрдые тела или жидкости избирательно поглощающие, сорбирующие, из окружающей среды газы, пары или растворённые вещества. В зависимости от характера сорбции различают абсорбенты – тела, образующие с поглощённым веществом твёрдый или жидкий раствор, адсорбенты – тела, поглощающие, сгущающие, вещество на своей поверхности, и химические поглотители, которые связывают поглощаемое вещество, вступая с ним в химическое взаимодействие. Отдельную группу составляют ионообменные сорбенты – иониты, поглощающие из растворов ионы одного типа с выделением в раствор эквивалентного количества ионов другого типа…

Она посмотрела на меня с таким видом, что я тут же умолк.

– Это не то, о чем я спросила. Я хочу понять, почему вы называете сорбентом себя. А вот о кратком химическом экскурсе я не просила.

Да, а в уверенности этой девочке точно не откажешь. На какой-то момент я пожалел, что сегодня не среда – тогда разговором мог бы заняться Герберт. Он куда обаятельнее, и язык его подвешен куда лучше моего.

– Да, конечно. Скажем так, я не просто занимаюсь исследованием, обезвреживанием и изгнанием опасных духов, но и их… уничтожением. Поглощением.

«Просто прекрасная трактовка, приятель. Помнишь, что сказал доктор, когда ты написал это маленьким карандашиком в том маленьком блокноте? Он сказал: ничего страшного, я уже лечил ваших единомышленников. А еще, он обещал, что сможет тебе помочь. И что мы имеем в результате, а?»

– Надеюсь, я не слишком запутал вас?

На какой-то момент ее взгляд стал более заинтересованным. Обычно на такие заявления люди реагируют совсем иначе, и пытаются, как можно скорее завершить разговор, ссылаясь на неотложные дела. Сколько клиентов потерял «Сорбент» после короткой беседы, вроде этой? Я снова прочистил горло, стараясь придать себе беспечный вид. Знаете, собеседования – это всегда сложно, тем более в моем случае.

– Вы поглощаете духов?

«Просто прекрасно. Сейчас она задаст еще пару вопросов, скажет, что подумает, уйдет и хлопнет дверью. Подумай, чем занять этот день, приятель. Как на счет заказать еще пива, а?»

– Да. Именно так. Об этом было сказано в объявлении…

– Нет. В объявлении об этом ни слова. Я не совсем понимаю, что значит «поглощение» – ее голос не изменился, но в глазах мелькнуло какое-то новое выражение, – Просто эта терминология…

«У нее обручальное кольцо на пальце. Тонкая работа, и явно недешевая. Змейка, держащая в пасти изящный рубин. И гравировка – жаль, не могу отсюда рассмотреть. Думаешь, это просто так? Нет, брат, у нее есть жених. Поэтому можешь не слишком-то рассчитывать на то, что произведешь на нее впечатление. Лучше расскажи ей о том, что у тебя внутри. О том, кто у тебя внутри, приятель. Посмотрим, все ли красавицы так любят чудовищ, как говорят в сказках»

Я прогнал голос, отделавшись новым приступом головной боли. Ненавижу встречи с клиентами. И надо же, в единственный выходной день!

– Это довольно сложно объяснить, – начал я, тяжело вздохнув, – Представьте себе тюрьму, надежную и основательную, состоящую из одиночных камер. Много-много ячеек, двери которых закрыты на прочные замки. Внутри каждого помещения – преступник, который никогда не выйдет наружу. Я нахожу, сдерживаю и отправляю духов в эту самую тюрьму.

«Боже, ты серьезно? За два года, приятель, ты не мог придумать что-то более вразумительное и глубокое, чем такую бредятину? Теряешь хватку. Тюрьма для призраков. Ты просто идиот, или любитель клише и банальностей?»

– И где же находится эта тюрьма? – кажется, в ее голосе прозвучала ирония, или мне почудилось? После того, как она уйдет нужно обязательно запереть дверь – я уже сыт по горло визитами психиатров и наркологов, к которым частенько обращаются мои клиенты.

– Во мне. Внутри меня.

«Ну, я бы не назвал это тюрьмой. Условия здесь получше, чем в карцере. Мне доводилось там бывать, приятель, и могу сказать точно – с воображением у тебя так себе. Эти комнаты и номера… Скорее – отель? Гостиница? Хостел? Хоспис? Морг? Что ты создал в себе самом, Томас?»

Она ответила не сразу. Взгляд ее стал туманным и далеким. Ни любопытства, ни интереса. Странно, ведь я привык совсем к другим реакциям.

– И сколько же духов внутри вас сейчас, герр Винтергрин?

Очень хороший вопрос. Стоит ли говорить ей, что доктор Тидеман, диагностировавший у меня диссоциативное расстройство личности и прогрессирующую шизофрению два года назад, насчитал тридцать четыре человека?

«Чем больше она знает о тебе, тем сложнее тебе будет объясняться с представителями властей, если возникнут неприятности. Сворачивай разговор, приятель. Ты же знаешь, что из тебя скверный оратор».

– В данный момент шесть. Я – седьмой… Раньше было больше, но не все духи остаются внутри навсегда. Некоторые просто уходят в небытие, когда подходит их срок. Надеюсь, это утолит ваше любопытство?

Что именно заставило призраков уйти в небытие – моя сила воли или те самые круглые красные таблетки, которые я принимаю горстями каждое утро? А может, те вытянутые капсулы? Или белые? Или желтые?

Она встряхнула головой, словно приходя в себя. На какой-то момент на ее прекрасном лице проступило смятение. Ну, вот и человеческие эмоции, наконец-то. Теперь все должно закончится быстро – она попрощается и уйдет, а я смогу вернуться на диван, и…

– Это не любопытство. Видите ли, я искала специалиста, который поможет мне разобраться с одной проблемой… Она не совсем обычная.

– Здесь редко бывают люди с обычными проблемами. Я вас слушаю.

– Это правда, что вы остановили тот полтергейст в Дюссельдорфе? И этого призрака в Ницце? Я немного изучила вашу историю, когда решила обратиться за помощью.

– Серьезно? Где-то есть моя хроника? – эта новость была неприятной и неожиданной. Конечно, несколько статей о медиуме из Глекнера попали в газеты, но желтую прессу никто не воспринимает всерьез, не так ли? Что же, видимо нет. Оказывается, моя личность кому-то еще может быть интересна.

– Совсем мало. В интернете. Очень кратко.

– И что же там пишут?

Она скривила красивые губы, снова уперлась взглядом мне в лицо, обвела глазами ряды часов по стенам и пожала плечами.

– То, что вы были единственным выжившим, в том ужасном пожаре в торговом центре. Кажется, «Пирамида»? Он на выезде из города…

Внутри меня что-то оборвалось и похолодело. Нечто липкое, морозное начало извиваться где-то под ребрами, подбираясь к самому горлу. Загрохотали невидимые железные решетки, вспыхнул незримый свет аварийных ламп на нижнем этаже тюрьмы, зазвучала безмолвная сирена. Хор голосов ворвался в мою голову, оглушая и выбивая из колеи. Я приложил дрожащую руку к виску, закрыл глаза, медленно выдохнул, силой воли загоняя пленников обратно.

– Герр Винтергрин, с вами все в порядке?

«А девочка не промах, приятель. Помнишь, тот самый день, когда все началось? Как же красиво все горело! Ты не забыл, какое это удовольствие – ощущать огонь в себе самом?»

– Что? Ах, да. Все в норме. Простите. Сегодня что-то не слишком хорошо себя чувствую, – ложь была настолько глупой, что ей бы даже не поверил глухой, – Так, о чем это мы? Пожар в «Пирамиде», точно… То, что вы прочли – это правда. По большей части, если подумать. Меня вытащили из огня первым, когда спасатели смогли проникнуть внутрь. Остальным повезло гораздо меньше… Впрочем, к чему это? Знаете, я не понимаю, какое отношение имеет эта катастрофа к вашему визиту, фрау. Почему вы просто не введете меня в курс дела, если вам, на самом деле, нужна помощь медиума?

Незнакомка нервно сцепила тонкие пальцы в замок, словно решаясь. На этот раз ее взгляд стал куда более открытым и строгим.

–Я хочу, что бы вы вернулись на место пожара, герр Винтергрин. От здания осталось мало, но это вопрос жизни и смерти. Я понимаю, как это звучит, но…

–Что? Зачем?

Она на мгновение замялась, а потом произнесла вполголоса:

– Там что-то обитает. Во тьме.

15. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, район Альтштадт, дом Мины Мезгер

Ночь

Три месяца назад

Бесшумно открывать и закрывать двери, удерживая при этом тяжелую кипу газет, фонарик и ключ Кэтрин научилась не сразу. Первые несколько дней все шло из рук вон плохо. Скрипели несмазанные петли, просевшие под тяжестью времени, шелестели сухие бумажные листы, и лязгал допотопный замок, стоило только повернуть ржавую ручку. Девушка вздрагивала от малейшего звука, прижималась к стене и затаивала дыхание, вслушиваясь в приглушенный размеренный храп, доносившийся из дальней спальни. На счастье Мина спала крепко. Во сне она, наверное, снова вымаливала прощение у Творца за свой грех, и совсем не обращала внимания на мирскую суету. «Самое прекрасное время суток, – думала Кэтрин с облегчением, когда возвращалась в свою комнату и придвигала стул к двери, – И почему только ночь не может длиться вечно?»

Но ночь сменялась рассветом, и храп из бабушкиной комнаты превращался в сопение, затем прекращался вовсе, и начинались тяжелые шаркающие шаги. Тогда Кэтрин прятала газеты, выключала фонарик и ложилась в кровать, укрывшись пледом с головой. Мине так и не удалось поймать внучку прямо на месте преступления.

Через пару-тройку дней Кэтрин сообразила, что замок не будет лязгать, если помещать ключ в скважину до упора, газеты не разлетятся, если прижать их к груди, точно новорожденного, а фонарик не выпадет, если удерживать его между плечом и щекой. Даже петли не скрипнут, если дверь слегка приподнять, прежде чем выходить на крыльцо.

«Это даже не испытание, – писал ей ангел пламенными буквами, – Это крохотная шероховатость на огромном тернистом пути. Совсем скоро ты все поймешь. Я помогу тебе»

И газет стало больше. Теперь невидимый почтальон оставлял не один бумажный разворот, как обычно, а приносил целые издания. Огромные кипы макулатуры, обмотанные жесткими ворсистыми бечевками, дожидались Кэтрин на пороге каждую ночь. Один и тот же номер одной и той же газеты за одно и то же число. Только вон статьи внутри всегда разные.

Девушка приносила их в свою комнату, запирала дверь и начинала читать, вслушиваясь в тяжелый храп. Новости спорта, политика, шоу-бизнес – от обилия глупой и ненужной информации болела голова. А затем, среди прочего литературного мусора она набрела на одну статью, названную «Когда грань рвется», потом на другую «Ткань миров», затем на третью «Обратная сторона реальности», и тогда все стало на свои места. Каждая следующая статья, лишенная редактора и даты написания – продолжение предыдущей. У Ангела пока что слишком мало сил, чтобы общаться с ней напрямую, но он хочет, чтобы она знала о своем предназначении. Поэтому и отправляет такие своеобразные послания. Порою непонятные, туманные и обрывчатые, но вместе с тем – бесконечно важные. Кэтрин знала это наверняка.

Сначала было сложно. Она читала по слогам, проглатывая буквы и целые слоги, новые слова давались тяжело, превращая небольшие абзацы в часы мучений. «Мерт-вы-е», «древ-не-гре-чес-ка-я», «фи-ло-со-фи-я».

Понять написанное так же трудно, как раскачивать больной зуб, который никак не хочет выпасть. В эти самые моменты ненависть наполняла Кэтрин до краев. Ненависть ко всему. К собственной жизни. К миру вокруг. К Мине, которая не только не смогла дать своей внучке нормального образования, но даже и не научила толком читать.

Но время шло. Буквы становились словами, слова – предложениями, предложения – абзацами. Смысл написанного, прежде напоминающий блуждающую звезду теперь превратился в яркий луч маяка.

В статьях писали мало, поэтому нужную информацию она собирала по частям, иногда вырезая целые куски огромными кухонными ножницами, которые стащила из верхнего ящика стола. Бабушка слишком занята мыслями о Небесном, чтобы обратить внимание на их пропажу, поэтому ножницы отправились, вместе с хронометром, прямо под матрац. Газетные статьи она складывала в большую белую тетрадь. Не так давно, Кэтрин нашла обломок простого карандаша – а может, это Ангел его оставил на самом видном месте.

«Можно записывать все, как в дневник, – подумала Кэтрин, – Все-все, что происходит»

Часто на глаза попадались статьи, посвященные истории города. Центр, ратуша, первое кольцо, второе кольцо, Альтштадт, Кокон – от глупых названий районов болела голова.

«Река Страуб, некогда крупный водный поток, проходивший через территорию современного города Глекнер, занимала важное место в жизни местных жителей и инфраструктуры региона. На протяжении долгого времени, Страуб была ключевым природным объектом, влиявшим на экологическую и социально-экономическую обстановку.

Река Страуб брала свое начало в восточных предгорьях, в долине Йоганских гор, и оттуда, направлялась на запад, сквозь комплексные геологические формации. Исторически сложилось, что на берегах Страуба возникли многочисленные поселения, которые позже объединятся в единый городской анклав.

В течение столетий река служила природным маршрутом для транспортировки товаров, обеспечивала водоснабжение местных аграрных хозяйств и населенных пунктов. Вдоль реки размещались мельницы, рыболовные участки и некрупные речные порты. В силу своего стратегического значения, Страуб также сыграла ключевую роль в становлении и развитии Глекнера как торгового центра.

Со временем население города Глекнер увеличивалось, и, в соответствии с урбанизацией, возрастала нагрузка на окружающую среду. Ливневая канализация, поставленная под городом, направляла значительные объемы сточных вод в реку Страуб. Уровень загрязнения постоянно повышался, что усугублялось сокращением осадков в регионе вследствие глобальных изменений климата.

К сожалению, в начале 21 века река окончательно иссякла. Комбинация факторов антропогенного воздействия и климатических изменений оказалась фатальной для экосистемы Страуба. На момент полного высыхания русла жители соседних поселений, наиболее сильно затронутые этими природными и техногенными катастрофами, были вынуждены приспосабливаться к новым условиям жизни. Одно из таких поселений, расположенное непосредственно на берегу высохшей реки, стало известно под именем Кокон. Это название аккуратно отображает процесс трансформации местной экологии и человеческой активности, а также, напоминает кокон со стороны географического положения, окольцовывая западную часть Глекнера. В отличие от Альтштадта, исторической части города, где сохранилось население, Кокон опустел, и представляет собой только одну из точек туристического маршрута.

Река Страуб оставила глубокий след в географической и исторической хронике региона Глекнер. Её высыхание свидетельствовало о нарушении баланса между человечеством и природой. История реки и поселения Кокон служит важным примером необходимых изменений и адаптации, которые…»

– Я не хочу читать об этом! – твердила Кэтрин, нервно переворачивая листы, – Какое мне вообще дело до Альтштадта или Кокона?

«Не бывает лишних знаний» – отвечал голос в ее голове, и она снова бралась за статьи.

Вырезок уже собралась целая стопка. Порою Кэтрин перечитывала их, иногда бегло проглядывала, словно пытаясь заучить наизусть, и всякий раз слова отдавались в ее голове ровным меланхоличным голосом, словно Ангел внезапно обрел голос и теперь ласково шептал на ухо.

«Психопомп, от древнегреческого, «проводник душ», так же известный, как психагог – «ведущий души». Первоначально: проводник душ умерших в подземное царство мёртвых в древнегреческой мифологии; «Психопомп» чаще всего употреблялось, как прозвище бога Гермеса.

Роль психопомпа, проводника душ умерших в загробный мир, существует во многих религиях. В этом качестве могут выступать духи предков, сверхъестественные существа, часто в образе животных или птиц, божества, ангела, обладающие особыми способностями люди. Так, в разных видах шаманизма, функция проводника душ в загробный мир – одна из основных для шамана.

Психопомп в аналитической психологии Юнга, психический фактор, который является посредником между сознанием и сферой бессознательного. Проводник символически олицетворяется во снах в виде мудрого старца или старухи, а иногда и в качестве животного-помощника, например Серого волка»

Психогог – вот, истинное предназначение, думала Кэтрин, вглядываясь в стройные ряды черных букв, бежавших по белому листу, и все вокруг начинало играть новыми красками, цветами и оттенками, внезапно обретая смысл.

«Я – проводник. Я помогаю умершим найти упокоение. Все эти странные люди, которых я встречаю возле дома. Кто они, если не заблудшие души, которые стремятся к Божьему свету, но не могут его обрести? Сначала мужчина в униформе и бейсболке. Потом женщина с перевязанной бинтами головой так плотно, что оставались открытыми только глаза? А маленький мальчик, с игрушечной рогаткой? Видел ли их кто-то еще? Или только я?»

Можно было бы спросить у Мины, которая следит за каждым шагом, выглядывая на улицу через окно своей каморки, но Кэтрин слишком хорошо знала, чем может закончится этот разговор. Колени все еще болели от предыдущего вопроса, а руки сводило судорогой от холода. Она простояла на коленях два часа. На заднем дворе. На улице. Читая вслух «Отче наш» раз за разом.

– Если ты ведешь себя, как неблагодарное животное, – заявила Мина с безразличием, – Значит, будешь жить, как животное. Во всяком случае, пока не осознаешь свою вину.

Что же она спросила? Кажется, хотела отправиться на прогулку к Земляничной Поляне. Взглянуть на то, что так хотят найти все ее загадочные гости.

«По наиболее старым древнегреческим мифам, зафиксированными, в частности, у Гомера, Бог Смерти, верховный бог подземного царства, Аид, сам сторожил своё царство; души добирались до царства мертвых разными путями, и чтобы душе попасть внутрь, требовалось похоронить тело; но Аид мог забрать душу умершего на своей колеснице. В архаический период, концепция загробной жизни сильно изменилась. В это время возник образ покровителя путешественников Гермеса, указывающего путь странникам, как проводника, новой функцией которого становится сопровождение душ умерших в Аид. По этой роли Гермес получил прозвище «Психопомп». В классический период, представление о роли Гермеса-психопомпа усложняется. С распространением некромантии, помимо сопровождения души умершего в Аид, ему приписывается помощь душе для временного возврата к жизни, и в целом роль посредника между миром живых и миром мертвых»

Каждый человек, с которым сталкивалась Кэтрин искал путь к Земляничной Поляне – старое, полузаброшенное кладбище, где мертвецы уже давно рассыпались в прах, надгробные плиты растрескались, а кресты поглотила земля. Гости искали его неистово, рьяно и… как-то беспомощно. Никто не знал, зачем им это место, кто ждет их, и чего ждать от Поляны им самим. На лице каждой души оставалось выражение крайнего удивления, изумления, а порою – даже испуга.

«Различные мистические секты, в частности, орфики, для помощи душе на длинном и изобилующем препятствиями пути, предлагали своим посвященным своеобразный путеводитель по загробному путешествию, с подробными инструкциями; функцию психопомпа, таким образом, переходила к тексту.

Хотя Гермес назывался единственным богом, который может спуститься в подземный мир и вернуться оттуда, в представлении древних греков функции помощи и сопровождения мертвых выполняли и другие божества.

В диалоге “Федон”, Платон рассказывает, что в царство мертвых ведет множество трудных дорог, отчего душе и нужен проводник; и после смерти, дух-покровитель каждого человека, так называемый, даймон, сопровождает душу умершего на суд, после которого уже другие проводники отводят ее в Аид. При этом души преступников не могут найти себе проводника, а души праведников получают в спутники и проводники богов»

Кэтрин послушно указывала путь каждому, кто искал Земляничную поляну. Идти по дороге до упора, потом влево, свернуть через старый парк во дворы, выйти за пределы городской черты. Еще пять-десять минут по узкой тропинке, между кленами и дубами до самого леса. А потом…

«В качестве психопомпа упоминались Аполлон, и перевозчик душ умерших через реку Харон. В качестве психогога выступали также Геката, Морфей и Танатос. Психопомпом именовался также вызывающий тени умерших, а само вызывание умерших называлось психопомпией.

В египетском пантеоне эту роль выполняли Анубис, а также Гор и Нейт. В Шумеро-аккадской мифологии – Намтар. В индуизме – Агни и Пушан. В японской мифологии – Эмма.

В римской, психопомпом выступал аналог Гермеса – Меркурий.

В исламе эта роль принадлежит ангелу смерти Азраилу»

Ангел теперь приходил реже. Видимо у представителя небесного воинства появились более важные дела, чем разговоры с Кэтрин. Очередное новое чувство, которое она ощущала, как помесь тоски, злости и боли, было самой настоящей ревностью. Неужели ее ангел смог найти кого-то более талантливого? Более избранного и более особенного, чем она? Нет-нет, в такое поверить практически невозможно. Кэтрин снова открывала свой тайник, вытаскивала газетные вырезки и вчитывалась в знакомые строки.

«Коренящаяся в греко-римском представлении о загробном мире идея о посмертном путешествии души, как изобилующем сложностями и опасностями, и о необходимости помощника и проводника в таком путешествии, хорошо отражены у множества ранних христианских авторов. В качестве таких проводников, небесных психопомпов, выступали ангелы. Это представление отражено в Новом Завете3 и в литургических текстах, в частности – в заупокойной мессе.

Функции психопомпа, сопровождающего души праведников после смерти, в христианстве приписываются также Архангелу Михаилу, особенно в апокрифической литературе, в Византии – в «Житиях святых». В средневековой иконографии распространен сюжет Архангела Михаила, помогающего отлетающей от тела душе, и защищающего душу умершего от дьявола. В качестве психопомпа рассматривается и Святой Петр, как страж райских ворот»

Неужели, небесные силы поставили ее в один ряд со святыми, и наделили такой невероятной силой? Тщеславие, безусловно, настоящий грех, но как не гордиться собой, когда сам Творец обратил на тебя свое внимание?

– Я проводник. Я – психогог, – твердила себе Кэтрин, убирая снег, сбивая лед, моя посуду и сгребая мусор, – Я особенная. Я лучшая. Я лучшая!

Храп Мины внезапно прекратился, и Кэтрин, опьяненная воспоминаниями и мечтами, замерла. Что-то сегодня она слишком расслабилась, и даже забыла поставить стул у дверей – вырезки увлекли ее полностью. Девушка вздрогнула, затаила дыхание и прислушалась. Нет, на этот раз ей повезло. Мина не выходит в коридор, а значит, продолжает спать. Может быть, просто перевернулась с боку на бок, а может, ей приснился кошмар, где Творец низверг ее в пучину из огня и темноты.

«Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой» – мрачно подумала Кэтрин, перебирая новые газеты, которые успела протащить в свою комнату. Тугой узел, стягивающий бумагу, поддавался тяжело – пришлось разрезать веревку ножницами.

Она взяла первое издание, направила на него луч фонарика. Снова какая-то чушь о мире вокруг. Убийства, свадьбы, ограбления, политика, некрологи. Кое-что в мире вечно, и набор новостей в газетах никогда не меняется. Кэтрин перевернула лист, пытаясь найти нужную статью, но на этот раз никакой информации о проводниках в мир мертвых не было. Вместо этого, крупными черными буквами бежала строгая сухая надпись «Дезинсекторская служба «Амальгама. Мы подскажем вам, что делать с вредителями»

У статьи не оказалось ни редактора, ни даты. Кэтрин начала читать.

16. Винц Вертер

Город Берлин, квартира Вертера

Раннее утро

Две недели назад

Приглушенный звонок раздался как раз в тот момент, когда Винц выходил из душа. Начало седьмого – слишком раннее время для светских бесед. Конечно, большой город не спит ночью, и жизнь в нем не затихает ни на секунду, но он, Винц Вертер, к этой самой жизни не имеет никакого отношения. Он привык оставаться в тени, насколько это возможно, наблюдая за миром со стороны. Иногда деталь, выпавшая из механизма, никак не может вернуться на место – с Винцем было что-то подобное. Он держался поодаль, тем не менее, кто-то нашел его имя в справочнике, набрал номер, и теперь ждет ответа. После трех часов тренировок и утомительной пробежки, неплохо было бы и вздремнуть, но кто-то на том конце провода думал иначе. Винц поморщился, кивнув самому себе в запотевшее зеркало и захлопнул дверцы душевой кабины. И почему все проблемы начинаются с самого утра? Неужели они не могут подождать до полудня, до вечера, или хотя бы до первой чашки кофе? С полотенцем на плечах, шлепая босыми ногами по полу, он добрался до прикроватной тумбочки, взял трубку одной рукой, другой пытаясь пригладить торчащие волосы.

– Да? – произнес он хрипло, прислушиваясь к фоновому шуму в телефоне, – Кто это?

Несколько секунд было молчание. Где-то далеко-далеко играла музыка. Что-то ритмичное, неровное, полное фальшивых нот, помноженных на треск и помехи. Слышался гул. И смех.

– Ладно, тогда я кладу трубку, – сообщил Винц небрежно.

– Эй-эй, подожди! Привет, приятель. Это Энн из «Дома у дороги» – нервный голос на том конце провода был знакомым. Перед глазами Винца появился образ дергающегося парня, забитого дрянными выцветшими татуировками – когда они виделись последний раз, Энн не хватало денег на дозу – Помнишь меня?

«Дом у дороги». Мрачное заведение с тройным дном, куда лучше не соваться после полуночи. Что там писали в газетах про это место? Говорят, у владельца бара есть какая-то договоренность с полицией, и все, что происходит в «Доме у дороги», остается в «Доме у дороги». Шаткий нейтралитет поддерживался уже больше года – в последний раз во время стычки с представителями власти, погибло больше пятнадцати человек.

– Ты должен мне сотню за игру, Энни. Я тебя помню, не сомневайся.

Послышался деревянный скрежет, потом что-то скрипнуло и зазвенело. Должно быть Энни пытался пробраться между ящиками с выпивкой. Винц терпеливо слушал его натужное сопение.

– Ты приятный собеседник, приятель – хмыкнул Энни наконец, и тут же сменил тон – Как ты там? Уже проснулся?

– Я еще не ложился, – ровно произнес Винц, тщетно пытаясь угадать, что хочет от него бедняга Энни в этот раз, – Поэтому, сейчас я злой и уставший. Ну, и? Что нужно? Только не говори, что хочешь вернуть долг.

Музыка на заднем фоне стала звучать глуше, потом послышался скрип и щелчок. Видимо в баре полно народу, и Энн перешел в одно из подсобных помещений.

– Ты слышишь меня, Винц? Есть одно предложение…

Предложение. Это уже интересно. Работа бы сейчас не помешала. Энни – мелкая сошка. Посредник, но себя он важно называет рекрутером – и откуда он вообще откопал это слово? У него столько знакомых, что кажется он общается с доброй половиной города, начиная от именитых адвокатов, и заканчивая мелкими недоумками, толкающими дурь в подворотнях. Не понятно, за что его еще терпят – не за умение вести беседы, это уж точно. Сам Энни не решает никаких вопросов, но пользуется дипломатическим иммунитетом, и знает тех, кто способен решить абсолютно все. Те люди, которые стоят за ним – вот они задачка посложнее. Через Энни проходит много работы. Стоит только намекнуть о задании – Энни тут как тут. Дайте ему пару-тройку дней, и он выкопает из-под земли любого исполнителя. Что-то открыть, что-то сломать, что-то взорвать – в городе есть специалисты на любой случай. Правда, Энни никогда не посвящают во все подробности – он знает только то, что ему необходимо знать, и ни словом больше. Так безопаснее для всех. И для заказчика, и для исполнителя.

– Так и что ты хочешь предложить?

Голос Энни не изменился, но Винц решил, что тот ухмыляется.

– Приглашение от наших друзей. Как на счет покера или «железки» сегодня вечером? Пару партий, не больше…

– Значит, покер?

– Угу. Он самый. У тебя к нему талант.

Винц вытер шею, аккуратно повесил полотенце на край единственного стула, посреди пустой комнаты.

– Кто-то из наших играет?

– Нет. Я вспомнил о тебе первом. А что?

Заманчивое предложение. Особенно, если понимаешь, о чем Энни говорит на самом деле. «Покер» – это что-то серьезное. «Железка» – незаконное, или близкое к незаконному. А «партия» – это беседа с кем-то, кто предложил задание. Конечно, речь пойдет не напрямую с заказчиком, а с очередным посредником, но дистанционное взаимодействие всегда безопаснее. Естественно, не все звенья цепи одинаково крепкие, и одно из них всегда может расколоться, если на него, как следует, надавить. Но ни один человек, кроме заказчика и исполнителя не владеет всей полнотой информации, а значит – бесполезен. Все ниточки, умудрись их собрать какой-нибудь дотошный коп, приведут как раз к бару «Дом у дороги», где оборвутся в любой подходящий момент.

Говорить по телефону прямо они слишком давно отвыкли. Может, местная полиция и не захочет вмешиваться, а вот кто-то другой, кто точит на тебя зуб – вполне. Врагов в наше время хватает у каждого. Тем более, если твоя работа – решать проблемы заказчика.

– И на сколько крупная будет игра? – поинтересовался Винц, стараясь сделать свой тон максимально незаинтересованным и нейтральным.

– Крупная, – подтвердил Энни, – Настоящий чемпионат, я бы сказал. Хорошенько отдохни, и подумай, хочешь ли играть, а я пока узнаю подробности. Вечер будет долгим. Оторвемся, как в старые добрые времена.

«У одной большой шишки проблемы, Винц. И законным путем их, кажется, не решить. За работу отвалят столько, что хватит с головой. Но дело серьезное, чем черт не шутит – подумай, надо ли оно тебе. На всякий случай» – все, что хотел сказать Энни спокойно умещалось в пять предложений.

– Идет, – кивнул Винц, – Мне нравится.

– Я знал, что на тебя можно положиться, – уверенно произнес Энни, и музыка в трубке зазвучала громче, – Тогда будь в баре к семи. Я скажу, что у нас есть игрок.

– Скажи, что я приду. И не забудь мою сотню. Слышишь?

Винц договорил, вслушиваясь в дробь коротких гудков в трубке, затем нажал на кнопку, сбрасывая вызов. Что же, оказывается и от ранних телефонных звонков бывает польза. Во всяком случае, у него есть занятие на сегодняшний вечер. Даже если с заказом не выгорит, он сможет убить время, пока время не убило его.

«Мы сделали все возможное, но вам необходимо знать, что…»

Кажется, сейчас он говорил правильно, подбирал нужные слова и даже не перепутал слоги. Все так же, как на работе. Главное – самоконтроль. Не поддаваться сомнениям и панике. Дальше дело дойдет до автоматизма. Ведь когда-то он был совсем другим человеком, который совершенно незнаком с такими проблемами. Во всяком случае, Винц предполагал, что его прежняя работа была куда важнее и интереснее. Не мог же он просто появиться из ниоткуда, имея в прошлом совершенную, во всех смыслах, бесконечную пустоту. Ключи в кармане куртки, полученной из больничного гардероба шесть лет назад, звенели маленьким железным брелоком с выгравированным адресом. Замок на двери поддался сразу же.

А потом… потом был бар «Дом у дороги». И новая работа. И новая. И новая.

Когда у вас все идет из рук вон плохо, когда в дверь ломятся кредиторы, когда вам нужны доказательства измены мужа, когда лишнее имя всплывает в прессе, а с законом такие проблемы, что даже в полицию обратиться страшно, вы идете в бар «Дом у дороги» на пересечении Штрауса и Вальтера и просите у бармена позвать Энни. Скорее всего, об этом месте вы узнали от знакомых или друзей, ведь ваши знакомые или друзья уже обращались туда за помощью, и их проблему решили быстро и надежно. Вы не называете имен, не рассказываете всю историю, а просто говорите Энни какой человек вам нужен. Затем вы отдаете ему некоторую сумму – желательно наличными – и он занимается поисками. Обычно на это уходит пара часов, но бывают и исключения – все зависит от сложности работы. Затем происходит встреча исполнителя с вами, или вашим посредником. Детали складываются в один общий орнамент, как детский конструктор, и дело начинает оборот.

Винц слышал, что «Дом у дороги» все чаще называют «Работным домом» или «Центром занятости» – тем лучше. Во всяком случае, репутация для любого заведения – один из главных столпов. Среди знакомых Энни будут и те, кто снимет на видео оргию с участием нужного лица, и кто припугнет зарвавшегося конкурента, и кто решит проблемы с документами. А вот если события получают совсем скверный оборот, он обязательно наберет Винца Вертера. Как набрал сейчас.

Винц занимался этой работой – уборкой мусора, как он сам это называл – последние четыре года. Когда у тебя отнимают всю прошлую жизнь, а к алкоголю или дури душа не лежит, единственное, что может тебя спасти – это творчество или работа. Но к искусству он был равнодушен, и вместо музыкальных композиций различал только разрозненные, режущие слух ноты, а среди тонких мазков и ярких красок, видел только аляповатые композиции, подходящие друг к другу не больше, чем звезда к заднице. Большинство творений не имели математического рисунка, и воспринимались им кособокими, кривыми и разваливающимися. В тот самый момент, когда жизнь Вертера разделилась на «до» и «после», он перестал видеть этот мир таким, как его видели все вокруг. И вместо того, чтобы похоронить его, это давало новые силы. К работе, которую предлагал Энни, как выяснилось позже, у него был настоящий талант.

Винц был наемником, и брался за любое задание, каким бы сложным или нелепым оно не казалось. Амнезия начисто стерла все воспоминания о прошлой жизни, но почти не затронула мышечной памяти. Судя по всему, когда-то Винц профессионально занимался спортом. Он восстановил навыки меньше, чем за год. Изнуряющие тренировки изо дня в день постепенно переросли из увлечения в навязчивую идею. Оформленный годовой абонемент в тренировочный зал лежал на самом краю комода, когда он впервые вошел в свою старую квартиру, спустя шесть месяцев, загнанно оглядываясь по сторонам. Напоминание из прошлого, или кто-то специально оставил небольшой подарок в том самом месте – эту загадку он так и не решил. Прошлое, как оказалось, хранит множество тайн.

«Такое ощущение, что Винца Вертера никогда не существовало, – думал он, оглядываясь по сторонам, – Зубная паста в ванной комнате – новая. Бритвы одноразовые. Упаковка салфеток запаяна в целлофан. Посуда на кухне девственно чистая, как будто ее только что принесли из магазина. Мусорное ведро под раковиной не просто пустое – им никогда не пользовались. Пыль тщательно протерта, на полу ни следа, ни соринки»

Под дверью в квартиру лежали кипы газет. Он долго перебирал их, стараясь найти что-то нужное, но так и не обнаружил ни писем, ни записок, ни даже чеков. В шкафу было практически пусто, если не считать нескольких футболок и курток. Журнальный столик, тоже не давал подсказки. На компьютере в зале нет ни одной папки. Жесткие диски не содержат информации. Поисковиком не пользовались, история запросов пуста.

Нет даже электронной почты, страницы в социальных сетях или обыкновенного мессенджера. Мобильный телефон, в ящике стола, совершенно новый. В телефонной книге нет ни одного номера.

Книжный шкаф заставлен сухой литературой. «Айкидо», «Хагакурэ. Сокрытие в листве. Кодекс чести самурая», «Победить одним ударом. Ват-джитсу», «Полная беспощадность к себе», «Смерть от «А» до «Я». Рядом с ними том Джоэла Норриса «Говорят серийные убийцы», Дэвид Эверит и Гарольд Шехтер «Энциклопедия серийных убийц», Шеперд Ричард «Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела». Энциклопедии по медицине, химии, физике, математике и биологии.

Недоумевая, Винц распахнул стеклянные дверцы и вытащил на свет книгу Ханса Вурма «Руководство по немецкому рукопашному бою». Немного позже, эта книга станет его настоящей святыней.

Все больше сомневаясь в собственном прошлом, Винц оставил кабинет, обыскал все комнаты, но так и не нашел одной маленькой вещи, которая есть практически всегда, и в каждой квартире.

Ни на стенах, ни на полках, ни даже на компьютере не оказалось ни одной его собственной фотографии.

17. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Альтштадт, медиум-офис «Сорбент»

День

Сейчас

– Мое имя Росвита Пресслер. Рада познакомиться с вами, – черт возьми, она даже протянула мне руку. Прикосновение к прохладной коже заставило меня взять себя в руки, – Простите, что я запутала вас своими вопросами…

– Взаимно, – отозвался я невпопад, все еще пытаясь справиться с грохотом невидимых решеток где-то внутри собственной головы, – То есть, мне тоже очень приятно, фрау Пресслер. Не спешите. Нам совершенно некуда спешить, так что…

– Вы не понимаете. Все дело как раз во времени, – отрезала она настолько резко, что ее голос стал не октаву выше, – Иначе бы меня здесь не было!

– Фрау Пресслер, что происходит на окраине города, и зачем вам понадобилась помощь медиума?

«А твоя новая подружка эмоциональна, приятель. Как думаешь, что там стряслось на самом деле? Кто-то просто сходит с ума, или злобный дух выбрал развалины, как собственную обитель? Впрочем, какая разница – у тебя все равно не хватит сил на новый контракт. Посмотри – ты же разваливаешься на куски. Эх, Томас-Томас…»

– Итак?

– Вам известна дальнейшая судьба «Пирамиды»? Я имею в виду, что произошло там после пожара?

– Хм, нет. Не знаю. Не думаю, – я замялся, внезапно осознав, что последние два года полностью вылетели из моей головы, и даже такая мелочь, как новости, превратилась во что-то невероятно сложное и неподъемное, – Кажется, здание отреставрировали и…

– Нет, – сухо произнесла Росвита, – Пирамиды больше нет. Сгоревший остов снесли через два месяца после возгорания – мэрия посчитала не выгодным восстановление такого объекта. Некоторое время там был памятник жертвам пожара, а потом убрали и его. Власти предпочли занять освободившееся место другим своим проектом. Вам невероятно повезло, герр Винтергрин – кто же мог знать, что такая мелочь, как испорченная проводка…

Я бросил на нее быстрый взгляд, пытаясь понять, издевается она надо мной, или действительно, ничего не понимает. Кажется, Росвита не лгала. Я обычно хорошо это чувствую.

– Проводка здесь не при чем, фрау Пресслер. Пожар произошел совсем по другой причине.

– Но официальная версия полиции…

– Нет, дело не в этом. Все случилось по воле Арнольда Кромберга. Сумасшедшего пиромана и пиролага. Разве эта версия не прорабатывалась властями?

«Ну и зачем ты открываешь ей наши с тобой маленькие секреты, приятель? Хочешь произвести на нее впечатление? Вообще-то эта информация не доказана. Я многих сжигал, брат, но только к истории в «Пирамиде» я не причастен. Мне нужен адвокат и стакан воды. Или что там говорят преступники в таких случаях?»

Верить мертвому маньяку – сомнительное решение. Я бы, например, не стал.

Росвита тихонько постучала ногтями по крышке пыльного стола.

– Пиро – что? Пиролаг?

– Пиролагния или пирофилия – суть одна и та же. Вид девиации, при которой половое возбуждение вызывается созерцанием пламени или пожара. В тяжелой форме может сопровождаться патологическим стремлением к поджогам. Встречается при расстройствах личностей, олигофрении и прочих заболеваниях такого вида.

«Эй, я все слышу, приятель. Ты и правда считаешь, что очерняя меня в глазах этой дамочки ты выглядишь чище сам? С друзьями так не поступают»

– Никогда об этом не слышала. Откуда вам известно про этого Кромберга?

– Он сам мне сказал об этом, – отозвался я уклончиво.

«Ну, нет. Это ложь, брат. Я уже говорил тебе, что в пламени, кроме нас, был кто-то еще. Кто-то, кто разлил бензин, и чиркнул спичкой»

– Но подождите-ка, если вы были в курсе его планов, почему не рассказали полиции?

– Он сказал мне об этом уже после пожара. И после своей смерти, – осторожно поправился я.

– Вы имеете в виду, что…

– Да, он тоже в тюрьме. Внутри меня.

Воцарилось напряженное молчание, которое заполнял стрекот часовых механизмов. Синхронный звук шестеренок и натягивающихся пружин должен был помочь сосредоточиться, но в результате, только действовал на нервы.

– Что произошло с «Пирамидой», фрау Пресслер? – мягко напомнил я, – Мы немного отвлеклись от нашей основной темы.

– Кхм, да… Пирамида. Мэрия Глекнера снесла обугленный остов торгового центра еще в начале того года, когда официальное расследование было завершено. Здание разобрали по кусочкам, выровняли площадку, восстановили близлежащую территорию и воздвигли мемориал в память о жертвах пожара. Тогда в пламени сгинуло больше двухсот человек.

– Двести пятнадцать, с учетом, что двенадцать женщин из этого числа, были беременны, и у троих ожидались двойни.

Снова она окинула меня этим взглядом, в котором читалась заинтересованность, помноженная на сомнение и… страх? И почему те, кто обращается за помощью к медиумам такие ранимые личности?

– Вам виднее, – произнесла она просто, и тут же продолжила, – Спустя еще полгода, был утвержден новый план строительства на месте трагедии. Была долгая судебная тяжба. Большинство жителей города и слышать не желали о начале работ. Тот пожар потряс весь Глекнер, но городских правителей было не остановить. Они приложили колоссальные усилия для стабилизации положения, вложили гигантские деньги в проект, привлекли инвесторов со стороны. Гостиничный комплекс «Маяк» – так его называли в газетах.

– Никогда не слышал о нем. Да и газеты, я почти не читаю.

Росвита немного наклонилась вперед, и произнесла чуть быстрее.

– Странности начались уже тогда, с первых дней. Несчастные случаи, перебои с электричеством, рабочие клянутся, что видели некие образы в темноте. Взгляните, я принесла вам кое-что. Это может вас заинтересовать, – она извлекла из сумки пластиковую папку, один вид которой говорил о том, что над сбором этого материала Росвита трудилась долго и упорно, – Здесь – вся необходимая информация, вся хроника «Маяка», начиная с первого дня работ и заканчивая прошлой неделей. «Маяк» закрыли сразу же после окончания строительства. Если это не убедит вас, то…

Я перехватил бумаги, прикинув папку на ладони. Тяжелая, как гробовая доска и, наверное, такая же на ощупь. Вес описанных смертей ощущался почти физически. Девушка не лгала, и не преувеличивала. Кажется, на «Маяке», и правда умирали люди. И умирали не своей смертью. Я аккуратно положил документы на стол и опустил на нее сцепленные в замок руки.

– Такие новости довольно быстро распространяются по городу. Знаете, в одном месте машина задела пешехода, а на другом уже трубят о массовом убийстве. Некоторые вещи сами просятся наружу. Шило в мешке не утаишь. Но почему-то о «Маяке» я ничего не знаю.

Она пробежала глазами по моему лицу, ее взгляд стал настороженным.

– Все, происходящее на «Маяке» замалчивается. Ни один случай не попал в новостные сводки. За этим очень пристально следят.

– Интересно знать, почему?

– Слишком много влиятельных лиц приложили усилия к тому, чтобы новый гостиничный комплекс обязательно начал работу.

«Многовато тумана. Она точно не хочет говорить начистоту. Возможно, у этой девочки есть свои соображения на этот счет, как ты думаешь?»

– Кем вы работаете, фрау Пресслер? Откуда у вас доступ к этой информации?

– Я – журналистка. Занимаюсь этим делом уже больше пяти лет. Начала сразу же, после того, как случился пожар.

– Вы обращаетесь за помощью к медиуму, а не к детективу? Большинство современных людей не верят в паранормальную чепуху, не так ли? Почему вы пришли именно ко мне?

Этим вопросом, кажется, я застал ее врасплох. Росвита передернула плечами, словно к ее бледной коже прикоснулось что-то холодное и липкое.

– Я знаю, что вы помогали полиции. Как минимум, трижды. Знаю, что вы действительно серьезно относитесь к самым необычным делам. Мне известно, что даже городские власти обращались к вам. Вы уверены в том, чем занимаетесь. Вас нелегко запугать…

«Ого, сколько комплиментов. Ты уверен, что заслужил их?»

– Не забывайте про мою улыбку победителя, – хмыкнул я, но слова Росвиты было приятно слышать, – И все же, это не ответ.

– Мне доводилось бывать внутри «Маяка». Я кое-что видела там, в темноте, герр Винтергрин. И это что-то совсем не напоминало человека.

– Тогда что оно напоминало?

Она резко покачала головой, давая понять, что не готова говорить. Страх в ее глазах стал куда более ощутимым.

– Пожалуйста, прочтите эту подборку. Уверена, что вас заинтересует собранная мною информация и это ответит на все ваши вопросы.

– Вы должны понимать, фрау Пресслер, что не всегда то, что трудно объяснить, является мистикой. Мне доводилось бывать во многих местах, которым люди приписывали невероятные явления и чудовищные события. Чаще всего, скажу честно, в подавляющем большинстве, мистика не играет никакой роли. Люди. Самые обычные люди куда страшнее всяческих призраков, демонов и монстров из-под кровати. Медсестра из местной больницы, Ивета Леа, о которой пишут в газетах, движимая жалостью к больным, убила сотню человек, а ведь она из плоти и крови. А Ангел Смерти4, растерзавший школьный автобус – помните этого маньяка, что держал весь город в ужасе несколько лет назад? А Крысолов? Вы уверены, что то зло, которое живет сейчас на Маяке – это именно монстр или чудовище, а не человек?

«Ты делаешь все правильно. Попробуй убедить эту красотку, что никакой мистики на самом деле нет. А заодно, можешь убедить в этом и самого себя. Если получится, ты признаешь, что ты болен, и мы отправимся в больницу. Нам это не помешает. Ты смертельно болен, брат, и тебе нужно лечение. Так, о чем это ты там думаешь? Постой-ка! Ты же не собираешься возвращаться туда на самом деле?»

Я заглушил голос Арни, взглянул на Росвиту.

– Итак…

– Я знаю о чем я говорю, и знаю, что я видела, герр Винтергрин, – ей очень шли железные нотки в голосе, – Внутри папки вы найдете мой адрес и контактный телефон – позвоните мне, если захотите принять контракт. В нашем городе больше не к кому обращаться за помощью, кроме вас – поверьте мне, на «Маяке» уже бывали медиумы, но…

– Но – что?

– Один из них захлебнулся кровью вечером следующего дня, когда проглотил двести граммов битого стекла, раскрошив окна в своем номере, а изуродованное тело другой специалистки нашли утром на заднем дворе. Все кости ее были повернуты в обратную сторону. Даже лицевые. И даже череп.

«Ух ты, а тот, кто засел на месте нашего пепелища знает толк в веселье, правда, приятель? Интересно, и как он провернул этот трюк с костями? Какой креативный подход!»

– И что сказала полиция по этому поводу?

Росвита поджала губы, пожала плечами.

– Ничего не сказала, герр Винтергрин. Потому что никто не знает, что это может быть на самом деле.

Я еще раз взглянул на папку, затем посмотрел на свою воскресную гостью. Было что-то еще, что никак не хотело подниматься на поверхность и пряталось в темноте.

– Вы тоже кого-то потеряли в этом месте, не так ли? Вы ведь неспроста заинтересовались этим делом?

Она хотела ответить, но так и не успела. Мы вздрогнули одновременно от резкого настырного звука. Часы с маятником, о которых я уже благополучно успел забыть, нехотя и протяжно отбили два раза подряд.

18. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, район Альтштадт, дом Мины Мезгер

Раннее утро

Месяц назад

Облепленная снегом улица пустовала. Утренняя наледь так серебрилась в ярких солнечных лучах, что было больно глазам. Кэтрин прищурилась, натянула тонкий шарф выше, так чтобы он закрывал рот и нос и сунула руки в карманы. Мина, естественно, не позаботилась о перчатках. Хорошо, хоть удалось выпросить у нее шапку – иногда бабушка так занята своими молитвами, что просто не замечает ничего вокруг. Вещи она хранит в глубине огромного трехстворчатого шкафа с тяжелыми железными ручками, который напоминает сюрреалистичный гроб. Он стоит в ее комнате, чуть ближе ко входу и скрыт за тяжелой шторой. Черт знает, зачем Мине понадобилось занавешивать его. Может, боится, что оттуда выпрыгнет монстр, или думает, что воры, доведись им забраться в дом, не заметят шкаф и пройдут мимо?

«У Мины свой путь, а тебе бояться нечего, Кэтрин, – сказал ангел одной ночью, сложив заголовки очередной газеты так, что они образовывали целые слова, – Я защищаю этот дом. И защищаю тебя»

Шкаф перекошен, и даже не закрывается. На четыре пятых одни полки забиты настоящим хламом, другие совершенно пусты, но покрыты пылью. А вот последняя ниша – достаточно объемная, чтобы вместить пару крупных чемоданов, забита вполне приличными куртками, шапками, шарфами, пуховиками и пальто. Эти вещи Мина когда-то купила сама на одной из распродаж в городе, и теперь отправляет в церковь, когда решает, что пришло время показаться Богу с лучшей стороны. Она сама пренебрегает внешним видом, и носит грязные серые халаты, рукава которых покрыты каплями брызнувшего масла, струпьями высохшей мыльной пены и чернил. Бабушка надевает их один на другой, превращаясь в бесформенное выцветшее пятно. На улицу она перестала выходить уже несколько лет назад, и теперь создает целую собственную вселенную в пределах дома.

Куртка Кэтрин досталась ей от матери. Удобная спортивная модель, с капюшоном и глубокими карманами, но слишком легкая и тонкая, чтобы защитить от мороза. Когда Кэтрин решилась попросить у Мины пуховик, то получила пощечину, и простояла два с половиной часа на рассыпанной в углу крупе, воздавая хвалу Творцу.

– Многие в мире не могут позволить себе крышу над головой, а ты, живя в моем доме, жалуешься на холод? – проговорила Мина ледяным тоном, который был хуже мороза за окном, – Эти вещи я берегу для настоящих людей, а не для животных, вроде тебя, мерзавка.

Просить или спорить было бесполезно – Кэтрин знала это наверняка. Пришлось замолчать и смириться. Немного подумав, Мина выдала ей побитый молью красный шарф и разошедшуюся по шву вязанную шапку, но наказание продлила еще на час. По ее мнению, вполне справедливая плата за пару необходимых вещей.

Сегодня она ворвалась в комнату Кэтрин сразу после утренней молитвы. Бабушка сегодня явно не в духе. Может быть, увидела плохой сон, заметила очередное грязное пятно на свежевыстиранной вещи или Творец опять не ответил на ее молитвы – трудно сказать, что именно пошло не так. Мина швырнула на кровать бумажный лист и пару купюр. Движения были нервными и истеричными.

Кэтрин почти не спала, и успела убрать часы и газеты за несколько минут до молитвы – спасибо Ангелу, который вывел на крышке стола огненными буквами. «Время близится. Тебе пора уходить».

Кэтрин подняла испуганный взгляд на бабушку, сжалась, готовая к пощечине или удару, но старуха только передернула плечами.

– Сходишь в магазин. Купишь все, что написано. Цены на продукты я знаю, и не дай Господь тебе не принести сдачу. Скоро сюда придет отец Мильсен. Возьмешь букет роз. Я хочу сделать подарок церкви, уяснила?

– Да, бабушка, – проговорила Кэтрин, стараясь ничем не выдать ликования, – Я все поняла.

Поход в магазин – настоящее спасение. Побыть час, а то и полтора вне этих тесных серых стен – маленькое счастье. Если ей повезет, она сможет сделать небольшой крюк, и прогуляться по Альтштадту. Как давно она не видела мир снаружи, если не считать тесного дворика, заваленного снегом.

– Тогда пошевеливайся. Время на дорогу я подсчитала, и знаю, когда ты должна вернуться. За каждые десять минут задержки, ты простоишь на крупе полчаса. Это ясно?

Полчаса на крупе – не слишком большая кара. Кэтрин давно привыкла к этому. Если получится быстро управиться с покупками, она успеет навестить даже Земляничную Поляну. За последнюю неделю еще трое незнакомцев искали дорогу туда, да и Ангел рассказывал о том, что на этом месте готовится нечто грандиозное и масштабное. Даже по небесным меркам.

Голос Мины грянул, как гром с ясного неба.

– Опоздаешь больше, чем на час, проведешь ночь в Храме, поняла?

Слово «Храм» резануло Кэтрин, как лезвие. Для того, чтобы отправиться в Храм, нужно совершить настоящий грех. Впрочем, бабушка считала грехом все то, что шло вразрез с ее собственными убеждениями. Кэтрин бывала в Храме уже дважды за свою жизнь. Один раз весной, другой осенью. Быть в Храме зимой – самоубийство.

…Темнота. Звон цепей. Холод.

– Но я… – пролепетала она испуганно.

– Мир вокруг полон грязи и соблазна, – прошипела Мина, наставив на Кэтрин кривой палец со сломанным ногтем, точно дуло пистолета, – Разврат. Убийства. Воровство. Сам Дьявол нашептывает в уши всякому, кто рискнет ослушаться гласа Божьего, и учений его. Проститутки, сластолюбцы, деньги, деньги, деньги – весь мир тонет во грехе. Души людей горят в адском огне даже при жизни. Единственное спасение – верное служение Господу. А если ослушаешься – отправишься в Храм. Ты ведь помнишь Храм, мерзавка?

Как не помнить. Покосившееся шаткое строение на заднем дворе, с распахнутой пастью входной двери вгоняло в ужас. Кэтрин отчаянно закивала головой, стараясь сделать собственные слова более убедительными.

– Не нужно Храма, я все поняла. Честно.

– Надеюсь, – произнесла Мина, прищурившись, – Помни, что Бог следит за каждым твоим шагом. И он уничтожит тебя, если рискнешь меня обмануть.

«Мой Ангел сильнее твоего Бога» – пронеслось у Кэтрин в голове, но вслух не произнесла ни слова. Она встала, подошла к кровати и начала собирать разлетевшееся по пледу бумажки.

Мороз на улице ослаб, но пронизывающий ветер обжигал лицо и руки. Куртка почти не грела, когда Кэтрин вышла из дома, с наслаждением захлопнув за собой тяжелую дверь. Звук замка за спиной напоминал острое лезвие, которым она разделила свою жизнь на «до» и «после». Она шумно выдохнула, поправила впопыхах намотанный шарф, натянула капюшон и сделала несколько осторожных шагов по свежей наледи. Как замечательно было бы сейчас упасть, и сломать себе шею, чтобы никакая сумасшедшая Мина не следила за каждым шагом через маленькое окно – Кэтрин чувствовала взгляд старухи спиной, но так и не обернулась.

При мысли, что ей придется возвращаться, в горле встал твердый горячий ком. Могут ли случаться чудеса на самом деле, или все они только глупая иллюзия, которую придумывает сам человек, пытаясь сбежать от реальности? Может ли произойти что-то такое, отчего жизнь изменится, и станет совсем другой?

«Чудеса существуют, – шепнул ей знакомый голос в голове, – Только они случаются не сразу. Их нужно дождаться. Ничего не бойся, Кэтрин, я с тобой»

Утреннее солнце слепило глаза, когда она выходила на единственную дорогу, ведущую прочь от дома. Безлюдная улица показалась добрым предзнаменованием. Где-то далеко-далеко просыпался маленький прибрежный город.

«Совсем скоро мы изменим этот мир, Кэтрин. Ты и я»

– Обещаешь? – спросила она почему-то вслух.

«Обещаю» – ответил ей Ангел.

19. Винц Вертер

Город: Берлин, «Дом у дороги»

Вечер

Две недели назад

«Дом у дороги» – приземистое грубое строение с одинокой неоновой вывеской и тусклыми серыми стеклами, прятался за рядами мрачных многоэтажек. Свое название он не оправдывал вовсе – дом не напоминал, а единственная дорога поблизости, делающая огромный круг и огибающая часть района, пролегала метрах в ста от заведения. С таким же успехом его можно было бы назвать «Новым Вавилоном» или «Межгалактическим Крейсером», «Последним пристанищем» или «Вонючим сараем» – суть от этого не поменялась бы. Новых клиентов и завсегдатаев всегда хватало. Обычно, ближе к семи, народу внутри было столько, что не протолкнуться. Чем «Дом у дороги» привлекает новых посетителей и завсегдатаев было одной из загадок мироздания – ни паленым виски, кислым пивом и сломанным музыкальным автоматом, это уж точно.

Сегодня в баре было, на удивление, тихо, а на парке стояла всего пара машин. Новенький опель и видавший виды фольцваген. Винц подумал, что кто-то на нем исколесил добрую половину страны. Побитая краска, грязные стекла, царапина по всему бамперу от края до края. Интересно, был ли у него самого автомобиль? А если и был, то какой? Винц бросил взгляд на подмигивающий желтым светом фонарь, поежился, толкнул дверь и медленно шагнул в полутьму. Первое, что Винц услышал, был гул пьяных голосов. Где-то хриплый динамик давился разнузданной музыкой, или тем, что принято считать музыкой – он не слишком-то разбирался в таких вещах. Барная стойка облеплена любителями дешевого пойла, налитого в мутные стаканы, а вот столики пустуют. Грязное, тонущее в смазанном свете помещение, консервировало запах спирта и застарелый табачный дым, благодаря чему, сизые клубы медленно и вальяжно плыли из стороны в сторону.

Винц не переносил алкоголя и не притрагивался к сигаретам. Как знать, может быть, когда-то, много лет назад, это и было его пагубной привычкой, но сейчас ситуация поменялась. Он стал полностью другим человеком, и эта дрянь его совершенно не интересовала. Он подошел к стойке, протиснулся сквозь толпу, кивнул паре знакомых и окликнул бармена.

– Да заткнитесь вы уже! – беззлобно пробасил огромный, как колосс, бородач, пытаясь заглушить посетителей. Насколько известно, этот парень успешно справлявшийся и с обязанностями бармена и вышибалы, – Давненько тебя не было. Тебе как обычно?

Как обычно – это стакан воды и чашка кофе. Обязательно с сахаром и непременно со сливками.

– Не сегодня. Я здесь по другому поводу.

– Понимаю. Если ты к Энни, то он у себя, – заметил бармен, и тут же добавил, – Ты с ним поосторожнее. Сегодня он сам не свой.

Винц кивнул, оторвался от стойки, отошел на несколько шагов, отряхивая куртку. И провел-то в этом гадюшнике всего пару минут, а одежду уже хочется бросить в стирку. Или выбросить. Или и то, и другое. С брезгливостью трудно спорить – она сидит так глубоко внутри, что никакая амнезия не сможет выкорчевать ее оттуда. Дело даже не в том, что весь «Дом у дороги» забит первосортными маргиналами и ублюдками – проблема в самом воздухе. Спертом, застоявшемся, густом – его передернуло. В бар ходят многие. Значит находится здесь – безопасно. Быть здесь – значит быть, как все.

Винц прошел через весь зал, толкнул одну из неприметных боковых дверей костяшками пальцев – касаться пластикового покрытия ладонью не хотелось. Такие вот маленькие кабинеты назывались vip-номерами или комнатами для гостей. «Дом у дороги» насчитывал их полдюжины. Простые смертные сюда не допускались. Обычно здесь играли в карты, рассыпали порошок и развлекались с девочками, а иногда обсуждали дела. Выбор был очевидным. Не смотря на внешнюю непритязательность заведения и общую убогость убранства, главный зал был напичкан видеокамерами системы безопасности. В отдельных кабинетах камер не установили. Винц знал это наверняка, потому что об этом знал Энни. Какую бы игру не вел настоящий хозяин «Дома у дороги», о соблюдении правил он позаботился хорошо.

Внутри комнатки царил интимный кровавый полумрак. Утопленные лампы на потолке, кожаные диваны, маленький круглый столик посредине, зеркальные вставки в стенах – тот, кто моделировал помещение, скорее всего, был совершенно не знаком с таким понятием, как чувство вкуса. Но Винца это интересовало мало. Он осторожно прикрыл за собой дверь, сделал несколько беззвучных шагов вперед, и кашлянул в кулак.

– Рад, что ты хорошо проводишь время, Энни, – произнес он, – Хоть у кого-то этот вечер задался.

Энни, развалился в кресле и натужно сопя, тискал какую-то худую девицу. Фигура ее могла иллюстрировать учебник по геометрии на странице с изображением плоского прямоугольника. На столике стояла открытая бутылка виски и два стакана. Один из них сохранил отпечаток губной помады на ободке. Сам футлярчик губной помады был недалеко. Рядом покоилась переполненная пепельница, немного в стороне – карманное зеркальце, на которое просыпано немного белого порошка, кредитная карта и свернутая в трубочку купюра.

Энни пискнул, высунулся из-за плеча подруги, сморщил недовольную гримасу.

– А вот и наш герой, мать его, Вертер, – торжественно произнес он, отстраняя от себя красотку с лихорадочно горящими глазами, – Тебя не учили, что подкрадываться невежливо?

– Я не подкрадывался. Ты сопишь так, что даже самолет не услышал бы.

– А, плевать, – отмахнулся Энни, наклоняясь к столу и беря в руки бокал, – Чего ты так рано? Мы же договаривались на…

– Сейчас одна минута восьмого, – произнес Винц, – Я пришел вовремя.

– Точен, как часы, – констатировал Энни, сделав солидный глоток, опустошивший стакан почти наполовину, – Ты такой правильный, что даже тошно становится, ты в курсе?

– Да, мне говорили.

– Ну и черт с тобой. Итак, вот этот парень с обложки боевика – Винц Вертер, – представил Энни его своей подруги, которую куда больше занимало содержимое пакетика с белым порошком, – А вот эта богиня, эта Афродита… Это… Тиффани? Клара? Эй, как там тебя?

– Мэри, – с готовностью произнесла новоявленная Афродита, – Меня зовут Мэри.

– Мое почтение, – произнес Винц равнодушно.

– Вот и прекрасно. Вежливость превыше всего, – кивнул Энни, – А теперь, Мэри, или как там тебя, выметайся отсюда. Развлечения закончены. Теперь взрослые дяди будут обсуждать взрослые дела. Но не уходи далеко. Подожди меня возле барной стойки. Можешь сказать Гарри, чтобы налил тебе за мой счет. Я скоро буду. Уяснила?

– Приятно знать, что ты всегда готов к работе, – веско заметил Винц, провожая девушку взглядом, – Даже готов отказаться от таких… форм. Кажется, это называется геометризм? Я не слишком силен в живописи.

– Это называется не твоего ума дело, – подсказал Энни, указав бутылкой на свободное кресло, – Садись. Не хочешь присоединиться?

– К геометризму? Нет, благодарю покорно.

– У тебя скверные шутки, Винц, – сморщился Энни, плеснув себе еще стаканчик, – И что самое хреновое, со временем твое чувство юмора не меняется. У тебя его просто нет. Дурной признак.

– Должно же быть хоть что-то неизменное в нашем мире, правда?

Кресло было неудобным. А от мысли, сколько людей сидело здесь до него, Винцу стало тошно. Он скрестил руки на груди, стараясь не касаться ими подлокотников.

– Так и? Вижу, свою долю от игры ты уже получил. И судя по тому, как скоро ты ее потратил, уверен, что работа как раз для меня.

Энни выпил, скривился, заговорил, дыхнув в лицо Винцу алкоголем.

– Касательно игры. Знаю я немного, но что есть – расскажу. На днях объявился один человек из Глекнера. Знаешь такой городок?

Винц неуверенно пожал плечами.

– Кажется, слышал. Но конкретики никакой. Что произошло? И почему ты решил, что эта работа меня заинтересует?

– Слушай меня, приятель, и запоминай, как все заповеди Божьи.

– Не помню ни одной, прости.

– Не перебивай. Мне и так сложно сосредоточиться, – вздохнул Энни, – Трудный день.

– Да-а, тяжело, – сочувственно кивнул Винц, смерив взглядом убранство стола – Но давай ближе к делу. Я слушаю.

– Так, вот. Этот человек из Глекнера прибыл от одного из хозяев. Если ты не знаешь, то за «Домом у дороги» стоит не один человек, а целый конгломерат. И хозяева, живут даже не в одном городе, – понизив голос сообщил Энни, – О приезде этого парня нас предупредили заранее. Он пришел позавчера, заявил, что у него совсем мало времени. Точно знал и где искать меня, и сколько платить…

– Слухами земля полнится. Тем более, что он шел по наводке.

– Самое главное в том, что он знал, какой именно человек ему нужен, – заметил Энни, – Большая редкость в наши времена, знаешь ли. Обычные клиенты у меня это перепуганные, злобные, отчаявшиеся ребята, которые…

– Избавь меня от своих профессиональных тонкостей, Энни.

– Ладно. Он не сказал для чего именно ищет человека, но дал необходимые требования к кандидату. А требования там… весьма и весьма любопытные…

– Это, например, какие?

– Например, исполнитель должен быть свободным. Предстоит небольшая поездка, знаешь ли Плюс к этому исполнитель должен держать себя в руках. Должен быть внимательным и серьезным. Или, например, уметь молчать. Знаешь, для чего нужны все эти умения?

– Для игры в «железку».

– Точно. В самое, мать твою, яблочко. Только вот давай не будем обсуждать мокруху, у меня от нее аппетит пропадает.

– Удивительно, при твоей-то диете.

– Заткнись, – буркнул Энни и покосился на порошок, – Человек проверенный, от хозяина. По его словам, дело не сложное, почти безопасное, но очень и очень важное. Платит наличными. Расходы на работу берет на себя, плюс подкинет что-то авансом…

Винц покачал головой. На лице его застыло полнейшее равнодушие.

– И сколько же теперь стоит такое несложное, почти безопасное, но очень и очень важное дело?

Энни пробежался взглядом по столу, не нашел ни карандаша, ни бумаги, и вывел цифру губной помадой на зеркале, затем подтолкнул его в сторону Винца.

– Ну, что скажешь на это? И это только аванс.

– Я бы помолчал, – констатировал Винц, – Во всяком случае пока. Цифра и цифра. Набор нулей и единичек. Знаешь что-нибудь еще?

– Ничего, – просто отозвался Энни, но Винц поверил ему, – Кроме того, что парень будет ждать тебя сегодня. В восемь. На втором этаже.

Второй этаж. Помещение администрации, или то, что в «Доме у дороги» принято считать администрацией. Видимо, заказчик, и правда, какая-то важная птица. Винц вздохнул, но не сказал ни слова.

– Парень сказал, что пробудет у нас до завтрашнего утра. Поэтому, если хочешь отказаться, у меня еще есть время предложить это задание кому-нибудь из других наших ребят. Вроде Кунца или Вайсамана. Я поговорил с ним еще раз. И узнал кое-что любопытное. Так что, ты мне очень подпортишь планы, если выйдешь из игры, да и этот парень настаивал, чтобы за это дело взялся именно ты.

– То есть?

– Он назвал твое имя. Сечешь?

– Нет, не секу. Почему именно я?

– Почему бы тебе не узнать у него самого? – буркнул Энни, и покрутил пальцем у виска, – Может он с этой твоей проблемой поможет разобраться. Знаешь, жизнь удивительная штука. И просто прекрасная, если подумать. Порою события поворачиваются так, что…

– А зачем тебе тогда эта дрянь на столе, если жизнь прекрасна?

– Потому что я максималист, и мне хочется большего, – предостерегающе заявил Энни, – Но это уже тебя не касается, если что. А вот тот парень из Глекнера – очень даже. Ты же пойдешь к нему, правда? Мне нужно знать.

Винц еще раз посмотрел на засыпанное белым порошком зеркало, нахмурился и пожал плечами.

– Я подумаю, – просто сказал он.

20. Томас Винтергрин

Город Глекнер, район Альтштадт, медиум-офис «Сорбент»

День

Сейчас

Пять лет назад, после четвертого заказа я начал вести небольшой карманный дневник. После седьмого предпочел записывать маршруты и сохранять корешки от билетов. После десятого, я купил и повестил в гостиной огромную карту Германии, и начал отмечать свои маршруты тонкими красными линиями. Едва ли это несло в себе какой-то сакральный смысл, но позволяло удерживать в памяти все, что старательно пыталось из нее выбраться. Когда твой разум разделен между множеством личностей, самое лучшее, что ты можешь сделать, это поставить железные скобы, которые не позволят голове расколоться на куски.

Я долгими вечерами всматривался в пересечение линий и пунктиров, разбирался с вязью дорог и шоссе, обводил черным маркером города и коттеджные поселки, где находил все новые и новые дела. Самый лучший способ отыскать работу по моему профилю, это отслеживать наиболее невозможные и невероятные новости, зарывшись в интернет или современную прессу, но сосредоточиться на чем-то одном тяжело. Когда внутри тебя копошатся тысячи мыслей, и девяносто процентов из них чужие, волей-неволей начинаешь сходить с ума. А был ли ты сумасшедшим раньше, или ужасная трагедия, произошедшая шесть лет назад, сделала тебя таким, покажет история. Лично я перестал копаться в собственном мироздании после третьей попытки. После первой мне стало страшно, после второй я впал в истерику, после третьей я попытался убить себя, но души внутри меня были против.

Карта провисела ровно четверть года, после чего превратилась в очередное творение оригами, и стала фигуркой котенка, которую я поставил на одну из самых верхних полок. Заказов стало меньше, а память все больше напоминала ржавый дуршлаг, но зато ничего больше не мозолило глаза, и можно было не обращать внимания, что все мои путешествия проходят по спирали, сужающейся до размеров игольного ушка, и заканчиваются в пределах Глекнера.

Если паранормальные явления можно вычислить по некой закономерности, то чаще всего, стоит это делать по принципу домино. Где-то падает одна костяшка, толкает вторую, та опрокидывает третью, и так далее, до бесконечности, пока все прямоугольники на краю стола не упадут, сложившись в один-единственный узор, названный спиритическим катаклизмом. Этим термином я давно начал называть какие-то значимые и важные события, объяснить которые с логичной точки зрения невозможно. На некоторые я могу повлиять и исправить. Некоторые – нет. Где-то ткань реальности способна сама себя исцелить, где-то требуется стороннее вмешательство.

Чем больше ты углубляешься в вопросы смерти, тем меньше ты живешь. Вера в смерть превращается в культ. Я научился предугадывать поведение потустороннего, а взамен получил проблемы со здоровьем. Кто-то начинает убивать, и сходит с ума. Средневековые могильщики жили на десятки лет меньше других людей, соседствуя с мертвецами. Природа всех миров стремится к равновесию. Настоящие медиумы не умирают в постелях, окруженные родными и близкими. Чаще всего, любителей заигрывать со смертью находят где-нибудь на обочине. Мертвыми. И без следов насилия. А уж о том, что происходит дальше, остается только гадать.

Росвита ушла уже больше часа назад, а я все так же сидел на месте, вперившись взглядом в папку с документами. Даже если у тебя в голове настоящая маленькая страна со своими тронами, тюрьмами и церквями, это не значит, что у тебя всегда есть идеи. Порою ты сам себе напоминаешь огромное пустое помещение, с отошедшими обоями, прогнившим полом, разбитыми окнами и уродливым граффити. Отреставрируют или снесут – дело техники. Построили же на месте сгоревшего торгового центра новое здание, и окрестили его «Маяк». Может быть, и на месте развалины по имени Томас Винтергрин появится что-то другое.

Гудки в телефонной трубке были долгими и оглушительными – мне пришлось держать ее на расстоянии, прижимая динамик к груди. Дозвониться до некоторых людей невозможно. Особенно в воскресенье. И особенно, если этот человек – представитель властей. В свое время мне удалось несколько раз помочь полиции. Естественно, такая помощь не афишируется, и не слишком приветствуется, но все равно приносит свои плоды. Кто-то получает деньги за хорошо проделанную работу, а кто-то поднимается по карьерной лестнице, пока рано или поздно не упрется в потолок, пробить который ему не позволяет твердолобость и упрямство.

Если по каким-то причинам разговор не состоится, можно созвониться еще с парой-тройкой человек. Конечно, область специализации у них значительно уже, но иногда помощь приходит с той стороны, с которой ее совсем не ждешь.

Я выдохнул, потянулся к бутылке пива, но тут же отдернул руку.

Голос в трубке раздался через добрые полминуты. Хриплый, мрачный, не предвещающий ничего хорошего, точно набатный колокол в глухую полночь.

– Шенк слушает. Кто это?

– Доброго дня, Симон.

– Кто это?

– Томас Винтергрин.

Наступила тишина, затем трубка выдала одно-единственное слово.

– Кто?

«Люди так ценят твои усилия, Томми. Благодарность не имеет границ. А как же заверение в вечной дружбе? Не расскажи тебе тот мертвец про убийцу, твой приятель Шенк сейчас бы катался на патрульной машине, а не просиживал штаны в кабинете»

– Томас Винтергрин. Я – медиум. Мы работали вместе над убийством четыре года назад. Убийца в коттедже…

Голос на мгновение затих, я отчетливо слышал, как щелкают шестеренки в голове моего собеседника.

– Черт. В смысле, рад слышать. Помню-помню. Чем обязан?

– Мне нужна помощь в одном деле…

«Тебе нужна не просто помощь. Тебе нужно спасение. Ты же понимаешь, что эта красотка просто вскружила тебе голову, и ты теперь суешь эту голову в петлю? Может, ты уже выпустишь меня наружу? Мне надоело до чертиков сидеть взаперти»

– Что-то случилось? Я сейчас занят.

– Есть кое-что. И мне необходима ваша консультация. Вы помните пожар в торговом центре «Пирамида»?

Симон замолчал, потом приглушенно кашлянул в трубку.

– Предположим. Пожар, как пожар. В смысле, большая трагедия, страшное дело, все такое. И что с того? Во всем уже давным-давно разобрались. Проблемы с проводкой…

– Как скажите, детектив. Но мне нужно узнать о том, что происходит там сейчас.

– А что там происходит? Строится гостиничный комплекс.

– Господин Шенк, я слышал про убийства на строительной площадке. Целая серия убийств.

– Кто вам это сказал? – голос полицейского напоминал расколовшееся стекло.

– В Альтштадте ходят разные слухи, – ответил я уклончиво, – У вас своя работа, а у меня…

– А у вас ложная информация, – отрезал полицейский невозмутимо, – Руины «Пирамиды» снесли. На их месте строится новый проект. И у них все в порядке. Это все, что мне известно. И это все, что я могу вам сообщить.

– И ничего необычного? Ничего такого, что поставило бы полицию в тупик?

– Ничего. Совершенно ничего. Мне известно о паре несчастных случаев, но какое производство обходится без них? Поверьте мне, Том, полиция всегда держит руку на пульсе города. Что бы вам не рассказали, это неправда.

– Но я даже не уточнил. А информация…

– А здесь и уточнять нечего. Поверьте мне, Том, если в вас возникнет необходимость, мы сами свяжемся с вами.

«Звучит как-то совсем не по-дружески. Угрожающе. Ты не нравишься этим парням в форме. И поверь, они видят в тебе угрозу. Люди всегда ненавидят то, чего не могут понять. И знаешь, почему? Потому что, если ты ненавидишь что-то заранее, это гораздо проще классифицировать между черным и белым, и принять, как что-то негативное и отрицательное. Не лез бы ты в это дело. Мы оба с тобой знаем, что стряслось «Пирамиде», но для полиции гораздо проще будет обвинить в этом проводку. Или, например, тебя, как единственного выжившего. Прошло шесть лет, а ты все еще пытаешься разобраться в том, что произошло. Ты не находишь это подозрительным?»

– Том, вы слышите меня?

– Да. Да, офицер. Я здесь.

– Не знаю, что за ужасные слухи ходят по Альтштадту, но вам не стоит волноваться. Мы внимательно следим за всем, что происходит вокруг. На «Маяке» все в порядке. Можете спать спокойно.

Последние слова были откровенной ложью. Я постарался не обращать на это внимания, хотя это стоило огромных усилий.

– Простите за беспокойство, офицер. Я не хотел вас отвлекать.

– Увидимся, Том. Не пропадайте.

В трубке раздались короткие гудки, и несколько секунд я держал ее в руке, пытаясь собраться с мыслями.

– На «Маяке» все в порядке, – повторил я вслух, – Ну, если об этом говорит полиция…

«Может быть, все и правда, в полном порядке, – рассудительно произнес голос в моей голове, – Или кто-то старательно складывает одну фигурку Оригами за другой»

– Мы все знаем, что это не так.

«Какая разница, если мы все равно не возьмемся за это дело. Нам всем нужен отдых. И тебе, и Приближенным, не забывай. Еще немного, и эти расследования сведут тебя в могилу»

– Бред, – отреагировал я, – Полнейшая чушь.

«Бред – это разговаривать самому с собой, – заметил голос, – Но почему-то ты не хочешь обращать на это никакого внимания»

Я нахмурился, потянулся к пачке сигарет и раздраженно бросил трубку.

21. Кэтрин Макклер

Город Глекнер, район Альтштадт, супермаркет.

Утро

Месяц назад

– Чего вы ждете в Новом Году? Чуда? Волшебства? Или скидок? – надоедливый слоган аудиорекламы, который крутили по кругу уже в десятый раз за последние несколько минут успел не просто надоесть, но и набить оскомину. Кэтрин поморщилась от оглушительного сообщения, поглядела на динамик над головой. Для кого вообще крутят рекламы? Да еще и в это время?

В такой ранний час круглосуточный супермаркет, один из немногих, уцелевших на окраине Альтштадта, пустовал. Какому идиоту приспичит бежать в магазин ни свет, ни заря! Сегодня среда – люди только открывают глаза, выключают настырные будильники и пьют кофе. Кто-то занимается любовью, кто-то смотрит новости, кто-то слушает радио, а кто-то сейчас умирает. Мир – это огромная сфера, наполненная игральными костями с бесконечностью граней. Никогда не знаешь, какое число выпадет на кубике, и в какую ситуацию все это выльется. Жизнь – странная штука, которую чрезвычайно трудно предугадать. Но Кэтрин могла. Во всяком случае, до определенного времени она твердо знала, чего ожидать от грядущего дня. Молитва-работа-молитва-еда-молитва-работа-наказание-наказание-наказание-молитва-молитва-молитва – работа -еда – и дальше, и дальше, пока небеса не почернеют, а из-за облаков не вывалится, распухший, точно язык висельника, крючок месяца.

Кэтрин в очередной раз пожалела, что не прихватила с собой часы. Так было бы гораздо проще ориентироваться во времени. До магазина она добралась довольно быстро – улицы пустовали, и одинокие светофоры были переведены в режим ожидания, подмигивая желтыми огнями. Наверное, только на этом участке удалось сэкономить не меньше четверти часа. Если повезет и на обратном пути, у нее будет около тридцати минут свободного времени. Даже если навестить Земляничную Поляну не получится, она потратит это время на прогулку, замерзнет и продрогнет, но не вернется домой раньше положенного срока.

Но время утекало, как вода, сквозь пальцы. С букетом было просто – она купила розы в ближайшем отделе на входе, и теперь вычеркнула его из списка. Кэтрин бродила от полки к полке, пытаясь разобраться в бисерном почерке Мины. Экономила ли старуха на бумаге, или старалась растянуть грифель карандаша – этот вопрос оставался без ответа. Уродливые буквы, набегающие друг на друга казались какой-то нелепой абстракцией. Кэтрин с трудом прочитала три позиции: «Хлеб», «Масло» и «Лук» – дальше шла полнейшая неразбериха, и угадывать приходилось только по первым слогам. «Ма», вероятно, значило майонез, «То» – скорее всего, томат, а «Мо» – это молоко. Но уверенности в этом нет никакой. Самое обидное, что не смотря на обширный список, на стол попадет от силы хлеб и лук. Все остальное, вроде «Ко» – колбасы, «Мя» – мяса и «Тво» – творога, отправится в церковь.

– Излишек пищи – суть грех, – хмуро говорила Мина, перекладывая продукты в холодильнике, – Хлеб и вода – вот, что необходимо. И пока в этом доме правлю я, ты будешь есть то, что я скажу тебе. Уяснила, мерзавка?

От воспоминания свело зубы. Кэтрин выдохнула, открыла глаза, подцепила маленькую сетку лука и отправила в тележку. Набрать необходимые продукты – это только половина беды. Вторая половина – донести все до дома, не порвав по пути пакеты. Такое уже случалось, и о том, что пришлось коротать остаток дня, стоя на крупе, лучше вообще не думать.

У холодильных витрин находился один единственный человек. Высокий, в черном пальто, он с задумчивым видом всматривался в пакет молока, словно хотел открыть для себя сакральные истины. Кэтрин прогрохотала мимо тележкой – он даже не обернулся. Она остановилась рядом, протянула руку, прихватив ближайший пакет за распахнутой дверцей, невзначай разглядывая незнакомца. На правой руке блеснули три пары часов.

«И зачем ему столько? – подумала Кэтрин, – Может, он часовщик? Или сумасшедший? Сумасшедший часовщик?»

Человек молчал. Было в нем что-то неправильное. Нетипичное. Что-то такое, что привлекало внимание подсознательно, словно в голове сработала сирена и зазвучала сигнализация. Кэтрин уже испытывала такое, когда сталкивалась с мертвецами, которые спрашивали дорогу. Но этот человек не похож на блуждающий труп. Дело в чем-то другом.

«В том, чему учил меня Ангел, – осознала она внезапно, – То, что он выводил мне своими посланиями»

Она бросила взгляд на предмет в руках неизвестного, пробежала глазами по дате.

– Просроченное, – резюмировала она просто, опуская ладони на ручку тележки.

Человек в черном дрогнул, словно приходя в себя ото сна. Три пары часов скрылись в рукаве пальто.

– Что, простите? – проговорил он отстраненно, будто стряхивая наваждение, – Я не расслышал.

– Молоко. Оно просроченное. Видите дату?

– Да, черт. И правда. Спасибо. Мне постоянно с этим не везет.

Неизвестный виновато улыбнулся. Кэтрин отметила его нездоровую худобу и бледность. Глаза – две черные дыры, подсвеченные каким-то лихорадочным огнем, напоминали глаза фарфоровой куклы.

– Не за что, – пробормотала Кэтрин испуганно, – Да поможет вам Бог.

Осознание пришло секундой позже, словно с привычного мира сдернули непрозрачную пленку. Внутри неизвестного извивались черные, ядовитые твари. Длинные щупальца протянулись до самой шеи, упирались в грудную клетку, обвивали кости и суставы. Липкая слизь плескалась где-то внутри всего его существа, заливая до горла. Кэтрин видела это так же реально, как витрины за спиной и белый снег за окном.

«Перекинувшийся, – осознала она, застыв, словно пораженная молнией, – Опять перекинувшийся!..»

Только в отличие от священника местной церкви, в нем сидела ни одна тварь. Кэтрин успела насчитать шесть или семь чудовищ, гнездящихся внутри измотанной бледной оболочки.

«Всякий раз, когда ты видишь перекинувшихся, они видят тебя, – предупреждал ее Ангел, – Поэтому не всегда нужно соваться в бой. Ты пока не готова. Просто запомни, кто носитель, и где все произошло. Мы вернемся вместе. И сокрушим врага»

Такого монстра Кэтрин еще не видела. Это было что-то совсем новое. Что-то могущественное, что-то сильное. И вместе с тем – невероятно опасное.

– С вами все в порядке? – в голосе чудовища прозвучало волнение, – Что произошло?

– Я в норме. Я в норме, – произнесла она заученную фразу, тотчас пришедшую в голову, – Я в норме.

Рука монстра осторожно легла ей на плечо, удерживая. Кэтрин испуганно сжалась, вцепившись в ручку тележки. Прикосновения. Может, кому-то они и в радость, а она их на дух не переносит. Особенно после того, что произошло много лет назад. Она зажмурилась, все ее существо затаилось, готовое к удару.

– Я могу вам чем-то помочь? – поинтересовалось чудовище с щупальцами внутри.

Кэтрин вырвалась, чувствуя, как кровь ударила в лицо. Сердце гулко колотилось, когда она все ускоряя шаг пересекала торговый зал, заставляя себя не оглядываться. Значит, ангел снова не ошибся, и его слова о том, что тварей вокруг все больше, были пророческими.

«Грядет что-то великое. Значимое. Незабываемое, – писал он ей на столе горящими буквами, – Грядут события, участницей которых ты станешь, Кэтрин»

И вот, эти времена наступают. Перекинувшиеся среди нас, заблудшие души ищут дорогу на заброшенное кладбище. Может быть, и Мина, твердящая о скором Конце Света была права? Кэтрин отмела эту мысль, как невозможную. Старуха не может быть права ни в чем. Она даже хуже, чем перекинувшиеся, ибо она чудовище по собственной натуре – никакой потусторонний паразит не грызет ее изнутри, заставляя совершать все новые и новые зверства.

Кэтрин достигла противоположного угла торгового зала, позволила себе обернуться, выглядывая из-за витрины. Перекинувшийся, удерживая в одной руке пакет молока, неспешно дошел до кассы, что-то сказал девушке за стойкой, расплатился картой. К выходу брел не спеша, оглядываясь из стороны в сторону.

«Он знает, что я его видела, – подумала Кэтрин, и сердце у нее упало, – Он понимает, что его раскрыли, и теперь будет искать меня, чтобы убить. Перекинувшиеся действуют именно так. Если только Ангел не защитит меня»

Сегодня же ночью она расскажет ему о случившемся. Поведает все до мельчайших подробностей, и они вместе решат, что делать. А сегодня, во что бы то ни стало, она доберется до Земляничной Поляны. Если грядет война, нужно знать врага в лицо. Как бы против не была Мина, Кэтрин все равно сделает все по-своему, и даже Храм ее не остановит.

…Темнота. Звон цепей. Холод.

Кэтрин передернуло. Она глубоко вздохнула, выдохнула, дрожащей рукой поднесла к глазам ненавистный список продуктов. Разбираться в каракулях не было ни сил, ни желания. Она ураганом пробежала по полкам, скидывая в тележку все, что могло пригодиться. Если старухе не понравится то, что она принесла с собой, пусть запирает ее в Храме или ставит на крупу – это уже не играет никакой роли. Она выдержит любое наказание.

Пошатываясь, Кэтрин двинулась вперед, судорожно перебирая в уме варианты спасения. Нужно только продержаться сегодняшний день. Добраться до ненавистного дома, а дальше она будет в безопасности. Защита, поставленная Ангелом, не позволит перекинувшимся проникнуть внутрь. Она еще раз сверилась со списком и попыталась успокоиться.

Сейчас раннее утро. Слишком рано для покупателей, и очереди нет. Девушка на кассе подняла на нее уставший взгляд, коротко улыбнулась. Кэтрин улыбнулась в ответ, стараясь не выдать своего ужаса. Внутри прекрасной оболочки, под нежной розовой кожей, копошилась очередная, похожая на спрута, липкая тварь. Господи, да сколько же перекинувшихся вокруг, и почему они все выползли на свет именно сегодня, когда у нее так много дел?

«Или они были здесь всегда, – мрачно подумала Кэтрин, закусив до боли нижнюю губу, – И только сейчас я смогла их ясно увидеть. Вот она, обратная сторона мира. То, чего нужно бояться»

Дрожащими руками она отсчитывала деньги, складывала продукты в пакеты, сгребала в карман сдачу. Сердце колотилось в груди, будто сошедшее с ума. Морозный воздух на улице был спасением, и почти опьянял. Вместо холода, она ощущала нестерпимый жар – если бы руки были свободны, она бы сняла куртку и стянула шарф.

«Помоги мне, Господи, – взмолилась она, – Помоги мне, Боже!»

Кэтрин медленно пересекла парковку, загнанно оглядываясь по сторонам. Не охотится ли за ней черный человек в черном пальто? Не прячется ли за деревом, не скрывается ли за ближайшей машиной? Площадка перед супермаркетом пустовала. Кто знает, может, эти твари могут переносится в пространстве или растворятся в воздухе по собственному желанию?

– Чего вы ждете в Новом Году? – раздался голос диктора, привычно льющийся из колонок под крышей магазина, – Чуда? Волшебства? Или скидок?

«Войны, – подумала Кэтрин, ускоряя шаг и не оглядываясь, – Будет война».

22. Винц Вертер

Город Берлин, «Дом у дороги»

Вечер

Две недели назад

Доктор Дитрих понравилась Винцу с самого первого приема. Трудно сказать, что сыграло решающую роль – ее профессиональная хватка, прямые вопросы, бьющие точно в цель или ее пронзительный взгляд и нежный голос, но этому человеку хотелось верить. Он был готов ради нее на все. Даже перечитывать по сотне раз одни и те же творения Рембо из книги, которую Ева приносила с собой. «Тренировка речи, Винц. Стихи подходят для этого лучше всего». Доктор Дитрих казалась хорошей, внимательной, надежной. Во всяком случае, Винц думал так, пока Ева внезапно не пропала. А когда новости о ней появились, выяснилось, что она расстреляла из охотничьего ружья всю свою семью. А потом пустил себе дробь в голову. Шумиха была нешуточная. Зачем преуспевающему специалисту совершать такое было настоящей загадкой. В жизни Евы копались так глубоко, что добрались до падения с велосипеда в детстве, до травки в институте, и до интрижки с заведующим отделением. Но Винц знал, что ни один из этих случаев не может превратить человека в чудовище. Дьявол скрывался совсем в другом человеке, лечением которого занималась Дитрих. Какое-то чудовище сидело в одном из пациентов, о котором трубили все газеты шесть лет назад. Он уцелел после пожара. Как его имя? Тревис? Томас? Винц попытался вспомнить, пока поднимался по стертым ступеням, но в голову ничего не приходило.

«Вам не стоит отчаиваться, Вертер, – говорила ему Дитрих бархатным голосом, перед тем, как уйти с дежурства, убить своего мужа и детей, и отправиться вместе с ними на тот свет, – Истории известны случаи, когда люди живут без части мозга вовсе. Наука не стоит на месте. И психиатрия тоже. Могу я вам привести один пример? Генри Густав Молесон был самым известным и, возможно, наиболее изученным нейрофизиологами пациентом. До своей смерти в научной литературе он фигурировал под инициалами H. M. Благодаря ему механизмы памяти стали гораздо яснее. Когда Молесону было 9 лет, его сбил велосипедист, после чего у мальчика начались эпилептические припадки. В 27 лет, когда конвульсии стали настолько частыми, что заставили Молесона оставить работу автомеханика, врачи предложили ему операцию – полное удаление гиппокампа – до этого практиковалось только частичное удаление. В результате у Молесона почти исчезли эпилептические приступы, но наступила антероградная амнезия – он не мог запомнить ничего, что случилось после операции, и прожил в таком состоянии 55 лет.

Исследуя мозг Молесона, ученые выяснили, что в обоих его полушариях мозга сохранилась сравнительно большая часть вещества гиппокампа. Однако удаление энторинальной коры, которая соединяет гиппокамп с остальным мозгом и работает как «шлюз», обеспечивая постоянный обмен потоков информации в гиппокампе, вероятно, нарушило нормальную функцию этого отдела мозга»

Удивительно. Винц не только слушал и запоминал, но и понимал каждое слово. Где-то в голове, в абсолютной пустоте заполнялись папки архива, перетянутые красными нитями.

«После смерти Молесона исследователи из Калифорнийского университета использовали 2401 срез его мозга 70 микрометров толщиной каждый, для создания 3D-модели. Это поможет пролить свет на анатомические структуры, которые отвечают за создание и хранение памяти. Мы сможем решить ваши проблемы, если вы позволите. У меня есть одна идея, некий экспериментальный способ, который может помочь. Мне нужны ваши подписи здесь, здесь и здесь. И еще две на обратной стороне листа»

«Если экспериментальное лечение заключалось в тройном убийстве с особой жестокостью, и последующем самоубийстве, то Дитрих может гордиться результатами, – заключил Винц, останавливаясь перед дверью с надписью «Только для сотрудников» – Свою часть договора она выполнила, этого у нее не отнять»

Он повернул ручку, переходя из полумрака в полусвет. Здесь было тихо, прохладно и почему-то пахло цитрусами. Возможно, потому, что кто-то не знал меры и вылил в увлажнитель воздуха добрую половину флакончика лимонной эссенции. В отличие от увеселительных vip-комнат, атмосфера здесь была сухая, серая и до отвращения, деловая. Безликие стены, стопки бумаг на столе, желтые плафоны над головой, строгие кресла и железные многосекционные шкафчики. Единственной уступкой отдыху являлся крохотный минибар, початая бутылка абсента и два хрустальных стакана. Обычно здесь находится кто-то из управляющих заведения, но сегодня за столом сидел кое-кто другой. Невысокого роста, крепко сложенный, облаченный в куртку и джины. Бесцветные глаза, как у мертвой рыбы. Короткая стрижка выдает бывшего военного. На лице презрительно-высокомерное выражение. Огромные руки, напоминающие белых пауков, осторожно переворачивают хрупкие листы записной книжки. Перьевая ручка в пальцах кажется игрушечной, не больше булавки.

– А вот и господин Вертер, – пробасил неизвестный, бросив на него быстрый взгляд, – Хорошо, что мне не пришлось вас ждать. Знаете, у меня сложилось впечатление, что в этой дыре никто не относится к работе серьезно.

– Это зависит от работы, – отозвался Вертер, встав между дверью и столом, – А так же от оплаты.

– Думаю, наш общий знакомый, Энни уже ввел вас в курс дела, – вздохнул неизвестный, и пауки на столе зашевелились, – Поэтому об оплате можете не беспокоиться. Меня зовут господин Дитмар, я работаю на хозяина этого заведения, и все вопросы вы будете решать через меня. Это все, что вам необходимо обо мне знать. Надеюсь, это понятно.

– Красноречиво, – бросил Винц. Он не мог читать людей, чувствовать их настроение, но четко понимал, что от этого человека исходит опасность. С ним лучше держать ухо востро, – Но не слишком подробно.

– А подробности вам знать и не надо, – отрубил Дитмар, – Зато я о вас знаю достаточно.

– Достаточно для чего?

– Для того, чтобы предложить вам работу, – отрезал Дитмар, – Вам сорок пять лет. Вы проживаете на углу Айзека и Винтрештрассе, не пьете, не курите, занимаетесь спортом. Не привередливы в выборе заказа. А также, у вас следы от ожога на груди и животе, левая рука работает лучше, чем правая. Вы левша, но вас переучили. Вы не любите музыку и искусство, но обожаете математические задачки. У вас парафазия, но вы старательно ее искореняете, долгое время стояли на учете у психиатра и нейрохирурга. Поэтому, теперь, замена слов происходит только при сильном стрессе. Вы страдаете амнезией, а в голове у вас осколок металла, который движется по продолговатому мозгу, все глубже, и глубже, отрубая чувства и эмоции. Это случается. В медицине, таких как вы, называют «ходячими трупами». Очень символично, как по мне.

Дитмар постучал пальцем по виску, пока Винц стоял на месте, словно прибитый к полу.

«Мы сделали все возможное, но вам необходимо знать, что…»

– Подорожник… – выдохнул Винц, но тут же сделал над собой усилие и поправился, – Подождите… Но откуда вам…

– Скажем так, – проговорил Дитмар, поглядев на Винца в упор, – Моему хозяину известно о вас многое. И то, что я сказал вам – только верхушка айсберга. Хотите знать больше?

Винц почувствовал себя, точно на приеме у психиатра. Те же фразы, те же вопросы. Даже в блокноте Дитмар чиркает с таким же выражением лица, как Ева. Только если Ева вызывала доверие и желание, Дитмар просто приводит в ужас.

– Вы знали, что Энни предложит работу мне, верно?

– Естественно. Нам известен весь список исполнителей, но мы надеялись, что найдем именно вас.

– Конечно, не потому, что на меня можно положиться, и я прихожу вовремя, если мне назначить встречу?

– Давайте без колкостей и иронии, у меня от них изжога, – пожаловался Дитмар, и начертил в блокноте прямую линию, – Мы искали вас, потому что нам есть что вам предложить. Помимо денег. Нам нужны ваши умения. И особенности.

– Это вы о пунктире? Черт, о пунктуальности? Такую шутку испортил.

Дитмар смерил его холодным взглядом, скривил тонкие бескровные губы.

– Нам нужен человек, начисто лишенный эмпатии и чувств. Нам нужен человек с инстинктами, которому плевать, насколько глубоким будет дерьмо, которое предстоит разгребать. Нам нужен высокоактивный психопат. А у вас в голове кусок металла, который начисто блокирует эмоции. Чем не вариант.

«Мы сделали все возможное, но вам необходимо знать, что медицина не всесильна. Мы не можем провести операцию на открытом мозге. Это вас убьет»

– Если вы хотели сделать комплимент…

– Не задавайтесь, Вертер, – мягко упрекнул его собеседник, облизнул подушечку пальца и перевернул страницу блокнота, – В качестве жеста доброй воли я скажу, что мой хозяин может помочь с вашей проблемой. Как я понимаю, отсутствие эмоций не вызывает дискомфорта, но вы бы хотели знать, кем вы были до… как бы это выразиться правильно… до амнезии. Так?

– Так, – повторил Винц, не спуская с него взгляда, – Только не говорите, что…

– Чем, вы думаете, вы занимались раньше? – перебил его Дитмар, поглядев поверх блокнота, – Есть идеи?

– Судя по тому, что нет никаких документов, кроме паспорта… я был шпионом. Секретным агентом, а-ля Джеймс Бонд или…

– Знаете игру горячо-холодно? Вот сейчас вы на северном полюсе.

Мозг Вертера мучительно соображал, что на самом деле от него понадобилось этому громиле, и что на самом деле скрывает предложение поиграть в железку. Простой математический расчет подсказывал, что ничего хорошего, это уж точно.

– Письмо. Писатель. Я был писателем. Наверное. Или нет. Или инструктором по рукопашному бою. У меня много книг на эту тему стоит в шкафу…

– Холодно, Вертер. Вы замерзнете, если будете искать в том направлении.

– Жук. Журавль… Проклятье! Журналист. Я был журналистом.

– Тепло. Но не жарко. Вы даже не стараетесь. Подумаете еще?

– Идите к Дьяволу с вашими загадками, – огрызнулся Винц, и вместо сомнения появился гнев, – Откуда мне это знать? Я ничего не помню!

– А есть те, кто помнит, – заметил Дитмар, тяжело вздохнув, – И те, кто готов поделиться с вами этой информацией. Ну? Готовы? Вы были частным детективом. Наемной ищейкой.

Винцу показалось, что он ослышался.

– Что? Я не совсем…

– Вы были сыщиком, Вертер, – подтвердил Дитмар, сверившись с бумагами, – Не слишком успешным, но все же. Вас не смущали знания того, под каким углом нужно бить ножом, чтобы на вас не брызнула кровь? Под какими ребрами должно проходить лезвие, чтобы достать до сердца? С какой высоты должна упасть жертва, чтобы мозг разлетелся ошметками по всей брусчатке? Почему окурок, в стороне от места преступления – это улика? А сколько времени нужно голодным свиньям, чтобы сожрать труп? А зачем выдирать зубы у мертвеца и пропускать их через кофемолку, перед тем, как спрятать тело?..

Винц даже не поморщился.

– В наше время это знает любой, кто хоть немного листает интернет. Тоже мне, новость. Криминалистика! Почитайте новости – найдете и не такое. Мои знания или пробелы еще не является доказательством того, что…

– Вертер, к детективам приходят люди и со странными запросами. Например, просят найти потерявшуюся собаку или помочь разобраться с соседями, которые якобы травят потенциального клиента каким-нибудь изощрённым способом. Ищейки, вроде вас, видят много дерьма на работе. И часто от этих заказов хочется отказаться, – проговорил Дитмар, и тяжело вздохнул, – Но на что-то жить нужно, плюс бывают дела куда более значимые. И интересные. И однажды, вы тоже получили такое дело…

Он замолчал, поглядел пытливо и холодно, словно ожидая, что Вертер потребует продолжения, но тот не проронил ни слова.

– Ни капельки не интересно? – полюбопытствовал Дитмар.

– Как вы изящно выразились, у ходячих трупов достаточно ограниченное воображение. И сфера интересов тоже.

– Тогда вы прекрасно понимаете, что ответ вы получите не раньше, чем возьметесь за заказ, – подытожил Дитмар, – Это очень щедрое предложение. Оно гарантирует вам не только финансовую обеспеченность, но и возможность узнать самого себя. Я что-то не вижу энтузиазма. Не слишком заманчиво?

– Не особо, – пожал плечами Винц.

Дитмар хмыкнул, захлопнул блокнот и отправил его во внутренний карман куртки.

– Даже если я расскажу, кто совершил вот это с вами? – он ткнул пальцем на уродливый шрам точно ставя точку в разговоре, – И открою, кем были те ребята, которые навещали вас в палате?

– Слишком много обещаний, – отозвался Винц, – И совсем мало фактов. Вы сулите мне награду, но не говорите, что я буду должен сделать.

– Ничего невозможного. Ваш заказчик хочет, чтобы вы приехали в Глекнер и занялись расследованием убийства. Вам будет полезно взяться за привычное дело. Не все же бить морды алкашам за гроши, вытрясать деньги из должников и сидеть в этой дыре. Какую работу вы выполняли в прошлый раз? Дайте-ка подумать… – он сверился с блокнотом, поднял на Винца глаза, – Разгрузка вагонов, а до этого – охранник на стройке? А перед этим, вы добыли доказательство супружеской измены, проникнув в гостиничный номер. Не слишком-то выдающиеся заслуги, согласитесь. Вы способны на большее.

– Вы хотите, чтобы я поиграл в Шерлока Холмса. Странноватое задание для ходячего трупа с амнезией.

– В силу определенных обстоятельств мы стеснены в методах, но свободны в средствах. Нам нужен кто-то, кто сможет врубиться в систему со стороны.

Грязь. Мусор. Проблемы маленького городка на задворках вселенной. Что-то завязанное на больших деньгах и политике. Винц пробежался по лицу Дитмара взглядом, пожал плечами.

– Заказчик мог бы обратиться в полицию. Говорят, это полезно, если нужно расследовать убийство.

– Заказчик не может обратиться в полицию, ведь когда вы найдете убийцу, вы приведете его ко мне, – будничным тоном проговорил его собеседник, – И сделаете это не просто так, для галочки. А максимально незаметно и тихо. Насколько я понимаю, моральная сторона вопроса волнует вас куда меньше материальной.

– Незаметно? Тогда вам нужен шпион с кольтом или револьвером.

– Нет, – отозвался Дитмар, – Нам нужен тот, кто сделает работу, и не станет задавать вопросов. Нам нужны именно вы. А вам – нужны мы. Это называется взаимовыгодное сотрудничество, детектив.

– Не называйте меня «детектив». Возможно, когда-то я им и был, но теперь я совсем другой человек. И у меня есть имя.

– Как скажете, детектив, – кивнул Дитмар, и белые пауки на крышке стола снова пришли в движение, – Имя, так имя.

23. Томас Винтергрин и Герберт Ригер

Тюрьма подсознания. Третья камера.

Время: отсутствует

Сейчас

Железные решетки зазвенели и нехотя поползли вверх. Протяжный вой сирены пронесся по темному коридору, заметался между низким потолком и каменными стенами, раздробился эхом и стих. Тревожный красный свет сигнальной лампы подмигнул Герберту из темноты. На какое-то мгновение стало видно распятие на стене, проступили фолианты библии и священных писаний на маленьком столике, и даже под ним – в камеру всегда доставляли одни и те же экземпляры, хотя Герберт давно уже успел выучить их наизусть, и тщетно просил что-то новое.

Он медленно сел, пытаясь справиться с дремотой, поежился от сырого холода, владевшего этим местом, и нехотя спустил босые ноги на стылый пол. Вспыхнула тусклая желтая лампочка на одиноком проводе. Загудело электричество, темнота поползла в стороны, открывая взгляду Герберта ржавую вешалку у стены, одинокий стул неподалеку, кувшин воды и засохшую корку хлеба. Герберт не знал, когда вообще ел в последний раз, поэтому пища превратилась для него скорее в определенный символ: он бережно сдвинул ее в сторону и поднялся.

Маленькая келья, ставшая его последним убежищем, давно перестала пугать бедностью и действовать на нервы. Как человек, посвятивший себя служению Богу, Герберт предпочитал смирение и покой. Даже когда ему предложили поменять эти сырые каменные стены на комфортабельное жилье этажом выше, он гордо отказался, и вернулся в подземелье.

Следующие несколько минут священник облачался в сутану, застегивал пуговицы, вставлял жесткую колоратку и затягивал пояс, аккуратно снимая его с крюка. Последним он надел на голову капелло романо – атавистическую глупую шляпу, от ношения которой он так и не смог отказаться по сей день, прихватил узорные деревянные четки и взял молитвенник. Действовал Герберт на автомате, тщетно пытаясь понять, чем обязан внезапной свободе. Кажется, сегодня совсем не среда, и до его выхода наружу следуют очереди Арнольда и Кларисс. Хотя, возможно, график посещений снова поменяли, а новости об этом еще не успели спустится сюда, в подвал. Он совсем редко встречается с другими Приближенными, и часто остается в неведении даже самых важных вещей.

Герберт поглядел в маленькое мутное зеркало, стряхнул с плеча сутаны невидимую пылинку, и неспешно вышел в коридор, щурясь от яркого света. Железная решетка загрохотала за его спиной, аварийный свет потух. Воцарилась густая настырная тишина, в которой он медленно двинулся вперед, привычно считая ступени под ногами. Двадцать сырых каменных глыб до первого пролета, двадцать до второго. Затем пять ступеней до дверей и три последних за нею. За последние два года, которые превратились для Герберта в две вечности, он слишком хорошо выучил этот маршрут, а считать ступени превратилось в привычку, потому что число их то уменьшалось, то напротив, росло.

На стене ярким пятном выделялся плакат, выполненный в тяжелых зеленых тонах. Короткое объявление гласило:

«Просьба ко всем Приближенным: придерживайтесь графика.

1.Арнольд Кромберг – понедельник

2.Кларис Мюллинг – вторник

3.Герберт Ригер – среда

4. Элизабет Вебер – четверг

5. Марк Гилен – пятница

6. Тилла Ватермайн– суббота.

7. Выходной – воскресенье

В случае аварии и нарушения порядка, незамедлительно сообщать владельцу Томасу Винтергрину в любое время. Спасибо за понимание».

Немного ниже значился порядковый номер – 7. Значит, Герберт не ошибся, и произошло что-то из ряда вон выходящее. Томас обычно очень дорожит своим временем, и редко вызывает Приближенных в этот день.

Предчувствие было недобрым. Назревала большая беда.

– Здравствуйте, святой отец, – произнес голос откуда-то из темноты над головой, – Простите, что побеспокоил вас в выходной. Надеюсь, вы были не слишком заняты?

– Здравствуй, Томас, – отозвался Герберт в темноту, тяжело поднимаясь по лестнице, – Нет-нет, ничего страшного. Единственное – мне снова не доставили книг, список которых я просил.

– Я попрошу Кларисс навестить букиниста во вторник. Вы же знаете, что Арнольду я не могу этого поручить. Я боюсь, что сам не справлюсь с этим. Вы понимаете.

Герберт поднялся выше, и темнота вокруг начала сереть. Яркий луч белого света, бьющий из открытой двери, вырисовывал высокую тонкую фигуру Томаса Винтергрина, бессильно привалившегося к стене. Лицо его было бледным, глаза горели лихорадочным огнем. Быть сорбентом оказалось не так-то просто. Священник с жалостью посмотрел на него, покачал головой.

– Ты скверно выглядишь, Том. Что-то случилось?

– И да, и нет. Мне необходима ваша помощь в одном деле, святой отец. Вы хорошо разбираетесь в бумагах и документах, поэтому я и позвал вас.

– Конечно, Том. С радостью. Где мы сейчас?

Томас приоткрыл дверь, и белый свет, льющейся из нее стал почти ослепительным. Герберт прикрыл глаза тонкой ладонью, прищурился.

– Я знаю, что вы любите прогулки по городу, поэтому выбрал для нашей встречи городской сад. Отсюда хорошо видно церковь. Документы в папке, папка в сумке, сумка будет справа от вас. Я буду ждать вас на входе.

Белый свет стал гуще, насыщеннее, чище и ярче. Шум зимней улицы вторгся в тишину подземелья, заставив Герберта испуганно зажмурится и задержать дыхание: будучи слишком старомодным он совсем не привык к рокоту автомобилей, к ярким фонарям над головой, этим странным штукам, вроде те-ле-фо-нов и те-ле-ви-зо-ров, поэтому относился к ним с большой подозрительностью. Прогулки по городу часто приносили умиротворение и удовольствие, где не было места всем этим странным предметам, которые никак не вязались с концом девятнадцатого века, где жил святой отец Герберт Ригер, пока один обезумевший солдат не пробил ему грудь ржавым ножом.

Герберт отсчитал вслепую три ступени, вздрогнул, открыл глаза, и ворвался в реальный мир, который обрушился на него промозглым ветром, серым небом, снежным ковром и ощущением жизни, к которому так сложно привыкнуть заново. Святой отец повел плечами, привыкая к чужому телу, несколько раз сцепил и разжал кулаки, повертел головой из стороны в сторону, пытаясь найти взглядом высокие башни католической церкви, возвышающиеся из-за крон дальних деревьев. Этот вид всегда успокаивает – можно не думать о странностях судьбы, загадочной воле Бога и тех сомнительных вещах, которые Герберт Ригер совершил после своей смерти.

– Добро пожаловать в Глекнер, отец. Как ощущение?

– Прекрасно, – отозвался Герберт, поправляя воротник пальто, – Но на той неделе погода была гораздо лучше, ты не находишь? Февраль – самый грязный и сырой месяц, если интересно мое мнение. Что с телом, Томас? Что с сердцем? Что с плечом?

– Упал в ванной. Просто ушиб. А сердце… не обращайте внимания. Просто переизбыток кофеина, плюс плохой сон…

– Послушай, Томас, – сухо сказал Герберт удивляясь, как непривычно произносить знакомые слова чужими губами, – Ты должен следить за своим здоровьем. Бог дал тебе силы, и в случае твоей смерти, ты погубишь не себя одного, а всех семерых. Ты понимаешь, какая это ответственность?

– Святой отец, пожалуйста, без нотаций. – голос Томаса, звучащий в голове, стал почти бесплотным и пустом, напоминая эхо, – Мне нужно ваше мнение по одному делу. Взгляните, там, в сумке.

В отличие от губ, руки все еще слушались плохо – Герберт справился с замком только с третьего раза. Пальцы сводило от холода, и он долго искал перчатки в кармане пальто. Святой отец повернулся так, что бы ветер не раздувал сцепленные скрепками страницы, раскрыл подборку, близоруко поднес к глазам, стараясь разобрать написанное.