Кто водится в омуте

Это должен был быть обычный полет: забрать начальство с кустовой площадки 516 "Югранефтегаза" и доставить на серовский служебный аэродром – 30-40 минут, смотря какой ветер. Пилот один, это я. Пассажиров – четыре директора. У них там в кого ни плюнь, попадешь в директора чего-нибудь. Директор департамента бурения, директор департамента сжигания, директор по связям с общественностью, такое вот. Есть еще директор директоров, но он с нами не полетел.

Вылетели прекрасным сентябрьским вечером, путь пролегал над Шеремельским заповедником. Весь север раскинулся от края до края, зелеными волнами лесов, слюдяными чешуйками озер. Солнце клонилось к закату, окрашивая панораму в золотистое. Машина слушалась вяловато, но и лететь-то всего ничего. Долечу – посмотрю, решил я и налил из термоса чаю.

Тут же нарисовался хлыщеватый Славик, директор по связям. Связи у него были обильные и случайные, это все знали. Славик время от времени просил покатать его с какой-нибудь девицей, но я, понятное дело, отказывался. Хотя некоторые там у нас, знаю, соглашались и неплохо на славиковых связях зарабатывали.

Славик попросился посидеть за второго пилота. Я убедился, что правый штурвал и кнопки отключены, и разрешил. Славик тут же вытащил айфон и стал фоткать себя, меня и окружающие виды. Как раз в этот момент машину мощно тряхнуло, славиков айфон отлетел за кресло, чай плеснул мне в лицо и на колени. Запищали и замигали несколько аварийных систем на приборной панели.

– Это что?! – Славик побелел и вцепился в подлокотники.

– Это потеря гидравлики, – мрачно ответил я через сжатые зубы и вытер моментально вспотевшие ладони о мокрые штаны.

– И чо, у тебя теперь руль без гидрача? – не понял Славик.

– У меня теперь винт без гидрача, – признался я. Прошло несколько секунд, но голова работала уже иначе. Глаза высматривали внизу хотя бы небольшую поляну, а руки сами находили нужные тумблеры. Дотянуть бы до Белого Яра, а за ним уже поля. Но нет, понял, не дотяну.

Я нащупал рацию и забубнил сигнал бедствия, бортовой номер и координаты. Ответом было шипение помех – над Шеремелем покрытие связи практически никакое. Я еще несколько раз побубнил в густой белый шум, а сам уже прицелился, куда падать, вернее, совершать аварийную жесткую посадку. Это было просторное блестящее болото с низкими куцыми деревцами.

По внутренней связи я предупредил пассажиров, что готовлюсь к аварийной посадке, поэтому все должны сидеть в креслах пристегнутыми и максимально сгруппироваться. Естественно, не успел я договорить, как дверь распахнулась и в кабину влетела полноватая густо накрашенная тетка – директор бурения Елена Вадимовна.

– Это в каком это смысле, аварийная посадка, – заорала она и попыталась вцепиться мне в руку.

Неожиданно на помощь пришел Славик. Он вывернулся из кресла и каким-то скользким движением скрутил Вадимовну и вытолкнул в салон. После чего закрыл дверь на щеколду и вернулся на сиденье со словами: "Давно мечтал влепить кикиморе".

Все произошло за секунды. Болото приблизилось, раскинулось, распахнулось в стороны, сосны вокруг кабины взлетели стрелами вверх и вертолет грянулся о поверхность, калеча, выворачивая, расшвыривая вокруг себя слои вечно лежавшей тут жизни.

Удар был сильный и громкий, но я ожидал худшего. Нос вертолета задрался, а хвост, вероятно, обломился, либо попал в скрытую болотом яму. Машинально я отключил питание и все системы, потом уделил секунду проверке себя – цел? цел. Глянул на Славика. Он не успел пристегнуться, поэтому инерция швырнула его о потолок кабины и немножко о боковое стекло. Но Славик был не из тех, кто умирает в начале фильма, он завозился, охая и матерясь.

Я отщелкнул ремни и оставил кряхтящего Славика собирать конечности в кучу.

Салон я не узнал. Его смяло, в дальней части зияла дыра, уходящая в черную воду. Валялись оторвавшиеся из грузовых сеток ящики и мешки. Два директора – разведки Бурый и закупок Леночка – успели пристегнуться и теперь вяло ворочались, повиснув на ремнях лицом вниз. Вадимовны в салоне не было. Видимо, от толчка Славика она отлетела в хвост, и почти в тот же момент корма задела о сосны и отвалилась. Я представил Вадимовну, сидящую на верхушке сосны, и неуместно хихикнул.

Помогать я решил, конечно же, Леночке. Отстегнул ее и поймал в крепкие объятия, а она, оглушенная, даже почти не отбивалась. Убедившись, что она держится на ногах, я гораздо менее бережно отцепил Бурого, и он свалился рядом, как куль с субстратом.

Баюкая явно сломанную руку, из кабины, шатаясь, выбрался Славик, запнулся и полетел в нас, а мы под его весом полетели в холодную грязь, которая поднялась уже до середины очень накренившегося салона. Вертолет тонул.

Я с трудом распахнул дверь, выбрался на фюзеляж и огляделся. Вертолет, странно закручиваясь, лежал в центре обширного потревоженного болота. Оторванной хвостовой части нигде не было, видимо, утонула сразу. С такими поглощающими свойствами местности нам явно стоило поторопиться. Неподалеку из трясины выступал островок суши, покрытый чахлым леском. Вместе с Бурым мы вытащили Леночку и воющего от боли Славика, и гуськом зачавкали по кочкам.

***

Как всегда осенью, быстро темнело и холодало, а мы были насквозь промокшие. Бурый насобирал сухих гнилушек и поваленных старых стволов и ловко соорудил костер. Я посмотрел на него с новым интересом – старпер, оказывается, умел не только 20-летний коньяк на корпоративе сосать да стажерок портить. Это нам надо, это мы берем.

– Желательно снять мокрую одежду, – сказал Бурый, глядя в сторону, но все поняли, что говорилось это для Леночки.

Мол, никаких служебных домогательств, раздевание строго ради спасения жизни. Леночка отвернулась и заплакала, но строгую свою юбку и куцый жакетик снимать не стала.

– Давай, Ленок, снимай порток, – развязно полез к ней Славик. Судя по блеску глаз и состоянию зрачков, он успел что-то принять.

Я легонько его отдернул за воротник, как плохую собачку, и усадил на траву. Славик сразу притих, прижал к животу покалеченную руку. Бурый стал стаскивать мокрый пиджак, ни на кого не глядя, потянул прилипшую к дряблому торсу грязную рубашку.

Долго смотрел я на силуэт винта на фоне закатного неба.

Вертолет, кажется, нащупал наконец какое-то дно и прилег на него левым боком. Я решился и отправился к машине в поисках чего-нибудь полезного. Бурый в одних семейниках подорвался за мной, но я остановил его и шепотом попросил присмотреть за остальными директорами.

В разваленном вертолете я долго не мог сообразить, где что могло лежать. Тыкаясь, словно видел салон впервые, я выискал три одеяла, фонарь, аптечку, свой термос с чаем и кулек с бутербродами, грязный комбинезон, сапоги, а вспомнив, зачем я тут храню комбинезон и сапоги, нашел и складную удочку. Да, когда мотаешься по северам, иногда удается порыбачить там, где обычно рыбачить можно только оленеводам. Спиннинг и топор я убрал в рюкзак, чтоб не мелькали, остальное навалил горой и отнес на остров.

Вдвоем с Бурым мы убедили Леночку переодеться в комбинезон и сапоги (она была в таких маленьких ботиночках на огромном каблуке, можете себе представить), завернули дремлющего нездоровым сном Славика в одеяло и стали ждать помощи.

***

При ударе у вертолета должен был сработать бортовой маячок, транслирующий координаты места катастрофы, так что самым надежным планом было оставаться около него и ждать спасателей.

По моим расчетам, МЧС должны были прилететь в ближайшие несколько часов и если не сесть поблизости, то хотя бы передать наши координаты наземным службам. Леночка дремала, пригревшись у костерка, Бурый проверял, как сохнет одежда.

– Утром Елену Вадимовну надо поискать, – тихо сказал он и махнул рукой в ту сторону, где у тонущего вертолета мог быть хвост. Я поморщился. Тетка была максимально вредная.

– Думаете, жива? – спросил я просто чтобы что-то сказать.

Бурый долго посмотрел в темноту, пожевал сухими синеватыми губами.

– Вряд ли. Но хотя бы тело, может быть…