Юмористический журнал «Сатирикон 18+» № 1, 2024

Сдача экзамена на халяву

Анекдот

Один студент плохо подготовился к экзамену и поэтому решил его сдать на халяву. Подойдя к экзаменатору, он сказал:

– Профессор, а можно мне сдать вам экзамен на халяву?

– Это как? – спросил тот.

– А вот как! Я не буду брать экзаменационный билет, а задам вам вопрос на отвлечённую тему. Если вы на него отвечаете, то мне два, а если нет, то мне пять.

Профессор, будучи человеком любопытным и к тому же уверенным, что на любой студенческий вопрос способен дать ответ, согласился.

Студент и спрашивает:

– Есть ли разница между профессором, студентом и троллейбусом?

Профессор задумался на несколько секунд, почесал затылок, но, не найдя вразумительного ответа, молча поставил студенту заслуженную пятёрку и отпустил его с богом. Но при этом подумал: «Раз такой коварный вопрос задал студент, то, значит, все студенты знают на него ответ». Поэтому решил узнать его у очередного экзаменующегося студента.

В аудиторию вошла симпатичная, мило улыбающаяся студентка, но тоже крайне плохо подготовившаяся к экзамену. Как только она подошла к столу, он сказал:

– А вы не хотите сдать экзамен на халяву?

– Это как, профессор?

– А вот как. Вместо экзаменационного билета я задам вам вопрос на отвлечённую тему, и, если вы на него отвечаете, я ставлю вам пять, а если нет – два.

Студентка с радостью согласилась, и он повторил вопрос, заданный ему предыдущим студентом.

Она задумалась на несколько секунд и потом уверенным голосом сказала:

– Между профессором и студентом разницы никакой, а под троллейбусом я ещё не была!

Борьба с самогоноварением

Быль с анекдотом

В 1985 году руководители Советского Союза решили начать непримиримую борьбу в стране с пьянством и алкоголизмом. Было принято решение уменьшить выпуск спиртных напитков в два раза и в то же время увеличить стоимость выпускаемого зелья ровно во столько же раз, – бюджет страны не должен был страдать. Власти рассчитывали, что подорожавшие спиртные напитки люди будут меньше покупать и пить. В южных областях страны началось выкорчёвывание виноградников элитных сортов. Для выпуска пойла для народа стали использовать самые дешёвые материалы – овощи и фрукты. Зелье получалось столь некачественным, что появились случаи сильного отравления им потребителей. Народ прозвал это пойло бормотухой за то, что после его употребления человек переставал нормально разговаривать, а мог только что-то невнятно бормотать.

Но руководство страны плохо знало свой народ. Граждане быстро поняли, что их просто надули, и поэтому стали срочно искать пути выхода из создавшегося положения. И нашли! Вспомнили старый метод получения горячительных напитков – самогоноварение. Но при этом решили воспользоваться новейшими достижениями науки в этом деле – для получения браги стали использовать дешёвый сахар и дрожжи. В ёмкость больших размеров заливали воду, в которую добавляли сахар и дрожжи в определённых пропорциях. После этого ёмкость ставили в тёплое место, и через несколько дней брага была готова. Возникла проблема массового выпуска самогонных аппаратов. Но наши Кулибины быстро решили и этот вопрос – в алюминиевую кастрюлю встраивали змеевик из алюминиевой или медной трубки, и аппарат готов. В результате, как говорил Генсек того времени, – «процесс пошёл»!

Руководители страны поняли, что народ обмануть не удалось, и поэтому стали искать пути борьбы с самогоноварением. И нашли! Стали создавать бригады, состоящие из участковых милиционеров и членов местных партийных, профсоюзных и комсомольских организаций, которые должны были ходить по домам и квартирам и выявлять самогонщиков. И если что-то обнаруживали, то всё безвозмездно конфисковали, а самогонщика сажали за решётку. Этот процесс тоже пошёл, но не очень успешно, поскольку представители местных властей вовремя предупреждали самогонщиков о своём приходе.

В одном селе такая бригада во главе с участковым милиционером проводила эту работу с особым усердием. Пришла в один дом и спрашивает хозяина:

– Самогонку гонишь?

– Да вы что, дорогие товарищи? – говорит хозяин. – Я вообще не употребляю крепкие напитки! Пью только столовое вино, и то только по большим праздникам.

– А вот мы сейчас и посмотрим! – сказал милиционер и начал обыск.

Заглянул на печку, где обычно готовится брага, в шкаф, где мог быть готовый самогон, в подполье, чулан, сарай и даже баню. Нигде ничего не нашёл. Осталось одно место, где он ещё не был, – чердак. Хозяин принёс лестницу, и милиционер полез туда. Минут через пять он стал спускаться вниз, держа в руках какое-то устройство, покрытое пылью и паутиной.

Показывая на него, он спросил хозяина:

– Это что?

Хозяин посмотрел на странное устройство и сказал:

– Это, похоже, самогонный аппарат. Но он, вероятно, был у прежнего хозяина дома, у которого я его купил. На чердак я не заглядывал и поэтому не знал, что он там есть.

Милиционер выслушал объяснение хозяина дома и сказал:

– Не имеет значения! Аппарат есть? Есть! Значит, будем тебя арестовывать!

– Тогда арестовывайте меня ещё и за изнасилование!

– А ты что, уже успел кого-то изнасиловать?

– Ещё нет, но аппарат-то есть!

Мальчишник

Анекдот

Один молодой человек – звали его Иваном – решил жениться. Накануне свадьбы устроил мальчишник – собрал своих верных друзей и стал прощаться со своей свободой и холостяцкой жизнью. После крепкого подпития кто-то кому-то сказал неприятное слово и получил в ответ удар кулаком в нос. Тот, истекая кровью из носа, ответил обидчику ударом кулака в глаз. Так началась всеобщая драка. В самый разгар её в квартиру вошёл сосед и увидел следующую картину – все колотят друг друга чем попало. Жених стоит в углу комнаты и с искажённым лицом прижимает зачем-то руки ниже живота. Один из друзей лежит посреди комнаты без признаков жизни, а второй стоит рядом с ним, держит в ладони собственный выбитый глаз и хохочет.

Сосед подошёл к нему, подёргал за рукав и сказал:

– Чего смеёшься? Глаза-то нет!

– Это что! А вот Ивану завтра жениться, а его лишили возможности исполнять супружеский долг!

Конкурс Маяковского

• Не тебе,
•    в снега
•       и в тиф
• шедшей
•    этими ногами,
• здесь
•    на ласки
•       выдать их
• в ужины
•    с нефтяниками.

В. Маяковский

Натуральный Кирк Дуглас, только более мощный и длинный, лежал на своих нарах в ватных штанах, заправленных в валенки с огромными галошами, и в неожиданно форсистом одеянии верхней половины своего мускулистого, молодого тела – белой нейлоновой рубашке. Он читал Джека Лондона, приладив в изголовье маленькую лампочку, запитанную от тарахтящего рядом с балком трактора. Ещё пара лампочек под потолком освещала всё купе: чистый стол у окошка, покрытый ватманом, с арифмометром, журналом наблюдений и отточенными карандашами, с другой стороны стола двое нар друг над другом.

У Бориса Каюрова, а именно этот тридцатилетний ленинградец в должности топографа-геодезиста был похож на Дугласа, – вторых нар сверху не было. Там была накрепко прибита полка с натянутым страховочным проводом, чтобы с неё на ходу ничего не падало. У купе не было отдельной двери, нары заканчивались узкой переборкой, за которой располагалась железная печь. Её топили углём, и она выполняла целый ряд полезных функций: грела балок, на ней готовилась пища, была закреплена фляга для производства воды из снега, а иногда и браги из дрожжей с томат-пастой, сверху, на специальных перекладинах, сушились валенки и портянки. Напротив печи была входная дверь, а рядом с ней умывальник с экономной пипкой вместо крана.

Далее, за печкой, начиналась вторая половина балка, тоже с тремя нарами, столом и тоже с полкой, на которой, в отличие от Борисовой, были навалены замазученные запчасти, поскольку на нарах под полкой жил тракторист. На вертикально спаренных лежанках проживали топорабочие, всего их было четверо, в общей сложности в двух половинах балка обитало шесть человек.

Половины разительно отличались: слева, в купе инженера, преобладали белые краски, туда запускали без уличной обуви. Напротив чёрные и тёмно-серые цвета редко разбавлялись цветными фото разных актрис, приклеенных на стенах. Воздух в балке имел большой спектр запахов, которые перебивались обильным курением всех жителей.

Эту специфическую атмосферу от безбрежных просторов стерильно-чистой тундры отделяла всего лишь дверь, и каждый мог в любую минуту ощутить несоизмеримые масштабы двух сред своего обитания и хрупкость границы между ними.

Чистоту снега вокруг балка обеспечивало непрерывное, каждодневное движение вперёд, к завоеванию новых месторождений. В данной ситуации движение на пару дней застопорилось ввиду ожидания самолёта с вешками. Вообще-то с базы ждали чего-нибудь более существенного, но без этой дранки с чёрным верхним концом двигаться дальше нельзя. По вешкам строго через двадцать пять метров следом идущие геофизики расставляли своё оборудование.

Свободный день использовали для бани (в тазу рядом с печкой), стирки (в этом же тазу) и полноценного отдыха. Борис читал про ихнее, американское, белое безмолвие, временами подрёмывал и невольно слушал непрерывный бубнёж топиков. Беседовали напротив неразнообразно, неинтересно и совсем неприлично. Неиссякаемой темой были женщины, причём даже в ореоле воспоминаний не чистые, ласковые и достойные, а какие-то сплошь жуткие и совсем бессовестные б…ди.

В другой половине тракторист и один топик спали, а ещё один убежал на лыжах за семьдесят километров в сейсмоотряд проверить свою жену. Он ревновал её к оператору сейсмостанции, где она в положении нагнувшись в темноте проявляла рулоны фотобумаги, вылезающие из щели под осциллографом. Борис раньше видел проявительницу, глазами навыкате она смахивала на Крупскую в расцвете базедовой болезни. Он не думал, что молодой оператор клюнет на такую красоту, но чуткий муж имел другое мнение.

Двое напротив успели выспаться и с новыми силами предались своим романтическим воспоминаниям.

– Не надоело вам? – ненастойчиво и без интереса спросил начальник.

– А чё делать?

– Почитать что-нибудь, а не валяться в темноте равнодушного размышления…

– Ещё чего, из книги бабы с пивом не вылезут.

– Это смотря как читать, – многозначительно изрёк интеллигент.

– Как ни читай, не вылезут, – хохотнули, – а чё читать-то?

Борис посмотрел на свою полку. Библиотека на эту зиму у него была такая: два тома из разных собраний, обещанные отцу к возврату в Ленинград в целости, старая книга Л. Фейербаха, выпущенная после революции, и тоненькая книжка в мягкой обложке о спорте в СССР. Седьмой том Фейхтвангера предназначался для изучения истории, Фейербах для повышения эрудиции, а том первый Джека Лондона из собрания 1954 года – для души. Книжонку о спорте ему сунула перед отъездом мать, при этом загадочно улыбнулась.

Борис потянулся за спортом, впервые открыл наугад и попал на Маяковского: «Товарищи, поспорьте о красном спорте!»

– Вот, пожалуйста, – он зачитал название стихотворения, – почитайте и поспорьте!

– Чё там спорить, наливай да пей, – без всякого интереса откликнулись с нар.

Тогда у скучающего Бориса возникла просветительская идея:

– Попробуйте прочитать простой стих о спорте и объяснить, что вы поняли. Что хотел сказать поэт?

– Да на хер это нужно?! – возразили тёмные массы. – Ещё чего? Ты нам на работе командир, а отдыхаем как хотим. Стихи ещё придумал читать…

– Хорошо, – не стал возражать просветитель, – предложу другим, – он посмотрел на спящих в другой половине.

– Давай-давай, там люди постарше, сразу стих учить начнут…

Борис не обратил внимания на этот циничный сарказм и пробормотал тихо, как бы себе под нос:

– А призом им будет бутылка. На крайний случай приберегал…

– Стой, стой, какая бутылка? – они синхронно подпрыгнули на лежанках и тревожно уставились на спящих, потом совсем шёпотом: – Какой такой крайний случай? За что бутылка-то им?

– Крайний случай – это когда в коллективе застой, кобелирующие настроения и взрыв народного негодования на почве отсутствия некоторых возможностей похотливого свойства.

Таких сложных фраз им не то что понимать – слышать не приходилось.

– А бутылка достанется победителю поэтического конкурса, – коварно продолжил искуситель. – Кто лучше расскажет своими словами, что имел в виду Маяковский в простом стихотворении.

На нарах затихли, мучительно поразмышляли, прикинули хрен к носу, как сами же выражались, потом, озираясь на спящих, заметили, что пить-то всем нечего, делить пол-литра на такую компанию – только расстраиваться, и вызвались раздраконить поэта в своём узком кругу.

– Ну, начинайте, – Борис бросил на стол брошюрку, – потом посмотрим.

Минут двадцать они читали, вырывая книжку друг у друга, тихо шептались и немного спорили. Борис уже успел заснуть, положив развёрнутого Джека себе на лицо, когда они с нижних нар навалились локтями на стол и деликатно разбудили начальника.

– Что? – Борис тревожно вскинулся. Потом возвратился из сна, всё понял и остудил соискателей: – Не так сразу! Никакой халтуры! Литераторы, б…дь, нашлись. Искусствоведы херовы…

– А чё мы сделали?

– Ни хрена не сделали! Не пойдёт так. Каждый по отдельности, почитайте внимательно, напишите всё на бумаге, завтра вечером соберёмся и подведём итоги. Если ваши мнения будут одинаковыми, приглашу других участников. Так что пишите самостоятельно.

Мотивация – великая сила. Поставил задачу, за хорошее исполнение гарантировал приз, и человек горы свернёт. Главное, чтобы всё было просто, понятно и без обмана. В жизнь не стали бы они Маяковского читать, тем более что-то там мучительно писать, а здесь обещание. Начальник хоть и мудак порядочный, но ни разу не обманул. А так ведь выпить хочется иной раз в этой проклятой тундре, прямо сил нет. Месяцами не удаётся. А тут вот она, под носом, родимая, да за такое не то что Маяковского с его паспортиной, но английскую королеву распознаешь да объяснишь своими словами.

Следующий день был не напряжённым, самолёт прилетел после обеда, пока разгружались, пока то да сё, начинать работу уже не имело смысла. Краем глаза Борис подмечал, что двое молодых топиков вели себя необычно тихо, уединялись при удобном случае каждый на своей лежанке, писали что-то в тетрадках, взятых у начальника, и вообще были похожи на заговорщиков. Главным итогом интриги Бориса было достижение конкуренции среди молодых. Более возрастные и семейные, а также тракторист покуда посвящены не были.

Вечером конкурсанты попросили отсрочку ещё на сутки: не каждый, мол, день такие задачи решаем, хочется всё по уму, не зря чтобы, значит… Тут заинтересовались семейные. Молодые засуетились, сказали, что ничего особенного, начальник по-соседски попросил журнал цифрами вычислений заполнить, так, ерунда, отдыхайте!

Следующий день начали рано, погодка отличная, морозец, без ветра, беги себе на лыжах да о высоком думай. Начальник с теодолитом направление выставил, и начали молодые первый промер гнать.

Впереди по створу с охапкой вешек, как лучник со стрелами, шустро тянул мерную ленту маленький, злой, ловкий, рыжий Ришат по прозвищу, само собой, Татарин. Сзади тоже с вешками конец мерной ленты держал Копчёный. Его задача – следить за створом и остановиться, когда жёлтая метка на конце поравняется с уже воткнутой в снег вешкой. Тогда Татарин втыкает впереди следующую вешку, и получается ровно двадцать пять метров.

Витя Крюков, здоровенный лоб, недавно из армии, где служил танкистом; в партии успел поработать на самом старом тягаче, из недр которого не вылезал по причине постоянных ремонтов; всё время в мазуте, за что и назван Копчёным; когда тягач окончательно рухнул, в ожидании нового был временно переведён в топобригаду.

Он автоматически выполнял свои нехитрые обязанности, а сам думал о Маяковском. Он знал поэта из школы, помнил «достаю из широких штанин», ещё что-то смутно про облако, учительница вроде говорила о поэте как о воспевающем развитой социализм. Копчёный как раз жил в эту эпоху и сомневаться, что социализм именно развитой, ему в голову не приходило.

Он силился вспомнить, метров через двести пятьдесят неожиданно всплыли чудны́е слова:

«Чего хотел сказать? – думал Копчёный, – чего хотел, то и сказал. Руки натренировал, стали они сильные и длинные, как канаты. А шея сама накачалась, там в боксе упражнения специальные есть…»

Татарин тем временем вспоминал другие строчки. В отличие от Копчёного у него с советской властью было не всё гладко. Сильно пострадали в своё время родители, старый, сморщенный дед вообще принципиально отказывался говорить по-русски, а сам Татарин уже успел ходку сделать.

Он нутром почуял, что Маяковский на что-то намекает:

«Ага, – обрадовался Татарин, – ёб…ли ему по сопатке, так он всё и позабыл. Вот они комсомольцы-добровольцы херовы, пи…ть только горазды, а чуть что – и видеть ваше бл…ское соцсоревнование не желаю…»

Вечером, ближе к полуночи, на стол с ватманом упали две школьные тетрадки. Копчёный написал крупным, округлым, понятным почерком, но мало.

Борис зачитал вслух, стараясь сохранить оригинал:

«Маяк радуется советскому спорту, по старинке называет его красным. Он хочет, чтобы все советские люди занимались – „…нужен массу подымающий спортсмен“. Чтобы, значит, сам бабайки накачал и народ подтянул. Государство заботится о спорте и само собой о спортсменах – „И растёт приобретённый чемпион безмятежней и пышнее, чем пион…“

Спорт, говорит Маяк, из кого угодно человека сделает – „…чуть не в пролетарии произведут из торгаша“. А станешь хорошим спортсменом, тебе послабления разные (так что занимайся не хочу) – „…могут зря (как выражаются провинциалы) всех девиц в округе перепортить!“ И правильно, чего на них смотреть, товарищ начальник, на то и девицы, чтобы портить».

Понять, что написано в тетрадке Татарина, не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечёркиваний. Борис велел автору самому прочитать.

Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой – бенефис важнее – и выкрикнул:

– Доклад! «Товарищ Маяковский не такой уж оказался вам всем и товарищ. (Я когда говорю „вы“, не вас имею в виду, а всех строителей коммунизма. Вы-то тут ни при чём.) Козырный чувак с самого начала свару начал – „Товарищи, поспорьте о красном спорте!“ Короче, предъяву бросил, а вы рвите друг друга. Слова хорошего для гондонов-спортсменов не нашёл – „…нагоняя мускулы на теле, все двуногие заувлекались спортом“.

И вот ведь к чему ведёт, падла. К примеру, кент бегать от конвоя хорошо наловчился, время показывает. А наш туз тут как тут – „За такими, как за шерстью золотой овцы, конкурентову мозоль отдавливая давкой, клубные гоняются дельцы, соблазняя сверхразрядной ставкой“. У нас, значится, третий разряд, а такой бегун получит сразу пятый, в тундре его не найдёшь, наряд на него закрой, а он на стадионе вы…ться будет. Такой вот у коммунистов любительский спорт, а поэт коммунистический ещё подсевает.

И всё ведь простить можно спортсмену. Где это видано, чтобы происхождение позорное менять, если ты, скажем, прыгаешь высоко? Вот, полюбуйтесь, что пишет, – „Чтобы жил привольно, побеждая и кроша, чуть не в пролетарии произведут из торгаша“. Издевается над коммунистами и ихними органами. А дедушку Калинина вообще евреем сделал – „…назовёт товарища Калинина „Давид Василичем“…“

Понятное дело, спортсменов поголовно в алкаши записал – „…говорят, что двое футболистов на вокзале вылакали весь буфет“. И развратные действия в спорте сделал как здрасте – „…всех девиц в округе перепортить!“»

Доклад свой Татарин отбарабанил, почти не заглядывая в тетрадь, победно огляделся и заключил:

– Вот такие у коммунистов поэты, яму ещё, – посмотрел в конец стиха, – ещё в тысяча девятьсот двадцать восьмом году рыть начал, а то в школе «читайте, завидуйте, я, бляха, гражданин», давай, начальник, мой приз!

Бориса Каюрова, однофамильца знаменитого актёра, давно уже не удивляли антисоветские выступления на Крайнем Севере. И не каких-то тихих интеллигентов в своём кругу на кухне, – работяги кляли советскую власть и компартию, абсолютно не стесняясь на публике. Он вдруг припомнил ту загадочную улыбку матери, но углубиться не успел.

Подошёл тракторист со своей половины с законным вопросом:

– А чё за концерт? Приз… Татарин тут выступает… какой приз? За какие такие заслуги?

– Приз, вот он, – Борис невозмутимо достал из-под подушки бутылку водки, – а заработает его тот, кто Маяковского лучше понимает…

– Погодь, погодь, начальник! А Татарин чё тут, самый грамотный? Этот ещё, Копчёный, туда же. Я, к примеру, тоже про Маяковского могу. Прошу и мне слово, ещё непонятно, кому приз.

– Вообще-то мы тут стихотворение разбираем… Но ты прав, главное – тема, может у тебя другой стих…

– А может, и поэма, – подхватил шустрый Татарин.

Борису уже самому интересно стало, какие новые мысли появятся о поэте. Не зря ведь мать книжонку подсунула.

– Значит, так, – издалека начал тракторист, – американец когда падал, попал к нам на весеннюю пашню, в аккурат ёб…ся в самую жижу.

– Какой американец?

– Ну тот, с самолёта, который ракетой наши зае…шили… Я из Поварни возле Свердловска, после дембеля гулял две недели, тут Первое мая, ещё повод, так мы всей компанией и побежали к нему на парашют разноцветный…

– Пауэрс, что ли? – догадался Борис.

– Ну да, вроде… Помню, он как толпу нашу увидел, так снова на жопу сел и пистолет в грязь выкинул. А мы без понятия были: думали, наш налетался…

– А Маяковский при чём?

– Ну… как при чём, он это… про человека и самолёт стих написал… – (Пауза.) – Вроде, – уже менее уверенно добавил тракторист.

– Эх ты, грамотей, – Борис вернулся на свой топчан и убрал бутылку, – твой Пауэрс ещё сперматозоидом был, когда Маяковский застрелился.

Но конкурс на этом не закончился. С той половины ещё подошёл более взрослый топик Николай. Он положил на стол истёртое письмо. Все знали его грузинскую жену Изольду Ноевну и сына – семиклассника Славу.

– Вот, Боря, с Маяковским напрямую связано, – Николай был в бригаде самым грамотным, на Большой земле он работал учителем.

– Так ты сам прочитай. От кого письмо?

– От Изольды, – грустно сообщил бывший учитель, – пишет про Славку.

– И чего там? Про Маяковского?

– Давай я своими словами расскажу, Изольда тут всё слезами залила…

В школе показали открытку и предложили написать по ней сочинение. На открытке пионеры сидели у костра в лесу. Славик, мальчик своеобразный, поставил не как другие эпиграф «Взвейтесь кострами, синие ночи…», а нашёл где-то у Маяковского: «Пете некогда гулять. С час поковыряв в носу, спит в двенадцатом часу. Дрянь и Петя и родители: общий вид их отвратителен».

Видимо, не выпустив таким образом до конца пар плохого настроения, Славик предложил неожиданное развитие сюжета. По дороге к месту, обозначенному на открытке, не обошлось без жертв. Пытливый автор в подробностях изложил утопление части пионеров в болоте и загрызание другой части дикими зверями. Но и оставшиеся у костра недолго пели свои пионерские песни: упавшим деревом всех их придавило насовсем.

Борис подвёл итоги чрезвычайно творческого конкурса по Маяковскому. Он достал снова свою бутылку, подумал и извлёк из рюкзака вторую, теперь вправду последнюю, и обе выставил на стол, покрытый ватманом.

Первый и единственный тост шесть человек выпили за пролетарского поэта.

На память

Почти весь день Толик косил траву у бабы Маши. Триммер работал исправно, но визжал как недорезанный кабан, особенно когда приходилось срезать не только высокую и жёсткую траву, но и засохшие кусты смородины или крыжовника. Голова от него отдыхала, когда заправлял его бензином.

Скосил не только во дворе и за двором, но и вдоль и поперёк огорода. У дороги, ведущей от трассы к её дому, тоже скосил – вдруг приедут к ней гости или, не дай бог, скорая помощь. Пусть у бабушки вокруг и около будет полный порядок.

Конечно, Толик устал. И плечо от ремня побаливало. Но это была ерунда. Главное было помочь бабульке и, что греха таить, малость подкалымить. Всё дорожает, и лишней копейки теперь не бывает.

– Ну вот вроде и всё, баб Маш, – весело сказал Толик. – Принимай работу.

– Спасибо, сыночек. Слава те, Господи, – перекрестилась старушка, – вот и хорошо, вот и умничка. Сколь я должна?

– Два рубля, – просто сказал Толик – Не дорого?

– Что ты, что ты, – засуетилась старуха, – я сейчас, сейчас…

Она достала из кармана фартука старенький кошелёк и, высыпав на ладонь всю мелочь, протянула ему пятирублёвую монету.

– А сдачей не надобно. Пусть тебе. Вон сколько сделал!

Толик подумал и, широко улыбнувшись, взял монету.

– На память, – сказал он.

Секрет

Три друга любили в выходной день за бутылочкой вина поговорить о смысле жизни.

Один считал, что главное – это хорошая жена. Второй уверял, что важнее всего – иметь свой собственный дом. Третий же утверждал, что ценнее дружбы нет ничего. Но в одном они были согласны – в скоротечности бытия.

– Вот умру и больше никогда не увижу своей жены, – грустно улыбнулся один.

– А я не переступлю порог своего дома, – задумчиво сказал другой.

– А я не увижу вас, – вздохнул третий.

В их городке жил один старый дед.

– Ему уже сто лет, а он всё живёт и живёт. Даже, говорят, выпить не дурак. Видать, знает какой-то секрет долголетия.

Пришли к нему.

– Принимай, дед, гостей!

– Да поведай нам, как это ты умудряешься столько лет небо коптить?

– Небось, знаешь какой-то секрет, а? – шутили друзья, ставя на стол угощение. – Рад гостям-то?

– Отчего же не радоваться, коль гости хорошие, – суетился дед, довольно поглядывая на бутылку коньяка и расставляя стаканы.

Выпили, закусили.

– А хозяйки нет?

– Так померла.

– Болела?

– Так был у нас дом, хороший дом, крепкий, из дуба! Так сгорел.

– Как сгорел?

– Дотла, – дед смачно закусывал, – со всем добром. Ну сгорел, думаю, и чёрт с ним. А жена не сдюжила, померла, дура. Ну померла, думаю, и чёрт с ней.

Друзья переглянулись. Что-то старик им не понравился.

– Да у тебя друзья-то хоть есть?

– Был друг, – вздохнул дед, – так помер. От водки. Да чёрт с ним! – он крякнул и потянулся к бутылке. – Помянем его грешного.

А вскоре он начал клевать носом. Друзья обиженно ушли, решив, что старик напился специально, чтобы не выдать им секрет долголетия.

«В том измерении…»

«Грёзы винного подвала…»

«Мне немного остаётся…»

Если бы дядюшка Онегина был греком…

Стихи были написаны к заседанию Литературного клуба в Греции на тему «Алкоголь в литературе». Послать Онегина к греческому дядюшке не было моей прихотью – сам Пушкин намекнул на это, зацепив строчкой с «волею Зеве́са». К тому же Пушкин, как известно, сам любил если не Грецию, так гречанок, по крайней мере – одну точно. Так что без обид, да, Александр Сергеевич?

Автор и муза

То ли во второй бутылке шампанского пробка оказалась чуть больше стандартной, то ли он охладил бутыль сильнее, чем обычно. Так или иначе, пробка застряла, и её не удавалось ни сдвинуть, ни прокрутить – ни пальцами, ни при помощи махрового полотенца.

Пока автор ходил за плоскогубцами, бутылка, видимо, прогрелась, и, как только удалось вытащить пробку, шампанское – добрая каталонская кава – полезло пенной струёй наружу, как он ни старался дуть поперёк горлышка и даже прижать его ладонью. Последнее было вовсе бесполезно, что он знал давно, и только ухудшило ситуацию: пузырящаяся жидкость залила стол и принялась растекаться, шипя и брызгаясь.

Пришлось прежде всего убрать со стола ноутбук, а потом автор надрал из пакета салфеток и занялся осушением незапланированного болота.

Муза, мокрая насквозь, с трудом вылезла из лужи и принялась отряхиваться. Автор сходил за бумажным полотенцем, оторвал от рулона изрядный кусок и протянул ей. Такого презрительного взгляда он не удостаивался даже от уличных кошек.

Тем не менее крошечная девица со стрекозиными крыльями в первом приближении обтёрлась и брезгливо кинула комок пористой бумаги на стол.

– Нормально? – осторожно спросил автор.

– Липнет всё, – пожаловалась муза. – Ты бы на водку, что ли, перешёл, а то эти вина…

«Обижает, – подумал он. – Я только брют пью, чему там липнуть?»

Вслух же сказал:

– У меня влажные салфетки есть. И минералка. Дать?

Муза подумала и потребовала три влажные салфетки. Протёрла первой лицо, руки и ножки, а второй тщательно очистила крылышки.

Третья салфетка пошла на приведение в порядок лиры.

– Ты сегодня надолго? – поинтересовался автор.

Муза поискала глазами часы. Когда-то, на второй или третий её визит, пришлось их купить и повесить на стену, так как капризная крошка не признавала цифровые дисплеи.

– Максимум через двадцать пять минут улечу, – ответила она неприязненно. – Сам виноват: мне сушиться вон сколько времени пришлось.

– Ну ты же раньше на несколько часов оставалась, а иногда и до утра? – обиженно спросил автор.

– Раньше ты меня сразу выпускал и не поливал этой дрянью.