Родное лицо

Родриго

Родриго мечтал о яхте, грациозной, как чайка, сверкающей, как молния, самой быстроходной на всем побережье Ямайки. Это была мечта с самого детства. Чтобы приблизиться к ней, в десять лет он записался в яхт-клуб, где начал постигать все премудрости морского дела.

Его завораживали новые, только что купленные и уже повидавшие на своем веку, но еще крепкие морские суда – с белыми парусами с непонятными значками, яркие и блестящие на солнце. Он не мог оторвать от них взгляд. Уже скоро Родриго уверенно вращал штурвалы, напоминающие распятые морские звезды. Он научился натягивать толстые канаты, похожие на морских змей, и поворачивать паруса, которые надувались пузырями, держать галс[1] и причаливать к берегу. Этому он посвящал все свободное время. Вот только времени у Родриго было совсем немного. Все дело в том, что его бабку разбил паралич сразу же, как только он записался в яхт-клуб. Она жила с ними, помогла, чем могла, но возраст и тяжелый труд сделали свое дело. Мать Родриго с раннего утра и до позднего времени работала в порту, чтобы прокормить и его и свою парализованную мать. Отца он не помнил – тот оставил его в младенчестве. Мать говорила, что причиной его ухода была ее мать.

Теперь у Родриго настала другая жизнь, не похожая на прежнюю – детскую, беззаботную. У него появились новые обязанности – смотреть за бабкой, так некстати оказавшейся в состоянии полной беспомощности. Вовремя перевернуть, чтобы не было пролежней, унести-принести судно, поменять одежду, вымыть и подтереть – обязанности нехитрые, но неприятные для подростка, совершенно не готового к участи сиделки. Больше всего мальчик боялся, что его мечта из-за того, что он будет мало уделять ей внимания, превратится в чайку и исчезнет на горизонте. Хорошо еще, что старуха была маленькая и сухонькая, почти как одуванчик, Родриго легко управлялся с нею. Ему было жаль ее, она смотрела на него грустными глазами и что-то всегда шептала про себя. Это была молитва, после которой бабка просила перекрестить ее. Парень почти смирился с уготованной ему ролью, если бы не… запах. Это не был запах грязного белья и человеческих испражнений. Никогда Родриго не замечал его, как не замечал всего, что его не касалась – немытой посуды, рыбных очисток и жареной морской снеди с местных рынков, что приносила мать, и все остальных запахов кухни. Родриго знал только один – тот, что был на пирсе. Это был самый сладостный запах в мире – запах моря. Он не понимал, что коврики в прихожей тоже могут источать зловоние, по поводу которого мать то и дело ворчала:

– Эй, амиго, хоть бы вынес их на солнце просушить и проветрить, а то от них уже нечем дышать.

Но однажды Родриго узнал, что, кроме запахов моря, есть и другой – отвратительный, удушающий, избежать которого не было никакой возможности. Он появился тогда, когда слегла бабка. Родриго понял, что это запах старости. Он исчезал только в порту, куда он сбегал от опостылевшей ему старухи. Стоя на яхте, он подставлял свое лицо свежему морскому ветру, с удовольствием вдыхая и пробуя его на вкус, и тогда отвратительный запах оставлял в покое его несчастный мальчишеский нос.

Бабка умерла, как только Родриго исполнилось двадцать. Словно нарочно ему было отмеряно десять лет жизни, чтобы проверить на прочность его детскую мечту.

Всю бабкину одежду, постель и саму кровать, стоявшую десять лет на одном месте, мать унесла на свалку. И казалось, что все мучения Родриго остались позади. Но, увы, в доме остался запах бабки – запах старости. Его Родриго не спутал бы ни с каким другим. Он продолжал преследовать его.

К двадцати годам он вырос в стройного брюнета-метиса с кучерявыми волосами, забранными на затылке в пучок. Родриго носил бандану и выглядел как молодой пират из голливудских фильмов. Девушки заглядывались на него, но он не тратил на них времени. Все внимание его было направлено на другие создания, самые красивые и совершенные в мире. Это были яхты, что стояли в порту на причале или качались на рейде, маня своей недоступностью, сверкающие на солнце, грациозные, как чайки, с хищными носами, как клюв альбатроса.

Иногда Родриго посещал городской ботанический сад, надеясь успокоить свое обоняние среди благоухания экзотических растений. Но орхидеи и лианы, хотя и услаждали его нос, были не в силах перебить запах старого женского тела. Родриго был уверен, что так пахнут только старухи. Незаметно для себя он стал обходить стороной всех старух – сначала на своей улице, потом и во всем городе. Он вдруг обратил внимание, что город просто наводнен ими. Богатые и ухоженные, со вкусом одетые и с кучей нацепленных драгоценностей – старухи были на любой вкус. Было видно, что они старались привлечь к себе внимание. Но даже такие для Родриго были персонами нон грата.

Город, в котором он вырос, был небольшой, и такое количество старух, по мнению юноши, было явно несоразмерным. А еще в городе имелось немало увеселительных заведений, где было полным-полно молодых и красивых девушек. Как будто они поделили со старухами места обитания. Улицы и отели были отданы последним, а темные и прокуренные подвальные бары застолбили загорелые красотки. В то время как должно быть все наоборот. Кому нужны старые тетки, с их драгоценностями, которые сверкают на солнце, но за которыми не видно их обладательниц? Может, лучше упрятать их в темноту баров и ресторанов, а стройные фигуры и симпатичные мордашки пусть радуют мужские взгляды при солнечном свете? Так рассуждал Родриго, сторонясь одних и стесняясь приблизиться к другим. Но однажды одна из девушек все-таки увлекла его, несмотря на его стеснение. У нее было красивое имя – Лючия. Они были вместе целых полгода и четыре дня.

– Ты беден, амиго. Тебе даже нечем заплатить за девушку в баре.

Именно после встречи с Лючией Родриго задумался, как заработать денег. Они были нужны не только на красивых девушек, чтобы заплатить за них в баре, но и на покупку его мечты – стремительной, как чайка, сверкающей, как молния, сильной, как клюв альбатроса. Он захотел купить лучшую, самую быстроходную яхту на всем побережье Ямайки.

Солнце перевалило за полдень, а Родриго все еще спал крепким, здоровым сном молодого мачо. Ночью ему пришлось поработать, как никогда. На этот раз попалась капризная клиентка. Несмотря на возраст – шестьдесят пять – и его попытки уклониться после первого раза, тетка и не подумала отпустить его. Она угомонилась только под утро. Родриго ушел от нее в полусонном состоянии и даже не принял душ. Его сил хватило только на то, чтобы открыть дверь своей небольшой квартиры-студии. Он едва дополз до кровати, и сон был сейчас для него превыше всего. Звонок мобильника, который он не успел отключить, прозвучал как пушечный выстрел возле самого уха.

– Эй, амиго! Здоров ты спать, – раздался зычный голос портье. – Есть работа.

– Какого черта? – Родриго вяло огрызнулся. Он не собирался вставать, не выспавшись как следует.

– Вставай, халтурщик. Клиентка на разогреве, но она вот-вот снимется с якоря. Если не поторопишься.

– Когда?

– Я держу ее на крючке уже полчаса. Но еще пять минут она готова ждать.

– Матерь божья, – с раздражением буркнул Родриго.

– Ты в цейтноте. У тебя уже только три минуты. Зато получишь хорошие чаевые. Жду тебя возле стойки.

Когда старый шкипер предложил ему доставлять удовольствие пожилым богатеньким теткам, Родриго согласился, хотя и не сразу. Ему всего двадцать пять. У него молодость, отличный шоколадный торс и длинные вьющиеся волосы. Все это сводило с ума солидных дамочек при первом же подходе к ним. Они готовы были платить за свежесть кожи, крепкие мышцы и за кое-что еще. За то, чего нет у их состарившихся мужей и любовников, а есть только у него. Шкипер сказал, что с такими данными он может купить себе не только квартиру в любом месте Ямайки, но и яхту в придачу.

Насчет яхты шкипер попал в самую точку. Он угадал его мечту. Ведь Родриго яхтсмен, и регата – его стихия. Он стоит за штурвалом, его обдувает со всех сторон, и все запахи, которыми он напитался на берегу, и особенно тот, что мучит его в собственном доме, исчезают, как только ему удается схватить попутный ветер и наполнить заскучавшие паруса.

Шкипер присмотрел шатающегося по пирсу молодого креола, сразу определив в нем подходящий экземпляр. Он давно бросил морское дело и теперь обдумывал себе занятие, сулящее пусть и небольшой, но верный доход. Получив должность портье, он продолжал лавировать, как и прежде, но теперь уже в море туристов, которые накатывались, как волны, снова и снова, останавливаясь в самом шикарном отеле города. Он вновь почувствовал себя морским волком, способным организовать любые утехи и развлечения в мутной воде секса и разврата. Опытный моряк резонно подумал, что одинокие стареющие дамы Европы и Америки не просто так зачастили сюда. Их влечет желание заново испытать удовольствия молодости, но не с ровесниками, а с молодыми мачо, у которых упругие задницы. На это не жалко денег во все времена. Дело за малым – найти подходящего жиголо, и тут нужен посредник, быстро смекнул моряк. Однако их не должно быть много, это быть штучный товар.

Родриго, безработный яхтсмен, по причине отсутствия собственной яхты давно не участвовавший в гонках, долго не соглашался, но сдался, когда шкипер нарисовал ему перспективы предстоящих заработков. Легкие деньги, успевай подставлять карманы, уговаривал его шкипер. В таких делах, как вербовка команды, шкипер знал толк. Вот только этот парень был из тех, кто воротит нос. Он, видишь ли, брезгливый. Это, амиго, скажу тебе, не проблема, убеждал шкипер. По крайней мере, никто не заставляет входить в тесный телесный контакт. Таких дам, уверял шкипер, вполне устроит твой внешний вид, ну и та единственная часть тела, которая необходима для такой работы. На последних словах шкипер игриво подмигнул кандидату, увидев, что его уговоры достигли цели. В конце концов, от него не требуется работа в эскорте. Только ночью. «Еще чего – эскорт», – хмыкнул Родриго, и они ударили по рукам, обговорив комиссионные. Главное, считал шкипер, не выпустить процесс из-под контроля.

– Родриго, ты скоро? – поторопил по телефону шкипер.

– Меняю сорочку, – ответил Родриго и шутливо добавил – И трусы.

Родриго не хотел отказываться от денег. В его голове, как картинка, качалась на волнах самая быстроходная яхта на всем побережье Ямайки. Яхта – это всегда отличная мотивация, чтобы находить в себе силы преодолевать судороги от испарений, исходивших от возбужденных старух, да еще в течение нескольких часов. Родриго медленно, набивая себе цену, спустился в холл. Дьявол, почему днем? Хватит ему того, что он еле сдерживается от «аромата» этих взбесившихся теток. Так еще и смотреть на их старые пигментные ляжки? Б-р-р-р! Родриго вспомнил, как он впервые собрался к клиентке с прищепкой на носу. Его вовремя остановил шкипер:

– Не валяй дурака, парень. С твоей прищепкой нам не заплатят и цента. И никакой яхты тебе не видать. Придумай что-нибудь другое.

Родриго пытался оправдываться, он говорил шкиперу, что за десять лет он напитался запахом старости настолько, что больше не может его терпеть. Шкипер ничего не хотел слушать. Он втолковывал Родриго что-то про петтинг и все остальное, без чего его не отпустит ни одна клиентка. А петтинг с прищепкой на носу – как он себе это представляет? И вообще, знает ли он, что это такое, почти орал на него шкипер. Да, отвечал Родриго, он знает, что такое петтинг, потому что он был знаком с Лючией. Они были вместе целых шесть месяцев и четыре дня.

В конце концов шкипер успокоился, когда увидел, что Родриго – парень смышленый и не собирается валять дурака. Родриго каждый раз придумывал все новые способы не чувствовать запах – без этого нечего было и думать, чтобы работать жиголо на ночь. Отдушки, туалетная вода. А еще ватные тампоны. Однажды в самый неподходящий момент тампон вылетел у него из носа, и ему пришлось выкручиваться.

У него аллергия на латекс. Ах, вот как? Но уж без него никак нельзя, дружок, если есть и другие женщины. Согласен, но латекс такой сильный аллерген, он вызывает выделения из глаз и носовых пазух, так мешающие исполнять этот танец любви и страсти. Ах, я понимаю вас, амиго, но все же… Да, да, конечно, без ощущения безопасности не может быть полного раскрепощения. Доставить максимум удовольствия, мадам, мой главный принцип.

Родриго умел говорить, это была его игра со своей брезгливостью. И особенно, добавлял новоиспеченный жиголо, когда эта одежка наполняется результатами той работы, которую они только что произвели вместе – да, да, вместе! «Ах, как оригинально это у вас. О-о, да вы утонченный эстет!» – «Эстет?» – «Конечно!» – «Нет, у меня просто непереносимость запахов тех самых продуктов, ну в смысле, моих и ваших… Да, да». Так он уверял своих партнерш по оплаченным ими соитиям, чем еще больше укреплял их в мнении о его эстетстве. Родриго скромно опускал взгляд, увеличивая тем самым свои чаевые.

Его объяснения по поводу своей, как он говорил, особенности всегда сопровождались соответствующей мимикой и легкой гримаской – всего лишь легкой, чтобы не переусердствовать и не выдать себя с головой. Объяснения, впрочем, принимались и работали на результат, который и хотели получить его такие необычные клиентки. Тем более что шкипер всегда предупреждал женщин перед встречами с Родриго об этой особенности: «Встречались ли вы когда-нибудь с жиголо с аллергией на латекс? Если нет, то вам повезло, такой только один в этом городе, и ради вас, мадам, он готов вытерпеть и не такое».

Такая игра в аллергика понемногу стала принимать увлекательный характер и постепенно превратилась в своеобразный бренд – оригинальный ночной мачо, услугами которого можно воспользоваться только в этом отеле и больше нигде. Наплыв тучных рыбных косяков, выражаясь привычными для двух друзей по бизнесу терминами, им был обеспечен.

У Родриго в запасе было несколько десятков видов туалетной воды самых разных марок, он менял их в зависимости от настроения – запах морской соли и ветра, кубинских сигар, городских орхидей, сильные и не очень, и тем более когда попадал на старых в обоих смыслах его посетительниц, пожелавших повторно получить когда-то испытанные удовольствия. Важно было соблюсти меру.

Справедливости ради надо отметить, что бывали и исключения. Не для всех стареющих любительниц молодых мачо усиленный аромат, исходивший от Родриго, воспринимался как должное и входил в программу острых ощущений. Некоторые дамочки относились к такому «усилению» купленного на время любовного партнера с непримиримой категоричностью. Стоя на своем, они утверждали, что с такими запахами их симпатичный жиголо выглядит слишком женственно, в то время как им хотелось бы ровно наоборот.

Да искусай вас акулы, пусть будет без «усиления». У него в запасе всегда были ватные тампоны, незаметные в работе. С запахом старости они справлялись на все двести.

– Что это с ней? Нельзя было потерпеть до ночи?

– Иди скорей. Эта мадам та еще штучка. Она ждет тебя в номере и в полной темноте. Так что обстановка тебе обеспечена.

– Стеснительная? – догадался Родриго.

– Похоже, да. Но это ты узнаешь на месте. Дуй.

Родриго поднялся на нужный этаж, подошел к номеру. Дверь была чуть приоткрыта. За ней и правда было темно. «Вот еще блажь».

– Что вы там стоите, входите же, – услышал Родриго властный женский голос.

Он уже было попятился, но сверкающая в его голове самая быстроходная яхта на всем побережье Ямайки толкнула его в темноту. «Креветка мне в задницу. С каких пор, амиго, ты стал робеть в своем деле?»

– Вы здесь, амиго?

Родриго хотел ответить, но тут же вспомнил предостережение шкипера: «Все делай молча, ни одного слова. Таковы условия».

Он разделся, не зная, что предпринять – пойти в душ или сразу приступить к своим прямым обязанностям, между прочим щедро оплаченных авансом. Хорошо же расписал его шкипер, убедив заплатить клиентку заранее. «Порви меня акула – туалетная вода!» Но возвращаться было уже поздно, Родриго все еще стоял в раздумчивости.

– Можете сразу ко мне, дружок, – помогла ему женщина. – Только не смотрите на меня так пристально, как это делают все мужчины. Мои груди слишком уставшие, чтобы смогли помочь войти в нужное… э-э… состояние. Скорее наоборот. Ну же…

Родриго наконец обрел уверенность – опыт и возраст сделали свое дело. Он снова почувствовал себя в своей тарелке, в своем привычном амплуа. Он опять жиголо на ночь, каким был уже два года. Привычное занятие, ничего трудного. Надо всего лишь уметь абстрагироваться от дряблых, обвисших грудей, от вида морщинистых женских тел и от исходящего от них возрастного амбре. Подумаешь, семьдесят пять. Его молодость преодолеет все. Главное, чтобы пациентка могла двигаться. А там…

Родриго добросовестно трудился в поте лица, ничуть не халтуря. В этом его нельзя было упрекнуть. Единственное, что смутило его, так это просьба не надевать защитное средство. Мадам была наслышана о чудачестве молодого жиголо и, увидев, что в этот раз все будет без экзотики, предложила:

– Я наслышана о вашем столь оригинальном методе защиты от аллергической реакции, молодой человек. Портье предупредил меня. Но, как я вижу, сегодня ваше тело девственно и беззащитно. Стало быть, не понадобится и другая защита. Никакого латекса, никакой аллергии. Надеюсь, вы здоровы? За меня можете не беспокоиться.

«Акулы тебя…» – Родриго привычно ругнулся про себя, но деваться было некуда. Яхта уже качалась на волнах, а он гордо стоял за штурвалом, направляя судно к намеченной цели.

Он готов был трудиться при самом ярком свете, в самом тесном соприкосновении, но – тысяча дохлых лангустов! – он готов был на все только с защитой. И с одной, и с другой. От вдыхания запахов «стеснительной мадам» у Родриго пару раз отключалось сознание, и все нужные действия он совершал на одном лишь автоматизме. Молодость делает свое дело. Да и мадам оказалась совсем не из ленивых. Она таки показала изобретательность, не свойственную ее возрасту.

Родриго порядком подустал, они кувыркались несколько часов, и уже можно было открывать шторы – темнота за окном сравнялась с такой же в номере, и, если бы не яхта, Родриго не выдержал бы этой гонки. Она все так же качалась на волнах, паруса наполняли ее нужным ветром.

Родриго одурел не от энергичности клиентки и не от «не совсем пристойных для ее возраста», как она выразилась, поз. Родриго задыхался от исходивших от нее запахов, усиленных из-за работы в этих самых «непристойных» позах, а если точнее, то совершенно неудобных для совершения физического акта любви. От этих поз все ее анатомические отверстия выдавали такое количество выбросов, что они совсем не способствовали его работе. Выбросы гейзерами фонтанировали, воздушные бомбы оглушили бедного Родриго, окутали его, так неосторожно приступившего к заказу. Ему казалось, что он весь пропитался старостью, женскими выделениями и находится в огромной вагине, поглотившей его со всеми потрохами.

Он удивлялся, как ему удалось выдержать этот вагинальный шторм, почему его не штормило даже в самых опасных гонках. Только одна причина могла объяснить его сегодняшнюю стойкость: яхта, небольшая и стремительная, с крутыми бортами, пахнущая свежей краской и морской солью. Хотя и с трудом, но она смогла перебить запахи этой комнаты – необузданного, припозднившегося вожделения, похоти и неуемного увядающего желания.

Выходя из номера, Родриго держал в руках приличный «пресс» из тысячных купюр, этого наверняка хватит на покупку его мечты. Он поклялся, что это была его последняя клиентка. С него хватит. Баста. И он не будет ничего говорить шкиперу. И тем более делиться с ним. Родриго прошел другим лестничным маршем и вышел с противоположной стороны холла, где шкипер не мог его увидеть.

Он снимал квартиру прямо на набережной, откуда наблюдал, как причаливали к пирсу яхты, а просоленные шкиперы по трапу провожали загорелых красоток на берег, принимая от них воздушные поцелуи. Он сложил немудреные пожитки в сумку, выбросил в мусорное ведро ставшие уже не нужными несколько десятков флакончиков с туалетной водой и тем же вечером уехал из города. Запах от последней «работы» все еще раздирал его ноздри.

Прошло несколько лет, как Родриго покинул город, где сбылась его мечта, где он начал и успешно закончил карьеру ночного жиголо. На своей быстроходной яхте, которую он назвал А СНILD’S DREAM, он рассекал волны Карибского моря, катая загорелых красоток всех мастей, ощущая в руках приятный хруст новеньких купюр, подкрепленный бесплатными воздушными поцелуями.

Родриго мог бы считать свою цель достигнутой, если бы не одно обстоятельство. Оно омрачало его так хорошо начатый новый, чистый бизнес. Он никак не мог избавиться от отвратительного запаха, преследовавшего его с той самой последней ночи. Этот запах скорее был фантомный, но мучил его опухший нос вполне реально и так же сильно, как и в ту последнюю ночь, доводя временами до полного тумана в голове. Он давно заметил в своем теле неприятные изменения. Родриго понимал, что стадия его болезни зашла слишком далеко. А еще он понимал, что эта хворь поселилась в нем в тот последний день работы жиголо. Он долго не обращал на нее внимания, спасаясь антибиотиками и надеясь, что его лучшие друзья – морская вода и воздух, пропитанный солью и запахами моря, – обязательно выкорчуют из его молодого организма все, что поселилось в нем без его ведома. Но неожиданно вода и воздух не помогли. Хворь разрасталась в нем все сильнее, добавляя к болезненным ощущениям, к которым он привык, новые, содержащие одновременно тревогу и необъяснимое чувство избавления. Он вспоминал ту самую стеснительную клиентку, щедро вознаградившую его.

Стоя за штурвалом самой быстроходной яхты на всем побережье Ямайки, Родриго перебирал в голове то, что ему сказал врач. Он не знал, к кому именно следует обратиться, пошел наугад к первому попавшемуся. Интуиция и внутренние неприятные ощущения подсказали: его выбор оказался верным.

– Док, сколько я еще проживу?

– Ну допустим, поживешь ты, парень, на этом свете достаточно. Но лучше бы ты пришел несколько месяцев назад… Одним словом, боюсь, что функция будет утрачена.

– О чем вы, доктор?

– Очень скоро все запахи жизни для тебя исчезнут.

– Я не совсем понимаю вас, док. Я давно хотел избавиться от запаха, который преследует меня уже довольно долго. Вы спросите, что я имею в виду? Запах старости. Он измучил меня и не дает покоя ни днем ни ночью. Даже во снах он не отпускает меня.

– Ну тогда тебе нечего беспокоиться, амиго. Еще немного – и хрящи носовой перегородки сгниют, твой нос провалится, и никакие запахи тебе будут не страшны. Не вылеченный вовремя сифилис на этой стадии всегда заканчивается именно этим.

Родриго причалил яхту, убрал паруса, сошел на берег. A CHILD’S DREAM грациозно качалась на волнах, свежий морской ветер обдувал ее со всех сторон. Но провалившийся нос Родриго не воспринимал уже ничего – ни запаха соленого моря, ни запаха старых женских тел. Этот запах крутился у него глубоко в голове. Док сказал, что это останется с ним навсегда.

Июнь 2022 г.

Позови меня, степь

После того, как Олегу приснился друг-однополчанин, его стали мучить воспоминания. «Повезло тебе, ты вернулся» – сказал ему Шахрут. Олег проснулся с чувством стыда оттого, что забыл про него. Забыл про плен, про то, как собирались бежать, как спорили, чьи девушки лучше. «Наши, – говорил Шахрут, – стройнее». – «Зато русские девушки пышнее», – возражал Олег.

Сон, как триггер, запустил мучительный процесс. Во сне он уже не ощущал себя Олегом, он был Шахрутом, как будто отдавая долг за то, что ему повезло, за то, что десять лет никогда не вспоминал о нем. Не хотел вспоминать. А теперь служба в Афганистане, долгие дни и ночи в плену у моджахедов и отметины на теле от пуль стали толкать его туда – в воспоминания, о которых он прежде ничего не знал. Они вертелись бесконечной мельницей, ныли, изматывали.

Воспоминания не отпускали и преследовали Олега по ночам, выдергивая из снов в привычную реальность его комнаты, но свист ветра в ушах от безумного галопа на коне без седла еще долго не покидал его те несколько часов, что оставались до рассвета. Это отвлекало его от повседневных дел, а невеста называла его рассеянным и забывчивым. Олег успокаивал себя, убеждая, что это из-за неудач в бизнесе. Бизнес в его стране – американские горки. От прибыли захватывает дух, а от неудач накатывает зеленая тоска. У него был свой тату-салон, и он был мастером своего дела. Этому искусству его обучил Шахрут. Они вместе попали в плен и провели там целых три года. Благодаря этому ремеслу в плену у них всегда было что выпить и закусить, и выпадало даже расслабиться анашой, чтобы забыться в неволе.

В модных салонах его конкурентов не было отбоя от клиенток возрастом от четырнадцати до сорока, которым подавай цветочки и узорчики на бедрах, поясницах и щиколотках. Бабочки, птички и змейки на интимных местах всегда шли по самой высокой таксе. Олег же просиживал за станком весь день, не вставая с места, воплощая в картинах на человеческой коже образы из своих снов-воспоминаний – скачущий по степи татарин с черной бородой и саблей в руках, шпиль с полумесяцем на фоне гор, прыгающая через костер девчушка. Чтобы на собственном примере убеждать клиентов, Олег сделал себе несколько тату в таком же стиле. Одно из них – в виде восточной красавицы верхом на летящем по степи дымчато-сером жеребце. Рисунок получился что надо – тонкие листья ковыля как будто трепетали от дуновений ветра, накидка девушки развевалась вдоль крупа лошади. Но такие сюжеты не пользовались спросом, отчего на счетах Олега накапливались долги, и ему становилось грустно.

Восторгам невесты, когда Олег предложил ей свадебное путешествие, не было конца. Он сказал, что пора обратить внимание не только на тех, кто выбрал его, мастера тату, но и на ту, которую выбрал он. Олег предложил побывать на полуострове, надеясь, что это поможет избавиться от душевных мук. Он прочитал, что там есть горы и степь. Олегу захотелось объехать весь полуостров, но особенно его привлекала степь. Теперь это стало его тайным желанием, он смутно чувствовал, что разгадка там. Именно там находится то самое, настоящее, не фальшивое, что он давно искал и от чего уходил все дальше в погоне за хлебом насущным.

В аэропорту Олег рассчитывал купить какую-нибудь книжонку, чтобы скоротать время в полете. Продавец у книжного лотка стал настойчиво предлагать ему модные бестселлеры в ярких современных обложках с сияющими на них мускулистыми героями в объятиях полуголых красоток. Он уже хотел взять одну из таких, но тут ему приглянулась средней толщины книга в красочной обложке. Олег невольно остановил на ней взгляд. На обложке вереница людей. Они устало бредут друг за другом и, кажется, вот-вот покинут твердый картон и войдут в зал ожидания аэропорта, удивляя окружающих столь диковинным способом передвижения. Как будто все они застигнуты врасплох. Каждый из этой вереницы бос, оборван. Они связаны между собой веревкой. Ведет пленников конный всадник-татарин с большой черной бородой. Фон – степь с редкими кустарниками среди камней. Одет всадник богато и со вкусом – стеганый зеленый халат с развевающимися полами, из-под халата выглядывают красные шелковые шаровары, на голове намотан большой полосатый тюрбан. На ногах темно-коричневые сапоги с загнутыми вверх носами, на поясе оголенная кривая сабля. Одной рукой татарин удерживает коня, второй замахивается нагайкой на впереди идущего пленника – седого, но еще крепкого мужчину.

Не отрывая глаз от обложки, Олег протянул кассиру купюры. В голове у него снова шевельнулось уже знакомое – его тянет к коням и холмам, переходящим в степную равнину, где колышется ковыль и прячутся в кустарниках змеи. Облизывая губы, все чаще он стал ощущать солено-молочный вкус кумыса и научился переносить дневной зной. Раз за разом Олег погружался мыслями далеко в историю, которую смутно ощущал как свою. Ему захотелось проникнуть в прошлое сквозь глубину веков. Почему-то он был уверен, что оставил там много незавершенных дел. Но что именно? Он пытался вспомнить, представляя себя среди расставленных в степи шатров и костров между ними, на которых варятся в котлах бараньи головы. Его ноздри начинал щекотать знакомый запах чеснока и дымящегося мяса. И одновременно накатывал страх – жуткий, парализующий, а внутри все наполнялось тоской и чувством обреченности. Не случайно, подумал Олег, ему попалась на глаза эта книга. А коли так, то, может быть, в ней он найдет ответ на давно мучивший его вопрос.

Погрузившись в себя, Олег не услышал, как объявили посадку. Оказалось, что они прошли регистрацию, вышли в зал-накопитель, а он и не заметил.

Начав читать, Олег тут же окунулся в книгу. И, когда Вика растолкала его, не сразу понял, где он находится: сначала на фоне бесконечных степных трав проступили бетонно-стеклянные конструкции, потом ряд блестящих, огромных стальных птиц за прозрачными витражами.

– Ты был в прострации, – сказала ему невеста, – а теперь очнись. Все уже садятся в автобус.

В самолете их места оказались рядом с туалетами, возле которых тотчас же, как только «Боинг» набрал высоту, выстроились длиннющие очереди с детьми и горшками. И снова – что мучает его? Почему так много детей? Олег обвел глазами салон: он был полон детских светленьких головок. Если они не уснут, то не дадут спать никому. Но ведь у него есть книга. Он закрыл глаза, попытавшись уйти в сон, и постарался представить себя лежащим животом верх и почувствовать спиной пляжную гальку, но получалось с трудом. Светлые головки замелькали в проходах, детские голоса стали звучать громче. Они раздавались и сзади, и спереди, как будто настраивали чартер на предстоящий отдых. Судя по расплывшимся в креслах телам и улыбающимся лицам, детям это удалось. Только Олег никак не мог представить себя загорающим, а детские голоса, наоборот, вызывали уже знакомое чувство тревоги.

Когда командир корабля объявил, что самолет пролетает над городом N со скоростью девятьсот километров в час с высотой полета десть тысяч километров, Олег закрыл глаза и, выскользнув сквозь обшивку в безмолвную пустоту, сразу утонул в плотном тумане огромного облака. Вынырнув из него, он увидел, как из этого облака вырастают тонкие жилистые ноги с большими копытами, появляется шея с лохматой гривой, голова. Олег обернулся – вместо хвоста самолета на ветру развевался пушистый лошадиный хвост. Олег летел рядом, не слыша монотонного шума двигателей, не чувствуя вибрации моторов. Он слышал только свист ветра, остающегося далеко позади летящего лайнера. Олег расставил руки в стороны на манер летящего «Боинга», под ним облако-конь, он шел параллельным курсом. Рядом скакал Шахрут на белом и мутном, как утренняя мгла, коне. Вдвоем они парили высоко над облаками. А внизу была бескрайняя степь с редкими кустарниками.

– Вы будете рыбу или курицу, молодой человек? – послышался сквозь свист ветра голос стюардессы, пытавшейся мягко расшевелить Олега и заставить его сделать выбор, известный всем, кто хотя бы раз путешествовал самолетом.

– Я предпочел бы праздничный плов, – пошутил Олег и тут же поправился: – Спасибо, я не голоден.

Он был все еще под впечатлением от увиденного. Опять эта степь! Самое время приступить к разгадке. Но почему именно степь? Не тайга, не ледяные просторы Антарктиды? Олег открыл книгу. Теперь-то он понял: она попалась ему не случайно среди развалов однообразных модных романов. В аннотации он прочел, что это повесть о двух несчастных – Власе, злой волей оказавшемся на чужбине, и Гульнар, которую в свое время тоже разлучили с родиной. История из XVI века показалась Олегу подходящей к его воспоминаниям. В те далекие времена каждую ночь можно было ожидать нападения врага, и тогда в одночасье рушился весь привычный уклад жизни, и исчезало все – семья, дети, а на месте родного подворья оставались пепелище, погубленная домашняя скотина и разоренное семейное гнездо. Но не только об этом была книга, а еще о любви и нежности, преданности и стойкости и неистребимом желании вырваться из чужого мира и чужой жизни и найти свой мир и свою жизнь.

Олег посмотрел на невесту, кожа которой и без загара была с легким смуглым оттенком, раскрыл книгу и тут же окунулся на пятьсот лет назад:

Молодой мужчина в темной от пота рубахе шел за плугом, в который был запряжен крупный бык. Молодуха еле поспевала за ним, стегая быка прутом, направляя строго по пашне. Вдалеке виднелись такие же пары работающих людей.

– Ногайцы! Тикайте! – крикнул подросток-вестовой на рыжем скакуне без седла.

Он ящерицей прильнул к лошадиному крупу, обеими руками держась за шею лошади. Мальчик промчался галопом и поскакал дальше, чтобы предупредить остальных.

Мужчина бросил плуг прямо на пашне и, попытавшись освободить быка, стал лихорадочно отстегивать ярмо. Потом бросил и побежал, перескакивая через отвалы только что вспаханной земли, к стану, где в небольшом шалаше из снопов его ожидал мальчонка лет семи. Молодуха не поспевала за ним. Из-за холмов показался отряд всадников. Стегая из всех сил своих коней, они с гиканьем и свистом неслись по нетронутой плугом земле. Женщина поспешила, но, споткнувшись о высокие комья земли, упала, и лицо ее исказилось ужасом. Она распласталась на теплой земле, протягивая руки в сторону леса, где ее муж и маленький сын пытались найти спасение…

Олег отложил книгу. Накатило. Самое время заснуть. Но сон не шел. В проходе все еще бегал малыш. Он гонял небольшой резиновый мяч, спотыкаясь о ноги пассажиров.

…Настигнув женщину, один из всадников низко нагнулся и, удерживая правой рукой коня, левой ловко подхватил безвольное тело, перекинув его через седло. Женщина вскрикнула, и этот крик был услышан. Мужчина обернулся, держа в охапке сына, задержавшись на несколько мгновений, подавшись назад. Это промедление оказалось роковым. Спасительный лес был рядом, но им не удалось добежать до него. Огромный татарин в полосатом тюрбане и с черной бородой взмахнул кривой саблей, и в тот же миг мокрая спина пахаря, крепко прижимавшего драгоценную ношу, окрасилась кровавым цветом. Мальчишка выпал из ослабевших рук отца и закричал что было сил. Его крик подхватила мать, невесть каким усилием сумев набрать воздуха в сдавленную лошадиным крупом грудь:

– Вла-а-ас!

Но тщетны усилия – крепки руки татарина.

Споткнувшись о чьи-то ноги, мальчик упал, не добежав до мяча и крепко ударившись о ручку кресла. Он громко заплакал, ища глазами место, где сидела его мать, но та уже шла к нему. Она взяла сына на руки, слегка качнула, и ребенок затих, заснув глубоким детским сном. Мать смотрела на него с улыбкой, покачивая, и, сев в свое кресло, тут же уснула сама, продолжая машинально покачивать мальчика под монотонный шум двигателей. Глядя на эту идиллию, Олег зевнул, откинулся назад и через несколько минут погрузился в сон.

…В город въезжал отряд всадников на усталых лошадях, к бокам которых были приторочены большие кожаные бурдюки. Чувствовалось, что поклажа тяжела даже для выносливых степных коней. Они шли медленно, отмахиваясь хвостами от слепней, бурдюки мерно покачивались в такт лошадиному ходу. За отрядом шла группа из связанных меж собой людей – несколько молодых женщин и седой, как сухой ковыль, старик. Жители города небольшими группками выстроились возле городских ворот и с интересом смотрели на въезжающую процессию.

– Невелика добыча, Шахрут! – крикнул из толпы встречающих молодой татарин.

– А ты сам попробуй. Поди только за юбку женскую и держишься, – огрызнулся тот. – Зато я их здесь дорого продам. Смотри, какой товар, а кое-что есть и получше. – Шахрут кивнул на бурдюки и похлопал по одному из них.

Лошадь остановилась, в бурдюке что-то зашевелилось, и сквозь откинутый полог на свет показалась маленькая детская головка с белыми кудрявыми волосами. Мальчик чуть выглянул поверх края кожаного мешка и быстро-быстро заморгал ресницами от яркого солнечного света.

Тотчас и из других бурдюков высунулись еще две детские мордашки, со страхом осматривая все вокруг.

– Эй, Шахрут! Продай мне одного, будет кому навоз убирать, – крикнул все тот же татарин.

– Да отстань ты, Юнус, тебе его не прокормить, у тебя он сдохнет быстрее, чем твоя коза. Завтра я продам его по хорошей цене.

И Шахрут вместе с остальными всадниками и пленниками повернул к караван-сараю, чтобы расположиться на ночлег. Лошадей поставили в стойло, пленников определили в загон для скота с дверями из крепких неструганых досок и огромным замком. Несчастных еще крепче связали толстой веревкой и ушли спать в уютные комнаты с пловом, кальяном и попугаями, сидевшими на перекладинах под потолком. Попугаи чирикали много раз услышанное и выученное наизусть: «Добыча, удача, русские, хватай-хватай».

Маленькие пленники, три светлокожих мальчика, свернувшись калачиками, так и остались ночевать в брошенных на жесткий земляной пол вонючих кожаных сумках, пропахших кумысом и вином. Влас так же, как и все, устал от длительного перехода, и никакая неволя была ему сейчас не страшна. Ему хотелось уснуть и увидеть еще раз, хотя бы во сне, родной дом, корову с полным выменем и мать, в руках у которой кувшин с молоком. Она протягивает ему кувшин, и он пьет из него жадными глотками. Молоко течет мимо, по шее, за воротник, мать вытирает подолом своего широкого сарафана. Мальчик улыбается во сне, ему совсем не хочется вспоминать все, что произошло вчера: как убили отца, как схватили мать, а его самого посадили в большой мешок с противным запахом, приторочили к лошади и повезли далеко, в какой-то ханский улус…

После перелета их долго везли в гостиницу, и Олег снова задремал. Когда он открыл глаза, то увидел в окно туристического автобуса горы, покрытые хвойными деревьями. Горы плавно переходили в косогоры, небольшие равнины и овраги, среди которых текли небольшие речки. Автобус переезжал их и снова взбирался высоко по извилистым горным дорогам. Одна из них напоминала лежащего крокодила, будто притаившегося у кромки воды, чтобы схватить неосторожную антилопу, пришедшую к водопою.

Где-то он уже видел этого крокодила, подумал Олег, и попытался вспомнить, но, как ни силился, не смог. Дежавю не отпускало его, и он вновь погрузился в далекое время из книги, только что закрытой после очередной прочитанной главы.

Водитель остановился, чтобы туристы могли размять затекшие мышцы. На остановке под деревьями располагался небольшой рынок с фруктами и напитками. Напитки перед продажей пробовали тут же. Олег попросил налить немного им с Викой. В нос ударил резкий запах кумыса, смешанный с вином, – приятный на вкус. В отличие от Олега Вика не оценила предложенную смесь, выплюнув выпитое уже после первого глотка. Продавец что-то сказал на непонятном, но до боли знакомом языке, в его взгляде читалось восхищение тем, как Олег смаковал диковинный вкус. Перед посадкой в автобус Олег купил две пластиковые бутылки, наполненные мутным шипучим вином-кумысом.

– Странно, но он принял тебя за своего, – удивленно сказала Вика в автобусе.

– Странно? – переспросил Олег. – Но почему?

– Должно было быть наоборот.

– Вон та гора слева называется «крокодил». Она и похоже на него. Несколько ее невысоких вершин напоминают гребни крокодила, дальше морда, повернутая к дороге, и хвост, – комментировал по дороге гид.

«Поразительное сходство», – подумал Олег.

В небольшом ресторане на открытой веранде они отобедали местным пловом без мяса, запили его светлым пивом, сваренным по старинным рецептам, – густым, янтарного цвета, напоминающем по вкусу больше молодой кумыс-брагу с таким же резким запахом.

Подождав, пока утрамбуется в желудках плов и осядет брага, выпили по чашке ароматного зеленого чая. Олег подумал, что вот сейчас ему очень хочется остаться здесь на месяц или больше, может быть, на полгода. Он захотел увидеть старинную мечеть, что расположена в старом городе, и услышать с высокой башни минарета голос муэдзина, призывающего к вечерней молитве.

В руках у него была книга, открытая на середине. И хотя до последней страницы было далеко, Олег и без того знал, что будет дальше.

Он снова закрыл глаза, погрузившись в свои, только ему одному понятные воспоминания. Очнулся оттого, что кто-то трогал его за плечо.

– Ваша девушка очень красивая. – Парень в тюбетейке и черной безрукавке, из-под которой выглядывала белая сорочка, положил на стол счет за обед и еще раз посмотрел на спутницу Олега.

Олег и сам был в восторге от своей невесты. Гладкая кожа с желтоватым оттенком, чуть раскосые глаза и широкие скулы покорили его. Он был очарован, в Вике угадывалось что-то восточное и потому притягательное.

…Первый раз его продали девять лет назад. Тот самый ногаец, который убил отца, недорого запросил за него у татарина из главного улуса. Первое время Влас ждал, что вот-вот придет мать и заберет его отсюда – и все это закончится, как страшный сон. Он никак не мог понять, почему он здесь. Днем вместе со взрослыми пленниками он пас скот на ближайших холмах, вечером убирал в загоне, а ночью спал вместе с козами, прижавшись к их теплым животам. Сначала он не мог привыкнуть к запаху шерсти, мочи и козьих экскрементов. Но жизнь продолжалась, уже без всякого разнообразия, без праздников, которые он помнил, когда взрослые прыгали через костры, и купались в речке по ночам, и всем было не до сна. А теперь дни текли, похожие один на другой. Хозяин состарился, его жена умерла, а дочек выдали замуж, и уже не на что и незачем было содержать столько коз, и однажды их продали всех разом. А потом хозяин повез повзрослевшего Власа на рынок рабов, где продают-покупают пленников из далекой Руси. Там, говорил он, тебя купит богатый купец из Турции. «Ты уже большой, тебе целых шестнадцать лет, – говорил хозяин, – из тебя получится крепкий воин. – И добавлял: – В Турции ты примешь ислам и станешь настоящим башибузуком».

Рано утром хозяин велел запрячь старого мула в скрипучую арбу с бортами, посадил в нее Власа, связав ему ноги и руки одной веревкой так, чтобы он не смог убежать, сел на широкую доску, уложенную поперек телеги и служившую скамейкой, и они покатили на невольничий рынок. Они ехали мимо горы с невысокими вершинами, напоминавшими гребни какого-то непонятного животного с длинной мордой и таким же длинным хвостом. Дорога была такой длинной, что у Власа затекли руки и ноги.

В течение короткого светового дня Олег побывал в старинном монастыре, с любопытством прикоснулся к местной православной святыне, очередь к которой текла, как горная река, быстро и плавно струясь вдоль закрытых монашеских келий. Монахи сновали между паломниками, не обращая на них внимания, занимаясь повседневными делами: заготовкой дров, расчисткой территории от строительного мусора после недавних ремонтных работ по восстановлению монастырских построек и храмового комплекса.

К вечеру Олег устал настолько, что ему хотелось поскорее поужинать и лечь спать. На ужин все тот же татарин-официант снова сделал комплимент его невесте, отметив ее красоту.

За соседним столиком пожилая татарка раскладывала Таро, предлагая всем узнать будущее. Она обещала подсказать, что необходимо сделать, чтобы направить линию судьбы куда надо и забыть о том, чего не хочется хранить в памяти. Олег не удержался и подсел к гадалке. Только он хотел не забыть, а, наоборот, вспомнить то, что мучило его последние несколько дней.

– У тебя незакрытые страницы прошлой жизни, они не дают двигаться дальше, – туманно произнесла гадалка. – Тебе надо жениться на татарке. Это зов крови. В той жизни тебя спасла молодая татарская девушка. Если бы не она, ты никогда бы не увидел родину.

– Вот как? – растеряно проговорил Олег и тут же вскрикнул: – Спасибо тебе, я вспомнил! – И положил перед женщиной деньги.

…На невольничьем рынке было шумно. Живой товар предлагался так же, как козы, лошади, одежда или военная амуниция. Так же, как людьми, торговали бы дынями, арбузами или персиками, нахваливая на все лады, отмечая рост и молодость невольников. Показывая, какие крепкие зубы и такие же мышцы у юношей, красивые белые волосы, светлая кожа и округлые, соблазнительные формы у девушек.

Старый, сгорбившийся татарин и светловолосый парень – они привлекли к себе внимание, несмотря на то что хозяин Власа выбрал не самое удачное место. Да и был он не бойким продавцом. Вскоре подъехали несколько всадников, которые встали неподалеку. На белой кобыле уверенно восседала женщина с накидкой на лице, на двух вороных жеребцах два молодцеватых нукера – дружинника. Они с любопытством поглядывали в сторону продавца и Власа.

– Эй, старик! Я вижу, торговля сегодня не задалась. Скоро вечер, а ты все стоишь, – крикнул один из нукеров.

– Если хочешь, можешь купить его. Бери, хороший русич. Хоть сейчас в турецкую гвардию.

– Ээ, нет, ага. Такого уже поздно. Сбежит к своим при первой возможности. И на галеры ему еще рано, быстро загнется. Ему расти и расти. А вот на кое-что другое сгодится. – Нукер усмехнулся, подмигнул своему товарищу и кивнул в сторону своей госпожи.

Госпожа в шароварах из тонкого разноцветного шелка, в курточке и зеленой жилетке, расшитой золотом, горделиво откинулась назад и молча наблюдала за торгом. Ее яркая тюбетейка держала надетую поверх головы и свисающую вниз зеленую полупрозрачную паранджу из шифона.

Татарка была невысокого роста, стройна и молода, возраст угадывался по ее движениям – быстрым и грациозным. Она стегнула коня плеткой и дернула уздечку, конь послушно развернулся и направился к месту торговли.

– Чем нехорош этот парень, что ты решил продать его? – поинтересовалась девушка. – И как дорого продаешь его?

– Не дороже тех, что продают здесь всегда. Столько же, сколько бы ты заплатила за своего любимого коня.

– Мой конь не продается. А за парня я даю тебе… – Девушка назвала цену и тут же, не дожидаясь согласия, быстро скомандовала своим нукерам – Отдайте деньги и развяжите его. – Она махнула нагайкой в сторону Власа.

Старый татарин онемел от услышанной цены и бросился целовать ноги девушки. Его руки дрожали, он никак не надеялся так дорого продать молодого русского. Кто еще купит такой недозрело-перезрелый товар?..

– Куда ты, я не сказала тебе самого главного, – крикнула вслед Олегу гадалка.

Но ему и так все было ясно. Он никогда не спрашивал у невесты, какого она роду-племени, но сейчас намеревался это сделать.

– У меня ногайские корни. А почему тебя это интересует?

– Значит, это ты спасла меня. Пятьсот лет назад.

– Спасла? В начале нашего знакомства ты говорил, что взяла в плен, – улыбнулась она и объявила, что завтра они едут в горы, там чудесная хвойная роща.

«Этим горам миллионы лет, оттуда прекрасный вид на побережье. Тут начинается другой мир. За этими горами черное-пречерное море», – так рассказывал гид, когда они ехали сюда, пока Олег спал в автобусе.

… – Как тебя зовут?

– Матушка с отцом звали меня Власом.

– Какое интересное имя. Оно подходит тебе. А мое имя Гульнар. Отец ищет жениха, потому что мне уже шестнадцать. А сколько тебе?

– Было седьмое лето моего рождения, когда не стало моей матери и отца. Они пели, водили хоровод вокруг меня и пили крепкую медовуху. А хозяин говорил, что я прожил у него целых девять лет. А это твой дворец, вон там вдалеке?

– Мой отец – богатый хан из степного улуса, мы ведем свой род от самого Ногая. Отец говорил, что, когда я была маленькой, меня похитили русские. Это была месть ему. Они говорили, что ногайцы крадут их детей и девушек, чтобы продать местным ханам. Я похожа на свою мать, но не помню ее. Я жила у русских много лет, пока один их монах не забрал меня и не привез к отцу. У моего отца много денег, он очень богат, он много заработал на торговле живым товаром. Он продавал русских крымским ханам. А потом он попросил монаха найти меня и пообещал хорошо заплатить. Но монах отказался от денег. Он был настоящим. Так сказал мой отец. И теперь я должна поступить так же. Я отвезу тебя высоко в горы. Через них ты уйдешь к своим. Там, с высоты гор, ты увидишь свой дом, а еще там есть море. Но оно в другой стороне. Ты видел море?

Оно, черное-пречерное…

Олег не хотел к морю, из-за чего у них с невестой произошел разлад.

– Мы же еще не видели море, – убеждала она. – Зачем тогда мы приехали сюда?

Здесь, на полуострове, у них была страстная ночь.

Девушка гладила Олега смуглыми руками, останавливаясь на шрамах от пуль:

– А почему у тебя такие татуировки, ведь ты русский?

– Я был в плену, там принял ислам, в память о моем друге. Этот полумесяц на плече тоже память о нем. Его звали Шахрут. Он был классным мастером.

– Был?

– Ему отрезали голову за попытку побега.

– А ты? Как ты оказался дома?

– Меня обменяли.

– Наверно, это страшно – быть в плену, – тихо произнесла девушка и еще сильнее прильнула к Олегу. – О чем ты сейчас думаешь?

– О нас с тобой посреди степей. Видишь эту девушку на коне? – Олег показал на татуировку у себя на груди. – Это ты. – Олег закрыл глаза.

Он был далеко отсюда.

Взобраться на самую высокую гору и воспарить над ней. Взвиться над ущельем, по склонам которого жался мужской монастырь, потом еще выше – и полететь. Но не в сторону иссиня-черной бесконечной воды, а туда, где колышется ковыль, седой, как голова пленного русича. Туда, где вольно гуляет ветер. Где солнце встает ниоткуда и быстро исчезает, как только вечер вступает в свои права. Олег был уверен, что именно там и есть настоящая, непридуманная жизнь и такие же желания – без фальши и лжи.

Август 2022 г.

Два дня счастья

Как умирает любовь? Она умирает постепенно. Так, как засыхает роза, стоя одиноко в хрустальной вазе, облокотившись о края, умоляя: смените застоявшуюся воду, вдохните мой аромат или хотя бы просто улыбнитесь…

– Фрэнк, ты положил в чемодан свою бритву? Фрэнк, а махровый халат, который я купила тебе? И не забудь свои купальные шорты…

Фрэнк вполуха слушал жену и отмечал про себя, что ее вопросы дают ему чувства покоя и домашнего уюта. И уже не хотелось никуда ехать, хотелось остаться здесь – в этом доме, где прошли тридцать лет их совместной жизни. Где родились их дети, а потом уехали, как только выросли, и уже больше никогда не приезжали, хотя бы на год, хоть на полгода.

Первой уехала Анни. На вечеринке, которую родители устроили ей на совершеннолетие, дочь познакомилась с парнем, его пригласил ее одноклассник. Фрэнк знал, что этот одноклассник ухаживал за его дочерью, и уже говорил с ним, чтобы выяснить, насколько серьезны его намерения. Его звали Стейн, он заверил, что намерения у него самые серьезные. Но эти намерения бесцеремонно перечеркнул неосторожно приглашенный на день рождения друг Стейна. Стейн был такой потерянный, что Фрэнку стало жалко его. Но он только похлопал его по плечу. Фрэнк не запомнил того красавчика, который увел у них со Стейном дочь. Бен или, может быть, Брайн? Все случилось стремительно, никто не успел принять какие-то меры, сказать правильные слова для того, чтобы предотвратить отъезд Анни. Приземистый и быстрый «мустанг» навсегда увез его дочь.

После отъезда дочери Фрэнк впервые почувствовал отчуждение со стороны жены. Что до него, то он воспринял то, что Анни больше с ними не живет, как нечто естественное, как нормальный ход вещей.

Лилиан же решила, что с отъездом Анни родной дом будто покинула и часть ее самой. Лилиан всегда считала себя более близкой к дочери, несравнимо ближе, чем отец. В глубине души она надеялась, что ее любимица останется с ней до конца ее дней.

«Взять маску и ласты, кажется, они на чердаке, в большой коробке». В первое же лето после покупки снаряжения все вчетвером они укатили во Флориду.

Вилли исполнилось десять, когда он впервые увидел море. Он резвился и был похож на щенка, давно не выползавшего за пределы своей будки. Фрэнк разрешал сыну нырять недалеко от берега и на небольшой глубине.

– Пап, посмотри, как тут красиво! – кричал Вилли отцу, выныривая из воды, доставая со дна ярко-оранжевых и зеленых морских звезд, и тут же, обжигаясь, отбрасывал их обратно в море. – Они такие жгучие! – визжал от восторга мальчик.

Анни лежала на берегу, усмехаясь ребячеству брата. Она считала себя уже взрослой.

Фрэнк поднялся на чердак. В дальнем углу, справа от окна, стояла большая картонная коробка, где вповалку лежали куклы, машины, детская железная дорога и еще множество разной детской всячины: сапожок Анни, небольшой бинокль, купленный для Вилли на день рождения, заводная шкатулка с секретом, в которой Анни хранила свои «драгоценности». И даже поместился маленький велосипед, на котором учились кататься дети. И где-то на дне, под слоем всех этих реликвий, лежали маска и ласты. Фрэнк извлек их, внимательно осмотрел. Резина цела, не потрескалась от времени. Зажимы на маске и ластах были вполне исправными.

Фрэнк вспомнил, как он подгонял ласты под размер ноги Вилли, а тот от нетерпения пытался вырвать их из отцовских рук.

Вилли уехал из дома через четыре года после Анни, когда ему исполнилось двадцать, – поступать в колледж. В первые месяцы учебы звонил им почти каждую неделю, потом все реже. Только через год он написал письмо, в котором просил простить его за невнимание к ним. А еще написал, что не сможет пригласить их на выпускной вечер, потому что по традициям колледжа вечеринка не подразумевает присутствие на ней «динозавров» – так на молодежном сленге назывались родители. И еще написал, что записался добровольцем в Вооруженные силы и отправляется воевать во Вьетнам. Возможно, добавлял он, мама с папой не одобрят его поступок, поэтому он не стал просить у них совета, а решил поступить так, как посчитал нужным. Через два года из Министерства обороны было получено извещение:

«Вилли Стоун геройски погиб в бою при защите демократии и интересов Соединенных Штатов Америки с превосходящими силами коммунистических вьетконговских банд».

Попал в засаду где-то на границе между Лаосом и Вьетнамом. Бедный мальчик! Гроб с его телом, покрытый звездно-полосатым флагом, был доставлен на огромном военно-транспортном самолете. На встречу с сыном Фрэнк поехал один. Жена сказала, что не перенесет эту поездку.

Лилиан долго болела после известия о смерти сына. Ей тяжело было осознавать, что, прожив много лет, в итоге не сможет слышать крики детей, их споры между собой, не сможет насладиться возней внуков. Как бы она хотела, чтобы сейчас они так же, как и много лет назад, все вместе и уже с прибавлением в семействе снова собирались на какой-нибудь очередной отдых. Она представила себе, как эти маленькие непоседливые создания вертятся у нее под ногами, а они с Фрэнком радуются их шумной возне.

Фрэнк несколько раз предлагал ей поехать в Австралию, где разбиваются океанские волны о Большой коралловый риф. Им всегда хотелось уехать куда-нибудь вдвоем, чтобы отвлечься, снова почувствовать, что они нужны друг другу. Она согласилась на Австралию, Фрэнк сказал, что в Австралии чудесные пляжи. А еще в Сиднее обосновалась их Анни. Они узнали об этом из газет, где сообщалось, что Анни Стоун, жительница Техаса, стала победительницей конкурса «Мисс Сидней».

Лилиан чувствовала, что Фрэнк охладел к ней. И причиной этого охлаждения, несомненно, была его секретарша Хеннеке, худая и длинная, с маленькой грудью. «С каких пор Фрэнку стала нравиться маленькая грудь?» Лилиан давно хотела прямо спросить его об этом. Она ждала подходящего случая, но случая не представлялось. Фрэнк всегда был предупредителен, и она не хотела оскорблять его недоверием и неподтвержденными подозрениями. Фрэнк не давал ей повода усомниться в его верности. Почему тогда она не могла отделаться от мысли, что муж изменяет ей? С кем он ездил в прошлом году во Франкфурт на какую-то конференцию по вопросам охраны окружающей среды? Почему, когда после его отъезда она позвонила в офис, ей не ответила эта худющая немка? Трубку взял Марк, помощник Фрэнка. Ответил невразумительно, будто Хеннеке плохо себя чувствует и все такое, и, поскольку работы у нее пока немного, до приезда шефа он отпустил ее. Даже по телефону Лилиан почувствовала, как помощник смутился.

Когда Фрэнк предложил ей поездку в Австралию, она долго не давала согласия. Сначала боялась, что вдали от дома Фрэнк станет еще более чужим, а ей будет от этого еще более одиноко. Но все-таки согласилась, потому что он не давил на нее, в его предложении не чувствовалось принуждения, а потом он мягко напомнил ей, что ведь в Австралии Анни и они могли бы ее увидеть.

Они летели несколько часов с пересадкой в Токио. В иллюминаторе была только синева и сверху и снизу, и от этой бесконечной сини вокруг у Лилиан сосало под ложечкой. И только когда самолет стал подлетать к Сиднею, она вздохнула с облегчением.

От Сиднея им еще надо было добраться до небольшого курортного городка, где Фрэнк заказал лучший отель с великолепным номером и таким же видом на море. В отеле Лилиан отметила, как Фрэнк деловито вел себя на стойке регистрации и отвечал портье.

– Как вас записать?

– Фрэнк и Лилиан Стоун, пожалуйста.

Фрэнк уверенно сделал нужные распоряжения насчет багажа и заказал обед в номер. Лилиан нравилась его легкость и непринужденность, то, как Фрэнк вел себя.

Лилиан внимательно следила за его движениями, а заметив его взгляд, смутилась. Фрэнк улыбнулся, обнял ее и поцеловал в щеку. Был таким нежным.

Они приготовились пообедать в номере. Потом можно было немного отдохнуть, чтобы вечером выйти на пляж, который был почти у самого отеля.

На обед коридорный принес лангусты с овощами на блестящем овальном блюде. Перекусив, Лилиан прилегла. Длительный перелет утомил ее. Фрэнк спустился на ресепшн справиться о багаже. Спустя два часа они вышли к морю. Пляж потихоньку пустел, любители серфинга выбирались из воды, красивый закат спускался над горизонтом, окрашивая в причудливые тона сверкающую в сумерках ребристую поверхность моря.

«Как красива Лилиан!» – Фрэнк увидел отражение жены в зеркале воды с легкой покачивающейся зыбью, разбивавшей отражение ее лица на маленькие кусочки, и в таком мозаичном виде это знакомое лицо уже не выглядело идеальным, а порой принимало какие-то искаженные и даже пугающие черты, но когда вода успокаивалась и снова становилась совершенно гладкой, опять возвращалась его Лилиан, такая родная и знакомая уже много лет. Фрэнк смотрел на ее профиль, почти идеальный, и подумал, что сегодня ночью они будут спать вместе и, наверно, будут близки. Это неправильно, когда муж и жена не спят вместе. В их доме в Техасе у каждого была своя комната, они уже долго спали отдельно. От этого или по какой-то другой причине между ним и Лилиан давно появилась напряженность, плотная и душная, слова словно повисали в воздухе, не доходя до того, кому предназначались.

Утрата сына подкосила Фрэнка. Вместо того чтобы поддержать жену, он стал сух с ней, немногословен. Не мог ей признаться, что частенько, так, чтобы она не видела, смахивает предательскую слезу. И все чаще вспоминал, как ездил во Франкфурт с Хеннеке. Секретарше было двадцать девять, и она хотела замуж и детей. Хеннеке не говорила об этом, но Фрэнк чувствовал. Он видел, как она ждала, когда Фрэнк сам начнет этот разговор. Фрэнк знал: пока он молчит, Хеннеке никогда не начнет такой разговор первой. Фрэнку было хорошо с ней, он ощутил некую свободу, горестные мысли из-за отъезда дочери и смерти сына понемногу отпускали его, он подтянулся и посвежел. Фрэнк почувствовал себя плейбоем, помолодевшим на два десятка лет. Но пятьдесят шесть лет – это все-таки больше, чем тридцать шесть. От молодости это уже далеко. Он знал, что Лилиан подозревает его в измене, ждал, когда она заговорит об этом, чтобы потом искренне возмутиться и предоставить доказательства и заверения в своей верности. Просто так, без повода, он клясться в верности Лилиан не хотел.

Его жена была все еще красива. К своим пятидесяти двум она подошла с грациозным достоинством, сохранив детскую наивность, которая однажды покорила его. От природы у нее была отличная фигура – стройная, с тонкой талией. С возрастом она не потеряла пропорций, хотя и стала чуть оплывшей. Да, со временем Фрэнку стали нравится более подтянутые, стройные и спортивные, почти как у подростков, фигуры. Такие, как у Хеннеке. Он невольно, начал заглядываться на совсем уж молоденьких, и Лилиан не могла этого не заметить. Но не отсутствие былого совершенства в фигуре жены отталкивало его – в ее лице появилась грусть, вызывавшая у него жалость. Фрэнк понимал, что Лилиан чувствует эту его жалость. Может, оттого ее грусть становилась еще сильнее и отчетливее?

– Давай закажем катер на завтра? Как тебе эта идея? – спросила Лилиан, видя, как он задумался, ушел в себя.

– Отличная идея, дорогая! И обязательно прокатимся вдоль берега вот к тем скалам. – Фрэнк указал из окна номера на виднеющийся вдалеке в лучах заходящего солнца большой, скалистый берег.

Лилиан согласилась. На пляже они выбрали свободный зонтик и два лежака. Вечер был чудесный. Ей понравилось место, где был расположен их отель. Фрэнк долго искал его в Интернете, советуясь с ней. Он учел все ее пожелания. Какой внимательный у нее муж!

Спокойное море расстилалось прямо перед ними, оно было зеленое и светящееся от вечерней зари. Солнце – уже не горячее – приятно ласкало кожу. Фрэнк зашел в воду, резко окунувшись по самые плечи. Поплыл медленно, фыркая и отплевываясь, плавно и широко разводя руки. Когда-то, еще подростком, он несколько лет занимался плаванием и добился приличных результатов. Тренер говорил, что у него отличный брасс. Лилиан плавала лучше мужа. В университетских соревнованиях ее команда заняла первое место в эстафете на сто метров. Когда они с Фрэнком купили дом, то на семейном совете решили повесить завоеванную медаль на самое видное место – в гостиной над камином. И теперь в их осиротевшем без детей доме эта медаль больно напоминала о когда-то радостных, а значит, счастливых днях их жизни.

Как красиво сложен ее муж – ловкий, подтянутый. Лилиан залюбовалась Фрэнком, его сильным, натренированным телом, как когда-то во времена их знакомства на одном из пляжей Флориды. Фрэнк выходил из воды медленно, вода скатывалась с него, а затем снова набрасывалась ему на спину. Настоящий Посейдон.

– Не хочешь искупаться? – предложил он ей. Он поцеловал Лилиан между лопаток, обнял за плечи и растянулся рядом.

Конечно, Лилиан желала этого. От его прикосновений по ее телу прошла дрожь, и причиной этой дрожи было все – и неожиданность, и разница в температурах их тел, и нежность мужского поцелуя. Она давно не чувствовала таких прикосновений. Ах, если бы эти несколько дней продлились еще на несколько, а потом еще и еще… «Сегодня ночью он будет со мной. Мой и больше ничей». Как хорошо было сейчас Лилиан. Она грелась на песке, а рядом лежал ее Фрэнк, уставший от получасового купания. Он спал.

Лилиан уже представляла себе, как ночью он ляжет с ней, подложив руку ей под голову, а она прижмется к его груди, уткнется ему в шею. И будет вдыхать его запах, всегда так успокаивавший ее перед сном.

После пляжа супруги переоделись и спустились в бар, заказали себе выпивку, и не имело значения, что они пили. Сейчас это был самый вкусный напиток на свете!

– Я люблю тебя, – прошептала Лилиан.

Из-за шума от музыкального микса ресторанного диджея ее губы смогли изобразить только движения, но эти движения без труда расшифровал тот, кому они были адресованы. «И я люблю тебя», – Фрэнк мысленно послал свой ответ, но и он был тоже прочитан.

Утром Фрэнк проснулся первым, заказал в номер завтрак – два кофе с круассанами. И хотя этой ночью между ними ничего не случилось, он встал с ощущением, будто у него была близость с женщиной.

Он принял душ, энергично растерся полотенцем, а затем разбудил жену и пригласил ее к завтраку.

Ночью Лилиан снова ждала прикосновений мужа, которыми он одарил ее вчера на пляже. Ждала, чтобы почувствовать, как именно будет ласкать ее Фрэнк. Она была уверена, что по его ласкам она точно определит, с кем он в этот момент – с ней или с Хеннеке. Но этой ночью Фрэнк спал. Он уснул сразу, как только они легли, и Лилиан не решилась его будить. Но ночь не огорчила ее – она проснулась с ощущением, что Фрэнк с ней, и только с ней.

Умывшись, Лилиан выпила кофе, не тронув круассаны, – она заботилась о фигуре. Хеннеке не выходила у нее из головы. «Может быть, спросить его сейчас?» Она очень хотела спросить мужа про секретаршу, но, видя как безмятежен и спокоен Фрэнк, уничтожавший эти отвратительные, эти вкусные, эти опасные для нее круассаны, Лилиан отказалась от этой мысли. «В следующий раз обязательно спрошу его».

На берегу их ждала небольшая яхта. Greensea – красовалось у нее на борту. Шкипер – молодой загорелый метис с вытянутым лицом, по виду мексиканец или бразильянец, – услужливо помог им на трапе, поддержав Лилиан, взял вещи и отнес в каюту.

– Моуринио, – представился шкипер. – Это моя яхта. Я купил ее два года назад. На распродаже в пригороде Сиднея. Отличная польская яхта. Она мне досталась дешево, потому что видала виды. – После небольшой паузы шкипер продолжил, как бы подбирая слова на неродном для себя английском: – Но еще крепкая. – Он с любовью погладил бортик яхты. – Если хотите, то можете встать у штурвала, – предложил он Фрэнку. – А я сяду за руль на корме. Только держите штурвал прямо.

Фрэнк уверенно, без суеты, встал к штурвалу, как заправский морской волк. Ветер обдувал его слева – это шкипер взял такой курс.

– Держите галс так, чтобы ветер был слева, – дал свои наставления Фрэнку шкипер. – Идем вон к тому камню. Там я оставлю вас, а после полудня заберу. Только будьте осторожны, сюда изредка наведываются акулы.

Высадившись на берег, супруги выбрали небольшую ровную площадку с мелким песком рядом со скалой, вдававшейся далеко в море и отлого возвышавшейся. Скала была уже занята – на ней неподвижной позе расположились несколько бакланов с распростертыми крыльями. Скалу с бакланами и площадкой внизу Фрэнк приметил еще с яхты.

– У бакланов нет смазки на перьях, и после ныряния им приходится сушить их, широко расставив в стороны крылья, – комментировал шкипер необычное поведение морских птиц.

С собой они взяли немного виски, которое осталось с вечера в баре, круассаны – Фрэнк не доел их. Ну и пусть, здесь на этом отрезанном от всего мира куске берега Лилиан с удовольствием насладится их вкусом. Так же, как вкусом соленого воздуха, свежестью морского ветра, ленивыми криками чаек и застывшими на ветру и солнце бакланами. Ей будет все равно, как увеличатся ее бока, насколько аппетитно-бугристыми станут ее бедра. С ней ее Фрэнк, она любит его.

– Пойдем в море?

Лилиан молча кивнула. Море переливалось разноцветными полосами на мелкой ряби. Ровное, почти спокойное. Ей так же хорошо и спокойно. Все эти два дня с ней будет счастье. Только Фрэнк и она. Лилиан боялась неосторожным словом или взглядом спугнуть ощущение этого неожиданного двухдневного счастья. Как не хочется возвращаться домой! Туда, где одиноко висит над камином медаль. Туда, где молодая секретарша Хеннеке.

Фрэнк сразу поплыл сильными, под себя, гребками, высоко выталкивая тело из воды, то прячась под воду, то выныривая на поверхность, как это делают пловцы брассом. Он плыл, ощущая забытый вкус соли на губах, жмурясь от солнечных бликов, которые играли на воде то справа, то слева, не давая открыть глаза. Его тело стало наливаться знакомой приятной тяжестью. Чайки катались на волнах почти рядом, нахально посматривая на него и о чем-то переговариваясь. Когда он к ним приближался, они резко взмахивали крыльями почти у самого его лица. «Уй-и, уй-и, уй-и-и!» – звонко, пронзительно вскрикивали они, будто прогоняя Фрэнка с этого красивого участка моря, которое они облюбовали, а теперь вынуждены делить соседство с незваным гостем. «У-й-д-и, у-й-д-и, у-й-д-и!» – кричали они Фрэнку, как будто заставляя его поскорее убраться прочь.

Лилиан поплыла за ним. Она знала, что у Фрэнка часто бывали судороги, и особенно в воде, поэтому он не сделал карьеру в спорте. Она должна быть рядом. Она сможет ему помочь, если с ним что-то случится. Ее быстрый кроль позволил быстро догнать мужа, который уже устал и почти перестал плыть – голова его покоилась над водой.

– Фрэнк, ты в порядке?

Фрэнк не ответил. Когда он повернулся к ней, его лицо исказила чуть заметная гримаса. Лилиан все поняла. Внезапная, как будто родившаяся не в ее голове, совершенно непрошеная и чужая, но в то же время такая притягательная мысль ударила ей в голову: «Прости, Хеннеке, что я разрушила твои планы». Они одни в этом бесконечном водном пространстве. Лилиан подплыла еще ближе. Фрэнк замер на поверхности моря без каких-либо движений, рук не было видно. Лилиан убедилась, что их скрутила судорога. Фрэнк беспомощно смотрел на жену, взглядом прося помочь ему. Наверное, ноги слушались его, возможно, поэтому он еще держался на воде.

Лилиан обняла его за плечи, посмотрела в глаза. Она поцеловала его и, резко нажав на плечи, окунула под воду. Нерешительность после поцелуя ослабила силу ее рук, у нее не получилось сделать все сразу. Фрэнк успел вынырнуть, но, захлебнувшись, не смог произнести ни слова. Расширенные, полные недоумения и ужаса глаза смотрели на жену, в них было только «что это? зачем?».

Вторая попытка удалась. Фрэнк даже не смог цепляться, как это инстинктивно делают утопающие. В его руках была жизнь, но она замерла в напряженной судороге, скрючившей до полного бессилия мышцы предплечий и пальцы. Его руки были абсолютно бессильны. Последнее, что почувствовала Лилиан, – это были холодные прикосновения внезапно ставшей теперь уже чужой кожи. Она оттолкнула безжизненное тело мужа, навсегда уходившее от нее в пучину.

Теперь на берег. Быстро, пока от жуткого напряжения такие же судороги не отправили ее вслед за ним. Вот и площадка с одеждой – ее и Фрэнка. Бутылка ирландского виски. Заботливо завернутый оставшийся круассан. Нервно трясясь, Лилиан сделала несколько глотков, дрожащими пальцами развернула сверток. Стала есть, отламывая куски, запивая из бутылки. На минуту остановившись, она с брезгливостью выбросила недоеденное, с силой швырнула о скалу бутылку. Та звеняще отозвалась осколками. Один из осколков отлетев, поранил ее.

В том месте моря, где только что были они с Фрэнком, показался острый треугольник. Он скользнул по поверхности и ушел под воду. Вот теперь все.

Скоро придет яхта. А пока одеться. Забрать маску и ласты. Лишнюю одежду выбросить в море. Никаких напоминаний. Только надо завернуть в нее несколько камней. Вот и яхта. Шкипер заранее готовит трап. Она молча поднимается на борт и уносит в каюту вещи. Давит. Скорее на воздух, на палубу.

– Мадам, а где ваш муж? – Не дождавшись ответа, шкипер повторяет вопрос – Как скоро подойдет ваш муж, мадам? Его, кажется, звали Фрэнк? Мы не можем уплыть без него.

Лилиан поднимает на шкипера взгляд, от которого парень бледнеет.

– С вами все в порядке, мадам?

Лилиан берет себя в руки, она еще раз смотрит на шкипера. Смотрит спокойно и отрешенно:

– Все отлично, бой. Мы уходим. Фрэнка больше нет.

Метис поднимает трап, выправляет ходовой руль. Он больше не задает вопросов. Он идет в обратный путь, оставляя позади застывших на скале бакланов с раскрытыми настежь крыльями после очередной рыбалки. На палубе у него такая же неподвижная, как провожающие их бакланы, женщина, еще утром живая и веселая, щебетавшая без умолку весь путь от причала до места назначения. А теперь она молча смотрит на него, почти не моргая.

В отеле Лилиан взяла у портье ключи от номера и задержалась у стойки, как будто желая что-то спросить.

– Мадам, у вас оплачены только двое суток, – предупредительно напомнил портье. – Вы еще можете искупаться в море. Только надо быть осторожнее, к нам иногда заплывают белые акулы.

– Да, да я уже слышала об этом. – Лилиан ответила скорее машинально, чем понимая, что она говорит. – Да, мы с мужем знаем об этом, нас предупредили. – Она повторила это с той быстротой, которая обычно указывает, что говорящий хочет исправить сказанное. – Мы с мужем останемся здесь еще на несколько дней. Он сейчас подойдет. Вы скажете ему, что я уже взяла ключ? – Сделав упор на словах «мы с мужем», отделив их паузой и подчеркнув «сейчас», Лилиан направилась к лифту.

Портье кивнул, а потом проводил ее долгим взглядом: «Странная какая-то. И эта запекшаяся кровь на щеке…»

– Здравствуйте, рад видеть вас в нашем отеле. Как вас записать? – Портье не по-дежурному радушно поприветствовал вошедшую возрастную пару – высокого стройного мужчину с седой шевелюрой и маленькую темноволосую женщину, преданно смотрящую в глаза своему спутнику.

– Мы хотели сегодня прокатиться на яхте. Не могли бы вы нам что-то предложить? – спросил у портье мужчина, нежно поглядывая на свою даму.

Август 2022 г.

Ошибка полицейского

Инспектор полиции Франсуа Бартье давно подозревал свою жену Софи в измене. Он был уверен, что у нее есть любовник, которым, по мнению Бартье, был его сослуживец. Мысль о любовнике поглотила его целиком, к тому же он был ревнив, и эта ревность имела под собой основания – Бартье был стар. Через два года ему на пенсию, если не получится с повышением. Инспектор дал себе слово решить эту проблему любой ценой. Он больше ни о чем не мог думать, стал рассеян и получил несколько замечаний от начальства.

Сегодняшнее дежурство обещало пройти спокойно, без происшествий. Дежурные сутки подходили к концу, но к вечеру в отдел доставили парня, сбытчика наркотиков. Полиции он был известен, занимался сбытом небольших доз героина. Мелкие правонарушения не входили в поле зрения спецотдела, где проходил службу Бартье. Но на этот раз задержанный имел при себе ствол, и Бартье пришлось им заняться.

До конца дежурства оставалось чуть больше часа. Скоро он обнимет жену, одновременно представляя, как это делает другой.

Бартье записывал показания наркосбытчика, когда появился Лурье.

– Ну как продвигаются дела? – спросил он. – У Софи день рождения, ты не забыл?

– Не забыл, – не глядя на друга, буркнул Бартье. Сегодня Лурье был его помощником.

Они вместе пришли в спецподразделение по борьбе с наркотиками, когда закончился их военный контракт. В Африке они попали в переделку, из которой еле унесли ноги, прихватив очень важные документы. Бартье был ранен, и Лурье тащил его на себе до самой вертушки. Черта с два она прилетела бы за ними, если бы не документы, оба были в этом уверены. Тем не менее Лурье получил награду и приглашение работать в полицию. Он говорил, что вообще-то его мечта – жить в деревне, иметь небольшой виноградник и делать домашнее вино, чтобы угощать им соседей. Но ничего, он обязательно займется этим на пенсии. Он согласился насчет полиции, но поставил условие, что возьмут и Бартье, несмотря на его возраст. И если бы не Лурье, Бартье не купил бы себе небольшую квартирку, у него не было бы красавицы жены и он бы не стал гражданином Франции. Одним словом, он был многим обязан Лурье.

Бартье уже полчаса допрашивал задержанного, от которого узнал, что сегодня вечером состоится продажа большой партии героина. Сделка пройдет в темно-зеленом «ситроене» и место известно. «Там он будет почти не виден, – подумал Бартье. – Машина сольется с темно-зелеными домами». Он знал это место. Его квартира, окнами на бульвар с ажурным балконом, была поблизости.

Черт бы побрал этого Лурье! Они знакомы целую вечность, но только сейчас до Бартье дошло, что Лурье холост и имеет успех у женщин. Бартье был уверен, что именно Лурье – любовник его жены. В последнее время тот на правах друга слишком зачастил к ним. Бартье был не против визитов друга, но почему именно в его отсутствие? Ревность Бартье усугублялась разницей в возрасте – Лурье был моложе его почти на двадцать лет.

Три года назад

Они забрели в ночной клуб, чтобы развлечься по случаю окончания службы в Иностранном легионе.

– Ну что, по домам? – Гориц предложил закончить вечеринку.

– Не знаю, как тебя, а меня никто не ждет. В моей квартире пока пусто.

– О! Тогда надо срочно жениться. А значит, только сюда. Где еще искать невесту, как не в ночном клубе? Здесь работают великолепные девочки, выберем тебе что надо, – то ли в шутку, то всерьез произнес Гориц, когда они вышли из ресторана, изрядно набравшись перед поиском невесты.

Он был энергичен и напорист, этот Иштван, но именно благодаря этим его качествам Радомир Поспишил остался жив. И теперь смесь благодарности и ревности порождала у него неприязнь, которая усиливалась день ото дня.

– Моя блондинка, – сразу определился Иштван, показывая на красотку, которая извивалась на шесте так, что это сразу выдавало в ней профессиональную гимнастку. – Твоя черненькая.

Между столиками, виляя бедрами, разгуливала черноволосая худышка, собирая купюры и засовывая их себе за резинку тонких трусиков.

– Не зевай, а то перехватят, – подбадривал Гориц, показывая на худышку.

Радомир Поспишил молча проводил взглядом блондинку. Ему было много лет, он повидал женщин и предпочитал именно таких, с формами. Но она была слишком молода, и потому у него не было шансов. Гориц незаметно прошел к ней в гримерную и оставался там столько, сколько необходимо молодости, чтобы получить свое. Радомир был вне себя. Упущенный шанс он решил восполнить на следующий вечер. Хлебнув для храбрости, завалился в тот же клуб в надежде сравнять счет. Охранник, бывший спецназовец, сказал, что Софи уволили за связь с клиентом. Девушкам гоу-гоу это запрещено. Такой привилегией тут пользуются только полицейские. Охранник посочувствовал ему и по-свойски шепнул адресок, где можно найти девушку, чтобы развлечься.

Они приняли предложение насчет полиции, ведь опыта у них не занимать. Но сначала необходимо натурализоваться, добавил Иштван, и Радомир согласился с ним. Недолго думая, они подали документы, воспользовавшись льготой как ветераны Иностранного легиона. В местном муниципалитете служащие улыбнулись, услышав, какие имена себе выбрали новоиспеченные граждане.

Точку в выборе имен поставил бразильский ром. Чех Поспишил думал недолго – Франсуа Бартье. Ему показалось, что более французского имени не найти.

– Бартье, Перье, Лемье, Лурье… Выпьем за Лурье, – подытожил Гориц. На большее, чем Лурье, ему не хватило фантазии. Гориц-Лурье был в восторге, держа в руках новые документы. – А теперь идем искать Софи.

Лурье был в экстазе. Его Венгрия осталась в прошлом. У него теперь новая родина. И, как все французы, Лурье тут же захотел продолжения веселья.

Софи они нашли, на это у них ушел первый месяц полицейской службы. Лурье попытался повторить свой успех, но Бартье был начеку. Второй раз он проигрывать не хотел и решил вопрос кардинально – Софи стала его женой.

Бартье встряхнулся. Задержанный сказал, что на сделку прибудут двое.

А еще Бартье должен купить Софи цветы, ее любимые – бледно-фиолетовые тюльпаны. И надо было отправить Лурье на задержание пораньше. Пусть займет место поодаль и понаблюдает до его прибытия с группой захвата.

– Там есть небольшое кафе, из которого хорошо просматривается вся улица. Гангстеры подъедут на темно-зеленом «С4», а я буду чуть позже, как только закончу допрос, – сказал он Лурье. – Я слишком приметен, чтобы не узнать во мне полицейского.

«Чтобы догадаться о связи Софи и Лурье, не нужно быть ее мужем и другом ее любовника, – рассуждал Бартье. – Для этого даже не нужна прозорливость полицейского: лица Софи и Лурье светятся каждый раз, когда они прощаются». Слишком многозначительны были их взгляды. Слишком таинственны шепотки у него за спиной. Его возмущала столь неприкрытая игра этих… Бартье вполне мог назвать их преступниками, ведь они убивали его семейное счастье! Эта мысль для него стала навязчивой. На выходных они все вместе – Лурье, Софи и он – поедут за город, куда Софи зачем-то пригласила Кларисс – свою давнюю подругу. Бартье так и подмывало спросить – вы вместе танцевали в клубе? Кларисс была недурна собой, но глуповата, на взгляд Бартье. Что до Лурье, то Кларисс была старше его лет на десять. Значит – Бартье был в этом уверен, – жена готовила себе замену, чтобы подсластить пилюлю предстоящего расставания.

Лурье называл эти поездки вылазками. Он всегда так говорил, когда они отправлялись на спецзадания в Африке. Бартье не станет церемониться. Прямо там, на пикнике, он выскажет ему все. Для большей уверенности он возьмет с собой только что изъятый у задержанного «люгер», не сдаст его для учета. «Если мои подозрения окажутся правдой, то я знаю, как поступить. Он слишком нахален. Софи пока еще моя жена». Бартье на секунду представил Лурье с дыркой во лбу. «Люгер» сделает в его башке хорошую пробоину. Такие картинки ему доводилось видеть не раз.

– Так я куплю Софи цветы? Не волнуйся, я знаю, какие она предпочитает.

Бартье подумал, что Лурье хотел щегольнуть тем, что помнит, какие цветы любит его жена. Несомненно, они любовники. Невысказанная ревность, как известь, разъедала его изнутри. Ему хотелось тут же спросить Лурье об этом, но он только кивнул. Лурье всегда успевал оказаться возле Софи раньше его.

Бартье закончил допрос, сложил листы с записями аккуратной стопкой, поправил оперативку. Служебный «магнум» – штука серьезная, но какой от него толк? Францию не зря называют страной нестреляющих полицейских. Может быть, от этого тяжелый, но бесполезный «магнум» жмет под мышкой? А может, это лишние килограммы? У Лурье такого недостатка нет. Красавчик в модной куртке. В такой куртке можно соблазнить любую. Он слишком молод, этот Лурье, и слишком напорист.

Бартье вышел из отдела, грузно сел в машину. Мысли о предстоящей операции перебивались мыслями о Софи и Лурье. Надо настроиться, на ошибку нет права. Операция не должна сорваться, а Лурье не должен попасть в ловушку, иначе никакого повышения ему не видать.

Перед уходом на покой Бартье хотел занять место начальника отдела. Комиссар Баррет покидал свой пост через месяц. Но вчера Лурье заявил, что начальником станет он. Лурье явно дразнил старого друга, но Бартье было не до шуток.

– Я молод, – подначивал его Лурье, – и у меня лучшие показатели в работе. Так что все шансы у меня.

И еще он не допускает ошибок в работе:

– Ты же не против, старина, если я предложу начальнику свою кандидатуру? – спрашивал он, не замечая, как хмурится Бартье. – Хватит с тебя и Софи.

– Не против, – как всегда, угрюмо отвечает Бартье. Он всегда не против.

Прибыв на место, Бартье отдал несколько распоряжений. Старшему группы, приготовленной для задержания, следовало оставаться в соседнем квартале от предполагаемого места встречи наркодилеров и ждать его команды.

Темно-зеленый «ситроен» с тонированными стеклами был припаркован точно в том месте, на которое указал припертый им к стенке наркосбытчик. «Где Лурье? Ведет наблюдение неподалеку?» Бартье набрал заранее оговоренное сообщение и отправил его на номер сослуживца: «Ты где?» В ответ неожиданно пришло: «Иди к „ситроену“. Я задержал их, держу на прицеле».

Бартье подумал, не дать ли сигнал группе захвата, но потом решил, что ему представился случай показать собственную доблесть. Он приблизился к автомобилю, держа наготове служебный «магнум», но тут же понял, что лучше бы он этого не делал. Стекло водительской двери опустилось, и неизвестный с наглой ухмылкой насмешливо произнес:

– Привет, легавый. Надеюсь, твой дружок не соврал нам и ты и вправду коп?

Бартье понял, что Лурье влип. Судя по всему, этот бандит был за старшего.

Насладившись замешательством полицейского, он добавил:

– А теперь посмотри туда.

Тотчас же приоткрылось стекло задней двери, и Бартье увидел на сиденье двоих. Один из них был Лурье.

– Прости, они заставили меня это написать. – Лурье был совершенно подавлен. Второй гангстер – он был помоложе – держал палец на спусковом крючке пистолета, ствол которого был приставлен к виску Лурье.

«Люгер», – машинально определил Бартье.

– Они готовы нас отпустить Ты только покажи им удостоверение, – выдавил Лурье.

– Да-да. Покажи нам свою ксиву, – хмыкнул тип с водительского сиденья. – Хотя я и по твой роже вижу, что твой напарник не врет.

Бартье медленно, не убирая свой пистолет, направленный в ухмыляющееся лицо старшего, достал из внутреннего кармана документ и сунул его под нос бандиту.

– Хорошо, – сказал тот. – А сейчас мы поступим так. Ты, пенсионер, опустишь пушку, а твой дружок медленно выйдет из машины, и мы спокойно уедем. Нам не нужны проблемы. Валить легавого без нужды нам нет резона. Потом можете гоняться за нами сколько захотите. – Старший говорил уверенно, понимая, что ситуация находится под его контролем. – Подумаешь, операция сорвалась. Сегодня вам не повезло, вот и все. А может, ты хочешь увидеть своего напарника с дыркой в башке? Но я не советовал бы тебе играть в ковбоя. Награды за него ты точно не получишь.

Бартье лихорадочно просчитывал варианты. Он думал. Если он выполнит требования бандитов, Лурье останется жив, но тогда карьера Бартье закончится. В срыве операции обвинят именно его как не обеспечившего прикрытия коллеги. А в остальном ничего не изменится. Лурье будет все так же шептаться с Софи у него за спиной, а может, и еще похлеще. Он такой, этот Лурье. После случившегося он запросто станет обнимать Софи на глазах у мужа, пока он, Бартье, будет из вежливости беседовать с Кларисс. А еще через месяц Лурье займет место начальника отдела, а Бартье вежливо попросят подать рапорт о выходе на пенсию. И тогда ничего не помешает его бывшему другу открыться старому, никому не нужному эмигранту и объявить о своих отношениях с его женой. А Софи поставит жирную точку – покажет ему давно заполненный бланк заявления о разводе.

Бартье представил себя стареющим, неинтересным даже такой простушке, как Кларисс. До самой смерти его будут высмеивать всем полицейским отделом – как беспомощно он отдал и жену, и должность этому красавчику и прощелыге Лурье, который долгие годы прикидывался его другом. Софи же будет удивляться, как она могла жить, и так долго, с таким неудачником.

– Ну что застыл, легавый? Точно ископаемый, долго думаешь. Быстрее бросай пукалку и вали в свой кабинет досиживать до увольнения. У моего приятеля уже палец устал, вот-вот он нажм…

Бандит не успел закончить свою смешную, на его взгляд, тираду, когда Бартье нажал на спусковой крючок. Как он и ожидал, напуганный гангстер с пистолетом тоже нажал на спуск, лицо Лурье исказила гримаса ужаса, и в том же миг его голова дернулась в сторону, противоположную от выстрела, и окрасилась красным. Бартье тут же перевел ствол на второго и всадил в его голову все оставшиеся в обойме пули.

До конца этого дня было еще много событий – осмотр места происшествия, изъятие из машины крупной партии героина. Завернутые в пластиковые мешки трупы по очереди увезли в черных зевах автомобили коронера[2].

Весь следующий день Бартье провел в написании рапортов, которых получилось не меньше десятка, несколько раз его допрашивал следователь. Зато к исходу всей этой кутерьмы он выдохнул с облегчением – его версия случившегося принята, и, похоже, он выйдет из переделки героем.

Софи за целый день прислала только одно сухое сообщение: «Как ты? Работаешь?» И хотя в таком поведении жены не было ничего необычного, тем не менее Бартье увидел в нем некий знак ее полного охлаждения. Софи не устраивала ему сцен из-за задержек на работе в отличие от других жен полицейских. Но если раньше он ценил это, то сейчас расценивал как полное равнодушие. И причина тому – интерес к другому.

«Интересно, сколько сообщений она отправила Лурье и что думает по поводу того, что этот говнюк так долго ей не отвечает?» – с удовлетворением подумал Бартье.

Он вернулся домой крайне усталым, но предельно собранным, чувствуя, что главное его расследование впереди и состоится прямо на пороге его квартиры.

Софи встретила его как ни в чем не бывало.

– Как прошло твое дежурство, дорогой? Как всегда, задержание особо опасных преступников? И спасибо за цветы, мои любимые. – Софи встретила мужа в общем-то стандартным набором слов.

Бартье отметил про себя, что сегодня они почему-то уже не звучали так мило, как это было раньше.

– Да, дорогая. Преступники действительно оказались очень опасными. Их было двое, и они убили Лурье, – совершенно спокойно произнес Бартье и посмотрел на супругу.

Несколько секунд Софи продолжала улыбаться…

– Но я ликвидировал обоих.

– Марк… то есть Лурье погиб? – скривилось лицо Софи.

– Увы. Но я же жив. Ты рада этому?

– Да…но…он же твой друг, а ты так спокойно говоришь об этом… – И Софи разрыдалась, не сдерживая слез.

Она села на диван в прихожей и продолжала рыдать, будто ей сообщили о смерти любимого мужа.

– Софи, что с тобой? Мы будем оплакивать его так, как это положено. Мы никогда не забудем Лурье. – Последнюю фразу Бартье произнес чуть ли не с ухмылкой, но Софи не заметила ее. Бартье был доволен, что раскусил эту парочку. – Что ни говори, а Лурье был хороший полицейский, но не стоит так убиваться.

– Кларисс…Я не знаю, как теперь ей это сказать…

– А что Кларисс? Они едва знакомы, – хмыкнул Бартье.

– Они помолвлены, Франсуа. Ты слышишь меня – по-молв-ле-ны! Их свадьба назначена через месяц, бездушный чурбан, – выдавила Софи, продолжая всхлипывать, не подозревая об истинной причине его такого спокойного отношения к смерти друга.

Бартье будто ударили кирпичом. На ватных ногах, все еще не понимая и не веря до конца в услышанное, он опустился на диван и пробурчал:

– Как… почему… я ничего не знал.

Софи поднялась с дивана и, пошатываясь, прошла к комоду и взяла открытку. Потом снова плюхнулась рядом с мужем, бросив ему на колени кусок цветного картона:

«Дорогие Франсуа и Софи! Приглашаем вас на торжественную церемонию нашего бракосочетания, которая состоится по адресу… числа… в 15.00.

Всегда ваши,

Кларисс Бьери и Марк Лурье».

– Но почему? Почему мне не сказали? – Открытка выпала из рук Бартье.

– Мы готовили все без тебя, не хотели отвлекать от работы. Это была просьба Марка. Он говорил, что тебе предстоит повышение, и такие потрясения тебе сейчас ни к чему.

– Да, но я мог бы помочь. И к тому же я бы приготовил подарок, – глядя на жену недоуменно произнес Бартье. – Как это глупо! Совсем как дети.

– Мы бы и втроем неплохо справились. Было даже весело… как в молодости… – И Софи снова зашлась в рыданиях.

Бартье неловко приобнял жену.

– Марк говорил, что сам хочет занять место начальника отдела. Он говорил, что подал рапорт, – вспомнил вдруг Бартье с некоторой надеждой, что обман со стороны Лурье все же имел место.

– Нет, Франсуа. Это он так шутил над тобой. Все в отделе уже знают, что место после Баретта твое. Ты один ничего не знал. И это тоже была просьба Марка. Он постарался, чтобы все молчали о твоем будущем назначении. Марк говорил, что в отделе очень уважают тебя. А Марк и Кларисс после бракосочетания должны были переехать в одну небольшую деревню в Бретани. Там у нее маленький домик и небольшой участок земли, он достался ей по наследству. Марк хотел реализовать свою давнюю мечту – разводить виноград, чтобы делать домашнее вино и угощать им друзей и знакомых. Ты знал об этом?

– Да, знал, – ответил жене Бартье, глядя ей в глаза. И, тяжело вздохнув, медленно произнес: – Просто я ошибся.

Август 2022 г.

Родное лицо

Шесть часов. Павел встал рано. Он всегда вставал раньше жены. Наташа любила поспать подольше. Павел овладел ею – сонной, мягкой. Как это делал все двадцать лет их совместной жизни. Поцеловал жену в шею. После близости он всегда целовал ее туда, где пульсировала маленькая тонкая жилка. В темноте ее не было видно, но он знал, чувствовал губами, как она пульсирует – тихо, еле-еле, слегка…

Семь часов двадцать минут. Гимнастика, пять упражнений, стоя лицом строго на север. «Око возрождения» – для продления молодости и продолжительности жизни. У него недостаточная функция щитовидной железы. Знакомый патологоанатом говорит, что это даже хорошо. Говорит: «Будешь, Паша, жить долго». Через пятнадцать минут выпил стакан свежевыжатого сока, умылся. Зашел в спальню. Наташа проснулась и лежала, открыв глаза. Свет за окном уже пробивался в комнату сквозь зеленые шторы.

– Как спалось?

После полученного удовольствия Павел всегда испытывал легкую расслабленность и одновременно внутренний подъем, и наступавший день ему говорил: сегодня всё в руках твоих – твори, дерзай! Но длилось это недолго. Павел знал, что сейчас начнется утренний «разбор полетов», будут претензии и упреки. Сегодня полнолуние. Ему будет предъявлено что-нибудь из «неправильно» сказанного вчера, позавчера, пять дней назад. А он, забыв, когда и к чему это было сказано, будет гладить жену, сунув руку под одеяло, стараясь выслушать молча, сделав вид, что все это такая пустяковина, на которую не стоит обращать внимания.

– Ты зачем вчера мне сказал, что я пыль не вытерла? – Разбор начинался, набирая обороты. – Я что, неряха по-твоему?

За годы совместной жизни Павел не научился успокаивать жену.

«Ага, значит, сегодня у нас пыль… – думал он. – А вчера, позавчера? Что было позавчера? Поздно пришла с работы, зашла к подружке. Спросил, почему поздно. Промолчала».

– Тебе соку или кофе? – Павел пытался игнорировать плохое настроение жены и ее обвинения. Защищаться от них он не считал нужным. – Принесу кофе.

Павел вышел, вслед донеслось:

– Себе так соку выжимаешь. За своим здоровьем следишь, а мое тебя не интересует?

«Значит, сок». Павел разрезал второй апельсин пополам, включил соковыжималку, получился почти целый стакан. Принес в спальню.

– Спасибо, – поблагодарила жена, тоном чуть мягче, но все же не так, как этого хотелось Павлу.

Семь часов тридцать пять минут. Закрыв входную дверь на ключ, Павел вышел на улицу. Завел «ниссан», немного прогрел – ночью был минус. Под утро выпал снег. Сегодня ему надо решить, что делать с Федореевым. Он не видел в его действиях состава преступления. Надо было оправдывать. Федореев работал электромонтером на станции, два месяца назад из вагона «позаимствовал» несколько пачек масла. На кражу не тянет, мелкое хищение – административка, штраф. Да и доказательств никаких, кроме его собственного признания. Сегодня Павел вынесет оправдательный приговор. Прокурор попросил отправить на доследование, чтобы там тихо прекратить. Оправдательный приговор для прокурора – это минус в работе. Но нет, он вынесет оправдательный. Надо будет намекнуть адвокату. Кажется, та ни о чем не догадывается, вчера в прениях она просила только не лишать Федореева свободы. Федореев, которому оставался год до пенсии, пришел в суд с котомкой. И на все вопросы прокурора и адвоката, зачем сумка, отвечал одно и то же: «Таков закон». Сегодня сумка ему не понадобится.

Павел не стал звонить жене к восьми, когда она должна была встать. Он знал, что потом ему будет поставлено в вину: «Мог бы позвонить, я опять опоздала на работу». Все, теперь неделя молчания и семь ночей в одной постели, не прикасаясь друг к другу. Нет, он не будет звонить. И вечером не пойдет домой, а станет бесцельно кружить по городу на «скайлайне», чтобы убить время. Приедет далеко за полночь, когда Наташа будет спать. Наматывал километры, подождав, когда схлынут пробки, чтобы на пустых улицах снять утренний стресс.

Девять часов сорок минут. Сейчас он предоставит подсудимому последнее слово и уйдет в совещательную комнату, чтобы вынести приговор. Ждали адвоката, она опаздывала. Вот она зашла в зал, сняла пальто, шарф. Это про нее говорили, что она носит парик. Подумал: «Интересно, а как она носит его зимой?» Сняв шапку, адвокат надела парик. Одежду аккуратно положила на лавку. Павел почувствовал раздражение: «А не при всех надеть можно было? Ах да, опоздала». Он так и не дождался от нее слов насчет отсутствия состава преступления у ее подзащитного.

В последнем слове подсудимый еще раз признался в краже сливочного масла и сказал, что просит наказать его в соответствии с законом. «Таков закон», – несколько раз обреченно повторил Федореев.

– Дело направляется на дополнительное расследование, – объявил судья Павел Сергеевич.

Прокурор был доволен. Впрочем, адвокат тоже. Какая ей разница, каким образом будет прекращено дело ее клиента? И теперь только судье оставалось мучиться вопросом – почему? Павел с еле скрываемым раздражением смотрел, как в обратной последовательности одевалась адвокат – сняла парик, надела шапку, потом шарф и пальто.

Почему он не нашел в себе мужества сделать так, как решил утром? Пожалел прокурора? Разозлился на адвоката? А может быть, на жену? Но при чем здесь все они и при чем тут Федореев? Федорееву совершенно все равно. Котомка, собранная в тюрьму, ему не пригодилась, и это для него уже хорошо. Почему плохо ему, Павлу Сергеевичу?

Сегодня он не будет торопиться домой, а станет колесить по вечернему городу, ни о чем не думая – ни о жене, ни о прокуроре, ни об адвокате. Он будет думать о Федорееве. И о себе. О том, как смалодушничал. А собственно, что произошло? Кому стало хуже от того, что он отправил дело на доследование, а не вынес оправдательный приговор? Никому. Павел убеждал себя, но понимал, что хуже стало ему.

Прояви он принципиальность, как бы красиво он сейчас выглядел в собственных глазах – уверенным, достойным…

В обед позвонил Борис. Боря – божий человек, но матерился безбожно. Он спросил, как у Павла с женой, не поругались? Это значит, что он хочет в гости. Сегодня Борис хочет зайти к ним выпить коньяку. Его мать, долго болевшая, все-таки умерла, сегодня девять дней. Тридцать лет назад их случайное знакомство переросло в дружбу. Потом Борис пропал лет на пятнадцать и недавно объявился снова. За эти годы приобщился к сектантам, немного покрутился возле евангелистов. В церковь не ходит, что-то сковывает его там. Ничто не предвещало такой набожности Бориса. Всегда был весел, с девчонками знакомился запросто. Мог на раз уболтать любую. Все эти пятнадцать лет Борис жил в глухом таежном селе. Он говорит, что в этом селе прошло его детство. Прошлой зимой Павел ездил к нему вместе с женой. Машину заморозил, кое-как завели. Снятый с авто аккумулятор не зарядился – уже с трех часов дня и до самого утра свет в селе отключают. Это потому, что перестает работать дизель-генератор. Экономят соляру, ее редко завозят. Павел гостил у Бориса две ночи. И поскольку в первую ночь заморозили «скайлайн», во вторую не спали. Завели под вечер и всю ночь прогревали, чтобы уехать домой. Бензина осталось километров на двадцать, как раз до ближайшей заправки. Во вторую ночь вдруг загорелся свет. «Надо же, свет включили. Наверно, кто-то помер», – глубокомысленно заключил Борис. Двигатель они прогревали через каждые два часа, поочередно давая друг другу время на сон. Как-никак, а минус тридцать пять это тебе не шутки…

– Боря, позвони Наташе, если хочешь прийти. Ты же знаешь ее. Я не против.

Борис что-то буркнул в трубку. Павел понял, что звонить Наташе он не будет. Значит, тем более домой можно не спешить.

После обеда день прошел спокойно, ничего другого у него на рассмотрении не было. Он отдал секретарю подшить дело, приготовил документы на завтра. Закончив рабочий день, еще долго сидел в кабинете. Уже поздно вышел, споткнулся на крыльце. Скользко. Прогрел авто, осторожно тронулся – гололед.

Двадцать один час. Улицы почти опустели, он может спокойно прокатиться под мерцающим светом городских фонарей. Павел поймал себя на мысли, что бессознательно считает их. Он вывернул на проспект и поехал вдоль набережной. «А слабо научиться успокаивать жену, чтобы не накручивать цифры на спидометре?»

Почему не оставил ее тогда, шесть лет назад? Ведь уже ушел от нее к Оксане. Оксана любила его. Он тоже увлекся ею, но и забыть жену никак не мог. Оксана сказала ему, что он «недоушел». Она была права. От жалости к Наташе у него сжималось сердце. Он физически ощущал, как оно превращалось в маленький плотный комок при одной мысли, что ее придется оставить. Но перед тем, как от нее уйти, Павел стал приставать к ней, чтобы усыновить ребенка, мальчика. Он уже был в Доме ребенка. Ему понравился мальчик лет трех, белобрысый маленький мальчик. Надо было пройти медкомиссию. Ведь родить Наташа уже не может. Ее время ушло. А его? Ему нет и пятидесяти. Оксана обещала ему родить. Оксана родила мальчика, но не ему, и замуж она вышла, но не за него.

«Ты же замуж не хочешь?» – задал он ей тогда, в тот злополучный вечер, самый глупый вопрос в своей жизни. Да вовсе и не вопрос это был. Павел отлично понял, не мог не понять, что обидел Оксану. Она ответила резко: «А мне еще никто не предлагал». Это была точка в их отношениях, растянувшаяся на полгода. И в ту же минуту ее лицо, уже больше полутора лет такое близкое и родное, стало уходить куда-то, становясь жестким, еще не чужое, но уже другое, ему незнакомое. «Все, я приняла решение», – немного подумав, сказала Оксана, глядя ему прямо в глаза, и Павел понял, о каком решении идет речь. В сущности, это было и его решение. Вот так – он не женится на ней, и она ему никого не родит.

Двадцать два часа пятнадцать минут. Павел ровно катился по уже пустому проспекту. Благодаря остаткам дневного тепла и не рассеявшимся выхлопным газам асфальт в городе еще не покрылся скользкой пленкой. В машине было тепло. Тихо играла музыка – по «Авторадио» крутили Стинга, «Смокки». Стинг точно ложился на настроение Павла. Он успокаивал, «Смокки» бодрили. Хорошо. Спокойная бодрость. Он выехал на объездную, прямую, как взлетная полоса, с одним поворотом на двенадцатом километре. Потом через развязку – и в город. Путь был ему хорошо знаком. В отличие от городских улиц дорога здесь была уже мерзлой, вдобавок пошел мелкий снег. Павел почувствовал, как его заднеприводной «скайлайн» начал проскальзывать на подмерзающем асфальте. Надо быть осторожнее. И завтра положить в багажник зимний груз – кусок рельса, которым недавно обзавелся и хранил в гараже. Зимой для хорошего сцепления с дорогой одной запаски мало. Особенно в гололед.

Почему он не ушел? Получается так, что он предал Оксану из жалости к жене. Жалость оправдывает предательство? Павел думал, что оправдывает. Наташа смотрела на него, как раненая собачка, в ее глазах была боль, он ощущал эту боль всей кожей. Павел вглядывался в лицо жены – красивое, с мягкими детскими чертами. Смотрел, как пульсировала у нее на шее маленькая тонкая жилка с правой стороны. Нет, не смог он уйти от нее. И теперь молча выслушивает утренние упреки и обвинения. Смотреть на жену и видеть другую – какая женщина не почувствует? Ему оставалось делать вид, что такие мелочи, как неудачно сказанное слово или отстраненный взгляд, его совершенно не волнуют. Он забывал про Оксану ночью, когда под его губами затихала маленькая жилка…

Три дня назад был на похоронах друга детства. Семь старух вместе с матерью, сосед-пенсионер и он, судья Павел Сергеевич, – все, кто пришел проводить в последний путь. Ни любимой женщины, ни друзей-выпивох. Никого из тех, с кем учился и с кем работал, отстаивал суровую правоту закона ушедший в другой мир друг его детства. Произнося короткую речь, Павел с тщеславием подумал, что на его похороны придет больше народа. Будут друзья, родные, коллеги, адвокаты, и прокуроры тоже будут. Придет его первая жена – это он знал точно – и, конечно, Наташа. Не придет только Оксана, и это он тоже знал.

Двадцать три часа. Павел не заметил, как разогнался, правая нога, устав от напряжения, незаметно опустилась на педаль газа, и вот уже скорость со свистом врывалась в чуть приоткрытое окно. По прямой скорость не чувствовалась, только убегавшие назад деревья мелькали все быстрее на фоне неподвижной луны. Трасса «Восток» потихоньку пустела, на встречке редкие легковушки спешили в город, домой, в квартиры, к женам, к детям. Павел никуда не спешил. Вчера забрал из издательства свои рассказы, редактор говорит, что не хватает объема. У них политика – не меньше двадцати листов. А сколько у него? Павел не спросил, ему было наплевать, сколько у него листов. Завтра он отнесет в другое издательство.

Поворот Павел пропустил. Отвлекшись на часы, потом на спидометр, не заметил поворот. Секунда, две, и все – не вписывается в него. Тормоз! Нет, нельзя! Сбросить газ! Поздно! Уже поздно. «Скайлайн» круто ушел в занос, развернувшись почти на сто восемьдесят градусов. Слишком большая скорость, резким сбросом газа ее не погасить. «Ниссан» швырнуло с дороги в кювет, перевернуло через кабину несколько раз. Очень большая скорость. Павел рассчитывал, он знал – в таких случаях бывает, что, может быть, его выбросит из машины – он не был пристегнут, – и тогда, если сильно не ударится, у него есть шансы остаться в живых. В искуроченной машине, со смятым почти до сидений кузовом, шансов на жизнь было мало.

Перевернувшись несколько раз, автомобиль замер в двадцати метрах от трассы. Но сначала Павел не почувствовал никакой боли. Он даже не потерял сознания. Рулевой колонкой его вдавило в спинку сиденья, пассажирским креслом прижало слева. Передняя правая дверь вошла внутрь, защемив руку, и освободить ее не было никакой возможности. Лобовое стекло, покрывшись сеткой из тысячи трещин, выгнулось пузырем, но осталось на месте. В районе левой передней дверцы манящий свободой и жизнью, освещаемый лунным светом зиял проем. Но до него далеко, очень далеко – целых полметра. И эти полметра ему не одолеть – он оказался прочно зажат в железном коробе машины. Правая нога не чувствовалась. Левая рука странным образом торчала вверх, издевательски подставляя ему циферблат подаренного на юбилей «брайтлинга», как бы предлагая навсегда запомнить роковое расположение стрелок на нем. Кажется, она была не повреждена, но опустить ее Павел не мог. Он почувствовал, как рука стала затекать.

Двадцать три часа четыре минуты. Голова гудела. Павел знал, что сейчас шок пройдет и он почувствует страшную боль. А пока попытался опустить левую руку. Если у нее будет свободный ход, можно попробовать отодвинуть руль от себя, вытащить левую ногу и, отталкиваясь ею, вылезти из кабины в спасительный проем. Правая нога, кажется, раздроблена. Нет, не получается. Еще несколько попыток. Нет. Всё. Никаких сил. Рука затекает, скоро она полностью онемеет. И тогда уже точно конец. Левая рука – его единственное спасение, единственный рычаг, чтобы повернуть штурвал судьбы от отметки «смерть» туда, где его ожидает жизнь. Он еще может немного шевелить ею, но уже только немного. Десять минут или даже пять – и он будет совсем обездвиженным. Ему останется только умереть с онемевшей рукой. Неудобно. Придется умирать так. Он знает, что он далеко от дороги. В темноте его «скайлайн» сливается с придорожными камнями, его никто не увидит. Только утром. Он даже не может крикнуть. Рулевое колесо, такое послушное всегда, могильной плитой навалилось на грудь, разрешая дышать маленькими частыми вздохами, больше похожими на слабые всхлипы.

Вот так он и будет лежать здесь, охраняемый безмолвием ночи. Ночью объездная трасса «Восток» всегда пустая. Грязно-желтый лунный блин станет равнодушно наблюдать за последними часами его жизни. И только с первыми лучами солнца, притормаживая на повороте, кто-то случайно заметит искореженный «скайлик» и, проявив любопытство, остановится. Павлу не дожить до утра. Слишком долго.

«Травмы, не совместимые с жизнью. Судя по трупному окоченению, смерть наступила примерно четыре – шесть часов назад», – продиктует сухие профессиональные термины утром судебный медик следователю, осматривая на месте происшествия изуродованный труп. Сколько раз читал он эти протокольные фразы из уголовных дел, пытаясь представить себе состояние несчастных, волею обстоятельств, по нелепой случайности или собственной неосторожности, а часто и по чужой злой воле попавших в объятия смерти. Что чувствует человек в эти последние часы, минуты, секунды?

Двадцать три часа десять минут. Пришла боль, она окатила его жестокой волной, начав с головы, пройдя по телу через правую руку, и ушла вниз, к ногам. Правую ногу ниже колена Павел не чувствовал, совсем ничего. Только дикая боль. От этой боли он потерял сознание. Очнувшись, он опять ощутил волну этой боли. Боль прокатывалась снова и снова по его натренированному телу, забирая последние остатки жизни. Жизнь уходила постепенно, сознание периодически покидало его. Кровь по капле вытекала на пол, скапливаясь где-то возле левой ноги, согревая ее мокрым, липким теплом. Долго будет длиться эта ночь. Но утро для него в этот раз не настанет.

Ноль часов тридцать минут. «Успокаивать жену так и не научился. Разве что по ночам». Пришедшая мысль родила слабую улыбку, отвлекла от боли, но не смогла полностью избавить от нее. Спасительное забытье помогло ему в этом…

Два часа десять минут. Очнувшись, Павел видел перед собой лица: Федореева, прокурора, адвоката – она то снимала, то надевала парик. Борис и друг детства. Маленький белобрысый мальчик. Были и другие лица – друзей, родных и случайных знакомых, они сливались все вместе, умирающий мозг не фиксировался на них. И еще одно – знакомые черты. Он силился определить, разглядеть… и не мог. Надо обязательно это сделать! Немного усилий. «Подожди, „брайтлинг“, не спеши!» Очень мало времени, слишком на короткое время мозг приводил Павла в себя. Чудовищная боль сокращала его пребывание в ясном сознании до сотых, тысячных долей секунды.

Три часа сорок две минуты. Еще мгновение – и вспышка. Последняя картинка ярко высветилась перед ним – лицо. Очень близкое и родное, и маленькая, еле-еле пульсирующая жилка на женской шее справа.

Ноябрь 2014 г.

На хуторе

Небольшой хутор, что возле завода, расположен от поселка недалеко – в получасе ходьбы. Хутор, хуторок, небольшое село, каких сотни по южнорусским просторам страны, и с таким же, соответствующим стране названием – «Русский».

Во всю длину хутора гравийная дорога, она же и улица. На одной ее стороне – небрежно разбросанные дома, сползающие вниз по склону к речке с высоким обрывистым берегом, на другой – холм-косогор на всем протяжении села до самого кладбища, которым заканчивается дорога-улица. Начальная школа. Клуб.

Каждый год маленького мальчика Сашку мать оставляет здесь у родственников на все лето. Родственники – братья матери – любят его, у них добрые жены и дети, мальчику весело с ними. У их набожной бабки всего один глаз, и по вечерам она читает внукам Библию. Сашке интересно, а его двум двоюродным братьям и сестре нет, они еще не выросли. Через год ему в школу. Только не в эту, начальную, что стоит на въезде в село. В эту школу Сашка не хочет.

На хуторе ему нравится. Недавно в клубе показывали американское кино про Спартака, и теперь все хуторские мальчишки играют в гладиаторов. У каждого из них есть самодельный деревянный меч – предмет Сашкиной зависти. Сашка сделал себе такой же, но меч сломался. Зато у него есть китайские кеды, а ни у кого из хуторских таких нет. А еще на холме они собирают землянику. Она вкусная. По ту сторону речки, через мостик, лес. Деревья там невысокие и редкие, ему разрешают туда ходить – не заблудишься. За лесом большое поле, на поле растет горох. Его можно рвать. А однажды Сашка чуть не свалился в речку, но уцепился за куст и так висел и орал до тех пор, пока подоспевшая детвора, услышав крики, не втащила его на берег. Хорошо на хуторе летом.