Табу

Пролог

Я так долго стоял на месте, что перестал чувствовать свои ноги. Впервые за долгое время мне стало жаль уходящую зиму. Дни становились все длиннее, а мне была важна каждая минута. Сердце учащало свое биение, предвкушая сумерки. Лес шумел как-то по-особенному. Он вкрадчиво нашептывал мне о своих опасениях и страхах, неосознанно вторя моему здравому смыслу, настойчиво терзая меня одной мыслью, что истерично билась в голове, ударяя по воспаленному мозгу.

Растерянность? Да, именно растерянность я ощущаю сейчас в полной мере. Чувствую, как она по-хозяйски путает мои мысли, овладевая самыми низменными чувствами, на какие только способен человек, решившийся растоптать свою жизнь. Меня подташнивало от накатывающих приступов тревоги, взывающих организм включить чувство страха, которое я похоронил уже как пару недель.

– Страх? Нет. Сейчас я не могу уже повернуть назад, – прошептал тихо, чтобы просто поверить, что еще могу говорить. Закинул голову, наблюдая, как тревожные деревья осыпают мою голову высохшими иголками. Хвоя осыпалась за шиворот капюшона, приятно царапая кожу. Снег усиливался, посыпая меня мелким белым пеплом. Я даже стал прислушиваться, пытаясь ощутить запах гари, потому что отчетливо понимал, что собственноручно сжигаю свое настоящее и спокойное будущее.

Черт! Почему только сумев твердо встать на ноги, я нашел способ раскачать под собой почву? Почему мне кажется, что вокруг горит все, что казалось настоящим, реальным и правильным? Я просто знал, что через пару часов от моей жизни не останется ни следа. Мой дом, скорее всего, станет пунктом ожидания, ловушкой для меня самого, переступив порог которого я получу пулю, даже не удостоившись возможности объясниться.

Мой мир не прощает слабости. Я сам ее никому не прощал, прогрызая для себя дорогу наверх! Я смотрел в глаза тем, кого сам и «списал» за ненадобностью, подписав приговор парой ленивых фраз – «недоверие сторон»!

Это мир с односторонним движением. Там нельзя превышать скорость, нельзя тормозить, останавливая строгий поток. Нельзя переступать через правила, писанные не на бумаге, а сухим решительным властным голосом. Нельзя плевать на ТАБУ…

Черт! ОН будет идти за мной по пятам, выжидая, пока я оступлюсь. ОН будет ждать моей ошибки. А я, рано или поздно, непременно ее совершу.

Я не умел выбирать женщин, друзей, жилье. Но зато я мастер в выборе тачек и врагов! Губы невольно растянулись в улыбке, хотя и гордиться-то особо было нечем. Закрываю глаза и вижу ЕГО непроницаемое лицо, за которым может скрываться все, что угодно: гнев, ярость, радость или гордость. Я снова попал в точку. Нашел для себя врага, от которого будет невозможно скрыться! Я буду списан уже к утру. Как мало времени! Боже! Как же мало времени у меня осталось!

Я рассмеялся, потому что понял, что человек, попав в болото неприятности, вспоминает только три слова. Он взывает к ним, пытаясь привлечь внимание, хоть кого-то: Бог, черт и Мама… С чертом-то мы вскоре встретимся, у Бога я могу только просить отсрочки, а мама мне уже ничем не поможет, кроме как молитвы.

Не могу не признать, что во всем спектре многочисленных эмоций, я могу выделить еще интересную парочку: любопытство и пылающий азарт. Кожа ладоней горит от нетерпения спалить ко всем чертям мосты, которые я строил много лет. Да пусть они горят, осыпая ничего не ведающих прохожих пеплом моей жизни. Я сделал свой выбор.

Именно поэтому гнал машину, как бешеный больше суток. Авто подвиливало, чуть скользя по накатанной колее трассы. Мимо пролетали полузаброшенные деревни, большие города, которые я старался обойти стороной, чтобы не засветиться на камерах. Пробирался по проселочным дорогам, жрал в забегаловках, наполненных запахами пота и горелого дешевого масла. Так давно не спал, не в силах заставить себя расслабиться. Давился горечью растворимого кофе, задыхался от коварно дурманящего запаха сигарет.

Впервые за десять лет мне хотелось выкурить настоящий косяк. Хотелось откинуть голову и увидеть по волшебному цветные сны. Хотелось хохотать до хрипоты и боли в горле. Хотелось забыть последнюю неделю. Хотелось стереть все, как в школе, оставляя только мутные меловые разводы на зашарканной доске.

Но я не мог себе позволить слабости. Поэтому просто старался заснуть. Но, как только ложился, то почти физически ощущал напряжение, сковавшее мое усталое тело. Оно растекалось по венам, обжигая тонкие стенки, будило страхи, воспоминания и тревоги. Казалось, что я стал слышать голоса, запахи прошлого. Вскакивал в предрассветной темноте, дрожа от собственного громкого дыхания. Я хрипел, хватаясь руками за стены, чтобы не рухнуть на пол. Вдыхал кислород, мгновенно превращающийся в яд. Именно так я стал наркоманом… Настоящим.

ОНА! Это все ОНА! Дрянь, поработившая меня целиком и полностью. Она вытянула из меня жизнь, страх и чувство самосохранения. Я захлебывался азартом, давился адреналином, боролся с не проходящим возбуждением. Я наркоман, слепо идущий по тонкой грани. По лезвию ножа, острие которого режет мою плоть, кровь, отравленная его ласками, скатывается по отполированной поверхности.

Я на миг ощущаю слабость, а потом вновь взрываюсь адреналином, приглушающим инстинкт самосохранения. Иду по тонкому льду, притягиваемый ее дурманящим ароматом. Его невозможно смыть, он прочно въелся в кожу, проникая в бурлящую кровь.

– Дрянь! Дрянь! Дрянь! – шепчу я, наблюдая, как в доме на окраине деревне гаснут огни. Считаю минуты, сверяясь с часами. Второй этаж старенького деревянного дома потух полностью.

Пришла ночь, а вместе с ней и постоянный друг, и соратник ветер. Он разгонялся, обнимая шумные сосны, заигрывал, дергая их за мохнатые ветки, скрипел меж стволов, поднимал легкую снежную пыль, превращая ее в летящую тучу мелких льдинок. Меня раскачивало, то ли от нетерпения, то ли от усталости.

Я, как зомбированный, засекал минуты, сверяясь с часами. Высчитывал и продумывал, стараясь выбросить назойливую мысль из головы. Закурил, присев за высоким сугробом. Сигарета тлела, вспыхивая искрами от нещадного ветра. Пальцы сжимали мягкий фильтр, пока не стало горячо. Аккуратно затушил и убрал в уже переполненный окурками пакет.

Окидывал взглядом деревушку, распластавшуюся у самого подножия невыразительной горы. Не спускал взгляда с невысокого деревянного дома, опоясанного неширокой речушкой в форме подковы. Она ограждала его от посторонних глаз только летом, потому что вброд ее было невозможно перейти. Старый амбар был переоборудован в лодочную станцию, где были пришвартованы старые «казанки», перевозившие гостей, которых ждали в этом природном укрытии. Место было просто идеально. Никто из местных даже не пытался перейти на территорию, что была заброшена много лет. Искусственно высаженная рощица закрывала неброский старый домик от любопытных глаз. Для нежеланных гостей был только один путь – долго подниматься по каменному холму, то вскарабкиваясь по неровным холмам, то прыгая в сомнительные расщелины. По пологому склону горы росли небольшие островки елей и низкого кустарника, унизанные камерами, реагирующие на малейшее движение. Я долго искал это место. Оно было просто идеально, но только летом… Зимой же все становилось таким явным: рощица, сбросившая листву, просвечивала, привлекая к себе внимание, а речушка покрывалась толстой коркой льда, облегчая переправу. Именно поэтому мы взрывали лед, оставляя только небольшую переправу, по которой могли проехать снегоходы. Всё было идеально, но только не в том случае, когда туда собрался пробраться тот, кто много месяцев возводил охранную систему. Хм… Да, это я.

– Двадцать… – вновь и вновь повторял я, рассматривая деревню с реденькими строениями. – Всего двадцать минут…

Яркая луна, подсвечивающая витиеватые снежные сугробы на лесном склоне, вдруг пропала, погрузив деревню в полную темноту. Ветер стих, но только на мгновение, словно давая мне передышку. Окинул взглядом дома. Нереальная тишина давила на уши, стихли даже без конца воющие собаки.

– Двадцать…

Как только дверь закрылась, я бросился бежать, подталкиваемый усилившимся ветром. Он завывал, ударяясь в мелкую поросль кустарника и покосившийся деревянный забор, игриво окружил колодец, ударив по ведру, опасно покачивающемуся на самом краю, угрожающе побрякал толстой цепью о деревянный барабан, а потом затих. Я натянул балаклаву, чтобы не задыхаться от ледяных порывов. Бежал, удерживая сердцебиение. Улыбался, перебегая взглядом от одной камеры к другой. Хотел остановиться, но было поздно.

Камера, среагировав на движение, повернулась, блеснув стеклом линзы. Я скинул маску, повернувшись в ее сторону. Было глупо скрываться. Никогда не был трусом и сейчас не собираюсь. Хотелось рассмеяться и помахать ручкой, гневя ЕГО еще больше. Но передумал, продолжив обратный отсчет безжалостных минут. Время сегодня не на моей стороне, сегодня мы с ним по разные стороны баррикад.

В окне маячили фигуры, сквозь треснувшее стекло в деревянной раме доносились крики и характерный гул телевизора, транслирующего хоккейный матч. Парни рассыпалась в плотном потоке мата, грозя разнести телевизор на щепки.

– Десять… – это была задержка в минутах… Через десять минут видеосигнал достигнет центрального пульта охраны в доме Моисея. И уже через пару минут, если, конечно, я не успею смыться, в моем теле на одну дырку станет больше. Только в этот раз меня не повезут в больницу, а сбросят в колодец, как мешок дерьма.

Рванул на себя деревянную дверь погреба и вбежал, быстро переступая покатые ступеньки. Замер, вслушиваясь в шум хлипкого строения, раскачиваемого сильным февральским ветром. Дерево трещало, впуская упругие потоки воздуха вместе с угрожающим свистом. Открывал двери ногой, заглядывая в темные помещения по очереди. Скрип подгнивших деревянных половиц резал слух. А пальцы сжимали ствол в кармане. Хотелось крикнуть, но я молчал, наслаждаясь опасной игрой.

Шел, как ищейка, надеясь напороться на её запах. Она здесь… Я чувствую. Ладони горели от желания притронуться, сжать тонкую шею, ощутив, как усиливается ее сердцебиение. Я знал, где ее прячут… Но все равно осматривал все темные углы, словно оттягивая момент встречи. Ей, наверное, сейчас страшно… Не мог не улыбаться, представляя, как адреналин разгоняет кровь под ее бархатной кожей.

– Я же сказала, что не буду жрать ваши помои! – заорала ОНА, когда я подошел к последней двери. В дальнем углу, прямо на полу, сидела хрупкая фигурка. Огромный капюшон закрывал ее лицо почти полностью.

– Заткнись! – зашипел и, подскочив в один прыжок, зажал ее рот ладонью. Знал, что она готовится заорать, ощущал боль от ее острых зубов, наслаждался контрастной мягкостью губ. Ей хотелось заорать, конечно, на назло мне, им, да всему миру. – Живо за мной!

– Куда? – она захрипела и замерла.

Я чувствовал ее запах, ощущал дрожь бьющего через край возбуждения и страха. Она сотрясалась, пристально смотря мне в глаза. Спутанные волосы высовывались из-под капюшона. Сухие потрескавшиеся губы так и манили.

– За мной!

– И с тобой я никуда не пойду, – шептала она, повышая тон голоса. – Ублюдок ты, Лазарь. И ты, и твои друзья! Жаль, что вы все не сдохли, жаль, что вы все не сгорели!

– Заткнись! Чтобы я больше не слышал от тебя ни слова! Погибли люди. Ты будешь до конца жизни ощущать кровь на своих руках, слышишь?

– Ублюдки! – зашипела она. – Так вам и надо!

– Ну, все! – я достал из кармана моток скотча и заклеил ей рот. – Я не хочу слышать твой голос в ближайший час. Замолчи!

Перебросил ее через плечо и помчался по длинному коридору подземного амбара. Пол скрипел под нашим весом слишком громко.

Ветер ударил в дверь, открывая ее настежь. Сегодня я полюбил февраль. Сильные порывы сметали все на своем пути. Снег поднимался в воздух, обрушиваясь на глубокие следы моих ботинок на снегу, стирая запахи, кружил, путая самого себя. Я бежал, не чувствуя ног. Руками сжимал ту, ради которой бросил все в огонь… Все… Поздно. Назад дороги нет.

Глава 1

Она шла рядом. Молча. Плечом к плечу. Перелезала через поваленные сосны, пробиралась по глубоким сугробам, вскарабкивалась по обледеневшим каменным грядам, не издавая ни единого звука. Только рука… Тусклый свет фонаря падал на ее тонкие пальчики, покрасневшие от холодного ветра. Она то и дело касалась моей ладони, ища тепла и поддержки. Но так ненавязчиво, незаметно для себя самой.

Но не сейчас. Я был еще не готов отпустить и простить. Не готов забыть и поверить. ДА! Я ей не верил. Неосознанно искал признаки лжи, притворства. Меня разрывал гнев на самого себя. Внутри взрывались мысли, а первое место занимал главный вопрос: «Зачем я ввязался в это дерьмо, если нутром ощущал ее лживость? Зачем бросил всё к её ногам»?

Она опередила меня всего на пару шагов, лишь изредка оборачиваясь. Понимал, что делала она это специально, прекрасно осознавая господство своего соблазнительного тела над моим самообладанием, и признаться, это у нее получалось просто отменно. Не мог оторвать взгляд от ее мягкой, кошачьей походки, от длинных ног в облегающих легинсах черного цвета, от аккуратной попки, которую не могла прикрыть коротенькая куртка. Её длинные волосы, подхватываемые февральским ветром-задирой, взмывали вверх, щелкая обледеневшими прядями по ее соблазнительно длинной шее, оставляя розоватые полосы. Кровь бурлила, стремительно замутняя разум просыпающимся возбуждением. Плотная пелена застилала глаза, как театральный занавес, отсекая реальность. Оставалось только ждать звонка, как призыва к очередному театральному действу…

Нет, она не плакала, не задавала вопросов, лишь иногда хмурилась, недоверчиво осматривая меня внимательным взглядом. Она прижимала подбородок, пытаясь спрятаться от пронизывающего ветра, выбрасывающего вверх облака снежинок с примесью мелких льдинок. Я расстегнул куртку, набросив ей на плечи. Благодарный вздох вылетел раньше, чем хлесткие слова:

– Мне и так нормально, забери, а то простудишься! О себе беспокойся, а не обо мне!

– Заткнись, – зашипел, схватив ее волосы в кулак, и дернул на себя настолько сильно, что ее тело глухо ударилось о мою грудь.

Эти слова были, как спусковой курок. Внутри взорвалось то, что копилось все это время. Тянул до тех пор, пока она не запрокинула голову назад. Прекратил дышать, когда увидел в желтоватом луче фонаря красивое лицо, преследующее меня по ночам последние несколько месяцев: глубоко посаженные глаза цвета крепкого чая так и искрились не выплеснутой яростью, то сужаясь, выдавая прищуром свое напряжение, то расширялись. Она была за гранью!

В ней было много всего: откровенного секса, которым от неё так и веяло, притягивал к себе взгляды каждого мужика; нежность движений, граничащая с нескрываемой грубостью; неприкрытое желание, вспыхивающее, когда она понимала, что добыча «на крючке». Всего было много… Но мне было недостаточно и этого. Она ловко ходила по тонкой нити, лавируя между восхищением и агрессией, которую мастерски вызывала одной только дерзостью во взгляде, её снисходительное призрение, что окатывало с головы до ног, могло вывести из себя даже покойника. Она была пианистом, виртуозно играющая на слабостях мужчин. Она стала одержимостью, без которой невозможно было жить и дышать дальше. Черт! Как хотелось прижаться к ней, улавливая тонкий аромат. От неё всегда пахло необыкновенной сладостью пряной вишни. Как конфета с ликером: сладко, но опасно дурманящая. Она, как ядовитый плющ, опутывает сердце, врастает в тонкие стенки души, отравляя своим ядом способность к здравомыслию.

Смотрела мне в глаза, осыпая искрами ненависти и недоверия. Но не шевелилась, признавая мою власть в данный момент. Я, конечно, упивался этим спокойствием и покорностью, но прекрасно осознавал, что рано или поздно мне придется расплатиться и перед ней, и за нее… Особенно за нее. Да, не радужная перспектива на ближайшее будущее, которое я собственноручно связал с этой строптивой девчонкой…

– Еще одно слово и я опять заклею твой рот скотчем, ясно? – отпустил волосы чуть резче, чем нужно было. Понимал, что сделал больно, проклинал себя за свою слабость, выжидая её реакции. Но девушка опустила глаза и молча отправилась следом.

Кутаясь в огромную куртку, она прятала посиневшие губы в высоком воротнике, обнимала себя озябшими руками. Ее дрожь было видно и в темноте. Ей было холодно, возможно больно, страшно, но ни единого звука не вылетело из ее порочно – соблазнительного ротика.

– Садись!

Она замерла, плотно сжав губы, явно силясь не выплюнуть очередную порцию оскорблений мне прямо в лицо, но все же послушно опустилась на сваленную сосну, впившись в меня внимательным взглядом.

Скинул кроссовки. Красивые ступни были красного цвета, а на ощупь больше походили на ледышки. Достал фляжку с водкой из кармана куртки и стал растирать, пока кожа рук не вспыхнула от непрекращающегося жжения. Расстегнул куртку, в которую она зябко закуталась, сдернул меховую подкладку, разорвал на две части и обмотал ее ноги, плотно закрепив скотчем.

– Тебе придется довериться мне и потерпеть еще двадцать минут, – прошептал, поднимая ее на руки. – Нам нельзя останавливаться. Только вперед.

Кошка… Такая же когтистая и красивая. Кожа ее напоминала бархат, от прикосновения к которой становилось уютно и тепло. А теперь? От той шикарной женщины, сводившей всех мужчин с ума одним своим появлением, не осталось ни следа. Руки робко обхватили меня за шею, а ноги обвили торс, проникая под распахнутые полы кофты. Растянул толстовку и застегнул молнию, прижав трясущуюся Кошку к себе так плотно, что было больно дышать. Ощущал ее сбивчивое биение сердца, как свое собственное. Холод от ее промерзшего тела волной перекатывался по мне, то разгоняя кровь по венам, то вновь замедляя. Она опустила голову, обжигая мою кожу легким касание заледеневших губ. Мягкая кожа едва касалась многодневной щетины, а мне уже становилось плохо.

Ощущая ее тело каждой клеткой, я бросился бежать, периодически оглядываясь. Только сейчас понял, что совершил… Только сейчас, ощущая частое биение ее сердца, ощутил всю цену затеянной мной авантюры. Осознавал тяготу ответственности, расплата за которую нависла надо мной, как грозовая туча. Единственное в чем я не сомневался сейчас – это в скорой расплате…

Перепрыгивал поваленные деревья, погружаясь в сугроб по колено. Мы спустились с пологой горы, оставалось самое сложное – пройти заснеженную равнину. Выключил фонарь и шел в темноте, ориентируясь только по высоким гребням наметенных сугробах. Снег обжигал кожу, пробираясь под задравшуюся толстовку.

Ночь поглощала все звуки жизни, выпуская на волю устрашающий рёв разыгравшейся вьюги, скрип снега и далекое завывание собак. Тело ныло от холода и многодневной усталости. Я мечтал упасть, чтобы просто отключиться, позабыв о тревогах, чтобы дать мозгу хоть немного отдохнуть. Но это всего лишь слабость. Мой куратор всегда говорил, что человеческое тело безгранично сильное, что мы просто не знаем своих возможностей, боясь нащупать устрашающую грань. Вот и пришел момент, чтобы проверить слова старого полковника…

Пробирался к трассе, лишь иногда позволяя себе замедлить шаг, чтобы немного восстановить сбивающееся из-за давления на грудную клетку дыхание. Редкие вспышки фар служили ориентиром. Задрав руку, отчаянно жал кнопку автозапуска околевшими пальцами, пытаясь запустить двигатель издалека. Сердце подпрыгнуло, когда за дальними кустами моргнули огни авариек, а брелок издал противный писк. Адреналин взорвался каким-то хлопком, открывая второе дыхание. Прижал ее бедра, увеличивая скорость. Не чувствовал пощечин ветра, царапающих касаний снега, не замечал, как горят щеки и ломит уши. Мне было жарко. Душно…

Тело кипело. Как только замедлял шаг, то отчетливо ощущал касания ее бедер, которые мягким покачиванием терлись об меня, слышал глубокое, чуть хриплое и теплое дыхание, вздрагивал от движений ее пальчиков, перебирающих мои волосы, задыхался от головокружительного аромата вишни, въедающегося во все рецепторы. На губах ощущал сладость ее кожи с солоноватыми нотками. Она что-то шептала, но я не мог различить ни слова, все вокруг вращалось, затягивая меня в водоворот необузданной страсти.

Рванул заднюю дверь и влетел внутрь, упав на широкое кожаное сидение внедорожника, придавив ее всем своим весом. Дверь звонко хлопнула, замкнув пространство. Тишина…

Всматривался в томность карих глаз, пытаясь понять, о чем думает та, кто поработила меня. Хотелось найти то, что отрезвит, то, что вернет меня на землю, что приструнит, заставив отстраниться от нее, чтобы продолжить путь к острову спокойствия. Но нет… Даже в темноте уловил волны откровенного желания, больно ударявшие в и без того напряженный пах. Я был в шаге от ошибки… Был на краю пропасти… Только шаг…

Я расстегнул молнию кофты, прижимающей нас друг к другу последние полчаса, но Кошка продолжала прижиматься ко мне. Я выжидал, словно охотник.

А потом она резко подалась вверх, врезавшись своими бедрами так, что из груди вырвался хриплое рычание. Она прищурилась, скрывая появившийся, чуть шальной блеск в глазах. А я не мог больше ждать…

Распахнул куртку, скрывающую от меня изгибы тела, чья магия не отпускала. Чем ближе к ней, тем движения становились резче. Расстегивал одежду, сбрасывая прямо на пол. Хватал ткань, истерично пытаясь забыть, что видел ее шикарное тело в этой простой одежде, пропитанной сыростью подвала. Обхватил шею, проходя по плечам и тонким рукам. Накрыл грудь ладонями, растирая большими пальцами россыпь родинок в самой ложбинке, пропустив напрягшиеся соски между заледеневших пальцев. Вбирал страх и боль, забирал воспоминания, покрывая поцелуями. Повторяя все изгибы, растирал кожу, придавая ей здоровый румянец, стирал запахи, слой за слоем снимал ее броню.

Развел обнаженные ноги, покрывая их быстрыми касаниями губ, от бедра до самых пальчиков. Еще никогда мне не было так хорошо и спокойно. Осознание того, что в твои истосковавшиеся руки вернулось твоё, опьяняло. Надавил на покрасневшую кожу щиколотки, поддевая толстый золотой браслет пальцем, за которым скрывался длинный рваный шрам. Цепочка с болтающейся фигуркой кошки тихо позвякивала, вторя нашему сбивчивому дыханию. Чувствовал, как она напряглась от прикосновения к бугристой линии. Наблюдал за перемещающимся потоком мурашек, чуть поддразнивая ее мелкими укусами. Кожа румянилась, а я знал, что завтра увижу тусклые следы своих отметин… Мое… Языком повторял изгибы, пока не услышал благодарный стон. Она выгибалась на сидении, вцепившись длинными ногтями в мои волосы. То натягивала до острой боли, то мягко поглаживала, запуская очередную волну жара. Выдохнул, когда ощутил, как Кошка стала елозить подо мной, пытаясь поймать, как можно больше ласки. Жадность – ее отличительная черта. Она никогда не стеснялась, вновь и вновь требуя очередную порцию ласки, которой ей было всегда мало. Ее глаза были открыты, как и тело. Я смотрел на длинные ноги, согнутые в коленях, замирал от соблазнительной линии округлых бедер и рельефа ее живота. Сжимал бедра, проходя пальцами по каждой скрытой складке, вдыхал глубоко, наслаждаясь ее запахом…

Одним рывком поднял ее и опустил себе на колени. Она замерла, а потом улыбнулась, как обычно закусив верхнюю губу. Ее улыбка была лучшей наградой. Я знал, что делаю все не просто так. Понимал, что должен сделать так, чтобы она жила, не оглядываясь назад…

Еще холодные пальцы вцепились в ремень джинс. Она двигалась так быстро, словно это было жизненно важно. Кошка приподнялась на коленях, чтобы сровняться и заглянула в глаза. Чуть наклоняла голову из стороны в сторону, не разрывая своего магического взгляда. Я видел плещущиеся, но непролитые слезы, слышал немой крик и ощущал дрожь слабости. Она улыбнулась и закрыла глаза, а потом резко опустила бедра, широко раскинув руки. Боль вперемешку с яркими волнами удовольствия накрывали меня. Просторный салон закружился, теплый воздух стал невыносимо горячим, а стоны заполнили маленькое помещение. Она откинулась, оперевшись спиной в передние сидения, открыв для меня всю себя. Длинные спутанные волосы падали на грудь, лаская нежную кожу. А мне было завидно, что не только мои пальцы могут касаться её. Кошка поднимала бедра медленным тягучим движением, наслаждаясь каждой секундой, а потом опускалась резким шлепком, каждый раз чуть вскрикивая…

Это было что-то магически порочное. Сердце больно сжималось, хотелось продлить этот момент, чтобы напиться ее хриплыми стонами, насытиться резкими движениями и блеском сытого взгляда…

Мы ехали всю ночь, останавливаясь только на мелких заправках, где не было камер. Я часто поворачивался, чтобы убедиться, что она не исчезла.

Первый час она смотрела на свою одежду, валяющуюся на полу сзади, словно вновь и вновь прогоняла события последних дней. А потом выдохнула и вышвырнула ее в окно.

Я ждал вопросов, истерики или привычного для нее потока оскорблений и язвительных подколок. Когда-то же её должно «отпустить»? Но она молча переползла на переднее сидение и, укрывшись курткой, уснула.

Спутанные волосы еще хранили ту яростную страсть, с которой она двигалась, извивая свое тело. След возбуждения стерся вместе с первыми лучами рассвета. Трасса стала оживать. Еще сонные дальнобойщики вырулили на скользкую дорогу, мешая хорошему обзору.

– Тебе надо поспать, – тихий голос выдернул меня из очередных тревожных дум.

– Нет, я в порядке.

– А я не о тебе беспокоюсь, – фыркнула она и отвернулась. – Сколько ты не спал? Сутки? Трое? Ты же угробишь меня.

– Сзади пакет, там одежда. Примерь, – запнулся, осознав смысл ее слов. Точно, как же она недалека от правды.

– Когда ты успел? – Кошка вздрогнула и перегнулась назад, бесстыдно оголив грудь. Круглые полушария соблазнительно покачивались, отвлекая меня от дороги. Нужно было сразу разбудить ее и заставить одеться.

– На заправке был небольшой магазин. Ничего особенного, к сожалению белья там не оказалось.

– Пф-ф-ф… Пустяки, ты же знаешь, что я могу легко обходиться и без него, – она рассмеялась и перебралась назад, сверкнув голой задницей на радость автомобилистам-зевакам.

– Обуви нет, поэтому тебе придется подыскать себе что-нибудь в моей сумке.

Она перегнулась через заднее сидение в багажник и вытянула небольшую дорожную сумку.

– Куда мы едем?

– Туда, где я смогу подумать, что делать дальше.

– Ты и так долго думал, – прошипела она, наклонившись прямо к моему уху. Горячее дыхание скользнуло по шее, будоража обрывки прошлой ночи. – Где ты же был, Лазарь? Или твой цербер забыл на ночь спустить тебя с цепи?

– Скажи спасибо, что я вообще пришел!

– Спасибо, милый, – она вновь скользнула на переднее сидение, но уже одетая в спортивный костюм.

– На здоровье, дорогая, – прошипел, передразнив ее язвительный тон…

****Кошка****

Я перестала ощущать холод. Наверное, просто привыкла. Трюм, в котором сидела уже несколько часов, перестал пугать. Ничем не облицованный металл скрежетал так отчаянно, что сводило челюсть. Невозможно было привыкнуть лишь к этому отвратительному звуку. Сквозь проржавевшие трещины сочился холодный воздух, завывая так тревожно, что хотелось расплакаться.

Как только мы бросили машину в каком-то заброшенном сарае на окраине маленького городка, пошли пешком по ухабистому полю. Лазарь молчал, только напряженно сжимал мою ладонь, таща за собой, как бездушную куклу. Хотелось завизжать, а потом броситься на него, расцарапывая красивое, но такое равнодушно-спокойное лицо. Аж бесил меня, су*а! Своей немой рожей бесил. Так и хотелось найти сосульку побольше, да садануть по темечку. Вот только не понятно, что делать дальше посреди незнакомого городка на берегу Волги.

Становилось все холодней, ледяной ветер с реки пробирал до костей. Мне было даже больно дышать, цепкие руки мороза перехватывали дыхание, заставляя жмуриться.

Ноги горели от усталости, а кожа саднила до сих пор от ночной прогулки по снегу. Лазарев упорно тащил меня по безлюдной набережной, отказываясь поймать машину. Строго следил за тем, чтобы капюшон плотно прикрывал мое лицо, постоянно одергивая ткань на глаза.

Каково же было моё удивление, когда мы остановились у старого и весьма дряхлого буксира, пришвартованного у причала. Он тихо покачивался, звучно отираясь проржавевшими боками об еще не растаявшие льдины, прибившиеся к берегу. С палубы резво спрыгнул невысокий мужичок в мохнатой шапке.

– Чего вам? – прохрипел он и закурил, чуть прищурившись. Лазарь откинул край капюшона, заставив тем самым вздрогнуть мужичка. – Серёга?

– Все в силе? – прошептал Лазарев.

– Лёд тронулся сам, Серега, – в голосе незнакомца чувствовался страх, он нервно затягивался, не вынимая сигарету изо рта. Я не поднимала голову, поэтому не могла рассмотреть его лица. Внимательно смотрела, как он нервно постукивал носком огромного резинового сапога по краю причала. – Ледокола не спустят на воду…

– Черт! – взревел Лазарь и в один прыжок очутился около испуганного мужичка. Я вскинула голову и только краем глаза успела увидеть, как побагровело лицо дядьки, когда Лазарь схватил его за шею. – Я терпеть не могу, когда что-то идет не по плану, Конев!

– Лазарь, да я тебя на буксире докину, слышишь? Через несколько часов там будем! – хрипел он, подрагивая своими сапогами в воздухе. – А там на «подушке». Так даже лучше будет, следов не оставим. Там Камиль главный, он хороший мужик, если его «заправить зелененькими».

Лазарев что-то прохрипел и отпустил мужика. Тот кубарем скатился по дощатому причалу и стал хрипеть, как сломанное радио. Он держался за горло, но при этом не выпускал сигарету. Лазарев откинулся и взвыл в воздух, схватившись руками за голову. А потом вдруг вздрогнул и стал жадно крутить головой, пока не напоролся на меня своим острым взглядом. И сейчас мне стало очень страшно. Очень… Мне захотелось спрятаться, но стоило этой шальной мысли пронестись по нервным окончаниям мозга, как Лазарь в один прыжок оказался возле меня. Его огромная лапа легла мне на плечо, пригвоздив к скрипучему причалу, будто нечаянно подслушал мои мысли.

Ему даже не нужно было говорить, я все видела в его глазах. Яркие блики так и плясали в темной радужке, а зрачки нервно пульсировали, становясь то мизерными, почти незаметными, то расширялись до размера блюдца. Он сжимал пальцы, прикладывая чуть больше силы, чем следовало бы, а сам внимательно следил за каждым моим движением, словно чего-то ждал.

– Кошка, а ты вообще баба? – прошептал он, наклоняясь ко мне все ближе и ближе. – Ни слез, ни вопросов…

– А вчера ночью ты этого не понял? – меня трясло от страха. Смотрела, дрожала, а внутри закипал гнев. Раздражение накрывало меня, мешая думать здраво. – Может, мне прямо здесь скинуть одёжку, что ты нашел для меня на дешевой заправке и раздвинуть ноги? Хочешь вопросов? Хорошо куда ты меня тащишь?

– Конев, проводи даму в трюм? И закрой ее на замок, – Лазарев продолжал сверить меня взглядом. Так и знала, что он не ответит. А мне было плевать! Уж лучше таскаться по полям и сидеть в трюме проржавевшего буксира, чем торчать в вонючем сарае. Уж лучше с ним!

– А ключ? – прохрипел мужичок, высунувшийся из-за спины Лазаря.

– А ключ за борт, Конев… За борт…

Глава 2

****Кошка****

– Вставай, – его шепот заставил вздрогнуть, потому что уже несколько часов единственными моими собеседниками были мыши, активно шуршащие в картонных коробках в углу трюма. Сначала было мерзко и страшно, а потом стало даже весело. Иногда я сминала фантик, найденный в кармане куртки, и тогда мыши затихали, но только на пару секунд.

Откинув капюшон, я подняла голову. Сквозь открытую дверь сочился уже теплый закатный свет, но и этого было достаточно, чтобы голова заныла от острой боли. Привыкшая к полной темноте, не могла сконцентрироваться на внушительной фигуре, нависшей прямо надо мной, узнала только его шепот. Враждебные нотки исчезли. Черт, что за постоянная смена настроения?

– Что? Ты нашел еще одну фешенебельную яхту?

– Идем, – он протянул руку, настойчиво потрясывая ей у меня перед глазами.

– Ответь!

– Я не могу, – выдохнул он и опустил голову, пряча глаза.

– Хм… Мог бы хотя бы соврать!

– Я не доверяю тебе, понимаешь? Пока не разберусь, как ты причастна к взрыву, будешь постоянно у меня на глазах, ну или просто взаперти. Ясно?

– Не скажешь? – голос предательски дрогнул, а потом очередная волна безразличия накрыла меня с головой. Стало совершенно всё равно, куда и зачем он меня тащит. Я закуталась в куртку, впитавшую запах прелой сырости трюма.

– Нет, пока ты не объяснишь, какого черты ты оказалась единственной, кого поймали?

– Отвали, Лазарь! – зашипела я, хватаясь за его теплую, чуть трясущуюся ладонь. – Тебе-то что? Играешь тут в Робин Гуда! Ты же первый меня сдашь своему Церберу!

Встала на деревянный ящик, на котором сидела весь день, чтобы сровняться с его лицом. Выразительные карие глаза казались красными от усталости, а вечно задорно играющие брови сложились, образовав глубокую складку.

– Поздно, Кошка, нас с тобой там никто не примет, даже если я решу тебя сдать. Поэтому вставай и идем, нам нужно сменить «яхту» …

На палубе никого не было. Он прижал меня к металлическому ограждению, крепко сжимая локоть. Наверное, было глупо спорить. Лазарь прав. Теперь он такой же, как я. Его не примут обратно. На миг стало его немного жалко. Лазарь чувствовал, что я не спускала взгляд с его напряженного лица, поэтому то и дело старался отвернуться – лишь бы не встречаться взглядом.

А с другой стороны – я же не просила его спасать меня! Чего он приперся, изображая из себя «Агента007»? Подумаешь, переспали пару раз…

Нет, ну хорошо… Не пару раз, а пару сотен раз… Стоило мне только вспомнить об этом, как волна жара прокатилась от макушки до кончиков окоченевших от холода пальчиков. Он преследовал меня, как навязчивый сон. Появлялся внезапно, крал незаметно, а брал так сильно, что болели потом не только мышцы, но и кости. Он не из тех, кто останавливается на полпути, именно поэтому каждый секс с ним был похож на долгое путешествие по горам и впадинам океанов: он лишал меня кислорода, погружал в ледяной омут, а потом отдавал во власть пылающего огня. Не останавливался, пока не выжимал из меня последние капли сил, а потом спокойно провожал до дома, не удосуживаясь даже попрощаться напоследок. И каждый раз был последним! Я клялась себе, что больше никогда не подпущу его к себе ближе, чем на пушечный выстрел. Но это была ложь… Стоило ему только появиться на горизонте, как мой живот скрючивало от томного напряжения. Было все равно, где мы находимся! На премьере фильма, в женском туалете фешенебельного ресторана, в темном углу ночного клуба, на подземной парковке под прицелом камер либо в вонючей подворотне.

Лазарь не врал, как только сумерки плавно легли на мутную водную гладь реки, к нам подъехала воздушная подушка. Бортовые номера были плотно заклеены непрозрачным скотчем, а прожекторы выключены. Она тихо покачивалась рядом с буксиром, мягко отталкиваясь надувными бортами. Меня все больше смущал абсолютно пустой буксир. Пока мы ждали «подушку», я не услышала ни единого звука, не увидела ни одного человека, шаги которых были отчетливо слышны сквозь прогнившие перекрытия, пока я сидела в трюме.

– Где все? – тихо спросила я, пытаясь заглянуть на верхнюю палубу.

– Через пару часов мы будем на месте, – Лазарь крепко сжал мою ладонь. – Не бойся.

Черт! Он настойчиво подталкивал меня к хлипкому металлическому мостку, на который и смотреть-то было страшно, не то, чтобы перейти. Да и выбора-то особого у меня не было. Поэтому я выдохнула и вновь осмотрела новую «яхту», готовую умчать нас в тихое место. Наличие крытой кабины не могло не радовать, потому что хотелось хоть немного согреться и поспать. Силы стремительно покидали меня, а головокружение размывало картинку.

В салоне «Амфибии» началось движение, а потом небольшие металлические дверцы распахнулись, приглашая во внутрь. Лицо мужчины, открывшего двери, было скрыто лыжной маской – для тепла или он тоже не хотел светиться. Лазарев махнул ему, плотнее натягивая капюшон мне на лицо, продолжая подталкивать по ржавой металлической лестнице на палубу.

– Ты не снимешь капюшон, пока я тебе не разрешу, – он сжал мой локоть так сильно, что захотелось зареветь, но даже на это не было сил, поэтому я покорно кивнула.

– А ты?

– Знаешь, предохраняться надо вовремя, – рассмеялся он, закидывая в салон несколько, непонятно откуда взявшихся спортивных сумок. – А теперь чего уж личико прятать?

Лазарев помог мне перелезть в довольно тесный салон с пятью креслами, потом громко свистнул и запрыгнул сам, хлопнув люком.

Мужчина не поворачивал головы, смотря только перед собой. Пыталась напрячься, чтобы ощутить страх, но мне было все равно. Иногда казалось, что Лазарь читает мысли, вот и теперь он усадил меня на сдвоенное сидение, достал толстовку:

– Поспи. У тебя есть часа три, – быстрыми движениями он уложил меня на мягкие кресла, почему-то пахнущие рыбой, а потом пристегнул ремнями и подставил сумки. – Нас будет сильно трясти, если что хватайся за ремень. Ясно?

Хотела ответить, но он пальцем прижал мои губы, а потом отсел, долго не сводя взгляда, и хлопнул водителя по плечу. Странное плавучее средство взревело и довольно резко помчалось в противоположную от буксира сторону. Я вжималась в кресло, потому что это мало походило на тряску. Меня швыряло так, что воздух вылетал из легких.

Я уже хотела подняться, чтобы посмотреть, где мы, но Лазарь тихим движением руки прижал меня снова к сидению.

Конечно! Он просто не хотел, чтобы я видела дорогу. Какая же я идиотка! Боже! Да что я могла разглядеть в темноте, да еще посреди широченной реки.

– Сука ты, Лазарь! – одними губами прошептала я и надвинула капюшон, как можно ниже, чтобы не видеть эти смеющиеся карие глаза, прожигающие своей напряженной пытливостью.

Сон как рукой сняло. Возбуждение вновь и вновь пробегало по телу мелкими мурашками. Хотелось кричать, бить стекла! Только он научился выводить меня из себя, хотя бы мысленно. Этот чертяга с темными, как ночь в аду, глазами ворвался в мою привычную жизнь, словно ураган. Его вечно самодовольно – улыбчивая морда преследовала меня всегда и везде, будь то ночной клуб или дорогой ресторан. Черт! Да откуда он взялся-то?

Вдруг «Амфибию» подбросило вверх, шум воды исчез, уступив место тихому шуршанию снега. Видимо, это странная машина может передвигаться, как по суше, так и по воде. Но мне было все равно. Пусть везут, куда хотят. Главное – чтобы там было тихо, и можно было выспаться…

Я и не заметила, как уснула, потому вздрогнула, когда услышала довольно громкие голоса. Вскочила, но тут же отпружинила назад, удерживаемая крепкой хваткой ремней безопасности. Кое-как справившись с цепкими привязями, я встала, осторожно выглядывая наружу. «Амфибия» была пришвартована у длинного причала, а на берегу стоял Лазарь в окружении нескольких мужиков. Они смеялись и что-то громко обсуждали. Сумки, поддерживающие меня, исчезли. Видимо, мы приехали.

Тело затекло, поэтому я не без усилий встала в невысоком салоне лодки и вышагнула на деревянную поверхность пирса. На темном небе еще кое-где виднелись звезды, но безжалостные разводы рассвета грозились уничтожить ночное спокойствие. Подойдя к краю пирса, я осмотрелась: везде была вода и россыпь абсолютно безлюдных островков с высокими деревьями, служившая плотным кольцом безопасности от постороннего глаза. Напрягла зрение, но предрассветная дымка искажала расстояние, было непонятно, смогу ли я доплыть туда. В предрассветном тумане было все безлико и одинаково серо: вода лениво плескалась, подбрасывая вверх куски льда, высохший камыш шуршал, пытаясь сбросить опостылевшие шапки снега, а плотные тучи нависли там, где скоро должно появиться солнце.

Голоса стихли, поэтому я обернулась. Лазарев стоял на берегу, прислонившись к большому раскидистому дереву, и терпеливо ждал меня. Я даже не сомневалась, что он улыбается, понимая, что я никуда отсюда не смогу сбежать. Су*ка! Хотелось назло ему броситься в ледяную воду, лишь бы стереть это самодовольное выражение лица! Но я сильно сомневалась, что выиграю… В любом случае воспаление легких мне обеспечено, а в городе нам нельзя светиться. Ладно… Сегодня ты победил.

Я двинулась вперед, оглядывая все вокруг. Длинный деревянный причал с чуть подгнившими досками сверкал, как волшебный: в мягкие деревянные плашки въелись миллионы рыбьих чешуек абсолютно разной формы и цвета, они красиво отражали свет гирлянды, натянутой вдоль. Я задрала голову, рассматривая толстый канат, на котором переплетались обыкновенные лампочки, оберегаемые от снега и дождя стеклянными плафонами разного цвета и формы, словно их по одному снимали из каждой люстры в обычных квартирах. Здесь были роскошные птички с отломанными носиками, чуть потрескавшиеся цветы кувшинок, а иногда встречались обыкновенные банки, в которых виднелись засохшие прошлогодние жучки. Я шла тихо, пальцами раскачивая самодельную гирлянду, попутно разглядывая все вокруг. Широкий берег, еще засыпанный снегом, был заставлен разнообразными лодками, накрытыми черным брезентом. Я вздрогнула от неожиданного шума справа. Воздушная подушка тихо плыла к берегу, за рулем сидел мужичок лет пятидесяти, на лбу была собрана маска, еще недавно скрывавшая его лицо. Он весело подмигнул мне и добивал газу, ловко взбираясь по заснеженному склону в сторону навеса, где толпился народ. Несмотря на раннее утро, работа кипела. Одни снаряжали лодки, другие таскали объемные тюки в еще одну «Амфибию», правда, уже намного больше той, на которой мы приплыли. На стекле была прикреплена табличка с надписью «ЕГЕРЬ».

Лазарев так и стоял на берегу, докуривая очередную сигарету. Он не сводил с меня взгляда, поэтому чтобы не раздражать моего «спасителя» я решила осмотреться позже.

Он перекинул сумки через оба плеча и повел меня по тропке, дублирующей причал такими же деревянными плашками.

По правой стороне раскинулись деревянные невысокие домики из потемневшего кругляка. Как только мы стали приближаться, огромные собаки повыскакивали из будок, незаметных под толстым слоем снега. Лазарь негромко присвистнул, и собаки стихли, провожая меня недоверчивым взглядом.

– Катя, проследи, чтобы собак не спускали с цепей днем, хотя бы первое время.

– А ночью? – прошептала я, с ужасом наблюдая за мохнатой махиной, она рычала очень тихо, чтобы не сердить хозяев, но в то же время показать мне, что хозяйка здесь она.

Невысокая женщина в меховом тулупе выскочила на крыльцо и подбежала к Лазарю, быстро поцеловав того в макушку, которую он молча подставил. Это движение было настолько органично, будто они всю жизнь репетировали.

– А ночью собаки гуляют. Тут же волки, деточка, – женщина прищурилась, осматривая меня любопытным взглядом. – А их одним свистом не приструнить.

Я громко сглотнула, осматриваясь вокруг.

– Но не переживай, просто постарайся не выходить ночью из дома, – женщина улыбнулась и вновь скрылась на крыльце.

На противоположной стороне от домов стояла большая баня, сверкающая еще свежим деревом и лакированными резными ставнями. Из толстой трубы струился дымок. Ну, конечно… Бани мне только не хватало… Здесь цивилизация-то не бывала, что ли?

За баней вереницей тянулись покосившиеся строения хозпостроек тянулись покосившиеся хозяйственные постройки и крытые беседки, уходящие к самой воде. Мы продолжали идти в сторону леса, высокие макушки которого раскачивались, осыпая все вокруг рыхлым снегом. Деревянная тропка уже давно кончилась, снег был расчищен, обнажая большие аккуратные кругляшки дерева, имитирующие тропинку, больше похожие на детские классики. Я дышала через высокий воротник его куртки, но все равно ощущала запах рыбы, который здесь не ослабевал, видимо, даже зимой.

Ледышки противно забивались в носки, обжигая кожу своим холодом. Это никогда не кончится! Но стоило мне только подумать, деревья, как по волшебству, раздвинулись, обнажая довольно высокий светлый дом.

Я почти смирилась с тем, что придется жить в землянке, но этот дом был большой и по-старомодному красивым. Острый конек крыши, переходящий в пологие скаты боковых веранд были увиты самодельными гирляндами, тусклый свет ламп искрился в пышных комьях снега, создавая над домом легкую ауру свечения. Двухэтажный дом стоял к нам боком, поражая огромными окнами со светлыми деревянными ставнями. Лазарь резко остановился у деревянной калитки, сливавшейся своей белизной с высокими сугробами. Стоило ему положить руку на резной колышек, как белоснежный сугроб стал шевелиться, раскидывая в стороны охапки снега.

– Аааа! – заорала я, прижимаясь к его спине, когда увидела огромное рыжее пятно, мчавшееся в нашу сторону.

– Девочка моя, – приговаривал он, сильно прижимая к себе собаку, чья морда была ровно в два раза больше головы Лазаря. – Свои. Слышишь? Лила! ФУ!

Он что-то шептал ей на ухо, отчего она забавно наклоняла голову из стороны в сторону, не сводя с меня взгляда темных глаз. Собака поражала своими внушительными размерами, и если честно, мало походила на девочку. Но лишь приглядевшись, я заметила кокетливо – длинные ресницы, аккуратные рыжие пятнышки по бокам, а ее массивные лапы были светлыми, будто на них были надеты белые носочки.

– Дай ей руку. Поверни ладонью вверх, чтобы она видела, что там ничего нет.

– Ты сбрендил?

– Быстро! Иначе она не даст тебе выйти из дома, – рявкнул он, отчего Лила стала тихо рычать, слегка прищурившись. – Дружить, Лила, дружить!

Я протянула ей свою раскрытую ладонь. Продолжая рычать, собака обнюхала пальцы, затем сделала шаг вперед, обходя меня со всех сторон, и, смерив Лазаря внимательным взглядом, села и лениво подняла правую лапу.

– Ну?

– Что – ну?

– Она предлагает тебе дружбу. Хотя кому я это говорю? – выдохнул он.

Я села на корточки и взяла огромную пушистую лапу. На удивление она была сухая и теплая, несмотря на то что собака спала в огромном сугробе.

– Лила, – прошептала я, за что получила поцелуй в нос.

– Все, Лила, охранять, а ты, – он взял меня под руку и потащил к дому. – СПАТЬ!

Обойдя дом, мы остановились у просторной террасы, выходящей прямо на густой ельник. Широкие величавые колонны, обвитые сухими путами вьюна, упирались прямо в балкон на втором этаже. Ограждение было тоже деревянным и поражало изысканной резьбой, хотелось сесть и внимательно рассмотреть каждый узор, провести пальцем по облупившейся краске.

Дерево под ногами уютно скрипнуло, а толстая металлическая дверь с легкостью поддалась, впуская меня в небольшой холодный коридор. Деревянные стены были увешаны березовыми вениками, связками мелисы, пряной мяты и горьковатого чабреца. Сережа открыл деревянную дверь, впуская в прохладу коридора уютное тепло печки. Скинула кроссовки и вошла в дом. Широкий холл, на светлом полу которого лежал потертый ковер персикового цвета, поражал своим простором. Напротив двери находилась витиевато – резная лестница на второй этаж белоснежного цвета. Светлые стены были увешаны черно-белыми фотографиями в белых деревянных рамках, общее спокойствие разбавляла акварель картин, размещенных с легкой небрежностью.

– Там кухня, в холодильнике есть еда, – он махнул рукой влево. – Справа гостиная, столовая и кабинет. Ты можешь выбрать себе любую комнату на втором этаже. Я не знаю, что еще тебе может понадобиться, – он устало растер руками лицо докрасна. – В пределах дома ты можешь делать все, что душе угодно.

– А…

– Не сегодня, – прохрипел он и рухнул на большой диван.

Я застыла в пороге, но Лазарь больше не шевелился, лишь тихо засопел, чуть хмуря брови. Закрыла двери и оглянулась, заглянув в еще по-утреннему хмурую гостиную. В доме было очень тепло. Ноги уже перестало покалывать от холода, поэтому я скинула огромные мужские носки и прошлась по шершавому дереву пола босиком. Воздух так ярко пах смесью дерева и цветущей герани, что хотелось чихнуть. Глиняные горшки с цветами стояли по всему дома: окна сквозь прозрачный тюль пестрели краснотой, а на широких ступенях лестницы красовались белые и розовые грозди соцветий. Хотелось заглянуть в каждый уголок этого старенького дома, но усталость побеждала, поэтому я пошла наверх.

К моему удивлению, на втором этаже было много комнат. Как странно, потому что внешне светлый домик не выглядел таким просторным. На полу довольно широкого коридора лежал длинный потертый ковер чуть сероватого цвета. Точно так же, как и на первом этаже стены были увешаны картинами и многочисленными фотографиями. Пробежалась пальцами по рамкам, но на коже не осталось ни следа пыли. Странно… Раз Лазарь сказал выбирать любую комнату, значит мы тут одни? Тогда почему тут так чисто? Чуть втянув воздух, сквозь яркий запах герани я уловила тонкую нотку мебельной полироли. Здесь явно кто-то прибирается.

Толкая двери, я заглядывала в комнаты. В сумерках не могла разглядеть подробности обстановки, но чувствовалось, что здесь когда-то жили. На стульях встречалась небрежно сброшенная одежда, на тумбочках лежали книги, а наспех заправленные кровати слегка бугрились. В самом конце коридора стояли высоченные стеллажи с книгами, возле которых расположилось большое мягкое кресло с выгоревшими цветастыми подушечками. Включать свет совершенно не хотелось, поэтому я толкнула последнюю дверь и рухнула спать…

Глава 3

Лучики солнца ласково, но очень настойчиво слепили. Я сильно жмурилась, пытаясь продлить сладость сна, но уже было поздно. Перед глазами стали проскакивать обрывки воспоминаний последних дней. Тело до сих пор дрожало от не проходящей усталости, а желудок громко урчал, требуя еды. Я лежала на огромной кровати. Стены комнаты были ярко-желтого цвета с широкими белоснежными кантами вверху и внизу. Солнце щедро заливало комнату, делая ее еще светлее.

Видимо, здесь жила художница, потому что все стены были увешаны небольшими картинками, будто набросками: вот мальчик в коротеньких шортах, с выгоревшими на солнце волосами, размахивает удочкой с длинного причала, у окна мужчина, сжимая сигарету, наматывает толстый трос на руку, а рядом молоденькая девушка лежит на ковре из одуванчиков. Все картинки были настолько реалистичны, что не было сил оторвать взгляд. Всматривалась в счастливые лица, ощущая, как по коже пробегают мурашки от теплого летнего ветерка. Я встала, чтобы подойти ближе, казалось, что я пробралась в чужую жизнь и подглядываю из-за раскидистого дерева за счастливой семейной идиллией. Легкие, полупрозрачные мазки были так искусно нанесены, провела пальцем по хрупкой, уже потрескавшейся краске, чтобы убедиться, что это не фото.

Оторвавшись от картин, я осмотрелась, кутаясь в большое пуховое одеяло от легкого сквозняка. Огромное, почти во всю стену, окно было занавешено шторами в мелкий цветочек, раздернув которые я обомлела. Окна спальни выходили во двор, а поверх невысокого лесочка виднелась водная гладь, сверкающая льдинками.

Не может быть! Я бросилась в комнату напротив. Она была темно – синего цвета, словно ее хозяином был мальчик. На стеллажах застыли машинки, игрушечные пистолеты и самодельный лук, аккуратно спрятанный за шторой. Отодвинув шторы, я снова обомлела. Вокруг была одна вода!

Не знала, стоит ли расстраиваться. Ведь пока мне ничего не угрожает. Лазарь не пытает, не кричит, требуя от меня информации, а если вспомнить прошлую ночь, то было бы совсем неплохо задержаться на этой «каторге» на пару недель. Вопрос в другом – что делать дальше? Куда идти? Кто меня ждет там, за пределами этого странного острова, который Лазарь называет своим домом?

Выходя из синей комнаты, наткнулась на сумку, стоявшую у большого кресла в углу коридора. Дернув молнию, заметила целлофановые пакеты. Затащила находку в желтую комнату, которая мне явно понравилась больше, чем синяя, и вытряхнула все содержимое на кровать. Там лежали вещи: пакет косметики, белье, джинсы, футболки, спортивный костюм и даже пара летних ситцевых сарафанов.

Я рухнула на кровать, подняв в воздух смесь ароматов лаванды и пыльной сухости. Видимо, я здесь надолго. Взгляд зацепился за пару светлых дверей, почти у самой кровати. Вытянула ногу, толкнув створки. За первой оказалась гардеробная, на верхних полках которой лежали упакованные подушки и одеяла, остальные стеллажи были пусты. За второй дверью я обнаружила ванную комнату и подпрыгнула от восторга, увидев её необычную красоту. Щелкнув старомодным выключателем с внешней перекрученной проводкой, вошла внутрь. Стены были выложены мелкой плиткой, роспись которой приводила в восторг. По белой керамике расплывались синие разводы, превращающиеся то в витиеватые стебли цветов, то в объемные капли дождя. Не было и сомнения, что это была ручная работа. Справа стояла довольно большая, на резных золоченых ножках, ванна с ретро-краном, напротив – широкая раковина на деревянной тумбе, краска на которой весьма облупилась. Тут не было ни намека на скучную и довольно резкую современность, отчего ощущение тепла и уюта только усиливалось.

Я крутанула кран, с радостью наблюдая, как прыснула горячая вода, медленно обволакивая небольшое помещение густым паром. Застонала, и стала быстро скидывать одежду.

Разорвала пакет с косметикой, улыбаясь разнообразию ее наполнения, будто сюда сгребали все, что видели на прилавке. Ха! Тут были даже мой любимый аромат парфюма, несколько баночек лосьона для кожи, от которого Лазарь просто млел.

Я опустилась под воду с головой, затем быстро стала намыливаться гелем, чтобы как можно быстрее стереть запахи и ощущения последних нескольких дней. Длинные волосы путались, но я нещадно мылила их, не беспокоясь о том, как их потом расчесывать, растирала кожу докрасна, пока она не начала скрипеть.

Завернувшись в белоснежный халат, еще раз обошла комнату, в очередной раз, просмотрев каждый из рисунков. Да, здесь жить можно. Вода – это, конечно, хорошо, но нужно было что-нибудь съесть, поэтому несмело открыла дверь и пошла вниз.

Шла тихо, но деревянные ступени все равно поскрипывали. По ногам потянул приятный холодок, как только я спустилась со второго этажа. Дверь в гостиную была по-прежнему закрыта, поэтому, немного осмелев, я вбежала в кухню и тут же опешила. Лазарев стоял у плиты и разговаривал по телефону. Мой желудок снова громко ухнул, учуяв запах горячей еды, поэтому остаться незамеченной не получилось. Сережа повернулся, смерив меня безразличным взглядом, затем тихо бросил что-то в трубку и убрал телефон в карман.

– Картошка жаренная, огурцы соленые, капуста квашеная, но если ты такое не ешь, то могу…

– Ем, – довольно громко выкрикнула я.

Лазарь обернулся, прислонившись к кухонному гарнитуру. Его еще влажные волосы поблескивали в ярком свете солнца, он был в одних джинсах, демонстрируя красоту своего торса. Я готова была забыть, что хочу есть, потому что во рту все пересохло. Он улыбнулся и сложил руки на груди, приводя в движение мышцы пресса. Су*а! Еще издевается!

– А кофе здесь можно найти? – отвернулась, принявшись осматривать кухню при дневном свете. По трем сторонам комнаты были сплошные окна, занавешенные тонкими кружевными занавесками, здесь не было привычного ощущения замкнутого пространства, потому что шкафчики оплетали комнату только понизу, не нарушая ощущение воздушности. Ну и, конечно, уже ставшая привычной герань на подоконниках.

– Здесь есть все, – он поставил передо мной маленькую керамическую чашку с цветочным узором и налил ароматный напиток из старой турки.

– Чей это дом? – Я даже прищурилась от удовольствия, когда крепкая жидкость проскользнула в желудок.

– Мой, – довольно резко ответил Лазарь и поставил сковородку на середину круглого стола.

– Черт! Как вкусно пахнет! – Мой рот наполнился слюной, а руки сами потянулись к вилке.

– Лопай, – он открыл большой двустворчатых холодильник и достал глиняный кувшин с молоком, сыр и сливочное масло.

– Который сейчас час? Утро?

– Уже почти вечер, мы проспали больше суток, – он рассмеялся и, взобрался на стул с ногами. – Давно я так не отсыпался.

– И я.

Сережа пил молоко прямо из кувшина. Он постоянно ощупывал карман, проверяя телефон, было видно, как он напряжен. Рельефные мышцы груди дрожали, пальцы крепко сжимали вилку, накалывая картошку с такой силой, что был слышен противный скрежет. Я боялась встречаться с ним взглядом, не желая делиться внезапно проснувшейся тревогой.

– Мы здесь надолго, – прохрипел он и положил вилку, затем отпил кофе из моей чашки и откинулся на стуле. Сложил руки на груди, рассматривая меня. Он снова ответил на мой вопрос еще до того, как я набралась смелости озвучить его.

– Что? – пришлось тоже оторваться от сковородки. Пальцы сжали бумажную салфетку, превратившуюся в уродливый комок.

– Ничего.

– Зачем я тебе? Да еще с таким приданым?

– Сам не знаю.

– Вот это-то меня и пугает. Если ты не знаешь, то что делать мне? А, Сергуш? Где гарантия, что ты меня завтра не выкинешь на радость своим цепным собакам?

– Тогда следующим стану я, Кошка. А своя шкура мне дорога не меньше твоей.

– Страшно, Сергуш? Да? Голова гудит от вороха сомнений, да?

– Кош-ш-шка… – прошептал он, сладко растягивая шипящую. Его щеки порозовели, руки сжались в кулаки.

– Назови меня по имени! – вдруг взвизгнула я и встала со стула. – Назови!

– Может, и по фамилии тебя назвать? – рассмеялся он, закуривая.

– Тебе так противно, да?

Но Лазарь молчал, жадно шаря взглядом по моей груди, что оголилась в распахнувшемся халате. Он медленно кусал нижнюю губу, рассматривая кончик тлеющей сигареты, затем затушил ее в стеклянной пепельнице и встал.

– Тогда зачем ты меня притащил сюда? Зачем?

– Затем, что если я прав, и ты не виновата в том взрыве, от которого погибли мои друзья, то тебя подставили, Кошка, – он прошел мимо меня, довольно сильно оттолкнув от двери. – Но это – только, если ты не виновата!

– Ты будешь наказывать меня до конца жизни, да? Потому что я вижу, что отпускать ты меня не собираешься.

– Куда тебя отпускать-то? – рассмеялся он и вышел. – У тебя нет ни документов, ни друзей, никого, кто сможет помочь. А я помогу, но только, если ты не виновата.

– А если виновата? – прошептала я, уверенная в том, что он не услышит.

– Тогда я лично задушу тебя. – Его разъяренный шепот раздался у самого уха. Я вздрогнула, нет, не от страха, а от неожиданности. – Буду душить, медленно сжимая твою тонкую шею. Ты поплатишься за каждого! Особенно за Машку Куранову, чьи дочери остались без матери, а муж убит горем! Слышишь? Поэтому в твоих интересах, чтобы ты оказалась чиста.

– Да ты же мне не поверишь, даже если я тебе все расскажу! – заорала я, обернувшись к нему. Наши носы столкнулись. Я ощутила горечь табака и привычную терпкость его аромата. – Да я и сама ничего не знаю, иначе меня бы не держали в том амбаре несколько дней. Я постоянно повторяла одно и то же! Твердила, что ничего не знаю!

– Именно поэтому мне не нужны твои объяснения, – он стоял в паре сантиметров от меня, скользя пылающим взглядом. Я ощущала его гнев, ежилась от внезапного жара. Линия скул Серёжи стала еще резче, челюсть была плотно сомкнута, а ноздри раздувались, готовые извергнуть пламя. Хотелось прислониться к нему, но Лазарев резко отошел, словно прочёл мои мысли и, накинув полушубок прямо на голое тело, вышел из дома.

А я осталась стоять одна. Растрепанная и убитая. Что? Что он делает? Защищает от других, а сам уже готов казнить? Глаза резало то ли от сухости воздуха, то ли от накатывающих слез. Стоп! Не реветь! ОНИ не увидели слез, и Лазарь их тоже не дождется! Но стоило мне только закончить мысль, как дверь с шумом открылась, и взбешенный Сережа вбежал в холл, разбрасывая комья снега. Он сдернул с меня халат одним рывком и прижал к стене, деревянные рамки картин на которой больно врезались в спину.

– Я сошёл с ума, – шептал он, покрывая мою шею поцелуями. Его левая рука шарила по телу, пока второй он расстегивал металлическую пряжку ремня. Его тихое рычание, было наградой для меня, ведь это значит, что в борьбе с самим собой Сергей был бессилен. Он бесился от своей слабости передо мной, рычал и сильно прикусывал нежную кожу груди. Хотелось кричать от боли, но изо рта вырывались только стоны, распаляющие мужчину еще больше.

– Нельзя… – шептал он все тише и тише. – Ты мое ТАБУ…

Он сильно вжимал меня в стену, лаская жадными рывками. Вскрикнула от нового ощущения, когда его ледяные пальцы замерли у клитора. Он стал легко кружить вокруг, заставляя меня сотрясаться от нетерпения. Пыталась двигать бедрами, в поисках облегчения, но не могла даже дышать свободно, скованная его хваткой. Я была полностью обездвижена, лишена возможности участвовать в наказании, что придумал для меня Лазарь. Свободной рукой он гладил мою ногу, легко перебегая от колена до щиколотки и обратно, а потом резко дернул цепочку, на которой болталась подвеска в форме кошки, чуть задержавшись на рваном шраме, что покоился за толстым золотым плетением, затем положил себе в карман, не спуская с меня глаз. Его взгляд был мутным, как море после грозы, но стоило мне застонать, демонстрируя свое нетерпение, Сережа наклонился, чуть касаясь меня губами.

– Кошка…

Чувствовала, что он держится из последних сил, растягивая свое наказание, обернувшееся не в его пользу. Поцелуи сменялись резкими укусами, а нежная ласка переходила в звонкие щелчки холодных пальцев по возбужденному бугорку. Слезы брызнули из моих глаз, а пальцы напряглись, вонзая длинные ногти в кожу на его спине. Он взревел и одним рывком вошел в меня, заполняя всю пустоту. Хотелось вспорхнуть к небесам, увлекая его за собой, а потом вместе рухнуть в уютные объятия ада…

Скиталась по дому, пытаясь увидеть фигуру в окне. Вдыхала его запах, который еще хранила кожа, потирала яркие следы его «ласк». Но он исчез. Вспомнила усталый взгляд, с которым он выбежал из дома, едва успев захватить полушубок. Он чуть задержался, словно хотел что-то сказать, но не стал, оставив меня одинокую… голую и совершенно безоружную на холодном полу.

Наверное, стоило этого ожидать. Сережа один из тех, кто не умеет доверять. Он привык верить только неоспоримым доказательствам, но чего это будет ему стоить? Он давно косился на мой браслет. Ждала вопрос, но он молчал, лишь косо осматривая внушительный обод. А сегодня он почти спросил, но передумал, просто содрав удавку, окову, тяготившую меня к прошлому, от которого не получится убежать на резвой «Амфибии». Стены стали давить, мне было просто необходимо выйти, чтобы выбросить из головы все мысли. Пошел он к черту! Хочет играть в сыщика – пожалуйста! Не смею мешать. А мне и так очень хорошо.

На полу у двери я обнаружила теплый горнолыжный костюм моего размера, а в коробке лежали высокие ботинки и шапка с перчатками.

Переодевшись, я выскользнула на террасу, чуть застыв, когда вспомнила о собаке. И ровно через пару секунд перед крыльцом затормозила Лила с копной снега на голове, которую она еще не успела стряхнуть.

– Хочешь погулять, Лила?

Словно услышав знакомое слово, она завиляла коротеньким хвостиком и стала отряхиваться. Чуть осмотревшись, увидела металлический поводок на гвозде и, немного помучавшись, пристегнула к ее ошейнику.

– Только давай договоримся сразу, ты не убегаешь, потому что я очень боюсь. Хорошо?

Лила вздохнула и протянула мне свою лапу, в знак дружбы. Чуть покрутившись у крыльца, я решила пойти в противоположную сторону. Нужно было убедиться, что это остров, поэтому я решила пройтись вдоль берега, не рискуя зайти вглубь. Протоптанная в снегу дорожка вскоре сменилась замерзшим песком, приятно  хрустящим под ногами. Лила бегала вокруг, но при каждом шорохе возвращалась обратно, громко рычала, прикрывая меня своей мощной грудью. Немного полаявшись, она пила ледяную воду, и снова начинала носиться вокруг.

Не знаю, сколько прошло времени, но мы все шли, и шли. Чем дальше отходили от дома, тем гуще становился лес в середине острова. Безликие, явно не обитаемые острова окружали нас плотным кольцом, словно укрывая от посторонних глаз.

Солнце стало опускаться, выпуская тени на свободу. Лила, окончательно выбившись из сил, шла рядом, периодически толкая меня. Конечно, было довольно глупо идти одной, да и кто знает – какого размера этот гребаный остров. Я уже хотела повернуть назад, когда сквозь поредевшие заросли кустарника показалось знакомое сияние самодельной гирлянды.

– Лила! Мы дошли!

Как только мы ступили на деревянную тропинку, резкая боль пронзила локоть, а Лила жалостно заскулила, прижимаясь всем телом к земле.

– Где ты была, бл***! – зашипел Лазарь, прижимаясь ко мне своим лбом. Горячее дыхание с явным запахом алкоголя обожгло лицо.

– Мы гуляли.

– Никогда… Больше никогда так не делай! Эти острова дикие. Одна Лила тебя не спасет…

Он рывком отпустил мою руку и, подхватив поводок, повел собаку в сторону дома. Лила поскуливала и постоянно оборачивалась, поблескивая слезами.

Он, что? Только что испугался за меня?

– Не переживай, он отойдет, – из-за лодки вышла женщина, которую мы встретили вчера. – Меня Катя зовут. Я тут главная по хозяйству. Но сейчас работы мало, потому что не сезон еще.

– Сезон?

– Ну да. Туристы, рыбаки и охотники.

– А что это за место?

– Идем, я провожу тебя. Все же не стоит его так злить, – рассмеялась она. – Это егерский обход. Мой муж главный егерь, зимой он следит, чтобы охотники сильно не наглели, отстреливая животинку, а летом срезает сети жадных горе-рыбаков.

– А ты? – Было немного неудобно называть ее на «ты», но сказать «вы» просто язык не поворачивался.

– А я с ним. Куда ж я без него? – рассмеялась женщина, строго махнув собакам, уже приготовившимся облаять меня, как вчера. – Летом принимаю туристов, прибираю домики, слежу за порядком. А зимой смотрю сериалы и вяжу.

– И тебе нравится?

– Да, – она опустила взгляд. – Я пробовала уехать, но все равно вернулась. Иногда мне кажется, что отсюда просто невозможно сбежать. Привыкаешь.

– А что это за дом, в котором мы живем?

– А здесь родился Сережка, – она снова рассмеялась. – Этот дом построил его отец. Там все так, как хотела мама Сережи. Я прихожу прибираться, и порой мне кажется, что они до сих пор живы.

– А что с ними?

– Ой, а давай как-нибудь сходим в баньку? Я тебе приготовлю такой отвар из трав – закачаешься. – Катя явно не хотела продолжать тему, да и острый конек дома уже показался из-за ельника.

– Обязательно.

Отряхнув снег, я вошла в дом и стала у порога раздеваться, набираясь решимости войти. Настраивалась, подбирая выражение лица. Конечно, понимала, что зацеплю этим его еще больше, но не могла заставить себя отступиться. Я отомщу… Отомщу за каждое «наказание» … Машинально расстегивала высокие штаны.

– Не здесь, – крикнул Лазарь из кухни. Я снова натянула штаны и заглянула вовнутрь.

– Ну, здравствуй! – тот самый мужчина, что перевозил нас на «Амфибии», сидел за круглым столом, на котором стояли большая бутылка водки и аккуратно нарезанная закуска.

– Здравствуйте, – я застегнула штаны комбинезона и уже приготовилась слинять.

– Давай знакомиться, что ли? Никита Сергеевич, можешь звать меня просто Сергеич, так привычнее.

– Кошка, – встрял Лазарь, быстро осушив стопку. – Просто Кошка. Иди спать!

– Так не бывает, – мужчина обернулся, отложив сигарету в пепельницу.

– Иди спать, – шипел Лазарь, явно не желая продолжать разговор.

– Оксана. Мне зовут ОК-СА-НА! —сказала я, чуть повысив голос.

– Ты еще фамилию скажи, – расхохотался он, откидываясь на стуле. Мощные руки хлопнули по столешнице. Пальцы сжались в кулаки, а челюсть сомкнулась.

– МОИСЕЕВА! МЕНЯ ЗОВУТ МОИСЕЕВА ОКСАНА КОНСТАНТИНОВНА!

Глава 4

Год назад… Начало…

Мы уже раз десять обошли здание ночного клуба, попутно разгоняя молодняк, что укрывался в темных углах, дабы выкурить косячок. Но это мы делали больше для забавы, чтобы согреться, а не из моральных побуждений, естественно. Я свято верю в «право собственности» – иметь возможность уничтожать свою жизнь любым понравившимся способом, без помощи посторонних. Да и вообще, я согласен со Скалой, люди, в своем большинстве, не заслуживают помощи. Для чего все это? Если уж ты попал в передрягу, то рассчитывай исключительно на себя, это только в сказках приходит герой, чтобы протянуть тебе крепкую руку помощи.

Я все поглядывал на часы, мысленно расставаясь с надеждой повеселиться пятничным вечером. Вместо этого был вынужден топтаться на морозе возле клуба, где проходил девичник. Холод настойчиво, как цепкие ручки стриптизерши, пробирался под короткую куртку, заставляя вздрагивать, как от удара током. Но я все же продолжал стоять, искренне забавляясь видом напряженного Наскалова. Казалось, что ему даже не было холодно: привычно строгое пальто было распахнуто, извергая в воздух пары разгоряченного действием адреналина тела. Он судорожно сжимал рукоятку ствола, размахивая тем при каждом шорохе из подворотни не потому, что хотел напугать, а чтобы просто набраться уверенности от прикосновения к вещи, которая могла решить почти все вопросы проверенным способом. Давно понял, что он – человек-привычка. Вся его жизнь – выверенный собственными ошибками план, нарушать который не входило в его планы. Конечно, пока не появилась Янина Викторовна собственной персоной. До сих пор ломал голову – что это? Страсть? Тяга к неизвестному? Или та самая любовь, о которой кричат на каждом шагу?

Я прятал улыбку в высоком воротнике куртки, наблюдая, как его спокойствие медленно исчезало, уступая место гневным искрам, щедро рассыпаемым по вычищенной парковке. Он не спускал напряженного взгляда с центрального входа здания, в стенах которого проходил девичник, и приглашение на который Олежке не было отправлено. Ох, Янка… Написать ей, что ли? Пусть готовит броню на свою задницу… Или просто продолжать наблюдать за разыгрывающейся мелодрамой с участием единственной дочки местного «папы» и бесчувственного киллера? Да пусть сами разбираются. Мне не привыкать прикидываться слепым. Может, на свадьбу пригласят? Или на похороны, там тоже кормят.

– Наркоконтроль, – рявкнул я, завернув за угол, где только пристроилась очередная компания жаждущих приключений на свои пятые точки. Девчонки взвизгнули, и стали неуклюже улепётывать на шпильках по накатанному снегу, оставляя растерянных парней в темноте переулка.

– Дядь, отпусти, – пропищал прыщеватый паренек, судорожно сжимающий пакетик с косячком. – Это все девчонки! Мы даже не хотели!

– Л-а-а-дно, – протянул я, вырывая добычу из трясущихся рук. – Уматывайте, но помните, что Минздрав предупреждает, и зря он этого не делает!

– Эй, Миха, а чего он документы не показал? – зашептались парни, сверкая пятками. – Зачем ты отдал ему траву?

– Ну, ты и жук, – прохрипел Олег, в очередной раз, пытаясь дозвониться до Янки.

– А чего? Не фиг молодняку портить свое здоровье, у них впереди и так слишком много соблазнов, – я сел в машину, спрятав добычу в пепельнице. – А у меня уже все позади, даже жить стало как-то скучно. Вот пусть этот косячок украсит моё мрачное существование в нашем бренном мире, наполненном лишь чужими проблемами.

– Ой, пожалеть? – Скала как-то резко обернулся в мою сторону, словно предупреждая, чтобы я думал, о чем говорю. Но мне было пофиг… Это не про меня. Думать, а потом говорить? Ха! ХА! ХА!

– Н-е-е-е… Вот закончим облаву, и я, если успею, конечно, навещу проверенное место, чтобы… – но я осекся, заметив активное шевеление на подъездной дорожке. Дежурящие таксисты в поисках наживы потянулись ко входу. – Ёшки-матрёшки!

– Нет, ну точно матрёшки! – Олег выскочил из машины с ревом раненого зверя. Он сделал пару рваных шагов, но потом, немного обуздав гнев, сел на капот своей машины, которой мы перегородили въезд на парковку клуба. Я стоял чуть поодаль, в общей массе машин, что должны развезти девчонок по домам. Среди ночи не удалось быстро найти микроавтобусы, поэтому пришлось согнать сюда всех, кто вечером пятницы еще в состоянии держать руль.

Девчонки высыпали на просторное крыльцо клуба небольшими компаниями, поражая своим видом слабое мужское воображение. Конечно, слабое! Во что бы ни была одета женщина, мужик всегда видит ее голой. Нет, ну, правда, же? Чего манерничать-то? Лучше бы они сразу голяком выскакивали, а то придумали – кожаные шортики, коротенькие юбочки и тоненькие топики.

Провокаторши! Задорный визг вперемешку с пьяным громким смехом, вызывал улыбку. Таксисты заулюлюкали, вызывая общее негодование наших парней, двинувшихся им наперерез. Только потасовки здесь не хватало!

И тут я увидел ЕЁ…

Девушка стояла в стороне, с интересом наблюдая за происходящим. Коротенькая шубка была небрежно переброшена через плечо, позволяя рассмотреть красоту женского тела. Кожаный комбинезон плотно обтягивал ее тело, не давая вольности моей фантазии, она словно была голой: каждый изгиб был порочно открыт моему жадному взгляду. Я шарил по длиннющим ногам, по дерзкому силуэту попки, наслаждался плавностью линии талии, застыл на тонкой шее, представляя ее кожу под моими пальцами. Пьяные девчонки визжали, не стесняясь в выражениях, щедро раздаривая двусмысленные взгляды, пока спокойные и уже принявшие свою участь парни пытались рассадить их по автомобилям.

Как бы я ни старался, не мог отвести взгляд. Меня будто пригвоздили к тонкому силуэту, забрав все мои силы. Кажется, я даже не дышал, боясь, что она исчезнет. Все происходящее вокруг превратилось в монотонный шум, противно жужжащий где-то на заднем плане. Её лицо было смутно знакомо, но это было не главное. Боль в паху приятным потоком покатилась по телу, я впервые физически ощутил болезненность дикого возбуждения. Все первобытное и необузданное рвалось наружу. Я, как школьник, вцепился в руль, пытаясь перевести дух. Я не понимал, что со мной происходит. Все перевернулось с ног на голову, кружа реальность в диком вихре. Дыхание сбилось, сердце колотилось, как ненормальное, вот только глаза работали исправно… Взглядом скользил по красивому профилю, по струящимся темным волосам, спадающим на грудь, откровенный вырез на которой заставлял снова заерзать на сидении. Тяжелая, полная грудь была тесно сжата кожей, обнажая аппетитные полушария. Она соблазнительно выгибалась, легко постукивая носком сапога по полу.

Вдруг девушка обернулась, проходя по парковке любопытным взглядом. Я замер, затаив дыхание, но нет! Она медленно осматривалась, перебросив густые волосы через плечо, тем самым оголив эротичную впадинку ключицы, в которой замерла длинная сережка, поглаживающая атласную кожу, ласкающая ее своим холодным касанием. От напряжения я облизал вмиг пересохшие губы, когда заметил, что она повернулась в мою сторону. Колючий взгляд карих глаз лениво прошелся по мне, даже не задержавшись на пару секунд, явно не заинтересовавшись увиденным. Я готов был провалиться сквозь землю, меня словно застукали за рукоблудством! Кровь прилила к голове, запуская головокружение. Возбуждение усиливалось, а ярость заставляла сжимать челюсть до зубного скрежета. Выскочил из машины, сливаясь с толпой парней. Выдохнул, заметив Наскалова, прижатого хрупким телом Янки к капоту, она явно осыпала того яркими неприличностями, потому что шея парня бурно пятнилась багряным румянцем.

– Кролик, ты ли это?

– Лазарь, а ты чего тут забыл? – рявкнула та, сверкнув взглядом голубых глаз, совершенно не скрывая раздражения. – Кажется, я тебя не приглашала.

– Как это? Ты считаешь, что я могу пропустить подобное веселье? Да я же себе этого никогда не прощу! Такое количество пьяных девчонок, чья самозащита снижена до уровня плинтуса…

– Ой, Сереж, да не прибедняйся ты, знаю я все байки про чокнутых поклонниц, околачивающих твой высоченный забор, – рассмеялась Янка, прильнув к Олегу, как бы невзначай.

– Так вот зачем тебе такой забор? И собака для этих же целей? Специальная? Антиамурная? – рассмеялся Олег, чей смех был большой редкостью.

– Ладно, раз уж все уместились, и мои услуги больше не требуются, то, пожалуй, поеду, – я махнул Наскалову и, проследив, как кортеж выезжает с парковки, пошел к своей тачке. – Может, еще успею отхватить свой лакомый кусок?

– Предохраняйся, – взвизгнула Янка, заброшенная в салон тонированной тачки.

Достал телефон, набрал знакомый номер по памяти. Все жду… Как только забуду эти одиннадцать цифр, то сразу перестану наведываться в уютную однушку, где мне рады всегда. Но эти цифры, словно татуировка, всплывающая перед глазами в моменты злости или возбуждения, как сегодня. Пока слушал скучные гудки, бросил взгляд на вход, но у зеркальной колонны уже никого не было.

– Черт! Бери трубку! – Раздражение, вперемешку с чувством уязвленного самолюбия, душили. Я не мог забыть безразличие и холод взгляда карих глаз, что прошелся по мне, как по неодушевленному предмету. Еще никогда не чувствовал себя так паршиво. Чёрт! Да пошло все!

Черная "бэха" Олега взревела за моей спиной, вторя гневным рыком мощного движка возбужденному хозяину. Ну, хоть кому-то сегодня должно повезти! Отключил телефон и повернул к своей машине.

Но тут же застыл, не сумев сделать и пары шагов. На переднем сидении моей машины, откинув спинку, сидела, вернее,  даже лежала та самая девушка. Она прикурила косячок, что я сбросил в пепельницу. Скинула сапоги, забросив длинные ноги на консоль. Соблазнительная линия бедер опьяняла, но я продолжал абсолютно откровенно рассматривать ее дальше, словно получив на это официальное разрешение. По миллиметру спускался все ниже и ниже, пока не наткнулся на широкий браслет на тонкой щиколотке, на котором покачивался золотой кулон. Кошка, значит?

Девушка не сводила с меня взгляда, продолжая пускать кольца дыма, они разбивались о переднее стекло, окутывая красивое лицо легким туманом. Шуба больше не прикрывала ее плечи, обнажив длинную шею, красивые тонкие руки, мягкую линию плеча, сексапильную ложбинку груди. Тонкая сигаретка была зажата меж длинных пальчиков, увешанных массивными украшениями. Она медленно поднесла ее ко рту. Пухлые губы едва разомкнулись, слегка обхватив тонкую белую бумагу.

«Черт! Это приглашение?»

…

Я светил по комоду фонариком телефона, не желая зажигать верхний свет. Моисей звонил, не переставая. Я должен был быть на встрече еще часа два назад. Надеюсь, Буба сообразит что-нибудь? Желательно, не как в прошлый раз, когда мы с чистым взглядом ребенка рассказывали трогательную историю, объясняющую причину нашего опоздания, правда, мы выдавали разные версии, постоянно сбиваясь и путаясь, за что, собственно, потом и получили.

Голова гудела, а я все равно настойчиво пытался вспомнить, как оказался в ее квартире? Как перепих на обочине заснеженной трассы закончился белоснежными простынями?

Я впервые так быстро одевался! Открыл глаза, а в комнате никого. Обрывки вчерашнего вечера назойливо вертелись в голове, не давая мозгу сосредоточиться. Смятые простыни сиротливо светились в предрассветных лучах. Ощущал себя дико, собирая свою одежду, раскиданную по все квартире.

– Черт! Где мои ключи? – Хотелось быстрее удрать отсюда и смыть следы стыда под холодным душем. Ведь все должно быть наоборот! Это она должна была уматывать засветло, подбирая разодранные трусики с лакированного паркета! Но не я!

– Тебе заплатить, что ли? – брюнетка появилась в коридоре неслышно, затем перегнулась через барную стойку кухни, подхватив персик, и быстро вонзилась зубами в мягкую плоть. Сок бесстыже скатывался по подбородку, замедляясь на шее и ускоряясь на линии груди. Прозрачная капелька замерла на самой вершине соска, словно там и должна была там быть. Я еле сдерживал стон, рвущийся наружу, но не отводил взгляда, наблюдая, как она потянулась, смахивая прозрачный нектар с нежной вершинки. Упругие бедра манили своими изгибами. Хотелось включить свет, чтобы лучше рассмотреть каждый миллиметр ее подтянутого тела. Жар обдал меня с ног до головы. Я даже повернулся к зеркалу, чтобы убедиться, что действительно покраснел.

– Я не могу найти ключи от тачки!

– Посмотри там, – она щелкнула выключателем, указывая пальцем на стеклянную консоль у входной двери.

Но я даже не думал оборачиваться, потому что жадно шарил по ее телу, превозмогая собственное возбуждение. Яркий макияж почти полностью стерся, просвечивая естественный румянец кожи. Чувственные губы больше не были прикрыты яркой помадой, а на тонком носике  проглядывали трогательные веснушки. Девушка вздрогнула и тут же выключила свет, явно смутившись от моего внимания к своему лицу без макияжа намного больше, чем от откровенного рассматривания обнаженного тела. Разрывался на части, находясь всего в миллиметре от того, чтобы плюнуть на все и остаться здесь…

– Захлопни дверь, – ее сонный шепот обрубил всю паутину мыслей и порочных обрывков воспоминаний прошлой ночи. Я стоял, как вкопанный, наблюдая, как девушка медленно развернулась, напоследок потянувшись, и скрылась за светлыми дверями в конце коридора.

– Кошка…

***

В темный кабинет Моисея я вбежал последним, сопровождаемый пристальным взглядом голубых глаз. В широких кожаных креслах восседали все представители этой фамилии: Миша, как обычно, перелистывал какие-то бумаги, Костя, с которым я до этого был знаком исключительно заочно, ограничиваясь редкими телефонными звонками исключительно по поручениям старшего, и сам Моисей, вальяжно раскинувший руки по резным дубовым ручкам кресла.

– Не нравится он мне, – подытожил Костя, продолжая сверлить взглядом старшего брата. – Откуда он взялся? Что ты о нем знаешь?

– Не нагнетай, – прошипел Миша, бросив короткий взгляд на Виктора. – Парень нам помог.

Я опоздал  к началу разговора, ну, а делиться подробностями со мной никто не собирался, конечно же. Но что-то мне подсказывало, что говорили они про Скалу. Я невольно напрягся, изо всех сил пытаясь настроиться на рабочий лад, но перед глазами упорно всплывала окружность груди с прозрачной каплей нектара.

– Лазарь, а ты что думаешь? – Моисей впился в меня своим взглядом.

– А мне думать не положено, Виктор Викторович. Я тут, чтобы выполнять ваши задания, а думать – ваша прерогатива.

– А ты мне нравишься, парень, – рассмеялся Костя, нагло запустив руку в  деревянный ящик с сигарами брата. – Смышленый.

– Даже слишком, – Моисей отпил кофе из крохотной чашечки, плотно сжав и без того тонкие губы. Злится старик…

– Отдай мне его? – Костя развернулся ко мне всем корпусом, осматривая с головы до ног, как девку в темном переулке. – А то у меня все отмороженные.

– Ладно, Костя, собирай информацию. Может, тебе повезет больше? – Моисей встал, упершись в стол сжатыми кулаками. – А ты, Лазарь, приставь наблюдение за Наскаловым. Он, конечно, все поймет, но мне нужно знать о каждом его шаге! Слышишь? Я должен знать, с кем он спит, с кем ест. И, не дай Бог, ты оплошаешь… Другого шанса у тебя не будет. Ясно?

– Предельно.

– Свободен.

Меня еще никогда не выставляли за дверь дважды за утро. Черт! Что за день?

Глава 5

****Кошка****

На деревянных пологах сауны, завернувшись в белоснежные полотенца с вензельной вышивкой логотипа СПА-комплекса, лежали девчонки, лениво попивая ледяное шампанское. Маринка решила, что одного девичника ей мало, поэтому, как только самолет коснулся полосы в аэропорту Владивостока, где было принято решение отмечать свадьбу, все ринулись в загородный СПА. После часового пения в караоке, девчонки ввалились в банный комплекс, нарушая мое уединение. Окинув взглядом далеко не трезвую компанию «родственничков», я отошла в самую тень. Просторное помещение паровой было поделено небольшими деревянными перегородками, подсвеченными мягким лиловым светом, который превращал пар в сказочные клубки тумана. Расстелив полотенце на деревянном лежаке в самом углу зала, я рухнула навзничь, расслабляя мышцы после массажа.

Меня штормило до сих пор, пятичасовой перелет обернулся адом, потому что каждую косточку моего тела выворачивало, как в мясорубке. Голова гудела, а в носу стоял его запах. Этот аромат, наполненный соленой водой моря, пряностью востока и свежестью свободы, превратился в не выводимую вонь, что не давала мне покоя, пульсируя в висках настойчивостью. Я не могла выбросить его из головы, возвращаясь к воспоминаниям вновь и вновь. Это было похоже на диафильм. Перед глазами вспыхивали застывшие кадры его рук, что сжимали меня за талию, чуть пухлых губ, покрывающих обжигающими поцелуями каждую клеточку моего тела, красивых пальцев, путающихся в моих волосах, мягкого блеска простыни, прикрывающей идеальное мужское тело… И его взгляд, наполненный несгибаемой твердостью… Он настоящий где-то глубоко… Там, куда невозможно получить позволения заглянуть. За его напускной веселостью прячется настоящий Лазарь…

«Нет… Даже не думай. Нельзя туда лезть!» – назойливая мысль билась в голове загнанным зверем. Но чем больше она вопила, тем отчетливей становились картинки воспоминаний, сдобренных возбуждающими звуками прошлой ночи.

– Нет, вы только посмотрите на нее, – прошипела Карина, кокетливо подтягивая на довольно внушительную грудь полотенце. – Да по ней же видно, что всю ночь «лакала сметану!»

– Мяу, – прошипела я и полностью скинула полотенце, сильно выгнув спину. Раздражение, вот что перекрыло меня, когда вместо приятных воспоминаний я была вынуждена вернуться в реальность, наполненную флюидами родственной любви.

Эти резвые козочки, эти совершеннолетние хищницы буравят меня взглядом с самого аэропорта. Именно там все поняли, что потеряли меня из виду вчера. А это непростительно для совместных посиделок.

– Нет, ну точно, Кошка! Кто он? Мы его знаем? А как ты вчера добралась до дома? С нами тебя не было, – пухлая Каришка всегда тяготела к сплетням, собственно, не будучи исключением в нашем «прайде». Она, как и другие пять сестер, видела сущность бытия исключительно в сплетнях. Именно поэтому в нашем городе, чтобы получить нужную информацию, нужно налить пару бокалов одной из сплетниц Марковых. Отец говорит, что эту отличительную черту они унаследовали от своего отца. Царствие ему небесное…

Маркова продолжала прожигать меня своими карими глазами, надеясь на приступ сестринского откровения. Короткие пухлые пальчики быстро пробегались по запястью с мультяшной татуировкой.

– Ну, наконец-то, лежу и думаю, когда же мои родственнички налакаются, чтобы открыто обсудить аморальное поведение одной из своих сестер, – говорить совсем не хотелось, но и терпеть их перешептывание уже достало. Этот настойчиво навязчивый шепоток преследует меня постоянно: на детском дне рождении, на похоронах или, как сейчас – на продолжении девичника. Они перешептываются, перемывая мои косточки, а я улыбаюсь и назло делаю то, от чего мои «приличные сестрички» роняют челюсти на пол.

– Ну, что еще? – заметив шевеление слева, я приоткрыла глаз, уловив недовольное выражение Янки.

– Ничего, – фыркнула она и отвернулась, словно совершенно случайно пялилась на меня уже битый час.

Ей, как и всем другим, было интересно. Но в Янке слишком много гордости, чтобы уподобиться Марковой. Хотя…

– Не стесняйся, говори, – прошептала я, практически отключаясь. Мягкий пар успокаивал, стирая с кожи саднящее ощущение после часового массажа. – Я сегодня добрая. Отвечу, поделюсь опытом, научу новому…

– Прикрылась бы, – прошептала Юлька, подтягивая полотенце почти к подбородку.

– А чего стесняться-то? Посторонних нет. А то, что в вас комплексов больше, чем достоинств – ваши проблемы. Мне стесняться нечего.

– Тебе не надоело? – Маринка бросила в меня полотенцем, затем присела рядом, наклонившись к моему лицу так близко, что я ощутила аромат фруктового шампанского.

– Чего тебе опять надо, сестренка?

– Я видела, с кем ты вчера уехала, – зашептала она. – Если ты будешь доставать Янку, я найду, кому позвонить, чтобы тебя приструнили, не думай, что все мы тут чистые простушки, над которыми тебе можно потешаться. Я все знаю, дорогая. Только попробуй испортить мою свадьбу!

– О БОЖЕ! – Приподнявшись на локтях, внимательно осмотрела симпатичное лицо Маришки, переполненное решимостью. Аккуратные черты лица стали жестче, мягкая линия губ вытянулась в тонкую полоску, а голубые глаза были готовы меня сжечь заживо. Отсутствие привычного макияжа делало ее лицо мягче, настоящей, что ли. Если б не знала, что эта милая дамочка с родинкой над губой может перегрызть мне глотку, просто так, ради развлечения, рискнула бы подружиться. – Какие страсти. Обожаю родственные связи! Все такие понимающие, преданные и настоящие! Прям гордость берет! Смотрю на тебя, и расплакаться хочется, честное слово.

– Ты меня поняла, Оксана? – Маринка схватила меня за запястье, нахмурив брови. Я сдерживала рвущийся смех. Интересно, а разрумянившаяся Янка понимает, что это трогательная мегера защищает не мягкую и ранимую сестру, а свою свадьбу, на которой может произойти конфликт. Наивная… Это ж неизбежно. Не я, так другие любящие родственнички помогут.

– Конечно, систер. Как скажешь, родная моя, – как только Маришка, растянувшись в довольной улыбке, решила отвернуться, распространяя флюиды победительницы, я поймала ее за локоть. -только, милая, запомни, что пока ты будешь искать номер телефона, чтобы рассказать о моих маленьких шалостях, я уже успею рассказать дяде Вите, что его единственная дочурка легла под своего же охранника. Как думаешь, он сильно расстроится? Или он его нанял именно для этих целей? Упс… А ты ничего не знала? Яночка ничего не рассказала любимой сестренке? Сорри, систер…

****Лазарь****

Я стоял в подсобке ресторана, откуда открывался отличный вид на весь зал. Мимо летали официанты в накрахмаленной форме со сверкающими серебряными подносами. Они, сливаясь с белоснежным убранством, разносили алкоголь и закуски, маневрируя среди гостей почти незаметно.

Вся мужская половина гостей толпилась у дальнего зала, где находилась курительная комната, оформленная в лучших тонах классики: красное дерево, объемные мягкие кресла с высоким подголовником, темный ковер с длинным ворсом и плотные тяжелые портьеры, приглушающие блики хрустальных бра. Мужчины тихо посмеивались, провожали молоденьких официанток голодными взглядами, частенько прикладываясь к бокалам с выпивкой.

Они здесь не для того, чтобы поприветствовать рождение семьи, или отдать дань традициям, у каждого присутствующего имелась своя собственная цель. На самом деле, эти свадьбы сильно отличаются от обычных посиделок после ЗАГСа. Сюда приходят напомнить о себе, чтобы не пропустить новость или присосаться к очередной очень выгодной идее, сулящей неплохой доход. А для этого им нужно быть на страже, нужно иметь нюх на деньги и способность присасываться к бабкам, не тратя при этом ни копейки. Впрочем, именно поэтому эти люди гордо называют друг друга родственниками. Они улыбаются, ободряюще похлопывая друг друга по плечу, невпопад выкрикивая: «Брат! Дядя!»

Я нехотя наблюдал за медленным перемещением дорогих костюмов, сопровождаемых бликами золотых часов, запонок, фарфоровых оскалов, и жадным звоном льдинок в хрустальных бокалах. Ресторан окружен толпой охраны, а в небе то и дело слышен тарахтящий вертолетный звук. Поэтому сегодня можно расслабиться, прикинувшись гостем…

Перехватив стопку водки с подноса, осушил одним махом. Приятное тепло покатилось по гортани, принося лживое ощущение спокойствия. Меня до сих пор штормило от выпитого накануне. Руки не слушались, а ноги гудели, будто я пробежал километров двадцать, не меньше. Про голову вообще молчу. Боль волнами накрывала меня, унося в полное беспамятство. В таком состоянии было совершенно бессмысленно улыбаться и шутить, поэтому я скрылся в уютной темноте подсобки. Да и проверять серьезность угроз Наскалова у меня не было желания, я с первого раза понял, что основной моей задачей на сегодня было присматривать за Янкой, ну и прочая ерунда про упавший волосок.

Женщины этого многочисленного семейства чувствовали себя на подобных мероприятиях намного расслабленнее. Их единственной задачей было – не пропустить новость, сплетню или сенсацию. Уже смирившись с серостью собственной жизни, они просто обожали подобные сходки, чтобы от души насладиться общением с такими же заскучавшими женушками. За ними даже наблюдать было интересней. Они перемещались по залу, внимательно рассматривая богатое убранство, останавливаясь только на мгновение, чтобы сравнить все, что приходилось видеть ранее. Ведь, чтобы заслужить высокую оценку, нужно было удивить этих изощренных сплетниц. Собственно, Маринке это удалось на славу…

Зал просто утопал в цветах. Тонкий аромат тропической свежести витал в воздухе, заглушая приторный парфюм гостей. Высокие вазоны, обсыпанные белоснежными гроздьями гортензий, тянулись к высоченному арочному потолку, под которым развевались серебряные шелковые ленты, унизанные хрустальными бусинами, и переплетающиеся с изящными веточками фрезий. Массивные резные свечи в прозрачных колбах, подвешенные под потолком на цепях, заливали зал щедрой россыпью бликов, делая атмосферу мягче. Лепестки роз, которыми осыпали молодых во время их первого танца, теперь лежавшие на полу толстым пахучим слоем, нанизывались на тонкие каблучки, едва слышно шуршали под ногами, путаясь в длинных шлейфах дорогих платьев.

Если взрослая половина приглашённых развлекалась весьма скромно, то молодежь, собравшись в центре зала, отрывалась во всю силу. В воздух то и дело взмывало облако полупрозрачных юбок свадебного платья и копна волос, украшенных крохотными цветочками и сверкающими стразами.

Маринка, несмотря на возражения своих консервативных родственничков, все же взяла фамилию мужа, превратившись в один вечер из отпрыска четы Моисеевых в Алексееву, чему сама была очень рада. Ее мать топала ногой до последнего, борясь с возмутительным желанием дочери вырваться из семьи, прекрасно понимая, что Моисей более охотно будет помогать Моисеевой, чем какой-то Алексеевой. Но Маришка, поддерживаемая своим женихом, все же продавила всех своей непоколебимостью и теперь отплясывала на столе, громко выкрикивая новую фамилию, не без злорадства, естественно.

Устав наблюдать, как молодежь отдыхает, я достал из холодильника запотевшую бутылку водки и наполнил стопку почти полностью.

– Закусывайте, – молоденькая официантка, крутившаяся возле меня весь вечер, заботливо поставила большое блюдо мясной нарезки. Рыженькая остановилась, окинув меня соблазнительным взглядом и выпорхнула в зал, покрывшись алыми пятнами смущения.

– Черт, – выдохнул и опустошил стопку спасительно обжигающей жидкости.

Суета, наполнявшая привычные будни, превратилась в спасение. Да! Именно благодаря занятости я мог хоть на мгновение выкинуть из головы это наваждение – женскую фигуру в тусклом свете уличных фонарей. При воспоминании о ней, мне становится жарко, а пальцы горят, желая прикоснуться к ней вновь. Я не помнил ни минуты из прошлой ночи, оказавшись в салоне авто, наполненном ее ароматом, я потерял нитку реальности. Все дальнейшее для меня превратилось в туманный сон, наполненный звуками, взглядами и прикосновениями.

Пытаясь прийти в себя, я брался за все поручения, лишь бы не думать о той, которая поедая персик, предложила оплатить «услуги», оказанные ночью. Да у меня в носу до сих пор стоял аромат вишни, которой пахла ее кожа. Этот отвратительный, навязчивый и охренительно соблазнительный аромат просто въелся в меня!

Я все пытался вспомнить, где мог ее видеть. Мозг напряженно перебирал все места, в которых я отдыхал в последнее время. Но лица, мелькающие в обрывочных воспоминаниях, никак не дополняли пазл, центром которого была соблазнительная брюнетка.

– Лазарь? – голос Бурханова за спиной выдернул меня из раздумий, женские лица, мелькавшие перед глазами, вспыхнули и пропали, оставляя только тонкую нотку разочарования.

– Чего тебе?

– Да нет, ничего. Просто ты весь вечер молчишь и прячешься в подсобке. Все нормально?

– А что со мной может быть не так? – открыл бутылку и отпил прямо из горла.

– Ты успокойся! Я просто спросил. Не выспался, что ли? – Буба отошел, прислонившись к дверному проему.

– Наверное.

– В последнее время все на нервах. Может, «папа» отдохнет, расслабится на свадьбе? Только я до сих пор не понимаю, зачем нужно лететь во Владик?

– Это не нам с тобой решать, Буба. Они – хозяева, а мы – прислуга.

– Ну, что ты говоришь, Лазарь? Ты-то уж точно далеко не прислуга для «папы», он ценит тебя.

– Настроение нашего «батюшки» переменчивее, чем ветерок весенний. И ты сам об этом прекрасно знаешь, поэтому отстань и дай выпить спокойно в хорошей компании.

– Да, ты же один? – Буба обернулся, наивно полагая, что приятная компания прячется где-то в дебрях кухни ресторана.

– Буба, отвали. Я прошу тебя.

– Договорились, – рявкнул он, отведя взгляд от зала ресторана. – Только вот с этим дерьмом ты будешь разбираться сам.

Водка колом встала в горле, когда я выглянул в зал. Под громкую музыку и поддерживающие оклики из зала на сцене танцевала парочка. Парень, не скрывая капающей слюны, бесцеремонно лапал партнершу. Девушка старалась свести все к шутке, пытаясь перехватывать его руки, но ей явно было сложно соперничать с мужской силой. Ее глубокого винного цвета длинное платье без бретелек красиво переливалось в приглушенно-романтическом освещении. Она, как кукла, чертыхалась в больших руках незнакомого мне парня, демонстрируя в высоком вырезе великолепную длинную ножку. Мой взгляд расслабленно шарил по ее фигуре, по аппетитно вздернутой попке, по тонкой руке с бархатистой кожей, по идеальной линии бедра и тонкой щиколотке, на которой болтался браслет…

– Что? – прохрипел я, выбегая в зал.

Воздух выдавили из груди, сердце сбилось, а по телу запульсировало возбуждение. Прорываясь сквозь толпу, я пытался уловить черты ее лица, но она всякий раз уворачивалась.

– Отстань, Стас, – орала девушка, пытаясь выдернуть руку. – Или мне позвать твою жену? Как думаешь, она обрадуется, увидев твою пьяную тушу?

– Да ты разговорилась, Моисеева, – крикнул парень и попытался ухватиться за женский зад, но крохотный кулак, направленный прямо в нос придурка, заставил отшатнуться и рухнуть того на пол, заливая сцену кровью.

– Я же просила! – вопила Маринка. – Ты специально? Ты все портишь!

– Еще скажи, что я намеренно? – зашипела девушка, подтягивая платье.

– Я придушу тебя, – зашипела невеста, намереваясь вцепиться в волосы своей противнице, но я больше не мог ждать.

– Дамы, не ссорьтесь. Марина, сцену сейчас уберут, не переживай, а Стасику давно пора домой, о чем я и позабочусь.

Раскрасневшаяся Маринка скрылась в толпе, а я, схватив девушку за локоть, потащил в подсобку.

– Отстань от меня, мужлан!

– Помолчи, Кошка….

Глава 6

Первые солнечные лучи медленно проникали в гостиничный номер, освещая женскую фигуру. Кошка лежала на боку, прикрывшись тонкой простыней.  Разметавшиеся по белоснежной подушке длинные волосы, скрученные в упругие пружинки, приятно щекотали лицо. За дверью слышались тихие разговоры проходящих мимо постояльцев, размеренное дребезжание по мягкому ковру длинных коридоров тележек персонала,  распространяющих соблазнительный и такой настойчивый аромат кофе, а мне просто не хотелось открывать глаза, наслаждаясь последними минутами тишины и спокойствия. Мозг пытался вспомнить планы на день, придумать оправдания для Моисея, но ничего путного в голову не лезло. Вернее, я просто выстроил защитный барьер, отсекающий от растопленного от удовольствия мозга все проблемы. Пусть будет, как будет…

Стоило только расслабиться,  как громкая вибрация телефона заставила вздрогнуть не только меня. Девушка, подскочив на кровати, бросилась к груде своих вещей, пытаясь отыскать телефон в крохотной лакированной сумочке.

– Да, – она остановилась у огромного окна во всю стену, чуть наклонившись вперед, чтобы размять затекшую спину.

От одного только этого плавного движения с меня сошло пять потов, дыхание сбилось,  и срочно захотелось спрятаться где-нибудь , затянувшись спасительным никотином.

– Я не дома, па. Нет, со мной все хорошо, приеду позже. Да, я помню про ужин.

Слушал ее все еще сонный хриплый голос, наблюдал за уверенными движениями, ловил короткие взгляды в мою сторону. Я ощущал себя взрослым дядей, великодушно допущенным к безмятежному веселью в песочнице. Сердце неприятно замирало не от ее шикарного тела, не от открытости, наверное, где-то граничащей с пошлостью ее поведения, а от собственного странного ощущения. Меня словно сжимало в тисках, а в голове постоянно шумело от нарастающего давления.

Хотелось заорать, хотелось схватить ее за локоть и тряхнуть со всей силой, заставив прекратить проходиться по мне холодом своего высокомерного взгляда, хотелось заставить покраснеть, засмущаться и хотя бы прикрыться! Короче, хотелось, чтобы она вела себя так же, как вели все, с кем я просыпался в гостиничных номерах. Но она продолжала молча шариться в телефоне, видимо, просматривая сообщения, от которых ее смартфон вибрировал всю ночь.

Она не льнула, выпрашивая ласку и нежность, как другие девушки, не опутывала дымкой взгляда, подернутого толстым слоем девичьих фантазий, убежавших на много лет вперед, где нас ждала шикарная свадьба, крепкая семья и романтические вечера на веранде собственного дома.

Она просто получала удовольствие, пользуясь мной в своих интересах.

И… Бл**ь! Это бесило больше всего!

– Чего лыбишься? – Кошка, наконец-то, отбросила телефон и упала на кровать, потянувшись к прикроватной тумбочке. – Соблазнил  девушку, и доволен, да?

– Это, конечно, сомнительный факт, – рассмеялся, прижимаясь к ней. Нос заполнил аромат вишни, такой пьянящий и сладкий. – Но да, я доволен, Кошка.

– Оксана, – она подняла трубку гостиничного телефона, отмахнувшись от меня, как от назойливой мушки. – Завтрак на двоих. Только самый лучший, а не объедки со вчерашних поминок.

– Что? – дернул за руку, силой прижавшись грудью к ее спине. Легко пробегаясь по нежной коже рук, плеч и груди, я доводил себя почти до полного исступления, упиваясь странностью происходящего. Она, как радиация, попавшая в воздух: кружит голову, путает мысли и манит своей развратной неприступностью.

– Меня зовут Оксана, – вздохнула она и легко выпорхнула из моих объятий, скрывшись в ванной. – Прям чувствую, как ты мучишься, не зная, как спросить имя у дамы, которую поимел уже не единожды за ночь.

Черт, точно! Оксана…

– Я не имел, – захватив пачку сигарет, направился вслед за девушкой.

– Ах… Как жаль, значит, показалось? Да ты мега-рыцарь, —Оксана зашла за стеклянное полотно, номинально обозначающее душевую, и включила горячую воду, заполняя помещение паром. – Имени не знаешь, от секса отказываешься. Чего еще от тебя ждать?

– А ты собралась меня ждать? – в довольно просторной ванной комнате уместились не только душевая, раковина,  огромное джакузи,  которое мы вчера опробовали, правда, не совсем по назначению, но и небольшой диванчик, на который я сел, приготовившись к пытке. Матовое стекло, испещренное мелкими узорами, пыталось скрыть её силуэт, но мне помогала фантазия.

– А ты уходишь в армию, чтобы тебя ждать? – довольно резко осекла она меня, даже не поворачивая головы.

– Нет, просто это же обычное явление. Все девушки чего-то ждут. Романтики, цветов, серенад, бриллиантов размером с шар для боулинга и прочего.

– Неправда, Сергуня, я жду только хорошего секса. А остальное меня не волнует.

– Что? Никаких трогательных смс?

– Хм, – она выглянула из-за стеклянной перегородки, отбросив мокрую прядь с лица. – Я тебе больше скажу, встреч я с тобой больше тоже не планирую. Не разочаровывай меня…

– Кажется, я и на сегодняшнее свидание не записывался у твоего персонального секс-секретаря.

– Это же здорово, – Оксана рассмеялась, заполняя комнату глубоким бархатным звуком своего голоса. – Спонтанность и никаких обязательств. Сплошное удовольствие.

– И много у тебя таких, как я?

– Фу… Лазарь, да ты в шаге от ревностной истерики.

– В трех. – Тогда я спокойна.

Наблюдая, как она, откинув голову, подставляет лицо горячим струям воды, почти не дышал. Руки дрожали, а мозг тонул в туманной неизбежности.

Оксана не обижалась, не пыталась выглядеть лучше или круче, чем есть. Просто говорила то, что думала, а не то,  к чему привыкли окружающие. Довольно странная тяга, особенно учитывая, кто ее отец. Кошка любила себя, она принимала себя, лишая всех удовольствия застать себя врасплох. Ее расслабленность и открытость  убивали! Она гордо выпячивала голую попку, но ее щечки розовели, когда мой взгляд задерживался на ее лице, не прикрытом «девчачьей штукатуркой», чуть дольше, чем обычно. Хотелось подойти и сдернуть эту фальшивую обертку безмятежной вольности. Хотелось увидеть ту, кто прячется за толстым слоем брони…

Преодолев комнату в пару шагов, прижал Оксану к гранитной стене, на губах застыл ее горячий выдох удивления. Всматривался, пытаясь определить, что в ней такого особенного. Ее лицо превратилось в наваждение, преследующее днем и ночью. Зрачки карих глаз увеличились, а пульс участился, Оксана попыталась вырваться, поэтому мне пришлось сжать ее тонкую шейку, не позволяя шевелиться, пока я не найду то, чем она меня приворожила. Что в ней такого? Яркие скулы, огромные карие глаза, подернутые зыбью пьянящего тумана, россыпь трогательных веснушек и пухлые чувственные губы, к которым так и хотелось притронуться.

Руки сами знали, что им делать. Пальцы сильно вжимались в мягкую кожу, оставляя красные полосы  на шелковистой коже шеи и груди. Ощупывал каждый сантиметр, ловя её нечитаемый взгляд, наполненный плещущимся в нем возбуждением. Она вспыхивала, как спичка. Девочка… Голодная кошечка…

Она оторвалась от стены, прижимаясь ко мне всем телом.

– Ну? Ты еще хочешь поговорить? – закинув правую ногу мне на бедро, Оксана пробежалась пальцами по моему торсу, чуть замедляясь на груди.

– Терпеть не могу слова, – прохрипел я, пытаясь поймать ее шаловливую ручку, спускающуюся все ниже и ниже, но Кошка зашипела и, оттолкнувшись от стены, повалила меня на прохладный гранитный пол. Горячая вода душа лилась прямо на нас, согревая и без того разгоряченные тела.  Упершись руками мне в грудь, Оксана легко скользила бедрами по возбужденной плоти, не скрывая победной улыбки. Ее движения были очень медленными, тягучими. Она не только брала, но и щедро раздавала наслаждение… Конечно, ей нравится руководить, управлять, подавлять… Длинные волосы прилипли к ее телу, повторяя очертания налитой груди. Она то наклонялась, едва касаясь меня, то откидывалась назад, давая насладиться видом своего тела.

– Наконец-то, а то я думала, ты из этих… – ее дыхание щекотало мою шею. – Я вот думаю, а не повторить ли нам?

В этот момент я мог ощущать только голод,  причем в острой форме, хотелось выть, пытаясь насытиться ее ароматом, не смываемым даже под сильной струей горячей воды.

– Ты ведьма?

– Нет, Сергуша, я только учусь…

****Оксана****

Стоило только выехать за пределы города, как огромная снеговая туча нависла над извилистой трассой, усугубляя и без того хреновую видимость.  Ехать, конечно,  никуда не хотелось, я бы лучше поспала, но воскресные ужины дома стали уже традицией,  и, чтобы пропустить этот раут, нужно было иметь вескую причину, коей у меня не было. Ну, не могла же я сказать папеньке в глаза, что всю ночь развлекалась с одним из охранников дяди Вити?

Черт, не забуду его лицо, когда он сложил пазл, осознав, кто я такая.

Этот ловелас покрылся пятнами, застыв у сцены, как оловянный солдатик. Именно из-за Лазаря я упустила момент, когда Стасик умудрился ущипнул меня прямо за задницу, за что и поплатился переломом недавно «отремонтированного» шнобеля.

Сжала правую руку на руле, ощутив довольно резкий выстрел боли. Урод, собственно, как и вся семейка Марковых. Каришка так разнервничалась, когда ее братец рухнул на пол, расплескивая свою вонючую кровь по идеально отполированному паркету, что шлепнулась в обморок, перевернув столик с закусками. Да, Маринка точно не простит меня за испорченную идеальную свадьбу. Ну и ладно… Сами виноваты!

– Па, я дома, – бросила на стол ключи и прямиком отправилась  в кухню.

– Оксана, ну, чего ты кусочничаешь? – бабушка вошла почти сразу, выхватив из моих рук аппетитный и еще теплый блинчик.

 Хотелось расплакаться и рассказать, что уже почти сутки ничего не ела, питаясь исключительно духовной пищей, проще говоря – сексом в разнообразнейших местах нашего города. Экскурсия, так сказать, для интуриста.

– Садись, ужинать будем. Отец уже спускается, – бабушка подтолкнула меня к столовой, где уже был накрыт стол в лучших традициях воскресных вечеров. На величавом пятиметровом дубовом столе возвышались свечи в витиеватых подсвечниках, гордо сверкало бабушкино серебро, а тарелки, украшенные серебряными узорами, блистали показной роскошью. Все убранство было подобрано абсолютно гармонично к интерьеру, выдержанному в темных тонах: шелковые обои переливались в свечных бликах, полировка мебели искрилась, а дорогой ковер с высоким ворсом так и манил пройтись по нему босиком.

– Ба, мы еще кого-то ждем? Я думала, быстро поедим, отдадим дань семейной традиции и разъедемся по своим городским гнездам, пока трассу совсем не завалило снегом. Ну, дай хотя бы один блинчик, – взмолилась я, наблюдая, как ловкие руки старушки аккуратно раскладывают красную икру по румяным треугольникам.

– Нет, посмотри на себя! Одни кости! Кушать нужно нормально, желательно дома и по времени. Считай, что сейчас именно оно – время!

– Ба, я думала,  у нас отец тиран, а ты, оказывается, не лучше?

– Не забывай, что твоего отца-тирана воспитывала я, – бабушка бросила в меня салфеткой и подмигнула, выставляя супницу в центр стола.

– Что за шум? – отец энергично вошел в столовую, не отрывая взгляда от экрана своего телефона. Он быстро чмокнул меня в макушку и остановился у огромного дубового буфета, где пряталась его выдающаяся алкогольная коллекция. Несмотря на свои пятьдесят с небольшим, папик был еще совсем даже ничего. Крепкое подтянутое тело, уверенная походка, модная стрижка, чуть отросшая щетина с нескрываемой сединой смягчала его острый взгляд. Будучи любителем хороших шмоток, отец не боялся примерять то, к чему долго привыкала даже молодежь. Бежевые брюки контрастировали с ярко-синим бархатным пиджаком и светлой рубашкой с воротником-стоечкой.

– Ничего, дискутируем на тему воспитания, – послушно разложила на коленях салфетку, не сводя с бабушки просящего взгляда. Но вредная старушка, проигнорировав меня, принялась разливать суп с противоположного края стола так медленно, что мой желудок стал болезненно сжиматься. И, не выдержав подобной пытки, отправила в рот пару блинов, разбрасывая икринки по белоснежной скатерти.

– И как?

– Да никак, мнения разошлись, – еле сдерживала смех, наблюдая за гневным оцепенением старушки. – Школы жизни разные.

– Боже, Ося, какая у тебя-то школа? – прошептал отец и осушил бокал виски, не замедлив обновить большую, даже для него, порцию. – Не смеши меня, еще про тяготы и лишения расскажи.

– О! Семейство! – бодрый голос брата за моей спиной чуть улучшил настроение… – Привет, Ксю!

– Приве-е-е-т, – прижалась к его небритой щеке. Я вскочила, бросившись ему на шею. Не думала, что, проведя неделю в другом городе, буду скучать по этому великовозрастному сорванцу.

– Что? Опять таскала еду? – Васька плюхнулся на соседний стул, закурив свою любимую ароматизированную сигарету.

– Как догадался?

– Бабушка уж очень сердито на тебя смотрит, – брат ткнул меня в бок пальцем и, обхватив за шею, прижал к себе. Знакомый и такой родной аромат окутал меня, позволив немного расслабиться. Васька не изменял себе, явившись на ужин в рваных черных джинсах и вытянутой футболке в мелкую дырочку от постоянно падающих сигаретных угольков.

– Боже, какие нежности, – матушка вплыла в столовую, как обычно, при полном параде.  Порой кажется, что даже королева Англии не столь щепетильна в данном вопросе. Но они стоили друг друга, им было необходимо ощущать себя идеально, даже находясь дома.

– Матушка, ВЫ прелестны…

– Замолчи, подлиза, – высокая брюнетка наклонилась к сыну, прижавшись к его небритой щеке, а меня слегка потрепала по волосам. – Оксана? Как дела?

– Зашибись, матушка, – хохотнула я, наблюдая, как довольно брутальный на вид братец покраснел от неожиданного проявления нежности от матери.

Несмотря на то, что братом и сестрой мы друг другу приходимся только на словах, связь между нами налажена, что надо, причем с самого детства. Наши родители поженились, имея за спинами уже по одному ребенку. Конечно, я первое время воротила нос, делая вид, что эта семейка нищебродов никогда не станет для меня ровней, но Васька таки пробил во мне брешь, когда пообещал взять меня с собой в запретный соседний двор, где его друг украл у отца ключи от гаража, в котором стоял ржавенький Урал с коляской. Так и живем… Один раз прокатилась в старой, воняющей тухлой рыбой,  коляске мотоцикла – всю жизнь терплю его выходки и мирюсь с его нервной матерью.

– Дети, у папы есть новость, – матушка нервно заерзала на стуле, не скрывая при этом волнения.

– По просьбам трудящихся мы переезжаем! – воскликнул отец. На его лице замерло ожидающее выражение, будто он и правда ждал воодушевленного оживления за столом, фейерверка  и поочередных обнимашек от сына и дочери.

– Соль передай, – ткнула я в бок Васю, застывшего с открытым ртом. – Чего замер? Никогда не слышал бреда престарелых дяденек?

– Слышал, но не думал, что когда-нибудь услышу это дома, – Васька закрыл рот, передал мне солонку, не сводя с замершего отца взгляда.

– И все? Ось? Ты ж сама мне плешь проедала, что это несправедливо, что Янка живет в центре цивилизации, а ты прозябаешь тут.

– Па, это было миллион лет назад, – набив рот всем и сразу, я старалась как можно скорее налопаться и тихо слинять из сумасшедшего родного дома. Я даже глаз не поднимала, не желая забивать голову этими проблемами.

– Костя, не обращай на них внимания. Пусть остаются здесь, – выждав довольно долгую молчаливую паузу, выплюнула матушка. Она скривила губы и стала быстро постукивать по столу длинными ногтями.

– Я ослышался, что ли? Оксана?

– Пап, мне уже не пятнадцать, я больше не грежу большим городом. Привыкла, осела, остепенилась, – наколов на вилку кругляш помидора и толстый пласт сыра, взмахнула ей, как шпагой. – Ты же об этом мечтал?

– Что вы завелись-то? – Васька отодвинул тарелку и, погладив живот, потянулся. – Куда нужно ехать? Зачем? Нам и тут хорошо. Каждый нашел свое дело, менять уже совсем ничего не хочется…

Он говорил так медленно, лениво, что даже мне захотелось спать. Вася достал сигарету, но прикурить ему не удалось, потому что от крика папочки золотая зажигалка улетела прямо в супницу в центре стола:

– Вы сильно расстроитесь, если я скажу, что это НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ?

Глава 7

Солнце настойчиво пробивалось в задернутые льняные жалюзи, пытаясь разбудить меня непозволительно рано – до обеда. Грубая, полупрозрачная ткань рисовала причудливые полоски по глянцу белоснежного потолка. Соседи давно проснулись: дети бросились гонять по еще сонным квартирам, взрослые зажужжали всевозможными электроприборами, загудели старыми кранами и певучими водосточными трубами, вдыхая жизнь в старый дом в центре города.

Ворочалась, накрывалась одеялом, пытаясь спрятаться от яркого солнца, и вновь провалиться в объятия сна, но момент был упущен, несмотря на то, что заснула я только под утро. Голос отца – да что я вру, – ор, крик, вой отца до сих пор вибрировал у меня в ушах.

Нет, я, конечно, видела его в подобном состоянии, но это всегда было следствием, и практически никогда не касалось ни меня, ни Васьки. Но разве мы вчера дали повод? Нет, я, конечно, не являюсь папиной дочкой, и выпорхнула из родительского гнезда еще в восемнадцать, собственно, даже не успев в нем основательно поселиться, но даже мне стало не по себе, глядя в налитые кровью глаза отца.

Естественно, я мечтала переехать отсюда, сбежав от набившей оскомину реальности, куда-то далеко, где тебя не знает каждый встречный, где ты можешь самостоятельно решить, какое впечатление произвести при первом знакомстве, где иллюзия предрешённости с грохотом разбивается о надежды. Но ведь это все юношеские, я бы даже сказала опасно-неустойчивые, романтические мечты. У меня есть работа, есть друзья, да и жизнь вполне устаканилась, перестав мотылять меня из крайности в крайность. Какой смысл все менять?

Скинув ноги на пол, еще немного понежилась, вытягивая руки к кожаному изголовью, и резко встала.

Чуть потянувшись, пробежалась взглядом по довольно просторной спальне: большое окно, задернутое полупрозрачными льняными занавесками, светлая лакированная мебель, рельефный, чуть рассохшийся паркет, и яркие, сочные элементы декора желто-канареечного цвета. Накинула халат и стала обходить квартиру.

Я очень люблю свою «берлогу». Ее высокие потолки с уцелевшей лепниной, большие окна и широченные подоконники, на которых я с замиранием сердца встречаю закат, раскидывающий алые лучи над бликующей поверхностью моря.

Пробегая пальцами по лакированным буфетам прошлого века, я улыбалась, вспоминая, как сама реставрировала уже хрупкую и растрескавшуюся древесину, терпеливо, шаг за шагом покрывая всю поверхность лаком. Да, наверное, это мой дом. Здесь все, что я считаю красивым, здесь все, что греет душу.

– Надеюсь, что отец опомнится и успокоится, – выдохнула и достала из сумки выключенный перед сном телефон.

Но количество повалившихся сообщений стерли последние иллюзии по поводу серьезности намерений отца. Сердце очень быстро забилось, а щеки и шея, как обычно, вспыхнули жаром возмущения. Отцу, собственно, как и всем мужчинам, были свойственны упёртость и непоколебимость принятого решения, граничащие с маразмом каким-то. Он с таким упоением влезал в чужие жизни, открывая двери в души практически с ноги… С нескрываемым пренебрежением и ощущением вседозволенности. Родная дочь не стала исключением, я уже все прошла, расплатившись сполна за свое слабоволие. Вернее, просто так думала. Наивная! А стоило мне расслабиться… Стоило лишь на мгновение забыться… И теперь снова?

Даже утренний душ не смог прогнать ту напряженность, что сковала меня изнутри. Бестолково слонялась по квартире, просушивая длинные волосы.

Включив кофеварку, забралась на подоконник кухонного окна, единственного, не выходящего на центральный проспект, вечно забитый под завязку автомобилями, а наоборот – открывало вид на пешеходную улицу, лениво изогнутую в сторону моря.

Я очень люблю свой город. Конечно, в юности мне хотелось слинять туда, где солнце ярче, шмотки круче, а мужики богаче. Именно поэтому я, не обладая особо выдающимися талантами, и свалила в Москву, поступать в престижный университет. Тогда мне хотелось чего-то яркого, интересного и не такого, как у всех. Мне надоели одни и те же лица, одни и те же разговоры. Достали взгляды и постоянный шепот за спиной. Хотелось чего-то настоящего! Незабываемого и неподдельного. А на что можно рассчитывать под чутким наблюдением любимых родственничков, заполонивших этот город? Но стоило ли оно этих искореженных завистью и гневом лиц?

Но ведь я была ребенком. Ребенком, которому было тесно в клетке. Любопытство перевешивало порой, здравомыслие уступало, трусливо прячась где-то глубоко. Да и там была Москва!!!

Москва с ее невыносимым ритмом, с ее шумом и притягательной порочностью! Это не точка в центре огромной страны, с парой миллионов жителей, гордо называющих свой город мегаполисом, прикрытый непроходимыми лесами, куда теперь меня так рьяно тащит папенька. Что ему туда приспичило? А если дядя Витя переедет на Аляску, мы тоже самозабвенно потащимся за ним и его вечно обиженной дочуркой?

Что значит его – НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ? Как это – не обсуждается? Как можно не обсудить с взрослой, тридцатилетней дочерью намерение увезти ее за пару тысяч километров от дома?

– Нет, папулька, просто так не дамся! – я уже себя так сильно накрутила, что было сложно связно мыслить, но даже в таком состоянии понимала, что вскоре папенька примчится, подгоняемый исключительно родительским долгом. Он распахнет голубые глаза и прочтет лекцию о том, что нет у отцов большего стимула в жизни, чем судьба дочерей… – Чёрт! Почти дословно вспомнила его слова….

Натянув джинсы и рубашку в черно-белую клеточку, вскочила в кожаные сапоги, накинула короткую дубленку и, подхватив сумку, выбежала из квартиры, проигнорировав лифт. Бежала по широким ступенькам, закутываясь в большой палантин. Паника была настолько близко, что дышать становилось все труднее. Дверь в прошлое, надежно спрятанная за огромным шкафом, вдруг задребезжала.

Запрыгнув в непрогретый автомобиль, грела озябшие ладони, проклиная себя за забытые перчатки. Но нужно было ехать, ждать просто было нельзя. Не хотелось сдаваться папеньке слишком просто.

Вывернув околевший руль, выскользнула в арку, вклинившись в плотный трафик города. Мой офис находился совсем недалеко, поэтому не успел согреться салон моего «мерина», как я уже припарковалась на привычном, вычищенном заботливым и очень меркантильным дворником, дядей Леней, парковочном месте.

Рольставни уже были приоткрыты, а значит, мой помощник Рома уже на месте. И п*дла, однозначно курит в моем кабинете, нахально закинув ноги на стол.

Стоило только колокольчикам над входной дверью звякнуть, как черная, из закаленного стекла дверь кабинета брякнула, выпуская не только густое облако дыма, но и радостного Ромку.

– Я уволю тебя!

– Ты говоришь это шесть дней в неделю, а по воскресеньям, наверное, просто тренируешься перед зеркалом, пока чистишь зубы? – паренек кинулся ко мне, помогая снять верхнюю одежду.

– Тренируюсь, но пока что-то не получается.

– Ты просто очень добрая, – Ромка бросился в небольшую кухоньку, чтобы включить кофеварку.

– Ой, плохо ты меня знаешь, Ромик. Очень плохо. И спасает тебя, дорогой, только то, что ручки у тебя золотые, да и подход к клиенткам у тебя специфический. Уж не знаю, за чем они больше идут – за новым платьем или за жгучей страстью, с которой ты снимаешь мерки с наших оголодавших тётенек?

– Оксана Константиновна, о чем ты говоришь? – Рома отмахнулся от меня с легкой небрежностью и сосредоточился на приготовлении двойного американо. – Не с той ноги встала?

– С чего ты взял?

– Я еще не ослеп, – прохрипел Рома, настраивая вторую порцию кофе. – А чего это тебя вдруг заволновали мои методы? Так и пятиминутку морали скоро включишь в утренний разбор понедельника. Да и просто посмотри на себя! Ни макияжа, бледная, как поганка, глаза шальные, как у наркомана перед комиссией, ни прически, но если ты считаешь, воронье гнездо, стянутое резинкой, стильным, то я готов смириться за прибавку к зарплате.

– Ром, не наглей, – взяла большую кружку. – Думаю, мы оба прекрасно знаем, что ты и сам в курсе, как подкалымить на новенькие туфельки.

– Оксана Константиновна, да вы сегодня искритесь готовность покопаться в чужих жизнях? – рассмеялся Ромка, помахав в воздухе ногой в новеньких итальянских туфлях.

– Ладно, я работать. Меня нет. Есть пара эскизов, которые нужно закончить сегодня, – выхватив у довольного Ромки чашку, я отправилась в свой кабинет. – Каришка будет звонить, скажи, что меня съели кошки.

– Каришка? Моя сладкая глупышка? – рассмеялся Ромка, исчезая за высокой стойкой администратора.

Моя работа… Это то немногое, что приносило настоящее удовольствие. Я самостоятельно, лет семь назад, открыла швейное ателье, сняв крохотное помещение на окраине города. С самого детства имела слабость к рисованию, мои карандашные наброски были повсюду: в машине водителя, в кабинете директора школы, в шкафу с одеждой, на холодильнике, в груде дров для растопки. Отец с Васькой частенько подсмеивались, рассматривая мои рисунки. Но мне было все равно. Я успокаивалась, когда брала в руки карандаш. Вот и теперь я целыми днями рисую эскизы счастливых женщин: одни идут на скромный праздник в кругу родственников, другие готовятся блистать на ковровой дорожке, а кто-то ждет любимого, облачившись в тонкое кружево нижнего белья. Моя задача – рисовать, остальное решает Ромик. Он и глазом не моргнул, когда я ему принесла пачку эскизов нижнего белья. Он выпучил свои губки-уточки, почесал идеальную бороденку и отправился работать.

Этого мальчонку-гения я нашла совершенно случайно, будучи еще гордой съемщицей двадцатиметрового помещения на окраине. Он нуждался в работе, а я не умирала с голоду, да и начала эту авантюру не с целью приобретения стабильного дохода, поэтому не отказала ему, да и компания мне не помешала бы. Ромка быстро сориентировался, поняв, что швейные ателье, как вид бизнеса, стали вымирать еще на пороге двухтысячных, превратившись больше в ремонтные мастерские, чем в места, где бушуют вкус, стиль и немного фантазии. Этот оголодавший выпускник архитектурного института рьяно принялся разбивать стереотипы, прокладывая нам дорогу в светлое и, как он надеялся, довольно успешное будущее.

Сначала мы сняли помещение побольше, затем нашли толковых швей, а затем Рома стал создавать имидж успешности нашему детищу, к которому деньги поплывут сами. И оказался абсолютно прав. Стоило только переехать в центр, сделать шикарный ремонт, нанять администратора с внешностью топ-модели, а голосом оператора из службы секса по телефону, как колокольчик над нашей дверью стал подергиваться все чаще и чаще.

Конечно, я влезла в такие долги, что до сих пор страшно. С отцом мы в то время почти не общались, поэтому он не сильно рвался помочь начинающей акуле бизнеса, но и не отказывал в мелких «подгонах» на ткань и зарплату швеям. Благодаря удаче и, возможно, шальной дерзости, через шестнадцать месяцев я планирую знатно напиться, громко выкрикивая, что больше никому ничего не должна.

Я скинула сапоги и, взобравшись с ногами в мягкое кресло, замерла, рассматривая эскизы, заброшенные неделю назад. Я не знала, как подступиться к этому платью. Мне нужны были чувства, чтобы ощутить, как легкий шелк скользит по коже, нужны были звуки его волшебного шуршания.

Закрыв глаза, я представляла себя в этом шикарном красном платье: две широкие полоски шелка струятся по шее, прикрывая соблазнительные полушария груди. Ткань так нежно касается кожи, что соски определенно напрягаются, привлекая к себе мужское внимание. Широкий пояс, унизанный мельчайшими кристаллами, служит скорее корсетом, лишая лёгкости дыхания, и, как контраст – довольно вольная юбка, подчеркивающая дерзость женских изгибов: невесомо струящаяся по бедру ткань ласкает нежную кожу, впускает легкий ветерок и разгоряченную мужскую ладонь…

– Что? – взвизгнула я и подскочила на стуле. Сердце громко заухало, а легкие сжались, не выпуская набранный воздух. Грудь заломило, а перед глазами поплыла дымка, сквозь которую просвечивала мужская фигура…

– Бл**ь! – взвыла я, вышвыривая содержимое ящиков прямо на пол.

Руки сами тянулись к сигарете. И я поддалась. Черт! Два года завязки псу под хвост. Ну, Лазарь… Да, что в нем такого? Смазливый качок, щедро рассыпающий шутки. Прислуга, которому есть такса.

Прикурив длинную сигаретку, глубоко вдохнула и закрыла глаза, погрузившись в приятные воспоминания. Никак не могла оторвать глаз от огромного, подернутого густыми разводами пара, зеркала в гостиничной ванной, где отражалась мужская фигура.

Зрение меня подводило… Вернее, подводили меня ласки Лазаря. Его огромные ладони скользили по мне, прижимая к себе так близко, что было трудно дышать. Обжигающий пар витал вокруг нас, оседая на  коже капельками влаги. Этот огромный мужчина, с грациозностью танцора, играл с моим телом, как виртуоз, нажимая на потаенные клавиши, извлекая неведомые доселе звуки, топя меня в немом стоне.

Он истязал меня, распластав по каменной стене: входил быстро и вдруг замирал, сжимая моё лицо своей огромной ладонью, смотрел в глаза и выходил, опустошая растомленное тело миллиметр за миллиметром. Так медленно, со вкусом. Моя плоть сжималась, моля о пощаде, ну, либо о продолжении! Глаза пытались навести фокус, чтобы наблюдать за его телом в зеркальном отражении: широкие плечи были похожи на крылья орла, взмывающего высоко в воздух. Я сдерживалась, как могла, оттягивая момент кульминации, но с ним это не прокатывало. Лазарь ждал и чувствовал, а за мгновение до оргазма хватал меня за лицо, фиксируя на себе мой взгляд. Забирал все… Забирал каждый прерывистый вздох, вдыхал обессиленные выдохи. Это как перегрузки, когда ты чувствуешь, как плавится твой мозг, но ничего не можешь с этим делать. Изверг! И я почти привыкла…

– Ксю-Ксю? – братец нагло распахнул дверь и влетел, как торнадо, поднимая в воздух образцы тканей, прикрепленные на стенде.

– Что? – рявкнула я, проклиная свою дурацкую привычку забывать запирать дверь.

– Плохой день?

– Плохой год, – я подошла к барной стойке и вновь загрузила кофемашину, потому что мой американо, заботливо приготовленный Ромиком, уже остыл.

– Но он же только начался, – Вася упал на кожаный диван, принявшись бесцеремонно рассматривать мои эскизы.

– А я прям кожей чувствую, что будет плохой год. Прям чувствую!

– Не нагнетай, сестра.

– А ты чего такой довольный, все забываю спросить? И вчера за столом улыбался. Ты даже за меня вступился, когда отец, надев маску разъяренного дракона, извергал в мою сторону пламя праведного гнева!

– Ксю, ты уже большая девочка. Пора бы привыкнуть к вспышкам гнева отца, к равнодушию матери и общей несправедливости мира.

– Ты про несправедливость мне тут не заливай, колись лучше. Чего задумал?

– Ничего, просто чувствую, что год удастся… Ой, удастся-а-а-а, – протянул Василий, отпивая мой кофе. – И тогда заживем…

– Ты чего? В смысле – заживем?

– Ты же должна радоваться переезду. Ты так и планируешь сидеть в этом офисе, обшивая теток?

– Ну, моя ближайшая «пятилетка» была официально одобрена собранием, поэтому да, Вася! Я планировала рисовать, пить кофе и отдыхать.

– Ну и дура.

– Ты обкурился, что ли? – брат отводил глаза, шаря по стенам кабинета.

– А чего тебе здесь делать? Окся, детка, – Васька встал и подошел ближе, положив свою руку мне на плечо. – Тебе уж немало, сестра. Пора подумать о своей жизни. Хватит зализывать раны. Хватит.

– Ой, психолог, бл***, – выругалась и снова закурила, с силой выдохнув дым в стекло.

– Ага… Ты, хоть и стерва страшная, но не могла бы ты поговорить с отцом, чтобы он не трогал меня? Пусть забирает любимую дочь и проваливает, а меня пусть оставит в покое? – Васька положил голову мне на плечо и окатил самым жалостным взглядом. – Кажется, я влюбился…

– Ой, не ври. Вот только не ври. Тут же каждая собака знает, в нашем городе только один ёб*рь, и это ты, Васька. Ты ж – осеменитель. Какая любовь?

– Ведь это ты мне заливала про любовь?

– Это было давно и неправда, – улыбнулась я, чмокнув брата в висок. – Проваливай, я работаю.

Завязав распахнутый халат, я подошла к двери, предварительно взглянув в глазок, но я знала, кто там.

Папенька сжимал огромный букет под мышкой и помахивал «киевским» тортом.

– Окся, не дуйся. Мне поговорить с тобой надо.

– Я никогда не дуюсь, пора бы уже запомнить, – открыла дверь и, выхватив торт, побежала в кухню. – Тоже мне, папочка.

– Я пришел … – он скинул дубленку на банкетку и прошел в кухню, приглаживая свою идеальную прическу.

– Аргумент. А лучше два, – села на подоконник и закурила, включив вытяжку.

– Ты опять? – сморщился отец, не желая даже смотреть на сигарету в моих руках.

– Пап, два аргумента, после которых я позволю тебе продать мою тачку, квартиру и бизнес. Промолчу и поеду туда, куда скажешь. Но мне нужна причина, желательно, очень веская, – отец побрякал кружками о каменную поверхность гарнитура, разорвал ленту, стягивающую картонную коробку с тортом, а потом отвернулся и молчал. Долго. Он будто подбирал слова, взвешивал то, что хотел сказать.

– А не будет аргументов, Оксана. Ты просто соберешь свои вещи и переедешь вместе со мной. Я уже говорил, что это не обсуждается. Ты моя дочь, и ты будешь рядом!

Глава 8

Мало что может сравниться с головокружительным ароматом салона нового авто. Вдыхала полной грудью, замирая на пару секунд, чтобы насладиться томной болью расправленной грудной клетки. Пальцы скользили по гладкой коже кресел, успокаивая встревоженную душу. Да какую, к черту, душу? Мой персональный адский огонь полыхает уже вторую неделю, рискуя спалить все напрочь. Меня корежит и выворачивает от ощущения использованности, опустошенности и собственной никчемности. Старалась лишний раз не поднимать глаза, чтобы не испепелять окружающих обжигающим гневом, предпочитала передвигаться, уткнувшись взглядом в уродливый, посыпанный безжалостной солью снег, игнорируя человеческие эмоции. От этих эмоций только вред… Только боль…

– Мы банкроты, Окся. У нас ничего нет! – шипел мой отец, наблюдая, как я громлю свою идеальную посуду в своей идеальной квартире.

– Меня это как должно касаться? – было жаль смотреть на лакированный пол, усыпанный дорогим фарфором, но руки беспрестанно дрожали от потребности разбить очередную вещь. Я била, крушила и уничтожала все самое лучшее в моей жизни: стирала ощущение уюта, защищенности, пробуждая тревогу, заснувшую всего на несколько лет. Щурилась, чтобы не видеть расплывающееся уродство хаоса, но именно в хаосе я находила успокоение. Только там, где не было системы, где не было порядка и мнимых человеческих условностей, я могла дышать.

Если бы не отец, я бы сползла по стенке, наслаждаясь касанием шелковых обоев, и разревелась так громко, что чуткая старушка с четвертого этажа непременно бы прибежала полюбопытствовать. Я отвлекалась, стараясь не вслушиваться в его «соловьиную песню» жалости, молясь лишь о том, чтобы он уехал, оставив меня в покое. Не было сил смотреть в его небольшие глаза, с мелкой россыпью глубоких морщин вокруг них, наполненные лживыми слезами, и уж тем более не было сил копаться в себе, в поисках еще неисчерпанного запаса доверия к человеку, ДНК которого извилистой лентой струится по моей крови.

– Да, потому что все, что у нас есть, заложено! Все! Не осталось ни одного квадратного метра, на который бы не была составлена бумага. Слышишь? – отец вырвал из моей руки огромное блюдо, которым я прицелилась прямиком в картину за его спиной. – Мне нужен всего год. Я все верну, но мне нужно, чтобы ты доверились мне. Слышишь?

– И слышать ничего не хочу про доверие! Сколько можно? Пап? Сколько? Когда ты перестанешь вмешиваться в мою жизнь? Ты можешь делать все, что угодно, но отстань от меня! Не верю, что ты не припас небольшую кубышечку, забитую банкнотиками! – голос исчез, заполняя и без того тревожную атмосферу квартиры отвратительным визгом.

– Конечно, я припас. Но это самый крайний случай, Окся. Я смогу подняться на ноги. Но для этого мне нужно быть рядом с братом. Витька не бросит, да и сдал он весьма за последний год. А это шанс, Окся. Это наш шанс. Мне нужно немного расшатать его позицию, и все! И тебе придется смириться с этим решением. Потому что у тебя, милая моя, тоже ничего не осталось, – отец впился в меня глазами. – Ничего, милая моя… Ничего.

Его слова до сих пор преследуют меня по ночам. Даже не сами слова, а то, что вся видимость налаженной и практически устаканившейся жизни лопнула в одно мгновение. Выяснилось, что квартира, доставшаяся мне от бабули, оказалась заложенной несколько лет назад. Отец даже умудрился перезаложить помещение моего ателье, провернув все так тихо, как только мог. Я жила в мыльном пузыре, искусно созданной иллюзии: мечтала о независимости, что маячила где-то на горизонте, тратила деньги, стараясь продумать все на пару шагов вперед, наивно не предполагая, что меня уже давно просчитали и просто позволяли поиграть в «куклы». Отец опять опередил меня.

– Эх, папенька… Папенька…

– Что? – консультант автосалона уже нервничал, рассматривая странную клиентку, ворвавшуюся сразу после его открытия. А теперь еще и замершую в самой дорогой модели немецкого производства. Паренек нервно постукивал пальцами по пластиковому планшету с яркими рекламными буклетами, нервно оглядывая еще пустое помещение салона.

– Я беру, Лев. Оформляйте.

– Берете? – молодой человек с идеально отточенной улыбкой на миг осёкся, позволив себе слабость удивления, но уже через мгновение он очнулся и стал рассыпаться в комплиментах.

– Да, и не портите мне настроение, – я просунула в открытое окно документы. – Просто оформляйте, не говоря ни слова. Договорились? Пока я не передумала.

Лев даже не ответил, лишь мотнул головой и умчался, еле заметно подпрыгивая от радости.

Конечно, это был не самый обдуманный поступок – потратить огромную сумму, на которую я могла бы себе позволить хорошую однушку недалеко от центра, на машину, стоимость которой падает сразу, как только она покидает автосалон. Но мне нужно было ощущать свою собственность руками. Хватит с меня гербовых бумажек, которые можно было легко обойти, особенно учитывая проворность моего отца.

От прошлой жизни остались только воспоминания и телефон, забитый старыми контактами, которые, кстати, оказались абсолютно бесполезными, когда мне действительно понадобилась помощь, ну, и как бонус – пара миллионов, оставшиеся после продажи ателье и раздачи всех долгов. Я летела в самолете, похлопывая по карману шубы, где компактно разместились мои деньги, и рвала собственную душу вариантами своего будущего. К слову сказать, сжечь купюру назло отцу было самым привлекательным вариантом. Но остатки благоразумия не позволили мне сделать эту глупость.

– Да, – громкая трель телефона заставила вздрогнуть. Можно было даже не смотреть на экран, потому что в десять утра меня мог искать только один человек.

– Ося? Ты где?

– Какая разница?

– Ты должна была приехать домой сразу из аэропорта! Твой самолет сел три часа назад, – отец выдохнул. Его голос дрожал, чувствовала, как он сдерживается, чтобы не закричать. А мне хотелось улыбаться…

– Куда?

– Домой, куда же еще, Ося!

– У меня нет дома, папенька. Я бомж в этом городе, и прошу не забывать об этом!

– Прекрати! У нас шикарная квартира в центре. Тут всем хватит места.

– Нет, уж. Жить с тобой я не намерена, – говорила, а сама прикидывала, сколько денег осталось на счету после этой стихийной покупки.

– Что ты хочешь?

– Я хочу отдельную квартиру. Желательно подальше от тебя и твоих родственничков.

– Ося, это невозможно.

– Не можешь купить – сними. Но на твоей территории я больше жить не стану.

– Хорошо, – чуть помедлив, отец сдался. – Но это будет сделка.

– Сделка? На кону которой – крыша над головой твоей единственной дочери?

– И содержание, – голос отца дрогнул, пропустив раздражение. – Потому что моя дочь, насколько мне известно, еще не научилась питаться воздухом и прикрываться листьями.

– А что? Хорошая мысль.

– Все, Ося. Хватит. Я продлил аренду квартиры, в которой ты останавливалась перед свадьбой Марины. Ключи у вахтера. И да, я оплачу расходы на первое время, а за это ты прекратишь размахивать шашкой, хотя бы при Вите. Кстати, сегодня нас ждут на ужин. И я умоляю тебя, не кусайся с Янкой.

– Слушай, а дядя Витя даст больше на карманные расходы, если я ему расскажу об истинной причине нашего переезда? – рассмеялась я и отключила телефон. Пусть помучается, вредный старикашка.

***

Конечно, я не собиралась сдавать собственного папеньку, но напакостить очень хотелось. Очень! Так хотелось, что аж ладони зудели!

Сидела в совершенно пустом ресторане и раздраженно бряцала ложкой по тонким стенкам чашки. Глаза были прикованы к сверкающему автомобилю, припаркованному прямо напротив окна.

– Какое бы ни было, но моё… – прошептала я, пытаясь успокоить себя и запоздало разбушевавшийся приступ жадности.

Отец был настроен довольно решительно. И что значит его фраза – «расходы на первое время»? Это сколько? Неделя? Месяц? Сколько мне позволено посидеть на уютной шее отца? И что мне делать потом, когда деньги закончатся и у меня, и у него? К паперти становиться?

– Оксанка! – визг справа заставил подпрыгнуть, расплескав капучино по белоснежной скатерти.

– Сашка? – я не могла пошевелиться, пытаясь рассмотреть в охренительно красивой девушке когда-то толстенькую Сашку Шпик. В нашем интернате первое время не было темы интереснее, чем толстая задница Шпик, ну а на втором месте были ее уродливо торчащие гигантские брекеты с разноцветными резиночками. Несмотря на наши постоянные шутки, ее резинки становились только ярче после каждого посещения стоматолога, на которые ее возил отец, появляющийся пару раз в год.

– Моська, да ты просто красотка, – рассмеялась Саня, сверкнув идеально ровным забором зубов. – Впрочем, с этим у тебя никогда не было проблем, да?

– Проблемы будут у тебя, детка, если не прекратишь называть меня так. Мне даже кошмары сниться перестали, а тут снова ты, – я ощутила, как тело стало расслабляться: челюсть престала скрежетать, кулаки разжались. – А я смотрю, твоя задница уже мало напоминает хорошо просоленный шпик, да, Шурка?

– Ой, заткнись, – рассмеялась она и, сбросив гору пакетов, кинулась ко мне на шею. – Никогда бы не подумала, что я буду рада видеть виновницу моих рыданий в туалете.

– А я думала, что тебе нравится тусоваться у толчка по ночам. Да и сколько раз я выручала твою толстую тушку? А? Сколько?

– Ладно, забыли, – выдохнула Сашка и села на стул, продолжая осматривать меня с ног до головы ошалелым взглядом зеленых глаз. – Черт, ты, правда, не меняешься, Оксанка. Ни капельки. Уже за тридцать скоро перевалит, а ты все – как рано созревшая девчонка с довольно порочным румянцем на щеках. Ты как тут оказалась? Я слышала, что ты в Москву подалась сразу после интерната?

– Подалась, – рассмеялась я, рисуя пальцем по уродливой кофейной кляксе на льняной скатерти. – Как давно это было.

– И как?

– А никак, получила пару боевых шрамов, да и вернулась зализывать ранки в родной городишко. В интернате все было просто: жизнь по расписанию, лишенная сюрпризов, учеба и редкие вылазки по ночам, пока «надзиратели» сгоняют скуку за бутылочкой вина. Под конец мне даже стало нравиться видеть родителей только летом. Иногда мне хочется вернуться туда. А тебе?

– И мне хотелось, но недолго, – Сашка натянуто рассмеялась и стала шустро вертеть головой. – Отец развелся с мачехой, и тогда на него спустилось озарение. Он вернулся к почти спившейся матери. И я в восемнадцать лет ощутила всю родительскую любовь. Так и живем до сих пор. Об интернате благородных девиц я вспоминаю лишь в кошмарах. Может, выпьем?

– Не, Шур, мне сегодня нужна трезвая голова. К сожалению, но светлое озарение снизошло только на твоего отца, мой же до сих пор плутает в беспросветной тайге денег, бизнеса и интриг. И я являюсь центральной фигурой очередной гениальной партии…

Отец не соврал, и, припарковавшись у современного жилого комплекса, я заметила приветливую старушку-консьержку, весело размахивающую связкой ключей в небольшом окошке своей коморки.

В квартире все было так, как я и оставила, в спешке собираясь в аэропорт: полотенце, небрежно брошенное на высокое кованое изголовье кровати, пара бокалов и почти пустая бутылка шампанского на полу спальни. Это могло означать только одно – он снял эту квартиру на длительный срок, а не на пару суток, как говорил, прекрасно зная, что мне придется вернуться сюда снова.

– Игрок, бл***, – прошипела со злостью и рухнула на широкую кровать. В воздух тут же вспорхнула пыль и навязчивый мужской аромат. – Сука! Только тебя мне не хватало!

Вскочила и стала метаться по квартире, стараясь занять свои руки хоть чем-нибудь, запинаясь о коробки с моими вещами, доставленные заботливым папочкой. Я бы и дальше металась загнанным зверем, если бы тишину квартиры не разрушила трель звонка в дверь.

– Оксана Константиновна? – молодой человек, стоящий в темном коридоре лестничной площадки, ослепил белоснежной улыбкой.

– Допустим.

– Это Вам. И меня просили напомнить, что сегодня в восемь часов вечера Вас ждут на семейном ужине, – молодой человек всучил мне чехол с вечерним платьем и поспешил скрыться.

– Ах, точно… моя милая семья.

***

– Оксана? – открывшая дверь Янка была шокирована настолько, что не смогла этого скрыть.

– А что, приглашение аннулировано? Или меня уже исключили из состава вашего достопочтенного семейства?

– Слушай, ну, хватит уже, а? – Янка распахнула дверь резким толчком и поспешила скрыться в широком коридоре.

– Очень гостеприимно, – рассмеялась я, сбрасывая прямо на пол спортивный пуховик. Взглянув на себя в зеркало, я довольно улыбнулась. Рваные джинсы, спортивная майка и кислотно-желтые кеды. Черт! Чем не вечерний наряд для семейного раута?

Глава 9

Тепло удовлетворения разлилось по телу приятной волной, когда я поймала ошарашенный взгляд отца. Его черный смокинг, белоснежная рубашка и шелковый шарф за воротничком были, как всегда, безупречны, чего не скажешь о прическе. Готова была поклясться, что тщательно залакированная копна волос зашевелилась от возмущения, при виде моего «вечернего туалета». «Матушка», кстати, соответствовала ему целиком: волосы аккуратными волнами спускались по обнаженной спине, оттеняя глубокий винный цвет шелкового платья в пол, а огромные брюлики способны были осветить своими переливами небольшой поселок.

Увидев меня, она закатила глаза в привычной для нее манере и отвернулась к окну, потеряв всякий интерес к очередной выходке взбалмошной девчонки. Но вот папенька, пребывая в шоке, даже не старался скрыть этого: бордовые, в тон платью жены, пятна поползли по его шее экзотическим окрасом лишая.

– Оксаночка, – в отличие от своего брата, дядя Витя, вошедший в гостиную, ничуть не замешкался, увидев меня. И если честно, то мне стало даже как-то обидно, что ли… и неловко. Что, я зря старалась? – Как устроилась?

– Спасибо, дядюшка, Вашими молитвами.

– Обожаю твое чувство юмора, – рассмеялся дядя Витя, мимоходом поцеловав Янку, застывшую у двери. Он по-хозяйски обошел столовую, проверив накрытый к ужину стол, и, отвернувшись, чтобы поправить и без того идеальную ткань оконных портьер, едва улыбнулся, заметив неоднозначную реакцию младшего брата.

– Какой же тут юмор, дядюшка? Это настоящая взрослая жизнь, со всеми оттенками радуги, состоящей, правда, всего из двух известных нам цветов, но все же. Папенька уже поведал историю, как под старость лет решил изменить свою жизнь? Ну, и мою, заодно.

– Нет еще. Вот жду этот наиинтереснейший рассказ. Много лет пытался перетянуть его сюда, а стоило мне только смириться с гордой независимостью младшенького, как он нарисовался на пороге с ворохом идей и предложений. Занимательная активность, да, племянница? – Моисей жестом пригласил нас за уже накрытый стол. – Вот сейчас он нам все и расскажет.

– Точно, – рассмеялась я, повторяя жест Моисея, поцеловав до сих пор неподвижную Янку в щеку. – А если пойдет в несознанку, то можем позвать ваших хлопцев, да? Паяльники еще в моде? Или двадцать первый век, и все такое… И людей пытают какими-нибудь плазменными горелками?

– Думаю, до этого не дойдет, – Моисей сел во главе стола, весело подмигнув мне. – Мы же семья.

– Ах, точно… семья! Все время забываю этот термин. Семья… – я театрально хлопнула себя по лбу ладонью, падая на стул рядом с любимой сестренкой. – А жаль, да? Как дела, дорогая?

– Хорошо. Ты как? Как устроилась? – Яна попыталась улыбнуться, но ее красивое лицо сжалось, будто в спазме отвращения. Она потирала вспотевшие ладони о шелковое платье, оставляя влажные следы. Ну и хорошо, почему я одна должна корчиться от «уюта» этого мероприятия?

– Нормально, но, прости, пригласить на новоселье никак не могу. Очень плотный график. Я практически ничего не успеваю. Столько дел!

– Ося, прекрати, – выдавив улыбку, отец бросил в меня недовольный взгляд. – Какие у тебя могут быть дела? Ты и суток не провела в городе.

– Что, уже и светская беседа под запретом? Огласишь все приемлемые для твоего чуткого слуха темы, чтобы я ненароком не травмировала тебя?

– Сложно говорить о приличиях высшего общества, когда ты одета, как бомжиха, – «матушка» ласково пробежалась ладонями по напряженным плечам отца, в тщетной попытке успокоить, а мне лишь достался взгляд, полный глубочайшего разочарования и пренебрежения.

– Как точно подобрано слово, да, папа? БОМ-ЖИ-ХА….

– Ладно, хватит, – Моисей с силой поставил бокал на стол, заставив дочь вздрогнуть. – Кость, что там у нас с делами? Мне передали твое предложение, вот только ты забыл, наверное, что мы этим не занимаемся!

– Вить, да ты только оцени, какие границы открываются…

Я поняла, что дуэль с отцом придется отложить, дабы не довести того до сердечного приступа, да и слушать их бесполезный треп желания не было. Но именно тут ко мне на помощь примчалась моя любимая сестра. Ее вкрадчивый, неуверенный голос, как по-весеннему сонная пчелка, прожужжал где-то справа. Хотелось отмахнуться, но затаившийся гнев закипел в самый неподходящий момент.

– Ты не можешь не привлекать к себе внимание, да? – прошептала Янка, подкидывая вилкой лист салата на тарелке.

– Мы же с тобой договорились уже, что слишком разные, чтобы пытаться понять друг друга. Тебе нравится прикидываться тенью, чтобы, не дай Бог, не оказаться в гуще событий. А мне хочется ощущать и наслаждаться каждой минутой нашей короткой жизни. Хотя… Олежка, наверное, уж очень старается, чтобы сделать твоё «существование» ярче? Ну, хотя бы в спальне, естественно, при выключенном свете…

– Тише, – зашипела она.

– А чего? Ох, черт! Он еще и шторы для тебя задергивает?

– Замолчи!

– Что, все еще хуже? У вас есть четкие границы? Ты его южнее экватора-то хоть раз пустила?

– Заткнись! Ты приносишь мне одни беды! – Янка вскочила с места, опрокинув стул на пол, а затем быстро выбежала из столовой, сопровождаемая ошарашенными взглядами.

– ПМС… – отмахнулась я, отправив в рот тарталетку с икрой. – Бывает, да, «матушка»?

– Оксана, выйди из-за стола! – раскрасневшаяся «мама» вскочила и стала размахивать руками. Она что-то говорила, но для меня все превратилось в сплошное пятно. Размытое и бесформенное. Голоса слились в поток монотонного шума. Это способ защиты. Я долго пыталась научиться этому, пока не довела свой мозг до автоматизма. Он просто опускает занавес, когда я подхожу к краю темной бездны слишком близко… Семья…

Я терпеть не могу чай в пакетиках. Потому что мне кажется, что человек настолько перестал любить себя, что с выражением несусветного восторга употребляет суррогат, прикрываясь извечной отговоркой двадцать первого века – занятостью. Но еще больше меня бесит ложь. Она раскаленной ртутью стекает по слизистой моего горла, разъедая своей токсичностью все хорошее и светлое. Родственники… Семейство… Родные люди и опора… Они же  убивают меня! Специально… Хотя, кому я вру? Я сама убиваю себя, каждый раз подходя к «бездне одиночества» все ближе и ближе. Исследую рамки дозволенности, изучая степень боли, сковывающую мое сердце вновь и вновь, наслаждаюсь их гневными гримасами и настолько прозрачными выражениями лиц. Можно было бы остановиться. Прекратить. Но уже слишком поздно. Не верю я в семью. Не верю… Интересно, когда это прекратится? Ведь это должно прекратиться?

Все это «семейство» душило меня своей напыщенностью, ненатуральностью и непреодолимым желанием «причесать» всех и вся под собственные стандарты. Они же бесятся не от того, что не любят, а от того, что я НЕ люблю их. Я не вписываюсь в их стандарт любящей дочери, тихой падчерицы и робкой сестры. Мне раздали такое количество ролей, что становится страшно! А жить мне когда? Между сменами масок? Или по ночам, увлажняя подушку солеными потоками? Ну, нет, этого я им не позволю.

Подобрав пуховик с пола, я рванула на улицу, мне просто необходимо было уехать.

– Э! Пацанка, далеко собралась? – мужской голос догнал меня, уже когда я с хваткой бульдога дергала дверную ручку.

– Отцепись, придурок.

– Стоять, я сказал!

– Э, дядь, ты потерялся, что ли? Знай свое место! Ясно? – развернувшись, я неожиданно уткнулась в твердую, как камень, мужскую грудь. Настойчивый аромат сладкой пряности окутал так быстро, будто уже знал, где ему расположиться в моих легких. И это правда… Голова закружилась, а пальцы рук мгновенно сжались, впиваясь острыми ногтями в нежную кожу ладоней.

– Ясно, – выдохнул Лазарь, обдавая мое лицо обжигающим теплом. Я приказывала себе открыть глаза, уговаривала прекратить выглядеть идиоткой хотя бы для него, но ничего не могла поделать, продолжая стоять с предательской блаженностью на лице.

Впервые за вечер я не знала, что сказать. Из меня просто выбили дух точным ударом в легкие, разлив тупую ноющую боль по всему телу. Непролитые слезы мешали видеть картинку четко, все размывалось.

Встреть я его несколькими минутами раньше, до того, как эмоционально размазала себя о радушный семейный раут, то прошла бы мимо, сделав вид, что не узнала. Но теперь, когда моя броня дала трещину, он оказался слишком близко. Слишком.

– Не часто ли мы встречаемся?

– А что удивительного? Ты ж прислуживаешь моему дядюшке.

– Я не прислуживаю.

– Да? Не заметила, – пытаясь повернуть заклинившую дверную ручку, я сотрясала толстую дубовую дверь так, что хрустальные капли бра жалостно запели свою песнь. Большая мужская ладонь опустилась поверх моей и легко повернула скользкую ручку. – Спасибо.

– Не знал, что ты в городе.

– Да? Надо сказать дяде Вите, что его охранники ни на что не годятся. Как он вам жизнь-то свою доверяет? – бежала прямо по газону, утопая по колено в сугробе. Мне было важно добраться до машины как можно скорее, поэтому я игнорировала вычищенные дворником тропинки.

– Куда ты собралась в таком состоянии? – он не отставал от меня. Я спиной ощущала его присутствие.

– А что с моим состоянием? Я трезва, как стеклышко! – в доказательство своих слов, резко остановилась и, развернувшись, дыхнула в его сторону.

– Можно быть в дупель пьяной, но адекватной, а можно быть трезвой, но представлять угрозу для нормальных людей.

– Да ты праведник, Лазарь. Проповеди по воскресеньям в качалке не читаешь, чтобы приобщить к светлому заблудшие души братков?

– Я вырву твой язык, – зашипел он, хватая меня за локоть, когда я была всего в шаге от уютного, а главное, пустого салона своего авто.

– Хм… Хорошая мысль, – запрыгнув на подножку водительской двери, я резко обрушила на него весь пыл своего отчаянья. Но…  В не совсем привычной форме. Мои губы с такой силой ударились о его, что был слышен стук зубов. Задрожала от его глухого стона, затрепетала от резких движений рук, пытающихся пробраться под огромный пуховик. Лазарь отреагировал мгновенно – прижал меня к машине, лишая возможности двигаться, чуть отстранился, на миг заглянув в полные слез глаза, а затем обрушился поцелуем, схожим по разрушительной силе с тайфуном! Нет, со смерчем! Меня крутило от  резких движений его языка, от жара дыхания и от нескрываемого желания. Время замерло… Все остановилось. Ощущала только волны обжигающего желания и его ладони, шарящие по телу, в попытке вспомнить каждый изгиб.

– Где она? –  крик отца на крыльце мгновенно вернул нас на землю. Воспользовавшись моментом, я запрыгнула в салон и вмиг вылетела с парковки особняка.

Шторм мыслей, крутившихся в голове, никак не утихал. Я мчалась по сумеречной трассе, пытаясь убежать – то ли отца с его безудержным желанием усмирить дочь, то ли от Лазаря с его ненормальным влиянием, то ли от самой себя… Было холодно и страшно.

Яркий свет фар освещал витиеватую, припорошенную свежим снегом трассу, но недостаточно. Застывшие слезы мешали ясности зрения, да что – зрения! Я думать не могла! Мозг превратился в желе. Да еще какой-то придурок слепил в зеркало заднего вида, мигая фарами, то ли для того, чтобы я его пропустила, то ли просто побесить меня. Смахнув мокроту, нажала педаль газа, выбросив копну рыхлого снега прямо в лобовое стекло придурка сзади.

– Получай, – рассмеялась и, включив музыку как можно громче, помчалась по пустынной дороге.

Я любила скорость. Очень. Ощущение мощи придавало сил, но инстинкт самосохранения все дребезжал в мозгу настойчивым звоном. Мой преследователь не отставал ни на метр, опасно пристроившись на полкорпуса левее. Я открыла окно, впуская морозный воздух, чтобы попытаться включить мозг. Холодный ветер сильным потоком ударил в лицо, вырывая длинные пряди волос из конского хвоста. Я замерзла, но четкости не прибавилось!

– Бл**…

К постоянному миганию фар присоединился раздражающий звук клаксона, заглушающий музыку, а затем он вырулил на встречку и сровнялся корпусом с моей машиной. Тонированная БМВ прижимала меня к обочине резкими виляниями, пытаясь избежать столкновения, я тормозила, но водитель тут же реагировал на маневр, блокируя все возможные варианты. Мне ничего другого не оставалось…

Из остановившейся на обочине БМВ выскочил ЛАЗАРЬ… Он на ходу расстегивал белоснежную рубашку, а когда рванул ручку моей двери, я уже воочию могла наблюдать мурашки на его обнаженной груди.

– Раздевайся…

Глава 10

В окнах напротив стали гаснуть огни. Квадратные дыры в бетонных постройках, украшенные цветастыми занавесками или сухими офисными жалюзи, тухли друг за другом, как свечки на именинном торте. Жители, отбросив тяжелые мысли, брели спать, кутаясь в надежды на светлый завтрашний день. Им было уютно и спокойно. Когда город засыпал, все становились равными. Мысли прокуроров, преступников, губернаторов и обычных работяг наполнялись скучными бытовыми проблемами и заботами.

Они думали о том, что дети выросли из одежды, строили планы на лето, грезили об отпуске и мечтали об одном – о спокойствии.

Мерцающий мегаполис затихал, давая шанс отдохнуть и набраться сил перед очередным трудовым днем, пусть он и был у каждого свой. Мы все одинаковые. Спорим, у кого работа тяжелее, кто спал меньше, кто устал больше. Можно подумать, что жизнь становится проще, знай ты, что у Машки из пятого подъезда работа легче твоей. и ты сразу выдыхаешь, понимая, что причин пожалеть именно тебя намного больше, чем Машку. А что дальше? Упоение своей важностью?

Мы все в бреду самозначимости, мы в агонии зависти и пошлости. И тянем все это дерьмо в дом, щедро делимся за обеденным столом с родными, приправляя ужин свежими сплетнями. Мы больны. Мы больше не ценим друг друга. Превратились в зверье, готовое жечь и убивать за мнимую «правду». Творим идолов и подчиняемся им, как щенки слепые…

Очутившись в чужом городе, схожим с моим только небом, стало страшно. А что дальше? Жить? А как? Я думала, что у меня была жизнь. Своя жизнь. Но как же я оказалась глупа и наивна. Я была семечкой, которую воткнули в плодородную почву, будучи уверенными, что она прорастет. И я проросла… Конечно, у меня же не было выбора. Все было дано мне заботливым отцом, в спектакле которого я играла не последнюю роль.

Я вторые сутки не отходила от окна, вглядываясь в поздние рассветы и ранние закаты. Пыталась найти что-то новое в обыденном. После «душевного» семейного ужина я никого не видела. Мой телефон молчал все это время, а единственным спутником в тягомотине будней был монотонно бурчащий телевизор…. Он рассказывал о причине запоров, рекламировал лекарство от импотенции, анонсировал слезливые сериалы про жизнь простых людей, снятые на деньги богатеньких зажравшихся бизнесменов. Но больше всего я любила ночь… Сигнал окончания вещания успокаивал меня, раскрашивая белоснежную безликость спальни в разноцветные полоски. Беспокойное сердце подстраивалось под монотонный писк, давая легким расправиться.

Тридцать восемь часов тишины. Обо мне забыли. Телефон молчал, не позволяя нарушить паузу. Я гипнотизировала серебристый смартфон, моля о звонке, сообщении или об очередной рекламной рассылке от магазина. Хоть кому-то же я должна быть нужна? Хоть одной душе?

Ладно – отец. Его я еще могу понять, его мозг закипает от злости, но почему другие так легко вычеркнули меня из жизни? Знакомые просто перестали брать трубку, как только слух о банкротстве просочился. Подруги… Какое емкое слово. Но для меня оно ничего не значит.

У меня никогда не было подруг. Я не ходила на девичники, не приглашала шумных девчонок на дни рождения, не сплетничала о новеньких парнях до утра по телефону.

Будучи запертыми в интернате для девочек, нас воротило друг от друга. Наш день был расписан по минутам. Все начиналось с раннего подъема и обязательных посещений секций, направленных на создание красивой женской фигуры. Никто не стеснялся столь резкой правды, давно привыкнув к этому. Строгие тренеры вытягивали наши икроножные мышцы, моделируя красивую линию бедер, мы стояли у балетных станков, изгибая еще детское тело для того, чтобы поразить будущего богатенького мужа невероятной изящностью. Учителя были всего лишь слугами, выполняющими прихоти горе – родителей. А мы были всего лишь детьми.

Детьми, которым было очень холодно и одиноко… Простыми девчонками, которым хотелось гулять и дурачиться. Мы были просто детьми, которых начали готовить к взрослой жизни слишком рано. Слишком. Мы не сопротивлялись, утопая в тоннах внеклассных занятий. Единственным желанием нескольких сотен девчонок, волею случая выброшенных на обочину родительской любви, было общение вне стен интерната. Мы называли это ВОЛЕЙ.

Мечтали о каникулах, чтобы скинуть надоевшую форму в клеточку и вдохнуть воздух свободы. Но и это удавалось не каждой. Вечно занятые родители нас иногда просто забывали забрать на новогодние праздники, оставляя скучать в серых спальнях с подписанными кроватями.

Подруги… Они рядом, когда у тебя все хорошо. Они присасываются к твоему счастью, подворовывая мегабайты удачи и благополучия, но как только все меняется, как только жизнь отворачивается, «самые близкие» оказываются так далеко от тебя. И ты снова остаешься один.

Я настолько пристально смотрела на немой смартфон, что пропустила звонок. Хотелось завизжать от радости и броситься галопом по квартире, запинаясь о неразобранные коробки с вещами.

– Алло, – незнакомый номер не смущал. Я готова была пообщаться даже с оператором статистического отдела торгового центра.

– Моська, ты куда пропала?

– Саня?

– А кто же еще? Обещала позвонить, а сама пропала. Как прошел семейный ужин?

– Как обычно. Все были максимально милы и добры друг к другу.

– О-о-о-о… Какая прелесть, – рассмеялась Сашка, оглушив меня звоном своего голоса.

– И не говори.

– Сегодня пятница, а ты дома? Немедленно собирайся, я еду за тобой. Адрес жду в сообщении. И не надейся, что я просто так исчезну. Нас ждут великие дела этой ночью…

Меня и уговаривать не нужно было. Девчонка, над которой я смеялась изо дня в день на протяжении многих лет, оказалась единственной, кто позвонил мне за последнюю пару суток. Лишь она потеряла меня.

– Забавно… Как там они сказали? Семья?

Мне стало смешно. Очень смешно. Я смеялась, пока со скоростью ветра расчесывала спутанные волосы, натягивала черные джинсы и рыскала в коробках в поисках чего-то поприличней футболки с Микки-Маусом, из которой я выросла еще классе в десятом, кажется.

Гребаное семейство со своими прибабахнутыми раутами. Что за потребность выряжаться для своих же? Что за тяга похвастаться воспитанными отпрысками и помериться толщиной кошелька? Разве ЭТО семья?

Сашка была одной из тех, которую всегда забирали на каникулы. Да, она могла просидеть в доме, окруженном охранной, все праздники, но ее никогда не забывали. Мы же были пропущенным пунктом в списке покупок, как туалетная бумага, которую все вечно забывают купить.

Я радовалась не тому, что выйду «в свет», а тому, что просто выберусь из камеры, в которую заточила себя собственноручно. Эти стены стали давить на меня. Они убивали. Хотя… Мертвое убить невозможно.

Противная трель домофона прогремела в пустой квартире, но я уже этого не слышала, потому что мчалась по лестнице, игнорируя лифт, а когда открыла дверь, то обжигающий мороз ворвался в легкие, выталкивая всю смуту переживаний, в которых я варилась несколько дней подряд.

– Нас ждут великие дела, – прошептала Саня и дернула меня за рукав, утаскивая в сторону машины. – Великие, слышишь?

…

– А что потом? – Саня отставила бокал вина и вцепилась в мою руку, словно боялась, что я перестану изливать свою душу.

– А потом ничего. Я вернулась из столицы и осела дома. У меня не было ни высшего образования, столь ценимого моим папенькой, ни самоуважения. Но была навязчивая идея.

– Какая?

– Выйти замуж и вырваться из дома, как можно скорее.

– Так, ладно, – Сашка смахнула слезу и вскочила с уютного кожаного дивана. – Хватит воспоминаний. Ты была ребенком, прожившим в закрытом интернате десять лет. Какой мудрости они от тебя ждали? Глупости все это. А теперь давай веселиться? Я прошу тебя.

– А меня и простить не нужно.

– Вот и хорошо, – Сашка выглянула из импровизированной кабинки, занавешенной разноцветным тюлем, отделяющим нас от шумного зала. Как по мановению волшебной палочки, появилась официантка, быстро заменившая бутылку вина на темный ром.

– О, все серьезно?

– А чего мелочиться?

– Действительно, – рассмеялась я и опрокинула приторно-сладкую жидкость, разлившуюся теплом в груди.

– А что Янка? – Саня выдержала паузу, чтобы продолжить допрос с пристрастием. И боюсь, что просто так мне от нее не отделаться.

– А с ней все хорошо. Побывала замужем, кажется, уже не раз, но до сих пор строит из себя трогательную ранимую душу. От всего-то у нее румянец, от всего слезы на глаза наворачиваются. Аж тошнит порой.

– У нас не столица, конечно, а город, хоть и миллионник, но ещё та деревня, сама знаешь. О ней никто не говорит плохо.

– Как о покойниках? – рассмеялась я, наливая очередную порцию, правда, уже в высокий бокал вишневого сока.

– Тьфу на тебя, Моська. Вы ж сестры.

– Ага. Сестры… Она и я одной крови, кажется, так в мультике? Сань, ты чего, на Мальдивах мозг подплавила?

– Почему?

– Да потому, что семья – награда. И её удостаиваются не многие. Это не про нас. Мы слишком разные. Она выросла на пуховой перине, которую отец до сих пор взбивает по нескольку раз на дню, а я – сорняк. Что там выросло, и как это росло, никому не интересно. Так почему меня должна интересовать ее жизнь? Почему меня должны трогать ее трепетные чувства к собственному охраннику?

– Я тоже слышала об этом. Наша неприступная Моисеева, и какой-то качок.

– Надо признать, что он даже симпатичный качок. Очень!

– Моська, да ты пьяная, – рассмеялась Санька и, схватив меня за руку, потащила в сторону танцующей толпы.

– Отпусти.

– Что? – не поняла я, потому что это именно она держала меня мертвой хваткой.

– Отпусти их всех! Пусть горят. Это твоя жизнь, и проживи ее так, как хочешь именно ты…

– Кто ты, дамочка? И куда дела стеснительную толстенькую Саньку?

Сашка взмахнула головой, рассыпав длинные волосы по обнаженной спине. Подняв руки вверх, девчонка стала кривляться в танце, демонстрируя толпе миниатюрную фигурку и гибкость поджарого женского тела. Она выгибалась, приводя мужчин в шок каждым резким движением округлых бедер, обтянутых кожаными штанами.

– Отпусти, Моська! Слушай музыку и отпускай.

– Я не танцую.

– Я не слышу тебя. Ты думаешь, сюда приходят потанцевать? – разрумянившаяся девчонка пыталась перекричать музыку, не останавливая свой танец. – Мы приходим сюда отпустить тех говнюков, что сворачивают нам кровь до заката и после рассвета. Отпусти.

И я отпустила. С силой выдохнув, задрала голову и стала кружиться. В голове заметались мысли, попытавшие сбить меня с намеченного курса, но я не сдавалась. Сегодня я отпущу их всех! К чертям каждого, с их идеальным видением мира. Пусть горят в аду со своей моралью!

Сегодня есть только я. Только мои желания. Никаких: семья, должна и прочее.

Как только эта мысль промчалась в моей голове, сердце ухнуло от облегчения. И меня понесло… Легкие расправились, непролитые слезы высохли. А в животе запорхали бабочки. Легкость и невесомость. Перестала следить за внимательными взглядами. Слушала музыку и летала. Все мысли исчезли, оставив в голове лишь настойчиво – ясный образ тупого качка. Лазарь застыл в голове прочно засевшей занозой, и никуда не собирался проваливать.

– Раздевайся, – прошипел он мне, ворвавшись в теплый салон авто в полураздетом виде. На его идеальном торсе таяли снежинки, но он даже не морщился, буравил меня взглядом, правда, всего лишь мгновение. Потому что вскоре я оказалась на заднем сидении своей новенькой машины. Уложив меня на спину, стал срывать спортивную майку, возрадовавшись отсутствию бюстгальтера. Ледяные руки опустились на грудь, заставив меня выгнуться, как кошку. Я готова была орать не от холода, а от наслаждения. Его взгляд, наполненный живым огнем, полосовал меня, холод рук остужал. Меня бросало то в пот, то знобило. Я словно летела. Нет! Скорее, падала с крутого обрыва, не зная, что меня ждет внизу.

Он не разговаривал со мной. Просто делал свое дело, забирая то, что душило меня изнутри. Как только на мне не осталось ни грамма одежды, Сережа быстро поставил меня на колени, развернув лицом к незатонированному заднему стеклу. Не дав и опомниться, вошел так быстро, что сбилось дыхание.

Мои руки сжимали кожаные подголовники, как опору. Он прижимал меня к спинке сидения, замирая на пару секунд, чтобы я ощутила всю мощь его тела, весь жар его дыхания и власть, которой он упивался, наполняя меня собой вновь и вновь. Мне оставалось только смотреть на трассу, по которой изредка проезжали машины. Яркий свет фар скользил по моему лицу, шее и груди. Водители, шокированные откровенной картиной, слегка притормаживали, затем скрывались за крутым поворотом. От закипающего возбуждения я орала так, что звенели окна, голос срывался, переходя на сиплый шепот, но потом вновь выкрикивала проклятия в сторону Лазаря…

– Он не сводит с тебя глаз, – прошептала Санька, возвращая меня с небес на землю. Потребовалась пара секунд, чтобы глаза привыкли к свету, а помутневший от возбуждения разум помог вспомнить, где я. Низ живота болезненно пульсировал. Сердце нервным танцем гнало кровь по венам, меня штормило, и пробивала дрожь… Я была в шаге… всего в одном мгновении от апокалипсиса. Но как только поняла, кто на меня смотрел все это время, вспыхнула с новой силой.

– Лазарь… – прошептала, пробираясь сквозь толпу. Он быстро исчез из поля зрения, но уже через мгновение наткнулась на него в плотном кольце танцующих. Он был, как обычно, достаточно хорош и невероятно сексуален. Ладони, что сжимали мою грудь, были спрятаны в карманы джинсов.

– Раздевайся, Лазарь… Раздевайся. Немедленно…

Глава 11

****Лазарь****

Проснулся от собственного тяжелого дыхания. Грудь проваливалась, сдавливая сердце и напряженные от частого дыхания легкие. Боль сковывала все тело. Я знал, что нет смысла пытаться встать. Такое случалось со мной довольно часто.

Приступы паники грозились меня убить во сне уже много лет, но за мгновение до остановки дыхания я просыпался, обводя комнату мутным взглядом. Это как плыть на деревянном плотике и периодически тонуть. Сначала ты барахтаешься, пытаясь не нахлебаться мутной воды, мотивируешь себя правильными мыслями, настраиваешься, ищешь положительное в самой дерьмовой ситуации, а потом ломаешься, как старая деревянная кукла с подгнившими креплениями. Ты еще здесь, но уже предвкушаешь горький вкус слабости на своих губах, еще думаешь о борьбе, но усталость перетягивает тебя на свою сторону, делая безвольной куклой.

Как только силы покидают тебя, паника овладевает разумом, телом и дыханием. Легкие перестают расправляться, блокируя рывки кислорода спазмом, и ты начинаешь умирать каждую секунду. Клетки отмирают, унося тебя, прошлого, на глубину черного озера. И ты сдаешься. Расслабляешь тело и открываешь рот, чтобы это закончилось, как можно скорее. Глотаешь воду, не замечая ее безвкусности и илистой мутности. Но именно в этот момент тебя, как нашкодившую шавку, выдергивают из властных рук темноты, возвращая на хрупкий плотик. И тебе вновь приходится приспосабливаться, вдыхая воздух и выплевывая воду с комками ила и собственной крови.