Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман

– Это кому-то нужно, Роланд?

– Посмотри, сколько людей собралось!

– Хлеба и зрелищ – это понятно, но то, что я читаю в этой программке… «Ритурнель» – красивое слово, что оно означает? Знает кто-нибудь кроме тебя? Миракль, моралите – зачем это? Реконструкция в большинстве случаев подделка! Даже те, кто сами ей занимаются, по-моему, не вполне понимают суть того, что реконструируют, и неудивительно – прошло несколько веков. Вот, музыка трубадуров, которую ты слушал, – это нудное завывание трудно вынести!

– Мы же не можем жить только настоящим! – Роланда забавляло, когда младший брат пускался в подобные рассуждения, он барахтался в них смешно, как щенок, и его можно было иногда подтапливать.

– Мы можем жить настоящим и будущим!

– К сожалению, Артур, сейчас уже не можем, – он положил руку брату на плечо и заговорил медленно, таинственно, почти в самое ухо, словно читал стихи. – Огромная пропасть минувшего распахнулась перед нами, – Роланд обожал придумывать на ходу глобальные обобщения, к которым сам не относился серьезно, но которые, он знал, в первый момент ошеломляли собеседника, – мы разрыли ее до умопомрачительно глубоких слоев, и человечество пока не понимает, что с ней делать. Поэтому и возникают различные варианты – один из них реконструкция, которая, кстати, коренным образом отличается от традиции, от живой традиции. Мы в мучительном поиске смысла всего отрытого нами.

– Чем так мучится, не лучше ли заняться более полезным – принять существующее положение вещей за отправную точку и постараться его улучшить?

– Так обычно считают культурные герои, преобразователи мира и благоустроители жизни. Родился бы ты в эпоху богов или героев – непременно совершил бы какой-нибудь подвиг: добыл бы для людей огонь, воду…

– …и медные трубы…

– …или приколотил бы гвоздями небо к чему-нибудь.

– Хватить уже, ответь серьезно!

– Мы стали слишком хорошо жить, малыш, теперь нам приходится кормить не только свое тело, но и свой мозг. Раньше не многие испытывали в этом потребность, и еще меньшее количество людей могло это безнаказанно себе позволить. А пища для ума… ее легче добыть в прошлом, оно всегда под рукой, хоть какой-то кусок.

– Поэтому мы имеем культуру снобов и задротов, Роланд.

Неодобрительные взгляды чиркнули по Артуру.

– Вопрос: кто – кого, – с вкрадчивой улыбкой сказал Роланд. – Тебе не нравится? Ты что такой напружиненный?

– Не люблю, когда много народу… – Артур посмотрел на брата, из которого мелкими крупинками высыпался смех. – Что?!

– Расслабься! – подмигнул Роланд.

– Сейчас я тебе врежу! – мирно сказал Артур, обозначая границы юмора.

За те три месяца, что прошли со смерти их отца, эту фразу Роланд слышал от брата часто. Правда, Артур почти никогда не выполнял своего обещания.

Братья Цоллерны жили теперь вместе – в доме своих предков, в городе, где у их отца, Бернара фон Цоллерна, была строительная компания. Артуру пришлось уехать с моря – найти управляющего на верфи было проще, а компанией Бернар руководил сам, и после его смерти она перешла к Артуру – Роланд не желал приближаться к этим делам. При жизни отца он предпочитал долго на одном месте не сидеть и разъезжал по городам, покупая картины и антиквариат. Бернар видел, что у старшего сына хорошо получается перемещать предметы искусства из одних рук в другие с выгодой для себя, поэтому предоставил ему свободу действий. В городе у Роланда раньше был лишь склад с картинами и разными старинными изысками, а теперь он открыл тут галерею, выставлял и продавал живопись – это он любил больше всего, – но и про мелкий антикварный народец тоже не забывал.

В большой старый дом они раньше приезжали погостить, навестить родителей, а сейчас поселились в нем и скоро поняли, что соскучились друг по другу, и оба хотят сохранить дом, хотя расходов на него гораздо больше, чем на отдельные квартиры. Смерть Бернара снова срастила их, наполнила новой силой их дружбу, очень крепкую когда-то, несмотря на разницу в семь лет, которая теперь была мало заметна, и которую подчеркивал только Роланд, а Артур добродушно принимал. Когда он стал каждый день общаться со старшим братом, у него заскрипели мозги, поскольку разговоры, которые велись меж ними, вынуждали его думать о вещах, прежде его совершенно не интересовавших. Он регулярно выслушивал лекции Роланда по разным вопросам культуры – редко какая домашняя трапеза без них обходилась. Артур, с детства немногословный, был добросовестным слушателем. Правда, в голове у младшего Цоллерна от всего, что пытался впихнуть в его сознание старший брат, разбухала страшная каша, он честно пытался в ней разобраться, но часто попадал впросак. Ему было от этого очень весело, и он сам иногда начинал какую-нибудь словесную партию с Роландом, чтобы проверить, сколько он в ней протянет.

Толпа собралась большая, и братья оказались почти в самой ее середине. Порой людская масса, будто единое существо мощно вздыхала, и тогда отдельным ее частям приходилось туго. Артура при очередном таком вздохе несколько продвинули вперед, но левую руку он не успел высвободить и ее зажало между чьими-то телами, да вдобавок какой-то молодец втерся рядом с ним, еще больше сдавливая его кисть. Беспокойный юноша совершал странные движения.

– Молодой человек, вам тут удобно стоять? – поинтересовался Цоллерн-младший.

– Да-да, – пробормотал тот, не поворачиваясь к Артуру, – не беспокойтесь, пожалуйста, мне очень удобно.

– А мне – нет, извините! – Артур наконец смог немного развернуться и высвободить руку.

Неожиданно он рявкнул настолько громко, что стоящие рядом вздрогнули.

– Так!

Артур начал озираться в поисках недавнего соседа.

– Он стащил мой перстень! – шепнул он брату.

Оглядывая толпу, Цоллерн-младший пытался понять, куда идти. Дальше от сцены было свободней, Артур протиснулся туда, он увидел у фонтана кого-то похожего на воришку, подошел, стараясь не спугнуть. Это действительно был он – стоял и рассматривал добычу.

– Какой красивый перстень! – тихонько сказал Артур, остановясь за его спиной.

– Это фамильная драгоценность, старинная печатка с головой медведя, она передается по наследству от отца к сыну, от сына к внуку, от внука… – тут он умолк, поняв, кто рядом с ним стоит.

– Да, – Артур положил руку ему на плечо, и тяжесть этой руки не предвещала ничего хорошего. – Все верно. Я только немного дополню: это моя фамильная драгоценность. Так что снимай. Он тебе великоват. – Артур забрал перстень и надел на руку. – И больше мне не попадайся!

Отойдя на несколько шагов незадачливый преступник обернулся.

– Еще увидимся! – бросил он.

– Даже так? – Артур с интересом смотрел ему вслед.

Возвращаться в толпу ему не хотелось, но он знал, что Роланд ждал этого представления, поэтому начал пробираться обратно, бормоча по сторонам «Извините, пожалуйста, у меня там брат остался».

Вокруг Артура задвигались, послышался голос флейты, затем жуткие подвывания струнных и лязг кастрюльных крышек. Флейтист словно разгонял людей своей дудкой, а вслед за ним шли остальные музыканты и актеры. Артур пошел за последним по образовавшемуся проходу, разглядывая артистов, и слушая их гимн.

Не стыдись толпе певец протягивать руки -

Станет весело, когда смеются медяки!

Звонче медных пятаков мало что звенит,

Разве только гул хлопков, что в ушах стоит.

Лучший критик зритель твой – и меток и зубаст.

Сердцем чувствует народ, он промаха не даст.

Если песня хороша, это слышит всяк,

Кто с грошом и без гроша, богатый и бедняк.

Так возьми же свой пятак, купи себе вина!

Нету истины нигде, но может в нем она.

Эту мысль уже давно проверяет мир,

Будь же с миром заодно – заходи на пир!

«В нем есть некоторое кривляние, но написали его от сердца», – Артур даже позабыл высматривать брата, но тот сам увидел его и схватил за рукав.

– Нашел?

– Да.

– Хорошо, похоже, начинается, – сказал Роланд, – «Игра о святом Николае» – один из лучших мираклей начала 13 века, там крестоносцы, сарацины… порубят друг друга, а потом все неверные обратятся в христианство. А вот что такое «Господин и слуга» – может быть, раннее моралите или малоизвестное, не знаю…

Но Артура окончание песни интересовало больше, чем историческая справка.

Не печалься зря, покуда жизнь тебе легка!

Раньше времени не плачь – сама придет тоска.

Ты заметишь: медяки больше не звенят,

Смолкли публики хлопки – только стук лопат.

Вот тогда в последний раз ты гимн споешь судьбе,

И старуха смерть сама похлопает тебе!

А пока поверх голов песнь твоя летит,

Звонче медных пятаков гул хлопков звенит!

Добравшись до сцены, артисты легко вскочили на подмостки, один из них остался, остальные ушли за кулисы.

Ожидание затягивалось.

– Что они не начинают?

– Ждут, пока им набросают деньжат…

Артур вынул из кармана небольшой камешек. Его он завернул в крупную купюру, снял галстук и намотал сверху, чтобы его посылка не развалилась в полете. Затем приподнялся на цыпочки и осторожно кинул ее на сцену.

– Лихо швыряешься деньгами! – Роланду нравились выходки брата и та серьезность, с которой он их проделывал.

Актер, собиравший пожертвования, подобрал сверток, развернул его, в забавной пантомиме показывая содержимое посылки зрителям. Все, видимо, остались довольны, и «чудо» наконец началось.

Когда миракль закончился, среди зрителей возникло брожение – многие решили уйти. В этом броуновском движении Цоллерны попытались подойти поближе к сцене. Артур, засмотревшись на уходящих за кулисы сарацинов, случайно наткнулся на инвалидную коляску.

– Извините… – смутился он, – вам помочь?

– Спасибо, – надтреснутый звук резко выпрыгнул из горла, заключенного в толстую жесткую повязку. – Мне плохо видно, не могли бы вы иногда пересказывать то, что происходит на сцене.

– Конечно, – негромко ответил Артур, – но, давайте поручим это моему брату, у него лучше получится.

– С удовольствием, – улыбнулся Роланд; такую его улыбку Артур звал для себя улыбкой наблюдающей кобры. – Здравствуйте! Вы один, мсье Дориан? Роланд фон Цоллерн, к вашим услугам. Мой младший брат Артур. Мы вам поможем выбраться, когда все закончится. Ну а пока – моралите. Очень интересный жанр! В нем действуют не люди, а отвлеченные понятия, аллегории, а в более поздних произведениях – типы. Но… что это? Это вообще не по правилам! Они решили не произнести ни слова? В общем, чушь, никакое это ни моралите! Видимо, по их мнению, поучительного содержания достаточно…

– Роланд, тебя просили пересказывать, а не возмущаться! Я же тебе сразу сказал про реконструкцию, вот и расслабься! – Артур был доволен, что ему удалось «куснуть» брата.

– Итак, «Господин и слуга». Вижу знатного дворянина, он облачается в латы, ему выводят коня, заметьте настоящего, этот железный хлам на него взгромождается и едет, вернее, топчется на месте и делает вид, что едет. Сзади к нему подкрадывается оборванец, однако, смелый малый – подойти сзади к лошади! – и пытается что-то стащить из седельной сумки. Рыцарь хватает его, надевает ему веревку на шею и приказывает идти с ним. Эти, как и в миракле, тоже отправляются в крестовый поход. Слуга начинает делать пакости – тайно выливает весь запас воды, отвязывает коня, тот уходит и его задирает медведь, ненастоящий и очень забавный. Хозяин бранит слугу, но прощает. Вот они возвращаются, все на той же лошади, кстати, видимо, у лошади, как у кошки, есть какой-то запас жизней. Приезжают к даме, наверное, невесте рыцаря. Она их принимает. Наступает ночь. Слуга подает господину кубок, тот выпивает и засыпает. Слуга тихо уходит. О! Теперь он в своем настоящем обличье – это дьявол! Он приходит к девушке и соблазняет ее. Рыцарь просыпается, видит, что слуги нет, идет искать его. Заходит к невесте, видит счастливых любовников, вытаскивает меч, хватает слугу и убивает его. Девушка бросается на колени, моля о пощаде, но он в ярости убивает и ее. Все! Финита ля моралите! Ах, нет! Это не конец! Он сам становится дьяволом! Мимо его дома проезжает король, видит рыцаря, причем, не замечает, что это дьявол, приказывает ему быть в королевской свите, рыцарь-дьявол обворожительно улыбается своему новому господину и зрителям. На этом все!

Артур во время представления даже не взглянул на сцену. Все его внимание было приковано к Дориану – он наблюдал за сменой мимики, движениями рук, спрятанных в перчатки, мгновенно тающей улыбкой, вслушивался в странный смех.

Зрители начали расходиться, и, подождав немного, Артур повез коляску к автостоянке. Возле машины Дориана ждали братья. «Спасибо, мы умудрились его потерять в толпе», – сказал младший. Дориан представил их друг другу.

Пеллерэны были самым влиятельным семейством в городе. Артур помнил, что отец не однажды очень резко отзывался о них, теперь он рассматривал их, стараясь подавить тревогу и раздражение.

После никчемной, по мнению Артура, светской беседы, Мерль, средний из Пеллерэнов, пригласил их в гости – пообедать и поближе познакомиться. Цоллерны были удивлены, но Мерль объяснил, что Дориан лучше чувствует себя в домашних стенах, нежели в городе.

Мерль Пеллерэн привык к необходимости быть обаятельным. Хотя черты его лица были простыми, даже грубыми – широкий нос, большой рот, с которого почти не сходила ироническая полуусмешка, невысокий лоб, но линия подбородка была нежной и мягкой, а в слегка прищуренных глазах сияли хитрость и ум. Брови и веки его нависали над глазами, отчего казалось, что он смотрит всегда исподлобья, однако, это добавляло ему шарма. Луи, мальчишка лет 20-ти, напоминал уроженцев Италии или Испании – смуглая кожа, точеный нос и маленький рот, узкое лицо и поразительно красивые черные глаза той классической формы, какую можно увидеть на картинах Эль Греко.

Объяснив, как добраться до их дома, Пеллерэны уехали.

Роланд и Артур тоже пошли к машине.

– Чикетта так и не явилась.

– Может, заехать к ней? – Артур завел машину.

– Я не буду за ней бегать. Не захотела прийти – теперь уже не до нее. Она собиралась, кажется, с Мишелем поехать – рисовать.

– Ревнуешь?

– Ты видел это пучеглазое страшилище? Нет? Ну, когда увидишь, поймешь. А если у них там что-то и нарисуется – тем проще. Пора уже расстаться с ней. Поехали, Артур.

Артур понурился, включил дворники – они закивали перед глазами, сметая со стекла светлую пыльцу, осыпавшуюся с дерева, словно легкий светлый лоскуток их жизни в этом городе – и рассеянно выехал на дорогу.

– Не надо привыкать к моим женщинам, малыш! Согласен, это слишком затянулось, два месяца я с ней встречаюсь, она тоже начала воображать себе невесть что.

– Она тебе что-то говорила?

– Нет, она не дура, не было ни одного намека, но я же вижу, Артур, я очень хорошо вижу, как они начинают себя представлять в ином статусе.

– Что в этом такого? Это же естественно.

– Да, только это – не со мной.

К женщинам брата Артур не то что «привыкать» – близко не хотел подходить: они в основном были похожи на Роланда – в отношениях искали не дружбы, не любви, а удовольствия и выгоды. Но Франсуаза, переименованная Роландом во Франческу, Чикетту, на итальянский манер, была исключением настолько странным, что его можно было принять за судьбу.

– А почему мы стоим, малыш?

– Потому что красный, – медленно ответил Артур.

– Это уже второй, ты знаешь?

Артур смотрел в боковое зеркало. В маленьком куске стекла отражалось сейчас главное событие последних дней: она существует не только в воспоминании, она живет в этом городе.

Роланд повернулся назад, но Артур резко тронулся с места, и он не успел разглядеть, что так привлекло внимание брата.

– Еще был красный!

– Тебе не угодишь!

Дневник мадемуазель Арианы. Апрель

12 июня

Солнечным соком… брызнуло в глаза…

«Так вдруг потянуло заглянуть на первые страницы. 10 лет – столько прошло? Дневнику еще далеко даже до середины. Многое вообще не записано – не хотелось. А теперь снова нужно почему-то. Но сначала – назад».

3 апреля

Сегодня на литературе мы своей болтовней разозлили нашего пингвина! Хотя мы с Молью входим в число его любимиц. В начале урока она сказала, что теперь ведет дневник, записывает в него все важнейшее, только в виде сказки, это интересно и безопасно: если кто-то прочтет ее тайные заметки, то ничего не поймет, потому что все имена заменены на прозвища, придуманные ею, и кто под каким скрывается, знает только она. И мы с ней это долго обсуждали, пока на нас не обрушился гнев несчастной птицы.

Я решила тоже попробовать, тем более что есть о чем написать.

Я даже не поняла, когда это проросло из меня, но в последние дни это стало совершенно ясно – я люблю его. Кто-то сказал про него «Мефистофель на выданье», и я теперь так называю его для себя. Жаль, что я знаю его так давно, что не могу заново – как-нибудь случайно – познакомится с ним. Люблю представлять, как бы меня прожег его шипящий взгляд, если б я встретила его впервые теперь, в 15 лет, а не в детстве. А что бы подумал обо мне он? Какой я должна стать, чтобы нравится ему? Вот загадка: какие женщины нравятся Мефисто – никогда не видела ни намека на это в нем. Даже с Пажом все почти понятно: он западает на белесых северянок с пушистыми щеками или на кругленьких шатенок – как он на Моль глазеет! А вот мой демон скрывает свои пристрастия.

Моль сохнет по Коломбану, он и вправду похож на героя «Острова пингвинов». Как он может нравиться? Правда, у него очень приятный голос и читает он – заслушаешься, но в остальном… Бр-р. Он старше нас почти на 20 лет, Мефисто хотя бы на 10.

«Моль с ним до сих пор общается, я спросила, это запасной вариант? Но, конечно, мне не понять, я слишком зациклена на внешнем, она считает… Пойдем дальше. Первый акт драмы!»

15 апреля

Даже не знаю, с чего начать. В кого я превратилась после этого? Все пошло в обратную сторону? Может быть, в жизни так и бывает – целуют принцессу, и она становится лягушкой? Мерзко… Сказка началась с того, что я пришла к ним, и П. рыцарь вспомнил, что у меня вчера был день рождения. «У меня есть для тебя подарок. Подожди немного».

Я осталась с Мефисто. «Поздравляю», – хмыкнул он и достал бумажник. «Мне не нужны деньги». – «Больше мне нечего тебе подарить». – «Если нечего, тогда просто поцелуй». Не знаю, как мне пришло на ум, меня трясло от волнения. Он пожал плечами и хотел поцеловать меня в лоб, но я увернулась. «Вздумала поиграть со мной?» – он разозлился как-то сразу и так сильно, что я думала сбежать, но вместо этого выпалила ему в лицо: «Трусишь?» – «Сейчас ты у меня струсишь!» – он схватил меня за плечо и… я даже не успела понять, как его язык оказался у меня во рту, а вторая рука… Кажется, я даже не пыталась оттолкнуть его. Он сам отпустил меня. «Сначала научись целоваться, а потом лезь ко мне». В нем сидит что-то черное, словно его заколдовали… Может быть, мне суждено расколдовать его? По-моему, он сам себя испугался. Интересно, как он встретит меня в следующий раз, а я приду обязательно. Даже если он расскажет, хотя, вряд ли… может быть, только П. р., если они делятся секретами, или каким-то посторонним знакомым – что с того? Кто докажет, что он не врет?

П.р. подарил мне розарий, сказав что-то о Деве Марии и святом Доминике, но я сейчас даже не помню, что, сразу забыла. Я была еще в том поцелуе, в той темной молнии, которая прошла сквозь меня, когда он… не знаю, какое слово подобрать…

«Все залито слезами! Еще бы, тогда даже живот разболелся от впечатлений и возбуждения, хотя он всего лишь засунул руку мне между ног, путаясь в юбке, а тут – ну просто нет такого слова!»

23 апреля

Господи, я услышала такое… Но разве можно этому верить? Этого не может быть. Лежу и реву. Хорошо, я сегодня одна. Когда я пришла к ним, Мефисто прошел мимо меня, злобно поздоровавшись. Он был чем-то рассержен, наверное, разговором с отцом – он вышел из его кабинета. Я пошла навестить Пажа, у него ангина. Спросила о Мефисто, Паж зарычал. Сказал, пошел он на…, что между ними – только ненависть. Я начала говорить, что ссоры заканчиваются и хорошие отношения возобновляются. Он вцепился в меня своими чернющими глазами: «Тебя когда-нибудь…» Он не договорил, но я поняла – что. Я покачала головой, он сказал, что после этого – только убить. Я спросила, это М.? Да, ответил он. «Все ты придумал!» Он отвернулся к стене и сказал тихо: «Никто не поверит, понятно…» Он вдруг схватил меня за локти, прижался к моему животу горячим лбом, потом снова отвернулся. «Лучше уйди!» – «Почему?» – «Мы уже не маленькие». Мне сначала стало смешно – не маленький! Но потом как-то пострашнело и затошнило. Я шла домой, и мне все хотелось вернуться и поговорить с Мефисто, заставить его поговорить об этом, пусть делает со мной, что хочет, но я должна спасти его! Он не может остаться таким. Не может он быть таким! Хотя… понимаю, что может. И все равно люблю. Гадов любят сильнее.

Наплакалась, теперь спать тянет. Но как быть с Пажом? Что мне-то делать? Рассказать – кому? Молчать? А если Паж вздумает… Себя или его? А если это неправда? Вопрос действительно не для маленьких. Зачем это все? Как теперь с этим жить?

«Почерк здесь!.. Выдрать это или заклеить – только ведь в жизни это не вырвешь, может быть, это на моей совести, может, именно тогда с ним произошла эта перемена?»

В первый раз за многие годы он открыл глаза и не увидел, как искрятся темные корешки, не почувствовал их сухого запаха.

Он лежал на спине голый и почему-то был до макушки укрыт легкой простыней. Как покойник, – улыбнулся он, и смахнул с лица белую пелену. Отсыревшее белье, неизвестно сколько лет лежавшее в шкафу в холодной гостевой спальне, приятно срослось с кожей. После сна осталась замечательная усталость. Он с выдохом толи застонал, толи заскрипел, и звук непривычно звонко отозвался где-то в противоположном углу комнаты.

Но еще непривычнее были звуки, доносившиеся снизу, из кухни. Он оделся, сошел вниз. Стол был накрыт к завтраку.

Чашка кофе дымилась корзинке его пальцев. Он сосредоточенно постукивал косточкой щиколотки о ножку стула и прислушивался к звукам дома. Дом сейчас показался ему обычным, заурядным, с мелкими пошлыми радостями и щебетанием глупой женщины. Он утратил свою старческую сухость и строгость. Невыносимо слушать ее хозяйничанье возле раковины.

– Что ты там возишься? – вышло довольно резко. – Оставь. Я сам все сделаю.

– Я просто хотела…

– Не надо, уйди оттуда!

– Боишься, что меня кто-нибудь увидит? – она остановилась с мокрой чашкой в руках, стояла и смотрела в окно.

– Мы одни… но мне действительно не нужно, чтобы тебя кто-нибудь видел, и пойми, ни на что с моей стороны…

– Я и не думала ни на что рассчитывать, но ведь…

– С тех пор, как умерла моя жена…

– Ведь тебе все-таки нужна будет женщина… ни на что не претендующая…

Он промолчал.

Смотрел, как она бережно подтягивала чулки. Казалось, целую вечность. Он старался не шевелиться, пережидал эту тягучую паузу.

– Ну так что? – спросила она вяло, заранее смиряясь с его ответом.

Он яростно провел по лицу руками, словно хотел стереть с себя глаза, нос, губы. Как бы ему хотелось отменить вчерашний вечер …

– Извини…

Раздался звонок в дверь. Он прозвучал криком петуха на рассвете.

Андре подошел и сердито рванул ручку двери… и даже отступил назад от неожиданности.

Перед ним стоял его школьный друг.

– Ренэ?

– Салют!

– Заходи…

– Может, можно выйти через ту дверь? – шепнула девушка, дотронувшись сзади до плеча Андре?

Сперва он не понял, о чем она говорит. Но увидев, куда она смотрит, увидев, что дверь под лестницей появилась снова, он стиснул ее руку повыше локтя и привлек девушку к себе.

– Познакомься, это Ренэ, мы были не разлей вода в школе. Рене… Друзья… Проходите наверх, я сейчас приду.

Дождавшись, пока его не будет видно с лестницы, он подошел к двери и снова приоткрыл ее. Она легко поддалась, как в прошлый раз, но теперь искромсанные страницы полетели в него сразу же, словно этот рой, притаившись, ждал его за дверью. Андре поспешно захлопнул дверь и вышел из дому.

Ему так нестерпимо захотелось уехать подальше от этих людей, которые неизвестно зачем присутствуют в его жизни. Он сел в машину и тихо выехал из гаража. Капли вчерашнего ливня, еще оставшиеся кое-где на стекле, медленно поползли вверх. Он остановился и какое-то время сидел, разглядывая их, вспоминая. Капли вчерашнего ливня…

Вчера… мокрый и темный город внезапно налетел на него раздражающе-ярким светом вывесок, ревом авто и мотоциклов, ухающей музыкой баров. Ливень разошелся. До фотомастерской и обратно к машине он бежал, но вымок так, будто плыл. В машине он достал платок, вытер лицо, закинул назад мокрую куртку. К стуку дождя примешивался какой-то другой звук. Андре повернулся в его сторону. По стеклу стучала женщина. Сквозь воду ее невозможно было разглядеть, он опустил стекло.

– Да?

Распущенные волосы уныло струились по ее щекам, а полудетская мордашка в боевой ало-сизой раскраске сморщилась в попытке улыбнуться.

– Можно с тобой? Недорого.

– Нет. – Он завел машину. Через окно на него попадали холодные капли. – Ладно… садись.

Она проворно забралась на заднее сиденье и завозилась, оправляя юбку, зашуршала курткой. Он обернулся, протянул ей платок.

– Сотри все это.

Она обиженно засопела, но послушно начала стирать тени и помаду, лицо стало беззащитным и измученным.

– Ну что, так больше нравится? – она тут же спохватилась, – просто работа…

– Давно работаешь?

– Ну… что тебе сказать, как тебе больше нравится? Сегодня в первый раз… конечно!

– Сколько лет?

– Работаю?

– Тебе!

– Двадцать, ну что все в порядке?

– Нет.

– А… сколько надо?

Они уже выехали из города. «Куда? Нужно было завернуть в мотель. Да с какой стати? Надо было высадить ее на заправке, дать ей денег на такси: Я передумал».

Но уже показались ворота дома. Он заехал в гараж. Когда он представил, что она войдет в его дом, у него появились совсем дикие идеи. «Знаешь, это дом моего приятеля, а в нашем распоряжении только этот гараж… В каком нашем распоряжении? Не хочу никакого нашего распоряжения!»

– Ну что, приехали?

– Ты перед каждым вопросом вставляешь свое «ну что»?

– Тебя интересуют мои ораторские способности?

«Студенка? Ораторские способности!»

– Да, знаешь, люблю, когда мне в постели читают наизусть речи Цицерона… в подлиннике…

– И кем ты себя представляешь, слушая Цицерона в постели, – Катилиной?

Он кашлянул, чтобы скрыть смешок. «Неплохо!»

– Давайте вашу зачетку!

Она улыбнулась.

– Что молчишь? Теперь ты должна сказать: «Профессор, умоляю, только не ставьте неуд, я готова на что угодно!»

– С играми – тариф другой!

– Да… не сообразил, а без игр и секса какой тариф?

– Такой же как за просто секс плюс компенсация за моральный ущерб. Что?! Потому что ты меня оскорбляешь!

– Лихо! Вылезай.

Они сидели и молча пили и жевали. Оттаявшие, вялые, затуманенные.

При кухонной подсветке ее было приятно разглядывать. Просто разглядывать как фотографию с моря у кого-нибудь в альбоме. Светлые волосы, высыхая, словно взбесились и лезли во все стороны, как соломины из стога, детские щеки, еще округлые… глаза, темно-серые, осоловелые от внезапного тепла.

– Как тебя зовут?

– Этель.

– Меня… можешь звать Андре.

– Ты один? – она смотрела на кольцо.

– Да. Ее нет, она умерла, иначе ты бы тут не сидела.

«Лучше бы не сидела. Запереть, чтобы ничего не стащила. Все равно, что подумает, собственно, все понятно».

– Там, на втором этаже, напротив лестницы комната. Белье в шкафу.

– А ты?

– У меня много работы.

– Помочь?

«Странная, или воспитанная, или неопытная, или все вместе. Если бы сейчас к словам прилагались руки, было бы гораздо сложнее».

– Иди спать.

– Понятно, – бросила она с долей презрения.

И уже из комнаты крикнула:

– А я не засну! Мне будет страшно! Одной в чужом доме, да еще если здесь кто-то умер!

– Чепуха, во всех домах кто-нибудь когда-нибудь умирал. Иди.

– Но я тебя жду!

Он налил еще чашку, принес ее в кабинет. Хотел сегодня закончить раздел. Раздел. Невозможно было снова вернуться в эту книгу сейчас. Лучше не прикасаться к ней, можно только все испортить. Не прикасаться. Просто пройти к себе, тихо, чтобы она не слышала. Она. Все равно, все мысли курятся вокруг нее, словно я моллюск, в раковину которого попала песчинка. Как там у Бертрана де Борна? «Все время хочет мой язык потрогать заболевший зуб». Магическая фраза, лучше, чем всякие куртуазные ухищрения.

Вышел из кабинета. Он старался ступать возле самых перил, но лестница все равно заскрипела, хлопнул дверью сквозняк, в ушах бухало, казалось, что ее звонкое «я тебя жду» все еще носилось в воздухе и билось в двери, стены, мебель, вызывая какой-то странный рокот, словно звук, оттолкнувшись от стола, шкафов, полок был голосом самого дома – я тебя жду-у-у!

Он пошел в северную башню. Взял в руки белый дневник и остановился с ним у окна в свете луны. В полумраке он не сразу заметил, что отворена дверца одного из книжных шкафов. Сунув дневник подмышку, он взялся за дверцу, чтобы закрыть, но старые петли заклинило, он слегка дернул, пытаясь вправить шкафу сустав. Коварная дверца теперь легко поддалась, он потерял равновесие и сильно качнул шкаф. С верхних полок посыпались книги, хлопая и шурша, словно обезумевшие птицы. Андре отшатнулся и не удержавшись упал навзничь. Книги теперь шлепались на него, больно попадая по ребрам, животу, паху. Когда это закончилось, он осторожно выбрался, подвинул лестницу, принялся аккуратно ставить их на полки, осматривая каждую на предмет надрывов и ушибов, а некоторые выборочно читая. Прошло около часа, а гора книг почти не уменьшилась. Пол до двери был завален ими, выйти невозможно.

Он сел за стол. Даже хорошо, что это странная случайность так его задержала здесь. Она, наверное, уже давно заснула. Можно спокойно полночи разбирать книги.

Ощущение враждебной чужой воли нахлынуло на него вместе с усталостью. Так бывало и раньше, но ему нравилось чувствовать себя пленником в библиотеке. Вот и теперь старые вещи смотрят и ждут, когда он вернется в их распоряжение, они готовы запереть его в своем мире, и он не решается прекословить установленным законам: ничего кроме прошлого, хранимого этим домом, все дни под шелест старой бумаги и пергамента. Он поставил еще несколько книг на полку. Надо прокопать хотя бы проход к двери. Просто так перелезть этот завал он не решался. Наступить на книги? Дверца шкафа от сквозняка заскрипела, и в этом сухом звуке было что-то от презрительного смеха. Ему тоже стало смешно. «Это твой золотой дождь? Мне должно быть этого достаточно? Но сегодня в твоей магии трещина, глупо, но сегодня почему-то мне недостаточно». Он снял туфли и осторожно пробрался в коридор. Пока обувался, заметил придавленный вспухшим старинным томом белый дневник, уже потянулся помочь ему, но понял, что сейчас он снова в ловушке – готов провести всю ночь с воспоминаниями, с дорогими, но ушедшими уже людьми, которых не вернуть.

Из северной башни вниз, в комнату, где, наверное, уже спала Этель, вела винтовая лестница, его каблуки отстукивали по ней отчаянный и печальный ритм.

Книга открыта: Продавец имен

В тот день Продавец имен как обычно стоял в центре городской площади. Перед ним на небольшом переносном столике громоздились толстая темная книга, пузатый глиняный кувшин с водой, полуощипанная гроздь винограда и пара персиков. Рядом лежали металлические весы, совсем такие, которыми скульпторы обычно снабжают богинь правосудия, в затянутом кожаном мешочке, небрежно брошенном тут же, проглядывались очертания крупных монет. С утра на протяжении нескольких часов Продавец имен не сделал ни одного движения и теперь пошевелиться было трудно. Он стал статуей. Где-то в раскаленном вибрирующем воздухе плавала строка из современного перевода Горация. Раньше оно было длиннее, но новый переводчик изложил, в духе времени, лишь главное: «Я памятник себе». Точка. Конец. Продавец имен отмахнулся от строки как от назойливой мухи. Мысли его в виде облаков с резкими очертаниями сменяли друг друга на лиловатом глянце небес. Был полдень. Город почти вымер от жары. На площади никто не появлялся. Никто. Даже безымянные.

Продавец имен служил символом государственного благополучия. И хотя служба была не из легких, он не мог с ней расстаться. Да и как? Что он такое? Только ворота из небытия в бытие. Чтобы быть полноценным гражданином необходимо имя. Чтобы купить имя требуются большие деньги. Полноценным гражданином может быть тот, чьи родители имеют приличный доход. А как быть бедным? А зачем им быть? Может ли человек быть без имени? Но они все-таки были. Огромная каста безымянных. В государстве они считались отбросами: для них были закрыты двери в школы и университеты, в храмы и многие общественные заведения. Они не могли платить налоги, как это делали те, кто носил имя, и не имели права голоса. Однако сами они к своему положению относились иначе. Слово «безымянные» заменяли гордым «неназванные» и все ущемления в правах рассматривали как преимущество. А в сердца полноценных граждан постепенно пробиралась тревога, и самые немыслимые сплетни витали под небом империи. Говорили, что вследствие повышения средней платы за имя, безымянных стало слишком много, и они очень сильны; что безымянные могут обращаться в кого угодно и что они подкарауливают умирающих, принимают их образ и, поселившись там, где этот образ никому не знаком, живут подобно достойным людям и даже входят в число особ, приближенных императору. Общество пребывало в смятении. Дети стали появляться редко, слишком редко. Их несчастные матери и отцы копили деньги, чтобы купить ребенку хоть плохонькое имя…

Глупцы. Они думали, что имя зависит от денег. Продавец имен при мысли об этом не мог сдержать усмешки. Однажды он дал имя мальчику, чьи родители собрали последние средства, только чтобы ребенок был назван. Они отдали все, что у них было, но денег едва хватило бы на длинное и слабое имя. А мальчик получил одно из лучших имен (по-другому его невозможно было назвать!) и стал гениальным поэтом. А те, кто вносил самую высокую плату, чаще всего воспитывали посредственность.

Как-то раз, когда продавец имен шел по узкой улочке нищего квартала, он встретил молодую женщину с ребенком на руках. Имени у девчушки не могло быть – мать ее была слишком бедной. Продавец имен только мельком взглянул на малышку, как с губ его чуть не сорвалось необыкновенное сочетание звуков. Он зажал рот рукой. Женщина забеспокоилась, не плохо ли ему, а он только стоял, скорчившись и мычал от боли, и, когда заорал перепуганный ребенок, он упал на камни и долго не мог прийти в сознание. С тех пор он старался не глядеть по сторонам, а видеть только то, что хотел видеть. Он все время думал о свершении предсказания. Предсказание гласило, что человек, который получит имя бесплатно, станет великим воином и начнет войну с неназванными. Скорее всего это будет последняя война, говорил себе продавец имен.

В этот год столица была полна неумеренного веселья. Но во всем сквозили какая-то безысходность и предчувствие катастрофы. Империя переживала культурный подъем. Философия и поэзия достигли подлинного величия. Трагедия расправила свои крылья над миром, и поэты вдыхали ее как воздух грозы. «Звук имени дрожит и исчезает…» – эти стихи стали символом эпохи. Они принадлежали тому мальчику, которого продавец имен, невзирая на слишком маленькую плату, назвал необычным именем…

К столику приближались мужчина и женщина с ребенком на руках. Продавец имен отхлебнул воды из кувшина и несколько раз кашлянул. Покупатели подошли и остановились напротив него. Женщина протянула ему ребенка, мужчина высыпал на стол горсть золотых монет и несколько прозрачных камней.

– Дай ему красивое имя, – попросила женщина, коснувшись железных весов, которые поднимал продавец имен.

Ее муж переложил монеты и камни на весы и угрожающе сказал.

– Мой сын должен быть великим.

Одна чашка весов опустилась под тяжестью золота. Продавец имен дождался, пока весы успокоятся и лишь тогда повернулся к младенцу. Ничего выдающего, ни таланта, ни ума, ни силы. Красивая, но бессмысленная жизнь. Он сдвинул брови.

– Эльбер, – медленно произнес он, сверяясь с тем, что возникало в его мозгу.

Пустая чашка весов перевесила золото.

– Получается, что имя стоит несколько больше, чем вы мне дали, – он равнодушно смотрел на родителей, которые не могли оторвать глаз от этой чашки.

Мужчина положил на весы несколько красных камней и чаши пришли в равновесие. Покупатели переглянулись. Они думают, что сейчас раздастся гром с небес и изречет нечто, пророчащее младенцу величие и славу.

Он открыл толстую книгу. Записал имя и повернулся к ним спиной. Одышка все больше беспокоила его. После каждого именования. Одышка и учащенный пульс. Он взял со стола персик.

Слепые! Стремятся сделать своих детей великими. Добыть им имя. А ведь великим может быть только неназванный. Имена преходящи. Они служат не так уж долго. Имя такой же мотор, как сердце, они связаны – в частоте пульса заложена вибрация имени. Но оно скоро устает жить. Детство и юность – время его самой активной работы, потом его сила снижается, у человека появляются наименования: папа, тетя, граждане… Но в обществе его имя работает, может быть, работает больше, чем когда-либо. Это подъем – вершина жизни, а затем силы начинают угасать. В старости, когда наименований становится еще больше – бабушка, прадедушка, старики – имя почти перестает работать, и затем приходит смерть. Не многим удается ее пережить, но бывали случаи, когда имени удавалось прожить 2-3 тысячи лет. Есть такие – можно найти в архивах. Но все же вечно живут только неназванные. А звук имени дрожит и исчезает.

Через площадь наискосок двигалась небольшая фигурка. Девушка шла с трудом и тащила что-то довольно большое и тяжелое. Прошла бездна времени, пока она приблизилась. Почти ребенок, одета бедно, с каким-то потрепанным кульком. Продавец имен откусил половину персика. Девочка уставилась на него исподлобья.

– Что? – устало спросил он.

– Можно воды? – прошептала она.

Продавец имен протянул ей кувшин.

– Давай свой кулек, – пробубнил он, мусоля во рту горьковатую косточку.

– Осторожно, – что-то тяжелое оказалось у него в руках.

Угол тряпки отвернулся, и он увидел корзину, а в ней ребенка. В глазах у него ослепляющее вспыхнуло.

– Рагнар! – закричал он. – Нет! – но неумолимое имя рокотало внутри и срывалось в мир. – Рагнаааар! – косточка персика попала ему в горло, он захрипел и навзничь грохнулся на стол, судорожно сжимая корзину с ребенком.

Мать стала бить и царапать его, пытаясь вырвать младенца, но он не мог разжать пальцы. Он перевалился на бок, девочка ударила его кувшином. Он разбился между его лопаток. Косточка выскочила из его рта, и он стал дышать. Ребенка он по-прежнему прижимал к себе, потом поднялся и отдал его матери.

– Не бойся, – хрипло сказал он, горло саднило. – С ним ничего не случится. Я слишком долго живу, чтобы бороться с предзнаменованиями.

Девочка смотрела на него, не понимая.

– Куда ты идешь? – спросил он.

– Мне некуда идти…

Продавец имен сложил столик, взял под мышку книгу.

– Мой дом недалеко. Поживете там пока.

Они медленно пересекли площадь. Рагнар на руках у матери и его главный противник – Продавец имен, отныне предводитель неназванных.

Роланд был в библиотеке. Стоял на стремянке, читал. Когда Артур вошел, он поставил книгу на полку и медленно произнес:

Цвет юности моей поблек

Как в грязь отброшенный венок,

И предлагает новый день мне

И подозрение, и презренье

«Броню разъело. Все-таки с Франс было не так как со всеми – с начала и до конца». – Артур поставил сумку на стол.

– Вот тебе еще книги.

– Ты был у нее? – Роланд спустился пониже и пристально смотрел на Артура. – Она сама тебе позвонила?

– Да.

– Почему ты мне сразу не позвонил?

– Зачем?

– Можно было бы изобрести какую-нибудь случайность…

– Зачем?

– Не вздумай закрутить с ней, а то некоторые младшие братья с женами старших тоже все книжки о Ланселоте читали, а потом вечно мотались во втором круге ада.

– Она тебе не жена, но я подумаю о твоем предложении. Ну а себе, я так понимаю, ты присмотрел местечко потеплее? Где у нас там сводники и обольстители? Что молчишь, словарь ходячий?

– Погоди, – Роланд словно рассматривал воображаемую схему. – Восьмой круг, первый ров, кажется… – Он усмехнулся, – А ты хорошо научился зубами клацать, малыш! Подай-ка мне Хайдеггера, вон, коричневый том.

Артур протянул ему книгу. Роланд, усмехнувшись, выдернул откуда-то из первых страниц закладку.

– Его бедняжка Чикетта так и не осилила, видно. Давай теперь Лакана – этого даже не открыла. Ну и как она?

– Что ты хочешь услышать?

– Ты будешь еще с ней встречаться? Дай вот Ле Гоффа. Надеюсь, хоть его она прочла.

– Буду на неделе. Ей что-то передать?

– Нет, скажешь мне, я сам подъеду.

– Она не захочет тебя видеть.

– Захочет. – Артура всегда удивляло, как женщины терпят эту жесткость брата. – И не только видеть. – «Жесткость, граничащую с жестокостью». – Давай вот эти три альбома.

– Я устал и хочу есть. Пойдем ужинать. Я тебе расскажу, где я сегодня был.

Если Артур собирался что-то рассказать, значит это было нечто из ряда вон выходящее, в остальных случаях требовались наводящие вопросы, а то и клещи.

– Интересно, в катакомбах они ее искали? Вряд ли они не знают…

– Ну что ей делать-то в катакомбах, и расскажи уже в каких!

– Неподалеку от дома Пеллерэнов есть катакомбы, они частично завалены, оказывается, очень популярное место.

Артур рассказал о своей сегодняшней прогулке.

– Только не могу понять, чего они там ищут. Пока я еще Мерля не увидел, а только услышал, он сказал одну странную фразу: «Я найду этот тайничок, и всех оттуда выгребу, и каждый, кто связан с ними, мне очень дорого заплатит». И эти ребята, прекрасно они понимали, чего от них хотят, они не просто беспечные влюбленные, они – наблюдатели.

– Что они там ищут? Пока могу тебе сказать по этому поводу только одно слово – Город!

– Не понимаю…

– По слухам под нашим городом есть еще один – большое подземное убежище, в котором кто-то живет. Мерль ведь говорил не о кладе каком-нибудь, он говорил о людях, а почему эти люди ему спокойно спать не дают, я пока не знаю, но…

– Хочу там побывать… подземное убежище… Хм…

– Артур! – Роланд заметил, что брат уже с трудом удерживает глаза открытыми. – Иди уже спать… Скажи только, о чем вы с Франческой говорили?

– О чем? – Артур попытался сосредоточится, – Сейчас вспомню… – он покосился на страницу лежащего на диване словаря. – О фундаментальных принципах бытия! – серьезно поведал он, и увидев, как одна бровь Роланда превратилась почти в знак вопроса, расхохотался. – Почему твои книги везде валяются? Отстань!

Он спал теперь в комнате родителей, в той, где умер отец. Играла «На твоей стороне кровати». Слушая ее, Артур часто думал, каково было отцу в последние два года, когда мама пропала, как он лежал здесь, не зная, жива она или нет, что он делал, когда оставался один на один с этой загадкой.

Во сне он увидел маму в каком-то странном месте – в комнате старого дома, где все было разбросано и покрыто пылью и осыпавшейся с потолка известкой, она стояла у зеркала и красила губы.

Книга открыта. Вложенные страницы. Диктовка первая. Ночь

Ночь. Круглое рыло телефона

Я плачу расправив слова

Час-пароход врезается в сушу

Боюсь только мы не вылезем

Часто я вижу дуб или ясень

Скрытый в лесу

«Мама, цветок растет мимо!»

О чем говорят во дворе под телегой?

Город грохнулся со стены

Река исчезает за забором

Куртка жует тело железом

Клюет месяц ростки с поля

Головы смрадно куются.

«Мама, они стучат сапогами по перилам!»

А как же Маргарита?

Пьет розовую воду и мурлычет

Они отступают и грохаются на колени

Раздевшись и замерев

Бить не будут

Кирпичи уже приготовлены и ждут веревки

Закопать ботинки долго не приходится

Идти бы дальше, да боль доняла

Противно все-таки. Мухи липкие

Прийти к скамейке.

Устал.

Артур не вышел к завтраку, и Роланд поднялся к нему. Сидел на кровати, дожидаясь пока брат проснется.

– Что ты тут делаешь? – пробормотал Артур, щурясь от света.

– О, да ты просто труп, похоже, я тебя вчера перекупал! Погорячился, прости! Я готов искупить свою вину и принесу сейчас тебе завтрак или, может быть, что-то покрепче? Чем ты хочешь подлечится?

– Мышьяком.

– Понятно.

Он вернулся с подносом.

– Ну вот, чашечка горячего мышьяка, довольно крепкого, с лимоном. Да, малыш, что-то ты раскис.

– Не надо мне было ехать вчера. Просто стыд!

– Да? Сейчас, погоди, проверим. – Он вернулся с книгой. – Вот, купил на днях: «Эмоция стыда возникает, когда человек перестает соответствовать в своих поступках, взглядах, мыслях, качествах, облике принятым им за образец нравственно-эстетическим нормам. – Да? – Это остро переживается при сравнении себя с другими (особенно значимыми для него людьми). Стыдясь, он может ощущать себя плохим, никчемным, беспомощным, маленьким, – ха-ха-ха! – недостойным, глупым, непривлекательным, неудачником и т.п. Возникает иллюзия, что все видят его недостатки и презирают его. Он хочет безотлагательно исчезнуть, что называется, готов «провалиться сквозь землю». Легкая форма стыда представляется как состояние застенчивости. – О, будь осторожен! – Стыд парализует работу интеллекта, оказывает негативное влияние на поступки человека, блокирует осознанность, активизирует защитные механизмы личности». Точно, все налицо, будем лечить.

– Я все испортил, Роланд.

– Да ты что, наоборот! Все было отлично! Ты подумай, сколько с ней знакомится таких хлыщей как я. А ты совсем не такой, она тебя запомнила, ручаюсь.

– Запомнила, с кем ей не стоит общаться!

– Ничего не понимаешь! Тебе сейчас паршиво и ты отказываешься признать успешно сделанный первый шаг.

– Успешно?! Я как выглядел? Как какой-то полуобморочный болван!.. Хотя знаешь, так хреново мне давно не было, думал, что окоченею насовсем, а тут ты с ней.

– Прости, цена была довольно высокой, но все-таки ты вчера успел очень много. Первый заяц – Эммануэль! Ты привлек к себе ее внимание, ничего такого ужасного ты не сделал, может же человек вдруг почувствовать себя плохо! Ты поблагодарил ее за доброту, даже поцеловал ей руку – отлично!

– Тебя ведь поблизости не было!

– От меня не скроешься! Дальше, второй заяц – ее отец. Как он тебе?

– Мне понравился, а как будет, если мы с ним будем работать – не знаю, вроде все должно быть нормально.

– Прекрасно! Совет: уделяй ему пока чуть ли не больше внимания, чем ей. Кстати, ты был в ударе, ты лихо с ними беседовал, а она – наблюдала за тобой. Правда! Так что я даю тебе один день передышки. Всего один. Сегодня я на аукционе, вернусь поздно, а завтра… завтра я позвоню ей и скажу, что картины привезу не я, а ты.

– Роланд!

– Не умоляй о пощаде, ее не будет ни с моей, ни с ее стороны. Готовься. Думай. Приведи себя в порядок.

– Почему я тебя слушаю, скажи?

– Потому что я твой старший брат!

На следующее утро Артур, спускаясь в столовую, услышал, что Роланд разговаривает по телефону.

– Эммануэль, мне очень жаль, что я пообещал вам заехать, но не смогу, сейчас много неотложных дел, однако если вы не против, Артур сегодня завезет вам картины. Он будет вечером неподалеку от вас. Когда удобно? Хорошо, в шесть.

– В шесть я не могу, у меня встреча, ближе к восьми.

– В шесть он не может, у него встреча, можно немного попозже – ближе к восьми? Спасибо, и я передам пригласительный на выставку. Официально в следующий четверг, но в среду открытие будет только для своих, обещаю что-то интересное и такое, знаете, очень камерное. Да. До встречи!

Артур налил кофе, развалился в кресле. Роланд подошел к нему, потрогал лоб, попытался посмотреть глаза, за что получил шутливый удар в бок.

– Ну что – как прошел вчерашний день? Ты разработал стратегию, тактику?

– Роланд, понять не могу, чего тебя так распирает, ты сияешь как твой антикварный кофейник.

Роланд улыбнулся, посмотрел на себя в кофейнике, налил еще чашку.

– Ты прав, странно, но меня это очень заводит. Когда я сам для себя устраиваю подобную игру, все бывает более тускло, что ли? А из-за того что ты постоянно ведешь себя как-то не так, для меня эта игра вдруг предстает в ином свете, я начинаю видеть все по-другому, конечно, не твоими глазами, но и не моим привычным взглядом. Я хорошо изучил стандартные реакции людей на многие вещи. Я делаю ход, и почти всегда верно предвижу ответный. А твой характер и упрямство создают неожиданные повороты событий и неожиданные реакции людей. Это очень увлекательно. И просто – я рад за тебя! И хочу тебе помочь.

– Да, я знаю, только я все равно не смогу воспользоваться твоими стратегиями и тактиками…

– Да это и не нужно, ты можешь быть только самим собой, притворяться тебе не дано. И все-таки в моих силах что-то сделать, ну, хотя бы устроить вам встречу.

– Восьмой круг, первый ров, Роланд, не забывай!.. Сегодня я хотел сказать ей… попросить ее быть моей женой.

– Артур! Ты куда понесся? Погоди! – Роланд так расплылся в улыбке, что Артуру тоже стало смешно. Но потом он сказал серьезно, даже мрачно.

– Я не хочу, чтобы меня кто-то опередил.

– Послушай, просто заведи с ней роман!

– Нет, это будет оскорблением с моей стороны. Вчера я ничего не делал, только думал, и я понял: девушки, с которыми я встречался раньше, это было… как алкоголь – выпил, тебе хорошо, потом похмелье, тебе плохо, решаешь не пить. Просох, потом снова нахлобучил, но чего-то другого уже. Если говорить про тебя, ты научился пить так, чтобы тебе потом не было плохо, но не позволяешь себе надираться до чертиков, и тебе уже не бывает так хорошо. С Эммануэль я чувствую все совершенно по-другому.

– Да, Артур, только вот она… готова ли она, поймет ли?

– Посмотрим.

– И все-таки я прошу тебя, не говори сегодня! Чем бы не окончилась ваша встреча, еще одну я тебе устрою точно, тогда и скажешь. А сегодня просто поговори, о чем тебе хочется. Дай ей шанс понять, почувствовать тебя… А потом подумать.

– Ладно, – недовольно буркнул Артур, – а Луи Пеллерэн, он с ней что дружит, не знаешь?

– Даже если так, что с того? Я тоже видел их на фуршете, они почти ровесники, может, учились вместе. Попробую разузнать. Но никто из Пеллерэнов никогда не женится на ней – для них тут не на чем жениться. Ладно, пора. Не забудь в обед заехать, ты у меня теперь курьером работаешь, а я покопаю сегодня кое-какие сплетни о Городе.

– Если бы ты получал деньги за свою стоглазость и стоухость, ты был уже миллиардером.

– Между прочим, малыш, именно эти качества и приносят мне большую часть дохода! Удачи!

– И тебе.

Роланд ушел, но неожиданно вернулся, встал перед поглощенным собственными мыслями братом, пристально посмотрел на него и вдруг в полсилы ударил его в живот, с удовольствием чувствуя напряжение этого живота и свернувшуюся в нем тошнотворным клубком тревогу.

– Давай, Артур! Просто отпусти себя на свободу!

Книга открыта. Вложенные страницы. Медитация со словом «путь»

Я вышла из окна серого замка по висящей в воздухе дороге над лесом и горами к белым городам. Я шла по ней и вдруг нижняя часть дороги словно была выдернута у меня из под ног, остались только верхняя и боковая (сначала дорога представляла в разрезе букву «С». Я попыталась перевернуть дорогу так, чтобы по ней можно было идти, но вместо этого – провалилась как в трубу. Когда полет в трубе закончился, я увидела, что конец трубы летел над лесом. Потом возникли смутные очертания пещеры. Я шла сквозь пещеру к ее началу, иногда передо мной вздыбливались каменные плиты, но я шла. Дошла до узкого проема. Там под ногами было какое-то желе. Я через него перебралась и вошла в залу, где за столами сидели светлые праздничные существа. Я подошла к ним, но они оказались внутри кокона из липкой паутины, недоступны для меня. Я хотела пройти сквозь кокон, но вокруг меня совсем не было белого света, и так пройти я не могла. Тогда я полезла по нему вверх и заглянула за край воронки, которой кокон оканчивался наверху. Я провалилась в эту воронку и после непродолжительного полета оказалась на мягком дне, которое я хотела прорвать, чтобы выпасть к наставникам, но потом с другой стороны оказалась как бы дверь или разрез. Я начала открывать его и поняла, что это огромное веко и я нахожусь между ним и глазным яблоком (кого?). И вот я пытаюсь открыть это веко и пролезть в него, но у меня это не получается, оно захлопывается и защемляет меня, я намокаю в его слезах. Превращаюсь в какое-то подобие богомола. Затем я все-таки выпадаю из глаза и попадаю в комнату песочного цвета, по которой иногда пробегают крошащие ее судороги. Это мир, сделанный из чипсов. Он красивый по своему, как картинка из журнала по интерьеру, но хрупкий. Вдруг я оказываюсь на чьем-то худом малиновом колене, и мы летим. Колено несет меня запад или на север, поскольку восходящее солнце у нас сбоку. Я пытаюсь усилить себя, окружить белым светом, но свет синий. Какое-то время я наблюдаю за синим светом, потом возвращаюсь к колену и понимаю, что мы уже не летим, а остановились, что подо мной камень – крыша дольмена. Какое-то время мне пришлось потратить на то, чтобы стереть, вернее, закрасить вдруг вылезший кусок картинки, состоящий из тряпок, какого-то барахла, игрушек. Но стереть не получилось, только закрасить, потом я сползла с крыши на песок и какое-то время лежала на нем и в то же время я была над собой и пыталась заглянуть в свое запрокинутое лицо. Оно было почти прозрачным и начинало таять, и я сказала себе «не исчезать, не исчезать», и превратилась в песчанку, которая нырнула в песок и под его буграми стала двигаться к горизонту. По мере этого продвижения я становилась огромных размеров или пустыня и небо были просто декорацией, которая уменьшилась и теперь представлялась просто картонной коробкой. Когда я вылезла из-под этой коробки передо мной снова возникла картонка – стена из картона, которую я постаралась прорвать. За ней была узкая винтовая лестница, потом я увидела, что по лестнице несутся вниз потоки крыс. Одна крыса попала ко мне – в дырку в картоне – и я ее раздавила. Пролезть на лестницу у меня все не получалось, стена из картона совсем сомкнулась передо мной, и вдруг она словно рассыпалась песком, и меня увлекло вниз по лестнице. Лестница оказалась не внутри башни, а снаружи вокруг замка, прохваченного холодом и инеем. Я падала вдоль его стен и потом оказалось, что высокие башни внизу оканчиваются чудовищными пастями на толстой шее, но я пролетела мимо и увидела ноги чудовища, которое в общем было похоже на высокий столб из связанных змей и одновременно на замок. И вот я упала в самый низ, ниже его ног, и не могла увидеть себя – где я. И вдруг я ракетой взмыла вверх, прямо к светлому пятну в небе, и там я стояла у светлой двери и просила, чтобы мне открыли, но мне говорили, что я не смогу войти.

Я видела себя все время – видела все своими глазами и видела себя одновременно со стороны. Мой собственный образ рисовался очень тонким, и одета я была в облегающие темные одежды. Когда я собиралась штурмовать кокон из паутины, в руках у меня было какое-то оружие без образа, я подумала о ваджре, подумала, что применять оружие нельзя.

Артур заехал к брату, они договорились пообедать вместе, но Роланд не успел закончить дела, и Артур ждал его, рассеянно уставившись в телевизор.

– Ну, все, пойдем.

– Все-таки это несправедливо.

– Картины возьми. Что несправедливо?

– Смотрел у тебя кино, правда, не сначала, даже не знаю, как называется. Но это во многих фильмах бывает: герой попадает в историю, ему нужна помощь и он собирает друзей, хотя дело тут его, личное. Они идут с ним на бой и, как правило, погибают, а он остается живым и почти невредимым, празднует победу, и как-то не особо печалится, что ради собственного счастья погубил своих ни в чем не повинных и лично не заинтересованных друзей.

– Хм! Есть одно но – герои живут по законам жанра, а значит, и судить их надо, учитывая эти законы.

– И как же?

– Эпические герои, – а понятно, что одиночные спасатели мира и борцы с могущественным злом суть эпические герои, – люди не простые. Прелесть их существования внутри жанра заключается в том, что у них имеется некоторый запас жизней. Этим запасом являются ипостаси, а ипостаси – и есть друзья и соратники. Если держать это в голове, становится ясно, что со смертью каждого из группы поддержки количество жизней основного персонажа сокращается. В эпоху богов герои имели божественное происхождение, как, например, Прометей, и были бессмертными. В эпоху умирающего и воскресающего бога, герои обладали способностью возвращаться в мир на каникулы из своей смерти. Ну а в эпоху, которая описана, например, в Илиаде, у героев появляются друзья-ипостаси, которые гибнут, спасая основное действующее лицо от преждевременной кончины, давая ему возможность совершить все то героическое, к чему он предназначен. А уж потом герой остается один. И тогда он умирает.

– Сам придумал?

– Нет, конечно, не так давно прочел интереснейшую работу Лорда «Сказитель». Потрясающее исследование эпоса.

– Объяснил все так, словно живешь по этим законам.

– Я их осознаю. Когда ты читаешь или смотришь фильм, принимая предложенную тебе «реальность» за реальность, ты находишься внутри. Ты словно муравей, заползший в будильник, – не можешь иметь полного представления о его устройстве. А чтобы увидеть все в ином свете, полезно попытаться выйти за пределы системы.

– Какой системы?

– Любой, будь то вероисповедание, общественное устройство, мир искусства, отношения между полами и так далее. Многие люди живут внутри какой-либо системы, и не одной, конечно. Насколько они осознают свою принадлежность к этой системе, насколько справляются с необходимостью действовать по ее правилам и насколько они способны заглянуть за ее пределы? В каждую эпоху существовали люди, которым в системе было тесно. Они двигали остальных вперед, перестраивая систему в соответствии с потребностью текущего момента. Были и другие – их совсем немного – они пытались понять, устройство, осознать границы системы, выйти за них, пойти дальше, подойти к пониманию Бытия на таких глобальных уровнях, до которых обычно мало кто добирается. Они не преобразователи – они философы, они пытались дать свое видение картинки мира. Часто философы практической цели не преследуют, их смысл и их кайф в самой возможности выхода. Этим они противопоставляют себя большинству, которое подвержено «системному страху».

– Что это?

– Это определение придумал я. Не раз я сталкивался с тем, что люди бояться узнать чье-то мнение, прочесть что-то, что выходит за пределы их привычного круга мыслей, отгораживаются от того, что не совпадает с их устоявшимися взглядами. По-моему, в наше время считать инакомыслие грехом более чем странно. Бояться его нелепо, ведь именно свобода мысли для всех, завоеванная человечеством на протяжении всей его истории, является самым мощным двигателем вперед. Можешь сойти с ума, оказаться в секте, занимаясь поисками истины, впасть в ересь, которую кто-то определили как ересь, а не как вариант пути, – все это предостережения системы, которая не слишком охотно выпускает из себя, но именно путь за пределы, именно отказ от служения системе и составляет значительную часть поиска истины, который мы ведем на протяжении всей жизни – как правило, оказываясь в сумрачном лесу.

– Не каждый способен пройти по этому лесу, не заблудившись.

– Без заблуждений по такому пути не идут. Но это естественный процесс – так и должно быть. У каждого человека есть внутренний компас, который всегда поможет оделить зерна от плевел. Можно узнавать, читать, слышать все, что угодно, оставаясь при этом самим собой, главное сверяться при возникающих сомнениях со своей душой, сверяться абсолютно искренне, честно, без жалости к себе. И тогда все, что ты откроешь, поможет тебе шагнуть на очередную ступень. Может быть, ты поймешь, что окунулся в созданный кем-то мрак, ощутил его силу и притягательность, и затем отряхнул с себя, а возможно, борясь со своим страхом непривычного и необъяснимого, ты найдешь просвет истины.

Итак, люди, менее всех подверженные системному страху, люди, которых я назвал общо философами, в основном выбирают один из двух путей: одни пользуются больше логикой и нередко попадаются в собственную ловушку, не позволяя себе выйти за пределы логики, которая суть тоже система. А другие, таких вообще единицы, – ловцы откровения свыше, они, как правило, хорошие проводники, медиумы, участь таких людей плачевна: их объявляют безумцами и еретиками. Ведь если с философским учением можно согласиться или поспорить, то с божественным откровением не поспоришь – статус не позволяет. Но есть выход – поспорить с тем, что это от бога, и таким выходом система наиболее успешно пользуется, чтобы противостоять пророкам и духовидцам. При необходимости задним числом кое-какие заслуги за ними признаются, но, обычно это уже награды посмертные. Искатели откровения имеют свои слабые стороны – они люди. А у каждого человека, каким бы святым он не был, всегда остается погрешность на человеческость. Как бы не выпадали они из эпохи благодаря своему дару, они все-таки родились в конкретный период истории со всеми вытекающими последствиями. Но вот что интересно, малыш, люди эти, к которым я испытываю искреннюю симпатию, в общем и целом все говорят об одном и том же, понимаешь, из своих разных веков и стран они говорят об одном и том же – о необходимости для человека выйти за пределы человеческого, перенастроить себя так, чтобы воспринимать другие уровни, без этого вряд ли возможен путь ко всеобщему благу.

Вот послушай, всего пара фраз, а в какую неизведанную высь они уносят душу. «Небо, произведенное из Рода Человеческого, есть самою целью сотворения Вселенной, и эта цель, в действии своем и поступательном движении, есть Божественное провидение в деле спасения человеков. Божественное провидение непрестанно в действии на спасение человека, но спасены быть могут лишь желающие быть спасенными; желают же быть спасенными лишь признающие Бога и ведомые им». Это Сведенборг, ученый, который к концу жизни стал духовидцем. Его путь удивителен! Это записано им в восемнадцатом веке, издано на многих языках, почему же мы до сих пор не хотим этого слышать? Буддийские просветленные учителя предлагали желающим просветление здесь и сейчас, и желающих не нашлось, понимаешь, вот действие системного страха наглядно!

Роланд посмотрел на брата и улыбнулся.

– Извини, что-то я разошелся…

– Ты уже увидел просвет истины? Ты осознаешь все это, и как тебе с этим живется?

– Мне живется интересно, бутуз. Очень интересно! Возможно, поэтому я и не стремлюсь к семейным радостям. С процессом размножения человечество справится и без меня, хотя когда-нибудь и со мной такое случится, а может, и уже случилось, а я не знаю… Ладно, теперь вытряхни это из головы. Сегодня у тебя как раз системные задачи.

Вечером Артур привез картины. Открыла ему Эммануэль.

– Здравствуйте, Артур, проходите! Поставьте сюда, пожалуйста.

– И вот приглашение, – протянул он ей листок.

– Спасибо, надеюсь, что приду. Мне очень понравилась галерея вашего брата.

– Роланд будет рад.

– А вы… я хотела спросить, вы видели картины?

– Нет, он их упаковывал без меня.

– Мне не терпится их развернуть, давайте посмотрим?

– Конечно, надо проверить, что все в порядке.

Пока она возилась с упаковкой Артур стоял неподвижно, впитывал все, что происходило в комнате – вечерний свет, звучащий где-то в другой комнате джаз, ее движения, которые вдруг под его взглядом замедлялись, замирали и возобновлялись неуверенно, как ответ на экзамене, ее просторное платье, окрашенное так, словно девушку на время поставили в тазик с фиолетовыми чернилами, и ткань впитала их, но чернил хватило только на половину платья, а верх и рукава остались светло-зелеными.

Артур и не думал помогать ей, не думал о том, что это кажется ей странным и обидным, он просто плыл в ее музыке, просто ждал, когда тема сменится и вновь польется ее голос.

– Вам нравится? – Маленькую картину Эмануэль держала в руках, рассматривала, даже понюхала, Артуру показалось, что еще немного и она лизнет этот холст.

– Я не люблю натюрмортов, – просто сказал он.

– А что любите?

– Море. Поля… в общем, простор.

– На картинах?

– Больше просто так. Но если говорить о картинах, то на картинах тоже. Брат подарил мне альбом Тернера, его работы мне очень пришлись по душе, есть еще много картин, которые мне нравятся – у Писсаро, Моне, Ван Гога, и других, чьих имен я не помню. В отличие от Роланда, я только могу сказать, нравится мне что-то или нет.

– То есть вы не разбираетесь в живописи.

– Нет. Мне нужнее архитектура, я ее лучше понимаю.

– Ну да, вы же строительством занимаетесь, отец мне рассказывал, и что-то еще…

– Судоверфь…

– Поэтому – море?

– Наверное. Как-то не задумывался, почему. Нравится – этого достаточно.

– Да? Интересно… – Эммануэль была немного сбита с толку. Ее умение вести непринужденную беседу вдруг оказалось не таким совершенным. Было ясно – главное в этом разговоре то, о чем Артур молчит, все остальное – не более чем церемонные уловки, чтобы потянуть время и помолчать подольше. Ей хотелось, чтобы он проговорился, потому что молчание его было тяжелым, она чувствовала, как мучительно оно было для него, и эта тяжесть невольно передавалась ей. – А чем вы вообще увлекаетесь?

– Ничем.

– Так бывает?

– В самом слове «увлекает» есть какое-то подчинение, вам не кажется? Обычно я работаю. Или отдыхаю.

– А что делаете, когда отдыхаете?

– Сплю. Гуляю. – И обратив внимание на ее усмешку, он добавил снисходительно. – По-разному – что захочется, то и делаю.

Тут был тупик. Куда еще пойти Эммануэль пока не придумала. Но подача перешла к Артуру.

– А вы чем занимаетесь? Вы, наверное, еще учитесь?

– Нет, уже нет.

– Работаете?

– Нет, в этом пока нет необходимости. Мне нравятся свободные занятия, я интересуюсь культурной жизнью, искусством, театром, ну а кроме того у меня довольно много домашних забот. После смерти матери отец и думать не хочет о новой женитьбе, поэтому я забочусь о нем. Он много работает… Устает на работе… – Эммануэль чувствовала, что все ее ответы не попадают, слушая себя она впервые подумала, что ведет какую-то пустую и никчемную жизнь, что заботится лишь о том, чтобы было не скучно и комфортно, но что в этом плохого?

– А какое у вас образование?

– Я искусствовед…

– Понятно. – Артур сказал это так, что было совершенно непонятно, как он к этому относится. – С картинами все в порядке? Роланд их не перепутал?

– Все правильно, спасибо большое, что вы их привезли, не стоило, право, беспокоится, можно было отправить курьера.

– Да, так бы и сделали, но скоро открытие выставки, и Роланду понадобились все его люди для разных поручений, а у меня была встреча с подрядчиками… неподалеку. – Это единственное лживое слово Артур произнес совершенно бесстрастно, желая, чтобы оно поскорее затерлось среди других слов. Вранье отнимало у него очень много сил.

– Наверное, вы устали, присядьте, может быть, хотите кофе? Или оставайтесь поужинать, отец скоро уже приедет, он будет рад вам.

Артур сел, облокотившись на стол, подпер кулаком скулу, поднял глаза на Эммануэль, потом снова уставился в пространство, было похоже, что он сдерживает сильную боль, но не боль это была, а какая-то непреодолимая, тяжелая тоска, сознание неизбежности страдания и для себя, и для нее, а еще – перекрывавшее все бешеное желание завладеть ею, всей ее жизнью, как можно быстрее, противится которому было невозможно. Дольше он не продержится. Он поднялся.

– Простите, нет. Мне лучше уйти.

– Почему?

– Я не могу сейчас дольше быть с вами.

У Эммануэль занялось дыхание, он подобрался к границе своего молчания, а врать он категорически не умеет, стоит только дожать – и он скажет, но то, что он скажет, казалось, погребет ее под собой.

– Спасибо, Артур, не буду вас задерживать, – она было протянула ему руку, но тут же опустила.

Артур благодарно улыбнулся, кивнул и молча ушел.

Но он словно оставил на ее пороге свою тоску, свою беспощадную верность, свое каменное чувство долга, и все это одним махом рухнуло на ее легкость и никчемность, и не выдержав, она разрыдалась у двери.

Дневник мадемуазель Арианы. Середина июня

12 июня

Солнечным соком брызнуло в глаза – передо мной открылась стеклянная дверь, появился ты. Улица двигается и растворяется в твоих глазах. Ты прячешь несостоявшуюся сигарету. «Прошу! Вы ведь сюда хотели зайти?» – «Конечно». Разве могу я идти не к тебе? Голубоватый утренний свет, легкое пространство, кажется, я вижу его каркас – графитовый каркас акварели. За моей спиной твой жест, словно взмах огромного крыла. Ты протянул руку, передо мной возник маленький мир, созданный из стекла и цветов. Ты говоришь о свете. Из-за моего затылка твой голос вытекает двумя потоками и заполняет пустынный зал, обернутый ватой тишины, словно елочная игрушка. Мы движемся параллельно стене как корабль вдоль берегов, и каждый берег – мир, со своим устройством, со своим солнцем и тенью, и на каждый мир нужны свои глаза – мы примеряем их как очки в магазине. Ты говоришь о встрече, о том, как люди чувствуют ее. Мы заходим в пролив, за ним – открытое море темного взгляда из глубин времени, хрупкая старая жизнь, призрачная юность, гномы, пьющие эль, принц, сдавленный латами. «Кофе?» Мы погружаемся в кресла, в объятия большого стиля, перед которым не натянута веревочка с просьбой не заходить. Появляется запах цвета твоих глаз. Ты отбрасываешь прядь со лба, словно тень, упавшую на лицо. Я слышу наши голоса, легкий сухой хруст светской беседы. Мне нужно идти, иначе ты перельешься через край и выплеснешься из меня, а я не хочу этого. За дверью мир исчезает, остается белый лист, с которого смыли краски, лишь какие-то невнятные разводы говорят о том, что здесь что-то было. Остается сосредоточиться и вспомнить, что.

Артур понимал, что заснуть ему сегодня не удастся. Он лежал ничком, отодвинув в сторону подушки, и вспоминал все, что увидел и услышал у нее, разбирал и снова собирал, словно тюльпан из бумаги, тот маленький кусочек мира, в центре которого находилась она. «Что может сказать о человеке комната, в которой идеальный порядок, как на картинке из журнала? Она любит свой дом и много времени в нем проводит, уделяет внимание каждой мелочи, стремится к красоте и гармонии. Что есть в ее доме из мелких вещей – они лучшие подсказчики? Картины, вазы с цветами, подушки – не за что зацепиться. Но в гостиной просто принимают посетителей, а вот если бы заглянуть в ее спальню – там все могло быть по-другому». Он повернулся и стал рассматривать свою комнату. «Что здесь обо мне? Большая кровать – люблю дрыхнуть. Но она не моя, она была для двоих. Дорогая стереосистема – люблю музыку, хороший звук. Кассеты – без зауми и претензий на оригинальность. Полный шкаф белых рубашек – пунктик. Говорит о желании быть хорошим, чистеньким и добреньким, об отсутствии фантазии, о стремлении жить по некой стандартной схеме… Белая одежда напоминает о море. Камни – за них можно смело в психи записывать. Фотографии, почти все из нашего последнего года на побережье, родители снова вместе, они еще молодые, Роланд учится в университете, я заканчиваю лицей, яхты, верфь – я не хочу быть один, я хочу жить там, у меня было хорошее детство, я их люблю… Почему так должно было случиться, что я не успел увидеть его перед смертью?»

Артур встал, открыл окно, закурил, две мысли так тесно переплелись в нем и он пытался найти этому объяснение. «Я не представляю ничего интересного для нее, ей интересно было только то, чего я не мог сказать и сделать… Почему он не хотел, чтобы я видел, как он умирает? Пожалел? Она меня тоже пожалела… То, что я скрываю, бросается в глаза…»

Он вдруг заметил внизу в темноте какое-то движение. В саду кто-то был, и это был не Марк. Артур надел халат и вышел.

– Эй! Что вы здесь делаете? – окликнул он незнакомца. Молодой парень, что-то смутно знакомое…

– Тут такие красивые цветочки, вот, думаю, выкопаю луковичку, посажу перед своим домом, на радость мамочке. – Вкрадчиво сказал тот.

Артур узнал воришку, стащившего у него перстень.

– Будешь сажать цветочки перед тюрьмой. – Цоллерн взял его за плечо и развернул к свету, падающему из окна. – Я ведь говорил тебе, чтоб ты мне больше не попадался!

Мальчишка извернувшись укусил Артура за руку, но тот успел перехватить его другой рукой.

– Ах ты…

– Сукин сын!

– Подумал, прежде чем сказал?

– Это я тебе подсказываю… Не нравится? Ну, тогда – представляюсь. А тебя как зовут?

– А мое имя ты узнаешь из газет, когда в них напишут, что я в целях самообороны случайно прибил человека с лопатой, забравшего в мой сад «за цветочками». Что ты здесь ищешь?

– В этой земле есть кое-что поинтереснее цветочных луковиц, я тебе помогу достать, – сказал воришка сладким голосом. Его постоянное кривляние пока еще забавляло Артура, отвлекало от тяжелых мыслей.

– Я и без твоей помощи обойдусь. Спасибо, что сказал.

– Нет! Это опасно!

– Бомба что ли? – усмехнулся Артур.

– М-м…Вроде того… Надо очень осторожно…

– И лучше при дневном свете, – подытожил фон Цоллерн.

«Чушь какая-то, он сумасшедший». Вынужденная ночная прогулка, хоть она оказалась весьма странной, подействовала как необходимое лекарство – Артур понял, что если не упустит момент, если сейчас вернется и уляжется, то заснет, поэтому разбирательства решил оставить на завтра.

– Пойдем-ка, – он повел мальчишку к конюшне.

Конюх проснулся и, увидев хозяина в пижаме и халате, забеспокоился, не случилось ли чего. Артур велел обыскать, связать и запереть вора.

– И не разговаривай с ним, Жиль, ни единого слова! – крикнул он уходя.

Мальчишка наигранно застонал, и Жиль решил проверить своего подопечного.

– Чего пищишь?

– Дай попить, – он указал глазами на внутренний карман своей куртки.

– Что это у тебя там? Откуда, я ж все обшарил! А ну-ка дай сюда! – Старик засунул руку ему за пазуху и извлек небольшую фляжку.

– Что тут у нас?

– Водичка.

Жиль открутил крышку, понюхал.

– Водичка! Кое-что покрепче у тебя там, дураку ясно!

– Тебе что за дело. Просто подержи флягу у рта…

– У твоего что ли? Не полагается тебе! Это – мой трофей. – С этими словами он запрокинул голову и стал уверенными глотками пить. Мальчишка смотрел на него и широко улыбался.

Вскоре из угла, куда ушел старик, раздавался веселый храп.

Парень поднялся и подошел к лошадям. Они вначале забеспокоились, но он заговорил с ними, и вот две головы потянулись к нему. Он встал напротив черного жеребца и долго смотрел ему в глаза, а затем повернулся к нему спиной, чуть приподняв связанные руки. Конь начал яростно жевать веревку.

Артур проснулся очень рано. «Это кстати», – решил он, вспомнив о вчерашнем происшествии, и пошел проведать пленника. Тот сидел на пороге открытой конюшни и курил папиросу, позаимствованную у сторожа, до сих пор заливисто храпящего. Цоллерн остановился и задумчиво рассматривал мальчишку. Лицо его было странно нежным, с почти девичьими чертами. Тени от слишком длинных ресниц падали на смуглые щеки. Черные волосы мягкими волнами ложились вдоль висков и щек, спускаясь до плеч. «Просто ангел», – про себя усмехнулся Артур, прикидывая, сколько ему может быть лет. Но как только «ангел» сверкнул глазами исподлобья, он сразу превратился в черта, злобного и наглого. Он в свою очередь изучал Артура, начиная с ботинок. Потом сплюнул и сказал презрительно:

– Не тебе со мной тягаться.

– Тебя как зовут?

– Бля, мы же забыли познакомиться! Придурки! – он ударил себя по коленкам, потом встал. – Доминик, – он протянул руку.

Цоллерн пожал ее, назвав свое имя. Небольшая узкая рука в его ладони была словно бескостной, такой мягкой, что Артура начало мутить.

– Представление мне понравилось. Теперь излагай, – сказал Артур.

– Чего зря п..деть? Лучше начнем раскопки. Сам увидишь, а то, пожалуй, не поверишь.

– Начинай. – Артур кивнул на лопату, которую он вчера поставил у стены.

Они пошли в сад. Глядя, как мальчишка бестолково орудует лопатой, он спросил.

– Глубоко копаем?

– А х.. знает, на метр, на полтора.

– О! Это ты до вечера будешь колупаться.

Он принес лопату себе. Дело пошло быстрее. Артур снял рубашку – без нее стало гораздо удобнее. Заметив, что мальчишка перестал работать и беззастенчиво разглядывает его, он тоже остановился.

– В чем дело?

– Думаю… Ты разделся – это намек?

– Ты педераст?

– Не мечтай – громилы не в моем вкусе. У тебя есть подружка?

– Сейчас нет.

– Вот… а так можно было бы проверить, кто из нас кто. Девчонки мне тоже нравятся.

– Яму видишь?

– Я знаю способ выбраться из могилы живым, а ты?

– Когда окажусь там, подумаю об этом… – Артур вдруг схватил Доминика за грудки и тряхнул. – Так мы что, покойника откапываем?

– Ты угадал! – он оттолкнул руку Цоллерна, – пока ты не заподозрил меня в некрофилии, скажу, что нужен нам не он сам.

– А что?

– Увидишь. Да он тихий, не бойся, – и мальчишка залился смехом так беззаботно, словно речь шла о детском секретике.

– Ладно, копай пока, я схожу за сигаретами.

Когда лопата Артура звонко лязгнула обо что-то твердое, Доминик завопил:

– Ха! Докопали! Ну, тут еще расширить придется.

– Кто здесь лежит?

– Узнаешь!

Они расчистили крышку каменного саркофага. Надпись прочесть было невозможно.

– Открывай.

– Так запросто? Может, ты? – спросил Артур, вылезая из ямы. Он собирался пойти за ломом.

– Ну, если дрейфишь, я открою. – Доминик попытался сдвинуть каменную плиту. – Не, дай сигарету, надо передохнуть, – он уселся сверху на крышку.

– Подожди, – Артур принес лом, вернулся в яму. Они закурили.

– Страшно?

– Не знаю. Каким-то бредом отдает.

– Этого люди чаще всего и боятся – вылететь из привычности.

– А ты не боишься?

– Не-а, тут самое интересное и начинается!

– Интересное? – тяжелая, как каменная плита, которую он собирался сдвинуть, тоска снова вернулась к нему – та же, что и вчера, в доме у Эммануэль. – Ладно, вылезай.

– Вместе надо.

– Уйди лучше! Вдруг что-нибудь прищемишь.

Артур долго пытался сдвинуть край плиты, наконец, ему это удалось, он ухватился и немного приподнял крышку

– Ну ты бык! В прошлый раз они ее втроем тягали!

– Кто? Кто тягал?! – разражено рявкнул Артур.

– Черти! – Доминик расхохотался, глядя, как Артур собирается с силами для очередного рывка.

Он сдвинул крышку еще немного, а потом отвалил ее в сторону.

– Нравится? – Доминик сидел на краю ямы и болтал ногами. – Вижу, ты проникся.

Артур долго разглядывал того, кто лежал в саркофаге, потом осторожно, чтобы не ссыпать землю, выбрался, лег на траву, закурил. Едва ли не впервые ему захотелось отмотать обратно, вернуться во вчерашний вечер. Вернуться и свернуть в другую сторону.

– А если бы вчера я не заметил тебя?

– Кто-нибудь другой бы подошел – так или иначе мы доплелись бы до этого самого места.

«Надо было тебя на площади полиции сдать».

Артур вошел в комнату Роланда, присел на корточки возле кровати. Его взгляд тек по голове брата, перебираясь через пороги бровей и скул, губ и подбородка. Когда он видел спящими любимых людей, не их мимика, ни слова не отвлекали его, и он мог дать волю потоку тепла и света, предназначенных тому, на кого он смотрел. Это хорошо изученное им лицо редко пребывало в покое, и сейчас Артур пытался определить для себя главное его выражение. Слово, пришедшее ему, было тревожным, оно было символом мучительного неспокойствия, одержимости, жестокости и смелости, оно вызывало образы крестных страданий, тяжелых сомнений гениев, безумства первооткрывателей, и слово это было «жажда». Даже во сне. Снова Артуру захотелось отменить сегодняшнее утро, избавить брата от этого искушения – искать разгадку только что обнаруженной им тайны.

«Просто гроб, – сказал он себе, – ничего там нет, надо просто там крест поставить. Или камень. И все». – Он тихо пошел к двери, благодарный мирно спящему Роланду за это решение.

– Артур! Вернись!

Голос был яростным и хлестким, и предполагал в ответ лишь безоговорочное подчинение.

– Что за вид? Соперники вчера живьем в могилу закопали?

– Наоборот… – Артур вздохнул, понимая, что никуда от этого не уйти, – я ее сегодня раскопал.

– Что происходит?

– Мне показалось, что это не терпит отлагательств. Нет… просто я не мог больше ждать, когда ты проснешься…

– Пять утра!?

– Почти шесть… прости… Знаю, ты поздно лег…

– Приведи себя в порядок. Надеюсь, то, что у тебя стряслось, стоит того, чтобы я поднялся в такую рань.

Артур вымылся, переоделся и вышел в сад. Сел у своего камня, закурил, наблюдая, как Доминик бредет по тропинке под яблонями и разглядывает их дом.

– У нас еще примерно полчаса, – сказал Артур, протягивая ему сигареты.

Роланд всегда долго собирался. Отец как-то пошутил, что он каждое утро проверяет, все ли на месте, – от зубов и костей до самой завалящей мыслишки. Спал Роланд очень мало, обычно всего четыре часа, после каких-нибудь бурных гуляний – немного дольше, но вставать раньше необходимости он не терпел до бешенства, да и когда вставал вовремя – не мог сразу включиться в жизнь. Артур думал, что во сне брат пропадает где-то настолько далеко, что забывает о своем земном существовании, ему требуется много времени, чтобы опять сроднится со своим телом, с домом, с ежедневными занятиями. Зато когда он наконец был готов предстать перед новым днем – он был неотразим. Вот он идет к ним по дорожке от дома… Камень, к которому Артур прислонился спиной, казалось, врастает в ребра, все больше сдавливая сердце.

– Ох..ть! – Доминик обошел Роланда кругом, отступил назад, чтобы полюбоваться как на статую. – Сразу видать – кобель-интеллектуал высшего сорта!

«Неплохое определение, можно использовать при случае», – решил Роланд, но в наказание за фамильярность не удостоил мальчишку ни словом, ни взглядом. Повернувшись к брату, который закусил верхнюю губу, чтобы не улыбаться, он спросил:

– Артур, это – что?

– Выражение искреннего восхищения, я полагаю, – ответил тот, еле сдерживаясь, – познакомься, знаменитый кладоискатель, не в службу, а в дружбу помог мне раскопать могилу, тебе будет интересно взглянуть.

Роланд подошел к яме. Лицо покойного, насколько его было видно в шлеме – забрало Артур поднял еще до того, как пошел звать брата, – сохранилось настолько хорошо, будто умер он всего несколько дней назад, только синевато-серая бледность и заметная сухость кожи говорили о том, что эти глаза уже никогда не откроются. Кольчуга и латы тоже мало пострадали от времени. Роланд даже засомневался на секунду, что захоронение не подделка, но присмотревшись внимательно и к саркофагу, и к мертвецу решил, что такую подделку слишком сложно было бы выполнить. Он разрешил себе пока не раздумывать о смысле всего этого, он часто оттягивал время перед тем, как ринутся в новую интеллектуальную авантюру, и эти моменты затишья и сосредоточения были едва ли не самыми лучшими – стояние на пороге тайны, это ли не блаженство!

– Занятно! На приключения потянуло? Что ты с этим собираешься делать?

– С ним уже все сделали, что могли, теперь он лежит себе, хм, покойненько и точит зуб на ваше семейство, – встрял Доминик.

– Выражайся яснее, – угрюмо произнес Артур.

– Посмотри, у него кой-чего отобрали. Что это было, смекаешь?

– В руках… – тихо сказал Артур. – Крест?

«Вот оно, – Цоллерн-старший медленно вдохнул утренний воздух, пахнущий землей, ржавчиной и тлением, – теперь назад хода нет».

– Меч. – Роланд произнес это слово угрожающе резко.

– Короче, мы раскопали его, чтоб убедиться, что меча здесь нет. Валяй, закапывай обратно, – сказал мальчишка Артуру. – Я помогать не буду – у меня плохо получается.

– Пойдем-ка. – Артур показал на дом.

– Ха! Бесплатная экскурсия? Я – за.

Артур почти втолкнул Доминика в свой кабинет.

Роланд уселся в кресло у окна, Артур – за стол.

– Присядь, – он указал мальчишке на стоящий рядом стул. – Рассказывай.

– Я все уже сказал.

– Откуда ты знаешь обо всем этом?

– Я знаю, откуда знаю, а вам х..!

– Отвечай по-хорошему, ты же отдаешь себе отчет в том, что я могу с тобой сделать, – сказал Артур.

Доминик расхохотался.

– Больше, чем убить все равно ничего.

– Убить можно по-разному, – мечтательно сказал Роланд, постукивая пальцами по столу, – У меня есть книга с картинками про древние казни и пытки – могу дать тебе почитать.

– Не п..ди, ты убить не способен, обделаешься даже если будешь просто смотреть.

– Об тебя руки пачкать не собираюсь, но у меня много знакомых – самых разных.

– Где ты живешь? – спросил Артур, чтобы вывернуть разговор из этой смрадной ямы.

– Когда где.

– Родители есть, родственники какие-нибудь?

– Не надейся.

– Судимость?

– Не-ет, – он опять расплылся в наглой ухмылке, – ты же меня отпустил.

– Что? – Роланд посмотрел на Артура. – На площади?

– Ну… да, – кивнул он брату и продолжил. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, и?

– Думаю, куда тебя сдать.

– В чем смысл этой выходки с раскапыванием могилы? – Роланд подошел к окну и смотрел на дыру в земле, – ты не смог бы это сделать незаметно, значит, хотел, чтобы тебя заметили.

– Тепло, тепло, – захлопал в ладоши мальчишка, – давай дальше, Пуаро!

– Утомил. Прекрати паясничать, а то врежу тебе, – устало сказал Артур.

– Не-а, все будет не так, увидишь, – он подобрал ноги, уселся по-турецки.

– Ты сообщил нам о том, что в могиле был меч, а теперь его нет. – Роланд подошел к Доминику. – Знаешь, где он?

– Нет.

– Кто знает?

– Х.. знает, поищи, ты ж, блять, умный. Если покумекать – ищи сначала в доме. Ну, все – я пошел. Заходил привет передать просто, – он собирался встать, но Роланд толкнул его обратно.

– От кого? – Роланд поставил руки на подлокотники стула и наклонился к его лицу.

– От папаши твоего, – усмехнулся мальчишка. – Ну что надумал? – повернулся он к Артуру. – Никуда ты меня не сдашь – никто меня не возьмет… никому это не нужно.

– Права есть? – спросил Артур.

– А что?

– Это сейчас шутка была? Про папашу? – Роланд взял мальчишку за ухо и повернул его голову к себе. – Хотелось бы ясности.

– Не шутка.

– Отпусти его. Тебе есть, что добавить, Доминик, про могилу, меч и нашего отца?

– Нет, – он потер ухо, поднялся, потянулся, зевнул, – спасибо за экскурсию!

– Она еще не закончилась, – Артур подошел к двери. – Идем.

Они вышли в коридор, дошли до лестницы.

– На кухню пойдем, – сказал Артур.

Доминик съехал по перилам вниз, прошел к кухне. Артур шел следом. Каждое движение мальчишки говорило о том, что он уже был в этом доме.

Артур достал хлеб, масло, ветчину, сыр, джем. Положил на стол доску и нож.

– Давай, сам сделай бутерброды, а я пока чайник поставлю, – сказал он просто. – Или хочешь кофе?

– Можно.

– В машинах разбираешься хоть немного?

– Да.

– Права с собой? – Артур не удивился бы этому, хотя вчера они со сторожем не обнаружили у Доминика в карманах ничего.

– Какого хрена?

– Права!

– На! – мальчишка достал из куртки и швырнул их на стол.

– Будешь у меня водителем работать, – сказал Артур, возвращая ему документ. – Жить будешь здесь, в том конце коридора есть небольшая комната. Сегодня вечером в восемь приходи. Если у тебя есть какое-то барахло – могу за тобой заехать. Рабочий день ненормированный, зарплата – по результатам первой рабочей недели.

– Ты дурак?

– Подскажешь, как лучше ответить на твой вопрос? И один, и другой ответы кажутся мне странными. – Артур снял с огня турку и посмотрел на мальчишку. Смеяться с набитым ртом тому было неудобно.

– Вот, запей. – Артур налил ему и себе кофе.

– Молодец! Ладно, договорились, только не возомни, что купил меня.

– А что ты такое, чтобы тебя покупать? Не набивай себе цену.

– За братцем присмотри – его хорошо торкнуло.

Артур молча кивнул.

Заметки неразборчивым почерком

Герои не умирают. Со временем они стареют или взрослеют, а иногда молодеют, но они остаются, даже если давно с ними перестал общаться. Мой герой за последние двадцать лет помолодел на семь. Я думала, что он давно ушел, но не тут то было, он появился в самый казалось бы неподходящий момент. С того дня мы общаемся ежедневно… Иногда он даже преследует меня, словно подгоняет, мол, работай, – я читаю его имя в самых неожиданных местах – на борту речного трамвайчика, на странной гранитной арке на кладбище – это имя и все – ни дат, ни фамилии, только маленький белый амурчик сидит рядом. Что будет, когда я закончу писать, отпустит ли он меня и как мне отпустить его?

Трудно передать то смятение, выматывающее волнение, какое охватывает меня, когда продумываю и записываю некоторые сцены. В другой раз меня наполняет эйфория или желание такой остроты и силы, что оно почти перерастает в боль. Все эти эмоции ничуть не слабее чувств, какие я испытывала бы, находясь внутри ситуации на самом деле. Они даже сильнее, ведь я живу за всех героев повествования, и это удивительное ощущение у меня вряд ли получится выразить.

ЧАСТЬ 2. ЧУВСТВО СУДЬБЫ

Артуру казалось, что всю ночь ему снился звон – колокольчиков или хрустальных бокалов, и хотя в звуке не было ничего неприятного, его навязчивость лишала сон покоя. Было в этом звоне еще кое-что – ощущение всеобщей суеты, глупой толчеи, переката сплетен и невидимого, но неотвратимого страшного исхода. Цоллерн-младший проснулся очень рано. Побродил по саду, зашел на конюшню и вернулся в дом, успев сильно проголодаться. Он уже решил добыть себе завтрак самостоятельно, но был застигнут Патриком.

– Патрик, очень хочется есть, можно мне вместо завтрака что-то больше похожее на обед?

– Конечно, мсье Артур, сейчас я вас накормлю так, что вы не сможете подняться с дивана, – улыбнулся старик.

– Звучит многообещающе!..

Ожидая завтрака в столовой, Артур вытащил из-под дивана серый булыжник, уселся, положив его на колени. Это был один из любимых камней Артура – камень ясности. Чуть меньше человеческой головы, светло-серый с песочным оттенком, округло-треугольной формы. У камня не было острых сколов, только небольшие выщерблины и неглубокие морщинки, которые Артур рассматривал сейчас, впав в глубокое безмыслие. Прохладное тело камня, его уверенный, спокойный вес, открытое с любой стороны лицо, и то, как дружелюбен он был к рукам, успокаивали и проясняли Артура. Он водил пальцами по сглаженным неровностям и наполнялся ощущением того, что неровности, существующие сейчас в жизни, постепенно разглаживаются и разгадываются. Не до конца, конечно, совсем немного, но этого было вполне достаточно. В благодарность за помощь, Артур понес друга в ванную, подержал под холодной водой и пообещал взять его на море. «Но совсем отпустить тебя я пока не могу», – негромко сказал он камню.

Спустился Роланд. Патрик начал накрывать на стол. Артур вытер камень полотенцем, хотя знал, что они предпочитают высыхать самостоятельно. Из уважения к Патрику он не хотел класть под диван мокрый булыжник, считая, что старик от этого расстроится.

– Привет. А, сеанс? – улыбнулся Роланд.

– Доброе утро. Я рано проснулся…

– Сколько человек завтракать будет? – спросил Роланд, оглядывая накрытый стол.

– Да что-то я плохо спал сегодня, – сказал Артур смущенно.

– Настолько плохо, бутуз? – Роланд знал, что недостаток сна у брата возмещается едой.

Артур заулыбался толи разным вкусностям, поданным к завтраку, толи заботливости брата. Он молча ждал, пока Роланд нальет себе кофе и выберет, что будет есть, потом заговорил.

– Хотел спросить тебя кое о чем, не удивляйся.

– Нет, удиви меня!

– Помнишь, выставку молодых художников, на которую Франс приглашала? Кто из них тебе кажется наиболее талантливым, подающим надежды?

Завтрак с братом был для Артура залогом хорошего дня. Кроме разминки для мозга, – ее Роланд проводил мастерски, – Артуру нужно было еще кое-что: ему требовался человек, на которого можно было выплеснуть избыток любви, какой, казалось, накапливался в нем каждую ночь и утром настойчиво начинал прорываться в мир.

– Тебе удалось! Для чего это?

– Ну… – протянул Артур, показывая, что не хочет пока говорить.

– А, девушка-искусствовед… Предстоящее свидание… Угадал?

– Будем считать, что да.

– Скользковато! Ну, хорошо, мсье таинственность, я отвечу. Мишель Тессо, в первую очередь, в его работах ясно проглядывает озарение, в этих странных нечетких фигурах, в ощущении от света на его картинах, мистического света на границе страха и эйфории. Чикетта, естественно, – усмехнулся Роланд, как показалось брату, невесело, – у нее потрясающая пластика, чувство линии, когда она забывает о том, как ее учат, ее рисунок становится очень зрелым, словно это не девчонка, а умудренный жизнью и прошедший долгий путь мэтр. Но только если она будет работать! Она в таком опасном возрасте – в любой момент может выскочить замуж… забеременеет и – пиши пропало, вот, как Дениз.

– А что с ней?

– Дениз, умница, такое чувство пространства, цветовых сочетаний, чутье на продажу, нюх на покупателя… В последнее время ходит серая, взрывается какими-то истерическими припадками, иногда буквально спит на работе. Думаю, больна, расспрашиваю – все отрицает, начинает извиняться и плакать. У меня были подозрения, но я решил подождать. Она несколько дней не появлялась, и вот в понедельник захожу с утра в галерею, и меня встречает премилый живот на ножках. Токсикоз закончился, все прекрасно! Глаза пустые-пустые, на лице блажная улыбка, все очарование умницы Дениз растворилось где-то в околоплодных водах!

– Она замуж вышла?

– Не знаю, меня на свадьбу не приглашали. Есть какой-то там, она не решилась меня с ним познакомить, я видел его пару раз – ничтожество.

– Ну, потом, когда ребенок подрастет, она сможет…

– Ничего она уже не сможет! Ребенок будет расти, отношения с мужем портиться, она влезет в эту куриную депрессию, наделает кучу глупостей – похудеет, подсядет на психолога, сделает химическую завивку, раззвонит всем о своем несчастном браке, поистерит, пошлет все к черту и попытается включить мозг, а потом попадется под горячую руку пьяному мужу, они попытаются друг друга убить или наоборот решат примириться, как бы там не было, результат будет один – они сделают нового ребенка.

– Вообще-то… если бы женщины не рожали детей, тебя бы тоже не было, – улыбнулся Артур.

– Кому-то от этого было бы хуже?

– Конечно! Во-первых мне.

Роланд взглянул на брата, покивал задумчиво.

– Ладно, малыш, не слушай меня. Наверное, все может быть и по-другому… Вернемся к твоим подающим надежды. Вот скульптор, не помню его фамилию, в нем тоже, мне кажется, хорошее будущее: его люди и особенно эти мифические животные, будто пришедшие из сна, рассказывают какие-то очень интересные и очень древние истории о мире, когда все было слито в сознании, когда не возникало сомнений в том, что мысль материальна, что природа чувствует и отвечает, когда бог водил человека за ручку по чудесному саду. И тот, который рисует тени, да? Тебя тоже зацепило?

Артур кивнул.

– А что бы ты сказал о художнике, который написал ту картину – у меня в кабинете?

– По одной работе судить трудно, но, мне кажется, он хороший мастер, он нашел какой-то очень точный баланс: с одной стороны превосходная техника, с другой – свобода от правил, такое было впечатление, но, лучше еще раз внимательно посмотреть. А что это за человек?

– Возможно, ты с ним потом познакомишься. Ну, продолжай, извини, что перебил.

– Ладно, кто остался… Люсиль Латур, конечно, с ее смелой декоративностью. Хоть в некоторых работах она слишком разухабистая, но многим такое нравится. Ее цветовые парадоксы занимательны, и у нее свой жестко выверенный стиль, немного стервозный, и все-таки вызывающий восхищение. Надо посмотреть еще раз их каталог, кого-то я наверняка забыл. А вообще судить современников надо с осторожностью – вдруг потомки решат иначе! – хитро улыбнулся Роланд.

– Я свое мнение с потомками не собираюсь согласовывать, глупо пытаться прогнуться под будущее, и неизвестно, как на него повлияют такие попытки, – серьезно сказал Артур. – Спасибо, ты мне очень помог!

– Ты загадочен до безобразия, бутуз!

__________

Артур ушел собираться. Роланд отправился в библиотеку – разобрать почту.

– Простите, мсье Роланд…

– Я сказал не появляться на моей половине!

Доминик стоял перед входом в библиотеку. Роланд оторвался от письма, которое читал, повернулся к нему. Лицо мальчишки было из тех, на которые можно смотреть очень долго, любоваться и всем образом вместе и каждой чертой в отдельности. Роланд пытался разобраться, в чем самое сердце этой красоты – в глазах ли, в том ли как собраны все черты внутри овала, или в мгновенной смене выражений – от надменности и наглости, до детской искренности. Одно было ясно, образ был притягателен той опасностью, которая таилась за совершенством внешности, непредсказуемостью и каким-то шаманским безумием.

– Я же только в коридоре, я думал это нейтральная территория…

– Ты ошибался. Вон!

Мальчишка с жалобным видом опустился на колени.

– Извините, не могли бы вы дать мне какой-нибудь ненужный конверт – их у вас в корзине много валяется.

– К чему представление?

– Простой бумажненький конвертик, фотографии сложить… – продолжил Доминик с таким видом, словно вымаливал себе помилование вместо смертного приговора. – Пусть даже на нем что-нибудь будет написано, пусть даже он будет залит кофе, да хоть бы вы им подтерлись, мне подойдет.

Роланд не сдержался, хмыкнул.

– Артист! Таких поискать! – он встал, взял со стола конверт от какого-то приглашения и протянул его Доминику.

– Спасибо, мсье Роланд! Я благодарю Господа Бога за то, что он дал мне возможность лицезреть такого прекрасного человека, как вы!

– Господа Бога оставь в покое и марш отсюда!

– Уже исчезаю! – мальчишка быстро поднялся с колен, шагнул к перилам и перемахнул через них.

Роланд подошел, глянул вниз – никогда не задумывался, но метра три тут точно есть.

– Совсем спятил?

Доминик рассмеялся, сел на пол.

– Сам-то не вольтанулся, мудак?

– О, это больше похоже на правду! Я уж думал, ты заболел.

– От твоей души, упакованной в чистенькое тельце, смердит так, что и сдохнуть недолго!

– А ты не подходи близко! – перебранка забавляла Роланда.

– И то верно, лучше держаться подальше от е..чих мертвецов.

– Тем, кто трусит, конечно!

– Я трушу? Это тебе скоро придется в штаны наложить.

– Не ты ли меня так напугаешь?

– Жизнь с этим и без меня справится.

– Отлично, буду ждать! А то что же – так и помереть непуганым?

– Жаль, что некогда мне, а то бы еще поиграли в «кто-кого-перетрындит».

– Карман иссяк, из которого ты грязь на язык выкладываешь?

– Твой братишка меня ждет. Я еще отыграюсь.

– Оттачивай речь. Правдой в лицо ты плеваться умеешь, с меткостью тоже неплохо, но тебе не хватает изящества.

Мальчишка смотрел на него задрав голову, все больше расплываясь в счастливой улыбке:

– Тащусь от тебя! До чего хорош, мерзавец!

– Забыл, как должен обращаться ко мне?

– О, нет, мсье козло..б, то есть мсье Роланд.

_________

Артур выгнал машину из гаража и ждал, пока выйдет Доминик. На удивление он появился вовремя. Цоллерн отдал ему ключи, сел на пассажирское место и достал договор, который хотел прочесть.

– Познакомимся поближе, – мальчишка завел машину. – Какая ..зда тебе нравится?

– Что?

– Езда, говорю, какая тебе нравится?

– Спокойная.

– Ну, тогда поехали, киска!

– А вдруг я не киска, а собачка.

– Не-а! Вот брат у тебя – кобель и сука в одном лице, а ты котеночек…

– Я твоего мнения о брате не спрашиваю, держи его при себе. Мне в принципе все равно, кто как меня называет, но если в какой-то момент мне «киска» надоест, я врежу без предупреждения, и ты будешь знать, за что, договорились?

– Ладно, крошка. Дай сигарету и адрес скажи.

Книга открыта. Вложенные страницы. Послание первое

Вчера, как мне показалось, я вошла в состояние близкое к тому, о котором он говорил.

С утра, потом вечером я чувствовала в затылке и позвоночнике тепло и какую-то вибрацию. Мне не мешали внешние звуки. Этот состояние было очень приятным, его не хотелось покидать. Как многие из моих ощущений совпадают с тем, о чем он говорил: сомнения, перемены в образе жизни, в общем отношении ко всему. Сегодня я видела белое свечение вокруг своих рук. То же чувство в руках, плечах, шее затылке, его легко узнать – словно меня зазывают на контакт. Но я еще долго тянула, доделывая какие-то дела. Потом села, приготовила бумагу и карандаш. Смутные мысли, образы приходили в голову. В какой-то момент я увидела контур ангела – голова и два крыла. Потом закончила медитировать, и было ощущение, что на голову надели крышку. И уже после этого выкристаллизовались слова: «Не так сложно разорвать круг быта, если на это есть хоть малейшее желание. Но ваше желание обратно: вы заслоняетесь повседневными делами, говорите, что они довлеют над вами. Какой в этом смысл? Если вы не желаете говорить со мной, вам достаточно прямо сказать об этом, и я оставлю вас наедине с вашей рутиной, чтобы вы могли и дальше возвеличивать ее и жаловаться на ее власть».

Роланд проснулся от воя. Первой его мыслью было, что он слышал его во сне, но нет, странный надрывный звук действительно раздавался неподалеку. Он открыл окно – в саду было тихо. Зато в коридоре послышался какой-то шорох. Роланд подошел к двери, приоткрыл ее и чуть не вскрикнул – кто-то нажал на дверь с другой стороны.

– Чего прячешься? – Артур шагнул внутрь.

– А ты что вломился?

– Зачем в коридор идешь?

– А тебе почему не спится?

– Что свет не зажег?

– А ты чего в темноте бродишь?

– Мы играем в «вопрос на вопрос»?

– Что ты чудишь?

– Ты слышал что-нибудь?

– А ты?

– Я – да.

– Продул!

– Слышал звон какой-то, как будто много бубенчиков?

– А вой слышал, который как будто внутри дома раздавался? Заходил к Доминику?

– А что? Хочешь сказать, он во сне воет?

Роланд пожал плечами, спросил:

– Ты ложишься?

– Думаешь, я теперь засну? Дай что-нибудь интересное почитать, а?

– Что в моей библиотеке для тебя интересное?

– А что у тебя там для нормального человека ничего нет?

– А ты что – нормальный?

Они пришли в библиотеку. Роланд прошелся между стопками книг, которые еще не успел расставить, поводя глазами по полкам.

– Хочешь быстро уснуть? Что тебе больше шепчет – поэзия, философия или культурология?

– А если не быстро?

– Пожалуйста: история или психология?

– А совсем медленно?

– Приключения?

– Вот это – что?

– Жофруа де Виллардуэн? Хочешь про крестовый поход?

Артур взял с полки книгу, раскрыл. Откуда-то из ее середины на пол выскользнул конверт, второй Артур успел поймать.

Открыл и присвистнул.

Протянул брату.

– Роланд… ты хотел? Это он?

Роланд подошел к столу, включил лампу. Разложил фотографии.

На двух, одна из которых нечеткая, – меч целиком, на третьей только верхняя часть. Клинок хорошо сохранился, рукоять показалась Артуру неправдоподобно тонкой.

– Почему? – спросил Роланд у фотографий, над которыми он навис, едва заметно покачиваясь. – Почему тебе все время везет?

– Везет?! Почему я все время вляпываюсь?! Неужели мне так необходимы этот мальчишка, этот меч?..

– И эта девушка? Ты это хотел сказать? Все так плохо?

– Ты что меня не знаешь?

Роланд повернулся и долго смотрел на брата, словно что-то складывал в уме, какую-то логическую цепочку, и чем дальше складывал, тем все более грандиозным представлялся вывод. Правда, он не разрешил себе поверить в то, что нагородил, но сказал таинственно, в своей излюбленной манере.

– Меч без рукояти, точнее со снятой рукоятью… понимаешь, что это, возможно, значит?

– Сломанный?

– Может, у тебя мозг сломанный, а меч без рукояти – Дюрандаль?

– Та самая? – Артур уставился на брата. «Шутит ведь». – Разве Дюрандаль не в Рокамадуре?

– Бутуз, ты всерьез думаешь, что та ржавая железка, которая торчит из скалы у санктуария, настоящая Дюрандаль? Что он швырнул ее за пару сотен километров, будучи при смерти, или что прилетел Архангел Михаил и воткнул ее туда непонятно зачем, да?

– Почему тогда считается, что это она и есть?

– По легенде считается!

– 1:1. – Артур сравнял счет.

Но Роланд, не услышав, продолжил:

– И еще – по деньгам считается, потому что Дюрандаль и Архангел Михаил магическим образом притягивают туристов и паломников. И потому что где она на самом деле находится – никому не известно. После смерти Роланда Карл вроде как бросил меч в озеро, но забрал рукоять, поскольку в ней были святые дары огромной ценности: кровь Василия, зуб Петра, волосы Дионисия Парижского, и даже кусочек ризы Приснодевы! А Архангел как раз рыбачил неподалеку! Чушь! Никому точно ничего не известно! Конечно, это не значит, что именно наш меч и есть…– он пересмотрел фотографии снова. – Я не знаток, но похоже меч раннего типа, до тысячного года, меч меровингов или каролингов – видишь, широкий дол занимает большую часть длины клинка, скорее всего, линзовидное сечение – по фотографии не понятно, короткая рукоять… сама она отсутствует, виден только хвостовик, но судя по состоянию клинка, рукоять не рассыпалась в прах, а могла быть снята. Если бы он был, можно было бы попытаться это выяснить… Пока остается только сличить фотографии с иллюстрациями из «Археологии оружия» Оукшотта. – Он еще раз осмотрел конверт, обороты фотографий. – Здесь больше ничего, никаких документов, записей и намеков.

– А здесь что? На, ты открой. – Артур поднял с пола конверт, протянул брату.

– Все-таки была… была у него тайна, о которой никто из нас не знал… – Роланд пересмотрел фотографии, вытащенные из второго конверта, – лицо плохо видно, но ощущение, что она чертовски красивая, да?

– Странные кадры… – Артур помрачнел. – Снято как-то исподтишка, словно кто-то следил за ними.

– Может быть. Наверное, им незачем было афишировать отношения. С ней он был до того, как к нам вернулся, и закончилось все для него плохо, так мне кажется. Мама с ней не сравнится.

– Почему это? – грозно спросил Артур.

– Малыш, потому что есть просто хорошенькие женщины, а есть вот такие, от которых не отвести глаз, которые приковывают взгляд даже на нечетких фотографиях!

– Может, все дело в нечеткости, остальное ты дорисовываешь сам?

– Посмотри на нее глазами отца!

– Она… самовлюбленная, эгоистичная…

– Кого-то мне это описание слегка напоминает!

– Кого? – Артур непонимающе уставился на Роланда, который молча вздернул брови, мол, что же тут сложного? – Нет, – помотал головой, словно пытался развеять это сходство.

– Различие в силе и слабости. На этих карточках женщина с очень сильным характером… Ладно, первоочередная задача – найти одного человека, Мореля, помнишь такого? Нет? Он редко тут появлялся, но у него могут оказаться нужные ключики. Если встреча состоится – расскажу, а пока не забивай себе голову, лучше готовься – скоро открытие выставки, увидишься со своей эгоистичной, самовлюбленной… Или что – сдался?

– А ты с кем будешь? – спросил Артур вместо ответа, – Ты уже больше недели ни с кем не встречаешься – почему?

– А правда… Как-то даже не думал об этом… Тобой занят! Твоими влюбленностями и приключениями! Просто не остается времени на личную жизнь! – Роланд сладко потянулся, потер глаза, ему уже хотелось улечься, полистать книгу о старинном оружии и неспешно подумать обо всем, что открылось. – Ну, ничего, наверстаю…

– За эти дни у тебя пени набежали… – покивал Цоллерн-младший. – Как ты так живешь? Не надоедает?

Вопрос был в общем-то риторический, но Роланд ответил.

– Меня все устраивает. Я знаю достаточно, чтобы сносно управлять своей жизнью и по своему желанию строить отношения. И я мог бы рассказать тебе много интересного о рычагах, кнопках, ниточках и так далее, но тебе это все не поможет.

– Почему?

– У меня два варианта ответа: первый – ты выше этого!

Артур улыбнулся, он знал, что красиво выданный братом орден, обычно таит какой-нибудь подвох.

– А второй?

– Второй – ты до этого еще не дорос, малыш. Но все-таки кое-что я скажу. Лучше оставлять за собой не грязь, а воздух – неосуществленные мечты, невыполненные обещания, недорассказанные сны, какую-то небольшую силу притяжения. Обычно я делаю так, и уверен, что большинство женщин, с которыми я расстался, с удовольствием встретятся со мной вновь, если мне это будет нужно. Часто люди совершают ошибку, в краткосрочном сближении стараясь сразу раскрыть себя, но лучше обойтись без этого – чем больше в человеке нераскрыто, тем более привлекателен он для партнера. Поэтому уходить надо, когда ты еще на высоте, а не когда тебя начинают пинать и топтать. Я согласен с Бонапартом – в 225 максиме он говорит: «Можно останавливаться лишь при подъеме в гору, но при спуске – никогда». Ты добрался до вершины, и перед тобой открылся спуск – самое время развернуться и полететь за прощальным букетом.

– Франс ты подарил прощальный букет?

– Букет ей не нужен. Я решил, что ей полезней будет новая камера, и те альбомы Ле Гре и Лартига, на которые она так облизывалась в Париже.

Роланд снова пересмотрел фотографии незнакомки.

– Поговорить бы с ней, но ее, мне кажется, уже нет в живых. Мы с Чиккетой как-то развлекались – я угадывал по фотографиям, кто из ее родственников уже умер, и угадал довольно много.

– Вы с Чиккетой?

– Да.

– Интересно было?

– Ну да.

– Было хорошо вместе?

– Да отлично все было, что ты пристал?

– Вот пригласи ее на свою выставку и сделай ей предложение.

– Что за бред? Я не собираюсь жениться! Если ты собрался – теперь все должны? Я не хочу этого! Не хочу изо дня в день наблюдать, как женщина, в которую я был влюблен, начинает мне осточертевать, как она превращается в нудную, неинтересную, ревнивую особь, пригодную только в качестве инкубатора…

– Это ты про Франсуазу сейчас?

– Нет.

– Тогда кто эта женщина твоих кошмаров? Хочешь, я убью ее?

Роланд захохотал.

– Я могу на тебя рассчитывать? – спросил он. Артур кивнул. – Давай, ты женишься, а я на тебя посмотрю. – Артур снова согласился. – Перекрещусь и продолжу жить, как жил, – улыбаясь, закончил Роланд.

Дневник мадемуазель Арианы. Май

Мы настоящие, когда читаем. Тогда мы не исполняем свою роль. За чужими переживаниями душа показывается в своем истинном обличье. Если бы книгу жизни читать так же, не кривя душой. Если бы как не заинтересовавшую историю часть жизни можно было бы поставить на полку – авось потом осилю.

5 мая

Когда картежник сказал: «Знаешь, что высоко пред людьми, то мерзость пред Богом», меня как водой окатило. И все же я надеюсь, что будет хоть немного земного счастья, может это и низко пред Богом, но я люблю Архитектора и очень сильно. Я даже стала замечать за собой, что невольно повторяю его фразы, интонации, мимику, жесты. Со мной так еще не было. Как сказал кто-то, не помню, кто, любящая женщина лишена индивидуальности, она лишь отражение того, кого любит. Теперь я начинаю понимать, что в какой-то степени это верно. А Моль думает, что мы вообще похожи.

11 мая

Условия задачи:

Он – взрослый и успешный человек, его знают, ценят, у него талант. У него своя жизнь, предельно насыщенная и требующая от него собранности и соблюдения правил. У него разваливается семья, но, может быть, это не окончательно, во всяком случае, пока он женат.

Я – студентка первого курса, с головой до отказа забитой книжной чушью, я ничего из себя не представляю для общества и для таких серьезных людей, как он.

Вопрос: может ли он любить меня? Что все-таки значат его взгляды и прикосновения, его стремление меня проводить, помочь мне, когда я готовлюсь к экзамену? Что на самом деле значит его интерес к моей полудетской пока жизни?

17 мая

Я поняла, что для меня в его жизни есть только одно место – постель. И как только я займу это место, каждый раз передо мной будет стоять дилемма – в постель или за дверь.

Мишель стоял у плиты с шипящей на ней сковородкой, когда ему на голову надели бумажный пакет.

– Сохраняйте спокойствие, мьсе Тессо! Это похищение, – услышал он знакомый голос.

За его спиной рассыпался разноголосый хохот, Николя и Дени взяли его под руки и повели из комнаты. Стоящие в дверях трое человек в козлиных масках расступились, давая дорогу. Гурьбой они вывалились из подъезда, усадили именинника вперед, а сами набились на заднее сиденье машины. Франс, как самой худенькой, пришлось ехать на коленях у невысокого крепыша Дени. Артур сел за руль и снял маску.

– С днем рождения! – весело сказал он.

– Спасибо! Вы что задумали?

– Тебе же сказали – похищение знаменитого художника! Завтра об этом будут писать все газеты!

Мишель захохотал, потом вдруг смолк.

– Яичница! Я же не выключил!

– Не путай яичницу с божьим даром! – фыркнула Люсиль.

– Все в порядке, я сняла и погасила, когда мы уходили, – успокоила Франс, – вот только она будет совсем-совсем холодной, когда ты вернешься!

– Куда мы едем-то? На фабрику, что ли Артур?

– Узнаешь, именинник!

– Что-то он нервничает! По-моему пора! – Николя достал из-под сиденья бутылку шампанского.

– Может не надо, оно теплое и… тряслось, – Франс переживала, что они зальют Артуру салон машины.

– Пустяки, – Николя высунул руки в окно, из последних сил удерживая пробку.

Она, хлопнув, взлетела довольно высоко. Дождавшись, пока из бутылки перестанет лить пена, он передал ее Мишелю.

– Давай!

– Ничего себе размах, – сказал тот, взглянув на бутылку.

– Это еще не размах! – засмеялся Артур. – Пей! Поздравляем!

___________

Спланировано это было спонтанно, в пятницу вечером, когда Артуру позвонила Франс.

– Артур, скажи, что бы ты хотел получить в подарок на день рожденья?

– Я уже все получил!

– Ну, чего хочет мужчина в тридцать лет?

– Смотря какой!

– Например, Мишель.

– У него день рождения?

– Да, завтра, хотя он сказал, что собирать никого не будет, хотела зайти к нему и просто поздравить. Ему видно деньги не пришли еще за картины, которые продались с выставки, он сказал, что отпразднуем попозже.

– Давай ему устроим в подарок пирушку?

– Ну… он не согласится, он стесняется такого.

– Тогда это будет сюрприз. Действуем как компаньоны и сообщники: я организую банкет, ты созываешь гостей. Кого он обычно приглашает?

– Да всех, кто в нашей компании – Дени, скульптора, Николя – это тот, кто натурщиков превращает в тени, так про него шутят, – Люсиль, он любит с ней спорить, просто остановится не могут, как начнут.

– Ты сможешь им всем позвонить? Будет здорово встретиться вместе – я бы хотел с ними познакомиться. Соберемся у меня – в саду будет очень приятно посидеть.

– А… Роланд? Он, по-моему, не одобрит.

– Он уезжает. Вернется в воскресенье. Я ему вообще не буду говорить. Обойдется.

– Правильно! А как мы Мишеля заманим?

– Давай его украдем.

– Ты серьезно?

– Посоветуйся со своими… главное, чтоб он не обиделся.

Приглашенные в тайне от именинника гости внесли свою лепту. Люсиль сделала маски, Николя и Дени вызвались пленить Мишеля и доволочь его до машины, если он будет сопротивляться.

____________

Стол был накрыт под яблонями.

– Прошу! – Артур пригласил всех.

Они подошли.

– Кто где сидит?

– Угадайте!

На столе лежали шесть небольших карточек из плотной серой бумаги, на которых Артур нарисовал каждого из приглашенных, но не подписал.

– Ну, это я, – сказала Франс, – разглядывая волнистые линии, окружавшие ее голову, словно лучи солнца.

– Легко узнать, – согласился Артур.

– Можно возьму на память?

– Вот уж нашла, что брать.

– О, а я ничего! В духе Модильяни, – Люсиль держала карточку рядом с лицом, чтобы каждый мог сравнить.

– Меня тоже узнать можно – клюв и змеиные хвостики на башке или… корни, – улыбнулся Мишель. – Здорово, Артур! У тебя минималистско-юмористический рисунок!

– Я! Вот я! – закричал Николя, – я тень!

– А я вообще лев, – улыбнулся Дени.

– Я ведь вас самих не видел, только ваши работы, – объяснил Артур.

Все расселись и принялись за еду.

– Друзья! Спасибо за праздник! Я так…

– Тронут, мы поняли! – закончила Люсиль. – Давай уже пить!

Возгласы с пожеланиями звучали наперевиб.

– Мне неудобно, я не ожидал, что вы…

Франс и Дени показали глазами на Артура.

– Ты, Артур… я даже не знаю, что сказать… – разволновался именинник.

– Мишель, я очень рад, что с тобой познакомился, – сказал Артур, вставая и поднимая бокал. – И здорово, что у тебя сегодня день рождения, и мы смогли все собраться. Ни о чем не беспокойся, пожалуйста. За тебя!

Некоторое время после обеда они развалясь сидели в плетеных креслах и вяло болтали. Потом снова оживились, Артур предложил им покататься на лошадях. Фрасуаза, Мишель и Николя с Дени отправились к конюшне и вскоре под руководством Жиля выехали шагом на луг.

Артур с Люсиль остались – лошадей было всего четыре, Артур сказал, что он не будет кататься. Люсиль, решила, что подождет. Когда это выяснилось, Франс, уходя, незаметно шепнула Артуру:

– На всякий случай – она окручивает мастерски…

Артур вернулся в свое кресло и закурил. Люсиль отпила из своего бокала, потом обошла стол, зашла за спину Артуру, положила руки ему на плечи.

– Ты какой-то напряженный, Артур, задумчивый. – Ее пальцы выминали, – словно он был комом глины, – то, что она хотела: боль, заставляющую его сводить лопатки, и желание.

Так все обычно и происходило, когда Цоллерн-младший не был влюблен. Девушки, считавшие себя вправе вторгнуться в его одиночество, нравились Артуру уже этой своей смелостью, и если он чувствовал себя свободным от каких бы то ни было внутренних обязательств, он нередко поддавался. «Почему нет?» – если не можешь ответить на этот вопрос, значит «да». Сейчас он не знал, как ответить, вроде бы несколько бурных дней и ночей и расставание по изложенному Роландом методу ничего ужасного в себе не таили, а то тяжелое чувство обреченности, которое охватывало его при встрече с Эммануэль, никакого счастья не предвещало. Люсиль, похоже, вообще не интересовало, что он думает – ее нахальные поцелуи и соломенные пряди волос уже забирались за воротник его рубашки.

– Люсиль, – Артур немного отстранился от нее, повернулся, – хочешь кофе?

– Лучше еще вина.

Артур наполнил ее бокал и себе налил немного. Она села рядом.

– Ты очень красивая, – тем, кому Артур просто симпатизировал, он легко мог говорить подобное, и это получалось всегда искренне – красивыми и добрыми Артур считал почти всех. – Ты умная, очаровательная девушка, но я…

– Все так плохо? – спросила она с иронией.

– Ну что ты! Просто потому, что я не хочу начинать новых отношений, пока не разберусь в том, что сейчас у меня на душе, не выясню, чего мне ждать в ответ.

– Ты влюблен?

– Да. Скорее всего, это закончится неудачей, – спокойно сказал Артур.

– У вас уже было?

– Нет.

– Хочешь совет?

– Знаешь, брат говорит, что давать мне советы бесполезно, – улыбнулся он.

– От меня же не убудет. – Видно было, что она простила ему отказ. – Так вот совет: измени – и сразу получишь ее, ну, или разлюби. Поверь моему опыту, как только остынешь…

– Но… мне тогда будет уже не нужно, если я перестану любить…

– Ну, не скажи, когда ты слегка подостыл и просто позволяешь любить себя – это очень неплохо. Довольно удобно и приятно.

– Мне так не кажется.

– А ты попробуй!

Артур решил не переубеждать ее.

– Извини… – сказал он, благодарно улыбаясь. Ему нравилось, что она говорит обо всем просто, не стесняясь своего мнения, которое он считал циничным, и не бравируя им – просто, как говорит человек, который знает многое. – Если бы мы встретились в другое время…

– Так в чем проблема? Решай свои вопросы – я подожду.

– Спасибо, но, думаю, со мной тебе было бы скучно – я совсем обычный.

– Артур, знал бы ты, как мне осточертели павлины и распиздяи, которых так много среди моих знакомых. Я уже не маленькая девочка, может быть, я даже старше тебя…

– Не поверю!

– Мне двадцать семь лет, и вести богемную жизнь мне уже поднадоело. И если я найду кого-нибудь надежного, я брошу это все к черту, займусь каким-нибудь делом вместе с мужем.

– Но ведь у тебя талант, почему ты хочешь отказаться…

– Не то, чтобы хочу, но смогла бы, если поняла, что придется выбирать… Можно? – она отобрала у Артура оставшиеся полсигареты.

– Пожалуйста… Знаешь, я желаю тебе, чтобы выбирать не пришлось, чтобы ты встретила человека, который поддержит тебя… «Если все будет плохо, то почему нет?» – Артур посмотрел на девушку, пытаясь представить, возможно ли такое. Понял, что она прочла его мысли, и так смущенно улыбнулся, что Люсиль засмеялась.

– Прости, – тихо сказал Артур.

– Ты ничем не обидел меня, можно даже сказать, поддержал… – она встала, и Артур поднялся. – И я тоже хочу… в знак дружеской поддержки…

Поцелуй, на который ему захотелось ответить, и вправду был хорошей дружеской поддержкой. В эти поцелуи вплелось все вокруг – и колыхающиеся блики и тени на их лицах, и сладкие нотки вина, остававшиеся на губах, и то дыхание мира, которое кажется тишиной. Она не была бесплотным созданием, вроде Франс, она была сильной, уверенной, мудрой, чем-то похожей на яблоню или лошадь. И эта жизненная сила вдруг сделала все простым и ясным. Мелькнувшая мысль о том, как давно с ним этого не происходило, привела за собой и другую мысль: он не хочет быть один и не будет, даже если настолько сильных чувств, как к Эммануэль, он ни к кому не испытывает. Если все будет не так, значит, будет по-другому.

– Наши возвращаются, – прошептала Люсиль, – как вовремя!

– Еще далеко, – ответил Артур, уводя ее за дерево и снова целуя.

– Ну и видок у тебя, – рассмеялась Люсиль, отстраняясь, – как у мальчишки, который поцеловался в первый раз! Скорее закури и выпей!

– Хочешь, я покатаю тебя на моей лошади?

– А ты сам?

– Понимаешь, они уже немолодые все, а я довольно тяжелый, что их мучить? Новых заводить мы не будем. Это отец… увлекся сначала, хотел, чтобы все было так – красиво, чтобы мы вчетвером катались. А вообще недешево держать их, да и не то что денег жалко, просто как-то бессмысленно.

– И что с ними будет?

– Ничего, доживут себе спокойно, надеюсь, ну, если дом вдруг продавать не придется. Кстати, я же хотел вам дом показать…

– Да, лучше я дом посмотрю вместе со всеми.

В его кабинете Люсиль долго стояла перед картиной – портретом девушки, который Артур все не мог решить куда повесить.

– Память о ком-то?

– Да.

– Можно перевернуть?

– Конечно.

Она прочла подпись художника и год.

Все с удовольствием прогулялись по дому, особенно Мишель, он вспоминал другой дом – дедушкин, где бывал в детстве, а Франс, которая тоже была внутри впервые, приуныла. На половине брата Артур показал только библиотеку. Проходя мимо комнаты Роланда, Франсуаза прочла табличку на двери. Это был грустный ответ на ее мысли. «Нет».

Вернувшись за стол, Мишель наполнил всем бокалы.

– Хочу выпить за героя сегодняшнего дня!

– О-очень скромно! – с шутливым укором произнесла Люсиль.

– Не обо мне речь-то! Давайте выпьем за Артура! Признаться, Артур, то, что ты задумал, и то, что ты сегодня устроил для нас, меня удивляет! И больше всего удивляет, что ты делаешь это, словно по-другому никак и нельзя. К моему стыду, я не раз пытался догадаться, что же стоит за всем этим в тебе. Я редко верю в бескорыстие и альтруизм… И предлагаю выпить именно за эти твои редкие качества. И я не случайно назвал тебя героем, потому что сейчас мы тебя в него превратим – мы хотим тебя порисовать.

– Этот коварный план ты вынашивал с самого нашего знакомства, я знаю, – погрозил Артур Мишелю, – и значит, сейчас, когда я один, а вас много…

Все засмеялись, обсуждая, как будет происходит пленение и расправа.

– Не волнуйся, раздевать не будем, на первый раз. Портретные зарисовки тебя устроят? Посиди немного.

– Я и так сижу.

– Нет, ты сидишь не так – тебе скажут, как надо. Может, и постоять придется… На каждого минут по пять – это примерно полчаса. Ребята только альбомы взяли и уголь. Франс, давай, ты первая.

– Артур! Ну, перестань рожи корчить! Хватит! Не улыбайся! Сядь спокойно и смотри… ну… вот на Люсиль смотри! Руки вот так! – Франс показала, что он должен подпереть руками подбородок. – Что сложного? Ты всегда так сидишь!

Тут Цоллерн-младший не выдержал и расхохотался.

– Сосредоточься! – сказала Люсиль, – играем в гляделки. Кто первый засмеется, тот…

– Я! – снова засмеялся Артур. Он приложил ладони к щекам, стараясь удержать улыбку. – Весело с вами! У меня уже щеки болят… и живот!

– Вот и не ржи!

– Ладно, я постараюсь, Франс!

Он снова подпер кулаками подбородок, и поглубже вздохнув, стал смотреть на Люсиль. «Почему так? Те, в кого я влюблялся, хотели чего-то исключительного, их не устраивала обычная жизнь, к какой я только и чувствуя себя способным, Эммануэль тоже стремится к чему-то такому, чего в моей жизни нет. А Люсиль, человек, обладающий талантом, наоборот хочет только простого и надежного, и чтобы понравиться ей, мне не пришлось ничего делать. Наверное, настоящее чувство не может даваться слишком легко – раз и все хорошо! А может быть, это только иллюзия, которую кто-то вдолбил нам в головы: страдать, стремиться к чему-то недостижимому. Все эти страдания должны же когда-нибудь заканчиваться!»

– Артур, ты слышишь? – Люсиль улыбнулась, и от этой улыбки внутри него прокатился глоток темноты, больно ударивший в низ живота. «Я могу оставить их ночевать в доме… Нет… надо сначала разобраться во всем, увидеться с Эммой и понять, чего я на самом деле хочу… Мы все пьяные… когда просохнем, прояснится».

– Да… давайте перерыв на кофе, – невпопад сказал Артур.

После кофе Артур поступил в распоряжение Мишеля. Тот заставил его смотреть наверх, на ветки яблонь, сквозь которые крупными каплями падало солнце. Артур стоял, задрав голову, добросовестно позируя. Мишель, у которого свет был главным героем картин, а люди – только грузчиками, несущими сияние на плечах, голове, или в ладонях, рисовал свой эскиз гораздо дольше, чем Франсуаза.

– Мишель, шея!

– Да все, ты уже давно можешь голову опустить, я забыл сказать!

– Вы издеваетесь надо мной!

– Нет, Артур! Мы тебя любим, цени!

Дени усадил Артура на землю.

– Это одна из поз Будды, – сказала Франс, до сих пор что-то подправляя в своем рисунке, на котором Артур был очень похож. – Долго так не сиди – просветлишься.

– А что он еще нет? – спросил Мишель.

Вместо Будды на рисунке Дени появился человек-город, Артуру он очень понравился, Цоллерн пытался представить, как это будет выглядеть, если станет скульптурой.

Его отвлек Николя, твердивший, что срочно нужна газета. Артур пожал плечами: «в чем проблема?» – и пошел за газетами в дом. Николя сложил из газет две шапочки, похожие на большие кораблики. В макушке одной из них он прорвал дырку и подойдя к Артур сказал:

– Надень, пожалуйста.

На шее Артура красовался теперь странный воротник – шапка вверх ногами, а вторую шапочку Николя нахлобучил ему на голову.

– А без упаковки я совсем непрезентабельно выгляжу? – спросил Цоллерн у потешающихся гостей.

– Будешь спорить с хозяином теней – он тебя самого в тень превратит, – наставительно сказал Мишель.

– Артур, встань тут… вот так… еще чуть-чуть наклонись, чтобы тень была немного короче.

– Извини, я же не Пизанская башня, чтоб стоять под таким углом к поверхности, я так падаю! Дайте мне на кресло опереться хотя бы, а?

– Да, можно, мне только голова нужна.

Газета вокруг Артура уже начала его утомлять. Он замер, желая, чтобы Николя быстрее закончил, все смолкли, глядя на его тень – рыцаря в шлеме с поднятым забралом.

– Все, перекур! – Артур сел за стол, закурил.

Заметил, что Люсиль переместилась и сидела теперь сбоку от него, а не напротив.

– Пока ты куришь, я тебя нарисую, головой не верти!

– Вот, человеколюбивый художник!

– Она? Это ей скажешь, когда она дорисует!

Артуру было не видно, что получается, он видел только, что Люсиль рисовала уже на третьем листе.

– Докурил? Теперь ложись, – приказала она Артуру.

– Так сразу? – встрял Мишель, – может, мы хоть в сторонку отойдем?

– Ну, отойди, пошляк, – с усмешкой бросила ему Люсиль.

– Ложись на живот, голову поверни, ногу так, – она ногой слегка поправила его ногу.

Артур смотрел на нее с земли с любопытством. Люсиль встала на свое кресло, чтобы видеть его сверху, она быстро рисовала, меняла листы, потом подошла, присела, еще немного повернула в бок его голову, словно он был всего лишь манекеном. Через пару минут она разрешила ему встать.

Артур глянул на рисунок.

– Понимаю, не слишком оптимистично, но никак не могла отогнать этот образ, – сказала она серьезно. – Пусть лучше на бумаге останется…

– Как называется? – спросил Артур, разглядывая стремительно падающую фигуру, с протянутыми вперед руками и повернутой в профиль головой. Манера Люсиль, лаконичная, жесткая, была исполнена напряжения и страсти. Вокруг фигуры были едва намечены часы, колесо автомобиля и весы, остальные мелкие предметы Артур не смог идентифицировать.

– «Человек, летящий в пропасть».

– Что, не справился с управлением? – смеясь, спросил Николя.

– Не верь ей, Артур, эта злыдня не обладает пророческим даром, – сказал Мишель, глядя на рисунок.

– Причем здесь это? – вступился за нее Артур. – Каждый человек порой чувствует, что падает в пропасть. Мне такое иногда снится, – сказал он, повернувшись к Люсиль, – почему ты нарисовала весы?

– Это символ равновесия, сметаемого неумолимой силой тяжести, – ответила она.

Совсем стемнело. Артур вынес большие фонари со свечами, они расставили их у стола и развесили на деревьях. В небольшом шатре света, который образовался вокруг них, было тепло, таинственно и радостно. Артур молча улыбался, слушая их болтовню и думая о том, что давно уже так хорошо не проводил день.

Пора было разъезжаться. Они вызвали две машины. В одной уехали Николя и Дени, они жили рядом. Во второй – Мишель и на заднем сиденье Люсиль, Франс и Артур – он решил их проводить. Франс задремала по дороге, положив голову Артуру на плечо. С другой стороны от него сидела Люсиль, она просунула одну руку Артуру под спину, другую положила ему на живот и прижалась ухом к его груди, словно хотела услышать, что происходит в его сердце.

– Устала? – спросил Артур, перебирая кончики ее густых светлых волос.

– Да… Меня первую довезите, – она назвала адрес. – Знаешь теперь, где я живу, – тихо добавила она. – Желаю, чтобы все у тебя решилось – так или иначе.

– Спасибо!

Мишель вышел с ней – до его дома было недалеко – на прощанье еще раз поблагодарив Цоллерна. Франс проснулась, помахала им, и по дороге к ее квартире спросила шепотом:

– Ну что – она тебя клеила?

Артур хитро посмотрел на нее, поцеловал в щеку и ответил:

– Маленьким девочкам это знать не обязательно.

Книга открыта. Вложенные страницы. Диктовка третья. Дождь

Дождь и птицы во мне

Час сочится уныло

Они понимают, что я

Умру осенью потому что

Часто дышу в пространство

И в сотрясении постоянном

Безымянное слово мучит меня

У меня нет друзей среди вас

Многие здесь понимают меня

Я никого не хочу поминать

Я узнаю на разбитом стекле

Память мою о дальнем море

Может быть я разобьюсь

Или уйду в песок

Я не хочу мерить жизнь

Мне нужно идти во тьму

Идти – зови меня, день

Я улетаю к тебе

Берегом легким уже

Сосны поют обо мне

– Громада мировой культуры давит на нас, мы вынуждены держать ее на плечах, как Атлас свою ношу, с каждым днем она становится все тяжелее, и наиболее сильно это ощущают люди талантливые, что вовсе не случайно, ибо имя титана и слово «талант» произошли от одного корня1, и я всерьез полагаю, что предназначение одаренных людей – поддерживать небесный свод…

Речь Роланда звучала в полной тишине, он умел держать слушателей, и сам входил в своего рода транс, весь превращаясь в яркий, пульсирующий, необычайно приятный для слуха голос.

Когда речь сменилась звоном бокалов, Оливье, наклонился к Артуру, и шепотом спросил.

– Он готовится дома, пишет себе слова?

– Никогда. Я видел, как он собирается перед выступлением, уверен, он испрашивает себе вдохновения – и оно приходит.

– Он сейчас был похож на музыкальный инструмент, на котором играют какие-то неведомые силы.

– В детстве, когда он рассказывал всякие истории, его голос представлялся мне костром – вот он разгорается, вот пламя слабеет, а потом словно кто раздувает его, и оно поднимается высоко и становится таким сильным…

– Сегодня в ударе, хотя в последнее время он, по-моему, в кризисе. Все в порядке?

– Есть то, что выбивает из колеи… Но в общем и целом – да.

____________

На открытии «для своих» Артур знал только человек пять, он, как обычно, занял пост наблюдателя. Эммануэль, казалось, нарочно постоянно попадалась ему на глаза, но он не хотел разговаривать с ней в галерее при всех. Внимание, которым она была окружена, выводило Артура из равновесия, и сердясь на себя, он думал, что лучше было бы сейчас спокойно работать в своем кабинете и не видеть всего этого.

– Молодой человек, не найдется ли у вас огоньку? – услышал Артур улыбающийся голос. Он обернулся и готов был уже громко поприветствовать его обладательницу, но в последний момент сообразил, что может поставить ее в неловкое положение.

– Бабуля! – почти шепотом сказал он, – и ты здесь! Я очень рад! Почему я тебя не видел?

– Наверное, потому что ты смотришь не на меня!

– Слушай, давай исчезнем ненадолго!

– Конечно, пойдем, поболтаем в тихом уголке.

Они вышли на просторную террасу, которая сейчас пустовала, и Артур неуклюже обнял пожилую женщину.

– Покурим?

– Давай, мальчик! – она с удовольствием затянулась. – Роланд молодец! Я им просто восхищаюсь – и так все тонко, с таким знанием и любовью…

– Да… – вздохнул Артур.

– Если мне дозволено сказать… твоя пташка просто очаровательна! И знаешь, почему? Она хорошо спит по ночам, ее ничто не тревожит, наверное, несчастная любовь и бессонница не оставляют теней под ее глазами, она не увлечена ни работой, ни серьезными делами, она просто скользит по поверхности, купаясь во всеобщем любовании ею, когда еще как ни в беззаботной молодости так жить! Она не имеет намерения мучить тебя, просто не хочет крутить роман с господином Букой, это не слишком удобно, а она привыкла к комфорту…

– Так… ну ладно ты, а остальные что – все видят, что я… Даже ей я еще ничего не сказал…

– О, это самое славное время для женщины, поверь! Она, наверное, уже обо всем догадалась, а ты еще ничего не сказал!

– Скажу скоро, наверное, даже сегодня…

– Не сегодня, нет…

– Опять нет?

– Сейчас она в пылу общения со всякими известными людьми, лучше потом. Пригласи ее куда-нибудь. Вы будете вдвоем, и она будет настроена по-другому.

– Хорошо вам живется, знатоки человеческих душ! Ну что с вами делать?

Они помолчали, наблюдая за мелькающими в окнах фигурами.

– Ты сюда на такси ехала? Обратно я тебя подвезу…

– В долгу не останусь, мой дорогой!

____________

Под конец вечера на сцену «культурной жизни» вымело и младшего Цоллерна. Неожиданно он оказался в центре внимания, случайно попав в разговор о царице живописи и возразив одному коллекционеру, что понимать ее не всегда так уж сложно.

– Архитектура, возможно, даже труднее для понимания, она менее изобразительна и более абстрактна, но если живопись в основном создает иллюзию, то архитектура владеет пространством – его ритмом, светом, структурой. И постигается она не только глазами, но всеми органами чувств, телом и душой. Живопись может быть размышлением, игрой, выплеском избытка эмоций и мыслей, архитектура – обретение необходимой гармонии, познание единства противоборствующих сил – силы тяжести и противостоящего усилия поддерживающих эту тяжесть опор. Соотношение этих сил в здании говорит о победе гармонии над хаосом, о человеческом предназначении. Архитектура – всегда о главном, это часто упускают из виду. К тому же архитектурные сооружения – результат напряженной работы многих людей, их объединенных усилий, и точнее других произведений искусства передают дух своего времени, его главные надежды и стремления.

Новый герой был с удивлением и удовольствием принят публикой, и хоть его простодушная проповедь не слишком заинтересовала искушенных знатоков искусства, необычность персонажа привлекла к нему внимание многих. Эммануэль заметила, что к Артуру то и дело обращались женщины и, задавая ему какие-то вопросы, изображали чрезвычайную заинтересованность в предмете разговора. Случайные прикосновения, преувеличенно звонкий смех, вот одна «случайно» оступилась, и Артуру пришлось подхватить ее под руку. Подошел Роланд и под каким-то предлогом увел брата к стоявшему в углу роялю. Девушка следила за их неслышной беседой, за тем, как младший молча отказывается, а старший ласково дожимает. Вот Артур сдался, кивнул. Ей было интересно, на что он согласился, когда же он поднял крышку рояля, она в изумлении замерла.

– Дорогие гости, – начал Роланд, – произведение, которое сейчас сыграет Артур, вы больше никогда нигде не услышите, потому что мой младший брат играет только импровизации. Я прошу тишины, раз уж я уговорил его на эту авантюру, и уверяю вас, вы не пожалеете о том, что были сегодня его слушателями.

– Заметьте, я таких гарантий не даю, – смутившись, сказал Артур, но сел за инструмент.

Действительно, Цоллерн-младший за роялем выглядел странно. От всей его фигуры исходило ощущение огромной силы, опасной для чувствительного музыкального организма, да и сам Артур, казалось, боялся, что первым же аккордом обрушит клавиатуру. Некоторое время он просто держал руки над клавишами, словно должен был почувствовать что-то именно над той октавой, с которой собирался начать. Когда в тишину упали первые ноты, он переплавил всю свою силу в напряженное внимание к звукам, что должны были пролиться из-под его пальцев в мир. Возникла музыка, она потекла, очень медленная, вначале только мелодия, в ней был простор морской дали или уходящего в горизонт поля. Затем волнами начали набегать басовые аккорды, нагоняя тревогу, оттеняя яркую и очень простую нить звуков, походившую теперь на народную песню. Музыка то ширилась, то успокаивалась до тихой речи, и было в ней все – печаль неразделенной любви, мрак неразгаданных тайн, надежда на будущее, сила и смирение, обреченность и радость.

– Как вам концерт? – Роланд взял Эммануэль под локоть, и они прошли ближе к роялю.

– У меня нет слов!

– Они нужны далеко не всегда… – все также еле слышно ответил он.

Артур не смотрел ни на кого, он несколько раз за время игры вообще закрывал глаза, словно рисуя мелодию где-то внутри себя, прослеживая ее узор, сплетающийся из различных тем, звучащих то разновременно, то вместе. Невозможно было понять, сочиняет ли он вначале, и сразу воплощает придуманное или только подчиняется некому зову музыки, сам с удивлением вслушиваясь в то, что играет. Но когда девушка подошла, он почувствовал это, и мелодия заговорила именно с ней, рисуя цветущие поля и огромную луну над лагуной, мощные плечи гор и уснувшие в расселинах облака, ветер в парусах и седые камни на берегу, солнечные блики и густую тьму, прорезанную пламенем костра. И вот музыка устала, дыхание ее замедлилось, и мягкими шагами она ушла в пещеру тишины, последний отзвук угас, Артур уронил руки на колени, откинул голову назад, делая протяжный глубокий вдох.

Недолгое время стояло безмолвие, но эмоции, которые всколыхнула игра, жаждали выплеска. Импровизатора благодарили, и он благодарил в ответ, вокруг него закрутился водоворот голосов и движений, в котором он всегда чувствовал себя очень скованно. Он взглянул на Эммануэль, стоявшую по ту сторону рояля, и быстро отвел взгляд, борясь с ощущением, что все вокруг услышали то, что он хотел сказать только ей. Но уже кто-то отвлек его, снова вокруг него появились женщины. Эммануэль рассеянно повернулась и чуть не налетела на пожилую даму.

– Ой, деточка, прости, едва не обожгла тебя сигаретой!

– Мадам Готье! Извините, это я виновата…

– Ну что ты, наверное, просто немного утомилась.

– Да, пожалуй.

– Я собираюсь домой, и меня подвезет один мой старый приятель, поедем с нами.

– Спасибо, если это удобно…

– Конечно! Пойду попрощаюсь с хозяином галереи…

Мадам Готье вернулась обратно под ручку с Артуром.

– Ну вот, Артур нас и отвезет.

Эмма и Артур в недоумении смотрели друг на друга.

– Не знала, что вы знакомы с мадам Готье.

– И я не знал, что вы…

– Конечно, мальчик, ты же не был в моей новой квартире! Мы с мадемуазель Трево – добрые соседи! Пойдемте, дорогие мои, бабуля Готье едва держится на ногах.

___________

По дороге Бабуля пересказывала городские сплетни, а Эммануэль ловила в зеркале короткие взгляды Артура. Ночной город смыл с их лиц удушливый румянец многолюдного сборища, и тишина, остававшаяся тишиной даже в смеси с воркованием старой дамы, успокаивала и растворяла раздраженную ревность, которая была основным коктейлем этого вечера.

– Если хочешь, заходи ко мне, когда проводишь мадемуазель Трево!

Артур кивнул, и бабуля Готье ушла в свой подъезд.

– Вы прекрасно играли, я и не думала, что вы увлекаетесь музыкой, – задумчиво произнесла девушка, когда они остались вдвоем.

– Спасибо, нет, не то чтобы увлекаюсь, и вообще на людях не играю, но…

– Но брат вас упросил, и вы не смогли отказать ему, потому что очень любите.

– То, что я иногда играю, это его заслуга…

– Как это? Расскажите.

– В пять лет меня усадили за инструмент, чтобы немного утихомирить. Два года я занимался из-под палки, потом несколько лет вообще не подходил к фортепьяно, потом снова начал уже по настойчивой просьбе родителей, но вскоре мне это осточертело, и я заявил, что не буду играть. Тогда Роланд начал долбить меня, чтобы я не смел бросать, потому что у меня «бегают пальцы», так это у них называется. У Роланда пальцы отказывались бегать наотрез – у него просто сводило руки, когда он играл всякие упражнения, ему прописали какое-то лечение от этого, но он решил, что промучился с фортепьяно достаточно и больше не хочет. А на меня наседал постоянно. Не знаю, почему, наверное, из-за лени, мне всегда не нравилось разбирать и учить произведения, написанные кем-то, хотя слушал я их с удовольствием. Но изо дня в день повторять одно и то же, когда, например, вчера у меня было плохое настроение, и минорная музыка ему соответствовала, а сегодня мне весело, и я не хочу воспроизводить эту заунывную мелодию, – это мне претило. Он убедил меня в том, что необязательно играть то, что в нотах. Садился рядом со мной и ставил вместо нот какую-нибудь картинку, чтобы я сыграл ее, или даже клал какой-то предмет. Это было забавно, он начинал надо мной издеваться, ну и я в долгу не оставался, так что… чего только я не играл – шоколадок, рыбьих скелетов, дождевых червей, учебников по математике. Он был прав, я понял, что могу играть все, что захочу. Чаще всего слушать это было невозможно, но иногда получалось что-то гармоничное, вот так это все и началось.

– Импровизация… это очень трудно, по-моему.

– Для меня трудно наоборот… Ну, это же все не серьезно.

– А что серьезно? – осторожно спросила она, уже понимая, что возвращается это странное чувство, которое непрошенным гостем заявлялось вместе с Артуром.

– Ваш отец… дома? – он смотрел не нее так, будто ждет только ее слова, чтобы шагнуть в пропасть.

– Нет, он приедет в воскресенье, у вас к нему дело?

– Не срочное… Скоро выходные, я хочу пригласить вас прогуляться куда-нибудь в субботу.

– Куда же?

– Можно было бы на море съездить, но для одного дня слишком много дороги. Или на вулканы, например.

– Я там была, что там делать?

– Не знаю… ничего не делать – просто гулять… Мне этого в последнее время очень не хватает.

– А у меня нет потребности просто гулять, это скучно.

– Смотря как гулять… – сказал Артур тихо.

– Нет, спасибо, спокойной ночи, – Эммануэль поняла вдруг, что выжидает, что он предпримет еще один штурм, что хочет, чтобы он снова попытался заполучить ее благосклонность, но не дождалась.

Луч, который падал на нее, казалось исходил не от фонаря, а от его лица, как только он опустил голову, луч померк.

– Спокойной ночи, – покорно сказал он.

____________

Квартира Бабули, куда она переехала после смерти мужа, была гораздо меньше, но многие вещи из ее прежнего дома втиснулись сюда по праву родственников и приживалов. Артур побродил немного по комнатам. Знакомые предметы бормотали ему об уходящих днях и хрупкости связей, но их дружеские кивки потихоньку развеяли его хандру.

– Ты отлично устроилась! Квартира прекрасная! Прости, что раньше не заехал, ты же говорила мне, где это…

– Хорошо, что тебе нравится, – я ее тебе завещала, – она ободряюще погладила Артура по плечу.

– Спасибо… но почему? У тебя же есть еще внучатые племянники и племянницы…

– У меня есть любимчики! – улыбка бабули всплыла откуда-то из прошлого, наверное, из детства Артура. – И потом, – вздохнула она, – я знаю: случись со мной что – ты меня не бросишь, не сдашь в богадельню… Думаешь, я не помню, как ты сидел с Эмилем, когда он стал совсем плох, как ты говорил с ним, как вы пели? Я помню, какие у него были глаза после того, как он с тобой пообщается…

Артур обнял ее, вспоминая сразу и Эмиля Готье, которого считал дедом, и отца. Потом мадам Готье ласково отстранилась, подвела его к висевшей на стене фотографии, он сам сделал ее несколько лет назад, когда бабуля еще не была вдовой.

– Эмиль бы не одобрил, если бы я поступила по-другому. Теперь я всегда его слушаюсь, – сказала она, поглядев на своего полковника Готье. – А уж в молодости… как я его мучила, даже стыдно бывало, зато есть что вспомнить.

– Все-таки надо было сказать ей, – вздохнул Артур.

– И поучил бы отлуп!

– И так получил.

– Это ничего не значит!

– Вот как?

– Конечно! Придумай еще что-то.

– То, что я придумал, ей не понравилось, она не захотела ехать со мной в субботу.

– Захотела или не захотела, это ты поймешь, когда поедешь с ней. Ты захотел, вот и действуй. Пригласи ее снова, да укради ее, в конце концов, на денек, тем более, она пока одна.

– Ты авантюристка, бабуля!

– Да, это мое лучшее качество! А что? Наши балконы рядом! Окно у нее летом обычно открыто, а в свою квартиру я тебя пущу, так что веревочная лестница не пригодится.

– Смеешься надо мной?

– Ох, какой же ты увалень ленивый! Все должно быть похоже на сказку или сон, тогда будет что вспомнить! Уж очень серьезно ты ее любишь, женщины этого не ценят!

– Я уже от Роланда знаешь сколько выслушал по этому поводу?

– А что с тобой делать, если тебя так не на шутку придавило?

– Не на шутку, – согласился Артур, мрачно кивая, – ты только Роланду не говори ни о чем, прошу тебя!

– Ладно, позвони мне, если что.

– Спасибо, хорошо… Слушай, можно я сейчас загляну на твой балкон?

– Хоть на всю ночь, дорогой мой!

Артур вышел на балкон. Действительно, попасть на соседний не составляло труда. Он перемахнул через перила. Так и есть, окно приоткрыто, вот ее постель… Девушки в комнате не было. Она могла войти в любую секунду, но он медлил на этой грани. На кресле и стульях разбросаны ее платья – она, видимо, решила, в чем пойти, в последний момент. Около кровати на полу несколько пар туфель и стопка журналов, ближе к двери старый проигрыватель, коробки с пластинками. Небольшие картины и старые фотографии на стенах – на каждой из них Эмма-девочка одна или с кем-то из родителей. На трельяже в беспорядке свалена косметика, печатная машинка на небольшом столике – она же пишет статью. Ему захотелось стянуть оттуда листок и прочесть… Он улыбнулся, снова с удовольствием разглядывая беспорядок в комнате, ее неидеальность в мелких деталях. Воздух, который он вдыхал, наполнился нежностью и теплом, радостью и невесомостью всего, что происходит, – она уже все знает, а он еще ничего не сказал. Еще немного, еще денек, и тогда уж…

Предисловие in transitu. Фрагмент 1

Многие авторы серьезны, они тщательно создают иллюзию места и времени, думают об узнаваемости картинок мира, о материальности человеческой плоти, о том, как влияют на поведение героев их физиологические нужды, они углубляются в жизнь общества и ее внутренние коллизии. Мой роман лишен серьезности. Я позволяю своим героям парить в метре от земли. Я хочу для них мира, который позволит им совершать свои поступки и открытия в неком настроенном на них пространстве, чтобы этим ореолом подчеркнуть то важное, что происходит в них, используя как можно меньше отвлекающих слов. Я позволяю им быть не телами, а скорее самоощущением этих тел, их отражением, но не плотью.

Я искренне верю, что существует мир, где живут герои, созданные поэтами и писателями, художниками и режиссерами. Я видела недавно сон, в котором ко мне пришел мой герой. Мы стояли напротив, и вдруг он прикоснулся ко мне, он обнял меня и поцеловал. Я сказала ему, что это невозможно, потому что он – только герой, он моя фантазия, и как бы я не хотела, я не могу соединиться с ним, поскольку мы живем в разных мирах. Он прозрачно улыбнулся и сказал: «Разве ты еще не поняла? Мы все время вместе, мы соединяемся постоянно, как ты можешь не видеть этого?» И тогда я увидела, увидела всю свою прошедшую жизнь, она лежала передо мной словно кожа змеи, она лежала передо мной двумя слоями – плотным, который я называю жизнью и нежно-прозрачным, в котором я живу внутри себя. И этот бесплотный слой наполнен нашими встречами и беседами, нашими объятьями и сплетением наших сущностей в потоке любви. Я проснулась в эйфории, как обычно, когда во снах ко мне приходят мои главные люди.

Артур вышел из машины и подошел поближе. Молча смотрел, как человек расправляет монгольфьер, включает вентилятор, потом горелку, как наполняется воздухом огромный разноцветный пузырь. Пилот обернулся и вопросительно посмотрел на Цоллерна.

– Не помешаю? – спросил тот.

– Нет, пожалуйста, – улыбнулся воздухоплаватель, – он еще минут пятнадцать будет наполнятся, а потом можно даже подняться в воздух.

Артур шагнул ближе, постоял, засунув кулаки в карманы, глядя куда-то мимо яви.

– Как думаете, почему люди боятся высоты?

Мужчина окинул взглядом всего Артура, словно пытаясь понять, где в этой конструкции может помещаться страх.

– А как вы ее боитесь?

Артур вздохнул и достал сигарету.

– Когда стою на крыше или на горе, не боюсь, а в самолете например, чувствую себя очень странно.

– В чем именно?

– Знаете, так, словно я уже умер, какая-то потеря чувства реальности.

– Морская болезнь есть?

– Нет. Я часто хожу под парусом.

– А плавать умеете?

– Да, хорошо плаваю, раньше я много времени проводил на море.

– Я думаю, воздух это совсем другая свобода, другая даже по сравнению с морем. И на земле, и в воде мы все-таки чувствуем всем своим существом материю, а в воздухе это ощущение пропадает. Наверное, вы из тех, для кого важно иметь под ногами почву, а когда вы ее лишаетесь, то возникшую пустоту заполняет страх. Тут нужно отпустить себя, отдать настолько своей судьбе в руки, чтобы забыть обо всем – о недоделанных делах, о тех, кто рядом, – забыть и понять что по-настоящему человек постоянно один, наедине с вечностью, остальное все, к сожалению, очень временно. И, если вы сможете порадоваться этому ощущению, тогда вы станете невесомым.

– Невесомым мне с моим характером сделаться трудно…

– Вы решились попробовать?

– Да, – быстро ответил Артур.

– Добро пожаловать на борт, – засмеялся пилот.

Артур взобрался в корзину и задрав голову рассматривал шар. Вскоре приготовления были закончены.

– Готовы? Мы поднимаемся!

– Готов. Может, что-то нужно сделать?

– Не отвлекайтесь пока от полета. Когда освоитесь, я расскажу вам, как управлять шаром, а пока ваша задача почувствовать себя в небе как дома, ну или как в море, словом как в вашем любимом месте.

– Хорошо…

Шар начал набирать высоту. Земля медленно удалялась, и Артура снова заволокло тоской, которая всегда преследовала его в самолете: он покидает землю, такую привычную и такую маленькую и сейчас окажется в каком-то ином мире, из которого уже не будет возврата. Что там, в этом мире ему неизвестно, но одно ясно, что там совершенно не так, как здесь: все яснее и нечем прикрыть свои мысли, там ждет работа, другая, о которой он пока не имеет представления, но она ждет и будет сложной и приносящей радость, там ждут самые дорогие любимые люди.

– Вас как зовут? – спросил его парень.

Артур посмотрел на него, не понимая в первое мгновение, о чем он.

Он вспомнил, как звучал вопрос, и понял – имя, что он носит на земле, его имя лишь на время, и он забыл, какое оно.

Он смотрел на воздухоплавателя, соображая, и вдруг захохотал.

– Извините, – сказал он немного позже, – я Артур, а вас как звать?

– Жеро.

– Я задумался и не сразу понял, о чем вы спрашиваете.

– Но зато вы, кажется, начинаете понимать, о чем я говорил вам?

– Да, правда. Спасибо большое!

– Ну что будете учиться управлять шаром?

– Да, только можно я еще немного просто постою?

– Конечно. Сейчас мы поднимемся выше, если холодно, возьмите плед.

Отделив себя от земли, Артур чувствовал, что все радости и печали последних дней тоже остались там – там, где стояла брошенная им крохотная машинка, там, где виднелись крыши муравьиных домиков. Он чувствовал себя большим и легким как шар, который спокойно плыл над полями. Ему было жаль всех оставшихся на земле букашек – и букашку Эммануэль, и букашку Роланда, всех их, что копошатся внизу и не знают, что на самом деле они великаны, летающие в облаках. Ему казалось странным, что он может умещаться в оболочку какой-то тли, он, огромный, летающий. Но любовь к этим букашкам протянулась тоненькой ниточкой к земле, к маленькому серому дому, который накрыла сейчас овальная тень. Шар должен быть связан невидимой ниткой с крошечной тлей, чтобы когда придет черед, вытащить ее из суеты и поднять в воздух.

– И все-таки букашка управляет шаром в той же степени, что и шар букашкой, – вдруг вслух сказал Артур.

– Что?

– Нет, извините, я… готов учиться управляться с этими снастями.

– Начнем снижаться. Возьмите этот трос, открывайте клапан…

Когда Артур оказался на земле, ему показалось что стоит подпрыгнуть, и взлетишь снова в небо, стоит споткнуться – и кубарем покатишься вверх, не успеешь даже схватиться за траву…

___________

Вернувшись домой, он закричал с порога:

– Эй, букашка, выходи!

Роланд вышел из своей комнаты, посмотрел в недоумении:

– Ты пьян или оборзел вконец?

– Я пролетал сегодня над нашим домом…

– Ты бредишь?

– Роланд, слушай внимательно! Я пролетал над полями, над нашим домом и садом! С высоты этого полета ты просто букашка, но поскольку ты дорог мне, милый клоп, я хочу выпить в твоей компании…

– Когда падал – ударился?

– …ну и поесть бы не мешало! Я тебя потом на шаре покатаю! Я познакомился с воздухоплавателем!

Роланд спустился в столовую, обошел брата кругом – ни запаха спиртного, ни чего-то подозрительного.

– Ты не шутишь? Не узнаю вас, мсье булыжник, вы и в небе?

– Теперь я воздушный шар! Давай уже выпьем, а?

– А у тебя, шар, литраж какой? В тебя теперь весь погреб войдет?

Артур вместо ответа завалился на диван, закинул ноги на стол и закурил выпуская вверх струи дыма.

– Смотрю, ты вразнос пошел!

– Тащи давай!

– Ты теперь такой смелый! Когда собираешься рассказывать о своих подвигах девушке?

– В субботу, – шар Артур сразу как-то сдулся.

– Кстати, если хочешь, предложи ей работу у меня в галерее. В любое время сможешь с ней видеться под невинным предлогом «зашел к брату». Мне нужно кем-то заменить Дениз, а у нее и образование, и внешность подходящие.

– При чем тут внешность?

– При том, что некоторым покупателям мужского пола иногда не хватает самой малости, чтобы решиться на покупку, – например очаровательного вида девушки, которая помогает им выбрать шедевр для личного пользования. Обаяние – это живая вода общения! Жаль, не каждый это понимает, вот, Оливье, например, видимо так ценит свои выдающиеся способности, что предпочитает их скрывать ото всех. И ты, Бутуз, научись уже использовать свои особенности для своей собственной выгоды – ты можешь очаровать кого угодно. Операция предельно проста: заливаешь в уши сладкого яду, и пока она его переваривает в полубессознательном состоянии, показываешь, что твои слова – не просто слова и что твои действия будут еще более впечатляющими. Все!

– Отдает паучатиной!

– Так и есть, если честно смотреть на это.

– Это у тебя так, и никакой честности в этом нет.

– Ладно, не сердись, дорогой шар! Куда-нибудь поедете?

– На вулканы…

– Гениально! – Роланд расхаживал за спинкой дивана туда-сюда, резко разворачиваясь, в том своем состоянии, в котором он всегда рассказывал о каких-то пришедших ему в голову культурных аналогиях. – Ты даже не подозреваешь, как это правильно! Если вырвать человека из привычной среды, его реакции меняются. Вот, например, в рыцарских романах, чужое пространство…

– Заткнись и иди!..

Роланд ушел, продолжая рассказывать про чужое пространство.

– Неси весь погреб! – крикнул Артур ему вдогонку.

Когда Роланд вернулся, Артур сидел за роялем, сосредоточенно глядя на клавиши, брат, улыбаясь, сел в стоящее рядом с инструментом кресло. Артур легко высыпал из горсти несколько тихих звуков, собираясь сыграть свой сегодняшний полет:

– Это было так…

Книга открыта. Боги возвращаются

Человек шел по взлетной полосе. Глаза ему слепило восходящее солнце, и тень его была бесконечно длинной. Он приблизился к «этажерке», коснулся двойного крыла, затем поднял с земли мягкий кожаный мешок и стал лить из него воду в небольшое отверстие, расположенное в хвостовой части конструкции. Вода сквозь ее соломенное брюхо закапала на землю, и босые ноги человека покрылись пыльными брызгами. Он отложил мешок в сторону и начал грузить внутрь съестные припасы: фрукты, лепешки, вяленое мясо, затем залез в кабину. Ветхая рыжая конструкция при этом затряслась. Человек уселся на место пилота и запел молитву. Каждую его фразу повторяли люди, сидящие двумя рядами – один напротив другого – вдоль взлетной полосы. Взоры всех были устремлены на сделанный из тростника и пальмовых веток Самолет, сквозь который просачивались лучи утреннего солнца, и на Великого Пилота.

Закончив обряд, он покинул кабину и, торжественно пройдя по взлетной полосе в обратную сторону, скрылся за хижинами. На краю поселка он остановился и пронзительно свистнул. Ветки кустарника вскоре зашевелились и показалась косматая голова.

– Зыш! Почему тебя не было? – спросил он просто и дружелюбно.

– Ашы! Я сделал новую Канистру! – отвечал тот.

– Зыш! Крыло прохудилось – надо починить!

– Ашы! Я хочу закончить с Канистрой: ручка отвалилась – сделаю покрепче.

– Зыш! Они могут вернуться сегодня! Почини!

Зыш кивнул и отправился за священным тростником.

Ашы вошел в свою хижину, снял кожаный шлем и начал расстегивать мелкие застежки на куртке. У входа зашуршало, и в светлом треугольнике появилась женская фигурка.

– Нуш! Помоги!

– Ашы! Я принесла еду, – ответила девушка и принялась проворно расстегивать крючки, освобождая Великого Пилота от священного одеяния. Раздевшись, Ашы уселся рядом с Нуш на землю и стал рассеянно жевать лепешку. Услышав снаружи тихое бормотание, девушка выглянула из хижины. Зыш сидел прислонившись к стене и щурился на солнце.

– Зыш! Поешь! – она дала ему лепешки и ушла обратно.

Тихо сев рядом с Великим Пилотом, она смотрела на юношу с нежным вниманием и легким беспокойством.

– Ашы! Ты очень волнуешься! Ты совсем не ешь! – она дотронулась до его руки.

Ашы обнял ее, она засмеялась и повалилась навзничь, притягивая его к себе. Ашы наклонился к самому лицу девушки и прошептал:

– Нуш! Они вернутся! В этот день!

– Ашы! Сегодня? Ты сказал Зышу?

Ашы кивнул. Он начертил на земле священный знак пропеллера и заговорил негромко, но страстно.

– Нуш! Ночью я наблюдал за звездами! Небесный пропеллер сделал полный оборот. Боги должны вернуться! Так сказано!

Нуш села, поставив локти на колени и подперев кулачками щеки, представляя, как боги спустятся на сверкающем Самолете и Великий Пилот Ашы встретит их, и тогда настанет прекрасное время, не нужно будет работать, еды будет вдоволь, она будет падать с неба, боги подарят всем благодать и вечную жизнь.

Ашы вздрогнул и вскочил на ноги. Выйдя из хижины, он бегом бросился на взлетную полосу, он до головокружения смотрел в небо, пытаясь уловить ускользающий звук – гул небесного мотора. «Почудилось? Или это знак, который посылают мне Боги».

После заката, когда священные костры были зажжены, Ашы сам занял место того, кто должен был всю ночь поддерживать огонь. Он сидел возле одного из костров и, напрягая слух, ждал, не подадут ли боги еще какой-нибудь знак. Вскоре Зыш присоединился к нему, и они долго вглядывались в ночное небо. Зыш замечтался о чем-то, и Ашы скользнув глазами по его лицу, снисходительно улыбнулся и вновь обратился к звездам. Из звенящей в ушах тишины возник тихий рокот, который, казалось, усиливался. Сильная дрожь охватила великого Пилота, он заметил, что четыре звезды, словно сцепленные друг с другом в форме креста, движутся по небу. Вскоре гул стал громче. Ашы и Зыш побежали будить людей.

– Боги возвращаются! – возвестил Ашы. И действительно, самые зоркие уже могли различить в небе очертания Самолета. Все племя упало ниц, а Ашы встал в конце обозначенной огнями полосы и смотрел, как Самолет заходит на посадку.

Боги почему-то мешкали. Уже второй раз проходили они над двумя рядами костров, но почти не снижались. Порывы ветра били в лицо Ашы, и уши кожаного шлема оглушающее хлопали. Самолет Богов начал садиться. Когда он коснулся земли, раздался грохот и в небо взлетел сноп искр. Машина тяжело заскрежетала брюхом по утрамбованной почве, с большой скоростью надвигаясь на Ашы, затем, наконец остановилась. Богов было не видно за дымом, и Ашы не решался подойти ближе. Вскоре раздался хриплый возглас и кашель. Дым начал рассеиваться, и Ашы узрел Бога, который поднялся во весь рост, слегка пошатываясь. Лицо его местами было черным, волосы лунного цвета трепал ветер. Бог посмотрел на Ашы и поманил его к себе. Аши приблизился, и Бог с его помощью вылез из машины. Тот, кто занимал место Великого Пилота в Самолете Бога, сидел неподвижно. Лицо у него было в крови. Бог потряс его, но тот не шевелился, тогда Бог провел рукой по его векам, закрывая ему глаза, и вытащив из складок одежды небольшой лоскут с полосками, повесил его на лицо Пилота. Лоскут покрылся темными пятнами.

__________

Варвик огляделся. В нервном свете костров он увидел людей, распластавшихся на земле. В темноте проглядывали очертания тростниковых хижин. Человек, который помогал ему, а теперь почтительно склонился перед ним, представлял еще более любопытное зрелище. Молодой мужчина с тонкими чертами, которые придавали ему сходство с европейцем, был одет в кожаный шлем, прошитый жилами, куртка его была простодушной копией летной куртки, мелкие крючки спереди имитировали застежку-молнию, ниже пояса – некое подобие брюк. Варвик умилился столь мастерскому и наивному подражанию.

Понемногу картина прояснялась для него: конечно, он знал, что в некоторых уголках планеты первобытный культ из-за случайного вторжения цивилизации принимает такую причудливую форму. «Теперь я, видимо, бог, – мрачно усмехнулся он, – что ж, придется поддерживать свой престиж, а то еще съедят». Люди украдкой поднимали головы и смотрели на него. Варвик жестом разрешил им встать, и все как один исполнили его повеление. «Весьма синхронно – хорошая тренировка, – решил Варвик, – пожалуй, нужно убедить их в моем добром расположении». Он осторожно приблизился к людям, словно это было стадо пугливых животных. Поднял на руки какого-то малыша, погладил по голове. Все племя впилось в него глазами, особенно напряженно глядела одна женщина, видимо, мать. Варвик вытащил из кармана монетку и вложил в детскую ладошку. Мальчик засмеялся, и люди с воплем благодарности вновь упали к его ногам.

Юноша в костюме пилота что-то повелительно крикнул, и несколько человек, пятясь, удалились. Вернулись они с фруктами, кожаными бурдюками, лепешками и цветами, следом за ними пришли те, кто нес жемчуг и ракушки, все это было возложено к ногам Варвика, и он величественно принял их дары. Затем он велел им сеть и сам присел на землю, взял какой-то незнакомый плод и надкусил его.

Усталость навалилась внезапно, словно его накрыли большим колпаком. Глядя на лица благоговеющих туземцев, он думал: «Как же объяснить вам, что бог очень хочет спать?» Потом он решил, что необходимо вытащить Джойса, иначе он закостенеет в той позе, в которой сидит. Варвик устало поднялся, жестом подозвал юношу и еще двоих мужчин, и они вместе извлекли из машины тело пилота. Поддерживая голову мертвеца, Варвик указал мужчинам, куда положить Джойса. «Осторожней надо с ним. Хоть и мертвый, а все-таки тоже, наверное, бог. Бедняга Питер, ведь я даже не знаю, будет ли кто-то плакать о тебе, будет ли кто-то ждать, надеяться на возвращение без вести пропавшего».

Человек в костюме пилота, старательно делал все, что велел бог, и Варвик решил доставить парню удовольствие. Он раздел Джойса и тому велел раздеться. Приказ был покорно исполнен. Варвик отдал юноше одежду, а в его костюм обрядил покойника. «Любой этнографический музей за такой экспонат дорого бы дал», – подумалось ему. И вдруг он впервые ясно осознал, что ему, пожалуй, не выбраться отсюда. Искать их никто не станет, от караванных путей островок, где им пришлось сесть, очень далеко, в самолетах он не смыслит, так что эта туземная деревня, видимо, станет его последним пристанищем. На некоторое время он замер, глядя во тьму, потом велел тем, кто помогал ему, охранять тело и отошел. Переодевая покойника, Варвик совсем утомился. «Похороним его завтра утром – выберу хорошее место». Молодой жрец уже закончил свое облачение, только молния никак не давалась ему. Варвик показал, как ее застегивать, а потом взял юношу за руку и повел к хижинам, приказав нести за собой сокровища. Выбрав самое лучшее жилище, Варвик не ошибся – это была хижина жреца. Он вошел, внесли дары и еду, он опустился на солому, сваленную у одной стены, жестом отпустил всех. Жрец что-то сказал людям, и они стали расходиться. Сам же он присел у входа в хижину. Варвик хотел позвать его, но передумал. Он разложил на соломе свой пиджак. «Вот так, чтобы не помялся, а то что за бог в жеваном костюме. Это снижает впечатления». Все происходящее, да и его собственные мысли начинали казаться ему бредом. «Ладно, – пробормотал он, посмотрим, что будет завтра». Юноша, сидящий у входа, кажется, перестал дышать, прислушиваясь к звукам его голоса. Вот к нему подошел кто-то, сел или лег рядом, затем, легко ступая, приблизился третий, наверное, женщина. Варвик слышал это уже в полусне. Закрывая глаза, он мечтал проснуться и понять, что видел кошмар.

___________

Одно только огорчало Ашы: он не понимал ни слова из того, что говорил Бог. Когда он осознал это, он упал ниц перед Богом и сказал, что недостоин быть Великим Пилотом. В ответ Бог похлопал его по плечу и улыбнулся. Это утешило Ашы, но не развеяло его подозрений, что и Бог не понимает его слов. Когда он вопрошал Всеблагого о чем-нибудь или умолял его совершить чудо и сделать его речь внятной для тех, кто так почитает его, Бог вслушивался, морщился, хмурился, но затем лицо его становилось отрешенным, и видно было, что смысл вопроса или просьбы для него неясен. Вскоре, однако, Бог снизошел до великой милости, он стал учить Ашы своему языку. Тот возликовал. Он быстро запоминал новые слова, и небесная мудрость навсегда укоренялась в его сердце. В течение нескольких дней после своего прихода на землю Бог часто бродил по деревне, навещал могилу прибывшего с ним Пилота, осматривал скромное хозяйство людей. Много раз подходил он к Самолету из тростника и пальмовых листьев, забирался в него и подолгу сидел там, наблюдая, как Зыш, которого словно веревкой привязали к Небесной Машине, старательно копирует детали, делая тростниковую постройку во всех мелочах похожей на Самолет Бога. Иногда Бог что-то напевал, но чаще всего молчал. Он пил очень много священного напитка, поэтому его приготовлением были заняты теперь почти все мужчины в деревне. Часто к вечеру он передвигался медленно, пошатываясь, много говорил непонятного и неожиданно громко хохотал. Затем он засыпал в той позе, в которой только что сидел, разговаривая с Ашы. Сон его был беспокойным: он часто вздрагивал, что-то бормотал, а иногда кричал.

Ашы все эти дни и ночи занимался самосовершенствованием. Он уже немного понимал язык Бога, а долгие медитации и молитвы поселили в его душе ту особенную благодать, какую может ощущать человек только в присутствии Верховного Существа. Все время жрец проводил рядом с ним, а когда тот засыпал, Ашы собирал народ и просвещал людей, рассказывая им о Боге и том блаженстве, какое он несет с собой.

Время шло. Бог пребывал на земле. Ашы начал замечать, что в нем происходят перемены. Его белая кожа становилась все более смуглой, прекрасные золотые волосы были спутаны, а подбородок и щеки покрыла густая поросль. Глаза его, прежде столь голубые и ясные, потускнели, вокруг них появились темные круги и мелкие морщины. Ашы не понимал, что все это значит, но тревожился. По его приказу Богу приносили новые дары, но он принимал их неохотно. Не зная, чем угодить ему, Ашы устраивал красивые представления, но и они не нравились Богу.

Однажды, кода Бог и Великий Пилот прогуливались в священной роще, перед ними появилась змея. Бог коротко вскрикнул и отпрыгнул в сторону, чуть не упав. Ашы решив, что обличье змеи принял враждебный демон, тотчас убил ее ножом. Но змея оказалась самой обыкновенной – никаких признаков того, что демон жил в ее теле, Ашы не нашел, к тому же она была не ядовитой. Ашы удивленно посмотрел на Бога. Когда они двинулись дальше, он все еще сжимал в руке головку мертвой змеи.

___________

Варвик совсем пал духом. Он удивлялся себе: его обычное самообладание как ветром сдуло. Поначалу его развлекало всеобщее поклонение и занятия с Аши, который был находкой для педагога. Но вскоре ему это наскучило. Когда он обнаружил, что священный напиток это не бог весть какой, но алкоголь, он стал пить. Голова на утро не болела, похмелья не было. Это подвигло его на обильные возлияния. Днем от нечего делать он шатался по деревне, Аши неотступно следовал за ним. Теперь его можно было использовать в качестве переводчика. Вскоре Варвик стал различать по именам некоторых других туземцев. Очень симпатичен ему был Зыш, коренастый подросток с вечно всклокоченной головой, большими руками и кроткими глазами. Зыша интересовали вещи бога. Он с восхищением разглядывал все – от зажигалки до пуговицы – и пытался понять, как это утроено, а потом приносил Богу свои копии достижений цивилизации, так что у Варвика собралась коллекция диковин, имитировавших его мелкие вещи.

Удивляло Варвика то, что в деревне совсем не видно женщин, хотя той ночью, когда самолет сел на острове, их было довольно много. Однажды он спросил Аши, где они, и тот ответил с некоторым удивлением, что они работают. Варвик расхохотался, чем удивил жреца еще больше. Вначале он пытался что-то записывать из своих наблюдений, но вскоре чернила в его ручке иссякли, а на острове он не нашел ничего, что могло бы заменить их, не писать же кровью, в самом деле! Еще несколько дней он развлекался перечитыванием заметок, подобных этой. «… Аши явно отличается от других, внешне – он, конечно, смугловат, но в целом, очень похож на европейца, – и внутренне: кажется, он единственный из всего племени умеет думать, не только чувствовать и наблюдать, но и размышлять. Видимо, он потомок тех людей, которые прилетали на остров и сделали этому дикому культу своеобразную прививку, заложив основу странного гибрида. Я стал учить Аши французскому, – по звучанию язык его племени ближе к французскому, чем к английскому, да и названия самолета, пилота, пропеллера – явно искаженные французские слова – «авьёни», «лёгланпиро», «селестехелис». Он запоминает все очень быстро. Теперь с ним можно почти свободно разговаривать. Я все хотел спросить его, что ему известно о первом появлении богов, да все не знал, как лучше сформулировать этот пикантный вопрос: «А скажи-ка мне, Аши, когда я прилетал к вам в прошлый раз и что я в тот раз делал, а то что-то я запамятовал!» Хм! Бог, страдающий склерозом! Прелестно! Наконец я исхитрился – попросил его рассказать предание о моем первом появлении, якобы, для проверки. Оказалось, это было не так давно, Аши сказал, что в деревне еще остался старик, который в тот раз видел бога своими глазами. Он совсем дряхлый и слепой, это, конечно, мне на руку. Навестив старика, я решил, что ему не больше пятидесяти, когда Боги прилетали, у него уже дети были подростками, значит, произошло это лет двадцать назад. Предание гласило, что бог спустился на землю на своем «авьёни» (самолете) вместе с «лёгланпиро» (великим пилотом). Они дали людям новую веру, учили, что те, кто будет заниматься «пелфикьёнима» (самосовершенствованием), условно, выполнять заповеди, близкие христианским, смогут всегда видеть бога и пилота перед мысленным взором, и обретут благодать и беспечную вечную жизнь. Правда, туземцы не вполне понимают, что христианам все эти блага обещаются не при жизни. Когда прилетевших вопросили, как поклоняться им, они ответили: «Делайте как мы». С тех пор появились новые обряды. Один, например, очень забавный, имитирует бритье лица опасной бритвой. Туземцы начисто лишены щетины, поэтому, наверное, бритье показалось им чем-то таинственным. Каждое утро мужчины собираются вместе, намазывают лица разведенной золой и счищают ее потом тростниковыми палочками. Считается, что это сохраняет их богоподобную красоту. Кстати, поскольку прибывшие на остров были мужчины, то местные мужчины возгордились, и с тех пор практически не работают, только в тех случаях, когда нужно совершить что-то общественно значимое – то, что женщинам не под силу, – они выходят на подвиг, потому что подвиг, это, конечно, прерогатива Бога, а мелкие будничные заботы – нет. Когда они улетели, появился самолет из тростника и взлетная полоса, оказавшаяся небесполезной для нас, надо отдать должное, устроена она как надо. Еще Аши рассказывал, что Бог дымной звездой убил обезьяну темных гор. Что произошло на самом деле, я так и не смог понять. Когда же бог и великий пилот покидали землю, они сказали, что если люди буду верить и бороться со злом внутри себя, то узрят второе пришествие. Веселые люди были эти бог и лёгланпиро! Насчет происхождения Аши – все покрыто мраком. Матери своей он не помнит, а отца никто не знает. Тот, кто был жрецом до него, говорил мальчишке, что он будущий великий пилот, а все великие пилоты, хоть и люди, но все-таки сыновья бога, так что придется, видимо, признать ребеночка».

Еще несколько страниц в таком духе – единственное, что можно было читать. Дальше шли слова, продавленные пером на бумаге, бесцветные, корявые… «Господи, я не создан для жизни робинзона! Сейчас у меня есть все, что необходимо, по их мнению, для безбедной жизни, мне не приходится ничего делать, не нужно защищать свою жизнь от диких животных и агрессивно настроенных людей, но мне настолько не по себе, что я начинаю завидовать погибшему Джойсу. Я мог бы научить их чему-то – но чему? Чем жизнь в нашей развитой цивилизации лучше? Разве только тем, что мы можем сесть в самолет и потерпеть крушение в таком месте, где об этой цивилизации никто не знает. Мы поклоняемся различным богам – кто тщеславию, кто жадности, кто ненасытному разврату, мы затмили себе глаза внешними атрибутами счастливой жизни, но они не помогают нам избавиться ни от болезней, ни от старости, ни от тоски. Мы умеем читать и писать, мы накопили огромный свод знаний, но, по большому счету, идем ли мы вперед, к чему-то светлому и высокому? Напротив, мы раздуваемся вширь, и скоро, кажется, произойдет взрыв, который вернет нас, возможно, к нищенскому состоянию, к первобытности, только для нас это будет гораздо страшнее, мы отравлены нашим прошлым, нам из него не выкарабкаться».

Варвик уже не заботился о том, чтобы пиджак был не мятым, да и вообще предпочитал ходить до пояса голым. Он загорел до черноты, волосы его выгорели, и с каждым днем все больше отрастала борода. Через пару недель с той ночи, когда он попал на остров, он уже не мог видеть ни Аши, ни остальных, ни пейзаж, которым в первые дни так пленился. Он все время просиживал в хижине, много спал, а когда бодрствовал – полулежал на соломе, томясь о скуки. Он даже стал неумело молиться, чтобы Бог, в которого он раньше не верил, вызволил его отсюда или поскорее убил. «Хорош бог, – думал он после внезапного религиозного порыва, – бог, молящийся другому богу. Вот один из образов бесконечности. Бог, которому я молюсь, тоже кому-то молится и так далее. Скоро я сойду с ума». Но страха перед сумасшествием он не испытывал. Всепроникающая ирония и апатия заполнили все его существо.

Однажды во время таких раздумий он заметил, что Аши топчется снаружи, не решаясь войти. Он позвал жреца. Юноша с почтительным поклоном испросил разрешения обратиться к богу с вопросом.

– Ну что там у тебя?

– О, всеблагой! Не откажи нам в милости и ответь, как быть с праздниками, которые мы устраивали раньше по заветам предков?

– А что за праздники?

– Победа над обезьяной темной горы…

– Продолжайте праздновать, – прервал его Варвик.

– Значит, мы может готовиться к завтрашнему торжеству, – заключил юноша и, поблагодарив бога, вышел.

Вскоре вся деревня зашумела, зашевелилась, наполнилась радостным духом. Это продолжалось до темноты. Понемногу суета снаружи утихла, поселок словно вымер, как это всегда бывало по ночам. Варвик слышал, что неподалеку разговаривают Аши и Зыш. «А ведь я до сих пор не понимаю их языка», – подумал он, и снова с горечью осознал, насколько он стал другим. Человек, увлекающийся историей культуры, знающий шесть языков, интересующийся древними религиями, попав в такой уголок земли, который можно назвать раем для исследователя, совершенно забывает о своих прежних пристрастиях. Его не волнует ни культура, никем не исследованная, ни незнакомый очень благозвучный язык, ни диковинный культ. Ему на все это наплевать, он думает только о том, как бы поскорее выбраться отсюда или сдохнуть! Как можно одержать победу над обезьяной темной горы, когда сам превращаешься в примата? Он встал, прошелся взад-вперед по хижине, потом кликнул Зыша. Тот неуклюже заспешил к нему. Подошел и Аши. Действительно, без него было не обойтись.

– Скажи Зышу, чтобы принес мне две палки, одну длинную, – он показал «до уха», – другую немного короче и веревку. Аши удивленно передал другу приказ, Варвик отпустил обоих. «Ну, загадаю вам загадку», – усмехнулся он в отросшую бороду.

____________

Ашы догнал Зыша и вместе с ним отправился за священным тростником. Они выбрали стебли нужного размера и, помолившись срезали их. Вернулись и торжественно преподнесли Богу. Всеблагой отпустил их. Зыш уселся возле хижины. Часто они с Ашы проводили здесь целые ночи за разговорами о том, когда Бог вернется, и о тех переменах, которые он принесет людям. Но сейчас Ашы стоял, о чем-то тяжело раздумывая, а затем отрывисто произнес:

– Зыш! Иди спать!

Зыш в недоумении поднялся и, с упреком взглянув на друга, пошел прочь. Ашы немного посидел, прислушиваясь к тому, что происходит в хижине. Он не мог догадаться, чем занят Бог и не смел отвлекать его. Ашы неслышно зашагал к дальним хижинам. Добравшись до небольшого шалаша, слегка покосившегося и подпертого большой рогатиной, он тихо позвал:

– Нуш!

Внутри зашуршало, и показалась голова Нуш. Девушка, еще сонная, улыбнулась жрецу и взяв его за руку втащила внутрь. Ашы сел рядом с ней на пальмовые листья, служившие ей постелью. Девушка уткнулась лбом в его плечо и вдохнула глубоко и протяжно, как вздыхают, избавившись от чего-то мучительного.

– Нуш! – снова произнес Ашы, прижимая ее к себе. С того самого дня, как Бог спустился на землю, он лишь мельком виделся с девушкой и теперь понял, как его сердце истосковалась по ней. Она не упрекала его, все ее существо светилась таким счастьем, оттого что она вместе со своим Ашы, что юноша ругал себя, что так надолго оставил ее.

– Я не мог приходить к тебе, – сказал он, – но я скучал.

– Я тоже скучала, – ответила она.

Всю ночь они разговаривали, сидя друг напротив друга. За эти дни у них накопилось много того, о чем хотелось поведать. Уже начинало светать, когда Нуш, помолчав немного, произнесла тихо и торжественно:

– Ашы, попросил Бога, чтобы он разрешил тебе жениться на мне! Бог добрый, он разрешит, и мы будем счастливы.

– Нуш, это нарушает обычай… но мы завели теперь столько новых обрядов, что, возможно, изменится и этот. Я попрошу Бога завтра на празднике, – ответил Ашы и привлек девушку к себе. В эту минуту он услышал глас Бога, произнесший его имя. Он вздрогнул – длительные медитации и ночные бдения обострили его реакцию и сделали его нервным и страстным, как все истово верующие люди. Но больше всего этому способствовали те сомнения, что он носил в своем сердце. Он сомневался в Боге – это было для него самой худшей из мук. Однако, как только он оказывался не один, он защищал Величие Божества от любых покушений на него, и поэтому он сказал теперь:

– Бог все видит, даже когда спит, – и поспешно ушел.

Подойдя к хижине Бога, он заглянул внутрь. То, что он увидел, повергло его в изумление и священный трепет. Бог сидел почти голый, в свою одежду он облек связанные наподобие креста стебли священного тростника. Ашы никак не мог уяснить себе, что за обряд выполнял Бог, и хотел было спросить его об этом, но Всеблагой, опередив его, произнес:

– Ашы, принеси-ка мне воды, – и протянул жрецу миску из выдолбленной скорлупы ореха.

__________

Сам праздник Варвик помнил смутно. Еще в самом начале ему подали внушительных размеров плошку со священным напитком, и он махнул рукой на свое стремление выглядеть по-божески. Всеобщий галдеж и мелькающие в ритуальном танце тела уже представлялись ему не более чем бредом или сном. На все обращения к его персоне он отвечал благодушной улыбкой и фамильярный похлопывание по плечу. Теперь утром, лежа на соломе в хижине, он неторопливо разбирал воспоминания вчерашнего дня. «Интересно как я в таком состоянии победил эту несчастную обезьяну», – пробормотал он, поднимаясь на ноги. Он был в своем костюме, который за прошлую ночь успел отвисеться на импровизированной вешалке, а за нынешнюю опять стал похож на тряпку. Варвик снял пиджак и рубашку и вновь развесил их на кресте. Случайно задев щеку, он зашипел от боли – после того, как он умудрился перед праздником побриться без мыла, на коже появилось сильное раздражение. «Как же я теперь покажусь в деревне, – подумал он, – с такой-то рожей?» Он смочил ладони священным напитком, еще остававшемся в кожаном бурдюке, и приложил их к щекам. Защипало так, что он не знал, куда деться. Наконец, вылив на лицо целую миску воды, он успокоился и снова погрузился в размышления. Варвик пытался припомнить, что еще интересного было на празднике, и тут одно видение обожгло его – Нуш! Девушка по имени Нуш! Только ее он помнил пронзительно и ясно. Нет, она не просто понравилась ему – в его сердце, давно чуждом многих переживаний, разгорелась страсть. Ее светлая, почти как у белых людей, кожа, пышное облако волос с медным отливом, ее нежные черты, наивный взгляд – все в ней притягивало человека, уставшего от искусственных женщин, сотворенных цивилизацией. Он должен был немедленно увидеть Нуш.

– Аши! – позвал он, и жрец мгновенно появился возле хижины. – Пусть придет девушка по имени Нуш. Я хочу, чтобы она служила мне, – повелительно сказал Варвик, и Аши не замедлил повиноваться. Варвик нетерпеливо расхаживал по своему жилищу. Через несколько минут оба – жрец и девушка – стояли перед Варвиком. Он напустил на себя величественный вид и пристально посмотрел на них.

– Скажи ей, – обратился он к Аши, – что с этого дня она не будет работать, как все женщины, а будет служить мне.

Аши передал Нуш его слова, и та опустилась на землю перед Варвиком. Он велел ей подняться, девушка в священном трепете взглянула на него.

– Пусть приготовит мне еду, – строго сказал он, Аши передал волю бога, – а ты постарайся как можно быстрее научить ее моему языку.

Аши склонился в почтительном поклоне. Вскоре Нуш принесла завтрак, Варвик жестом велел ей сесть возле него и разделить с ним трапезу. Она смущенно повиновалась. Всякий раз, когда Варвик обращался к ней – объяснялся пока приходилось жестами – она смотрела на него с благоговением и счастьем, и ему казалось, что с ее личика льется в его сердце чистый свет. Весь день он не отпускал девушку от себя, развлекая ее мелкими фокусами, в каких ему была способна помочь цивилизация. Все – огонек зажигалки, открывающийся портсигар, к сожалению пустой, бритвенный станок – вызывало у нее восторг. После полудня они вместе отправились гулять, а когда вернулись, он вспомнил, что в его распоряжении целая гора сокровищ. Он нарядил Нуш в эти безделушки, чем она осталась очень довольна. Пока она была рядом, он то невзначай касался ее плеча, то брал за локоть, а когда надевал ей браслеты на руки и ожерелья на шею, его пальцы ласково проводили по нежной коже девушки, и волнение, оставленное где-то в далеком времени его первой любви, вновь воскресало и томило его.

Совсем стемнело, Нуш принесла ужин, и они вместе полакомились фруктами и зажаренным на костре мясом козленка. Варвик растянулся на соломе и глядел на девушку, раздумывая, оставить ее у себя или отпустить. Он слышал, как возле хижины ждет Аши. Весь день Варвика преследовало ощущение, что жрец следит за ними.

– Аши! – крикнул он, и когда тот вошел, сказал. – Девушка может идти. Пусть приходит завтра. «А тебя я куда-нибудь отошлю», – решил он, глядя, как они удаляются.

На следующее утро Варвик подозвал Аши и, осведомившись, как продвигается самосовершенствование жреца, сказал:

– Ты должен отправиться сегодня на дальний мыс, где мы недавно были с тобой, и там предаться созерцанию небесного пропеллера. Когда солнечный диск коснется краем моря, тебе будет явлено знамение. Ступай!

__________

Солнце стало красным и опустилось в море, но никакого знамения Ашы не было. Следуя странному приказу бога провести день за созерцанием небесного пропеллера, – а ведь он виден только ночью, – Ашы до позднего вечера просидел на гладком камне дальнего мыса. Теперь он встал и пошел обратно в поселок.

Какое-то предчувствие угнетало его, это началось еще вчера, когда Нуш вечером уходила из хижины Бога.

– Ашы! – воскликнула она. – Если я буду служить Богу, я смогу быть равной тебе. Мне бы только выучить его язык. Всю ночь Ашы обучал девушку словам этого языка, но в груди его уже поселились сомнения страшнее тех, что одолевали его раньше.

Размышляя обо всем, Ашы добрел до поселка и направился к жилищу Нуш у края леса. Возле него он увидел Зыша, который укреплял шалаш, чтобы тот не клонился набок. Нуш сидела на земле и болтала с ним, но голосок ее, прежде звонкий и беззаботный, звучал сейчас неуверенно, глухо. Ашы подошел и, присев рядом с девушкой, обнял ее. Нуш отстранилась, глянув на него испуганно и виновато.

– Нельзя трогать меня!

Молодой жрец резко поднялся и скрылся в лесу, когда густые заросли сомкнулись у него за спиной, Ашы бросился на землю и стал бешенстве кататься по ней. Внезапно до слуха его долетел уже ставший привычным голос: «Ашы!» Бог звал его, но Ашы по-прежнему лежал на земле. Зов повторился, юноша не двинулся с места.

Последние предрассветные часы Ашы посвятил медитации и утром, представ пред очи Всеблагого, вновь почувствовал, как благоговейная радость разливается в его сердце. Услышав тот же нелепый приказ, что и день назад, Ашы вновь отправился на мыс, убеждая себя, что будь он совершенен, он смог бы, как сказал Бог, узреть небесный пропеллер и днём. Однако тщетно он искал его на небосклоне. Солнце зашло, и Аши снова побрел в деревню.

«Моя любимая стала женой Бога, – повторял он про себя, – я должен быть счастливым, ведь она стала женой Бога…» И тут он первый произнес вслух самое страшное: «…если только это Бог!»

Прошло несколько дней, во время которых Аши не видел ни Бога, ни Нуш. Они почти не выходили из хижины, когда-то принадлежавшей жрецу. Юноше казалось, что вся деревня замерла в ожидании чего-то. Особенно это было заметно по женщинам: они перестали работать, наряжались в яркие одежды и дни напролет сидели возле своих хижин, негромко переговариваясь. В один из таких дней поселок огласили горестные вопли. Ашы поспешил туда, откуда они раздавались. Протиснувшись сквозь стену из спин, он увидел окровавленное тельце ребенка и плачущую над ним мать. Оказалось, мальчик упал с одной из прибрежных скал вниз на камни. Люди обратились к Ашы, требуя чтобы тот привел Бога, и жрец со всех ног побежал к его хижине. Он вошел, забыв даже испросить разрешения, и не замечая сидевшей на полу Нуш, крикнул, что народ призывает Всеблагого, чтобы он спас ребенка.

Бог вышел, и они вместе побежали – побежали, а не перенеслись! – туда, где лежал несчастный малыш, тот самый, которого Бог взял на руки в первый день пришествия. Люди поспешно расступились, пропуская их. Бог нагнулся к ребенку, и лица многих осветились надеждой, но Всеблагой лишь стоял, сжав руками виски.

– Это ужасно, Ашы, – пробормотал он. – Бедный мальчик!

– Сделай же что-нибудь! Верни ему жизнь! Ты, Бог! – закричал Ашы сквозь душившие его слезы.

Бог вздрогнул и отвернулся, затем, оттолкнув кого-то из женщин, ушел прочь. Ребенок испустил последний вздох, люди стояли вокруг него, подавленные смертью благословенного Богом дитяти и немилостью Всеблагого. Потом они разошлись, оставив мать оплакивать сына. Вечером Ашы помог женщине похоронить мальчика.

Ночь, спустившаяся на деревню, была на редкость черной. Ашы зажег давно уже забытые сигнальные костры вдоль взлетной полосы, затем подошел к Самолету и стал нагружать его вяленым мясом, фруктами, бурдюками с водой. Когда все было готово, он отправился в хижину Бога. Еще от входа он почувствовал сладкий запах священного напитка и услышал сонное дыхание Всеблагого. Ашы неслышно проник внутрь и, наклонясь над спящим, пронзил ему грудь тем самым ножом, которым убил когда-то испугавшую Бога змею.

____________

Варвик дернулся, хриплый крик вырвался из его горла, он хотел что-то сказать, но глаза его, едва открывшись, закатились, и на губах повис только глухой стон. Ашы вышел и направился к самолету, там он облачился в костюм великого пилота и уже забрался на крыло, но затем опять спустился на землю и вернулся к своей бывшей хижине, где оставил того, кого так долго считал богом. Осторожно, чтобы не шуршали пальмовые ветви, закрывавшие вход, он выволок бесчувственное тело и потащил его на взлетную площадку. Возле самолета Ашы присел передохнуть, он вгляделся в лицо, сведенное болью, и понял, что Варвик жив – он открыл глаза. Юноша как раз приподнял его, чтобы втащить самолет, и это, видимо, вызвало у раненого острую боль. Он застонал, но Ашы, не отвлекаясь на это, усадил своего полуживого пассажира. Потом великий пилот занял свое место и, в последний раз оглядев деревню, завел мотор. Озарение нашло на Ашы, он без труда разобрался в приборах и четко знал, каковы должны быть его действия, чтобы самолет поднялся в воздух. Развернув машину, он повел ее между сигнальных костров, и когда взлетная полоса оборвалась в море, Аши понял, что они летят. Он взял курс прямо на небесный пропеллер. Сзади неожиданно раздался голос:

– Как ты это сделал? Откуда… как ты узнал?

Но Ашы оставил эти вопросы без ответа, он прибавил скорости, мотор ответил ровным здоровым тарахтением.

В небе посветлело. Утро наступало совершенно безоблачное. Ашы сразу заметил, когда океан под ними сменился сушей. Он начал снижаться. Раненый пассажир немного пришел себя и тоже глянул вниз. Сначала Земля была сплошь дымчато-желтой и пустой, потом стали появляться небольшие кусочки зелени, а прямо под самолетом виднелась извилистая лента реки. Спустя некоторое время промелькнули небольшие группы строений, их сменили другие, более внушительные.

– Это же Египет! – воскликнул Варвик, – это пирамиды!

Действительно, это были пирамиды из светлого камня, и на вершине каждой из них Ашы разглядел самолет, сделанный из тростника и пальмовых листьев. Промелькнуло море, и вновь потянулась земля, сплошь зеленая, взрезанная кое-где зубцами гор. Вот показалось белое строение, имеющее форму круга, со бегающими внутрь ступеньками. В самом центре его, на полукруглой светлой площадке красовался собранный из сухих веток самолет. Вскоре земли стало почти не видно – она вся была покрыта домами, их крыши образовывали пестрый ковер, иногда в нем встречались проплешины, покрытые серым камнем. Одна странная постройка привлекла внимание пилота. Это был как бы скелет башни, он поднимался высоко в небо, а ноги у него были широко расставлены. На верхушке виден был уже знакомый самолет из веток. Варвик в ужасе оглянулся на оставшуюся позади Эйфелеву башню, увенчанную этим диким украшением. Холодные когти абсурда впились в его мозг, и он не мог вымолвить ни слова.

Снова потянулся океан, но вот показался небольшой остров, за ним другой, шире и длиннее. В отличие от первого второй был почти всюду покрыт ледяной коркой. На одной из скал Ашы заметил самолет, вероятно, он был из костей и обтянут кожей животных. Возле него – люди в одежде из меха, двумя ровными полосами горели огни. Ашы начал снижаться.

– Еще не время! – крикнул Варвик. – Летим дальше – в Америку!

– Нет! – твердо ответил Ашы. – Мы должны приземлиться. Ведь они ждут нашего возвращения!

Артур возился с замком, когда вернулась бабуля Готье.

– Ну что, мальчик!

– Все отлично, бабуля, извини, я тут тебе дверь сломал, но уже починил, вот новые ключи. Все, я очень спешу, прости пожалуйста. – И не дав ей ответить, Артур быстро поцеловал старуху и выскочил на улицу, завел машину и тюкнувшись при развороте бампером о столб умчался прочь.

___________

Бухнула дверь, что-то загремело. Роланд знал, если Артур похож на брошенный в стекло камень, значит дело плохо, но надо было проверить, насколько.

– Артур, ужинать будем?

– Оставь меня в покое!

Артур через две ступени поднялся по лестнице.

– Может выпьем?

– Нет.

– Малыш…

Роланд встал на его пути и тут же был притиснут к стене.

– Заткнись, Роланд, понял?

Артур ушел к себе, но вскоре снова вылетел уже в другой одежде и с портфелем, спустился, толкнул ногой дверь в комнату Доминика.

– Вставай, мы уезжаем.

– Куда? – Доминик неохотно оторвался от экрана, но вставать не стал, а только получше укрылся пледом.

– Куда собирались. На верфь.

– Взбесился, Артур? Туда три часа ходу – ночь на дворе!

– У тебя ненормированный рабочий день. И ночь. И еще не ночь! Спорить не советую – схлопочешь.

– Э-э-э! Лежачего не бьют…

– Я бью! Вставай. Через десять минут жду в машине.

___________

Дорога была дорогой к морю. Артур вдруг провалился в усталость, и даже перестал прокручивать в голове сегодняшний день, море перекрывало все. Он закурил, Доминик как обычно стрельнул у него сигарету, и затянувшись спросил:

– Токсикоз?

– Еще один знаток человеческих душ! – процедил Артур. Воевать он уже был не настроен.

– На тебя знаток не нужен, и так все ясно! Не дает, вот ты и бесишься!

– Зато ты, похоже, брать не успеваешь, и всегда спокоен.

– Просто я знаю секрет, против которого никто не устоит.

– А, так вот чем от тебя вечно несет! Секретами твоими?

– Действует, между прочим! Хочешь попробовать?

– Доминик, – сказал Артур, зевая и потягиваясь, – если бы мне нужно было просто с кем-то переспать, это одно, а по отношению к человеку, которого любишь, это неприемлемо. Мне не нравятся подобные манипуляции людьми, и я в них не верю.

– Зря не веришь, можно же не только…

– Что?

– Ну, баб на это цеплять…

– Но и…

– Кого хочешь, на спор могу такое зельице приготовить, что ты по мне с ума сходить начнешь!

– По-моему, ты забываешься, Доминик!

– Просто для доказательства! Помнишь нашу вторую встречу, как ты меня хотел долго и мучительно убить, а потом на работу взял? Действует это, понимаешь, на всех. На деловых партнеров может действовать, на всяких там спонсоров – сами тебе денежки понесут, только возьми!

– Что-то тебе никто не несет ничего!

– Мне твоих денег хватает, а еда и е..я у меня всегда бесплатные – чего еще надо?

– Мозгов не мешало бы добавить и наглости отчерпать, а то через край.

– Да что ты понимаешь, Артур! Ты из-за какой-то сучки…

– Заткнись, а то высажу прямо здесь.

– Помочь хотел!

– Чем ты хотел мне помочь, исходя из поставленного тобой диагноза, Доминик?

– Мне нравится ход твоих мыслей!

– Пожалуй, я тебя в море утоплю! Ты можешь быстрее ехать?

– Ты о чем, блять? Быстрее ехать? Навстречу своей смерти и с одной фарой!?

___________

В небольшой квартире, где Артур жил, когда приезжал на верфь, все было без изысков. Квартиру выбирал он сам, поэтому антиквариатом и прочими излишествами она была не заселена.

– А мне у тебя нравится! – сказал Доминик, включая везде свет и открывая все возможные двери – шкафы, холодильник, ванную.

– Спать ложись, завтра в шесть выезжать обратно!

– Завтра же воскресенье!

–У меня встреча в одиннадцать утра, а надо еще домой заскочить.

– Так, какого черта мы приперлись? Чтобы с утра чесать обратно? С одной фарой?

– Далась тебе эта фара, светло уже будет. Документы нужно было отвезти и подписать. – Артур показал на стопку, оставленную для него на столе управляющим. – Ложись спать.

– Я даже на море не погуляю?

– Если встанешь пораньше – погуляешь. Только учти, загуляешь, ждать не буду. Если в шесть не придешь, я уеду один, а ты как знаешь… Да съездишь ты еще сюда, успеешь. Спи давай.

____________

Артур взял маленький катер и вышел в бухту. Темнота его не страшила, и дыхание свободы и одиночества, единение с морем и ветром заставили его на время позабыть все глупости и капризы сегодняшнего дня. Далеко от берега он остановил катер, разделся и прыгнул в воду, долго плавал и еще дольше просто лежал на воде и смотрел в небо, полное звезд. Потом сидел на палубе, окруженный морем, не заводя мотора, курил и мерз. Он не хотел возвращаться к берегу, пока не проясниться ответ на его главный вопрос – зачем? Может, это просто его прихоть и ничего больше, зачем тогда он сам страдает и мучает ее? Артур знал, что вместе им будет нелегко – не будет ни покоя, ни устроенности, а будет много испытаний и трудностей, много его молчания и ее слез. Но как он ни хотел обогнуть этот мыс, ничего не получалось – он все равно должен был остаться на этой земле. Когда он подставлял кого-то из своих бывших девушек на место Эммы, ему казалось это дикостью, когда он пытался представить рядом с ней кого-то другого, в нем поднималась ярость. Море качало и знобило, и не было выбора, не было… не могло его быть, особенно теперь, когда он сказал ей все.

___________

Утром он разбудил Доминика пораньше – решил сделать ему небольшой подарок: они взяли с собой еду, сели в катер, проплыли к выходу из бухты, и остановившись посреди зыбкой равнины, умяли бутерброды, выпили кофе из термоса и выкурили по паре сигарет, на удивление, молча. На обратном пути Артур разрешил Доминику немного повести катер – тут уж лихим воплям не было конца.

В машине Артур устроился вздремнуть, но мальчишку разобрало поболтать.

– Слушай, ты ночью дрых, дай теперь мне поспать!

– Артур, не я тебя сюда пригнал! А вот скажи, почему ты так беззаботно доверяешь мне свою жизнь, неужели никаких сомнений не возникает, что я возьму и ухлопаю тебя?

Артур задумался, пытаясь отыскать те сомнения, о которых идет речь, долго смотрел на Доминика, потом ответил:

– Нет, не возникает, хоть ты мнишь себя чуть ли не дьявольским отродьем, не из твоих рук я приму смерть, ну а если я и ошибаюсь – что с того? Погибнуть в автокатастрофе, наверное, веселей, чем долго помирать от болезни. Ну и в море потонуть я тоже согласен.

____________

Еще с порога Артур крикнул Патрику, чтобы тот побыстрее принес ему завтрак. Спустился Роланд, почти серьезно делая вид, что обиделся за вчерашнее.

– Ну? – спросил Артур, которого разбирал смех, – побеседуем или продолжишь воспитательную работу молча?

– Не мешало бы получше держать себя в руках, малыш.

– Рук не хватает иногда. Поэтому не зуди и дай мне сигареты, если хочешь услышать от меня что-нибудь, я скоро уеду – у меня сегодня встреча.

– Для встречи ты как-то не выглядишь.

– Ты умеешь быстро приводить людей в порядок, я помню!

– Да ты хамишь, бутуз!

– Советую меня не сердить! – Артур посмотрел на принесенную еду. – Патрик, а у нас от ужина ничего не осталось? – крикнул он в кухню. – Я хочу еще что-нибудь съесть!

– А что ты такой грозный сегодня?

– Я устал от тех, кто лезет в мою жизнь с советами.

– Ну, ты же ведешь себя как ребенок, которому не купили понравившуюся игрушку, так и хочется тебе посоветовать что-то.

Артур тихо рассмеялся.

– Не мешало бы получше держать себя в руках!

– Ладно, советовать не буду. Но спросить можно – ты сказал?

– Да.

– И что она?

– Думает.

– Я правильно понял?

– Думает, что отказала мне.

– Занятно! А что думаешь ты?

– Я – что после этой встречи вернусь домой и буду спать до понедельника.

– А я насобирал столько слухов о Городе! Чего только не болтают: одни верят, что Город это рай под землей…

– Звучит неплохо!

– Другие, что это логово Сатаны, где поедают младенцев и устраивают шабаши, третьи считают, что там полно сокровищ, а некоторые полагают, что в городе сосредоточена вся власть, и что сильные мира сего, живущие на поверхности, зависят от тех, кто живет в Городе. В общем, достоверно можно сказать одно: Город – это квинтэссенция представлений людей о таинственности.

Артур зевнул.

– А можно попроще, без эссенций, у меня сегодня выходной мозга.

– Да ладно, Артур, не надо строить-то из себя простого каменщика.

– Каменщика? Простого вольного каменщика?

Цоллерны расхохотались.

– Ну и у меня кое-что – знаешь, что у Пеллерэнов была сестра? Она была годами как Дориан, и звали ее очень похоже – Ариана.

– Близнецы?

– Наверное. Она погибла в аварии.

– Интересно! Мать Мерля и Дориана тоже погибла в аварии… Не слишком ли много аварий на душу женского населения?

– Да, и еще – она была не простая, эта Ариана, увлекалась всякими магическими штучками – восковые фигурки, травы, жидкости всякие…

– Вольты и растительное сырье?

– Так Эммануэль рассказала, в детстве она бывала в ее комнате.

– А что она еще о Пеллерэнах знает?

– Не знаю.

– А о Городе?

– Об этом мы не говорили.

– Бесполезно провел время!

– Тебя не спросил!

Зазвонил телефон. Артур подошел и после короткого разговора, заверив трубку, что принимает чьи-то извинения, погладил аппарат и ласково сказал ему:

– Молодец! Ты меня спас! Судьба сжалилась надо мной, и я отправляюсь спать!

– До понедельника?

– Нет, передумал. Разбуди меня часа в три, но только чтобы еда уже была готова к этому времени! Пообедаем и поедем покататься – у меня для тебя есть сюрприз.

Дневник мадемуазель Арианы. Конец июня

Тогда Картежник выудил откуда-то нумерологическое гадание, он написал в три ряда цифры от 1 до 9, записал и сложил цифры моего дня, месяца и года рождения. Потом стал расставлять черточки, рассказывая мне что-то о том, какие у меня способности и здоровье, что значат для меня любовь, духовность, что-то еще… Плохо помню подробности и листок этот потерялся, но так тяжело было от слов о том, что душа моя прожила на земле уже много жизней, ее путь подходит к концу, и у меня почти нет выбора, слишком многое предначертано. Кажется, я почувствовала это в тот самый день.

25 июня

Странно, в нем совсем нет твоего отсвета, хотя, если бы был, для меня это было бы невыносимо. Ты оставил меня с ним, такова твоя воля, он окружен тобой, это настолько явно, что и мне полагается окружить его. От его взгляда – на щеке мурашки, словно по лицу бьют маленькие хрустальные молоточки. Зачем ты привел его, он задохнется здесь как жук в спичечном коробке, почему ты предлагаешь мне наблюдать за его умиранием?

Сегодня все тревожно. Случайный всполох твоих глаз – и мои мысли выдернуты из головы как страница из книги. Но твой взгляд угнетен, не свободен, ты приправил его равнодушием и галантностью. Несколько дней назад, когда я зашла к тебе, этот взгляд расхаживал по мне наглым котом, он не скрывал скучающего желания, но что такое взгляд для строгого разума – он не может быть уликой и нечего вменить тебе, ведь твои слова – чудеса эквилибристики: учтивость, готовая сорваться в пропасть вязкой лести, но все-таки балансирующая на этом краю. Если раньше я была совсем рядом с твоими мыслями, то сегодня нас разделяет решетка, витой железный узор расчета и тщеславия, тугой и блестящий.

– Ну вот, – Артур раздвинул кусты, – пролезай, сейчас все увидишь.

Стена бересклета сомкнулась за их спинами, теперь Роланд разглядел за деревьями дом.

– Как тебе?

– Симпатичный мануар, скорее всего, очень старый, наверное, 13 или 14 века. Заброшенный? Как ты его нашел?

– Увидел с небес.

– Такие места по твоей части, мне-то что здесь делать?

– Не торопись. – Они прошли по едва заметной каменной дорожке.

– Для полноты впечатления, пойдем сначала сюда. – Артур показал брату на лестницу, ведущую от входа на второй этаж.

Двери всех комнат были открыты. Роланд медленно оглядывался, ощущение реальности покидало его – все было слишком прекрасно. Книги, старинные книги в каждой комнате, и здесь, в большой зале, наверное, и на других этажах тоже. В некоторых комнатах беспорядок, тома брошены на полу, в других – нетронутые строем стоят на полках. Старинная мебель, картины, оружие.

– Чей это дом?

– Не знаю. Можно выяснить.

– Представляешь, каково тут жить. – Роланд с нежностью провел кончиками пальцев по корешкам книг.

– Жить? Нет. Склеп какой-то! Разве здесь была жизнь, ты можешь представить здесь праздник или детей? Это ловушка для таких как ты.

– Ты меня сюда привел!

– И уведу обратно.

Роланд был до того взбудоражен этой находкой брата, что отказался от его предложения обойти сначала все здание.

– Я не могу такими порциями впечатления хапать. Иди пока один. Я здесь побуду.

Разглядывая названия томов, Роланд пытался проникнуть в систему. Вскоре ему стал ясен принцип устройства библиотеки – географический и охватывает определенный период, на первый взгляд, здесь нет книг позднее 14 века. Стоимость такого собрания даже трудно себе представить, но больше всего удивляет то, что библиотека не разграблена. Как такое может быть, если дом стоит заброшенным уже давно? Кое-где сильно осыпалась штукатурка, хрустит под ногами, где-то на полу скопились сухие листья, залетевшие в приоткрытое окно, но ни мусора, ни следов погрома нет. Здесь, скорее, кто-то очень поспешно что-то искал, или, может быть, обыск? Но какой-то выборочный.

Роланд уселся за стол, посмотрел на улицу сквозь окно, собранное из мелких квадратиков. Они немного различались по цвету – одни были чуть более темные, другие отдавали желтизной, самые старые слегка помутнели. Рубашка его была в пыли, на столешнице остались следы от его локтей и ладоней. Кто сидел за этим столом, что он делал, кем был?

Роланд отправился в те комнаты, в которых могли сохраниться отпечатки жизни. Спустился на первый этаж.

Кухня. Здесь ничего не трогали, не искали. Все очень лаконично, совсем мало утвари и посуды, тщательно выверенное самое необходимое, в основном все очень старое.

Ванная. Да, явно он жил один. Никаких следов пребывания женщины.

Спальня…

_____________

– Артур! – что могло стрястись, чтобы Роланд, всегда сдержанный, так кричал, Артур не мог представить. Он бросился на голос брата, путаясь в проходах и лестницах этого странного дома.

– Ты где? На каком этаже? – гул от его голоса разнеся по залам, которые все казались ему сейчас одинаковыми.

– Я внизу, – ответил Роланд уже более спокойно.

Артур прошел несколько комнат с книгами на первом этаже и наконец увидел брата, стоящего в проеме небольшой спальни.

– Что?

– Посмотри.

Артур шагнул внутрь – в животе у него словно оказался пузырь со льдом, какой в детстве прикладывали ему к ушибам и шишкам. Именно эту комнату он видел во сне. Вот зеркало, перед которым она стояла, вот…

– Это ее… – Роланд взял небольшую косметичку, в ней лежали помада, тушь, тени, расческа. – Она была здесь!

– Я ее здесь и видел. В этой самой комнате она мне приснилась, помнишь, я говорил тебе?

Артур рассматривал комнату, стараясь припомнить, какая она была во сне, что она хотела сказать, передав ему словно открытку издалека эти мгновения своей жизни. Что она хотела сказать или утаить, когда пропала вот так – средь бела дня, внезапно и бесследно. Просто не вернулась вечером. Артур с отцом отправились ее искать, ночью сообщили в полицию. Обзвонили больницы и морги здесь и в соседних городах. Полиция нашла таксиста, который вез ее. Он высадил ее в центре города – у парфюмерного магазина. О том, что она едет купить духи, она сказала и Артуру. Продавщица магазина опознала ее фотографию. Вспомнила, что мадам фон Цоллерн была в приподнятом настроении, долго выбирала аромат, потом купила и вышла. Больше никто ничего рассказать не мог. Бернара несколько раз вызывали на допрос. Он был в странном состоянии – абсолютное непонимание происходящего читалось на его лице. Он был уверен, что она жива, дергался на каждый звонок. Примчался Роланд, бросив свои дела в Дижоне. Все трое пытались в подробностях вспомнить последние дни, отыскать хоть какой-то намек на то, куда она могла отправиться, что могло произойти.

Ее вещи в этом заброшенном доме. Загадка не хуже той – с появлением ее тела на площади.

– Думаешь, он жила здесь эти два года?

– Вряд ли, – ответил Роланд. – Здесь не жили очень давно, но сюда иногда приходили. Некоторые вещи совсем не пыльные. Может быть, заходили такие как мы, а может… Давай в подвал спустимся.

– Я фонарик не взял, схожу сейчас.

Пока Артура не было, Роланд взял листок и написал несколько слов, сложил его и оставил на столе.

Они отыскали вход в подвал.

– Вдруг мы найдем подземный ход? – Артур разгорячился, голос его гремел под сводами оглушающе.

– Будешь так орать, начнется землетрясение!

Артур начал кашлять и никак не мог остановиться. Этот звук был еще хуже.

Они тщательно обшарили подвал, но никаких признаков потайного хода не обнаружили.

____________

За ужином оба пребывали в своих мыслях, а когда встречались взглядами, понимали, что пока не готовы сказать что-либо, всколыхнуть окружающий каждого слой воспоминаний и ощущений, в котором они искали ответы на вопросы. Наконец, Роланд вопросительно посмотрел на Артура, тот кивнул, мол, что скажешь?

– Что скажешь, малыш? – Роланд обычно первым задавал вопрос, желая дать собеседнику возможность выступить на поле, чтобы уловить его настроение и намерение и в соответствие с этим вести беседу.

– Надо узнать все, что возможно, про этот дом. Она же не случайно туда отправилась. Может быть, это связано с какими-то ее родственниками, о которых мы не знаем.

– Да, возможно… Там явно что-то происходит иногда – какое-то подспудное шевеление.

У меня было ощущение, будто мы там не одни.

– Да, но угрозы нет, дом настроен мирно.

– Похоже. Можно спросить и у наших стариков, надо только дать им передышку, не каждый же день их мурыжить беседами о всяких тайнах.

– Кто это их мурыжит?

– Естественно я! Ты же занят более важными делами! Когда вчера ты умчался, оставив меня в одиночестве, я собрал их за столом, слегка подкрепил их разговорчивость алкоголем и стал выведывать, что они знают о Городе. Хотел сравнить с теми обрывками сплетен, какие я слышал от разных людей.

– Я думал, если уж говорить, с каждым в отдельности.

– Группой эффективней. Иногда люди, выслушав чью-то точку зрения, начинают с ней спорить и именно в их спорах проявляются те крупицы истины, которые по отдельности они сумели бы скрыть, если хотели.

– И что – так и было?

– О, беседа была жаркой! Для начала я дал слово Жилю. Естественно, его воображение, подогреваемое постоянными возлияниями, рисовало самые смелые картины. То он принимался описывать какие-то ужасы, секту, кровавые обряды, то мечтать о беспутной райской жизни, в общем, ничего толкового не сказал, но зато расшевелил Патрика. Тот возразил, что ни сатанистов, ни вожделенного Жилем логова разврата и пьянства там нет, а, как он слышал, в Городе живут несчастные люди, которые вынуждены скрываться от преследования властей или от неких влиятельных людей, которые чужими руками хотят творить свои черные дела, что они не видят годами солнечного света, старятся и умирают в норах, как кроты, и что они вынуждены постоянно бороться за жизнь. Тут подключился и Марк. Он никаких личных чувств не высказал, а сказал только, что слышал от своего деда одну историю – история эта была новинкой в моей коллекции слухов и догадок. Были некогда два враждующих семейства, случались между ними стычки с летальными исходами, а также в этих семьях иногда происходили загадочные скоропостижные смерти. Однажды слуга одних господ был отправлен в дом их врагов для того, чтобы войти к ним в доверие, а затем отравить главу семейства. Шел он, понятно, с тяжелым сердцем. Но выбора у него не было – его шантажировали безопасностью его семьи. Он встретил на пути своего друга детства, слугу других господ, у которого – о совпадение! – было сходное поручение. Понемногу они разговорились, и, узнав каждый секрет другого, решили исчезнуть, вместо того, чтобы совершать преступления. Они укрылись в каком-то подземном убежище, кто говорит, что в катакомбах, кто – что в каком-то другом месте, и жили там тайно. Видимо, родственники как-то помогали им, информация просачивалась внутри определенного круга и вскоре в этом убежище появились новые люди. Постепенно оно разрослось и его стали называть Городом. Дед рассказывал Марку, что в Городе очень строгие порядки, и это позволяет живущим там соблюдать секретность. История, конечно, романтизированная, как там было на самом деле совершенно непонятно. Версия Патрика, а также и многих других, больше похожа на правду… Непонятно пока, зачем это все Мерлю Пеллерэну, почему им движет желание отомстить подземным жителям, наверное, они не так просты и несчастны, как кажутся многим.

– Наверное… думаешь, мама жила там?

– Может быть…

– Но, от кого ей прятаться?

– Не знаю, малыш, может, было от кого… Ладно, покажи лучше, что ты привез с моря.

Артур всегда привозил какой-нибудь новый камень, и его находка, как правило, говорила что-то о ближайшем будущем. Началось это с того дня, когда они уезжали, чтобы перебраться в этот город. Артур долго бродил по берегу, как казалось брату в отчаянии, и искал что-то. На вопрос Роланда он ответил, что ищет прощальный камень. Наконец, он поднял его с песка. Роланд очень удивился, увидев камень. На нем были полосы, напоминавшие руну. Дома он полез в словарь и определил, что это была за руна. На камне в точности как на бумаге красовалась «Уруз». Из множества значений Роланд запомнил, что это руна обновления, новых возможностей, роста и преодоления препятствий в испытаниях, руна самоутверждения и отстаивания своих прав на личное пространство. Предсказания камня во многом совпали с произошедшими в жизни Артура переменами, поэтому с тех пор к «прощальным» камням Роланд относился с интересом.

Артур принес из своей комнаты небольшой камень, с острыми углами и резкими гранями, темный с искорками слюды.

Книга открыта. Вложенные страницы. Медитация очищения

Сегодня я пыталась, руководствуясь его словами, войти в дверь, в которую тогда не пускали. Но медитация была очень смутная, одни блуждания. Правда, я увидела лица, одно сначала – ангела со светлым красивым лицом и крыльями. Потом после очередных блужданий я увидела себя, то есть поняла, что это я внутри светящегося кристалла или кокона, который два человека пытались освободить от какой-то пелены или коросты. Лицо одного я видела – курносый с курчавыми длинными волосами. Я просила провести меня в свет, но никаких слов в ответ я не услышала… Еще запомнились мужчина и женщина, которые обратились в мифических львов. Было некоторое количество удивительных мест, тоннелей, красивых городских пейзажей (как этого не хватает вживую!), несколько разных светлых дверей, но они либо не открывались, либо дверьми в итоге не оказывались. Очень интересными были физические ощущения: кроме ставшего уже привычным тепла в голове и шее сегодня ломило переносицу, и в какой-то момент у меня изо лба вырвался поток энергии наподобие лазерного луча и я им что-то жгла. Пришла в голову мысль, может быть, там проверяют мои способности? Ощущения в голове были очень сильными, и еще руки! Руки сильно онемели и вместе с тем, когда я закончила медитировать, они казались мне переполненными энергией, мне хотелось ее куда-то применить. Я положила руки себе на правую грудь, я давно чувствую там какое-то уплотнение. Было такое ощущение, что руки звучат, что в них напряжены струны и иногда вырываются звуки… Поблагодарила всех и подумала, может, мой путь – стать целителем?

Артур решил пока не видеться с Эммануэль, а разобраться с разными своими делами, отложенными в долгий ящик. Но вечер понедельника неожиданно выдался свободным. Они с Домиником приехали к дому довольно рано. Артур собрал с сиденья разложенные документы, которые читал в машине. Вышел, раздумывая, не отправится ли погулять.

– Эх, жаль, у тебя мотоцикла нет, – сказал Доминик. – А то погоняли бы!

– Мысли читаешь? Можно на велосипедах – сто лет не катался.

– Давай! – глаза мальчишки заблестели восторгом, как на тогда море, когда Артур доверил ему катер. – Сейчас накачаю, твой какой? – спросил он, заглядывая в гараж.

– Зеленый. – Артур понес портфель в дом.

Доминик показывал места, где обычно катался на мопеде, без мотора там иногда было тяжело проехать, они гнали, сколько хватало сил, потом останавливались, если что-то привлекало их внимание или место казалось подходящим, для того чтобы передохнуть и покурить. В бесшабашном катании, в разговорах о детских приключениях, Артур понял, что теперь простил Эмму, хотя он не позволял себе считать, что она обидела его, но это чувство постоянно просачивалось, как мыло в глаза, разъедая его спокойствие.

Они остановились посреди поля – небо было такое, что необходимость именно сейчас смотреть на него почувствовали оба. Доминик развалился на траве. Артур тоже улегся, положив руки под голову. Облака, подсвеченные розовым и оранжевым, оттененные серым и сиреневым, казались ему мертвыми гигантами, торжественно проплывавшими над землей на погребальных челнах. Одно облако было особенно похоже – вот голова в профиль, вот протянутая на грудь седая борода, плечи, вздыбленные ребра, сложенные на животе руки… Герои прошлого плыли в величии и покое, Артуру казалось, что он слышал хор голосов, певших о необходимости смерти, о жизни, велящей постоянно стремиться к чему-то недостижимому, о мире, переполненном красотой, отменяющей всякий смысл кроме самой себя.

– Я тебя люблю.

Эти слова, на которые Артур вдруг наткнулся среди внешней тишины, он прокрутил в голове несколько раз – какими были звук голоса, интонация, как медленно мальчишка это сказал, будто не хотел, чтобы это переставало звучать. Артур словно впервые услышал признание. Столько бездумного подчинения темным для разума законам и столько радости еще не вкладывал в эти слова ни один из тех, кто говорил их ему. И ничьи слова не пробивались в него так сильно. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем он ответил.

– И я люблю тебя.

Доминик расхохотался. Казалось, волны расходятся от него по траве и сам он качается на этих волнах, они подкидывают и бросают его вниз. Артур сел и закурил, Доминик повернулся к нему, не в силах остановиться. Артур прижал его голову к земле.

– Все, – дал ему недокуренную сигарету, – не свихнись от счастья.

Когда он затянулся, Артур убрал руку с его щеки. Ладонь была мокрой.

– Вот это самое главное, – сказал Доминик, закрывая глаза.

– Что?

– То, что ты не боишься быть таким дураком!

Они закурили снова.

– Знаешь, раньше я считал, что мне не нужны дом, семья. Родителей у меня нет, как будто и не было вообще, я постоянно мотался в детстве с рук на руки, потом из постели в постель, судьба укачивала меня, чтобы я не чувствовал пустоту. Теперь я понял, какая черная дыра была вокруг, а сейчас ее нет. Есть какая-то безусловность. Все, что должно за человеком стоять – не то, что он заслужил, заработал, а то, что должно быть у него просто потому, что откуда-то он произошел… Ты… И все-таки я думал, что ты струсишь!

– Проводишь эксперименты?

– Всегда. Только представь, скольких людей можно напугать этими тремя словами. Их начинает так лихорадить, они судорожно соображают, чего ты от них хочешь. А если я ничего не хочу – они этого не понимают!

– Ты поосторожней, естествоиспытатель. Силы, с которыми ты играешь, далеко не безобидны, Доминик.

– А мне нравится бултыхаться в этом потоке, даже если он несет меня на скалу, где какой-то идиот написал слово «смерть».

– Это я уже понял.

– Хочешь, предскажу твою судьбу?

– Нет.

Артур поднялся.

– Поблажек не жди.

– Ты тоже, – ответил мальчишка, нагло улыбаясь.

– Поедем.

Обратно они тащились медленно, с удовольствием ощущая оседавшие на коже и одежде сумерки и едва различая дорогу.

Заметки неразборчивым почерком

Когда приходит время распутать очередную нить сюжета, я тяну ее, и ответ проявляется, решение приходит как бы само собой, как перед посторонним роману человеком мне раскрываются причины поступков моих героев, какие-то моменты их жизни, их судьбы обрушиваются на меня как неизбежность, и я уже не могу ей противостоять.

Роман как организм. Вот у него появляются и крепнут кости, а потом он наращивает плоть. И я наблюдаю за ним с удивлением и радостью, как за развивающимся эмбрионом или растением, которое знает свои, не всегда понятные для нас законы.

– Привет, как тебе мой подарок?

– Ты?! Спасибо, подарок королевский!

– Не преувеличивай, просто игрушка, новые возможности, может быть, и не лучше старых.

– Пока не поняла, но очень удобно. Ты умеешь выбирать!

– Ты вечером свободна?

– Говори прямо!

– Хотел кое-что показать… Это недалеко. Ты должна это увидеть! Обещаю, просто экскурсия – поймешь, когда попадешь туда. Игрушку прихвати. Я заеду в семь. – Положил трубку, не дав возразить.

____________

Ее тоненькая фигурка под высокими сводами темных комнат, на ступенях винтовой лестницы, в прорезающем марево пыли вечернем свете. Он стоял у окна, слушая голосок, звук легких шагов, щелканье затвора.