Студент 1

Глава 1

– Ну ты, брат, даешь, – сказал мне Васильич не то восхищенно, не то с завистью. – Вломил им как следует! Так и надо.

– Угу, – буркнул я. – Только почему-то всегда один я должен ломать, а у остальных сразу язык в жопе.

Он замялся.

– Ну, Андрюха… ты же знаешь, нам на это пороху не хватит, – пробормотал он. – А ты другое дело. И образование у тебя. А мы-то чо? Двух слов не свяжем. Ну…

– Гвозди хером гну, – отрезал я. – Взялись за дело, значит, делай! До упора. А не так, что один за всех, а все в кусты.

Васильич виновато засопел.

Я стянул рубашку, повесил в шкафчик. Вынул форменную темно-синюю футболку.

По сути-то я не сердился. На что сердиться? Что не все на свете такие отмороженные правдолюбы как я, и что большинству из нас жизнь упорно вдалбливает в башку: не лезь, сиди ровно, тебе что, больше всех надо?.. Конечно, я прекрасно понимал – упрекать людей в малодушии все равно, что упрекать их в том, что они люди, а не ангелы. Что у них нет крыльев, они не умеют летать… Ну, а я? Ну я, спору нет, тоже не ангел. Тем не менее, обычно мне надо больше всех, и ничего с этим не поделать.

Такой характер, не выношу несправедливость. Неважно, со мной ли, с другими. Когда я вижу ее – все, пломбу срывает. Не отступлю, буду биться, пока правды не добьюсь. Или пока самого не прибьют. Ну, а поскольку еще жив курилка – стало быть, до сих пор добивался.

Хотя, как сказать…

Еще в школе я был готов стоять за истину, и случались драки, бывали приводы к директору, так что при нормальной успеваемости я вполне мог бы попасть в категорию трудновоспитуемых. Но, как теперь я понимаю, в нашей школе был замечательный педагогический коллектив. Учителя во главе с директором сумели разглядеть в ершистом пацане здоровое моральное начало, и на выпускном вечере я получил хороший аттестат и даже золотой значок ГТО. Правда, наша классная, многоопытный учитель литературы, на прощание все же сказала:

– Тебе, Андрей, непросто придется в жизни с таким характером. Не знаю, изменишь ты его, или сама жизнь тебя изменит… Но вспомни эти мои слова лет через десять.

И как в воду глядела. С одной поправкой: вспомнить пришлось не через десять, а через четыре года, когда меня выперли из института. Отчислить четверокурсника, почти выпускника – нонсенс, но я смог отличиться. Правда, это было в самые смутные времена, в 1990 году, когда Советский Союз трещал по швам, рвались связи, рушились судьбы… и на этом фоне потеря одного студента огромным вузом уже не казалась таким ЧП, каким была бы еще недавно.

Еще в школе меня очаровала химия. Увлекся. И поступать решил в наш местный политех, на факультет химических технологий. Поступил. Был страшно рад. Учился опять-таки неплохо, пусть и в фаворитах не ходил. Страна уже кипела и бурлила, молодежь в упоении горланила «Мы ждем перемен!..» вслед за Виктором Цоем, взорвавшим мозги миллионам людей в фильме «Асса». При этом никто из взбудораженных толком не сознавал, каких он хочет перемен, и когда эти перемены пришли – оказалось, что все совсем не так, как мечталось.

Теперь-то опыт мудро и печально говорит мне, что все революции развиваются примерно по одной схеме: давно протухший старый режим, его падение с восторгами и надеждами… и лютый срач между победившими, отчего очень скоро поднимается волна нытья: ой, да при царе-батюшке (короле, коммунистах…) лучше было!.. Но это сейчас. А тогда я тоже хотел не пойми чего, да еще в том возрасте, когда энергия бьет фонтаном, и моя студенческая жизнь, конечно, выдалась такой залихватской – жарких споров, модных книг, бесшабашных вечеринок, бухла и секса хватило бы на пятерых. Но влетел я не из-за этого.

А из-за доцента, ведшего у нас курс «Машины и аппараты химических производств». Он не просто был знаток своего дела, но и преподавал хорошо, умел объяснить материал толково, доступно, хотя и делал это суховато, как бы неохотно, с пренебрежением к студентам: вот, мол, вожусь тут с вами, кретинами, ради зарплаты… А на экзамене он вышел из себя, столкнувшись с невежеством, одной из наших девчонок сказал: «Вроде не блондинка, а дура…», швырнул ей зачетку, отчего она выбежала в слезах, и вот тут меня прорвало. Я в голос объявил доценту, что он не прав, что отнюдь не пробудило в нем самокритики. Напротив, пробудило гнев, он швырнул зачетку и мне, а в ведомость вкатил «неуд» – не по профессиональным, а чисто по самодурским соображениям: иди, жалуйся!

Конфликт вышел за пределы факультета, дошло до ректората, вставшего на сторону преподавателя. Я сумел довести руководство института до белого каления и был отчислен таким ловким образом, что уже на следующий день к нам домой стучались посыльные из военкомата, и очень скоро я очутился на сборном пункте. Все во мне кипело, плескало от возмущения – меня отчислили по беспределу за то, чего я не делал!.. Никого это, естественно, не шатало, и ничего никому я доказать не мог. Военком повертел в руках мои документы, приподнял бровь: «Химик, что ли?..» Я как-то нехотя огрызнулся, весь еще на нервах от недавней истории, а тот совершенно невозмутимо сказал: «Кесарю – кесарево, а химику – химиково». И я оказался в отдельной роте химзащиты мотострелковой дивизии.

Служба моя оказалась неожиданно интересной, мы занимались настоящим делом, а не красили и копали. Я увидел самую живую связь между знаниями, полученными в институте, и реальностью, влегкую проверял работоспособность дозиметров, противогазов и ОЗК, умело составлял горючие смеси для огнеметов. Дивизия кадрированная, во всех подразделениях было десять-двадцать процентов личного состава от штатной численности, в нашей роте было около пятнадцати человек, и конечно, ее командир вцепился в меня мертвой хваткой, поскольку толку от меня было больше, чем от всех прочих.

– Давай на сверхсрочную! – твердил чуть не каждый день. – Станешь прапором, походишь в этом гордом чине года два, а там и в офицеры! Хлеб с салом, и водка с огурцом всегда при тебе. И перспектива!..

Не сказать, что армия – категорически не мое. Нет. И специальность прямо по профилю. Но перспектив-то как раз и не было: годы моей службы пришлись точно на момент распада СССР. Не знаю, как в других частях, а в нашей дивизии воцарился такой неистовый бардак, что никаких слов нет его описать. Солдат из других стран СНГ отправляли по их республикам, заменить их было некому, караульную службу приходилось нести по несколько суток подряд в нарушение всех уставов, случалось, что часовыми на посты заступали прапорщики и младшие офицеры… Здесь, конечно, и ротный приуныл, не до моей карьеры ему стало, и в 1992 году, когда все летело в тартарары, я вернулся домой.

Поначалу я грелся мыслью восстановиться в институте, но девяносто второй год!.. Это не объяснишь, это надо пережить. С восстановлением не вышло, а уже потом надо было думать о том, как прожить, выжить, наша профессия оказалась невостребованной, моих однокурсников пачками сокращали с работы, а кто-то так и не смог устроиться по специальности. Иные от неудач морально сломались, запили, некоторых я, как потерял из вида, так и по сей день не знаю, где они, кого-то, по слухам, уже нет на свете… Мое незаконченное высшее тем более оказалось никому не нужным, но все тот же ротный, дай Бог ему если не полковника, то хотя бы здоровья и пенсии, сделал судьбоносное для меня дело: прямо в дивизии, в автослужбе пробил мне водительские права, категории В и С. И вот этот документ оказался реально рабочим.

Водилой я устроился вмиг, на дряхлый ГАЗ-53 – и сколько пота с ним пролил, сколько стрессов испытал, когда он вдруг глох зимней ночью на проселочной дороге в минус тридцать, когда вокруг ни души… Ни в сказке сказать, ни пером описать. Зато какой это был драгоценный опыт! Конечно, нынешние моторы, без нужды напичканные электроникой, не чета тому «газону», в них не полезешь просто так, но я и работаю в такой системе, где машины под круглосуточным наблюдением механиков, где дальних рейсов нет – но все равно я уже настолько в этой теме, настолько уверенно ощущаю себя на любых трассах, готов к любой нештатной ситуации, что хладнокровие за рулем не покидает меня никогда.

Чего не скажешь о других житейских ситуациях. Увы. Вот и намедни я взорвался. По делу, но лишнего тоже понес. Вломил, по словам Васильича.

Васильич – это мой напарник, мы с ним вдвоем гоняем один «совок» – большегрузный самосвал МАЗ новейшей модификации. Место нашей работы – управление дорожного строительства, одно из многих подразделений большого треста, строящего дороги федерального значения. Это, понятно, огромный объем работ, огромные осваиваемые средства… и огромные соблазны для лиц, распределяющих эти средства.

Внешне-то у нас все строго, вплоть до фирменной спецодежды. Униформа с логотипом компании; для определенного вида работ – обязательно защитная каска. Вот так получишь травму и, не дай Бог, будешь без каски в это время, значит, лечение оплачиваешь из своего кармана. Ну, у нас, у шоферни, каски не предусмотрены, но спецовка, светоотражающий жилет, летом бейсболка, зимой ушанка с символикой также строго обязательны. То же и с футболкой и свитером опять же в разные времена года. На линию не выпустят без этого.

Ну, как несложно понять, зарплаты в фирме приличные, у водителей в частности. Иные десятилетиями работают, пушкой не вышибешь, что совершенно нормально. Какая там кухня у начальства – в это я до поры-до времени не лез, поскольку расчеты были справедливыми. Шоферские заработки сдельные: от количества рейсов, массы перевезенного груза, естественно, с учетом безаварийности, соблюдения трудовой дисциплины, экономии топлива… словом, какое-то число факторов суммируется – и получи бабло. Подсчитать, в общем, несложно. Я скрупулезно этим занимался, видел, что по моим раскладам и по данным бухгалтерии расхождения, если и есть, то в пределах погрешности. Нормально. Справедливо.

Так было при прежнем начальнике управления, ушедшем на повышение. Пришел новый, молодой, про него сразу стали судачить: чей-то протеже, блатной, волосатая лапа и тому подобное. Я этого чурался: терпеть не могу сплетни, необоснованные осуждения… Поживем – увидим, золотые слова в данном случае. Пожили и увидели, увы, что сплетники оказались правы. Бывает и такое.

Последовали несколько очень спорных кадровых решений. Новый шеф постарался выжить бухгалтершу, кадровика, нескольких механиков, тут же притащив на эти должности своих. Новая метла. И началось… Мои подсчеты стали сразу же показывать недоплату. Небольшую, но стабильную. Расхождения между подсчетами и цифрами в квитанциях регулярно выливались в две-три тысячи, и обязательно мне в минус.

Разумеется, я не один такой счетчик. Пошли пересуды, возмущения, но все в тряпочку. Понятно: многие боялись потерять работу. Типа, черт с ними, этими тремя тысячами, все равно такой зарплаты не найти, по крайней мере, сразу. Но когда многие недосчитались больших сумм, возмущение забило ключом, ну, а я, естественно, в таких случаях оказываюсь на передовой, и выходит это как-то само собой. Я потребовал созыва общего собрания трудового коллектива. Мое требование начальство отклонило, ссылаясь на какие-то параграфы устава, но случилось так, что начальника управления по каким-то делам занесло в гараж, и я высказал ему претензии от всех, но все присутствующие при этом невнятно умолкли, а босс встретил мои слова в штыки, и разговор, а правду сказать, ругань с матерщиной дошли до ожесточения, обещаний с одной стороны уволить, а с другой, то есть с моей – обратиться в прокуратуру с угрозами подвести под статью о мошенничестве, а заодно и о нецелевом расходе средств.

Про нецелевой расход я брякнул случайно, в запале, но, видать, попал в жилу. Шеф аж позеленел, агрессивно рявкнул: «Я не потерплю всякой клеветы!», однако, поспешил слинять, что опять же вызвало кривотолки, а впрочем, все осталось, как было. В следующий после стычки день я по графику был выходной, а третьим днем вышел в дневную смену, приняв авто от Васильича, крутившего баранку в ночь. Мысль о прокуратуре я не выбросил, но решил все же до зарплаты повременить.

– Аппарат в норме? – спросил я формально, ибо мой сменщик был тот еще педант.

– Ну! – обидчиво воскликнул он. – Если что не то, так я бы тебе сразу сказал.

Я промолчал. Облачился в спецодежду, напялил бейсболку, буркнул:

– Счастливо! – и вышел, услыхав напоследок:

– И тебе ни гвоздя, ни жезла!

Норма нормой, а машину я должен был официально принять от механика. Но вот странность: вместо закрепленного за мной Бориса, которого я знал много лет, вокруг моего МАЗа крутился Гена, один из пришедших с боссом.

– О, Андрей, здорово! – приветствовал он меня как-то чересчур радостно.

– И тебе не хворать, – сказал я с подозрением. – А Борька где?

– Да вот он-то как раз прихворнул. Больничный брать не стал, попросил подмениться на денек. Отлежусь, говорит, само пройдет. Держи путевку!

Такое в нашей практике бывает нередко, больничный брать – себе дороже. На путевом листе стояла подпись Бориса, я хотел было придраться… а потом махнул рукой на это. И взял бумагу.

Гена объяснил мне задание: на песчаный карьер и обратно, возить песок всю смену. Норма – девять ходок. Перевыполнение – в премию. Обычное дело.

– Ладно, – сказал я и поехал.

От рабочей точки до карьера порядка пятнадцати километров, и по трассе, и по проселкам. Норма жесткая, чтобы уложиться, приходится каскадерить, превышать допустимые скорость и грузоподъемность. Порожняком по трассе гнать 100–110 километров в час, а грузить вместо штатных пятнадцати тонн шестнадцать-семнадцать. Это не слишком хорошо, конечно, но…

Выехав на трассу, я сразу и притопил под сто. По утреннему холодку кондер включать не стал, приопустил окошко. Свежий воздух, с исчезающим, но еще уловимым духом ночных просторов загулял по кабине… Дорога пошла под уклон, я понесся быстрее прежнего.

Попутных почти не было, зато встречный поток шел довольно плотный. И вдруг из этого потока, хрен знает, зачем на встречку вылетел какой-то дебил на «Хендае-Солярисе».

Воистину, дорога полна дураков и неожиданностей. Вот зачем ему это надо было, где у него глаза, где мозги?! Я резко дал по тормозам, матеря себя: экстренное торможение вообще-то признак дилетанта, водитель-профи в принципе должен все делать, чтоб до этого не дошло! Но и на старуху бывает проруха.

Собственно, я выжал сцепление и тормоз сразу, готовясь перебросить рычаг КПП в пониженную – и если сцепление подалось нормально, то педаль тормоза упала в пол, как мертвая. Твою налево!

Я вмиг оледенел. Время вытянулось, все вдруг стало как в замедленной съемке.

Манометр? Ноль. Давления в системе нет. Супер!

Включать ручник?! Поздно. Этот мудак, видать, от страха очумел, летит мне в лоб. Ну как летит? Плывет, секунда кажется за пять.

Как можно точнее я взял вправо, пронесся впритирку по краю обочины, миновав «Соляру», чей хозяин, надеюсь, портки обгадил, когда десять тонн мелькнули в сантиметрах от него – пусть это будет ему уроком на всю жизнь.

Ух! Повезло!..

Рано радовался. Может, оно бы и вынесло, но на краю обочины была выбоина. Туда и угодило правое переднее колесо.

Мой МАЗ нырнул, подпрыгнул и потерял управление.

Огромная машина отправилась в полет с креном вправо, и в этот миг с пронзительной и запоздалой ясностью, я понял, зачем сегодня был Гена, почему в путевом листе подпись Бориса, ужаснулся тому, что теперь несчастный случай повесят на него, мне захотелось крикнуть: «Он не виноват!», а земля неслась на меня, и точно милость свыше, чтоб мне не видать ужасный последний миг, сознание покинуло меня.

Глава 2

Я вздрогнул и открыл глаза.

А я их закрывал?..

Я помню, как навстречу мне неслась земля – трава, поле и лес на горизонте. А потом тьма. Не знаю, сам зажмурился, или этот мир закрыл мне глаза. Наверное, это не важно в данной ситуации. Важно, что вновь открыл.

Солнечный свет вспыхнул так ярко, что я невольно заморгал, и вместе с ним вспыхнула странная, какая-то перекошенная радость: жив!.. А вдруг уже на том свете?! И это райский свет, такой яркий и жаркий!..

Да что-то не похоже.

Проморгавшись, я с удивлением увидел, что стою в помещении типа фойе с огромными многостворчатыми окнами, именно сквозь них сюда летит этот ликующий летний свет. За окнами – яркая свежая зелень какого-то леса или парка, а помещение полно людьми и сдержанным гомоном – эти люди переминаются, перешептываются, вот длинный слева от меня нервным жестом снял очки и стал поспешно протирать окуляры о рукав клетчатой рубашки…

Как-то не очень похоже на рай, а эти граждане на ангелов, а?..

Сознание мое, еще не понимая главного, вторым планом работало исправно, и сигналило мне о чем-то необычном. Я слышал голоса, разбирал слова на самом настоящем русском языке, слова знакомые, и все в одну тему: экзамен… апелляция… проходной балл… Мелькнула дурацкая мысль: так, может, это все новопреставленные, и в рай экзамены сдавать надо?! Ага, и комиссия заседает: Отец, Сын, Святой Дух… А если не сдал, то сначала апелляция, а потом патруль чертей является: ну, пошли! Чего тут засиделся? Сковородка ждет!

Понятно, это все мелькнуло в шутку, а сознание вбирало в себя все больше фактов: парень в очках, что в нем не так?.. Одет не так! Старомодная, словно из бабушкиного сундука, рубашка в крупную оранжевую клетку, мятые серые брюки, ботинки дикие какие-то, где он их выкопал, в каком чулане?.. Да и вообще…

Дальше мысль не оформилась, потому что не только сознание, но и восприятия работали, и не только зрение и слух. А именно – я ощутил нечто в правой руке, легонькое и слегка шершавое. Ну, бумажка, картонка, примерно так.

Ненужным рывком я вскинул правую руку: вишневая тонкая книжечка, и в ней сероватый бумажный лист. Паспорт, ясное дело.

Я повернул документ лицевой стороной – и обомлел.

Золотом по вишневому: советский герб – земной шар, серп и молот в обрамлении колосьев. Над ним – СССР, под ним – ПАСПОРТ.

Я облился сразу и жаром, и холодом – скажу так, потому что полностью передать чувства не смогу. Опять-таки рывком я раскрыл паспорт. Аккуратным канцелярским почерком на странице значилось: Родионов Василий Сергеевич.

Еще страница. Фото: мальчишеское серьезное лицо, светлые волосы соломой. Пиджак, рубашка, галстук с причудливым орнаментом. Подпись.

Это на правой стороне страницы. А на левой дата рождения – 12 марта 1961 года.

«Через месяц Гагарин полетит…» – тупо подумал я, а все прочие мысли точно сдуло.

Справа послышался девичий смешок. Я повернулся туда, увидел симпатичную сероглазую шатенку с ямочками на щеках.

– Проверяешь? По ошибке мог чужой паспорт захватить? – не без юмора спросила она.

– На этом свете все может быть… – пробормотал я, вдогонку думая о том, насколько я прав.

Девушка изящным жестом поправила прическу «под Мирей Матье», из-за этого движения от нее потянуло легчайшим ароматом какой-то позабытой парфюмерии, не похожей на современную – такой какой-то милый, провинциальный, бабушкин запах…

И вот он-то убедил меня сильнее, чем все прочее. Я стал свыкаться с тем, чего как будто в нашей парадигме не может быть.

Словечко «парадигма» выпрыгнуло из памяти со студенческих лекций по философии. Препод был у нас молодой, только что защитил кандидатскую, пижон такой, в элегантном костюме… «Смена мировоззренческих парадигм суть исключительно любопытный феномен с социальной точки зрения…» – такие вот базары он разводил, помнится.

Да уж, любопытнее некуда. Вот у меня парадигма сменилась – и как обухом по башке… Ну что ж поделать! Надо принимать реальность такой, какая она есть.

Барышня слева не унималась:

– Извините… – умильно-ехидным голоском пропела она, – а можно узнать, что у нас с обувью? Это была… трудовая вахта в закромах Родины?

И еще несколько девичьих сдержанных смешков сопроводили эти слова.

Я опустил взгляд и ужаснулся.

Ноги мои были обуты в архаичные красно-белые кроссовки «Ботас», на которых три полоски расположены не параллельно, как на «Адидасе», а лучевидно, на манер гусиной лапки. Но Бог бы с ним! В этих самых «ботасах» была даже какая-то брутальная, дерзкая элегантность. А беда в том, что они были в такой засохшей грязи, как будто я шагал, черт его знает, по размокшей пашне или по скотному двору.

«Что это?..» – обалдело пронеслось в голове.

– Говнодавы… – прошелестело где-то сзади едва слышно, но я все-таки услышал. И вновь сдавленное хихиканье.

Заодно я усвоил, что облачен в скверные советские псевдо-джинсы «Орбита», куцый серенький пиджачок, рубашку… Бог ты мой, что это была за рубашка! «Вырви-глаз», говорят про такое остряки – россыпь мелких красно-рыжих закорючек по белому, и неизвестно почему это вызвало у меня ассоциации с расплескавшимся по пластиковому казенному столу супом харчо. Запястье левой руки украшали часы «Слава» на черном кожаном ремешке.

Все это сложилось у меня в устойчивый образ: деревенский или там районный паренек двинул в город, принарядился как смог, и вышло, конечно, по-деревенски. Ну а как оно еще могло выйти?.. А по дороге еще где-то угораздил в незасохшую лужу… И я, кажется, начал догадываться, зачем этот паренек прибыл в большой город.

Кстати, «Слава» показывала без четырех минут одиннадцать. Гомон толпы стал заметно сильней и взволнованней.

Я развернул бумажку, вложенную в паспорт.

Бумага второго-третьего сорта, плохонький типографский шрифт. Табличка. Заголовок: Министерство высшего и среднего специального образования СССР. Н…ский политехнический институт. Экзаменационный лист абитуриента…

Здесь печатный текст заканчивался и от руки было написано в родительном падеже: Родионова Василия Сергеевича. Ниже табличка, и в ней:

«Математика устно» – 26.07.1978 – 4 (хорошо).

«Математика письменно» – 01.08.1978 – 5 (отлично).

«Русский язык и литература (сочинение)» – 07.08.1978 – 5 (отлично).

«Химия» – 11.08.1978 —.

Так. Еще раз. Примем реальность такой, какова она есть. На дворе август семьдесят восьмого. Одиннадцатое число. Я – в облике семнадцатилетнего парня Василия Родионова, скорее всего, приехавшего из глубинки поступать в Н-ский политех и пока вполне неплохо сдавшего три дисциплины. Остается четвертая. Собственно, все, кто находится здесь, в фойе одного из институтских корпусов, прибыли сдавать эту четвертую. Химию.

Химия! Я ощутил волнение. Это какие же пути Господни забросили душу химика-недоучки в тело паренька, собравшегося, как видно, тоже стать инженером-химиком!.. Ведь это же не может быть случайность?! Это значит, что Я – мое метафизическое Я, в каком бы человеческом обличье оно ни было, упорно стремится к одной и той же цели. Ну так значит, надо этой цели добиться!

Только я сказал это про себя, как открылась двустворчатая дверь с матовым остеклением в верхней части. Вышел элегантный моложавый мужчина в светлом костюме, в золоченых очках в тонкой оправе.

– Внимание! – звучно сказал он. – Я сейчас буду называть фамилии лиц, допущенных к четвертому экзамену. По алфавиту. Слушайте внимательно!

И он начал перечислять:

– Абрамова Кира, Аникин Павел, Бикбулатов Валерий… – и так назвал порядка десяти человек, до фамилии «Горовенко», после чего объявил, что все названные сейчас должны проследовать в аудиторию такую-то, ассистент проводит.

Ассистент – девушка в черных брючках, белой кофточке, удачно подчеркнутой голубой косынкой, улыбаясь, приветственно помахала рукой, приглашая последовать за ней. Названные гурьбой потянулись следом, скрипя старым паркетом.

Толпа немного поредела. Элегантный мужчина выждал паузу и зачитал фамилии второй партии. До меня было еще далековато, и я с интересом проследил, как эту группу повел юноша, наверное, студент-старшекурсник.

В третьей партии оказалась насмешливая сероглазая красотка – звали ее Елена Никонова. Ага, запомним… Последним по алфавиту здесь был назван Павлов Максим, и я подобрался, чувствуя, как спортсмен, предстартовое волнение.

Распорядитель продолжил чтение:

– Петрова Алла, Прудников Алексей, Рабинович Евгений, Родионов Василий… – и дальше, до Степанова Дмитрия.

– Аудитория триста два, – заключил ведущий. – Прошу за сопровождающим!

– Молодежь, за мной, – с развязным юморком произнес рослый спортивный парень в бело-синей футболке, настоящих джинсах «Рэнглер», которые тогда называли «Вранглер» и настоящих же «адидасах».

Мы с нестройным паркетным скрипом затопотали за обладателем «Вранглера», я успел заметить пару восхищенных девичьих взглядов, брошенных ему вслед, а заодно и небольшой укол самолюбия. Ладно! – подумал я. Посмотрим еще, кто чего стоит…

Шли недолго, наш ведущий подвел нас к аудитории № 302, все с тем же неуловимым юмором произнес:

– Сдаю вас с рук на руки, – и передал в распоряжение двух экзаменаторов, рассадивших партию в шахматном порядке, строго по одному человеку за парту.

Один из этих двух представился: Игорь Леонидович. И начал объяснять правила: названный подходит, берет билет, фиксируется время; абитуриент начинает готовиться. Ровно через сорок минут у каждого забирается билет и проштампованные листы, выдаваемые для черновиков и ответов. И начинается собеседование, так сказать, в два потока: оба экзаменатора работают с теми или иными экзаменуемыми, вызываемыми в произвольном порядке…

– Вопросы есть?

Курчавый брюнет Рабинович немедля вскинул руку.

– Слушаю вас.

– Кто именно к какому экзаменатору попадет, это известно?

– Нет, – сказал преподаватель, – это в случайном порядке.

И далее разъяснил, чем можно, и чем нельзя пользоваться во время экзамена. Собственно, ничем нельзя пользоваться. При себе только паспорт, экзаменационный лист и ручка. Все остальное запрещено.

– Все меня услышали, всем понятно?

Догадайтесь, кто поднял руку?..

– Слушаю, – произнес Игорь Леонидович с заметно изменившейся интонацией.

– Ручка шариковая или чернильная? – деловито спросил неутомимый Рабинович.

– Не имеет значения, – сдерживая улыбку, ответил экзаменатор.

Рабинович удовлетворенно кивнул и вынул из нагрудного кармана пиджака две ручки: чернильную и шариковую. Последняя была толстая, с разноцветными индикаторами, свидетельствующими о том, что в ней несколько стержней.

Одет, кстати, он был очень добротно, в импортный костюм наподобие того, что был у элегантного мужчины в золотых очках – обычно это были изделия чешские или югославские. Или из ГДР.

Рабинович-то, конечно, молодец, а я чуть не облился холодным потом: а у меня-то ручка есть?! Я судорожно зашарил по карманам… Есть! Нашел.

Нашел дешевенькую шариковую ручку: темно-зеленый пластмассовый корпус из двух половинок на резьбе: нижняя подлиннее и граненая, верхняя покороче и гладкая. Плюс колпачок с пружинящим отростком. Почему-то белый и покусанный в тыльной части. Зажим этот в моем случае был отломан, но это неважно. Лишь бы писала. Я чиркнул стержнем по левому запястью, рядом с ремешком часов – пишет! Ну, слава Богу. На всякий случай я развинтил корпус, глянул стержень – почти полный. Ладно.

Между прочим, шарясь по карманам, в правом боковом я натолкнулся на какую-то бумагу, но доставать, естественно, не стал.

Тем временем абитуриентов начали вызывать. Дошла очередь и до меня.

Что у меня осталось в голове от знаний, полученных в прошлой жизни?.. Да не так уж мало и осталось, но это были знания практические, а вот что касается теории, а точнее говоря, школьных знаний, вот тут бабушка надвое сказала. Но этот мир придуман не нами! Оказался я в такой ситуации, значит, оказался. А это говорит о чем? О том, что жизнь ставит передо мной задачу: не сдавайся! Борись до конца!

С таким философским умозаключением я подошел, предъявил паспорт, отдал экзаменационный лист, взял билет:

– Номер восемнадцать!

Экзаменатор – не тот, что выступал, а другой – хмуро зафиксировал «18» против моей фамилии в списке, проставил время, глянув на часы. Все это, уткнувшись в бумаги. А затем поднял на меня не очень приязненный взгляд:

– Э-э… Родионов, а почему у тебя обувь в таком состоянии? Ты в коровник пришел или на экзамен?

Кто-то приглушенно фыркнул.

– Так получилось, – меня задело. И я мгновенно отпарировал: – И простите, не ты, а вы.

Теперь фыркнули несколько человек, погромче. Препод, и без того неприветливый, потемнел, как грозовая ночь. Но и я закусил удила. Дух справедливости, который всю прошлую жизнь реял надо мной, никуда не делся. Какого черта ему до моей обуви?! Знания мои проверяй, а до прочего тебе дела нет. И тыкать нечего!

Экзаменатор, кажется, хотел что-то сказать, но внезапно вмешался его коллега:

– Лев Юрьевич, давай потом это обсудим. У него время идет. Ступайте, Родионов, готовьтесь. Чистые листы взял?.. Нет?! Э, голова, два уха! Держи… те.

Я взял листы и пошел на свое место. За всеми этими событиями как-то и билет толком не посмотрел, а когда сел, глянул… эх, мама дорогая! Ладно, будем собирать в кучу то, что осталось от общей химии. Таблица Менделеева… валентность… окиси, закиси, перекиси и прочие сульфиды… Шучу, конечно.

Поглядывая на часы, я начал готовиться. Наши арбитры бдительно следили за нами, хотя при некоторой ловкости списать, пожалуй, можно было… Я вспомнил про бумажку в правом кармане и подумал про долю везения: сидел я так, что правая нижняя часть моя была в мертвой зоне для экзаменаторских взглядов. Так-то оно так, да шевелиться, изгибаться… Заметно будет.

Все же я попробовал. Как можно незаметнее полез в карман, двумя пальцами, как щипач, подвытянул бумагу, скосил правый глаз… точно, «шпора». И тут же уголком левого глаза заметил на себе взгляд Игоря Леонидовича. Вот черт!

Я судорожно попытался сунуть бумагу обратно в карман. Но она, зараза, спружинив, упала на скамейку. Пальцем я толкнул ее к стене, шпаргалка упала в щель между скамейкой и стеной.

И мне почудилось, что Игорь Леонидович почти неуловимо ухмыльнулся. А потом склонился к соседу, зашептал тому на ухо нечто, что ему явно не пришлось по душе. И без того сумеречный сосед стал мрачнее тучи. И бросил на меня тяжелый взгляд.

Я ничуть не усомнился, что речь шла обо мне. И что в лице угрюмого химика я ухитрился нажить себе врага. Не знаю, на один лишь этот день, или на много дней вперед… Но друзья, враги – это одно, а экзамен экзаменом, и думать надо о нем, а не о психологии…

Словом, я постарался ответить на все три вопроса, включая задачку на химические реакции – вспомнил, как они решаются, и к моменту завершения, в общем, где-то на четверку с минусом, полагаю, написал. Время вышло, билеты и ответы у нас собрали.

Честно говоря, я ощутил, как от волнения пересохло в горле. Экзаменаторы распределили листы между собой, Лев Юрьевич глянул в первый, буркнул:

– Степанов!

Бледный щупловатый Степанов заторопился к преподавательскому столу.

– Петрова, – пригласил Игорь Леонидович.

Алла Петрова в макси-юбке неуверенно проковыляла к нему на высоченных каблуках.

Мы ждали. Рабинович смотрел в окно, беззвучно барабанил пальцами по столу, мне показалось, что он наигрывает какой-то мотив… Но вот с Петровой закончили, а Лев Юрьевич продолжал занудно пытать Степанова. Игорь Леонидович что-то отметил в ведомости, пошелестел листочками и объявил:

– Родионов!

Глава 3

Я бодро зашагал к экзаменационному столу, стараясь не думать о том, что кто-то сейчас смотрит на мои загаженные «Ботасы» и мысленно ржет. Стиснул зубы, подошел, сел.

Игорь Леонидович смотрел на меня с какой-то неуловимой симпатией, что ли.

– Ну-с, Василий Сергеевич… будем на «вы» продолжать, или можно все-таки на «ты»?

– Вам можно, – позволил я, с удовольствием представляя, как проколбасило сейчас Льва Юрьевича.

– Спасибо, – не без иронии сказал преподаватель. – Так оно как-то привычнее. Ну-с, ознакомился я с данным трактатом, – он шевельнул листы, – и должен сказать, что он не безгрешен, но заслуживает снисхождения. Особенно вот это меня заинтересовало…

И к моему почти восторгу он углубился во второй вопрос, где речь шла об углеводородных соединениях, а в них-то я чувствовал себя увереннее всего. Игорь Леонидович спросил меня об окислении углеводородов, проще говоря, о горении, нечто совсем несложное. И я, вполне уверенно ответив, ловко перевел разговор на горючие смеси, мысленно призвав на помощь навыки, полученные в роте химзащиты.

– Подождите, подождите, – заинтересованно прервал меня Игорь Леонидович, не заметив, как перешел опять на «вы», – откуда у вас такие сведения?

Я схитрил, скромно потупясь:

– Ну так, знаете… Увлекался химией по-любительски, у себя дома.

– А где дом? – живо спросил экзаменатор.

Господи! Какое счастье, что я внимательно просмотрел паспорт. Графы «место рождения» и «прописка». Данные там и там совпадали: небольшой райцентр, о котором я слышал краем уха, но отродясь там не бывал. Впрочем, в прежней жизни я много повидал таких городков, которые, по сути, почти деревни: центральная улица бульварного типа с двух-трехэтажными старинными домами, беспорядочная пыльная зелень, заброшенная церковь, тишина. Облака словно бы остановились над крышами и вершинами тополей. А улочки, идущие от этого бульвара – это уже совсем деревня: деревянные домики, заборы, сирень и яблони, куры и гуси в траве на солнышке…

Оперируя в воображении этим, я пустился рассказывать, как в сарае нашего частного дома устроил нечто вроде химлаборатории, экспериментировал, ну и соответствующую литературу изучал, конечно. И назвал несколько классических работ, вроде «Общей химии» Николая Глинки, разумеется, знакомых мне.

Игорь Леонидович оживился пуще прежнего.

– А ну-ка, ну-ка, – заговорил он, – навскидку… инертные металлы! Что скажешь?

– Ну, – скромно улыбнулся я, – с ними я, конечно, в сарае не работал… а если говорить теоретически…

И я перечислил элементы, дал четкий расклад этой группы по их месту в системе Менделеева, назвал основные свойства и практическое применение…

К этому времени сосед-экзаменатор, наконец, отпустил еле живого Степанова, и вот странно, не стал вызывать следующего, а вдруг бодро так вскочил и устремился в глубь аудитории.

Я невольно обернулся – и слегка вздрогнул. Этот чертов Лев Юрьевич устремился к моему месту.

Вот сука! Неужто заметил шпору?!

Точно. Как же он просек?..

Лев Юрьевич не поленился пролезть между сиденьем и стеной и с торжествующим видом вытащил оттуда бумажку.

– Вот! – провозгласил он. – Вот, Игорь Леонидович, видал?!

Тот сделался строгим:

– Твое?

– Мое, – не стал отрицать я. Отпираться было бы глупо. – Но я не пользовался.

– А зачем выбросил?

– Да я про нее забыл совсем, – слегка покривил я душой. – Случайно сунул руку в карман, тут и вспомнил. Ну… испугался, на всякий случай выкинул.

– Вот и дурак.

– Согласен, дурацкий поступок. Но эта бумажка никакого отношения к моей работе не имеет! – я указал взглядом на листы с штампами.

– Выбросил, не выбросил… – пробурчал Лев Юрьевич, – детский сад! Сказано было ясно, что запрещено. Значит, разговор окончен!

Его напарник предостерегающе вскинул руку. Он уже бегло просматривал шпаргалку.

– Ну… вроде бы почерк похож… – задумчиво произнес он.

Только тут мне пришло в голову: а каким почерком я пишу?! В прежней жизни, признаться, я не вспомню, когда и ручку брал в руки… ну, только для того, чтобы в документах расписаться. А так все на клавиатуре, в ватсаппе да телеграме, да на компе… Какой уж там почерк!

Мозги мои работали стремительно. Конечно – мыслил я – нынешний почерк Василия Родионова есть некий синтез его физиологии и моего опыта… ну, то есть опыта взрослого человека из двадцать первого века…

Дальше мысль не успела развиться, потому что экзаменатор отложил бумажку и решительно обратился ко мне:

– А ну-ка, товарищ Родионов… – и тут прервал себя сам, повернувшись ко Льву Юрьевичу:

– Послушайте, коллега, – произнес он мягко, но бесповоротно, – у вас ведь свои задачи, верно? Еще четыре человека в очереди. А с данным… героем наших дней я разберусь. Годится?

И здесь я понял, что мой собеседник в этой паре будет повыше рангом. Что-нибудь типа доцента против старшего преподавателя. Во всяком случае, Лев Юрьевич недовольно, но отошел, сел на свое место, зашелестел бумажками.

– Рабинович! – почти рявкнул он, и я мысленно посочувствовал Евгению. Впрочем… вывернется ведь, наверное!

– Итак, – сказал Игорь Леонидович, – скажи-ка мне, Родионов, вот что…

И пустился задавать вопросы не столько из школьной программы, сколько требующие размышления и смекалки. Почему он решился на такой эксперимент?.. Ну, не будем скромничать: наверное, не часто попадаются такие целеустремленные абитуриенты. И я не скажу, что он меня сознательно тащил. Нет. Ему в самом деле стало интересно, а есть ли потенциал в этом периферийном пареньке?..

И надеюсь, я его в этом убедил.

– Ну что ж, – наконец произнес он подытоживающим тоном. – Неплохо. Неплохо, Родионов. Я бы, пожалуй, поставил тебе «отлично», но дисциплина есть дисциплина. Оно, конечно, за твою шпаргалку надо бы тебя, балбеса, отправить в твой сарай до следующего лета… Одним словом, ставлю «хорошо». Проходной балл набираешь. Как говорят в прыжках в высоту, переполз над планкой. Все! Будь здоров.

И заполнил соответствующую графу моего экзаменационного листа.

Из этой речи я сообразил, что проходной балл, очевидно, был 18. Две пятерки, две четверки. Ну, или три пятерки и тройка, что менее вероятно. Я прошел впритирку, по минимуму.

– …валентность кислорода, как правило, равна двум… – уверенно поливал Рабинович.

– Что значит – как правило? – сварливо перебил Лев Юрьевич.

Дальнейшего я не слышал, поспешив выйти. Поступил!

И я отлично понимал, что это пока самый легкий этап моего врастания в эту реальность. Теперь надо идти домой, а где он, дом?.. То есть, понятно, что это общежитие, но вопросы-то не снимаются.

С этими нерешенными вопросами я вышел на крыльцо огромного учебного корпуса. Народу!.. Видимо, сегодня был завершающий экзамен если не по всем, то по многим факультетам, и на крыльце, и перед ним взволнованно колобродила, гомонила разнородная, разновозрастная толпа: и поступающие, и родители, и всякая родня, наверное…

– Васька! Базилевс! – и хохот.

Так, это мне, должно быть?.. Ну, похоже: ко мне спешил нескладный какой-то, сутуловатый, лохматый, большеротый парень, одетый примерно так же непрезентабельно, как я – провинциал. Зато слова-то какие знает!

– Ну?! – вскричал он с энтузиазмом. – Сдал?

– Как будто, – осторожно сказал я.

– Что это – как будто?! Сдал или нет?.. Что в листе-то написали? Покажь!

Я показал экзаменационный лист.

– А! – воскликнул он. – Ну, нормально. Восемнадцать баллов есть, годится.

– А у тебя? – спросил я, хотя по настроению можно было понять, что у него все превосходно. От вопроса, однако, он замялся:

– У меня-то? Ну… Поменьше, конечно…

– Покажи, – потребовал я.

В экзаменационном листе значилось: Ушаков Виктор Дмитриевич. Ага! По крайней мере, теперь знаю, как обращаться… Достижения же были следующие: математика устно – три, математика письменно – четыре, сочинение – пять, химия – четыре. Шестнадцать баллов.

– Так что теперь? – спросил я осторожно, стараясь не задеть каких-нибудь болезненных струн. Но таковых пока что не наблюдалось:

– Да фигня! Зачислят, если недобор будет!..

– А если не будет?

– Тогда на машфак подам! Литейка или сварка – туда с руками оторвут. Знаю, уже разведку проводил. Прорвемся!..

Слова оптимиста следовало расшифровать так: на машиностроительном факультете, на специальностях «литейное производство» и «сварочное производство» существует хронический недобор. Оно и понятно: производство тяжелое, зарплата, во всяком случае, у начинающих ИТР – так себе, соответственно, желающих немного, и деканат подгребает тех, кто не прошел конкурс на более престижные места.

Витька балаболил, я кивал, поддакивал, а между тем мы шли куда-то между вузовских корпусов, и очевидно, что это «куда-то» – общага, и я старался поддерживать спутника в беззаботно-болтливом состоянии, дабы он вывел меня на цель.

– А, ну вот и пришли! – радостно вскричал он, поворачивая через проезжую часть к пятиэтажному зданию переходного типа, от «сталинки» к «хрущевке», еще сохранившему элементы алебастровой лепнины на окнах первых этажей и над входной дверью, но в остальном максимально упрощенному; правда, все здание было добротно оштукатурено в светло-оранжевый цвет. Высокие потолки и пирамидальная крыша делали его размером примерно с современную семиэтажку.

Мы нацелились к двери, уже подошли, как оттуда с хохотом вывалилась группа разудалых парней, разодетых с самым писком тогдашней моды в стиле «диско»: длиннющие воротники цветастых рубашек выпущены поверх пиджаков, сами рубахи до пупа расстегнуты, штаны клеш, пыльные тупоносые ботинки… Ну и волосы до плеч, конечно.

– О! – восторженно возопил один из ребят, обдав нас резким одеколонным амбре. – На ловца и зверь бежит! Молодняк, стоять!

– Да мы и не падаем, – отпарировал я.

Кто-то хохотнул:

– Шутник!

– Юмор – это хорошо, – сказал самый рослый из парней, симпатичный широкоплечий шатен спортивного вида. Кстати, он отличался от прочих чистотой волос и несомненным вкусом в одежде: рубаха, пиджак, клеши – все столь же залихватское, что и у всех, но в четкой цветовой гамме, аккуратное и ухоженное. – Помогает жить, верно?

– Точно, – поддакнул Витька.

Парень приятельски приобнял нас за плечи:

– Ну что, сдали?

Я вкратце описал ситуацию свою и Виктора.

– Значит, будем считать, зачислены, – он слегка похлопал нас по загривкам. – Теперь слушай мою команду…

И разъяснил, что поступление необходимо отметить. То бишь обмыть. Нам боевое задание: лететь пулей в ближайший гастроном, приобрести спиртное и закуску.

– Ты, Васек, за казначея, – сказал парень. – Держи!

И вручил мне деньги: две синеньких пятирублевки, две зеленых трешки и несколько желтых целковых, все это разной степени помятости и засаленности.

– От себя тоже вложитесь, понятное дело, – добавил он.

– Ага, – торопливо сказал Виктор. – Слышь, Сань, а сколько всего народу будет?

– Сколько?.. Ну, нас четверо, вас двое… Леха, кто там еще?

– Толян!

– Да, точно. Толик Бочкин. Итого семь. Чего и сколько, сориентируетесь на месте. Ну, Матвеевне полтинник, само собой, – Саша кивнул на дверь.

– Да двадцати копеек с нее хватит! – возмутился мой приятель.

– Эх, Витек, – умудренно усмехнулся Саша. – Смотри вдаль! Тебе ж теперь здесь жить, так?

– Ну… типа того.

– Вот. И желательно все пять лет. А значит, с ней дружить надо. Вахтер в общаге – это фигура! Так что думай на пятилетку вперед, как наше руководство, – он вскинул взгляд в небо. – Какая у нас сейчас пятилетка?

– Десятая, – мгновенно прикинул я.

– Молодцы! Политически грамотные. Таких не страшно за водкой посылать. Вперед! Встречаемся у нас в четыреста пятой.

– А вы-то как? – спросил Витя. – Уже зачислены?

– Ну! – Саша подмигнул. – Рабфак есть рабфак! У нас свои правила… Ну все, бегом, пацаны! Время не ждет.

– Айда, – Витька махнул рукой, и мы устремились между другими разнотипными общагами – видно, что строились эти здания в разные эпохи. Вообще, я начал понимать, что территория Н-ского политехнического – громадная, целый город в городе, в просвете между корпусами мелькнул индустриальный пейзаж: должно быть, институтский технопарк, место студенческой практики и инженерно-конструкторских исследований.

Постепенно я начинал ориентироваться и в окружающей публике. Значит, общага, пока, вероятно, полупустая в ожидании студентов, должных вернуться к сентябрю. А пока проживает «абитура», включая так называемый рабфак.

Тут необходимо пояснение.

Слово это, то есть «рабочий факультет», суть неотъемлемая часть советской истории. После революции юная Советская республика, имея электоральной базой промышленный пролетариат, остро нуждалась в стимулировании данного класса, в частности, в предоставлении хорошего образования, что людям из этой среды в Российской империи сделать было почти нереально. При этом прицел был, естественно, на молодых, с дальней перспективой. И вот в Республике стали создаваться учебные заведения, призванные в принципе повысить образовательный уровень рабочей молодежи, а наиболее талантливых ребят затягивать в науку, в искусство, вообще делать из них интеллектуалов. Идея оказалась успешной, но в связи с индустриализацией и «культурной революцией» первых пятилеток образовательная система СССР сформировалась и заработала полным ходом, надобность в рабфаках стала отпадать, и в самом начале Великой Отечественной они исчезли. Это не было связано с войной, просто к этому времени они исчерпали себя.

Однако время шло, система образования жила своей жизнью, и вот где-то к концу 60-х годов наметилась нездоровая тенденция в рамках средней школы: сильный разрыв в классе между «хорошими» школами в столицах, в центрах крупных городов, куда стекались лучшие педагогические кадры, и школами городских окраин, рабочих кварталов, не говоря уж о глубинке, районной и сельской местности. Ребята из захудалых школ при поступлении в вуз практически не имели шансов против выпускников престижных заведений, этаких наших Итонов и Харроу – что приводило к расслоению между народной массой и вполне сложившейся к этой эпохе советской интеллигенцией. А это, разумеется, противоречило самой идее социалистического общества, и в какой-то момент в ЦК КПСС, в Правительстве спохватились: что-то пошло не так! Надо подтягивать пролетарских юниоров.

Так возникли «новые рабфаки». Правда, официально они не имели этого названия, именуясь «подготовительными отделениями». Туда набирали перспективных парней и девушек из рабоче-колхозной среды с дальнейшим прицелом на учебу в вузах. Критерии отбора?.. Ну, безупречные анкетные данные, конечно. Хорошие показатели на рабочем месте. Членство в ВЛКСМ – желательно, хотя формально не обязательно. Впрочем, уже на рабфаке в комсомол зачисляли всех поголовно. Для парней, разумеется, служба в армии. Обучение длилось год, без отрыва от производства, за счет предприятия, еще и с доплатой ученику небольшой стипендии. Занятия вели преподаватели вузов, для глубинки – с выездом на места. Расценки тут были бешеные, и от желающих кандидатов и доцентов, а иной раз и профессоров, отбоя не было. Программа качественная и очень жесткая, на «выживешь – не выживешь». Слабые отсеивались безжалостно, зато закончившие рабфак, а это примерно половина от направленных, оказывались почти готовыми студентами первого курса. Да, они, бесспорно, уступали школьным отличникам и хорошистам, поэтому зачислялись по особым спискам, а дальше – учись без поблажек, опять-таки наверстывай, бейся, выживай… Короче, школа жизни еще та. Да, и еще одно: распределения у вчерашних рабфаковцев практически не было, они шли по «целевому назначению», то есть с возвратом на свое предприятие, которое, кстати, и стипендию платило, а не высшая школа.

Выходит, вот с такими парнями и столкнула меня судьба.

Глава 4

Это все вспомнилось мне из прошлой жизни, хотя довольно туманно. Я честно напряг память – и не смог вспомнить, а были среди моих однокурсников парни с рабфака?.. Ребята постарше были, да, после армии и тому подобное. Но точно их анамнез я уже вспомнить не мог.

От таких причуд времени и памяти я даже немного загрустил. Экие фортеля выкидывает жизнь! Захочешь – не придумаешь. Вот как такое может быть? И что такое время? Выходит, оно устроено намного интересней и сложней, чем это видится из рядовой человеческой жизни…

– Осторожно! – Витькин голос выдернул меня из философских дебрей. Я вздрогнул и очнулся.

Чуть ли не перед самым моим носом продребезжал двухцветный чешский трамвай «Татра». Вагоны эти могли быть в разной цветовой гамме, в данном случае он был сверху и снизу бежевый, посередине – красный. Я проследил взглядом – трамвай бодро катил под уклон среди березово-рябинового перелеска, и я понял, что огромная территория политеха со всеми опытными производствами, находится на окраине города, в промзоне. Там, куда удалялся вагон, видны были какие-то скучные бетонные заборы, крыши складских строений и тому подобная проза жизни.

– Базилевс! Ну ты че? – торопил меня спутник. Я встряхнулся:

– Да нет, ничего. Засмотрелся.

– Потом смотреть будешь! Пошли, народ ждет.

«Татра» угромыхала вправо, а мы пошли налево, к трамвайному кольцу, где в очередь отправки на маршруты стояли несколько вагонов, и чешских, и рижских, более ископаемого вида, настоящие динозавры отечественного машиностроения. В центре кольца образовалась даже не клумба, а что-то вроде скверика с жидкими осинками, березками и елочками, массы трудящихся стихийно протоптали в нем дорожки по основным направлениям: к остановкам и гастроному, находившемуся в угловом четырехэтажном доме. Туда и направили стопы мы с Виктором.

Когда вышли из скверика, я снова вздрогнул, теперь уже без всякой грусти. Просто от культурного шока.

Эпоха продолжала бить по глазам. У разгрузочной площадки гастронома стояло то, что горожанин двадцать первого века, наверное, счел бы галлюцинацией. А именно… живая лошадь!

Да-да, самая настоящая гнедая лошадка, то есть обычного темно-коричневого цвета, хомутом и оглоблями впряженная в самую настоящую деревянную телегу, правда, на автомобильных колесах – скорее всего, от ГАЗ-51 или ГАЗ-53. Стояла себе смирно, лишь помахивая хвостом и головой, видимо, отгоняя мух. А сумрачный небритый мужик в кепке, рукавицах, сером халате и чудовищных кирзовых сапогах разгружал сие транспортное средство: на телеге стояли плетеные из алюминиевых полос шестигранные контейнеры причудливого вида, наполненные поллитровыми молочными «тетрапаками», пирамидками, когда-то изобретенными в Швеции и распространившимися в середине прошлого столетия по миру, включая СССР, а потом практически вышедшими из употребления. Суровый владелец кирзачей в поте лица перетаскивал эти контейнеры в глубь подсобки.

Не успел я отойти от этого зрелища, как двустворчатая расхлябанная дверь из того же алюминия и стекла напомнила мне о том, что цветные металлы здесь еще не сдают в пункты приема. В 90-е годы такая входная группа и нескольких дней не простояла, нашлись бы предприимчивые люди, отправившие ее в металлолом. Да и те корзины с молочными пакетами пошли бы туда же без вопросов… Впрочем, эта мысль порхнула так, тенью, гораздо большие эмоции я испытал, войдя в гастроном и вдохнув такой знакомый и казалось бы навек позабытый запах советского продуктового магазина: грубоватый и какой-то реальный, что ли, природный, его невозможно описать, уж слишком много в нем компонентов, но и спутать ни с чем не спутаешь.

Первый же отдел «Соки-воды», на который натыкался посетитель в этом магазине, должен был культурно ублажать советского гражданина прохладительными напитками, включая молочные коктейли. Для приготовления последних имелся стационарный миксер «Воронеж», аппарат, которым можно было при желании убить слона. Вкуснейшие смеси из молока, мороженого и фруктовых сиропов он с адским воем готовил в гигантских стаканах из нержавейки, а разноцветные соки размещались в еще более огромных стеклянных конусах, сужающихся вниз и расположенных по три штуки на вертикально вращающихся стержнях. Соки в данном случае были: неизменный томатный (самый дешевый), яблочный и абрикосовый с мякотью. К томатному соку обязательно прилагалась соль в граненом стакане и чайная ложечка в таком же стакане с мутной водой. Покупатель мог по вкусу добавить соль в свой сок, размешать, а ложечку вернуть в стакан с водой – гигиена. Ну, можно было здесь также купить на вынос минеральную воду «Боржоми» или «Ессентуки» в темно-зеленых бутылках, а то и лимонад: «Буратино», «Дюшес» и «Тархун»… За стойкой отдела ловко управлялась приземистая тетенька средних лет в теоретически белом, а на самом деле сомнительной чистоты халате и такой же шапочке: она успевала и коктейли готовить, и соки наливать, и мыть стаканы в нажимном полуавтоматическом омывателе… Не ленилась, короче говоря.

– Айда в вино-водочный! – с чрезвычайно серьезным видом зашептал Витька, но я сказал:

– Сейчас, погоди.

И сделал вид, что заинтересовался «Боржоми», а на самом деле мне было интересно все, я ведь сюда прибыл фактически на машине времени. И многое открывал для себя заново, по второму разу. Ведь это все было в моем детстве! Только годы унесли. А теперь меня самого принесло сюда…

Помещение гастронома имело Г-образную форму. Короткая линия Г была справа, и там помещался кафетерий, который вносил ощутимый вклад в то самое настоящее, живое амбре. Прежде всего, там находился котлообразный кофейный аппарат емкостью литров тридцать-сорок, блестевший никелированной поверхностью: он-то и издавал особо наваристый дух. Ну, кто хотел чаю, конечно, мог выпить и его, но этот напиток обретался в скучном банальном эмалированном чайнике… А насчет перекусить – кафетерий предлагал посетителям бутерброды с сыром и докторской колбасой, пончики, а также пирожные: бисквиты с кремом, заварные (эклеры и круглые) и «картошку».

Господи! Кто не застал 70-е и начало 80-х годов в СССР, тому невозможно объяснить, какими сверхъестественно вкусными были и те пончики, и эклеры с «картошкой»!.. В текущем столетии даже отдаленно похожего ничего нет. Почему? Черт его знает. То есть, какое-то объяснение этому, разумеется, должно быть. Но у меня его нет. И вряд ли я его найду. И надо ли?..

– Ну пошли, пошли, – уже недовольно забормотал Витька, я кивнул, и мы пошли влево, по длинной линии Г.

Вино-водочный отдел располагался в самом дальнем углу. Миновав отделы: молочный, колбасный, бакалеи, консервов, кондитерский и хлебный, мы наконец-то добрались до вожделенного спиртного.

Отличия от прочих секций магазина здесь сразу бросались в глаза: во-первых, контингент покупателей, во-вторых, продавцов. Вернее, продавца в единственном числе. Продавец здесь был мужчина: крупный плотный дядька с явным южным оттенком – не то украинец, не то молдаванин, и держался он необычайно солидно, а затрапезный контингент, тоже исключительно мужского пола, тоскливо суетился, пересчитывал на ладонях копейки, бросал жадные взгляды на полки, а выражение некоторых лиц было такое, словно они ожидали чуда, вдруг способного превратить шестьдесят копеек в рубль тридцать… В какой-то мере надежду на чудо стоит признать оправданной – в нашем с Виктором лице. Сразу несколько пар заплывших глаз так и вскинулись на нас, на нескольких опухших рожах забродила надежда… Сзади и справа от меня вдруг засипел тусклый голос:

– Слышь, пацаны, не выручите? Войдите в положение, трубы горят!..

Вопрос между прочим напомнил мне, что я еще не знаю, сколько у меня денег. Своих, в смысле, помимо общественных. Полез по карманам, в правом нагрудном обнаружил четыре красненьких десятки с портретом Ленина – «червонцы», как тогда говорили, плюс к ним одну синюю пятерку. Это не считая мелочи. В карманах брюк болтались несколько разнокалиберных монеток, от одной копейки до двадцати, «двугривенного».

Голос при виде такого богатства задудел сильнее, сменив «пацанов» на «мужиков»:

– Помогите, мужики! Выручите, а то совсем худо!

– Это не наши деньги! – строго прошипел Виктор. – Складчина. Не можем, извини, земляк!.. – и подтолкнул меня: – Ну давай, чего застыл? Три бутылки «Русской».

Водка была представлена двумя сортами: «Русская» по цене пять тридцать и «Столичная» – эта стоила шесть двадцать. Ну, была еще «Посольская», с винтовой крышечкой, но она не в счет, другая категория, не по карману.

– Может, Столичную? – спросил я.

– Не-не-не! – горячо запричитал Витек. – Русская лучше! Ты чо?! Давай бери.

Чем «Русская» лучше, кроме цены, я выяснять не стал, беспрекословно заплатил пятнадцать девяносто, а монетку в десять копеек, «гривенник», сунул назойливому просителю.

– Ты чо?! – снова взвыл Витька. – Твои деньги, что ли?!

– Добавлю, – сказал я. – Идем закуску брать.

Водку мы погрузили в жуткого вида брезентовую сумку, оказавшуюся у запасливого Виктора под рукой. В хлебном взяли две буханки по шестнадцать копеек, перешли к консервам, тут возникли некоторые дебаты. Виктор, как я уже понял, парень крепко прижимистый, скуповатый, горячо ратовал за консервы «Завтрак туриста» – своеобразные игры советской пищевой промышленности в пределах ГОСТа. Содержимое «Завтрака» представляло собой не чисто мясной или рыбный продукт, как в случае с обычными консервами, а мясо-крупяную или мясо-овощную смесь, проще говоря, разнообразные каши (гречневая, перловая), либо так называемые «ленивые голубцы», сочетание фарша с капустой. Стоили такие банки заметно подешевле говяжьих или свиных аналогов, а иной раз вместо мясного компонента в них шел рыбный, это еще снижало стоимость. Но качество мясо- или рыбопродуктов в ЗТ не отступало от ГОСТа, что в сочетании с ценой обуславливало прочную популярность этого продукта в широких массах.

– Погоди, – сказал я, с интересом всматриваясь в полки со стеклянными и жестяными емкостями.

В принципе я не возражал против «Завтрака туриста», но хотел взять еще чего-нибудь из консервированных овощей. Данная категория продуктов была в основном представлена товарами венгерской фирмы «Глобус»: маринованные огурцы, помидоры, перцы, зеленый горошек… Я хотел купить банку такого горошка, но Витька от скупости чуть не перевернулся:

– Да ну его! Лучше уж огурцов взять… – и пришлось согласиться, тем более, что я заметил чуть поодаль бутылки болгарского томатного сока – отчего прямо воспарил душой.

Ах, этот томатный сок с женским портретом на крышечке!.. Изображение было неуловимо стилизовано под Деву Марию, возможно, так набожные православные болгары показывали условный кукиш атеистическому государству?.. Не знаю. И суть не в том. Суть во вкусе. Опять же не знаю, то ли это особый сорт помидоров, которые растут в Болгарии и больше нигде, то ли в сок добавлялись какие-то особые специи, секретом которых владели наши «братушки» и больше никто… Короче говоря, неповторимый вкус этого напитка запомнился мне на всю жизнь, хотя он сам исчез из нее – из той моей жизни, разумеется.

И вот вернулся.

Я решительно приобрел две бутылки к ужасу Виктора и под его стенания о том, что это чепуха, никому не надо, никто это пить не будет…

– Я буду, – пресек я стоны. – Кстати, давай-ка скидываться! Покупки общие.

После приобретения «Русской» от общественных денег оставались рожки да ножки, закусь нам уже надо было покупать на свои. От напоминания о взносах Витек сильно потускнел, забормотал, пряча глаза:

– Э-э… Да это, знаешь, я тут того… издержался. Пустой, короче. Ты это… забашляй за меня, ладно? А я через неделю отдам!

Мысленно я махнул рукой: ага, отдашь ты, как же… Но спорить не стал. Взяли несколько разных «завтраков», одну консерву «кильки в томате» на любителя, два сока, большую «глобусную» банку ассорти – огурцы с помидорами. Перекочевали в колбасный отдел, где практически весь ассортимент был представлен здоровенными батонами «докторской» колбасы по два двадцать за килограмм – ну, тут килограмм пришлось и брать, на семь рыл как раз в обрез. Да, была еще и сырокопченая «московская», но по совершенно дикой цене, ее, похоже, никто не брал, и как магазин надеялся реализовать деликатес, непонятно.

Пожилая продавщица равнодушно отрубила нам кило «докторской», умело завернула в серую оберточную бумагу, плотную и грубоватую, и опять же, как-то особенно приятно пахнущую. Все! Деньги почти кончились, осталось что-то около рубля мелочью, среди них крупная никелевая монета достоинством 50 копеек, полтинник – я отложил его для неизвестной мне Матвеевны.

– Слышь, – заегозил Витя, – давай мороженое купим? Пломбир! Или шоколадное. Ну, это просто так, не в складчину.

– Я не хочу.

– Так я хочу.

– Бери.

– Да, блин, говорю же! Денег нету.

Я посмотрел с подозрением:

– Что, и двадцати копеек нет?

– Да нету! В том-то и дело. На нуле. Я б разве спрашивал тогда! Ну, вот так получилось… Да я отдам, ты же знаешь!

Мысленно я налился легким ехидством.

– Ладно. Смотри: я пятерку потратил с копейками. Ну, копейки отбросим, хрен с ними. Это по два пятьдесят с носа. И сейчас плюс двадцать. Значит, с тебя два семьдесят. Через неделю.

Не сказать, чтобы моего нового друга эта бухгалтерия порадовала. Но двугривенный он молча, поджав губы, взял, купил себе шоколадное в вафельном стаканчике. Стоило оно пятнадцать копеек, а пятачок Виктор прижучил в счет долга.

На обратном пути заговорили вновь о проходных баллах, о вакансиях. Я-то проходил на химфак твердо, а у него все было на соплях, и невзирая на хвастливые разговоры о литейке со сваркой, я чувствовал, что и там еще далеко не все решено, и на душе у него не спокойно… и как-то невольно к Витьке проникся сочувствием: с деньгами у него, видать, вправду очень не густо, хотя про «ноль», скорее всего врал. Ну да это невелик грех. И я про себя решил, что про Витькины долги болтанул так, для красного словца. Конечно, требовать не буду. Отдаст – спасибо, а нет – хрен с ним.

Вахтер Матвеевна оказалась сухонькой старушкой типажа «баба Яга».

– Та-ак, молодые люди, – радостно проскрипела она, увидав нас и услыхав стеклянное позвякиванье, – а что, не знаете про спиртные напитки? Что это запрещено?

– Да ладно, тетя Оля! – с развязным видом отбрехнулся Виктор. – Это мы сок и помидоры в банке взяли, во, смотри!

– Знаю я ваши помидоры! Сперва напомидоритесь, потом весь сортир обрыгаете.

– Да ладно тебе, теть Оль! – благородно оскорбился Виктор. – Это когда мы барагозили? Не было такого.

– Так все когда-то в первый раз бывает, – мудро рассудила Матвеевна. – А ну давай, показывай саквояж!

Вот тут на первый план вышел полтинник. Я аккуратно положил его на застекленный вахтерский столик – под стеклом виднелись какие-то ветхие пожелтевшие списки.

– Это чего? – Матвеевна артистически прищурилась.

– Я думаю, что это пропуск в общежитие, – вежливо сказал я.

– Тетя Оля, ну кончай, давай ключ! Ну ты же знаешь, все нормально будет!

Лицо Матвеевны такой уверенности не излучало, но магия полтинника сработала. Нечленораздельно бурча, вахтер все-таки вытащила из стола здоровенный, чуть ли не амбарный ключ с картонной биркой, на которой был коряво начертан номер: 407.

Так! Теперь и это знаю. А веселуха у нас будет в четыреста пятой.

– Пошли, пошли, – поторопил Витек.

Мы поднялись на четвертый этаж, пошли длинным темноватым коридором. Я смотрел на номера комнат: 417, 415, 413, 411… Это была, естественно, нечетная сторона, по четной шла своя нумерация.

По мере приближения к комнате 405 нарастал оживленный гомон нескольких голосов, внезапно вспыхнувший грубым хохотом за тонкой фанерной дверью.

Витька толкнул дверь:

– А вот и мы!

Глава 5

В комнате все уже было готово к «празднику жизни». Два обеденных стола сдвинуты, на них разномастная посуда, четыре кровати придвинуты поближе к столам, а у их торцов стоят еще два стула. Трое парней сидели на кроватях, один – светловолосый, коренастый в ядовито-синем кримпленовом пиджаке – стоял к нам спиной, а Саша в светло-голубой рубашке-батнике, стоял у окна: руки в карманах брюк, на лице снисходительная улыбка.

У ребят явно развернулась некая дружеская дискуссия неизвестно на какую тему. Во всяком случае, наше вторжение положило ей конец.

– Ага! – с подъемом вскричал Саша. – Вот и молодое поколение!

– За смертью только посылать!.. – беззлобно проворчал ультрамариновый модник.

– Да ладно! – отбрехнулся Виктор. – Все приобрели! Безотходное производство. Во, смотрите!

Он внушительно потряс сумкой и поставил ее на стол.

– Давай, давай, разгружайтесь, – одобрительно распорядился Саша. – Толян, помоги.

Шурша кримпленом, наш сосед стал вынимать банки и бутылки.

Ага, значит это и есть тот самый Толя Бочкин. Теперь двоих знаю.

Нетерпение припекало всех. Вмиг рассортировали снедь, жестяные банки вспороли серповидной открывашкой, винтовую крышку венгерского «ассорти» пытались с матерщиной открутить – бесполезняк, присосалась плотно. Пришлось перевернуть банку, осторожно втискивать лезвие ножа между крышкой и горловиной и шевелить, пока маринад не вскипел пузырями. После этого легко открылось. Один из рабфаковцев понюхал внутреннюю сторону крышки, брезгливо скривился:

– Тьфу, говно Европа! То ли дело наш рассол!

На какое-то время вспыхнули оживленные, опять же не совсем цензурные дебаты о качествах и вкусах разного рода острых закусок, дошедшие до слов: «…да хрена ли вы там у себя в деревне знаете?..», отчего аж два деревенских патриота вспылили, но Саша вмиг утихомирил их:

– Э, господа студенты, тихо! Без эксцессов. Вроде бы еще не начинали, а вы уже… Смотрите, будет минус два!

Это значило, что провинившиеся могут уйти «на два штрафных круга»: две первых чарки честная компания поднимет без них, а они присоединятся к выпивке только на третьей. Саша, конечно, шутил, но барагозники мигом притихли, чего я не мог не заметить, да и не только я, тут не ахти каким психологом надо быть.

Видно, что Александр здесь коновод. Есть у него явная лидерская харизма, иной раз не совсем объяснимая, но ощутимая, и его слово было самым веским. По ходу перепалки я внимательно присматривался, прислушивался – не столько к предмету спора, сколько в участников – понял, что защитников сельских ценностей зовут Роман и Алексей, их критика – Виталий. Таким образом я идентифицировал всех присутствующих, предвкушая, сколько мне еще открытий чудных готовит это знакомство, да и вообще пребывание здесь. Ведь не просто же так я угодил сюда?.. Какой-то в этом смысл должен быть. В кажущемся хаосе нашей внутренней и социальной жизни всегда есть смысл! – это я усвоил прочно, и этот жизненный опыт со мной здесь…

Пока я так философствовал, стол приобрел полную готовность. Колбасу, хлеб небрежно покромсали, с одной бутылки сдернули жестяную крышечку-«бескозырку», заметно было, что кое-кто уже глотает слюну нетерпения… Тарелки, алюминиевые ложки-вилки разобрали по вкусу. И опять же было, что как-то сами собой здесь все слушают Александра: пока он не объявил, так сказать, собрание открытым, никто даже не рыпнулся – ну, давай быстрей, водка уже кипит… и так далее. Все ждали.

Более-менее я уже пригляделся к собутыльникам и мог сказать, что Бочкин Толя, пожалуй, постарше всех. Ему лет двадцать пять-двадцать семь. Остальным – двадцать два-двадцать три навскидку. Странное дело! Я смотрел на них и как пятидесятилетний мужчина, и как семнадцатилетний пацан Вася Родионов, и мне они чудились одновременно и мальчишками, и взрослыми людьми – удивительное чувство, его трудно описать. Из присутствующих для меня постепенно прояснялись Саша и Витя, остальные пока были закрытыми книгами, но я не сомневался, что я их приоткрою. Причем независимо от того, захочу или нет. Само случится.

Толик взял открытую бутылку:

– Ну что, начнем?

– Давно пора, – вякнул Виталий.

Но все невольно ждали Александра.

– Да, – улыбнулся он и заговорил шутливо: – Ну что, коллеги, мы собрались здесь по хорошему поводу, грех не выпить, хотя и меру надо знать. Но мы ее знаем. Так?..

Народ дипломатично промолчал, а Саша не стал допытываться ответа.

– Толян, разливай! Первый тост хочу поднять за поступление. Мы взяли… ну, такой хороший старт по жизни, и теперь, как говорят спортсмены, надо держать темп. Не ронять. А для этого нужно что?.. Голова! Вот это главное. Как говорил Ленин?..

– Учиться, учиться и учиться! – радостно гаркнул Витек.

– Вот за это и предлагаю выпить. Чтобы все мы через пять лет получили дипломы.

– И значки! – вдруг брякнул Роман.

– Ну, значки дело десятое, – возразил Толя, – а вот диплом…

– Короче, мужики, давай! – вмешался Алексей.

Разобрали разномастные емкости. Сразу семь однотипных граненых стаканов, конечно, найти трудно, потому в ход пошли и чайные кружки и даже невесть откуда взявшийся изящный чешский стакан тонкого стекла с золотым ободком поверху. Этот объект Толик приспособил себе, наверное, в душе он был эстет. Кроме того, он был, похоже, тот еще зоркий глаз: несмотря на разницу объемов, разлил всем поровну, граммов по пятьдесят, в бутылке осталось около трети.

Все дружно чокнулись, вызвав краткий перестук-перезвон. Саша сделал короткий точный жест своим стаканом: чуть вверх и вниз.

– Поехали!

Признаться, я ожидал этого момента с настороженностью. Черт его знает, какая она, водка той эпохи, славной «бормотухой» типа портвейна 777, «Плодово-ягодного» и «Солнцедара». Но на удивление зашла отлично – нормальная, без сивушной вони, чем нередко грешили спиртные напитки перестроечных и постперестроечных лет.

Народ с аппетитом набросился на закуски. Витька сразу хищно цапнул здоровенный ломоть колбасы, горбушку и стал энергично ковырять «ленивые голубцы» из «Завтрака туриста». Я одну бутылку сока пожертвовал на общее благо, а другую грешным делом поставил к себе поближе и после водки сразу же забулькал прямо из горла.

Нет, какой все-таки удивительный, необычайного вкуса этот болгарский томатный сок!.. Его ни с чем не спутаешь, и он, конечно, на любителя, но я как раз и есть любитель.

Водка мягко колыхнула мозги, мир вкрадчиво поплыл. Судя по лицам коллег, они испытали похожий легкий эйфорический приход, когда как будто крылья вырастают у души.

Роман вытер губы ладонью и взялся за свое:

– Слышь, Сань! А значки точно прилагаются к диплому?

Прямо не давала ему покоя эта тема.

– А как же! – авторитетно ответил Саша, жуя бутерброд с «докторской». – Только они платные. Надо за него заплатить. И в дипломе штамп ставят: «Нагрудный знак выдан». Это я точно знаю.

– А дорого? – Роман чуть нахмурился.

– Да ну! Копеек семьдесят. Ну, рубль.

– А! – Роман прояснился.

– Толян! – окликнул Саша. – Между первой и второй промежуток небольшой! Святая истина.

Толя согласно кивнул и потянулся за бутылкой.

Я очень хорошо понял Романа. Диплом на шею не повесишь, а вот значок… Наверняка рабфаковец спал и видел, как приедет в деревню, наденет выходной костюм, белую рубашку, галстук, а на лацкан пиджака привинтит скромный, солидный и красивый «ромбик», каковой во всем колхозе имеется разве что у главного агронома, возможно, у председателя – и небрежно пройдется по главной улице, как бы не замечая завистливых взглядов…

Вообще, эти так называемые академические знаки, «ромбики и гробики» – отдельная песня, целая отрасль фалеристики. В 1961 году в советских верхах озаботились поднятием престижа учебных заведений и ввели целую систему очень эффектных, попросту шикарных нагрудных знаков для лиц, окончивших вузы: такие вытянутые по вертикали ромбы, с цветным эмалевым полем, с золотистым металлическим гербом СССР в центре. При этом цвета эмалей различались в зависимости от профиля учебного заведения: у выпускников «классических» университетов цвет темно-синий, а герб большой, в отличие от всех остальных. Для технических вузов – такой же цвет индиго, но герб поменьше, а под ним эмблема: скрещенные молоток и разводной ключ. Для вузов юридических, экономических, спортивных – цвет морской волны, а эмблема – раскрытая книга. Такая же эмблема для педагогических и библиотечных вузов, но цвет светло-бирюзовый. Для институтов сельскохозяйственных, лесотехнических, вообще связанных с природой – цвет салатовый, эмблема – сноп пшеницы. У медиков – вишневый цвет, эмблема – чаша со змеей. И, наконец, вузы культуры – консерватории, театральные, художественные училища, ВГИК, Литинститут имени Горького вручали своим выпускникам значки цвета дорогого коньяка с эмблемой-лирой. Но мало этого! Средние специальные заведения тех же профилей выдавали значки с аналогичными расцветками и эмблемами (только университетского аналога не было), но в виде вытянутых шестиугольников и размером чуть поменьше – их ехидно называли «гробики», как бы намекая на то, что они ступенькой ниже… Хотя мне лично форма «гробика» очень нравилась, как-то эффектнее он выглядел. Ну и свои собственные знаки имелись у военных училищ и академий, и совершенно отдельно, вне системы был знак МВТУ имени Баумана – это вообще маленький шедевр, не хуже ордена.

Все это одним мигом пронеслось во мне, и, признаться, стало досадно, что не дотянул я в своей жизни до диплома со знаком отличия… Ну ничего! Наверстаю! – взбодрилась мысль в слегка разгоряченном мозгу.

Толик тем часом разлил остаток на троих, раскупорил вторую бутылку, с такой же точностью выдал порцию четверым.

– За что пьем? – вскинулся Леша.

– За дружбу! – брякнул Толик.

– Гуадемус игитур! – вдруг втиснул свои пять копеек Витька.

– Чего? – обомлел Виталий.

– Ну, – Витька заерзал, – это древний студенческий девиз такой, со средневековья еще…

– Это значит – «будем веселиться», – вдруг само собой слетело у меня с языка.

Неожиданно всем это понравилось, дружно жахнули по второй, крылья души распахнулись еще шире, компания рассыпалась на разные разговоры. Толик с Виталием заговорили об идущей сейчас в кинотеатрах итальянской комедии «Блеф»:

– Так кто там в главной роли?..

– Да хер его знает, фамилии у них разве запомнишь?! Морда лошадиная такая.

– Фернандель, что ли?

– Не! Того я знаю, тот старый. А этот молодой, но тоже рожа страшная.

– Ну а сам фильм-то как?

– Да на любителя. Такой, знаешь, черный юмор…

А Витек, Роман и Алексей разгорячились, вспомнив прошедший в июне в Аргентине чемпионат мира по футболу, где в финале хозяева в упорной борьбе одолели сборную Голландии – 3:1. Сборная СССР в чемпионате не участвовала, вдребезги провалив отборочный турнир.

– …да аргентинов этих судьи за уши тянули! – невесть отчего кипятился Роман. – Как они этих… перуанцев вынесли? Шесть – ноль, как по заказу! Разве так бывает?!

– Ну, это еще не доказательство… – солидно тянул Витька. – А команда у них вообще неплохая. Кемпес, Пассарелла!.. Да и тренер сильный.

– Да если б у голландцев Круифф был, они бы всех там размазали! Они и без него-то до финала дошли, а уж с ним…

Словом, все нашли темы по вкусу, а Саша так незаметно дирижировал процессом… ну и долго ли, коротко ли, а оказалось, что три бутылки на семь молодых здоровых рыл – увы и ах. Горючка кончилась на самом взлете, когда все достигли градуса «хочется обнять весь мир и петь от счастья».

– Та-ак, – уже хмельно резюмировал Толян, – похоже, опять надо снаряжать экспедицию…

– Молодняк, подъем! – развязно скомандовал Алексей. – Второй забег!

Тут мое врожденное чувство справедливости полыхнуло:

– Здрасьте! Мы уже ходили раз, все должно быть по-честному!

Алексей аж глаза вытаращил от такого нарушения субординации:

– Ты чо, абитура? Большим стал? В себя поверил?

– Давно верю, – сдерзил я. – Так воспитали.

Алексей смотрел на меня волком, видимо, не находя нужных слов.

– Э, господа студенты, – Саша решил вмешаться, – а ну-ка, гасимся… Не хватало еще нам спалиться на пьянке!

– Да ну, кто сдаст?! – воспрянул Роман. – А Матвеевна далеко.

Саша знающе усмехнулся:

– Ну, Матвеевна еще та чекистка, плохо вы ее знаете… Но похоже, без повторного рейса не обойтись, что правда, то правда. Но еще два пузыря, и все! А то знаю я вас, берега теряете.

– А кто пойдет-то? – набычился Алексей.

– Жребий бросим, – спокойно сказал Саша. – Толян, дай спички.

Толян как раз достал пачку болгарских сигарет «Интер», готовясь выйти покурить. Он кинул спичечный коробок, Саша ловко поймал его.

Тогдашние спичечные коробки – не нынешние картонки. Они были из тончайшей фанерки, проклеены темно-синей оберточной бумагой – целая древесная конструкция. Саша достал семь спичек, две обломал наполовину:

– Кто вытащит короткие – летит под парусами. Все по чесноку!

Спички бросили в кепку-восьмиклинку Романа, тянули не глядя. Короткие выудили Витя и Роман.

– Ну вот… – огорченно протянул Витек. – Что такое «не везет», и как с ним бороться…

– По полтора рваных скидываемся, – распорядился Саша. – Нет, по два! И закуси возьмите. Хотя и это надо все сожрать, чтоб не пропало.

– У нас не пропадет, – хохотнул Виталий.

Витька заблудил глазами.

– Слышь, ребята, – промямлил он. – Я это… на нуле, вон, с Васькой когда были, последний трояк улетел… Если это… кто займет, я на неделе отдам!

Вот сказочник, а?!

– Ладно, – Саша махнул рукой. – Я за тебя внесу. Ну, давай винтом!

Гонцы понеслись, а остальные вышли покурить. Я, некурящий, остался «на хозяйстве», как выразился Саша. И вновь мысль покатила по знакомому маршруту: в этом мире случайностей нет!..

Ну, а раз так, значит, зачем я здесь?! Да, все-таки закончить вуз, получить диплом. Это ясно. Добьюсь железно.

Но разве это главное?! Неужто такой немыслимый трюк случился со мной только ради законченного образования?.. Нет, конечно. А тогда зачем? Какова моя миссия в этом мире?.. Конечно, она есть. Но я пока ее не знаю. Значит, она проявит себя в каких-то событиях, может, неявно, хитро – так, что ее надо угадывать в чем-то совсем обычном: встречах, словах, нечаянных находках… Надо быть готовым к этим вещам. Надо не зевать. Надо каждую секунду…

Я не успел додумать, что надо каждую секунду. Дверь резко открылась, в комнату шагнул Алексей. Один. Дверь захлопнулсь.

– Слышь ты, душара, – зловеще произнес он, – ты че вообще о себе представил? Герой? Спортсмен?

– Присядьте, Алексей, – по-взрослому сказал я. – Не пылите, вы не летний ветер. Хотите поговорить?

На миг он оторопел, никак не ожидав услышать это от пацана. И, видать, решив, что слов хватит, протянул руку…

Вот, что он хотел сделать, не знаю. Схватить меня за лацкан пиджака? Если так, то маневр не удался. Я вмиг перехватил его кисть с вывертом запястья. Это больно и чревато травмой, но я знаю меру.

Он охнул от внезапности. Лицо перекосилось.

И тут вошел Саша. Я тут же отпустил руку задиры.

– Вы чего, пацаны? – спокойно спросил Саша. – Быкуете?

– Да ну, что ты, – я улыбнулся. – Ничего.

– Ну-ну, – сказал он с непередаваемой интонацией, но тему не развил. А еще через секунду в комнату ввалились остальные, резко запахло табачным перегаром, расселись по местам, потекли всякие разговоры. Алексей сидел с мрачной рожей, на меня не смотрел.

Явление гонцов с двумя «пузырями» и закусью было встречено с неподдельным восторгом, алкогольные крылья уже успели несколько скукожиться, всем не терпелось вновь ими взмахнуть. Бутылку раскупорили мгновенно, стали разливать…

И здесь беседа приняла внезапный оборот:

– Слышь, мужики, – сказал раскрасневшийся Виталий, – а может того… баб позовем? С третьего этажа. Я триста двенадцатую знаю, им только пробку покажи, вмиг прилетят. А дальше как судьба решит.

Все переглянулись. Слова попали в самую десятку подогретых водкой душ.

– Н-ну… – произнес Роман так, что ясно – посольства в комнату № 312 не избежать.

И в этот самый миг дверь распахнулась, предъявив рослого мужчину в дорогом шевиотовом костюме-«тройке». За ним маячила еще пара фигур.

Глава 6

– Так, – произнес солидный дядя с удовлетворением врача, убедившегося в предварительном диагнозе. – Сидим рядком, говорим ладком?..

Произнесено это было в мертвой, ужасающей тишине. С чьих-то губ чуть было не сорвалось безнадежное матерное слово, но застыло на первой букве «б».

– Я что-то слышу?.. – ледяным тоном поинтересовался вошедший и обернувшись, властно кинул: – Иван Кондратьевич!

Пожилой седой мужичонка в замызганном пиджаке и сильно мятых штанах суетливо шагнул в комнату.

– Да, Лев Сергеевич?..

– Взгляни-ка, это все твои соколы ясные?

Иван Кондратьевич мигом окинул глазом контингент.

– Наши, наши, – вздохнул он. – Четверо отсюда, Бочкин из четыреста десятой, а эти двое, Ушаков и Родионов – из четыреста седьмой.

Услышав свою фамилию, я первым сообразил встать. Вслед за мной все, гремя стульями и столешницей, вскочили, застыв в почтительных позах.

– Да теперь уж сидите, – тоном гробовщика произнес Лев Сергеевич. – Раньше надо было скакать. А еще раньше – думать. Так, чем питаемся? Ну, хлебное вино, это понятно, а что еще?.. Смотри-ка, богато живут, Иван Кондратьич!

– Рабфак, Лев Сергеевич! Стипендия хорошая.

– Была, – отрезал высокий чин.

Стало еще тише, хотя тише вроде бы невозможно. Лев Сергеевич посмотрел на Сашу, слегка сдвинул брови…

– Лаврентьев? – полувопросительно-полуутвердительно сказал он.

– Так точно, – отрапортовал Саша.

Незваный гость еще немного помолчал, затем очень спокойно молвил:

– Значит, гуляй Москва, разговаривай Рассея. Так?

Мы уныло потупились.

– Значит, студенческие билеты в карманах ощутили?.. – в интонациях засквозил убийственный сарказм.

Кто-то виновато задышал.

– А что такое «волчий билет», слыхали? – тон вдруг сделался вкрадчивым.

Все как будто стали ниже ростом. Я не на шутку напрягся: а ну как и правда отчислят, еще толком не зачислив? Вот тебе и судьба, вот и предназначение… Сразу такой нокдаун! Неужто и правда испытание такое на излом?!

Мысли смешались в беспорядке, хотя я и понимал, что это сейчас плохо. Но «волчий билет» пробил ментальную защиту, мне вдруг захотелось брякнуть, что я даже про «желтый билет» знаю… но такую грубую дерзость я себе, конечно, не позволил.

Не знаю, что уж у меня было в этот миг с лицом, но Лев Сергеевич, почему-то остановил взгляд на мне. Смотрел секунд пять, и вдруг резко спросил, как выстрелил:

– Фамилия!

– Родионов! – как солдат в строю откликнулся я. – Василий!

– Хм… – промычал он, побродил взглядом и указал на початую бутылку водки:

– Формула!

– С2 Н5 ОН, – отрапортовал я.

– Хм, – повторил он уже иным тоном, еще пошарил взглядом и прояснился, увидав на висячей полочке пачку пищевой соды.

– А это?

– Nа H CO3, – был четкий ответ.

Теперь взгляд изменился. Лев Сергеевич смотрел на меня так, что я читал в его глазах одобрение, хотя вроде бы никак он его не проявлял.

– Кондратьич, – повернулся он к подчиненному – а второй, кстати, так и маячил безмолвно за дверным проемом.

– Да? – тут же встрепенулся Кондратьич.

– Спиртное конфисковать. Продукты оставить населению. Холодильник есть?

– У меня есть, – поспешно откликнулся Толян. – В четыреста десятой.

– Тогда ладно. Только в железных банках продукты не оставлять.

– Да это ясно… – осмелился сказать Саша.

Босс как будто этого не услышал.

– Кондратьич, Гена, – велел он свите, – забирайте водку. И пойдем на третий этаж. А эта великолепная семерка завтра в десять у меня.

И вышел.

Кондратьич засуетился:

– Гена, давай…

– Иван Кондратьич, – твердо сказал я. – Мы выпьем, что в стаканах, возражений нет?

– Да ты чо! – пугливо пшикнул тот, точно обжегся. – Вы лучше того… давайте по комнатам. И завтра смотрите, чтобы в десять в деканате быть!

– Это без вопросов, – заверил я. И не сдался: – А это что, опять в бутылку сливать, что ли? Смешно же! Мы выпьем, и все тихо-мирно.

Иван Кондратьевич замялся, даже оглянулся.

– Ладно, черт с вами! Только чтобы тихо.

– Слышь, Кондратьич, – заторопился Роман, – а нас не отчислят?

– Да ну! – тот махнул рукой. – Но штраф, конечно, выпишут.

– Как – штраф? – заметно огорчился Роман.

– Увидишь! – и прихватив обе бутылки, початую и полную, Кондратьич с Геной исчезли, захлопнув дверь.

Все невольно посмотрели на меня, как на старшего. Лишь Алексей набычился.

– Ну ты даешь, брат, – без зависти сказал Саша. – Как это ты так ловко?!

– В крайних ситуациях сообразительность обостряется, – я чуть улыбнулся.

– Да? А чо у меня ни хрена никогда не обостряется?.. – пробурчал Толик.

– Ладно! – решил Саша. – Давай по последней, да будем чай пить!

Выпили. Народ пустился обсуждать произошедшее, я вслушивался и окончательно уяснил то, что, в общем, и так ясно: Лев Сергеевич Доронин – декан химико-технологического факультета, Иван Кондратьевич – комендант общежития, Гена – какой-то его сотрудник. Решили совершить обход факультетского общежития – и факт налицо.

Под чай беседа перекинулась на завтрашние исправительные меры. Естественно, Саша владел местными темами лучше всех, он и растолковал: скорее всего это будет так называемая «отработка». То есть, нас заставят бесплатно работать на каких-то подсобных предприятиях института – в так называемом технопарке, и не только.

Если так, то легко отделались! – было общее резюме. Начались смешки, опять было возникла тема девушек из триста двенадцатой… Но Толик резонно рассудил, что «всухомятку» эти особы вряд ли заинтересуются нашим приглашением, чай с консервами – это для них не стимул.

Впрочем, и так разговорились хорошо, возник даже интеллектуально-нецензурный спор на предмет того, кто лучше: «Битлз» или «Роллинг стоунз». Выяснилось, что Толик и Роман – ярые битломаны, а Витя с Виталием дико прутся от «Роллингов»… Развернулась такая полемика, что хоть вон беги.

Мне эти дебаты были глубоко до лампочки, Саша снисходительно посмеивался, глядя на спорщиков, Алексей сумрачно сидел в стороне, в разговор почти не вступал, нехотя ронял что-то, если уж приставали с расспросами. Какие-то не самые приятные думы тяжко ворочались в нем, и сильно похоже, что источником этих дум стал я. Где-то я глубоко поцарапал самолюбие рабфаковца. И что теперь?..

А что тут думать! Я мысленно махнул рукой. Надо жить. Видеть в событиях подсказки будущих решений. Хотя… вот оно событие: в Алексее, похоже, я нажил врага-не врага, но неприятность. Значит, эту сторону жизни мне придется как-то бронировать…

– Васек! – вдруг окликнул Саша. – О чем задумался? Опять сообразительность обострилась?

Я улыбнулся:

– Нет. На этот раз просто думаю. Имею такую привычку.

– А ловко ты от декана отстрелялся! Формулами этими. Ему понравилось.

– Ну так! Старался. За десятый класс учебник химии до дыр протер. Слушай, а, декан этот-то… вроде мужик нормальный, а?

– Да вообще мировой! За своих, если надо, горой встанет!..

И он рассказал историю о том, как перед Новым годом хотели отчислить пятикурсника, фактически дипломника. Несправедливо: поспорил с профессором, осмелился высказать свою точку зрения на какую-то научную проблему. Профессору это очень не понравилось. До крайности. Прямо осатанел. И накатал на студента какую-то дикую жалобу, где даже мелькали эпитеты: «непростительно дерзко… угрожал… вел себя агрессивно…» и тому подобное. Вопрос разбирался на ученом совете факультета, где к изумлению многих, декан решительно встал на сторону студента. Почему? Да исходя из своих представлений о справедливости. Лев Сергеевич тщательно взвесил все «за» и «против» и счел кляузу профессора необоснованной.

– …говорят, мордобой был знатный, – усмехнулся Саша. – Но ЛСД встал стеной.

– Как?! – рассмеялся я. – ЛСД!

– Да, так его называют, – засмеялся и Саша. – За глаза, конечно. Хотя, я думаю, он догадывается.

И я подумал – как мне в свое время не хватило такого ЛСД!..

– А что профессор?

– Вроде бы работает. Все тихо-мирно, – Саша пожал плечами. – Ну…

Он не договорил и, как мне почудилось, спохватившись. Прикусив язык. Что-то знал, но сказать не решился.

Ладно, подумал я. Запомним.

Тем временем начало вечереть, вроде бы все темы были переболтаны, а о бабах трепаться без «горючего» не очень весело… Вообще в любой компании бывает такой момент, когда без всяких слов становится ясно, что надо либо как-то менять формат времяпровождения, либо расходиться.

Саша это первый и озвучил:

– Ну что, дорогие гости? Поели-попили, пора и по люлькам-колыбелькам?.. Завтра в девять тридцать внизу у входа.

– Да рано это! Давай без пятнадцати!.. – запротестовал Виталий, но Саша отсек:

– Нет! Лучше подстраховаться. Придем минут на десять пораньше, подождем, не страшно. Все, давайте! Не знаю, как вы, а я сейчас с книжкой завалюсь, и так до самого сна.

Мы с Витькой побрели к себе в 407-ю. Комната оказалась пустой, и я, к счастью, сразу угадал свою кровать: справа у окна. На тумбочке были аккуратной стопкой сложены учебники и методички по химии. Разувшись, я прошел к тумбочке, с равнодушным видом, а на самом деле с немалым интересом открыл дверцу и обнаружил самые рутинные вещи: блокнот, ручки, чай-печенье и тому подобное.

Чай был очень хороший по тем временам – индийский «со слоном» в желтой пачке. Печенье – «Юбилейное», тогда оно было невероятно качественным. Стало быть, я, Василий Родионов, мог позволить себе достаточно дорогие продукты! Уже неплохо. А непрезентабельный наряд – это лишь следствие глубоко провинциального происхождения… Между прочим, чешские «Ботасы» штука тоже недешевая и вполне престижная. Другой вопрос – где я изловчился так их, извините, засрать?..

Почему-то этот вопрос меня беспокоил. И опять же, как в случае с Сашиным недосказанным повествованием о склочном профессоре, шестое чувство промаячило мне: тут что-то есть! Те самые тихие подсказки судьбы, про которые я уже успел подумать…

И совершенно неожиданно для себя, словно кто-то дернул за язык, я брякнул:

– Слышь, Витек! А ты слыхал эту историю?

– Это какую?

– Про которую Саня Лаврентьев говорил. Как ЛСД студента отстоял на факультете?

– А! Да так, краем уха. Да ты че, не помнишь, что ли, как только заселились, кто-то говорил!..

– Нет, не помню. Тогда не до того было! – удачно парировал я. – А фамилию этого профессора ты не запомнил?

Витька воззрился на меня с интересом:

– А ты чего, думаешь, мы на него нарвемся?

– Нарвемся-не нарвемся, а знать заранее не помешает. Предупрежден, значит, вооружен!

– Это верно.

Витька сел на кровать, скрипнув панцирной сеткой, сделал глубокомысленную физиономию.

– М-м… Так и вертится в голове… А! Беззубцев. Точно. Профессор Беззубцев.

– Запомню.

– Слушай! – Витькина мысль мигом перепорхнула на другую тему: – Надо бы телек в складчину купить! А? Хороший такой в комиссионке можно взять недорого: «Горизонт» там или «Рассвет», как считаешь?

– Подумаем.

Я снял пиджак, брюки, аккуратно повесил на спинке стула, часы положил на тумбочку. С удовольствием протянулся на кровати, пружинно подкачивавшей меня сеткой. Усталость уходящего дня навалилась как-то вдруг: не было, не было ее – и на тебе… Я смежил веки, превратив мир в подобие сумерек, и в этой полутьме разобрал, как Витек беспокойно завинтился по комнате:

– Слышь, Базилевс! Может, чаю попьем?

– Не хочу.

– А дашь взаймы на одну заварку? И печенек пару штук? Вон, у тебя Юбилейка есть…

– А желудочно-кишечный тракт тебе не одолжить? – лениво пробормотал я.

– Да ладно, че ты! – забухтел он. – Отдам! Это… ну, прижало так, бывает, блин… Вообще без копейки!

– Отдашь колбасой, – так же лениво пошутил я. – И пива пару. «Жигулевского».

Витек, однако, воодушевился всерьез.

– Да че там «Жигулевское» твое! – хвастливо заявил он. – Моча ослиная. Я тебе чешского найду! «Старопрамен». Понял?! Пил когда-нибудь?

– Бывало… – проронил я уже сквозь дремотную облачность.

– Где это ты его пил?

Тут я вздрогнул, ругнул себя за утрату бдительности.

– Да сосед у нас ездил туристом в Чехословакию. Угощал, ну я так пригубил, чуток, конечно…

– Ну, это фигня! А я по-настоящему достану.

Я этим задорным словам не придал значения, успел подумать, что надо бы пораньше встать, отмыть эти чертовы «Ботасы»… а кстати, может у меня тут и подменная обувь есть?..

На этой мысли сознание утонуло в мягкой утробе сна.

Проснулся я посреди ночи. Лунный свет призрачно и неполно заливал комнату, дальние углы тонули в темноте. Было заметно прохладно. Витька негромко похрапывал по диагонали от меня, две другие кровати так и были пусты.

В первый миг я обалдел: где я?! А потом вспомнил.

Да. Хорошо это или плохо?.. Да ни так, ни этак. Это жизнь. Вселенная. Она отправила меня сюда, значит, это зачем-то надо, и никаких гвоздей. Я уже вошел в этот мир, врос в него, и значит, должен сделать нечто, что кроме меня не сможет сделать никто.

С тем и уснул вновь.

Окончательно проснувшись утром, я первым делом в майке-трусах-тапочках отправился в умывальную комнату, постарался отдраить там кроссовки, вышло на славу. Они реально были кожаные, а не тряпочные или какие там, как сейчас… то есть, как в двадцать первом веке. Мылись легко и остались сухие изнутри: вот оно, классическое качество!

Ну, умывание, бритье, завтрак описывать не буду. В девять двадцать восемь спустились в вестибюль, там уже толпились рабфаковцы, тщательно причесанные, прифранченные – Толян в своем беспощадном кримплене, остальные по-всякому, но длиннющие вороты батников скромно спрятаны под пиджачные лацканы. А Саня и вовсе в элегантной белой водолазке, отлично смотревшейся с темно-серым пиджаком.

– А, младое племя! – приветливо воскликнул он. – Сейчас идем, Лешку только ждем, он малость задержался, брюки гладит.

Мой взгляд нечаянно упал на ящик для почты: изрядный шкаф, разделенный на множество ячеек, каждая из которых обозначена буквой по алфавиту. На крышке этого сооружения в беспорядке валялись замызганные, покоробленные конверты, телеграммные бланки, видать, не нашедшие адресатов.

Как будто что подтолкнуло меня, я подошел, сунулся в ячейку Р, вытащил конверт «Авиа» с красно-синей пунктирной окантовкой, телеграмму и плотную бумажку почтового перевода. Глянул: мать честная!

Родионову Василию Сергеевичу. Двадцать пять рублей.

Любопытный Витек уже совал длинный нос через мое плечо:

– Перевод? От кого?

– От Нельсона Рокфеллера, – я вмиг сунул бланк в карман рубашки. – Я его незаконнорожденный внук.

Витя как-то непонятно фыркнул – не то смешливо, не то обиженно – и тут появился Алексей.

Как все, он был заметно при параде, но такой же хмурый, насупленный, как вчера. Черт знает, может он и вовсе всегда такой бука, а я тут ни при чем?..

Мысль развития не получила. Саша критически оглядел всех, скомандовал:

– Ну, пошли!

Шли не спеша, молча. Говорить не хотелось. Я, конечно, изо всех сил запоминал дорогу. Утренняя прохлада еще овевала мир, в небе еще таяла бледная дымка… Деканат химфака оказался не в главном корпусе, не там, где вчера мы сдавали экзамен. Это здание оказалось куда более прозаическое: пятиэтажка без архитектурных изысков, правда, с почти сплошным остеклением этажей: учебных классов, лабораторий, кабинетов… Дух ретро-футуризма, скажем так.

На крыльце Саша глянул на часы, присвистнул: