Целитель-9

Глава 1

Пролог

Четверг, 11 января 1979 года. День

Москва, Ленинские горы

За огромным окном аудитории падал снег. Белые хлопья слетали с небес отвесно и плавно, как пух, покрывая грешную землю. Снегопад глушил веселые голоса студентов, затирал отдаленные шумы – и смыкался с гулкой тишиной аудитории.

Я неслышно вздохнул, словно боясь смахнуть колдовское безмолвие. В такие минуты разум отдыхает, выпуская на волю необузданные фантазии, причудливо искажающие реал, и ты поддаешься очарованию сказки.

Даже суровые мужи, окостеневшие циники, нет-нет, да и покосятся на высверки новогодней елки – а не домовой ли манит в темный угол, за блеск шаров и хвойную колючесть? Гирлянда ли мерцает ломким светом или зовущий огонек фонарика? И не на своды ли кроличьей норы падает его трепетный отблеск?

С сожалением я отшагнул, и легкий скрип паркета развеял тень чудес.

«Подлинная жизнь куда интересней воображаемой!» – мне почти удалось себя убедить, и ладонь скомкала влажную тряпку.

Мокрые полосы грубо стирали череду доказательств, выписанных на доске, замещая меловую белизну уравнений черной пустотой незнания.

«Не фиг тут поэтизировать, – усмехнулся я, щепетно отряхивая пальцы. – Тянет к высокому штилю? Лопату в руки – и марш снег расчищать!»

А вообще-то, нравится мне бывать на Физфаке именно в обеденный перерыв, в нестойкое отишие между парами.

«Еще бы тебе не нравилось! – фыркнул я, борясь с романтическим настроем. – Сам-то, небось, в полдвенадцатого налопался. Теперь можно и в вышних сферах парить!»

Громыхнула высокая дверь, пропуская Иваненко. Дмитрий Дмитриевич был с утра свеж и рассеян. Впрочем, как и всегда. Мозги у выдающихся особей рода человеческого не простаивают.

– Дим Димыч, здрасте! – поклонился я светским манером.

– О, Миша! – оживился профессор. – Как диссертация?

– Строчу, – мельком улыбнулся я. – М-м… Вы обедали хоть?

– Сыт, сыт! – нетерпеливо отмахнулся Иваненко. Сложив стопку журналов на столе, он жаждуще потер руки. – Ну-с, что интересненького надумали?

– Тахионный излучатель, – ляпнул я. – Или ускоритель, можно и так… Теорию, хоть и шаткую, подвел. Принципиальная схема ясна.

Лицо у Дим Димыча не вытянулось, как обычно пишут в романах, но умные глаза наполнились разочарованием.

– Миша, вы серьезно? – затянул научрук, выдавая нетерпеливую досаду. – А вам известно, что данный излучатель невозможен?

– Да, мне говорили, – спокойно ответил я. – У тахионов-де мнимая масса, их скорость всегда выше световой…

– Вы отлично выучили предмет, – перебил меня Иваненко, сдобрив голос желчью, – однако не усвоили главного: тахион нарушает принцип причинности! Перечитайте Терлецкого или Фейнберга. Не может следствие являться раньше причины, а у тахиона это сплошь и рядом!

– У отдельного кванта – возможно, – отпасовал я, переходя на лекторский тон. – Но вот тахионное поле… по крайней мере, в варианте моей модели, в принципе не способно нарушить причинность! Ко всему прочему, нет достаточных оснований утверждать, будто тахионное поле не может взаимодействовать с обычными – магнитным или электрическим…

– Мальчишка! – воскликнул Дим Димыч с негодованием, и ринулся в матбой…

…К концу обеденного перерыва чисто вымытая доска переполнилась массивами уравнений, а Иваненко всё чаще смолкал, оглядывая закорючки формул, раз за разом отслеживая путь моей мысли. Он изнемогал, доискиваясь слабины или неточности, но я был спокоен, как идол на кургане.

Хотя вру – всё клокотало во мне, а мозг одновременно стыл в ужасе и плавился от восторга, познавая истинное упоенье.

Я с осени забросил кандидатскую, с головой погрузившись в невообразимый мир тахионов. Эти затейливые частицы за световым барьером противоречили рассудку и здравому смыслу – они теряли скорость, поглощая энергию, а их время могло потечь вспять…

Подумаешь, «диссер»! Не велика честь стяжать чужие открытия, выдав их за свои. А тут…

Не помню даже, как вообще вышел на идею ускорителя тахионов. Долго отбрыкивался, отмахивался – уж слишком дерзко всё выглядело. А самое главное, я просто не верил, что способен додуматься сам, выносить что-то свое, не заёмное.

Но постепенно до меня доходило, что смог-таки.

Долго я продирался сквозь математические дебри, пока не вышел на опушку, где меня ждала награда – открытие. Моё!

– Поздравляю, Миша… – дрогнувший голос Иваненко вернул меня в аудиторию. – По-моему, вы даже не представляете, до чего докопались… – Из-за приоткрытой двери выглянул студент, и Дим Димыч резко скомандовал: – Сотрите всё! Это нельзя показывать, вы хоть понимаете?

– Тахионы способны переносить из будущего в прошлое информацию… – неуверенно пробормотал я.

– Как минимум, Миша, как минимум! Да это пострашней атомной бомбы! – посопев, научрук успокоился, а затем хмурое лицо ученого осветилось улыбкой – будто солнышко блеснуло из-за туч. – Вы, Миша, обрекли себя на трудную, но оч-чень интересную жизнь. Яркую, насыщенную, настоящую! Вы станете невыездным, будете вкалывать в сверхсекретном «ящике», и… вам никогда не вручат Нобелевскую премию.

– А я и на Ленинскую согласен! – мою наглую аспирантскую морду перетянуло ухмылкой.

Пятница, 18 мая 1979 года. День

Вашингтон, Пенсильвания-авеню

Джек Даунинг отличался умом и сообразительностью, поэтому в своем назначении на пост директора ЦРУ видел лишь игру случая. Ну, и везение, куда ж без него.

Пусть наивные люди думают, будто их таланты обязательно оценят наверху, и по заслугам будет дано им. О, нет!

«Хлебные» должности тасуются, словно карты в колоде. Республиканцы грызутся с демократами, блефуют, жульничают, а когда сторгуются, ходят козырным валетом.

Даунинг скупо улыбнулся, покачиваясь в мякоти кожаного кресла. Ему больше нравится сравнение с шахматами – пешку Джека вывели в ферзи…

Лимузин одолел мост через Потомак, и вписался в поворот.

«А цветет-то как…» – глянул разведчик в окно.

Азалии всех оттенков распустились за оградами особняков и вдоль авеню, буйствовали в парках и скверах – словно бураном намело пестрые сугробы. Директор ЦРУ приспустил толстое стекло и повел носом. Благорастворение воздухов…

Плавно сбрасывая скорость, громадный «Линкольн» подкатил к крыльцу Белого дома, и замер.

«Приехали…»

Джек вздохнул, привычно напрягаясь – срочные вызовы к президенту редко ограничивались выволочкой… А капризы не угадаешь.

Громилы из Секретной службы сдержанно поклонились цэрэушнику, и проводили в Желтый овальный зал, обставленный малиновой мебелью в стиле Людовика… А под каким номером, Даунинг запамятовал.

«Сюда меня еще не заносило…», – мелькнуло у него.

Первый Джентльмен уже ждал предводителя рыцарей плаща и кинжала. Набычась, Форд стоял у окна, и то ли глядел на Южную лужайку, то ли погрузился в невеселые президентские думы.

– Здравствуйте, Джек, – глухо молвил он через плечо.

– Здравствуйте, сэр, – Даунинг почтительно поклонился сутулой спине, ладно обтянутой синим блейзером.

Каким бы мастером тайных дел он ни числил себя, но именно знакомство с Джеральдом Фордом дало ускорение его карьере. А что дальше, после стремительного взлета? Посадка год спустя?

Белый дом, скорей всего, займет бойкий Ронни Рейган. Вопрос: оставит ли новый президент прежнего директора в Лэнгли? Ответ отрицательный…

– Я ознакомился с вашим докладом, – Первый Джентльмен неуклюже развернулся, и глянул из-под тяжелых век. – О новом сверхсекретном центре под Москвой. Правда, я в физике не разбираюсь, и путаю тахионы с наполеонами, хе-хе… Но меня очень просили выяснить всё, что можно и нельзя, – он усмехнулся, перехватив зоркий взгляд гостя. – Нет, не «старые деньги», Джек. Все эти Рокфеллеры с Ротшильдами всего лишь ловкие посредники, мальчики на побегушках у тех, кто рулит «свободным миром». М-да… – недобрая усмешка скривила его губы. – Стоило устраиваться в Овальном кабинете, чтобы понять – ты всего лишь ничтожная марионетка!

– И кто же эти «кукловоды», сэр? – опасливо спросил директор ЦРУ.

– Неизвестно, – сухо ответил президент. – Покойный Барух называл их «координаторами». Причем, знаете, таким боязливым шепотком… – он внимательно посмотрел на своего визави. – Даже не думайте, Джек! Скажите лучше, что удалось выяснить по… этому… тахионному центру. Подробности есть? Имена?

– Всё наглухо засекречено, сэр, – зажурчал Даунинг. – У центра нет даже названия, просто «Объект «В». Адрес – «почтовый ящик № 1410». Объект «В» выстроен километров за сто от Москвы. Внешне похож на квадратный форт из железобетона, а вокруг – запретная зона, окруженная двумя рядами столбов с колючей проволокой…

– А крепостной ров там есть? – усмехнулся Форд.

– Нет, – серьезно ответил цэрэушник. – «Запретка» похожа на пустырь – ни ямки, ни кустика, а траву охранники регулярно скашивают. К центру подведена мощная линия электропередач, проложена дорога… Кстати, она проходит мимо дачного поселка и села Нижние Дубки. Так что места тамошние не безлюдны.

– Всё? – задрал брови президент.

– Почти, – хладнокровно сказал Даунинг. – Директором центра назначен Дмитрий Дмитриевич Иваненко, известный физик. Вот теперь всё.

– Ищите, Джек, ищите… – проворчал Форд. – Будите своих «спящих» агентов, засылайте Джеймсов Бондов… хоть наизнанку вывернетесь, но вскройте этот «ящик»! – посопев, он негромко добавил: – Далеко не каждый президент удостаивается внимания «координаторов», так что для меня звонок оттуда – почет и милость. А вот для вас, Джек… Исполните их просьбу… ну, пусть даже приказ! – и задержитесь на своем посту, пока самому не надоест! Или займете иное место, еще выше в нашей пищевой цепочке. Понимаете меня?

– Да, сэр, – склонил голову Даунинг. – Будет исполнено, сэр…

Глава 2

Глава 2.

Суббота, 3 ноября 1979 года. Вечер

Москва, улица Строителей

«Жигули» подкатили к самому подъезду, и Надя Темина, ловко орудуя рычажком вариатора, воскликнула:

– Приехали, шеф! Завтра машину подавать?

Иногда ее веселый напор пугал меня – слишком много жизнелюбия пряталось в хорошеньком мэ-нэ-эсе.1 Недаром Ритка, когда на нее находила ревность, растолковывала сокращение по-своему: «молоденький няшный сотрудник».

– Отсыпайся, – буркнул я, отстегивая ремень.

– А поцеловать? – голубенькие глазки расплескивали потрясающую невинность и комсомольский задор.

– Отшлепать бы тебя… – мой тон сместился в брюзжащий спектр.

– Да я только за! – Надя изобразила пылкую готовность, и деловито добавила: – Юбку задирать? А то как-то… не звонко выйдет.

– Ну вот что ты за человек? – вздохнул я, откидываясь на спинку.

– Хороший! – убежденно сказала Темина.

– Да кто бы сомневался… Если я тебя поцелую, Рита обязательно учует, и…

– …Прибьет меня, – договорила Надя понятливо.

– Наденька, ты прелесть! – мне ничего иного не оставалось, кроме как чмокнуть ее в тугую щечку. Девушка удушливо зарделась, выдавая натуру, скромную не по годам, и потупилась.

Я вышел, негромко клацнув дверцей.

– Пока, Надюш!

– Пока… – вытолкнула симпатичная шофериня, и рывочками тронулась с места. Растерялась, бедненькая…

Ничего, будет знать, как играть в бесстыдницу с коварным завлабом!

Обождав, пока рассеется бензиновая гарь, я с удовольствием вдохнул холодный ноябрьский воздух. Он уже не пах прелью, как в листопад, зато витала, витала в нем студеная свежесть предзимья.

Не люблю холод, и ледяные касания снежинок не выношу, но не всё ж осени длиться…

Я длинно вздохнул и вошел в гулкое парадное без оглядок. Раньше было интересно сыграть в «Найди зайчика!» – не выдавая собственного любопытства, угадывать, где затаились прикрепленные. В ротонде? В той заляпанной грязью «Волге», что скромно тулится на углу? Или в доме напротив?

А сейчас привык, и забываю даже о крутых парнишках, сутки напролет охраняющих мою драгоценную тушку.

Глубокомысленно воззрившись на старые деревянные дверцы лифта, я подумал – и шагнул в кабину. Устал.

…Бравые монтажники вторую неделю тянут кабеля и долбят бетонный потолок лаборатории – сопла ускорителя выведут оттуда прямо к громадному кубу камеры. Пришлось из старшего научного сотрудника переквалифицироваться в прорабы, а то напортачат еще…

Хлопать себя по карманам, отыскивая ключи, не пришлось – дверь в квартиру стояла приоткрытой, и сквозь щель надувало сдобным духом, донося невнятные речи.

Я демонстративно захлопнул створку за собой, но реакции не последовало. Ну, понятно… По столовой гулял пронзительный голос Динавицера:

– И чё? Чё я, по-твоему, не обеспечу своего пузатика?

– Ой, Изя! – мигом отозвалась Альбина. – Ну, ты как скажешь…

– Я же любя!

Порхая звонкими нотами, долетел нежный смех Светланы. А Ритку они куда дели?

Тихонько разувшись и повесив куртку, я прокрался в комнату, выглядывая из-за высоких стеклянных дверей.

– Привет! – возопил Изя. – Где твой гиперболоид?

– Сдал в металлолом, – я оглядел гостей, отмечая весьма округлившийся животик Альбины Динавицер, и ухмыльнулся: – Рит, а сколько тут народу собралось, не считая меня? Четверо? Или пятеро?

– Шестеро! – вызвенела Светлана. – Я на втором месяце!

– И ты туда же…

Рита гибко поднялась, чтобы притиснуть меня и ворчливо пожаловаться:

– Вот, уже все – пузатики, даже Светка! Одна я – стройняшка…

– Через три годика! Ладно?

– Через два! – заулыбалась женушка. – М-м?

– Ну, ладно… – сдался я.

– Честно-пречестно?

Долгий поцелуй скрепил договоренность.

– А кормить нас будут? – тревожно осведомился Изя.

– Ой, ну… – возмутилась Альбина. – Ну, просто слов нет!

– А чё я такого сказал? – Динавицер от изумления даже глаза вытаращил.

Рита засмеялась и, чмокнув меня еще разок, торжественно провозгласила:

– Будут! И кормить будут, и поить, и даже тортиком угощать!

Плюхнувшись на диван рядом со Светланой, я осторожно приобнял будущую мамочку.

– Эх, – вздохнул огорченно, – такая талия была! И не жалко?

– Ничего не могла поделать, – улыбнулась Сосницкая, легонько прижимаясь. – Дремучие материнские инстинкты!

– А куда это Тимоша пропала?

Света прыснула в ладошку.

– Дюха говорит, у Зиночки период гнездования! Мы с Машей ей комнатку выделили… Ну, там, на Малой Бронной. Смешно смотреть, как Зинка ковыляет – вся такая гордая, животяра впереди колышется… Родит скоро.

Я слушал одноклассницу, и благодушествовал. Самое досадное за весь вечер – наш лукавый торг с Ритой. Зря я ей целый год уступил. Девчонки, как с ума все посходили, наперегонки в роддом кинулись, и она взяла моду…

«Ой, да ладно, – разморено подумалось мне. – Чё, я не обеспечу своего пузатика?»

Среда, 7 ноября. Позднее утро

Москва, Красная площадь

Президент СССР и члены Политбюро степенно покинули трибуну Мавзолея, а колонны рассеялись в праздничную толпу. Официальная часть закончилась! Лишь торжественные марши продолжали греметь, эхом отдаваясь от кремлевских стен.

Держа Риту за руку, чтобы не потерялась, я брел вдоль ГУМа, лавируя среди нарядных людей – оживленных, радостных, предвкушавших застолье. За годовщину Октября, да не выпить?

Ноябрьское солнце светило, но не грело, однако на душе было тепло и покойно.

Какой-то год назад я вовсе не был уверен, стоило ли мне учиться на физика. Ладно, там, аспирантура – без нее сложно защитить кандидатскую. А дальше куда? Пристроиться в Физтех и трудолюбиво изображать первооткрывателя графена?

Вспоминать тошно. Зато тепе-ерь…

Я лучезарно улыбнулся, подставляя лицо солнцу.

– И где теперь искать этих чучел? – заворчала Рита, вытягивая шею. – Сказала же: ждите у музея!

– Они ж пузатики…

Почти весь фасад Исторического музея, от шпиля к шпилю, затягивало гигантское панно – «62-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции», а у подножия здания шаталась, мешалась и перемешивалась гуляющая публика.

– Привет, шеф! – из людской кутерьмы вырвалась разрумянившаяся Темина. – Ой, здрасте!

– Здрасте, здрасте, – подозрительно сощурилась моя половинка, повторяясь, как Маша Зенкова.

– Привет, привет, – сделал я ручкой. – Гуляем?

– Ага! – радостно вылетело из Нади. – Ой, извините… – она суетливо порылась в сумочке, и выцепила радиофон «ВЭФ». Гаджет сердито звонил, разрывая воздух пронзительной трелью. – Алло? Да… Какие? А-а… Ой, а давайте завтра! Да? М-м… Ну-у… Ладно. Да еду, еду уже! – бросив радик в сумку, девушка кисло поморщилась: – Тоже мне, нашли время!

– С работы звонили? – оказал я внимание.

– Ну, да! Первый отдел лютует. Я, видите ли, какие-то бумаги не сдала после работы! Да куда они денутся из лаборатории? Ой, ну ладно, побегу я!

– Тебе, может, машину вызвать?

– Да не надо, я на своей!

Надя растворилась в толчее, а Рита неодобрительно фыркнула:

– Так и липнет, коза!

– И не говори, – поддакнул я, тая улыбку, – что за молодежь пошла…

– Ой, чуть не забыла! Из-за Надьки этой… Мама твоя звонила, в гости звала. Съездим, может?

– Может, – согласился я.

Тот же день, позже

Зеленоград, площадь Юности

Удивительно… Мама уже год, как переехала в «профессорскую башню», а запахи витают те же, что и на старой квартире – сдобные, уютные и какие-то домашние, что ли. Признаться, я поначалу чувствовал стеснение, бывая здесь в гостях – не привык видеть родительницу в обнимку с Филиппом Георгиевичем.

Но… как-то всё утряслось в душе. Даже Настя, сильно привязанная к папе, спокойно отнеслась к тому, что у нее появился отчим. Главное, что мамульке с ним хорошо, убеждал я сестричку, и Гарина-младшая приняла мою сторону. Вот, и ладушки.

Я облокотился на перила балкона, оглядывая городские просторы. Растет Зелик…

– Лида! – глухо донесся голос Фила. – Помочь?

– Мы сами! – мама вежливо выпроводила «помощника» из кухни.

«Лидия Старос… – подумалось мне. – Звучит куда органичней, чем Жаклин Онассис!»

Вздрогнула балконная дверь, пропуская Филиппа.

– Выгнали! – добродушно пожаловался он, и закряхтел, стыдливо посматривая на меня: – Лида… Она думает, будто ты у нас редко бываешь из-за Питера… из-за отца.

– Нет-нет, пусть выкинет это из головы! – отмел я мамины подозрения, мотая головой. – Додумалась… Я помню папу, но без конца переживать… Да ну! Просто работы много. Бывает, что и на выходных «отдыхаю». Так что… Слушайте, а где Настя?

– Решает задачу трех тел! – хихикнул Старос.

– Так она ж, вроде, рассталась со Славиком? – удивился я, а непокой за личную жизнь сестренки уже поднимал волну.

– Настя – умница, но ведь и красавица… – рассудил Филипп Георгиевич. – В общем, у Кости Валиева соперник нарисовался. Высокий, такой, блондин. Журналист, вроде…

– Жопокрутка, – буркнул я. – Извините, вырвалось.

– Руки мы-ыть! – разнеслась команда, и балкон мигом опустел.

* * *

– Миш, добавочки, может?

– Лопну, мам!

– А салатику?

– Ну, давай… Да куда ж ты столько?

– Закусывай, закусывай…

Старос, посмеиваясь, долил мне винца из графина, где оно «дышало». Густое, сладкое, хоть и терпкое… Хорошо пошло!

– В Сухуми брали, – похвастался Филипп Григорьевич, гордо приглаживая усы. – Десять рублей банка, а в ней три литра! Домашнее, прямо из подземного кувшина черпали…

– Ну, да, – хмыкнула Рита, – чего б тем горцам по сто лет не жить!

– А хачапури помнишь? – мама раскраснелась, оживленная и будто помолодевшая. Да и с чего бы ей стариться? Сорока еще нет. Вон – в зрачках блеск, на щеках ямочки…

– Wow… – закатил глаза Старос. – Нет, нет, лучше так: «Вах!»

Я рассмеялся, хмельной, да на релаксе, и тут, как назло, закурлыкал мой радиофон. Тоже «ВЭФ», как у Нади – их нам на работе выдали. А Рите на день рождения я подарил навороченную чешскую «Теслу»… О чем бишь я?

– Не отвечай! – воскликнула Рита, расшалившись. – Ну их!

– Как тебе не ай-я-яй… – пожурил я «спутницу осени серой». – М-м… Алло-о?

– Иванов беспокоит, – захолодил ухо напряженный голос генерал-лейтенанта. – Вам надо срочно подъехать, Михаил.

– Э-э… – стал я соображать. – Борис Семенович, я тут… как бы выпивши…

– Тут – это где?

– В Зеленограде…

– Тогда спускайтесь потихоньку, за вами заедут.

– Понял.

Сунув радик в куртку, натянул ее, путаясь в рукавах.

– Ты уходишь? – огорчилась Рита.

– Все равно в меня больше не влезет! – отшутился я, зашнуровывая кроссовки.

Дверь распахнулась, и в прихожую влетела Настя, словно занося с собой вихрь неясных томлений и жарких соблазнов, амурных шараханий, желаний, влечений… Девятнадцатый годик пошел малышке.

Забавно вчуже наблюдать, как хорошенькая выпускница превращается в молоденькую стерву, то надменную, то капризную красотку.

– Мишечка! Привет! – сестричка повисла на моей шее, болтая ногами. Поцеловала, и отпустила: – А ты куда собрался?

– На работу! – трагическим голосом сообщила Рита из зала. – Представляешь?

– Беги, Миша! – хихикнула Настя. – Я задержу этих алкоголиков, хулиганов, тунеядцев!

Чмокнув «стервочку» в подставленные губки, я решил утрясти съеденное с выпитым – спустился по лестнице, кружа по гулким пролетам. Витавший во мне винный дух улетучивался, замещаясь тревогой – она росла, и холодила рассудок.

Тот же день, позже

Московская область, окрестности объекта «В», п/я № 1410

«Волга» с мощным двигателем от «Чайки» легко выдавала на шоссе хоть двести в час, но бесстрастный парень в штатском, сидевший за рулем, дисциплинированно «тащился» на ста тридцати.

Не доезжая до «ящика», он и вовсе сбросил скорость. Здесь дорога загибалась плавной дугой, стелясь между могучих елей, тянущих лапы над обочиной.

– Борис Семенович сказал, что нас встретят, – неожиданно заговорил водитель, отмахивая пышный русый чуб. – Ага-а…

Впереди, у съезда на грунтовку, махал шапкой гаишник в форменной тужурке. Чубатый затормозил, и милиционер подбежал грузной трусцой.

– Метров сто! – крикнул он. – Там увидите!

«Дублерка» скатилась, шурша редкой щебенкой на склоне, и валко закачалась в травянистой колее.

– Это старая дорога к дачам, – отрывисто сообщил шофер. – Сейчас-то они у заправки съезжают…

Он смолк, выруливая на обширный лужок, спадавший к оврагу. Неподалеку замер милицейский «луноход» – обычный «уазик», только с крепким верхом, выкрашенным в канареечно-желтый цвет и обведенным синей полосой. «Волга» с парой штыревых антенн выдавала присутствие чекистов, а у травянистого обрыва ревел движком «сто тридцатый»,2медленно выволакивая помятый «Жигуль» – натянутый трос дрожит, а разбитый задок малолитражки пускает копотные дымки. Обмирая, я узнал Надину машину.

«Не дай бог…»

Эксперты с оперативниками занимались своими скучными, пугающими делами – расхаживали, крадучись, вороша космы жухлой прошлогодней травы, спутанной с зеленой муравой, мигали слепящими фотовспышками, а с краю всей этой неспешной кутерьмы пыжилась «буханка» скорой помощи.

Туда я и направился, чувствуя, что поступь не тверда. Сердце бухало, а холодок в душе смерзался в тошнотворную ледышку.

Она была здесь, Надя Темина, «молоденький няшный сотрудник». Лежала на носилках, вытянув длинные ноги. Маленькая грудь едва округляла тонкую ткань блузки, проступая набухшими сосками, но девушке не было стыдно, и она не мерзла – широко распахнутые голубые глаза недвижимо отражали небо.

– Перелом шейных позвонков, – негромко прозвучал голос Иванова, усталый и, как мне показалось, безучастный.

– Как это случилось? – шевельнул я губами, снова и снова оглядывая Надю.

Когда гибнет мужчина, с этим смиряешься – судьба такая у воинов и охотников. Но мертвая девушка – это слишком жестоко.

Рядом со мной остановился парень в овчинном полушубке, накинутом на плечи.

– Капитан Савельев, – представился он.

Стягивая тонкие резиновые перчатки, опер зачастил – уверенно, с налетом того профессионального снисхождения, что всегда бесило меня:

– Смерть наступила после полудня. Девушка ввела себе дозу морфия – следы трех недавних уколов находятся на локтевом сгибе левой руки, а шприц с отпечатками пальцев Теминой найден на коврике под водительским сиденьем. Здесь небольшой уклон, а машина не стояла на ручнике, вот и съехала задом к оврагу. Сорвалась, врезалась багажником… Темину так приложило к спинке сиденья, что она сломала шею. В общем, всё выглядит очень натурально, однако есть и странности.

Злость накаляла меня, но я сдержался, выцедив:

– Какие?

– Следы каблучков на дороге. Девушка зачем-то выходила, топталась… Причем, ее дубленка лежала на заднем сиденье. И еще, – «следак» повернулся к лесу. – Вон там обнаружены свежие отпечатки шин «Волги», и много окурков. Курили двое. Возможно, эта парочка и передала ампулы Теминой – пять штук лежало в бардачке «Жигулей», отпечатки стерты. И еще. В четверть второго неизвестный позвонил из Нижних Дубков по радиофону девушки, сообщив об аварии. Судя по всему, кто-то здесь побывал до нас, не шибко отягощенный приличиями, и спер сумочку погибшей…

– Могу добавить странностей в вашу копилку, – усмехнулся я. – Мы с женой встретили Надю в Москве после парада, и тогда ей как раз позвонили. Якобы наши особисты вызвали на работу…

– Нет! – Иванов возник в поле моего зрения. – Никто из первого отдела Теминой не звонил – все исходящие и входящие записываются!

– Значит, звонили убийцы! – отрезал я, и раздраженно пожал плечами. – Поймите, это полнейшая, дичайшая чушь – считать Надю морфинисткой! У наркоманов все руки и ноги обколоты! А здесь? Кстати… Она так и сидела за рулем? Без дубленки?

– Сам удивился, – Савельев потер подбородок. – Холодно же…

– Синяков на теле нет? Ее не насиловали?

– Никаких следов, – оперативник поиграл желваками, и вытолкнул, пряча злость: – Медэксперт доложил, что Темина умерла девственницей.

Мы помолчали, каждый думая о своем.

– И вот еще какая деталь, – сказал я, смягчаясь. – Не всё так натурально, как кажется. Надя – левша. Сделать себе укол в правую руку она, наверное, смогла бы, но в левую – извините.

Савельев переглянулся с Ивановым.

– Значит, кто-то другой ввел морфий… – медленно проговорил Борис Семенович. – Не хреново девки пляшут… по четыре сразу в ряд!

– Если это вообще был наркотик! – резко сказал я. – Могли и спецпрепарат вколоть – для развязывания языков у молчуний! Надя выболтала все секреты, которые знала, и ее убрали. Как вам такая версия?

– Она мне очень не нравится, – поугрюмел генерал-лейтенант. – Очень…

– Образец крови Теминой мы отправили на анализ… – промямлил капитан Савельев.

Я лишь шумно выдохнул.

Мой взгляд шарил по искореженному задку «Жигулей», по сине-белому «ЗиЛу», но всякий раз возвращался к Наде. К телу Нади. Мертвому телу.

«Жертвы имеют право на справедливость», – мелькнуло в голове. Да, имеют…

– Михаил! – окликнул меня Иванов, будто почуяв настрой. – Только без самодеятельности! Ладно?

– Ладно! – легко пообещал я, скрестив пальцы в кармане.

Вечер того же дня

Москва, улица Строителей

На работу я уже не заезжал – гибель Наденьки взбаламутила покой, подняв из нутряных глубин все прежние волненья и полузабытые страхи.

Домой я вернулся затемно. Шагнул с холода в согретую прихожую, где бра разливали желтый приютный свет, и молча разделся.

Рита вышла меня встречать в пушистом халатике и мохнатых тапках, что расшивались в далеких чумах или ярангах. Губки надуты, в глазках посверкивают колючие огоньки…

Раздражение унялось не без труда.

– Ты был с ней? – в Ритином голосе обычная ревнивая обида мешалась с отчужденностью. – С этой… Надей?

– Надю убили, – холодно обронил я.

– К-как… Убили?!

Жена охнула, пряча лицо в ладонях, словно удерживая розовое тепло щек, но бледность одолевала. Лишь черные глаза в опуши ресниц таращились на меня, набухая жгучей влагой.

– А я… – еле выдавила Рита, жалко кривясь. – А она…

Я обнял ее, и царственные плечи затряслись, как у всякой горюющей девчонки. Слова утешения не годились, да и не хотелось мне ворковать. Слишком уж тошно.

Это пройдет, я знал. Всё проходит. Но забыть себе не позволю.

Надю я им не прощу. Кому – им? Знать бы… Узнаю.

Мысли, рваные и нервные, крутились в голове, как снежинки в том сувенире из детства. Встряхнешь стекляшку, блестки взвихрятся – и оседают на крышу игрушечного домика…

Всхлипнув, девушка с надрывом молвила:

– Начинается…

– Продолжается, – неласково усмехнулся я, и покрепче притиснул Риту.

Глава 3

Глава 3.

Четверг, 8 ноября. День

Москва, улица Мосфильмовская

Иванов выбрался из «дублерки», обронив:

– Жди здесь или отъедь подальше.

– Хорошо, товарищ генерал-лейтенант…

«Волга» мягко тронулась, и приткнулась в хвост «Колхиде», тащившей на горбу серебристый полуприцеп «Алка».

Борис Семенович проводил машину глазами. Голые деревья с черной путаницей ветвей навевали унынье, зато на каждом столбе полоскали красные флажки, не убранные с праздника. Они задорно и дерзко алели, бросая вызов хмурым небесам.

Генерал-лейтенант госбезопасности, замначальника ПГУ, начальник Управления «С» и прочая, и прочая, и прочая, вздохнул, словно заряжаясь от красного державного трепетанья, и пошагал к подъезду. Не царское это, конечно, дело, с агентами встречаться, но бывают особые случаи…

Нужное ему конспиративное жилье располагалось на третьем этаже и было оформлено на человека, в реале не существующего. Может, потому конспиративные квартиры и прозвали «кукушками»? У кукушек ведь нет своих гнезд…

«Ну, и где логика?»

Занятый подобными мыслями, Иванов поднялся на этаж и отпер дверь. Сюда обычно «приглашали в гости» завербованных преподов МГУ, УДН или МГИМО. Может, от них остался этот малоприятный кисловатый запах? Генлейт поморщился: потеет интеллигенция…

Раздумывая о судьбах прослойки, он прошествовал на кухню, и звякнул джезвой. Агент «Лилит» уважает кофеек…

Плеснем водички… Отстоянной по бабкиным рецептам, чтоб хлорка выдохлась… Доведем до кипения… Ну, грейся пока.

Кофемолка с воем сгрызла порцию обжаренных, пахучих зерен. А вот и водичка вздумала закипать…

Иванов щедро сыпанул коричневый порошок в сереющую воду. Подварить чуток… Но не переборщить. Кажется, всё… Всё!

«Остывай…»

Скрипнула дверь. Послышались осторожные шаги.

– Есть кто? – окликнул девичий голос.

– А как же! – бодро отозвался генерал-лейтенант. – Проходите, Светлана, я вам как раз кофию состряпал. Извольте отведать!

– Спасибо! – Шевелёва, не разуваясь, вошла на кухню. – Наконец-то, домашний запах… – проворчала она.

– Вы тоже заметили, да? – оживился Иванов. – Кислятиной какой-то тянуло! Угощайтесь. Где-то тут печенье лежало, если не съели… Вот!

Присев, девушка отпила из маленькой чашечки, и довольно кивнула.

– У вас, Борис Семенович, всё лучше и лучше получается! М-м… Вы лучше спрашивайте, а я отвечу.

– Годится, – кивнул генлейт, сразу вспомнив Андропова, и оседлал древний венский стул. – Что показал томограф? Миша ничего не заподозрил… такого?

– Нет, – качнула Света головой, и сделала глоток, смакуя. – Я позвала Мишу, чтобы он помог освоить МРТ, а техника и вправду сложная. Мы исследовали весь наш эгрегор, за исключением Насти – метакортекс, излучающий психогенную энергию, у нее так и не образовался. А с девчонками я держалась легенды – дескать, надо бы исследовать, как развивается плод. Ну, с этим всё в порядке, а вот энергия… Метакортекс у девушек… м-м… усох, что ли. Скукожился, и поле стало очень слабым, как у всех. Даже у Наташи, ментальные способности которой – врожденные. Я связываю это с беременностью…

– А Миша? – хищно прищурился Борис Семенович.

– Мишу я сманила за компанию, – улыбнулась Шевелёва. – Но… Сложно проследить динамику. Единственный раз Миша проходил томографию год назад по направлению КГБ. И, если сравнивать, то его метакортекс тоже уменьшился. Но это как раз объяснимо. Ведь прошлогоднего пика так называемой «Силы» Миша достиг искусственным путем, поглощая насильно или принимая по согласию чужую энергию. А это… Знаете, есть подходящее сравнение – культуристы. С помощью всяких анаболиков они накачивают мышцы до такой степени, что, кажется, вот-вот кожа треснет! Но стоит этим «дутым» силачам бросить тренировки, как мускулы сдуваются. Так и с Мишей. Да и с нами, со всеми. Поэтому ни ридеризма, ни телекинеза, ни даже гипноза от нас не ждите. Цирк уехал.

– Понятно… – медленно проговорил Иванов. – Понятно… А Рита? Ведь она, насколько мне известно, не беременна?

– Всё-то вы знаете… – кривовато усмехнулась Светлана.

– Служба такая, – развел руками Борис Семенович, как бы шутя, но глаза его оставались внимательными и цепкими.

– Да, метакортекс у Риты больше, чем у любой из нас, но… Еще летом, когда мы выезжали в Крым, она призналась, что больше не читает Мишины мысли, даже когда муж… э-э… совсем рядом. И это правда. По крайней мере, одну способность мы сохранили – чувствовать психосущность. Разбираться в характере… Чувствовать, исходит ли опасность… Ощущать, лжет человек или говорит искренне.

– Понятно… Ладно. Спасибо вам большое, и… – Иванов немного затруднился. – Большая просьба, Светлана. Немедленно сообщайте мне, если заметите в Мишином окружении подозрительных… м-м… да и вообще, новых, незнакомых людей. Или он сам что-нибудь сболтнет, или… В общем, любую странность интерпретируйте, как угрозу!

– Мише что-то угрожает? – в девичьем голосе отозвалась тревога.

– Да я пока и сам не знаю, – честно ответил генлейт. – Но лучше будем начеку.

– Будем, – согласилась агент «Лилит», и допила кофе.

Пятница, 9 ноября. Утро

Московская область, объект «В», п/я 1410

Я приближался к месту моей работы. Вокруг, почтительно отступив от дороги, зеленел лес, суровея еловой темью. Солнце трогало лишь верхушки, не касаясь земли, устланной ржавой хвоей, и ночной холод держался понизу до самого вечера.

«Ижик» бодро урчал, вписываясь в поворот, а вот моему настроению был конгруэнтен сырой полумрак ельника.

Иванов, правда, обещал на сегодня «серьезные подвижки в расследовании». Мол, «развиднелось кое-что». А толку?

Попади Надя в больницу, избитая и покалеченная, меня бы грело чаяние прищемить яйца ее обидчикам, но «молоденький няшный сотрудник» угодил на холодный, оцинкованный стол патологоанатома…

Лес поредел, отходя, да редея, и впереди нарисовался полосатый шлагбаум. Ага… Генерал-лейтенант напряг-таки группу режима – у дежурного офицера сбоку обвисала потертая кобура с тускло блестевшим пистолетом, а на заднем плане реял молчаливый сержант, своей мозолистой рукой оттягивая ремень «калаша», закинутого на могутное плечо. Повышенная боевая готовность.

– Проезжайте, товарищ Гарин, – постовой с васильковыми просветами на погонах лихо козырнул, возвращая пропуск, и красно-белая стрела качнулась вверх, словно тоже отдавая честь.

«Иж» надменно фыркнул, и проследовал ко второму посту у ворот в высокой бетонной стене. Внешний периметр секретного института и впрямь напоминал крепостную стену рыцарского замка, даже угловые башни имелись – за их парапетами прятались спаренные зенитные пушчонки, стыдливо прикрытые брезентом.

В хрущевские времена фортеция сия тоже укрывала нечто совсекретное, то ли космическое, то ли лазерное. Я еще застал расконсервацию объекта – облупленный серый бетон в потеках, по углам пушится селитряный «иней», запретная зона заросла неряшливыми кустами, а подъездная дорога укатана хрустящим гравием…

Эксплуатационники живо навели порядок – в холодных и пыльных бункерах повеяло теплом, изгоняя сырость. Молодые голоса, загулявшие по мрачным коридорам, распугали призраков, и даже надоевшее тарахтенье ДЭС стихло к лету – с новенькой, крашенной серебрином опоры ЛЭП перекинулись низко гудящие провода…

Пройдя второй пост охраны, я оставил машину на стоянке, и двинулся к проходной. Сегодня дежурил Макарыч, седоусый крепенький дед, старый партизан.

– Здравия желаю, Михаил Петрович, – уважительно поздоровался он.

– И вам того же, Василий Макарович, – наклонил я голову.

Турникет щелкнул, пропуская, и бравый вахтер вручил мне именной талон. – Борис Семенович не объявлялся?

– Никак нет. Звонил, обещал быть.

Кивнув, я пересек маленький дворик. Главное здание глыбилось прямо передо мной, выглядывая над стенами тяжеловесной бетонной призмой, как башня-донжон.

У него плоская крыша, приспособленная для посадки вертолета. Летом там вповалку лежат научные сотрудники, и загорают, не разбирая чинов и званий. А вот зимой никого из них не допросишься подняться наверх, чтобы сгрести снег – сразу всем некогда, все загружены от и до…

Я толкнул дверь первого отдела, и вошел. Из-за стола «не по росту» с пыхтением вылез огромный особист, до того накачанный, что тело, бугрящееся мышцами, обрело бесформенный вид.

– Салфет вашей милости! – рокотнул он.

– Красота вашей чести, – сделал я ручкой.

– Держите, – мускулистые руки выставили небольшой стальной короб с кодовым замком. – Распишитесь.

Поставив свою закорючку, я подхватил тару и понес к себе в лабораторию.

Это был обширный зал с высоким потолком, а настрой на серьезную работу задавала входная дверь – металлическая, тяжелая, как в доте, подвешенная на массивных петлях. Нащелкав код, я переступил не обычный порог, а залючину-комингс, и выбрался на узкую галерею с балюстрадой из нержавейки.

Мое рабочее место. Моя пещера для ретритов и прочих бдений.

Уровнем ниже стояли в рядок белые шкафы МВК «Коминтерн-3». Многопроцессорный вычислительный комплекс – так в СССР называли суперкомпьютеры. Рядом вяло мигал индикаторами пульт, в сторонке кучковались столы, стеллажи, пара диванов и заморенный фикус в кадке, а посередине дыбился громадный куб лабораторной камеры.

Сверху и снизу ее закольцевали наплывы могучих составных магнитов – их секции можно было сдвигать по-разному, образуя поле нужной конфигурации. Спереди тускло блестела прозрачная панель со встроенными манипуляторами – суставчатые «руки» бессильно повисли, видимые, как тени, по ту сторону двойного толстенного стекла, бликовавшего на свету.

Позади, впритык к стене, громоздился технический отсек – к нему сходились, сплетались вязанки кольчатых кабелей, а сверху…

Я задрал голову. Из аккуратных дыр в потолке высовывались ребристые сопла ускорителя, отделанные сверкающим цирконием, глухо доносились отрывистые лексемы монтажников и звонкие медные удары. Work must go on…

Я сошел по пандусу, задев коробом коротко гуднувшие перила. Отпустил матерок, и раздраженно вскрыл кейс, набрав личный шифр. Бумаги «Для служебного пользования» швырнул на стол, а стопку чистых листов с грифом «Совершенно секретно» покачал в руке, словно взвешивая, и подчеркнуто спокойно уложил обратно в коробушку.

Ничего я сегодня писать и рассчитывать не буду. Настроения нет.

Тут дверь издала писк, открываясь.

«Зря не заблокировал!» – сумрачно подумалось мне.

Высокий комингс переступил Иванов. Оглянулся, и заценил:

– Просторно тут у вас… – спускаясь по пандусу, он добавил другим тоном, пристально взглядывая на меня: – Ваша версия, Миша, оказалась верной. В крови Теминой обнаружены следы СП-36. Возможно, эйфория от дозы морфия наложилась на действие «болтунчика». М-да… Насколько девушка была посвящена в секретную тему?

– Ни насколько, – буркнул я. – «В теме» только двое – я и Дим Димыч… Директор. Что Надя могла рассказать? Про тахионный излучатель? Так она видела его раза два, от силы. А что там, под кожухами и панелями? Откуда ей знать? Надя нужна была мне, как помощница – подай, принеси, сравни конфигурацию поля с расчетной…

– Понятно… – вздохнул Борис Семенович, поправляя очки. – Следствие, кстати, продвинулось. Местный участковый оказался настоящим деревенским детективом! Нашел в ельнике сумочку Теминой. Паспорт на месте, карточка Госбанка, пропуск… Один лишь радиофон пропал. Дали этому Анискину прослушать запись звонка, так он по голосу вычислил «доброжелателя»! Некоего Игоря Ивановича, пенсионера-маргинала. Отсидел по «хулиганке», а потом сменил десятки мест работы, нигде не задерживаясь дольше двух-трех месяцев. Зато всю страну объездил, от Камчатки до Кавказа, от Таймыра до Памира… Его сюда везут – думаю, вам будет интересно поприсутствовать. Я прав?

– На все сто!

* * *

Игорь Иванович оказался плюгавеньким мужичком, давно не посещавшим баню и парикмахерскую. Вертясь на стуле, чтобы видеть и особиста, и генерал-лейтенанта, он с жаром повествовал голосом сиплым, но не испитым:

– Я вам не бомж какой, и не алкаш! Ежели и выпью, то в субботу. В воскресенье поправлю здоровье, и всё – готов к труду и обороне!

Тут отворилась дверь, и вошел наш технический директор.

– Етта… – начал он. – Миш, накопители завтра будут, я договорился.

– Заходи, Ромуальдыч, – сказал я скучным голосом. – Это тот… э-э… гражданин, что сообщил о Наде.

– Ага… – вытолкнул Вайткус, и улыбнулся очень неласково. Как людоед коту в сапогах.

Игорь Иванович сразу ощутил неуют.

– Да чё я, чё я-то! – затараторил он, подбирая ноги под стул, а голову втягивая в плечи. – Я ничё!

– Как вы оказались на старой дороге? – спокойно спросил Иванов.

– А, ну, как всегда! – взбодрился мужчинка. – Я через день по шоссе хожу – много же невоспитанных ездит, бутылки в окошко выбрасывают. А я подбираю! За чистотой слежу. Вот и в тот день три пивные нашел. А как свернул на старую, гляжу – машина стоит. «Волга» цвету такого… майонезного! И два мужика курят. Один такой блондинистый, высокий, другой пониже, но поширше, чернявый, на грузина похож. А я, знаете, людя́м особо не доверяю, ну и решил их лесом обойти. На фронте-то в разведроте служил, навык есть. Пройду рядом – не услышишь… И тут – здрасьте! – еще одна машина! «Жигули» нарисовались, и тоже парочка… Ну, внутри. Девка за рулем, а мужик рядом. Плотный такой, здоровый. Чё-то они там заспорили… он девку как турнет из машины! И тут эти двое, что у «Волги» курили, сразу подбегают, хватают… шофериху, та верещит… А этот… который высокий блондин, прямо из кармана шприц достает. Вверх брызнул с иглы, и девке вколол… Сюда, – он показал на сгиб левой руки. – Я думал, они ее… того… снасильничать решили, а они стоят только и слушают, что девка болтает. А та языком чешет, как заведенная!

– Что она говорила, слышали? – не выдержал я.

– Не, далеко было, – тряхнул Игорь Иванович немытыми сосульками волос. – По губам тоже не прочитать – мужики ко мне спиной, и девку загораживают. Два слова только разобрал – «ускоритель» и… «трахтион» какой-то…

– Может, тахион?

– Во! Точно! А потом девка… Чокнулась, что ли? Хихикает, лыбится… А блондин… Он еще так челку вбок отмахивал, как этот… Ну, этот, из «Бриллиантовой руки»! Козлодоев! Так он девчонке – раз! – и по шее ребром ладони, как колуном! Та сразу – брык! – и готова. Они ее обратно в «Жигуль» затолкали, скатили в овраг, и… Ну, и все.

Игорь Иванович поник, тревожно зыркая.

– А мне… ничего не будет? – промямлил он.

– Будет, – серьезно сказал Ромуальдыч. – Премия.

– Серьезно?! – обрадовался мужичок. – Ну-у… Тогда я еще кой-чего вспомнил. Я ж говорил, что по губам… того… читаю? Так у нас был случай, на войне еще. Пошли мы как-то за «языком», к немцам в тыл. Ночь, тихо. Так мы аж до штабного блиндажа доползли. А там светло, карбидная лампа фигачит – и два фрица по-своему гутарят. Губени их, главное, четко вижу, а понять – ни бум-бум! Так вот… Я как тех мужиков, что у «Волги» курили, увидал, сразу тот случай вспомнил – эти тоже по-немецки шпрехали!

– Очень интересно… – затянул Иванов, совершая величественный жест. – Арсений Ромуальдович, премию выпиши обязательно. За бдительность!

Четверг, 15 ноября. День

Атлантический океан, борт ТАВКР «Минск»

– Мичман! Ого!

Иван Гирин сперва остолбенел, завидев Якушева на палубе, а затем обрадовался.

– Товарищ капитан третьего ранга! – завопил он, мигом утрачивая солидность. – И вы здесь!

– Как видишь! – засмеялся замполит. – Перевели.

– И меня!

– А ты молодец, – сказал каптри, посерьезнев. – По флотской линии пошел? Ну, и правильно…

– Да я вообще хотел в офицеры… – застеснялся Гирин. – Но там столько учиться! А тут – океан!

– Нормально! – махнул рукой Якушев. – У тебя, Ваня, опыта столько, что тому же летёхе и не снилось.

– Это – да, – мигом загордился мичман. – А чего ж я вас раньше не встречал?

– А я в Луанде на борт поднялся.

– А-а… Понятно.

– Так… – замполит глянул на часы. – Тебе на вахту?

– Никак нет.

– Тогда пошли. Знаешь, хоть, куда следует корабль?

– Вроде как, в Лоренсу-Маркиш… То есть, в Мапуту.

– Нет, дружище Иван, наш курс – в Кейптаун!

– Да ну! – выдохнул Гирин. – Но там же эти… расисты!

– А этого добра, Ваня, везде полно, – усмехнулся Якушев. – Белые расисты хотя бы за порядок и закон, а вот черные… Ты гулял по Луанде?

– Ну, да.

– Красивый город выстроили португальцы, верно? Белые домики, красные черепичные крыши, тучи зелени… И что? Хватило трех лет, чтобы местные всё ухайдокали. Ведь за городским хозяйством следить, оказывается, надо – канализацию чинить, водопровод, кровлю… Тропики же! Тут всё гниет на лету. Вот только кому работать? Ведь проклятые колонизаторы ушли и больше не угнетают несчастных негров! А несчастные негры особым трудолюбием не страдают.

– Да уж! – фыркнул Гирин. – Эт-точно…

– Ну, пошли тогда.

– Куда?

– На политинформацию!

* * *

Мичманов, старшин и матросов набилось в кают-компанию, как селедок в бочку, а те, кто место не занял, теснились в проходе, вдоль переборки. Интересно было.

Каптри – человек увлеченный, и к идеологической работе подходил творчески. То есть, не щеголял цитатами из классиков, а приводил яркие, доступные, даже грубые примеры, но доходчивые.

Поведав о Южно-Африканской Республике, о Намибии и Зимбабве-Родезии, Якушев хитро улыбнулся:

– Что будет дальше, я не знаю. Но давайте подумаем, что может ожидать этот огромный, потенциально богатый и буквально кипящий конфликтами и предрассудками регион. Я специально не говорил о линии партии, поскольку единого мнения пока нет. Хотя позиции фракций Шелепина и Суслова близки, и принципиальных разногласий между ними нет. Давайте, хотя бы пофантазируем, опираясь на логику! Смотрите. СССР и страны СЭВ продают Западу товары за рубли, за фунты, за франки, марки, йены и рэнды. А вот доллары, как платежное средство мы не принимаем! Поэтому американцы не могут нам пакостить, срывая внешние сделки – и терпят миллиардные убытки. Идет самая настоящая экономическая война, товарищи! А на войне, как на войне. И мы потихоньку возвращаем в международные расчеты драгметаллы, то есть, «золотой стандарт». И вот тут как раз, хоть мы и богаты золотишком, надо бы подтянуть ЮАР! Им тяжко под санкциями, но вы посмотрите только, кто гнобит юаровцев! Страны социализма? Нет! Запад! Они там терпеть не могут, когда кто-то развивается и набирает силу – боятся конкуренции. Потому и нас санкциями одолевают и всякими эмбарго, и Кубу, и ЮАР. Выходит, мы союзники в борьбе за лучшую жизнь!

– Товарищ капитан третьего ранга! – послышался голос из толпы. – А что мы конкретно делать-то будем?

– Сразу видно – молодежь! – ухмыльнулся замполит. – Что будем делать… Влиять будем! На Замбию, на Мозамбик, Намибию, на всех. Ведь тут, как ни думай, а решить конфликты разом можно, лишь перекроив границы. Делим Зимбабве-Родезию пополам – белым центральная и южная часть, которые тут же присоединяются к ЮАР, неграм – всё остальное, и пусть сами думают, как им жить. И Намибию надвое – юг смыкается с ЮАР, а на севере уже созданы чуть ли не десять хоумлендов для разных племен, вроде Овамболенда – вот вам и зародыши негритянских государств. И, кстати, далеко не все из них хотят под крылышко к Сэму Нуйоме! Ну, и саму ЮАР придется делить. Западная половина – белым, а восточная, где все бантустаны – черным.

– Не-е, товарищ капитан третьего ранга, – затянул тот же голос. – Запад все равно будет против…

– И еще как будет! – воскликнул Якушев, задирая палец жестом проповедника. – И вот тут на сцену выходят товарищи израильтяне, с которыми у нас нынче мир, дружба, жвачка. Какие страны в Африке не ущемляли санкциями ЮАР?

– Ботсвана, Свазиленд и Лесото! – выпалил Гирин, подняв руку.

– А почему?

– Так ведь вся их торговля идет через южноафриканские порты!

– Правильно, товарищ мичман! Садитесь, «пять»! – переждав волну добродушного смеха, замполит продолжил: – Иудеи быстренько создают в этих государствах разные фирмы. Одни, формально возглавляемые местными, а по факту принадлежащие гражданам Израиля, скупают в ЮАР алмазы, золотишко и прочий товар, и как бы «перепродают» другим фирмам, чисто еврейским. А те, уже совершенно официально и законно, торгуют с Израилем, СССР, ГДР, Ираном… Короче, Кейптаун, Иерусалим, Москва и Берлин с Тегераном подсчитывают прибыли, а если кто в Вашингтоне или Лондоне вздумает винить евреев в расизме, их мигом задавят, как антисемитов! И так, постепенно, вокруг Советского Союза и Южной Африки соберется этакая «Золотая Лига» стран, добывающих золото, серебро и платину, станет потихоньку продвигать драгметаллы, как средство международных платежей. Спрашивается: что тогда будет с Америкой, отягощенной не только злом, но и неоплатными долгами?

– Кирдык! – с удовольствием выразился уже знакомый голос.

– Именно! А стоит только Соединенным Штатам превратиться в Разъединенные Штаты, как весь прочий Запад станет для нас неопасен…

Завыла сирена учебной тревоги, и кают-компания мгновенно наполнилась стуками, грюканьем и топотом. Иван взбежал по трапу на палубу, на ходу вдыхая теплый соленый ветер.

Пара остроносых крейсеров с правого борта резали океанские валы, словно подкрашенные синькой. Вверху, бликуя и трепеща лопастями, завис вертолет в дозоре.

«Как стрекоза – крыльями…» – мелькнуло у Гирина.

Модернизированный «Як-38» с грохотом и ревом взлетел с короткого разбега, покидая необъятную палубу, и заскользил к далекому африканскому берегу, синевшему у горизонта. Берегу Скелетов…

Мичман повернулся бочком, чтобы никто не заметил, и счастливо улыбнулся.

Глава 4

Глава 4.

Вторник, 20 ноября. Утро

Московская область, объект «В», п/я 1410

Никогда не уважал так называемых интеллигентов за их капризность, нытье, уничижение, инфантилизм и прочие грехи, но вот, вроде, и сам подхватил заразу «креаклов». Две недели рефлексий с метаниями!

Как Оппенгеймер – сначала сочинил атомную бомбу, а затем раскаялся: вот же ж мы, редиски, сделали работу за дьявола!

Всё сплелось в один волосатый клубок – и гибель Нади, и моя «совсекретная» тема. А терзания как в том страшном апреле – «от противного». Вот, дескать, сидел бы тихо, не высовывался, и был бы папа жив-здоров!

Ага… А спрятал бы в стол наработки по тахионному ускорителю, и услыхал бы с утра Надино жизнерадостное: «Привет, шеф! Вас как, после завтрака соблазнять? Или вместо?»

Хотя нет, не услыхал бы. Мы бы с ней тогда и не встретились вовсе…

Бы… Бы… Бы… Мысли постоянно спотыкаются об эту противную, надуманную частицу! Да и толку в том, чтобы мусолить давешнее? Что было, то было. Прошло.

Я чуть пригнулся, выглядывая в окно «Волги». Первый снег выпал, устилая землю, а ленивый ветер не разнес его, не оголил мерзлую черноту. Белым-бело…

Даже на лапах елей удержалась пороша, цепляясь за колючую хвою. Лишь с подъездной дороги смело реденький покров, оставив сероватую сыпь вдоль осевой. А белесое, клочковатое небо цедит скудный полусвет…

Усмешка искривила мои губы. Э, не-ет… Безрадостные картины предзимья не обращают меня в унылость. С самых выходных я напорист и зол.

Усилила «девятка» охрану? Хорошо. И за родными присматривает? Замечательно! Отсоветовала на «Ижике» кататься? Согласен! Мне и на «дублерке» неплохо.

Главное, ко мне вернулось полузабытое настроение – легкой нервной взвинченности, когда отовсюду ждешь опасности, но испытываешь не страх вовсе, а холодную ярость. И она душит тебя порой, хоть ты и сдерживаешь ее позывы.

Зато уходит изматывающее беспокойство. Безжалостность и беспощадность замещают его, и ты отчетливо ощущаешь, до чего ж здоров, силен и молод! А враги… Ну, что враги? Переловят эту погань…

«Нет уж, – мои зубы непроизвольно сжались, – лучше я сам!»

* * *

В лабораторию я зашел ненадолго, только грюкнуть кейсом по столу, да накинуть белый халат – после «Девяти дней одного года» с ним ассоциируют всех физиков подряд.

Мимолетный чек-ап… Всё, вроде бы, в порядке. По гулкому дырчатому трапу я поднялся на третий этаж. А больше сюда никак не попадешь. Даже окна, и те заделали.

В ярком голубоватом свете сверкала и блестела здоровенная тумба «тахионника», его ускорительной секции. Как голландскую печь изразцами, секцию выложили магнитными ячейками, почти не видными под извивами кабелей.

Я медленно обошел ускоритель. Больше года работы, прикидок, расчетов, отчаянного непонимания и великолепной радости прорыва.

А ведь мне еще и не ясно толком, что же я создал. Догадок в голове целая туча теснится, но какие из них окажутся верны? Какие надежды оправдаются? Будем посмотреть…

На четвертый этаж подниматься лень было – там, под самым потолком, стыковались «бочки» эмиттеров, венчая инжекционный комплекс. Да и холодно там – на четвертом «фунциклировала» криогенная аппаратура, гонявшая жидкий гелий по обмоткам сверхпроводящих магнитов.

Вздохнув, я спустился в лабораторию, сходу замечая незваного гостя. Вернее, гостью – девушку лет двадцати пяти. Длинноногую, стройную, и талия на месте, и грудь высока – всё, как я люблю. Но вот взгляд… Не шибко яркие синие глаза смотрели то насмешливо, то с въедливым интересом энтомолога, накалывающего мотылька.

Наверное, поэтому мои манеры не отличились куртуазностью.

– Если память мне не изменяет, – пробрюзжал я с кислым выражением на лице, – дверь была закрыта…

– И вам доброго дня, товарищ Гарин, – усмехнулась девушка. – Меня зовут Елена Павловна. Браилова. Я ваш новый сотрудник.

– Да что вы говорите? – отреагировал я с мизантропическим бурчаньем. Раздражение взбухло во мне, но унялось.

«Ряды поредели, ряды пополнились, – движущейся строкой потянулись мысли. – Смирись. Не ты подбираешь кадры… Да и какая тебе разница? Хоть внешние данные в норме…»

– Только давайте уговоримся: без официала, – поставил я условие. – И без отчества! Терпеть не могу этих величаний… Просто Михаил.

– Тогда – просто Елена, – легко согласилась Браилова. – Где мое рабочее место?

Я махнул рукой куда-то в сторону фикуса.

– Вон три стола, выбирайте любой. Мне все равно, за каким сидеть. А вообще-то… – мое лицо перетянуло кривоватой усмешечкой. – В ближайшие недели стулья не понадобятся – будете бегать по всем трем этажам, как вспугнутая белка! Очень желательно запустить ускоритель до декабря-месяца. Сроки поджимают, директор ворчит… Вы где работали?

– Физтех, – отпустила Елена. – Ленинградский. А насчет бега… – она улыбнулась с лисьим ехидством. – У меня разряд по биатлону. Обгоню!

Пятница, 23 ноября. День

Москва, Кремль

В снежной мути лишь Троицкая башня вырисовывалась, да и то расплывчато, а прочая Москва таяла в мглистой круговерти.

«Мело, мело по всей земле, во все пределы…» – пришла на ум строчка нобелевского лауреата.

Андропов усмехнулся, и отошел от окна. А, вообще-то, день выдался удивительный – всё утро его не тревожили. Ни озабоченные секретари, ни телефонные трели. Тишина…

На высокой должности поневоле ценишь низменный покой. Сладкое ничегонеделанье, как говорят итальянцы. А «макаронники» знают толк в лени…

Юрий Владимирович приблизился к огромной карте, охватывавшей Европу, скользнул глазами от Балтики до Черного. Варшава…

«Тихая война» здорово угомонила жадную до долларов оппозицию. Когда активисты, самые отъявленные горлопаны, выкашиваются десятками и сотнями, задумаешься. А стоит ли становиться мишенью? Разумеется, всяческие «таймсы» и «цайтунги» визжали, обвиняя КГБ в «массовых убийствах», но фактов-то ноль целых, хрен десятых, сплошное highly-likely. Доказательств нет, и не будет – практически все «прямые действия» – на совести пшеков из Службы Безопасности или ЗОМО.

«Поломали мы им всю «Полонию», – довольно усмехнулся президент СССР. – А весной тогда проведем учения… «Дружба-80». Или «Щит-80»? Ну, да ладно, с названием определимся, время есть…»

Прага… Ух, сколько там человечьей дряни! Хорошо, хоть ликвидации излишни. Советские ПО потихоньку прирастают тамошними заводами. Вон, как «Совинтель» взлетел! Подгреб под себя и «Теслу», и «Видеотон», и «Роботрон», а по всей Западной Европе – очередь за «совьет компьютерз»…

«Привяжем к себе разбалованные соцстраны, никуда не денутся!»

И «Интератомэнерго» заработал, и «Интерхимволокно», и «Интерэлектро»… А закрома Международного инвестиционного банка наполняются рублями – не «инвалютными», не «переводными», а обычными, полновесными, советскими. Хочешь – копи, хочешь – трать.

Гавана… Вот с Фиделем у него полное взаимопонимание, не хуже, чем с Хоннекером. А сейчас тем более. «Азовсталь» и «Зарубежстрой» к весне сдадут первую очередь огромного металлургического комбината в Никаро – прокат по всему Новому Свету! В Сантьяго-де-Куба, рядом с советской военной базой, строится НПЗ, работающий на венесуэльской нефти, самый большой в Латинской Америке, а шинный завод уже выпускает покрышки «Карибе»…

Андропов усмехнулся. Куда как проще было клепать тысячи танков и грозить супостату. А вот ты попробуй, одолей вероятного противника в экономической борьбе!

Негромкий звонок телефона сбил с мысли.

«Сглазил!» – поправил себя Юрий Владимирович. Звонил Иванов.

– Алло? Боря, ты?

– Так точно! – бодро ответил генерал-лейтенант. – Ты сказал, чтобы я держал тебя в курсе. Насчет Миши Гарина.

– А-а! Да-да. И что?

– Работаем, Юр. Похоже, в деле засветилась немецкая разведка…

– И что же БНД забыла в средней полосе? – нахмурился Ю Вэ.

– Думаю, ты бы пришел к тем же выводам, что и я – немцев припахали американцы. Союзнический долг, атлантическое единство…

– Понятно… – Андропов задумался, словно тайм-аут взял – информацию переварить. – Борь, а твои люди интересовались, ведутся ли такие же разработки, как у нас, в Штатах?

– В том-то и дело! Помнишь, когда мы Америку догоняли по атому? Вот уж где страсти кипели! Но ничего же, успели к финишу. Так-то мы! А вот, успеют ли они? По данным разведки, несколько теоретиков в Беркли и Лос-Аламосе занимаются тахионами. А у нас-то всё уже в железе!

– Борь, – улыбнулся президент. – Вот ты к Мише часто наведываешься, да?

– Ну.

– А ты хоть что-нибудь понял про эти тахионы?

Трубка засопела и донесла осторожный голос Иванова:

– Ну, это частицы такие… Ненормальные. Они всегда движутся быстрее света. И… Миша оговорился намедни. Сказал, что не удивится, если мы научимся с помощью этих самых тахионов перемещать предметы в прошлое. Или в будущее.

– Твою ж ма-ать… – только и выговорил Юрий Владимирович.

– Да, Юр, – вздохнул Борис Семенович. – Такая вот хронофизика.

– Хренофизика! – буркнул Андропов. – Ну, хоть понятно, с чего вдруг враги так волнуют нам кровь… Ла-адно… – потянул он, и закруглился: – Ладно, Боря. Бди!

– Бдю! – невесело хихикнул Иванов, и трубка донесла частые гудки.

Воскресенье, 25 ноября. День

Московская область, объект «В», п/я 1410

– Лен, контрольная проверка! – вытолкнул я, шаря глазами по пульту.

– Есть контрольная проверка, – голос Браиловой звучал устало, но даже нотки недовольства не слыхать.

М-да. Погонял я ее сегодня… Не случайно Лена босоножки сменила на кроссовки – в них легче бегать по этажам.

– Конфигурация поля.

– Овоид!

Мои руки лежали на консоли, как у пианиста на клавишах. Нежными движениями я сдвигал ползунки, уже больше смахивая на звукорежиссера. Напряженность поля росла, с еле слышным жужжанием сдвигались секции магнитов.

– Конфигурация!

– Сфероидальное поле!

– Ага-а… затянул я. – Всё идет штатно. Укладывай!

Лена схватилась за джойстики. Тускло блестя шарами суставов, «механические руки» за стеклом подобрали образец и аккуратно переложили на черный рубчатый круглый коврик, обведенный белой линией, точно в центр камеры.

– Сразу чувствуется рука биатлонистки! – ухмыльнулся я. – Пулять, так в десятку! Всё, сбрасываю мощность.

– А пуск когда? – раскрасневшаяся, с блестящими глазами, Лена вовсе не походила на желчную стерву.

– После обеда.

– Может, сейчас?

– Нет. Я объявил часовую готовность. Пусть энергетики тоже подтянутся. Не нам же одним бегать… В смысле, не одной тебе.

– Ладно, – фыркнул младший научный сотрудник. – Ну, хоть аппетит нагуляла!

Мы заперли лабораторию, и двинулись по коридору, освобождаясь от напряга.

– А если ничего у нас не выйдет? – пробормотала девушка.

– Если долго мучиться, что-нибудь получится, – изрек я давнюю мудрость.

– Да я понимаю… Просто, одно дело – рассматривать парадоксы в теории, и совсем другое – разбираться с ними на практике.

Спускаясь по лестнице, я лениво пожал плечами.

– Лен, никто до нас не ставил опыты с тахионным излучением, мы первые. Может, и зря теории изощрялись, и ничего особенного мы не откроем. Ничего, хоть докторскую защищу… Или что-нибудь для военных изобретем. Прошу! – отворив дверь буфета, я пропустил Лену и вошел сам.

Почти все столики были свободны, лишь в углу расселся Вайткус, а седовласое светило поучало аспирантку Галю. Малееву, кажется.

– Арсений Ромуальдович, наш пламенный!

Технический директор величественно кивнул.

– Етта… Иваненко звонил. Сказал, что задержится, и чтоб начинали без него.

– Ой, а скоро уже? – воскликнула аспирантка, забывая о почтении – светило недовольно поморщилось.

– Скоро, Галочка, скоро!

Добрейшая и румянейшая тетя Валя мигом нас обслужила. Налила борщику в «глыбокую» тарелку, плюхнула пюре на мелкую, украсив толченку парой зажаристых биточков.

– Кушайте, Миша, кушайте!

Я подхватил поднос, чувствуя, что рассуждения о режиме отпали, и уговаривать организм перекусить не придется – нутро урчало.

Ах, молодость, молодость… Лишь тот, кто побыл стариком – и вернулся в юные годы, способен оценить все бонусы «малого пробега» организма. Даже угодив в тело Миши Гарина, а ему тогда и шестнадцати не исполнилось, я частенько осаживал себя – как бы ревматизм не потревожить, как бы сердце поберечь…

Далеко не сразу привыкаешь, что сил в тебе не мерено – и на работу хватит, и на любовь, на всё!

Вот, простая еда – лопаешь, и не задумываешься. Не ждешь, когда о себе напомнит печенка или поджелудочная, а получаешь удовольствие.

Расправившись с первым, второе блюдо я уже смаковал, вдумчиво уминая биточек. Тут и Галка подсела к нам с Леной, легкомысленно бросив светило, от чего оно изрядно угасло.

– Миш, – приглушенно заговорила Малеева, – а правда, что мы машину времени строим?

Браилова, лишь бы не засмеяться, вытаращила глаза.

– Галочка, – торжественно сказал я, – тебе одной открою секрет: мы строим ускоритель тахионов!

– Но ведь тахионы способны переносить информацию из будущего! – заспорила аспирантка. – И вызывать парадокс причинности.

– Ох, Галя, – вздохнул я. – Боюсь, что в реальности всё куда сложнее, чем в теории. Это тебя Александр Сергеевич напугал парадоксами?

– А что, – покраснела девушка, оборачиваясь к столику, за которым недавно сидело светило, – он не прав?

– Знать бы! – хмыкнул я. – Видишь ли, Галчонок… Разницу между излучением и поглощением тахионов определить… м-м… сложновато. Тахион, движущийся назад во времени, можно вполне определить, как тахион, который движется в будущее. Лично меня совсем другое пугает…

– Что? – выдохнула Малеева, подаваясь.

– А вот смотри. Тахионы замедляются, набирая энергию. И ускоряются, теряя ее. Тогда выходит, что заряженные тахионы, которые движутся быстрее скорости света, будут постоянно терять энергию даже в вакууме – из-за черенковского излучения. Потери заставят их разгоняться – и расходовать заряд еще быстрее. В конце концов это приведет к неуправляемой реакции, высвобождающей чудовищное количество энергии.

– Ничего себе… – пробормотала аспирантка. – Вот это ничего себе…

– Вот такое оно, – преувеличенно тяжко вздохнул я, – мироздание!

Впечатленная Галочка удалилась, обдумывая открывшиеся ей истины, а Лена прыснула в ладошку.

– Извини… – выдавила она.

– Грешно смеяться над девушками, – попенял я ей. – Они – главная ценность в пространственно-временном континууме!

– Это и меня касается? – сощурилась Браилова.

– Ну, а как же.

– Спасибо…

Мне показалось, или Железная Леди, она же Снежная Королева была тронута?

– Это не комплимент, – вывернулся я, – а принцип бытия. Пошли, растопим нашу печурку!

* * *

Фокальный комплекс, зеркальным бубликом окольцевавший потолочные сопла, мы протестировали первым – здесь электрическое поле сжимало – или расширяло тахионный пучок.

– Всё штатно, – вывел я. – Наверх!

Разумеется, девушку я любезно пропустил вперед. Халатик у нее не слишком длинный, а трап крутой – вид снизу открывался роскошный.

– На тот случай, если не разглядел цвет трусиков, – спокойно молвила Лена, одолевая ступеньки. – Они у меня белые.

– Что ж я, по-твоему, уже цвета не различу? – обиделся я. – Просто кружавчиками любовался. Забавный такой узорчик…

– И как тебя только жена терпит, – вздохнула Браилова, переступая порог.

– Сам удивляюсь! – рука на автомате, уже заученным движением, оживила пульт ускорителя. – Та-ак… Ладно. Стой здесь, чтобы не бегать, а я вниз.

Девушка понятливо кивнула, оглядывая приборы, табло и дисплеи – красные цифры бросали дрожащий отсвет на ее лицо.

Сбежав по лестнице в лабораторию, я бросился к главному пульту. Запустил программу запуска – и меня тут же одолели сомнения: а проверили ли мы подачу? Подключен ли второй фидер?

– Ч-черт…

«Четыре минуты в твоем распоряжении, кретин недоделанный!»

Дверца техотсека чмокнула магнитным ободком, как в холодильнике. Пригнувшись, я вошел, чуя неуверенность и зябкий страх. Так и есть!

– Да что ж ты за кретин…

Мое злое шипенье было оправдано – квадратный люк из техотсека в камеру гостеприимно распахнут. Но я ведь закрывал его! Или нет?

В следующую секунду острое чувство опасности пронзило меня ледяной иглой. Я дернулся на рефлексе, и страшный удар пришелся вскользь, не разбив мою глупую голову, а лишь оцарапав. Слепо вытянув руки, я рухнул на пол камеры, больно ударившись о лабораторный образец – слиток бериллиевой бронзы. Застонав, поднял голову с этой металлической «подушки», готовясь к удару в спину. Контрольному…

Приглушенный двойным стеклом, грохнул выстрел. Вывернув голову, я смутно увидел трап, по которому ссыпался человек в антирадиационном спецкостюме. На крошечную площадку выскочила Лена, вскидывая пистолет, но ее опередили – прямо перед прозрачной панелью присел еще один тип в мешковатом СК, и дважды нажал на спуск «стечкина».

– Стреляй, Ленок… – прошептал я, погружаясь в пульсирующую болью тьму. – Камера выдержит…

…Очнулся я от резких рывков. Кто-то меня хватал за руки, за плечи, дергал, оттаскивал, и частил, едва не плача:

– Мишенька! Мишенька! Ну, что же ты? Очнись, миленький! Ну, пожалуйста!

Вверху надо мной реяло лицо Елены, а в следующее мгновенье камера завибрировала, и низкий утробный гул опал с четвертого этажа. Заработали эмиттеры.

Миллиарды тахионов уже падали в камеру сверхсветовым дождем, но это пустяки. Наверное… А вот когда хлынет по-настоящему…

Я бешено загреб ногами. Всхлипывая, оттолкнулся локтем, перевалился набок, и Лена обеими руками захлопнула люк.

– Живой! – простонала она. – Ты живой… Я уж думала…

– Уходим… – просипел я, качаясь на четвереньках. На каждый удар сердца голова отвечала всплеском боли, а кровь из раны стекала на потное лицо.

«Ох, до чего ж паршиво…»

Вывалившись в лабораторию, я кое-как встал, цепляясь за вязки кабелей.

– Кто это был? – вытолкнул, чувствуя, как мир качается и плывет.

– Не знаю! Лиц под шлемами не видно, – выдохнула Лена, снова вооружаясь. – Ты как?

– Нормально… Беги за нашими.

Отмахивая вороненым ПСМ в руке, девушка бросилась к открытым дверям.

– Здесь кровь! Хоть одного ранила!

Браилова выбежала в коридор, а я скособочился у пульта.

Ускоритель работал. Его зычное гудение порой опускалось до пугающего рыка.

Кое-как стерев кровь со лба, я моргнул слипавшимися веками. Конфигурация поля… Нормальная конфигурация, расчетная… Немного сузить веер пучка… Вот так…

Внутри камеры, пластаясь по стеклянной панели, разжигались зеленоватые сполохи, стекая трепещущим изумрудным сиянием.

Мои ноги не выдержали, и я пал на колени, равнодушно поглядывая за стекло, где плясали и бесновались вызванные мной тахионы.

«Хватит…» – моя ладонь шлепнула по красной кнопке-грибку.

Гул, мятущийся в главном канале, стихал, уступая взволнованным голосам, полнившим коридор. Я скривил разбитые губы в улыбке.

Опыт удался.

Глава 5

Глава 5.

Воскресенье, 25 ноября. День

Московская область, объект «В» п/я 1410

Пока охрана бегала повсюду, разыскивая шпионов-диверсантов, я промыл рану и кое-как залечил ее дрожащей рукою. Да ничего особенного, обычная ссадина. Черепушка не треснула, она у меня крепкая, а легкое сотрясение пройдет. Всё проходит.

Стащив заляпанную кровью «олимпийку», я остался в одной футболке и трениках, и новый халат накинул для пущей солидности.

Лена разводила суету вокруг ускорителя, а я, кряхтя, осторожно уселся на кресло перед пультом, и снимал сливки – показания приборов.

Обработкой займусь позже, мне хватило и того, что всё действует, всё работает, согласуясь с моей моделью!

Маленькое счастье…

Я усмехнулся, стараясь не двигать гудевшей головой. Вообще-то, само название «ускоритель тахионов» звучит глупо. Стоило сверхсветовым частицам покинуть эмиттеры, как они сами мгновенно ускорились, оставив по себе мощное излучение Вавилова-Черенкова. Вот, детекторы зафиксировали!

Тахиончики пролетели какие-то сотые доли миллиметра, но успели на этом треке растерять всю свою энергию, став безынерционными и достигнув почти бесконечной скорости.

Благодушествуя, я улыбнулся – свою долю получат и аналитики, ухватив трясущимися от жадности руками ту бронзулетку, что угодила под луч. Тахионы поглощаются протонами, мезонами и прочими досветовыми частицами, разве что живут очень и очень недолго. Вот и посмотрим, что станется с бронзой. Потом и до мышей очередь дойдет.

Весь смысл моего «ускорителя» в том и заключался, чтобы пронаблюдать взаимодействие с материей не единичных сверхсветовых квантов, а плотного пучка тахионов. Ведь одно дело – выискивать косвенные улики, вроде «искажений в спектрах распределения ядерных частиц по импульсам и углам разлета», и совсем другое – щупать весомый и зримый брусок металла, «поварившийся» в тахионном поле!

Шаги по гулкому трапу развеяли высокоученые мысли.

– Надо бы твой «ускоритель» перекрестить в «замедлитель»! – оживленно произнесла Лена, словно участвуя в моих рассуждениях.

– Ты мне зубки не заговаривай, – проворчал я, не оборачиваясь. – Откуда у тебя оружие?

– Иванов дал, – тут же созналась девушка, усмехнувшись. – Так и знала, что спросишь… Нет, я не агент КГБ, и не прикрепленная. Просто достаточно развитая физически, чтобы бегать и стрелять. Ну, и прикрыть товарища завлаба, в случае чего…

– Твоя талия слишком узка, чтобы прикрыть мою тушку.

Неслышно подойдя, Браилова молча положила мне ладони на плечи. Я даже не ожидал этого, и «подтаял».

– Спасибо, – моя рука накрыла тонкие, но сильные девичьи пальцы.

– Пожалуйста.

Я не видел лица Лены, но по голосу угадал улыбку. К этому моменту глухой отдаленный рокот резко усилился, навалился, колотясь в окна.

– Их превосходительство генерал-лейтенант пожаловали! – звонко объявила девушка. – Как ты? Пойдем встречать?

– Пошли… – я мужественно выскреб себя из податливого кресла.

* * *

– Етта… – пробасил Ромуальдыч, запуская всех к себе в «кабинет-мастерскую». – На всех стульев не хватит.

– Постоим, – буркнул «их превосходительство», неприязненно косясь на огромного особиста Привалова. Тот стеснительно сутулился в углу, чтобы занимать наименьший объем, и усиленно вздыхал. Поворотясь ко мне, Иванов хмуро спросил: – Почему дверь в лабораторию стояла открытой?

– А какой смысл запирать ее? – парировал я. – И от кого? От своих?

– А по вашей умной башке кто съездил? – не сдержался генлейт. – Карлсон, который живет на крыше?

– Борис Семенович, – хладнокровно продолжил я. – Ценю ваш юмор, хотя мне точно не до шуток. Свои не могли на меня напасть, потому что некому! Лично я не представляю почтенного доктора наук, прыгающего с пистолетом в руке, да еще в спецкостюме. Молодежь – да, та способна скакать. Но стрелять… Опять-таки, кто? Киврин из аналитического? Ага, так и вижу этого физика-лирика с «люгером» наперевес!

Привалов хихикнул, словил тяжелый взгляд Иванова, и увял.

– А кто еще? Малеева, может? Или Почкин? Так не с его физическими данными! Корнеев? Ну, если бы Витёк отслужил в десанте, тогда бы я поверил! В принципе, напасть могли парнишки из «девятки», но как бы они незаметно покинули пост? Да и не проходил никто извне – мимо Макарыча не проскочишь.

Особист жадно слушал меня – и расправлял плечи. Уже и улыбочка зареяла…

«Ишь ты, воспрял!» – мелькнуло в ударенной голове.

– Есть, правда, один некрасивый вопрос, – усмехнулся я. – Если те, кто напал на нас с Леной, не знали о дате запуска, тогда ладно, сочтем за совпадение. Но если знали…

– Етто значит – утечка, – недобро усмехнулся Вайткус.

– Арсений Ромуальдович! – покачал головой Иванов с укором. – И вы туда же! В таком случае, ответьте на один-единственный вопрос: как чужаки могли проникнуть на охраняемый объект?

– Знаете, Борис Семенович, – бегло улыбнулся я. – Стоило мне попасть на этот самый объект, и сразу на ум пришла аналогия со средневековым замком. А в любом уважающем себя замке обязательно существуют тайные ходы…

– Тьфу на вас! – рассердился генерал-лейтенант. – Р-романтики…

Ромуальдыч, поджав губы, достал со шкафа пухлую пачку мятого ватмана, и шмякнул ею о столешницу.

– Етто план объекта. Все размеры снимали пятнадцать лет назад, поскольку ранних чертежей не сохранилось. Неизвестно даже, были ли они вообще. Стройка началась в сорок восьмом, и вели ее пленные немцы под руководством военного инженера Августа фон Краусса. В войну здесь проходила линия обороны фрицев, с севера на юг, и стояли три дота из железобетона. Самый большой из них, опорник, располагается прямо под нами. Объект, к слову сказать, возводили по личному приказу Сталина, и Краусс предложил вождю использовать уже готовое строение. Тот дал согласие. Вот так главное здание объекта «В» получило свой двухэтажный подвал. Опорник занимал небольшую высоту, а в ста метрах к северу, и пониже, располагался еще один дот, куда вела забетонированная траншея. Краусс использовал и ее, протянув трубы канализации и водовода…

– А третий дот? – не утерпел я.

– Заглядывал и туда, – кивнул Вайткус. – Пусто и сыро. Тот дот как бы на склоне, за периметром. Мы и подвал исследовали с товарищем Приваловым. Когда еще… В мае.

– А этот… Фон Краусс, – пришла мне в раненую голову мысль. – Он куда делся?

– Етта… Уехал в Берлин… м-м… узнавал в министерстве. В пятьдесят восьмом, кажется…

– Минутку, товарищи… – я выскользнул за дверь, провожаемый удивленным взглядом Иванова, и поднялся в кабинет директора. Ключ у меня был, Дим Димыч полностью доверял своему бывшему аспиранту.

В кабинете чисто и тихо, а диван так и притягивал к себе своею мякотью.

«Ничего, организм, успеешь отдохнуть…»

Я набрал номер посольства ГДР, и четко выговорил цифры кода. Дежурный тут же переключил меня на сотрудника Штази, и уже через него открылась прямая линия с Берлином. Гудочки, щелчки…

– Да? – голос Маркуса Вольфа звучал, как всегда, спокойно и мужественно.

– Гутен таг, – перешел я на немецкий. – Их бин`с, Михель!

– О-о! – затянул Вольф, обрадовавшись. – Шён, дих цу хёрен! – и он по привычке заговорил по-русски: – Как жизнь?

– Нормально! Бьет ключом, – я не стал договаривать, по чему именно. – Товарищ Вольф, уж простите за официоз, но срочно нужна справочка!

– Слушаю, Михель.

– Ищем Августа фон Краусса, военного инженера и строителя. Был в советском плену, освободился в пятьдесят восьмом, переехал в Берлин. Сейчас ему должно быть под семьдесят.

– Понял. Не кладите трубку!

Я терпеливо ждал, вслушиваясь в отдаленные шумы. Невнятный говор, глухие шаги…

– Алло!

– Да, да!

– Фон Краусс работал строителем до самой пенсии, но… Он умер в сентябре. Его убили в собственной квартире. И, похоже, пытали.

– Ага… – протянул я, и заторопился: – Спасибо огромное, вы нам очень помогли!

Бросив трубку, я помчался вниз, отмахиваясь от головокружения. В фойе нервно прогуливалась Браилова. Заметив меня, она оживилась, но я юркнул к Ромуальдычу, отделавшись смутным:

– Щас, Лен…

А спор у Вайткуса завял, однако. Все стояли или сидели, насупленные и скучные. Я выдохнул, и сказал ровным голосом:

– Августа фон Краусса убили два с лишним месяца назад. Перед смертью пытали. Вы верите в совпадения? Я – нет!

* * *

Склон, полого упадавший от «запретки» к лесу, покрывала заиндевевшая трава, хрустевшая под ногами. Неплохое место для укрепления, все подходы можно держать под обстрелом.

Сам дот выглядел невысоким холмиком – старый бетон заплыл глиной, зарос травой. Лишь промоина с южной стороны пропускала к входному проему. Согнувшись в три погибели, я пролез под холодные своды. Цементные стены, разделенные ржавыми швеллерами, ощутимо давили, угнетая сознание, но не до того.

Я искал улики. Следов не было. Грязь под ногами давно смерзлась, и не приняла бы новых отпечатков.

– А ведь тут кто-то был… – пробормотал я. – Ромуальдыч, глянь на этот болт!

– Етта… – выдохнул Вайткус. – Ага-а…

Шляпка ржавого болта, ввинченного в стальной двутавр, блестела свежими царапинами.

– Ключ на сорок два!

Звякнув инструментами, технический директор протянул мне искомое. Болт поддался моим усилиям. Провернулся раз, провернулся два – и дрогнула бетонная плита. Я потянул прямо за метиз, как за ручку, и толстенная панель провернулась на шипах, роняя чешуйки ржавчины.

Передо мной открылась чернота подземного хода, старой зарытой траншеи. Оттуда несло морозной затхлостью.

– Фонарь! – засуетился Иванов. – Где фонарь?

Ромуальдыч молча сунул ему в руку «Турист», похожий на опрокинутый термос. Голубоватый луч пробурил темноту, чиркая по грубым стенам со следами опалубки.

– Замок, как замок, – хмыкнул я, пригибая голову.

Под ногами хрустел тонкий ледок, из трещин потолка свисали свежемороженные корни. Бывшая траншея тянулась прямо, лишь в одном месте выгибаясь нишей пулеметного гнезда, заложенного поверху досками и залитого раствором.

Электрический свет дрогнул, упираясь в тупик.

– Тут засов!

Ромуальдыч двумя руками сдвинул скрежещущий запор, и уперся в стену. Поднатужился… Огромный бетонный блок, весом в пару тонн, повернулся вокруг центральной оси, открывая два узких прохода. На меня повеяло теплом – мы вышли на второй уровень подвала.

– Не хреново девки пляшут… – выдохнул Борис Семенович, шалея. – По четыре сразу в ряд!

Четверг, 29 ноября. День

Зеленоград, площадь Юности

Я глянул в зеркальце заднего вида, и усмехнулся – прикрепленные из «девятки» разве что в «коробочку» не брали мой «Иж». Неприметный «Москвич» катил следом, а примелькавшийся желтый «Жигуль» лидировал.

Ладно, пускай… Чувствую, взялись за нас всерьез. Видать, насели на Форда, теребят не по-детски, а тот волшебные пендели раздает цэрэушникам. Иначе не объяснить тот грубый, непрофессиональный налет на объект «В». Шпионаж и штурмовщина несовместны. Кого ж так закусило?

Покрутившись в узком кругу Рокфеллеров и прочих Барухов, я начал понимать, что вовсе не они владыки Запада. Уж слишком всё явно – интересы, цели, рычаги влияния… Даже сборища Бильдербергского клуба несколько демонстративны, что ли. Человечеству тычут под нос – глядите, вот они, истинные земшарные правители! Не верю, как Станиславский говорил.

Истинные властелины всегда в тени, их не знает никто, но именно они подчинили себе Европу и Америку, высасывая соки из глобального Юга, а нынче облизываются на Север. На СССР.

Не удивлюсь, если на самой верхушке засели всего несколько человек, этакая мировая гопа, что держит трансатлантическую зону. Иначе не объяснить ту согласованность, с которой восемьдесят богатейших семей распоряжаются награбленным добром. Кто-то ж рулит банками, ловко направляя финансовые потоки, чтобы те вливались, куда надо…

– Хлеба нету, – глубокомысленно вывела Рита, ломая мои мудрствования. – Купишь? Свеженького.

– Слушаюсь и повинуюсь, – улыбнулся я, выворачивая на площадь Юности.

– А они надолго?

– Да нет… На недельку, где-то. Надо ж новые лыжи опробовать…

– Ну, ехали бы на Кавказ! – пожала плечиком спутница. – А то – Карелия. Там же холодно!

– Хех! – развеселился я. – Да они вообще на Хибины подались!

– Ты что?! – Рита изумленно захлопала ресницами. – Это ж вообще… Заполярье!

– Зато снегу навалом.

– Да уж…

Я заехал на стоянку, мимолетно отмечая зеленые «Жигули», припарковавшиеся чуть раньше.

– Рит, ты иди пока, а я в булочную заскочу.

– Ладно! – оставив у меня на щеке след горячих губ, девушка гибко выскользнула из машины.

Мои пальцы, следуя вредной привычке, потянулись к голове. Шрам едва выделялся под подушечками, и уже не болел. Целительские способности угасли не совсем…

Больше всего раздражала не рана, а собственная беспомощность. Сиволапость. Как можно было не почуять угрозу? Опасность я ощутил в самый последний момент, избежав гибели, но не дав сдачи! Даже той морды, по которой полагается съездить кулаком, а лучше локтем, не увидал! Позорище…

Тут меня отвлек Костя Валиев, Настин бойфренд. Он шагал навстречу, понурый и угнетенный невеселыми мыслями.

– Привет, Костян! О чем задумался, детина?

– Привет! – Валиев крепко пожал мою руку, но голос выдавал, что бодрость – поддельная. – Да я так, по работе…

– С Настей поругался? – понимающе молвил я.

– Да не… Не ругались мы… – промямлил Костя, глядя вбок, и неожиданно выпалил: – Она с кем-то еще встречается!

– О, как! – поразился я. – Интересненько… И кто же этот негодяй?

– Не знаю… Журналист, вроде… Я их видел издали, только не слышал. Он, там, рассказывает что-то, Настя смеется…

– Хм. А ты с нею говорил?

– Ну, да… С кем это ты гуляешь, спрашиваю? А она мне, спокойно так: «А что, нельзя?»

– И ты сказал: «Нельзя!», – дополнил я признание.

– Ну, да… – сник Валиев. – Настя фыркнула, и резко так: «С кем хочу, с тем и гуляю!» И ушла…

– А ты обиделся.

Костя длинно и тоскливо вздохнул.

– Ладно… – потер я щеку. – Разберемся. Девушки иногда как дети, непредсказуемы…

– Ага… – кивнул отверженный, и поплелся к остановке.

«Влюбленный болен, он неисцелим, – вспомнил я одну цитатку, сразу же переходя к другой: – И тебя вылечим!»

* * *

Мама с Филиппом умотали на Север, попросив нас с Ритой приглядывать за Настей, а мы вообще переселились в Зелик! Нам здесь нравилось. Нравилась сама атмосфера научного города, где даже простые рабочие имели дело не с грубыми железяками, а с утонченной микроэлектроникой. Да и красиво здесь, зелено. А ныне – снежно.

– А удобная тут кухня, большая, – оценила Рита, повязывая фартучек. – Вон, даже телик не мешает.

Маленький, но цветной «Рубин» висел на кронштейне, бормоча голосом Овчинникова:

– …Ситуация в ЮАР заметно обострилась после смелой и довольно неожиданной инициативы Национальной партии – наделить несколько бантустанов новым статусом. По сути, создав целый ряд независимых государств, где вся власть будет принадлежать чернокожим – Квазулу, Транскей, Бопутатсвана, Сискей, Кваква…

– Может, переедем в Зелик? – ухмыльнулся я. – За квартиру в «красном доме» тут в любой «профессорской башне» пропишут, еще и доплату огребем!

– Надо подумать! – засмеялась Рита, торжественно вынимая из холодильника размороженного палтуса.

– …Балтазар Форстер выступил резко против «нового апартеида», – вещал телевизор, – поскольку белое меньшинство планировало не уменьшить территорию страны, а резко увеличить ее за счет присоединения половины Намибии и южной части Зимбабве-Родезии. Но основная причина, думается, в ином – белые не хотят, чтобы богатые месторождения золота, урана, алмазов достались черным бантустанам…

– Приве-ет, родня! – донесся из прихожей радостный Настин голос.

– Ты вовремя! – откликнулась Рита. – Я сейчас рыбку пожарю!

– Рыбку я люблю… – отозвалась прихожка.

По телику мелькали кадры с серой громадой авианосного «Минска», выгребавшего на кейптаунский рейд. Мне очень хотелось послушать про «поддержку КПСС интернационального курса ЮАР», но семья прежде всего. Надо было провести воспитательную работу среди молодежи.

– Мишечка! – заворковала Настя, притискивая меня. – Риточка…

– Ее так поцеловала! – тут же приревновал я.

Хихикнув, сестренка и меня одарила смачным поцелуем.

– Так-то лучше, – заворчал я, изображая благодушие. – А чего это Костян не весел?

– Да ну его! – отмахнулась Настя, слегка посмурнев. – Что, жаловался, небось?

– Да нет, еле выбил признание.

– А-а, поняла… Это он насчет Сергея?

– Твой новый парень? – забросил я наугад.

– Новый? – нахмурилась Рита.

– Да перестаньте вы! – досадливо поморщилась Гарина-младшая. – Причем тут это! Просто… Ну, не знаю! Костя… Он такой скучный! А Сергей журналист. Много, где побывал. С ним интересно! Миш, ты мне что, не веришь?

Настя очень похоже сыграла Кота в сапогах из «Шрека» – такая мольба в широко раскрытых глазах, что любого огра растрогает.

– Верю, – вздохнул я, притягивая девушку к себе, – чучелко ты мое… Всё в этой жизни так относительно… Ведь и меня можно посчитать скучным.

– Ну, привет! – фыркнула сестричка. – Ты – ученый, работаешь в секретном «ящике»! Ты стольких людей спас! А орденом тебя просто так наградили, что ли?

Ломоть палтуса злобно зашипел на сковороде, сбивая педагогический посыл.

– Костя – не болтун. И не хвастун, – терпеливо выговорил я. – Нет-нет, это не в упрек Сергею! Да я его и не видел никогда. Просто ты принимаешь Костю таким, каким он тебе кажется. И даже не представляешь, каким этот человек может быть.

– Ну, да, конечно! – Настины губы изогнулись ехидцей.

– А ты знаешь, что Костя ходил в дальнее плаванье? На сухогрузе «Нежин». Гонконг, Сингапур, Таити… И даже на станции в Антарктиде зимовал!

– Да ну?! – вытаращились карие глазищи.

– Вот тебе и да ну! А списали его на берег по весьма занятной причине – во избежание международных осложнений. В последнем своем рейсе «Нежин» зашел в Пуэрто-Кабесас – это в Никарагуа – и там троих советских моряков схватила охранка Сомосы. Сандинисты помогли им бежать, и больше полугода наши воевали вместе с тамошними партизанами, пока их не переправили на Кубу… Костя тебе не показывал орден «Плайя-Хирон»? Ему сам Фидель вручал…

Настя была потрясена.

– Откуда? – выдохнула она. – Откуда ты всё это знаешь?

– Оттуда, – усмехнулся я. – Попросил… кое-кого поинтересоваться Константином Валиевым. Должен же я знать, с кем встречается моя сестричка!

– Ну ничего себе… – бормотала Гарина-младшая. – Нет, ну вообще… И молчал, главное! Ну, я ему еще устрою…

– Поешь сначала, – добродушно заворчала Рита, накладывая пюре, и плюхая сверху роскошные, в меру поджаристые куски рыбы, истекающие жиром и соком.

– Ух, ты…

Поставив передо мной тарелку с дымящимся яством, Гарина-средняя чмокнула меня в щечку, и шепнула:

– Молодец!

Глава 6

Глава 6.

Пятница, 30 ноября. Утро

Ленинград улица Некрасова

Саша Щукин крепился целую неделю, не позволяя себе ругать себя же. Надо, дескать, любить данного бестолкового увальня, у которого руки из задницы проросли. Этого туповатого деревенского парубка, который проявляет завидную наблюдательность в отношении молодых барышень, но в упор не увидит объект, за которым охотится «наружка», даже если на подозрительного типа нахлобучить черную шляпу, одеть в плащ того же траурного цвета, а на спине жирными белыми буквами написать: «ШПИОН». Все равно упустит…

Шурик незаметно вздохнул. Старший оперуполномоченный Тихонов сидел рядом, за рулем новенького «Москвича», словно облитого кофе с молоком. Малолитражка – класс! Умельцы из техотдела засунули под капот мощный мотор от «Порша», и теперь неприметный «Москвичонок» гонял, как машина Джеймса Бонда. Правда, пришлось заодно и подвеску менять на импортную «Мак-Ферсон», и шины «Хантер» обуть, зато теперь ни один гад не уйдет от погони.

Щукин проводил взглядом девчонку в зябкой синтетической шубке, и стрелка на внутреннем счастьемере качнулась от минуса к плюсу. Не так уж он и безнадежен, если подумать. Вон, из младших разведчиков перевели в просто разведчики, а месяц назад он и старшим стал. Не рост разве?

Вот только ошибки старший разведчик Щукин допускает прежние, достойные лишь сопливого курсанта…

Новенькая рация, с какой-то там «плавающей частотой», вдруг заговорила человеческим голосом:

– Пятый, я Первый! Машина объекта, желтые «Жигули», номер двенадцать-ноль три ЛАС, свернула на Некрасова! Третий лидирует, вы движитесь за объектом!

– Шур, ответь! – бросил старший уполномоченный, потихоньку трогаясь.

– Пятый – Первому! – заспешил Щукин. – Принято!

Салатного цвета «Вартбург», в котором засел Третий, нынче игравший за лидера, обогнал «Москвича» и покатил себе дальше. А вот и «Жигули»…

За рулем сидел плотный мужчина средних лет, сосредоточенно следивший за дорогой. Его крутые плечи обтягивала потертая кожанка рыжего цвета, как будто подобранная в тон автомобилю.

Тихонов двинулся следом, выдерживая дистанцию. За перекрестком «Жигуль» замигал поворотником, притормозил, и въехал под арку во двор.

– Шур, твой выход! – быстро скомандовал водитель, прижимаясь к бровке.

Щукин, ни слова не говоря, покинул теплый «Москвич» и завернул в подворотню, где дуло и хрустел ледок. Когда старший разведчик вынырнул в неглубокий двор-колодец, объект как раз запирал машину.

– Видишь его? – вкрадчиво пискнуло под лыжной шапочкой.

– Вижу, – мужественно обронил Шурик. Тангента, не видимая за поднятым воротником куртки, холодила шею. Опять шарф забыл… Забыл! Тетя Калерия не повязала.

– Играй пьяного!

– Уже!

Походка Щукина стала неуверенной. Тут, главное, не переигрывать… Не качаться, изображая алкаша, не горланить про шумевший камыш. Одет-то опрятно. Вот и давай, прикинься загулявшим студентом…

Неловко оступаясь и мыча: «Па-ардон…», Саша пересек двор, боковым зрением замечая объект, спокойно шествовавший к парадному.

– Товарищ Тихонов! – не удержался Щукин. – Здесь черный ход есть! А чердак… Там можно целый квартал пройти, из дома в дом!

– Знаю, – строго прошуршало в наушничке. – Не отвлекайся. Черный ход заперт. Выясни, хотя бы, на каком этаже проживает объект!

– Понял…

Мужчина в желтой кожанке скрылся за дверями соседнего подъезда, и Щукин ускорил ход, направляя стопы туда же. Тяжелая деревянная дверь поддалась без труда. И без шума.

Неслышно ступая по стародавней «шахматной» плитке, Шурик замер, обращаясь в слух. Высматривать человека наверху нельзя, объект может поглядывать за перила…

Гулкие шаги прервались, залязгали ключи… Щукин на цыпочках взбежал на второй этаж… По стеночке взобрался на третий…

Створка негромко захлопнулась, клацнув замком.

«Тринадцатая квартира!» – сообразил Саша, и быстро спустился вниз. Так, а куда смотрят окна тринадцатой? Ага… В соседний двор!

Выскочив из парадного, Шурик все же заставил себя не спешить. На всякий случай. И побрел со двора, качаясь и широко водя руками. Обознался, мол, во хмелю, не туда зашел…

Тот же день, позже

Ленинград, Литейный проспект, Большой дом

Начальник 2-й службы мирно сопел, перебирая фотографии, и Щукин малость успокоился. Всё он сделал правильно, нигде не накосячил, тетя Калерия будет им довольна…

– Выяснили, кто? – деловито спросил Капитон Иванович, не поднимая головы.

– Выясняем, товарищ подполковник! – браво отрапортовал Тихонов. – Объект прописался весной этого года, вроде как по обмену. Паспорт на имя Ивана Тимофеевича Жаргина. В ЖЭКе охарактеризовали жильца, как положительного, тихого, не пьющего. Квартплату вносит в один и тот же день, и до копейки. Бухгалтерша говорит: «Аккуратный, как немец!»

– И она права! – раздался спокойный голос от двери.

Щукин с удивлением глянул на вошедшего – налитого здоровьем человека средних лет в простеньком сером костюме и белой рубашке, но без галстука. Очки в толстой черной оправе придавали ему вид строгого директора школы или институтского профессора.

– Товарищ генерал-лейтенант… – растерянно затянул хозяин кабинета, вставая.

– Капитон Ива-аныч! – попенял ему гость, и нетерпеливо повел рукой. – Да сидите вы! Не в армии, чай…

– Простите, Борис Семенович, – запыхтел подполковник, усаживаясь. – Растерялся!

И только сейчас до Щукина дошло, кого он видит перед собой. Да это же сам Иванов!

– Ну, не предупредил, звыняйте! – наметил улыбку генерал-лейтенант, и сел на свободный стул между Щукиным и оперуполномоченным Кольцовым. – Молодцы, что вычислили этого «немца»! Он засветился на ноябрьских вблизи сверхсекретного объекта, и по нему уже «вышка» плачет – за похищение и убийство молодой сотрудницы. Их там орудовало трое… Фото Жаргина мы показали свидетелю, и тот с ходу опознал убийцу девушки. Этот самый Жаргин переговаривался со своим подельником по-немецки…

– Вон оно что… – проворчал Капитон Иванович.

– Да, – кивнул Иванов. – Вполне возможна связь с разведкой ФРГ. К поискам подключились товарищи из Штази, но вы тоже не зевайте! И огромная к вам просьба – не спугните этого Жаргина! Все контакты отслеживать… К-хм… Ну, вас учить – только портить! И вот еще… – жестом фокусника он выложил на стол несколько снимков. – Фотороботы тех двоих, что в остатке…

Щукин жадно рассматривал «ориентировки». Блондин с роскошным чубом, рослый, и ноги колесом… А у другого лицо квадратное, шея короткая – уголовный фенотип…

– Будем искать! – увесисто сказал Капитон Иванович.

Суббота, 1 декабря. Утро

Московская область, объект «В», п/я 1410

Небеса четко соблюдали график. Декабрь? Стало быть, зима. И всю ночь валил снег, устанавливая режим тишины. Лишь под утро рассеялись тучи, а на холодное синее небо вскатилось солнце. Негреющее, зато яркое – белизна слепила даже в тенях, а любую елку хоть снимай, да новогодние открытки печатай. Лепота!

Однако дружный коллектив института не обращал внимания на зимние красоты. Привычно гудели трансформаторы; эксплуатационники исполняли вокруг оборудования ритуальный чек-ап или озабоченно катали по коридорам тележки, груженные причудливыми запчастями, порою выточенными из сиятельного палладия. У программистов шелестели кондиционеры, трещали и визжали принтеры. Особисты бдели, аналитики соображали, и даже дежурный администратор трогательно заботился о коллективе, подсчитывая на калькуляторе, какое добро рентабельней творить. Обычный день, хоть сегодня и начинается понедельник.

Кейсы в первом отделе мы с Леной получали вместе.

– Я же сказал, чтоб отдыхала, – заворчал я, изображая брюзгливое начальство. – Выходной же ж!

– Ради науки я готова на всё! – с нарочитой пылкостью ответила Браилова. – Же ж…

К дверям лаборатории мы дошагали в ногу.

– Вот ты вчера ушел пораньше, – высказала мне помощница, – а Володька Киврин тебя домагивался.

– А у меня тренировки по пятницам! – агрессивно оправдался я. – Раньше, вообще, чуть ли не каждый вечер в спортзале пропадал, а теперь запустил. Аллес капут, как папа говорил…

Лена неожиданно остановилась.

– Забыла чего? – повернулся я к ней.

– Вспомнила! – прижимая к себе короб, девушка очень серьезно глянула на меня. – Тот гаденыш, которого я подстрелила, выругался… Или выразился. Он сказал: «Аллес капут гемахт!»

– «Всё пропало!», – перевел я, хмурясь. Набрав код, отворил дверь лаборатории, и приказал: – Немедленно звони Иванову! Похоже, те, кто убили Надю, и наши незваные гости – одни и те же нелюди… На тебе и мой… Звони, звони, давай!

– А ты? – обернулась Лена, нагруженная двумя кейсами.

– А я к Киврину. Не всем же радеть о государственной безопасности. Кому-то надо и науку двигать.

Девушка насмешливо фыркнула, скрываясь в лаборатории, а я налегке прошествовал в аналитический отдел. Володя Киврин вежливо напрягал научных сотрудников, подавая пример трудолюбия и даже подвижничества – сильно сутулясь, «физик-лирик» прирос к электронному микроскопу.

– Всем привет! – поздоровался я со всеми, и легонько, чтобы не рассыпался, хлопнул Киврина по спине. – Кто-то хотел меня видеть?

Володька выпрямился, и очень серьезно кивнул.

– Пойдем, покажу…

На его столе, придавливая вощеную бумагу, лежали три бруска из тех, что Лена засовывала в лабораторную камеру. Бронза, алюминий, сталь.

– Вот первый образец, – Киврин осторожно взял в руки отливку из бериллиевой бронзы. – Ровно три килограмма семьсот грамм. Вот, смотри… Специально подточили торец, чтоб до миллиграмма, отшлифовали даже… Знаешь, сколько он теперь весит? Три кило пятьсот сорок семь грамм! Как тебе такой дефект массы? Мы просветили образец рентгеном… – он потянулся за снимком. – Вот, полюбуйся!

На черном прямоугольнике отчетливо серели идеальные окружности, словно дырки в сыре.

– Если бы отливки, скажем, оплавились, я бы понял, – переживал Володька. – Но изнутри… Как?! Куда?

– Угу… – вытолкнул я. – Сверлили?

– Не. Побоялись…

– Ладно, обойдемся… – и решительно рубанул ладонью. – Распилить! По линии полости.

Некий мэ-нэ-эс, горбоносый и резвый, тут же подхватил брусок, и пропал за дверью.

– Наташа! – окликнул Киврин. – Что там у тебя?

– То же самое, Вовчик! – прощебетала девчушка с косичкой, стрельнув на меня подведенными глазками. – Девять раковин от четырех до девяти миллиметров в диаметре, одна из них сдвоенная.

Приблизившись, она вручила начальнику отдела гладко оструганное полено.

– Органика, – насупился Владимир. – Береза.

– Угу… – глубокомысленно произнес я. – Значит, с белыми мышами обождем. Живодерство нам не к лицу…

– Готово! – возбужденно крикнул горбоносый, заваливаясь в отдел. – Пилили наискосок, чтобы одну из полостей – пополам, а другой только бочок задеть… – он гордо продемонстрировал блестящий разрез. – И вот… Эта серая пыльца внутри была, я ее на салфетку собрал…

Киврин склонился в позу Луарвика Луарвика, чтобы лучше разглядеть тусклый серый налет.

– Напилилось, может?

Я молча отобрал у горбоносого половинку образца, и вытряс в чашку Петри серый прах свинцового цвета из надпиленной раковины.

– Тут точно не опилки. На анализ! А я запрошу у Ромуальдыча новые образцы. Надо камень попробовать, образцы жидкостей… В кюветы их, что ли, налить?.. Короче, работаем!

Понедельник, 3 декабря. Вечер

Зеленоград, площадь Юности

Эскорт оторвался от моего «Ижика» лишь на Московском проспекте – обе машины свернули вправо.

Я усмехнулся. Вряд ли офицеры из группы выездной охраны просто взяли, да и уехали. Наверняка передали «Ижа» моим прикрепленным по эстафете. А этих фиг заметишь.

Я вырулил на площадь, но заезжать во двор не стал, поставил машину у «Детского мира» – там вечно торчали легковушки. Мотор затих, а я чуток расслабился, откидываясь на сиденье. День выдался какой-то нервный…

Беготня с самого утра. И с Дим Димычем поругались… Пороть меня вздумал, фигурально выражаясь, за недостаток почтительности к «старым, уважаемым кадрам». Да начхать мне на заслуги «светила» перед партией и правительством! Тоже мне, парторг нашелся… «Я с вами, как партиец с партийцем…»

Хорошо, хоть Суслов протолкнул идею о партячейках не по месту работы, а по месту жительства. Иначе какой-нибудь директор института или завода живо нагнет несогласных коммунистов.

Правда, к обеду Иваненко остыл, и сам явил себя – мириться. Мы с ним хлопнули по рюмашке, поговорили за жизнь… Дим Димыч признался, что именно сейчас, на объекте, острей и приятней всего воспринимает бытие, наслаждается им, как вот этим коньячком, которому, прошу заметить, без малого двадцать лет натикало.

«Мы ушли дальше всех, – горячо витийствовал он, распустив узкий галстук, – выше всех! Что у нас творится, в этих, вот, «казематах», неведомо никому в мире. Тут всё новое, от и до! Ах, эти ваши эмиттеры, Миша! Помните, как я изводил вас тогда, на Физфаке? Да чтобы частицы усиленно генерировали сверхсветовые тахионы?! Да нонсенс же, реникса! О-о-о!»

Молодежь, конечно, гудит и ропщет. Куда девается материя? Перемещается в сопредельное пространство? Или пропадает во времени – в прошлом или в будущем? А откуда берутся эти резкие скачки энергии на ускорителе, «периодически спонтанные», по выражению Малеевой?

Кому-то, везучему в поисках истины, раз в жизни достается некая диковина, а нам природа вывалила целый сундук тайн!

– Истина где-то ря-я-ядом… – хорошенько зевнул я, и выбрался из «Ижа».

Сворачивая к дому, натолкнулся на Валиева – Костя блаженно улыбался. Помирились, значит. Чучелко с балбесом…

– Здорово, кубинос партизанос! – пожал я руку бывшему герильеро. – Ждешь?