Первые и Вторые. Второй сезон. Корнеслов

Эпизод 1. Вирус

За иллюминатором клубились вспененные холодные облака.

В их просветах проглядывало тусклое утреннее предновогоднее солнце.

В глубоком удобном кресле сидел черноволосый мужчина с отметинами седины на висках. Он выглядел моложаво, но глаза выдавали в нем многое повидавшего человека.

Мужчина крутил в руках гвоздь «сотку» и раздумывал о чем-то.

К нему бесшумно подошла стюардесса с небольшим подносом:

– Тихомир Петрович! С добрым утром.

Мужчина улыбнулся ей в ответ.

Стюардесса поставила на небольшой столик заварник, чашку и блюдце с медом:

– Пожалуйста – отвар костянковского травяного сбора и алтайский мед. Все как вы любите.

Он с благодарностью кивнул.

Зная привычки Тихомира Петровича Медведя, уходя тихой поступью по мягчайшему персидскому ковру с высоким ворсом, она мимоходом включила телевизор.

Новостной канал Al Jazeera привлекал Тихомира Петровича минимальным присутствием рекламы при максимальном количестве репортажей, записанных вне студии – прямо с места событий. Кроме того, ему было интересно узнавать новости именно на арабском языке.

Но в этот раз новости были как раз из студии:

– …Вспышка заболеваемости от неизвестного вируса зафиксирована в Ухане…

Глаза Тихомира Петровича напряженно прищурились, а руки сами собой закрутили гвоздь в спираль.

Он нажал на кнопку громкой связи с пилотом:

– Илья. Запроси посадку в Шанхае. И пусть арендуют вертолет.

Когда реактивный двухмоторный Gulfstream G550 лег на крыло и круто развернулся на восток, Тихомир Петрович тихо и медленно сам себе сказал:

– И снова все повторяется…

Металл обшивки блеснул на червленом солнце.

В это время почти никто и предположить не мог, что коронавирусная инфекция COVID-19 примет масштабы пандемии и станет вызовом для всех людей на Земле.

Только немногие знали, что мир уже никогда не будет прежним.

А единицы – что это произойдет уже не в первый раз.

Эпизод 2. Близнецы

Тихомир Андреевич Медведь сразу после похорон отца спешно собрался и вместе со своим сыном Петром и его кормилицей Марфой уехал из Москвы.

В его голове снова и снова крутились последние слова умирающего:

«…Вези Матрешку на Алтай… Старец будет ждать тебя в Великом Новгороде… Он приведет вас к истинному Хранителю…»

– Только на той стороне реки семь храмов насчитала, – прошептала Марфа на самое ухо Тихомиру и в очередной раз перекрестилась, с восхищением глядя на высокую колокольню древней монастырской обители.

Посмотрев на левобережный монастырь, Тихомир задумчиво вспоминал образы, которые ему еще на Валдае объяснял слепой Старец Афанасий:

– Обитель, обитатель, обитать, обретать, обретение.

Они остановились возле уже знакомых ворот у некрашеного палисадника старого трехэтажного бревенчатого терема. Несмотря на частичный новодел, терем с приметной полигональной кладкой фундамента был как белая ворона среди своих соседей – двухэтажных отштукатуренных кирпичных «близнецов».

Типовое строительство «близнецов» зачастую считают приметой застройки времен СССР, тем более этому способствует знаменитый киношедевр «Ирония судьбы, или С легким паром!», без которого не обходилась ни одна советская новогодняя ночь. А на самом деле в России оно восходит к эпохе создания Санкт-Петербурга. Безусловно, это было связано с образом идеального регулярного города, с ориентацией Петра I на столь милые его сердцу западноевропейские градостроительные образцы: «наискорее лучшую новому месту красоту придать». Возведение строений требовалось «сплошной фасадою», то есть дома шли вплотную один к другому – это тоже было новшеством в российском градостроительстве, особенно значимым в Санкт-Петербурге, «столь подверженном ветрам».

Вслед за столицей и губернскими городами, начиная с 1800-х годов, по всем провинциальным городам было начато строительство домов по «образцовым проектам», и большая их часть – по проектам выдающегося русского архитектора Василия Петровича Стасова, приверженца стиля ампир.

В покоях их встречал Старец.

Тихомир и Марфа с удивлением смотрели в ясные глаза Старца.

Тихомир подошел к нему:

– Старец Афанасий, ты прозрел?

– Старец? – широкоплечий белобородый старик прищурил свои умные живые глаза и, рассмеявшись на вопрос Тихомира, жестом пригласил гостей присесть.

Тихомир, казалось, равнодушно, быстро осмотрел покои.

Лишь на секунду его взгляд остановился в одной точке, он еле заметно улыбнулся сам себе и что-то прошептал под нос.

Если бы Марфа наблюдала за ним в этот момент, то искренне бы удивилась тому, что Тихомира заинтересовала Божница в красном углу.

Она, наоборот, все внимательно осмотрела.

Первым делом Марфа перекрестилась на темный лик Божьей Матери с обилием надписей на полях. Марфе было невдомек, что эта редкая старообрядческая икона получила название «Огневидная», потому что ее яркие – красные, оранжевые и алые – тона символизировали кровь Христа, принявшего смерть ради всех людей.

Она очень удивилась тому, что Пресвятая Дева была изображена без Младенца на руках и ее голова – «эка невидаль» – повернута в правую сторону, но промолчала.

Покои, казалось, не менялись уже несколько веков – все носило на себе следы древности.

Некоторые из окон с резными наличниками были прикрыты снаружи деревянными ставнями, поэтому внутри царил полумрак.

Деревянные дощатые стены были без какой-нибудь отделки. Вдоль них стояли простые видавшие виды лавки. Рассохшиеся шкаф и горка с хозяйственной утварью были украшены затейливой резьбой. На полу, негромко поскрипывающем под шагами, была уложена массивная доска с уже давнишними потертостями да разошедшимися швами. Под потолком – темные балки, на которых висело несколько расшитых среднего размера бело-желто-красных мешочков. Марфа принюхалась – с травами. Широкая труба печного дымохода, идущего от нижней горницы, была облицована изразцами с цветочной росписью под изрядно потрескавшейся обожженной глазурью.

Вход в какое-то соседнее помещение отделяла не дверь, а тяжелая занавесь.

Окружающая атмосфера действовала на Тихомира и Марфу угнетающе. Опасения «сюрпризов», которыми была насыщена их жизнь в последние почти два месяца, держали их в постоянном напряжении.

Занавесь колыхнулась. Тихомир и Марфа одновременно затаили дыхание и насторожились.

Они с облегчением выдохнули, когда из-под занавеси размеренно, по-хозяйски, вышел большущий черный кот с пушистым хвостом. Контур его белой манишки на груди и таких же белых носочков подчеркивал плавность неторопливых движений.

– Это – Бася, – сказал Тимофей и, пригладив подошедшего к его ногам кота, пояснил: – Сокращенно от Басилевс и Василий-Вася.

Марфа с улыбкой потянулась к коту:

– Ба-ся!

Тот недовольно зашипел, и она спешно одернула руку.

Петр на руках Марфы, до этого сосредоточенно рассматривавший потолок, начал засыпать.

Марфа, уже уставшая держать его на руках, скромно спросила:

– Мне бы куда сыночка положить?

Тимофей молча кивнул на занавесь:

– Там для вас все приготовлено.

Тихомир и Марфа напряглись и удивленно переглянулись: «Вдвоем?!»

Тимофей сделал вид, что не заметил их короткого замешательства.

За занавесью оказалась крохотная опочивальня. Окон не было. На высокой кровати с резными спинками, укрытой лоскутным покрывалом, возвышались многочисленные подушки, сложенные стопками «от большей – к меньшей». Рядом с кроватью стояли сундук и лавка.

«Одним словом – каморка», – подумал Тихомир.

– Афанасий брат мне кровный. Близнецы мы. А меня Тимофеем нарекли. По батюшке мы с ним, стало быть, Астафьевичи, а фамилия наша – Грузовы. Прародители наши были тысяцкими да посадниками Славенского конца города из числа новгородского боярства. – Старик пригладил окладистую бороду.

Тихомир взгрустнул, вспомнив матушку, единственного оставшегося родного человека: «Где она сейчас? Приехала ли в Москву? Уже три дня прошло, как отца отпели. Как она переживет его смерть?»

Марфа почувствовала настроение Тихомира и придвинулась к нему поближе, прикрыв его руку своей.

Тихомир нежно посмотрел на нее в ответ.

Эпизод 3. Маман

Самый русский германский город Висбаден, утопающий в июньской зелени, просыпался поздно. Точнее, поздно просыпалась отдыхающая там аристократия, в особенности та ее часть, которая устраивала для себя ночные посещения казино Spielbank Wiesbaden, а вся прислуга из местных и сезонные наемники просыпались еще до зари.

Этим ранним утром не спал и местный почтальон, который спешно доставил в роскошный отель Nassauer Hof срочную телеграмму для фрау Medved.

Принимавший телеграмму кельнер по слогам прочитал «Elizaveta», а затем с большим усилием выдавил из себя «Timofeyevna», после чего закатил глаза.

Почтальон понимающе кивнул и хлопнул лямками с перемычкой, украшенными вышивкой с эдельвейсами и поддерживающими кожаные штаны чуть выше колена – ледерхозен.

Содержание короткой телеграммы было на французском, поэтому осталось без их внимания.

Но в самом ее конце кельнер, теперь уже почти бегло, прочитал подпись «Tikhomir».

Фрау Елизавета Тимофеевна Медведь ничем не отличалась от других «отдыхающих» на термальных источниках, поэтому спустилась на завтрак только после полудня.

Чашка из тончайшего майсенского фарфора с горячим свежеприготовленным ароматным йеменским кофе средней обжарки выпала у нее из рук и разбилась вдребезги, когда она прочитала телеграмму Тихомира.

Елизавету Тимофеевну, всегда такую веселую и легкомысленную, в недоумении обступили почти все поздние посетители ресторана.

Слышались многочисленные вопросы, но она только и смогла выдавить из себя:

– Mon mari est mort…

Со временем сочувствующие разошлись.

Но она все сидела, сидела и ждала его.

Он подошел к ней сзади, положив загорелую сильную правую руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями на ее изящное плечико.

– Я слышал печальную новость, – сказал он на французском с легким итальянским акцентом, – чему быть, того не миновать.

Она, может быть несколько и наигранно, всплакнула и посмотрела на него:

– Альфонсо! Ты поедешь со мной в Москву?

Он обошел ее и, приподняв лицо за подбородок, так, чтобы посмотреть прямо ей в глаза, мягко произнес:

– Конечно, Amore Mio. Я сделаю все, что ты пожелаешь.

Она прижалась щекой к его левой руке, на которой не было фаланги мизинца.

Елизавета Тимофеевна спешила собираться – столько вещей!

«Еще надо бы успеть заскочить в церковь заказать поминание», – подумала она между дел.

Русская Церковь Святой Елизаветы была возведена в Висбадене семь лет назад в память о безвременно ушедшей из жизни российской Великой Княжны Елизаветы Михайловны, супруги герцога Адольфа Вильгельма – последнего монарха самостоятельного герцогства Нассау.

Елизавета Тимофеевна торопливо, то и дело приподнимая шуршащие юбки, взбиралась по крутой извилистой дороге, ведущей к храму между виноградников.

Проходя мимо большого православного кладбища, она не смогла сдержаться и разрыдалась.

Присев в густую траву, усыпанную небольшими, но яркими и разноцветными горными цветами, она закрыла лицо руками:

– Вернусь в Москву одна! Как мне можно было так поступать… К черту Альфонсо!

Собравшись с силами, она подняла голову, посмотрела на позолоченные купола и мелко перекрестилась на православные кресты, увенчивающие главы высоких ребристых «кокошников».

Подойдя ближе к храму, она посмотрела на его фасады, декорированные медальонами со скульптурными портретами православных Святых.

Здесь и сейчас все напомнило ей родную Москву.

– К черту Германию! К черту Европу! Скорее, скорее в Россию – на Родину-матушку, – твердо решила она.

Альфонсо очень удивился, когда увидел, как Елизавета Тимофеевна, не предупредив его, как договаривались, усаживается в фаэтон с одним только небольшим саквояжем да ридикюлем.

Он смотрел на нее во все свои огромные черные глаза, но она даже и не обернулась.

Альфонсо гневно проворчал какое-то странное ругательство…

Ни Елизавета Тимофеевна, ни Альфонсо и подумать не могли, что за ними пристально наблюдают. Это был один из недавних постояльцев отеля, который вел себя так скромно и уединенно, что на него не обращал внимания даже самый мелкий обслуживающий персонал. Единственной отличительной чертой неприметного мужчины средних лет, кроме военной выправки – идеально прямой спины, присущей только кавалеристам, можно было считать легкое прихрамывание на правую ногу, и то если хорошенько присмотреться.

Эпизод 4. Страсть

Елизавета Тимофеевна все-таки, по-женски, краешком глаза, видела остолбеневшего любовника.

Мурашки пробежали по ее телу, когда она вспомнила его атлетический торс с трапециевидной спиной, разукрашенной татуировками с причудливыми животными и странными символами.

Она прикрыла глаза и, под неторопливый цокот копыт, придалась воспоминаниям.

Их первая встреча состоялась здесь – в Висбадене, на каком-то очередном фуршете.

Елизавета Тимофеевна до сих пор не могла вспомнить, кто представил их. Она периодически казнила себя, что это, наверное, был сам Дьявол.

Она вспомнила, как учащенно билось ее сердце, когда он, без умолку тараторя, временами переходя на излишне эмоциональный, но такой певучий итальянский, рассказывал ей про музыку, композиторов. Ей было глубоко наплевать на все это, но, когда он первый раз сыграл ей на скрипке, она готова была безответно выполнить любые его желания.

Дальше все было как в тумане…

Как-то раз Альфонсо срочно куда-то засобирался.

Елизавета Тимофеевна не хотела отпускать его:

– Альфонсо, любовь моя, скажи, что случилось?

Он, сначала отпираясь, поведал ей:

– Пришел мой черед сопровождать гроб великого маэстро и учителя Никколо Паганини.

Она, конечно же, слышала о музыканте, и не самое лестное, но бывать на его концертах ей не доводилось, и уж не так она интересовалась модными течениями в музыке и самими музыкантами, чтобы быть осведомленной о смерти одного из них, пусть даже любимчика своего дорогого Альфонсо. Она вообще ревновала его ко всем и всему. С одной стороны, ей очень льстило, что практически все присутствующие дамы провожали его томными взглядами, а с другой – она не собиралась делить его ни с кем, и в том числе даже с каким-то там мертвым учителем:

– Я сочувствую твоей утрате. А когда он умер?

Альфонсо грустно усмехнулся:

– 27 мая 1840 года.

Никколо Паганини родился 27 октября 1782 года в Генуе. С шести лет он начал играть на скрипке, а уже в одиннадцать дал свой первый концерт.

Паганини был настоящим виртуозом, обладавшим в высшей степени яркой индивидуальностью, основывая свою игру на оригинальных технических приемах, которые он исполнял с непогрешимой чистотой и уверенностью.

Когда строгий отец, простой докер, всю свою жизнь любивший и чувствовавший музыку, но не имевший возможности научиться играть самому, поверил в талант сына, собрал все имеющиеся в семье деньги и привез его к учителю – величайшему Алессандро Ролла, тот отказался их принять, так как был болен. Но рядом с комнатой преподавателя лежала скрипка и ноты только вчера написанного сочинения. Тогда Никколо взял инструмент и тут же сыграл произведение – удивленный педагог, услышав исполнение Паганини, вышел к гостям и сказал, что он уже не может ничему научить мальчика – будущий ученик превзошел будущего учителя…

Она непонимающе переспросила:

– В 1840 году?

Он ответил:

– Да, эта трагедия произошла двадцать два года назад.

Она удивилась:

– Так почему же он не похоронен?

Он с грустью в глазах начал печальную историю:

– Во всем виновно Провидение. Когда Никколо выходил на сцену с бесстрастным лицом и брал в руки скрипку, то мгновенно преображался. Его губы складывались в сардоническую улыбку, глаза метали молнии, поза его была некрасива, неестественна, корпус невероятно искривлен. Его худоба была настолько подчеркнута, что, когда он кланялся, казалось, кости его скрипят и вот-вот рухнут грудой наземь. Во время игры Паганини раскачивался как пьяный, подталкивал одну ногу другой, выставляя ее вперед. Он то вскидывал руки к небу, то протягивал их к людям, взывая о помощи в своей великой скорби, и зал приходил в исступление…

Она удивленно спросила:

– Паганини всю жизнь был таким?

Он отрицательно покачал головой и, эмоционально жестикулируя, продолжил вдохновенный рассказ:

– Сохранился портрет маэстро в ранней юности, где он и красив, и строен. Но прошло время, и фигура музыканта изменилась самым страшным образом. Тысячи скрипачей изнуряли с утра до ночи свой организм теми же упражнениями, но лишь тело Паганини было перекроено таинственным портным на особый демонический лад. Впалая грудь его с левой стороны, где он держал скрипку, значительно расширилась, а рука заметно вытянулась. Пальцы, вроде бы и не длиннее, чем у обычных людей, во время игры растягивались, удлиняясь вдвое. Руку в локте Никколо легко поворачивал назад. А кисть! Она жила самостоятельно – просто отрывалась от предплечья. И как легко извлекал он из одной и той же струны самые высокие и самые низкие ноты!

Она была под впечатлением и прослезилась:

– Паганини был не такой, как все, а лучше всех!

Он, теперь уже проникновенно, продолжил:

– Его игра на скрипке была настолько виртуозной, что породила невероятные слухи – скрипач заключил договор с Дьяволом, а вместо струн на его скрипке натянуты кишки замученной им женщины. Паганини действительно играл так, что, казалось бы, это выходит за пределы человеческих возможностей, его успех у женщин был ошеломительным, а его персона была окружена ореолом таинственности.

После смерти Паганини епископ Ниццы Доменико Гальвано обвинил его в ереси: «Нечестивец, он перед смертью отказался принять святое причастие!» – и на этом основании запретил церковное захоронение его останков на местном кладбище: «Вот оно, последнее и несокрушимое доказательство дьявольской сущности скрипача, о которой все говорили уже давно!»

Послушные епископату церковники то и дело отказывали в погребении тела – несколько раз останки хоронили и выкапывали вновь. Началась жуткая одиссея праха великого музыканта. На кораблях он бороздил моря, на простых телегах могильщиков и на мрачных катафалках отправлялся с одного места на другое, но всякий раз словно неприступная стена вставала на его пути к кладбищу.

Она возмутилась:

– Почему епископ назвал Паганини еретиком?

Он усмехнулся:

– Думается, что до этого времени светлые головы официальных служителей Христа не могли понять, что это сам Господь, но никак не Дьявол дал этот талант великому скрипачу!

Паганини оказался жертвой хитрости и сутяжничества недоброжелателей, которые постарались сделать так, чтобы дурная слава маэстро затмила его несравненную одаренность и светлые стороны натуры великого музыканта.

Посмертное завещание Никколо Паганини заканчивалось так: «Запрещаю пышные похороны. Не желаю, чтобы артисты исполняли реквием по мне. Пусть будет исполнено сто месс. Отдаю мою душу великой милости моего Творца». Написавший эти строки, разумеется, не мог быть еретиком, и уж тем более неверующим человеком.

Как он мог в 1827 году удостоиться ордена Золотой шпоры – второй по значимости награды Ватикана, которую выдает только сам Папа Римский и только за «значительный вклад в дело распространения католической веры и иные деяния во славу святой Церкви», а после быть кинутым в пропасть отверженности?

Она снова прослезилась и спросила:

– Почему же все-таки епископ сказал, что Паганини оказался принять святое причастие перед смертью?

Он с болью прикрыл глаза:

– Перед самой внезапной кончиной приступ кашля чахотки вдруг скрутил Никколо. Он поднял было руку, чтобы осенить себя крестом и… не успел. Не хватило какого-то мига. Рука, что сорок лет, послушная гению, вдыхала человеческую душу в кусок безжизненного полированного дерева, та, что сделала миллионы и миллионы могучих взмахов, приподнялась и плетью упала вниз…

Она, тронутая романтичным рассказом, уже навзрыд заплакала и сквозь слезы предложила:

– Что я могу сделать для тебя?

Он, смутившись, попросил:

– Мне нужны деньги для сопровождения праха. А скрипкой сейчас много не заработаешь…

И, вздохнув, посмотрел на обрубок мизинца:

– Да и я – не Паганини.

Она поцеловала его искалеченную левую кисть и прижала ее к лицу:

– Ты прекрасно освоил технику игры правой рукой.

Он отмахнулся.

Она еще раз прикоснулась губами к его руке:

– Почему ты не хочешь рассказать мне, как случилось, что ты потерял мизинец? Любовь моя!

Глаза Альфонсо внезапно сделались жесткими:

– Когда-нибудь ты узнаешь об этом.

Елизавета Тимофеевна настаивала:

– Поведай мне сейчас!

Он немного смягчился:

– Это было наказание.

Она охнула и прикрыла ротик ручкой в белоснежной перчатке до локтя.

Когда она прижалась к нему, он горько усмехнулся:

– Скорее это было не наказание, а предупреждение.

Глаза Елизаветы Тимофеевны расширились, и она еще плотнее прижалась к нему:

– А какое может быть наказание?

Альфонсо очень тихо на самое ее ушко сказал:

– Смерть.

Елизавета Тимофеевна в ответ с любовью прошептала на ухо ему:

– Я дам тебе столько денег, сколько пожелаешь.

Он страстно поцеловал ее в губы.

Елизавета Тимофеевна улыбнулась, но затем стала серьезной:

– Мой муж обладает большим влиянием не только в России, но и в Европе. Он – «оружейный барон». Позволь мне обратиться к нему за помощью. Я думаю, что его связи помогут найти место для умиротворения праха твоего кумира.

Он горячо обнял ее:

– Не только я, но и все ученики великого маэстро были бы тебе обязаны до конца жизни!

Она кокетливо прощебетала:

– Меня интересуешь только ты…

Елизавета Тимофеевна была очень возмущена, когда на, кажется, простую просьбу принять участие в захоронении давно почившего скрипача получила очень быстрый и очень грубый ответ, да еще и на русском языке:

«Дорогая моя супруга! В ответ на Ваше письмо сообщаю, что моя помощь в этом деле невозможна. И не только потому, что я не могу, а скорее потому что не имею ни малейшего желания участвовать в этой фантасмагории по выколачиванию денег.

Настоятельно рекомендую Вам отказаться от общения с людьми, которые в силу Вашей доброты хотят ввергнуть Вас в пучину бед. Вы не понимаете, насколько серьезные дела происходят рядом с Вами, и Вам действительно стоит опасаться.

Убедительно прошу, даже приказываю Вам немедленно вернуться в Москву».

Елизавета Тимофеевна и не подумала отвечать мужу, сделав вид, что обиделась.

Конечно же, в ее головке пролетела мысль: «А что он станет делать?» – но она уже не хотела ничего менять.

Теперешняя жизнь очень отличалась от прежней – московской, где она не видела ничего для себя, для своей тонкой души…

Да, были театры, балы и приемы, но они были скучны и обыденны.

Муж, Андрей Георгиевич Медведь, все свое время проводил в труде, совершенно не уделяя ей внимания. Да, средств мужа было достаточно, и даже больше, чем требовалось для новых нарядов и модных вещиц…

Но ей хотелось новой жизни, ей было тесно и душно в том замкнутом мирке.

Она мечтала о новых ярких впечатлениях, ощущениях, эмоциях…

Эпизод 1. Иезуиты

– Медведь, говоришь? – переспросил Тимофей.

Тихомир кивнул:

– Медведь! Боярин! Беяр – от рыка его!

Тимофей загадочно улыбнулся:

– Да… Язык наш в звуках своих есть верный подражатель природы! Я почитаю язык наш столь древним, что изводы его теряются во мраке времен! Природа безгранична, поэтому и наш язык столь изобильный в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий и вместе столь сложный и простой, что каждый говорящий им может разговаривать особыми, приличными своему званию словами.

От такого пояснения Марфа удивленно приоткрыла рот.

Тимофей, глядя на нее, усмехнулся и, прищурив глаза, продолжил:

– Язык наш столь правильный, что наблюдательный ум часто видит в нем непрерывную цепь понятий, рожденных одно от другого, и по этой цепи может восходить от последнего до первоначального ее, весьма отдаленного звена.

– Мне много рассказывали про изводные слова нашего языка. И я начинаю понимать его, – поддержал Тихомир.

Тимофей внимательно посмотрел на Тихомира и вновь усмехнулся:

– А в Москве, небось, на французском объяснялся?

Тихомир смутился:

– В обществе – да. Но дома, с отцом – только на русском.

Тимофей качнул головой и с некоторым отчаяньем сказал:

– В том нет твоей вины! И у многих русских нет в том вины, что дети их позабыли родной язык. А знаешь почему?

Тихомир покачал головой.

– Иезуиты, – негромко промолвил Тимофей.

Тихомир оживился:

– Имеется в виду католический орден иезуитов?

Тимофей согласно наклонил голову:

– Официальное название ордена – «Общество Иисуса».

В христианстве существует традиция монашества. В первые века аскетизм или даже смерть за веру считалась для учеников самой большой радостью. Сначала это было пустынножительство, то есть верующие добровольно становились отшельниками. Потом монахи стали объединяться в общины. Они жили, подчиняясь одному лишь своему уставу и руководствуясь единой духовностью, связанной с традициями, заложенными их основателем. Появление новых монашеских общин и орденов напрямую связано со знамениями времени, которые диктовались самой церковью.

Тихомир сказал:

– Католичество создавало много различных орденов под своими знаменами, но все они были воинствующими – тамплиеры, госпитальеры, тевтоны.

Тимофей не согласился:

– Ты сейчас говоришь про крестоносцев, которые несли свое бремя в сообществах рыцарских орденов, правильнее сказать – в духовно-рыцарских орденах. Их занятием было охранение границ христианского мира да защита пилигримов на пути в Святую землю, а также участие в крестовых и других походах – против ислама на Святой земле, в Испании или у осман, против язычников в Литве, Пруссии…

Тихомир было нахмурился, как Тимофей глубоко вдохнул и со смыслом произнес:

– Но не всего можно добиться войной или применением физической силы. Хитрость Католической церкви заключалась в создании ордена, которому предстояло апостольское служение в разных сферах и разных формах, в качестве миссионерской, научной и христианско-просветительской деятельности.

Тихомир наклонился вперед:

– Такими стали иезуиты?

Тимофей так же наклонился ближе к Тихомиру, почти шепча:

– Система морали, разработанная иезуитами, ими самими называлась «приспособительной», так как давала широкую возможность в зависимости от обстоятельств толковать основные религиозно-нравственные требования. Для большей успешности их деятельности многим иезуитам разрешалось вести светский образ жизни, сохраняя в тайне свою принадлежность к ордену. Папство дало иезуитам широкие привилегии, освободив их от многих религиозных предписаний и запрещений и закрепив ответственность только перед орденским начальством. Орден возглавлял пожизненно избранный и утверждаемый самим Папой генерал.

Тихомир переспросил:

– Генерал? Почему – генерал, если это был не военный, а рыцарский орден?

Тимофей хитро улыбнулся:

– Это – загадка! Почему духовно-рыцарские ордена возглавляли Великие магистры, или как было принято говорить – «гроссмейстеры», а научно-просветительский орден иезуитов – генерал?

Эпизод 2. Игнатий

Жарким летним вечером из церкви Святого Петра на Монмартре вышли шестеро.

Их лица были суровы. Каждый молчал, видимо обдумывая слова мессы, призывающей противостоять Реформации, корни которой уже вовсю расползались по всей Европе.

Прищурившись на хоть и заходящее, но яркое после полумрака покрова церкви солнце, один из них вышел вперед и повернулся лицом к другим. Он поднял правую руку, призывая остальных к вниманию.

– На этом месте – у самой древней церкви Парижа – предлагаю создать группу, посвященную служению Христу, – громко сказал он.

Люди, проходившие мимо, не обратили на него никакого внимания.

Уж слишком много в последнее время стало всяких «проповедников» – запутаться можно!

Никто из них и предположить не мог, что они проходят мимо будущего главы одного из величайших и могущественных орденов Римской католической церкви – испанца Игнатия де Лойолы.

Последние слова Игнатия де Лойолы утонули в звоне, доносящемся с высокой четырехгранной колокольни церкви, увенчанной крестом.

Звон, как знак свыше, добавил сверхъестественной торжественности моменту.

Все вздрогнули, подняли головы ввысь и перекрестились.

Старинные бронзовые врата, украшенные изображениями сцен жизни Святого Петра, Богоматери и Святого Дионисия, тяжело проскрипели, когда из церкви вышел священник, читавший проповедь.

Увидев его, все оживились.

Священник Пьер Эмииль Лазаар Фавр широко улыбнулся в ответ, и от этого его черты чистокровного француза обострились.

Один из присутствующих, португалец с очень яркими глазами, Симан Родригиш ди Азеведу, восхищенно, по-свойски называя его, сказал:

– Петр! Твоя проповедь произвела огромное впечатление и, наконец, поставила точку для принятия решения! Игнатий предложил создать группу противоборства еретикам-реформаторам.

Петр благодарно улыбнулся и посмотрел на Игнатия:

– Отдаюсь делу всем сердцем и душой!

Другой из семерых, смуглокожий испанец с иудейскими чертами, обратится к Игнатию:

– Игнатий, ты знаешь – я всегда буду с тобой!

Игнатий подошел к нему и положил руку на плечо:

– Диего Лаийнес, ты будешь моей правой рукой!

Все остальные наперебой начали говорить слова одобрения.

Игнатий посмотрел на каждого и торжественно произнес:

– Я, Игнатий де Лойола, на этом святом месте даю обет в нестяжании, целомудрии и паломничества в Святую землю!

Диего Лаийнес выступил вперед:

– Присоединяюсь к данному обету, и пусть меня ждет геенна огненная, если нарушу эту клятву!

За ним выступил богато одетый испанец:

– Я, Франциск Ксаверий, уповаю на Царство Небесное и отрицаю все земные богатства, все имущество!

После него продолжил еще один испанец, красавец, на которого то и дело поглядывали проходящие мимо молодые парижанки:

– Я, Альфонсо Сальмерон, даю обет моральной добродетели в полном воздержании и избавляю себя от рабства похоти плоти!

Следующий, и видно, что самый горячий из них испанец, энергично топчущийся на месте в ожидании слова, эмоционально выкрикнул:

– Николас де Бобадилья присоединяется к обету. Я совершу паломничество в Святую землю! Буду миссионером! Буду обращать в христианство неверующих везде, куда пошлет меня Христос.

Все шестеро обнялись.

Петр подошел к замкнутому кругу и, обняв всех широко раскинутыми руками, проговорил:

– Клянусь.

Спускаясь с самого высокого холма Парижа, они прошли рядом с четырьмя античными колоннами с коринфскими капителями, чудом сохранившимися после разрушения римского храма бога Марса, где была возведена церковь.

Игнатий остановился, подошел к ближайшей капители. Порыскав глазами вокруг, он поднял кусок обугленной головешки и начертал на основании три большие латинские буквы – J. H. S.

Развернувшись к остальным, он выкрикнул на латыни:

– Наш девиз: «Jesus Hominum Salvator».

Друзья повторили:

– Иисус людей Спаситель!

Соратники еще не знали, что выполнение обета миссионерства в Святой земле будет невозможным. Из-за начавшейся войны Венеции с османами отплыть в Палестину будет невозможно. Но обет, данный на Монмартре, обяжет их отправиться в Ватикан.

Эпизод 3. Орден

Когда Игнатий и его немногочисленные соратники были рукоположены в священники, состоялось общее собрание.

Все внимательно слушали красноречивого Лойолу:

– Небо закрыло нам путь в Землю обетованную с той целью, чтобы отдать нам весь мир. Немного нас для такого дела, но мы умножаем наши силы. Однако никогда отдельные члены не окрепнут в достаточной степени, если между ними не будет общей связи. Поэтому необходимо создать Устав для семьи, собранной здесь во имя Бога, и дать не только жизнь новорожденному обществу, но и вечность. Помолимся же вместе и каждый отдельно, чтобы воля Божья исполнилась. Мы, рыцари, призваны самим Богом, чтобы духовно покорить весь мир, чтобы наше товарищество образовало боевую дружину, способную просуществовать до конца мира. Сомневаться же в вечности мы не имеем права, потому что она обещана нам Богом и Иисусом Христом. Решено – создать орден. Если вы мне доверяете, то мы назовем наше товарищество Обществом Иисуса. Это название выше других, и оно внушено мне свыше в видении. Поэтому, дорогие братья, не ищите другого названия.

Раздались взволнованные голоса:

– Игнатий! Мы с тобой. Но найдем мы поддержку наместника Господа на земле?

Эпизод 4. Аудиенция

В глубине высоких папских апартаментов раздались гулкие шаги.

Двое швейцарских гвардейцев в полосатых красно-сине-желтых камзолах под кирасами, подняв головы в шлемах «морион» с красным плюмажем, раскрестили алебарды перед выходящим из дверей личной библиотеки Папы.

Человек в длинном черном одеянии нахлобучивал на себя черную шляпу с очень широкими полями, когда увидел поджидающего его кардинала.

Тот нетерпеливо теребил одну из тридцати трех пуговиц красной сутаны – «по числу лет земной жизни Иисуса».

Человек гордо поднял голову и пронзительно посмотрел на кардинала. По всему было видно, что он полностью удовлетворен аудиенцией Папы.

Кардинал кивнул ему – тот кивнул в ответ и, по-военному чеканя шаг, поспешил на выход.

Кардинал еще немного постоял, поразмыслив, и сделал знак гвардейцам впустить его.

Папа Павел III, стоявший у окна, обернулся и приветствовал гостя:

– Кардинал Джанпьетро Караффа!

Кардинал подошел и, приложившись губами к кольцу Рыбака, взволновано сказал:

– Ваше Святейшество, вы говорили с этим человеком больше часа. Я уповаю на вашу мудрость! Еще нет и трех лет, как вы пребываете на престоле святого Петра, а уже принялись за реформы, которые никто не поддерживает. Кардиналы находятся в недоумении и считают, что вы нарушаете договоренности, данные на конклаве – никаких реформ обычаев папской курии. Кардиналы закрывают глаза на привилегии, которые вы дали своим родственникам. Начиная с того, что доверили вашему сыну Пьетро Луиджи должность гонфалоньера, и теперь он главнокомандующий папской армией…

Папа жестом велел ему замолчать. Он медленно отошел от окна и уселся в резное высокое кресло, обитое нежнейшим красным бархатом.

Расправив белоснежную сутану, Павел III с ехидной улыбкой посмотрел на кардинала:

– Я понимаю, что вы пришли, в первую очередь радея за себя.

Кардинал стушевался.

Папа еще шире улыбнулся:

– Я помню свое обещание сделать вас Верховным инквизитором.

Кардинал наигранно возмутился:

– Ваше Святейшество! Я не радею за себя – я радею за курию! Моя цель – исправление нравов духовенства!

Папа успокоил его:

– Вы будете Верховным инквизитором!

Кардинал учтиво поклонился, но все же спросил:

– Когда Святейший Отец соблаговолит оказать мне такую честь?

Папа внимательно посмотрел на находящегося в затяжном поклоне кардинала:

– Я думаю, что потребуется год или два, чтобы получить полное согласие курии и договориться с испанцами.

Караффа прищурил глаза:

– Я уверен, что курия безоговорочно согласится. Мне многое известно о каждом из кардиналов…

Павел III возвел глаза и поднял руки к небу:

– Пусть Отец наш будет милостив к нам и поможет в переговорах с Испанской инквизицией.

Довольный кардинал распрямился.

Возвращаясь к началу разговора, Павел III сказал:

– Не вы ли, кардинал Караффа, еще будучи в Венеции, сами рекомендовали на рукоположение в священники Игнатия де Лойолы и его последователей?

Кардинал покорно склонил голову.

Папа продолжил:

– Игнатий де Лойола в свои сорок девять лет прошел тернистый путь. Он происходит из древнего баскского рода. Отличился в ратном деле. Был паломником в Иерусалиме.

Кардинал возразил:

– Такой путь прошли многие!

– Многие, но не каждый! Не каждый понял, что для апостольской деятельности необходимы знания. Почему только именно в тридцать три года Лойола начал обучение?

А после постиг многие науки: получил ученую степень по философии и грамматике, диплом магистра арифметики, геометрии и астрономии, а после курсов богословия прошел докторские испытания, – парировал возражение Папа.

Кардинал вопросительно посмотрел на него.

Отвечая на немой вопрос кардинала, Папа добавил:

– Являясь фанатично преданным Вере, Лойола собрал возле себя многих таких же, как он, ученых мужей. Все они на редкость образованные и обходительные люди, готовые, не щадя сил, защищать Папский престол. Поэтому они будут подчиняться только мне и никому больше!

Караффа удивленно смотрел на Папу.

Павел III многозначительно понизил голос:

– С их помощью мы изменим мир, изменим саму всемирную историю!

Кардинал, кажется, начал понимать Папу, но его все-таки терзали личные сомнения, и он решил уточнить:

– Зачем создавать орден для борьбы с протестантством в Европе, если вы собираетесь учредить Римскую инквизицию – Центральный инквизиционный трибунал. Зачем дублировать функции?

Папа успокоил его:

– Деяния инквизиции не будут перекликаться с миссией, которую я возложил на «Общество Иисуса». Вы будете двигаться коллинеарно. Вы – огнем и мечом, а он – силой знаний.

Караффа все равно утвердительно заявил:

– Великая инквизиция требует единоличного руководства!

Папа кивнул и добавил:

– Да будет так. Но завтра я издам буллу о принятии предложения Лойлы создать «Общество Иисуса» для борьбы с ересью. Иезуиты получат дозволение проповедовать во всех церквях.

По всему было видно, что кардинал остался доволен, и он поклонился в ответ.

Папа Римский внезапно стал очень серьезен:

– Но их настоящая миссия останется секретом, между нами.

Кардинал принял высочайшее решение еще одним молчаливым поклоном.

Павел III указал ему на стопку бумаг, лежащую на невысоком изящном столике у его кресла:

– Ознакомьтесь сами и ознакомьте кардиналов с уставом «Общества Иисуса».

Папа прикрыл глаза, давая понять, что аудиенция окончена.

Кардинал Джанпьетро Караффа начал читать устав прямо на ходу, только ступив за папскую дверь: «Товарищество, или „Общество Иисуса“, состоит из тех, которые во имя Бога желают быть вооруженными знаниями под знаменем Креста и служить одному Господу и Первосвященнику римскому – его викарию на земле. Принятые в общество должны дать обет целомудрия, бедности, послушания Генералу ордена и повиновения правящему церковью Папе. Генерал ордена не ограничен в своей власти, но он обязан составить конституцию или устав Общества с согласия большинства сочленов, в управлении же делами Общества ему представляется полная свобода…»

Дочитав устав до конца, Караффа оценил его безапелляционное составление и понял, чего добился иезуит. Но, хорошо зная Лойлу, он понимал, что тот не мог бы самостоятельно разработать стратегию миссии, а это была дальновидная идея Павла III, а может быть, даже и не его…

Немного погодя, когда кардинал Джанпьетро Караффа ушел, Павел III встал и в раздумьях начал медленно прохаживаться по библиотеке. Он осматривал темные от времени корешки книг, по некоторым из них провел рукой. Затем остановился.

Тяжело вздохнув, он подошел к небольшому бюро из мореной лиственницы.

Взяв небольшой лист бумаги, он провел пальцем по водяному знаку с личным гербом Папы Павла III, изображающему щит с синими лилиями на золотом фоне, расположенный на скрещенных папских ключах и увенчанный тиарой.

Помедлив, он обмакнул перо в чернильницу, сделал короткую запись: «Дело сделано». Положив письмо в конверт с ювелирным оттиском личного герба, он позвонил в колокольчик… и потребовал сургуча.

Письмо было незамедлительно доставлено по секретному адресу в Венеции.

В 1542 году Папа Павел III самолично возглавил Совет инквизиции, а своим заместителем сделал кардинала Джанпьетро Караффу, которому был присвоен титул Верховного инквизитора с неограниченными правами.

Пребывание Павла III на престоле святого Петра было самым продолжительным в XVI веке – 15 лет и 29 дней, оно началось 13 октября 1534 года и закончилось с его смертью 10 ноября 1549 года. 23 мая 1555 года Папой стал кардинал Джанпьетро Караффа. Считая себя последователем Павла III, он провозгласил себя Папой Павлом IV.

Караффа всю свою папскую жизнь поддерживал иезуитов в выполнении важнейшей из миссий, начиная с издания «Индекса запрещенных книг» и заканчивая регулярным огромным бесконтрольным финансированием.

В дальнейшем многие властители создавали свои государственные секретные службы по примеру ордена иезуитов.

Эпизод 5. Миссия

Тихомира все-таки одолевал вопрос, и он переспросил:

– Так почему Лойола стал генералом?

Тимофей рассмеялся:

– Для пущей важности и загадочности! На самом деле Лойола был избран первым генеральным настоятелем ордена, сокращенно – «генералом». Орден должен был раскинуть свои сети по всему миру, а в каждой стране должен был быть свой настоятель ордена.

И, действительно, по плану Папы Павла III одной Европы было недостаточно, и для последующего расширения влияния католицизма иезуиты развернули активную миссионерскую деятельность в Южной Америке, Африке, Индии, Китае и даже в далекой Японии.

Тихомир, довольный собой, сделал вывод:

– А над всеми настоятелями, конечно же, стоит генеральный настоятель!

Тимофей согласился:

– В дальнейшем и по сей день генералы ордена избираются на Генеральной конгрегации и исполняют эту роль пожизненно. И, как и первый генерал Лойла, находятся в прямом подчинении Папы Римского и никого другого.

Довольный собой, Тихомир стал слушать дальше:

– При том, что сам орден действовал внутри церкви, внутри него существовала четкая иерархия и военная дисциплина. У монахов было три обета: обет целомудрия, обет бедности и обет послушания генералу. Беспрекословное повиновение генералу и начальникам нашло выражение в их формуле, записанной в уставе ордена иезуитов: «Каждый из вступивших в орден должен предоставить Провидению в лице своих начальников так управлять собою, как если бы он был трупом, которому можно придать любое положение».

Тихомир задумался и спросил Тимофея:

– А каков был план папы?

Тот очень серьезно ответил:

– Папа Павел III понял, что «просвещением» можно добиться большего, чем мечом, и цели ордена содержались в строжайшем секрете. Хочешь подчинить себе людей – «просвети» их, как тебе надо, и особенно неокрепшие умы – детей!

После создания ордена иезуиты ввели бесплатную систему образования, основанную сначала на глубоком изучении Святого Писания, греческого, латинского языков и литературы. Эта образовательная система была внедрена почти во всех странах, а преподавание в иезуитских коллегиях велось на очень высоком уровне. После оно затронуло самые разные сферы. Среди иезуитов было немало богословов, но основу составляли мужи, весьма образованные в области математики, естествознания, астрономии, военного дела, картографии, знания иностранных языков. Умы всегда притягивают к себе другие умы, умные люди всегда тянутся к более умным, поэтому в этих коллегиях учились и Мольер, и Лопе де Вега, и Вольтер.

Тихомир удивленно спросил:

– А Россия? Россия ведь православная страна!

Тимофей выпрямился и повел плечами:

– Когда влияние иезуитов в Европе возросло, представителей «Общества Иисуса» подвергли гонениям. Под давлением европейских королей и светских особ тогдашний папа римский был вынужден запретить деятельность ордена. После роспуска общества в Европе иезуиты перебрались на территорию далекой Российской империи под покровительство Екатерины II.

Тихомир удивился:

– А зачем это надо было императрице?

Тимофей развел руками:

– Много есть загадок в нашей истории… И только потому, что иезуиты продолжали свою деятельность в Российской империи, в 1814 году орден был восстановлен во всей Европе.

Тихомир сосредоточился:

– Чего же добились иезуиты своей просветительской деятельностью в России?

Тимофей нахмурился:

– С одной стороны, они занимались образованием, и тут, очевидно, не может быть замечено ничего плохого. В иезуитских коллегиях дети постигали знания. Конечно же, это не были дети простолюдинов. К примеру, в иезуитской коллегии Санкт-Петербурга воспитывались дети только из аристократических семей. Многие иезуиты были друзьями, советниками и духовными наставниками представителей аристократии. Некоторые русские аристократы стали иезуитскими священниками, несмотря на то что в те времена это влекло за собой потерю всех имущественных прав.

Марфа охнула.

Тимофей кивнул ей:

– Да! Законы, связанные с переходом православных в католичество, были довольно суровы.

Тихомир спросил:

– А с другой стороны?

Тимофей внезапно переменился и эмоционально высказал:

– Хочешь погубить народ – истреби его язык! С чего начать? С воспитания.

С иезуитов это и имело свое начало! Есть ли в наше время хоть один дом, кроме самых бедных, в котором бы детей наших не воспитывали французы? Это обыкновение так возросло и усилилось, что уже надо быть героем, чтобы победить предрассудок и не последовать общему течению! Попытайтесь сказать, что языку нашему, наукам, художествам, ремеслам и даже нравам принятое по несчастию всеми правило наносит вред?!

Тихомир, недопонимая, спросил:

– А что плохого в том, чтобы изучать французский язык?

Тимофей укоризненно покачал головой и на одном дыхании, возбужденно выпалил:

– Для чего истинное просвещение и разум велят обучаться иностранным языкам?

Для того, чтобы приобресть познания. Но тогда все языки нужны! На греческом писали Платон и Гомер, на латинском – Вергилий и Цицерон, на итальянском – Данте и Петрарка, на английском – Мильтон и Шекспир. Для чего ж без этих языков мы можем быть, а французский нам необходимо нужен? Ясно, что мы не о пользе языков думаем – иначе за что нам все другие и даже свой собственный язык так уничижать перед французским, что мы их едва разумеем, а по-французски ежели не так говорим, как природные французы, стыдимся на свет показаться? Стало быть, мы не по разуму и не для пользы обучаемся ему, что ж это иное, как не рабство?

Тимофей немного успокоился и отдышался:

– Скажут: да он потому необходимо нужен, что сделался общим и употребительным во всей Европе. Я о Европе сожалею, но еще более о России сожалею. Потому-то, может быть, Европа и пьет горькую чашу, что прежде, нежели оружием французским, уже была побеждена их языком. В переведенной с французского книге «Тайная история нового французского двора» описывается, как их министры, обедая у принца своего – Людвига, рассуждали о способах искоренить Англию. Один из них, Порталис, говорил: «Всеобщее употребление французского языка служит первым основанием всех связей, которые Франция имеет в Европе. Сделайте, чтоб в Англии также говорили по-французски, как в других краях. Старайтесь истребить в государстве язык народный, а потом уже и сам народ. Пусть молодые англичане тотчас посланы будут во Францию и обучены одному французскому языку, чтоб они не говорили иначе, как по-французски, дома и в обществе, в семействе и в гостях, чтоб все указы, донесения, решения и договоры были писаны на французском языке. И тогда Англия будет нашею рабою».

Тимофей замолчал и отвернулся к окну.

После долгой паузы Тихомир спросил:

– Так что же русский язык?

Тимофей, уже, казалось, совершенно успокоившись, посмотрел на него и ответил:

– Я всего себя самого посвятил изучению русского языка, или лучше сказать – славяно-русского языка! Теперь боюсь, что мне одному остатков жизни не хватит восстановить забытый корнеслов и оживить для всех на земле древо жизни.

Наш язык – древо, породившее отрасли иных наречий!

Исследование языков привело меня к одному первобытному языку и открыло: как ни велика их разность, она не оттого, чтоб каждый народ давал всякой вещи свое особое название. Одни и те же слова, первые, коренные, переходя из уст в уста, от поколения к поколению, изменялись, так что теперь сами на себя сделались не похожими, пуская от этих изменений своих тоже сильно измененные ветви. Слова показывают нам, что каждое имеет свой корень и мысль, по которой оно так названо.

Правильность и непрерывное течение мыслей, видимое в словах славяно-русских, так велики, что ежели бы человеческие умы открыли, объяснили для себя их изводы, то знание всех вообще языков озарилось бы непроницаемым доселе светом. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль.

Тихомиру очень ясно вспомнились слова Знахарки: «…Вторые принесли с собой очень много бед, и самое страшное то, что они разделили единый язык на многие и переврали истинное значение слов…»

Тимофей тем временем продолжал:

– Ни один язык, особливо из новейших европейских, не может равняться по этому преимуществу с нашим. Иностранным словотолкователям, для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах, следует прибегать к нашему языку. В нем ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который они тщетно будут искать в своих языках. Мы сами можем увидеть во многих употребляемых нами словах, почитаемых за иностранные, что они только по окончанию чужеязычные, а по корню – наши собственные.

Не надлежит слово человеческое почитать произвольным изобретением каждого народа, но общим источником, текущим от начала рода чрез слух и память от первейших предков до последнейших потомков.

Как род человеческий от начала своего течет подобно реке, так и язык с ним вместе. Народы размножились, рассеялись и во многом изменились лицами, одеждою, нравами, обычаями. И языки тоже. Но люди не престали быть одним и тем же родом человеческим, равно как и язык, не престававший течь с людьми, не престал, при всех своих изменениях, быть образом одного и того же языка.

Тихомир нетерпеливо перебил его:

– А как же древние языки – греческий или латинский?

Тимофей покачал головой:

– Все древние языки, кроме славянского, сделались мертвыми или малоизвестными, и хотя новейшие ученые мужи и стараются приобретать в них познания, но число их мало, и сведения в чуждом языке не могут быть столь обширны. Новейшие же языки, заступившие на место древних, потеряв первобытные слова и употребляя только их ветви, не могут более быть верными путеводителями к своим началам.

Где-то невдалеке раздался колокольный звон.

Тимофей встал и перекрестился на икону.

Его примеру торопливо последовала Марфа.

Эпизод 1. Заветы

Тихомир с удивлением увидел, как Тимофей перекрестился:

– А брат твой, Афанасий, в Бога не верует!

Тимофей отмахнулся:

– Знаю я: верит он в Высший разум!

История эта длиною в жизнь, в мою жизнь и в его, стало быть…

Мы с ним сызмальства были не разлей вода. Вместе постигали языки да науки. Особливый интерес имелся у нас к священным писаниям да лицевым летописным сводам. Думалось нам в ту пору: откуда род людской на земле народился да откуда язык человеческий проявился?

Старые писания довелось нам держать в руках – писанные еще до расколов церквей.

И на древнегреческом, и на древнеиудейском, и на латыни читали мы древние книги.

Тихомир непроизвольно провел рукой по карману, где лежал компактный томик Ветхого Завета Масоретского издания Русской православной церкви, который внимательно изучал по дороге:

– Священные Писания?

Тимофей подтвердил:

– Появление первого Священного Писания ведется от святого пророка Моисея.

Тихомир вполголоса переспросил:

– Пророка Бога или пророка Господа?

Тимофей, помолчав, сказал:

– Это стало самым первым что ни на есть противоречием между мной и братом – Бог или Господь, Элохим или Яхве…

Возникла пауза.

Марфа заерзала на лавке, и та скрипнула.

Тимофей встрепенулся и тяжело вздохнул:

– Дальше – большее последовало… раскол…

Тихомир вопросительно посмотрел на Тимофея, тот, отведя взгляд, продолжил:

– Мы спорили, кем было написано первое Священное Писание.

Тихомир удивился:

– Так все знают, что Моисей получил откровение и записал его.

Тимофей кивнул:

– Сказано, что Бог воззвал к Моисею, призвав вывести народ Израиля из Египта.

Тихомир прищурился:

– Бог или Господь?

– Чтобы не было между нами споров, будем говорить «Всевышний» – «Аз есмь сущий»! – Тимофей затряс головой. – В другой раз, уже после Исхода из Египта сынов Израиля, Моисей получил от Всевышнего каменные Скрижали Завета с десятью заповедями. Так был заключен завет между Всевышним и избранным народом.

Тихомир переспросил:

– Заключен завет?

Тимофей объяснил:

– Завет – это договор.

Тихомир понимающе кивнул.

Видно было, что Тимофею было тяжело ворошить былое, и он тихо, еще находясь в своих мыслях, произнес:

– Я считал, что вместе с заветом Моисею были открыты истины Священного Писания, после чего он изложил свое Пятикнижие, записав на свитках пергамента.

Тихомир подтолкнул Тимофея к ответу:

– А брат твой, Афанасий, думал, что это не так?

Тимофей тяжело вздохнул:

– Брат считал, что Пятикнижие было написано несколькими авторами и уже после жизни Моисея. Он справедливо замечал, что в Священном Писании указаны цари, жившие после Моисея, что в нем описывается земля Израиля, или так называемая Палестина, какой она была уже во времена самих иудеев, объясняется происхождение названий мест. Брат рассуждал, что Моисей не мог знать тех царей и никогда не бывал в той земле – так мог ли он об этом знать, а после – написать?

Тихомир выразительно посмотрел на Тимофея.

Тот ответил:

– Я на то время думал, что Моисей, как Пророк, мог все видеть наперед!

Тихомир спросил:

– И из-за этого между вами возникла ссора? Раскол длиною в целую жизнь?

Тимофея покоробил вопрос, но он ответил, глядя прямо в глаза собеседнику:

– Пятикнижие являет собой пять первых книг Ветхого Завета, писанных на древнем иудейском языке. Пятикнижие на древнеиудейском языке называется Тора, что означает «учение». Изучая Тору, многократно переписанную в разные времена, мы поняли, что произошла подмена «учения» и текст Пятикнижия далек от исходного. От этого и Новый Завет, который ссылается на писания Ветхого – неправедный!

Тихомир удивился:

– Как так могло получиться?

Эпизод 2. Птолемей

Царь Египта Птолемей II Филадельф внимательно, и уже который вечер кряду, слушал, как ему читают «Священную книгу» на греческом языке.

Когда чтение было закончено, автор – историк и жрец Манефон – низко поклонился царю.

К тому времени Птолемей II уже прослушал многие труды Манефона: «Эпитому» – по физике, обширную «Апотелесматику» – по астрологии, исторические «Древнюю хронику» и «О празднествах» и исторический шедевр – «Египтику».

Царь был доволен:

– Ты порадовал меня, Манефон! Это наилучший твой труд, за исключением «Египтики».

Автор первой написанной истории Египта упал на колени и поклонился в землю.

Царь жестом приказал ему подняться:

– Сейчас среди греков стало много приверженцев «единого Бога», которого исповедуют иудеи. Я знаю, что иудеи составили свои «священные писания»…

Выдержав паузу, Манефон, поклонившись, сказал:

– Великий царь! Я выполню все, что ты пожелаешь.

Птолемей II приподнял руку, требуя внимания:

– Эти священные писания есть только на иудейском языке. Мне интересно и важно знать, как веруют в Иерусалимском храме. Я желаю, чтобы ты перевел их мне.

Манефон с поклоном ответил:

– Великий царь! Я с гордостью выполню твой приказ. Эти писания выполнены на арамейском языке, и я переведу их для тебя на эллинский язык.

Птолемей II почувствовал, что Манефон чего-то не договаривает:

– Слушаю тебя.

Историк поклонился:

– Великий царь! Позволь мне выразить свое мнение.

Птолемей II раздраженно посмотрел на него, но кивнул, предоставляя такую возможность.

Манефон с поклоном сказал:

– Великий царь! В Александрии множество мудрецов, которые без сомнения могут сделать перевод иудейских писаний, в том числе и твой покорный слуга. Но позволь предложить тебе, чтобы перевод сделали именно иудейские мудрецы из Иерусалима.

Птолемей II, не поворачивая головы, перевел глаза на Деметрия Фалерского – одного из основателей Александрийской библиотеки, до сих пор стоявшего в небольшом отдалении.

Тот низко поклонился:

– Великий царь! Теперь я понимаю, зачем ты призвал меня.

Птолемей II кивнул ему на Манефона.

Деметрий поклонился еще ниже:

– Великий царь! Я согласен с Манефоном – пусть перевод сделают иудеи из Иерусалима. Первосвященник Элеазар побоится передать тебе искаженный перевод, и ты будешь уверен в его истинности.

Птолемей II недолго был в раздумье:

– Будет так. Но пусть перевод будет сделан здесь – в Александрии.

Ты, Деметрий, напиши письмо в Иерусалим, чтобы Элеазар прислал ученых мужей.

А тебе, Манефон, поручаю проследить за их работой.

Когда Царь поднялся, чтобы уйти, Манефон и Деметрий одновременно упали наземь.

Глядя ему вслед, они переглянулись…

Птолемей II с гордо поднятой головой прошел мимо статуи Таис Афинской, так люто ненавидимой всеми женами его отца. Когда-то он пообещал отцу – Птолемею I Сотеру, другу и полководцу великого Александра Македонского, основателю династии царей Египта Птолемеев – сберечь скульптуру великого Праксителя от посягательств родни.

Манефон и Деметрий продолжали молчаливо стоять. Когда в дальнем углу дворца появилась тень, они с опаской низко поклонились.

– Ты все слышал. Мы сделали так, как ты велел, – сдавленно произнес Манефон.

25 числа македонского месяца Диос, то есть 27 января 245 года до Р. Х. Птолемей II Филадельф скончался в возрасте почти шестидесяти трех лет. Перед смертью он, властитель, превративший Египет в сильнейшую державу Восточного Средиземноморья, был полностью разо-чарован жизнью. Однажды он посмотрел в окно своего дворца и увидел у одного из каналов группу египтян самого бедного сословия, которые ели собранные ими объедки и беззаботно нежились на горячем песке, и заплакал в огорчении, что он не рожден одним из них.

Эпизод 3. Септуагинта

Тихомир вопросительно смотрел на Тимофея.

Тимофей объяснил:

– Иерусалимский первосвященник Элеазар очень рьяно взялся за дело и превзошел все ожидания царя Птолемея II.

В Александрию прибыли семьдесят два ученых, по двенадцать от каждого колена Израилева, которые привезли с собой для перевода подлинник Торы. Каждый переводчик получил отдельную комнату и не мог общаться с другими переводчиками. На удивление Манефона и Деметрия, по окончании переводов выяснилось, что все семьдесят два перевода совершенно одинаковы. Этот перевод получил название Септуагинта – «перевод семидесяти».

Тихомир спросил:

– Это был истинный перевод Торы – Ветхого Завета на древнегреческий язык?

Тимофей ответил:

– Да, Септуагинта была истинным переводом Торы на древнегреческий!

Тихомир спросил:

– А Новый Завет – это новый договор?

Тимофей ответил:

– После воскресения Христа начали появляться Евангелия – Евангелие от Марка, от Луки, от Матфея… которые мы знаем как Новый Завет. Первая часть Священных Писаний признается как иудаизмом, так и христианством и называется Ветхий Завет, другая часть получила название Новый Завет, она прибавлена христианами и признается только ими. Считается, что договор – Ветхий Завет, заключенный Всевышним с иудейским народом через Моисея, – сменен, благодаря явлению Исуса Христа, Новым Заветом, заключенным уже со всеми народами.

Тихомир и Марфа молча слушали.

Тимофей посмотрел на их заинтересованные лица и продолжил:

– Во времена Исуса Христа, которые сейчас знаменуются началом новой эры, Иудея оказалась под властью Рима.

Иудея страдала под римским гнетом, что приводило к многочисленным восстаниям, а после – к Иудейским войнам. Последнюю из них, по приказу римского императора Нерона, начал полководец Тит Флавий Веспасиан, а закончил его сын, получивший при рождении имя своего отца – Тит Флавий Веспасиан. Так, через сорок лет после воскресения Христа, или в 70 году новой эры, в результате войны был разрушен Иерусалим.

Тихомир сказал:

– А какое отношение это имеет к подмене?

Эпизод 4. Раввин

Утренний порывистый ветер ещё не успел разогнать дымку, перемешанную с ядовито-черным воздухом пожарищ Иерусалима – почти полностью разрушенной крепости, еще недавно защищенной величественной тройной линией стен с четырехугольными массивными башнями из белого мрамора, окруженной скалистыми обрывами и рвами.

На время начала осады Иерусалим населяло более полумиллиона жителей, включая толпы беженцев.

Но даже огромные запасы продовольствия не смогли обеспечить потребности, и город голодал. Иерусалим представлял собой чудовищную картину. Люди тысячами умирали от голода и эпидемий. Тит неоднократно предлагал осажденным жителям Иерусалима сдаться. Один из его военачальников – иудей Иосиф Флавий – чуть ли не ежедневно подходил к стенам и призывал соплеменников к рассудительности. Если бы не распри между иудейской элитой, город бы держался еще долго или сдался на милость победителя. Фанатичные зилоты, будучи непримиримыми противниками римлян, решили бороться до конца и не оставлять Иерусалим. Раздраженный Тит велел распинать на кресте всех захватываемых в плен. Мучимые голодом, люди выходили из города за стены рвать траву для пищи, а римляне хватали и распинали их. Защитники Иерусалима смотрели на это ужасное зрелище, повторявшееся каждый день, что ввергало их в ужас.

Чтобы никто не посмел говорить о покорности римлянам, зилоты казнили многих знатных людей, подозреваемых в склонности к миру. Они запретили выход из города под страхом смертной казни.

Из походного шатра у подножья Елеонской горы вышел сын великого полководца Тит Флавий Веспасиан – в недалеком будущем второй римский император из династии Флавиев. Тит осмотрел разрушенные метательными машинами стены крепости.

Перевел взгляд на свою армию, переданную ему отцом полгода назад. Армия стояла тремя лагерями – двумя на севере и третьим на юге – и включала в себя четыре тысячи легионов и большое количество союзников-сирийцев. Это было более шестидесяти тысяч человек против городского гарнизона в двадцать четыре тысячи в начале осады.

Еще только когда отец Тита, Веспасиан, подошел к Иерусалиму, всем иудейским первосвященникам, а тогда у власти были фарисеи, стало совершенно ясно – Иерусалим падет. Но вместе с его падением рушилась и традиция ожидания Машиаха как всемирного земного царя.

Вдохновителем и одним из лидеров фарисейства был ученый раввин Иоханан бен Заккай. Он предвидел грозившую иудеям катастрофу и был одержим стремлением основать новую иудейскую духовную академию.

Чтобы обмануть зилотов и выйти из города, Иоханан бен Заккай прибег к хитрости.

К вечеру у южных ворот Иерусалима собралась большая толпа.

Иудеи держали на плечах гроб, наспех сколоченный из обломков нетесаных досок.

Разносились стенания:

– Великий рабби Иоханан бен Заккай стал жертвой заразной болезни…

Стража ворот, выполняя зилотский приказ, преградила путь.

Ученики раввина силой пытались прорваться:

– Мы хотим похоронить его на кладбище за стенами города!

Но стража не поддавалась.

Началась потасовка, и стражники призвали лидера зилотов – Иоанна Гискальского.

Тот поразился преданности учеников Заккайи, от бессилия едва державшихся на ногах, и, учитывая известность фарисея, разрешил:

– Пусть идут только самые близкие. А когда захоронят, пусть вернутся – под страхом казни родственников.

Ученики раввина согласились:

– Да будет так!

Один из стражников захотел было открыть гроб, чтобы убедиться в подлинности смерти фарисея, но оттуда исходил такой смрадный запах, что он отказался от этой мысли.

Стража наблюдала за процессией, которая вышла за стены Иерусалима и направилась в сторону Елеонской горы, где располагалось древнее кладбище.

Еще одна хитрость Иоханана бен Заккайи заключалась в том, что невдалеке, за кладбищем, был разбит лагерь Тита. Раввин рассчитывал сразу же попасть под покровительство полководца.

Из-за кустов начинающего зацветать красноватыми бутонами тамариска вышло пятеро римских легионеров.

Один из них, с глубоким шрамом через все лицо, без шлема, в тунике поверх доспехов, оберегавшей их от лучей солнца, криво улыбнулся. Он жестом приказал опустить гроб. Иудеи повиновались.

«Лицо со шрамом» подошло к гробу и сильно, с ударом, толкнуло его. Гроб перевернулся на бок, крышка, прибитая кривыми проржавевшими гвоздями, отвалилась в сторону.

Когда Иоханан бен Заккай выпал из гроба, раздался раскатистый смех нападавших.

Его ученики сгруппировались возле раввина, но боялись близко подойти к вооруженным.

Их глаза в ужасе расширились, когда «лицо со шрамом» поднесло к шее раввина обоюдоострый короткий меч.

За спинами послышалось громкое:

– Римлянин! Убери свой гладиус!

Все оглянулись на властный голос.

На небольшой возвышенности стоял невзрачный человек с иудейскими чертами лица, но в высших римских доспехах.

Римляне узнали в нем Иосифа Флавия, приближенного Тита.

Флавий жестом приказал им убраться, и воины беспрекословно ретировались.

Ученики бросились к Иоханану бен Заккайе и подняли его на ноги:

– Великий рабби!

Флавий с трудом узнал в растрепанном оборванном человеке, среди разлагающихся трупов крыс с невыносимой вонью, раввина, с которым встретился еще в начале войны.

Тогда Иоханан бен Заккай предрек Веспасиану быть императором.

Флавий и Заккай смотрели друг другу в глаза.

В голове Иосифа Флавия промелькнули воспоминания о том самом дне:

«Представ перед Веспасианом, Иоханан бен Заккай сказал:

– Мир тебе, о – царь! Мир тебе, о – царь!

Веспасиан сурово ответил ему:

– Ты дважды заслужил смерть: одну – я не царь, а ты назвал меня царем. А вторую – если я царь, почему не предстал предо мной раньше?

Тогда Иоханан бен Заккай сказал ему:

– Что до слов твоих, что ты не царь – истинно, что ты царь, ибо не будь ты царем, Иерусалим не был бы предан в руки твои, ибо сказано: «Ливан падет от сильного». Нет «сильного», кроме царя, как сказано: «И будет царь его из его народа, и сильный его выйдет из среды его».

Тит Флавий Веспасиан стал первым правителем Рима, не принадлежавшим к аристократии. Он был внуком крестьянина и сыном «всадника» из военной кавалерии, впоследствии ставшей одним из привилегированных сословий в Древнем Риме.

А Заккай вспоминал, как сделал предложение великому Веспасиану, от которого тот не смог отказаться…

…И спустя несколько дней Веспасиан был отозван в Рим, чтобы принять императорский титул.

Веспасиан скончался летом 79 года. Почувствовав ухудшение, он пошутил: «Увы, кажется, я становлюсь Богом».

Существует историческая загадка: почему первый в истории Древнего Рима переход императорской власти от отца к родному сыну прошел без каких-либо возмущений?

Поговаривали, что кто-то Великий объявил волю Богов «о начале нового принципата передачи власти», и не нашлось ни одного, кто бы воспротивился…

Иоханан бен Заккай, обнявшись, простился с учениками, которые были вынуждены вернуться в город, и долго смотрел им вслед, шепча губами молитву.

Флавий сказал ему:

– Помолись за себя!

Заккай обернулся к нему.

Флавий объяснил:

– Тебя ждала незавидная участь многих, стремящихся покинуть город. Алчность римлян, подогреваемая злобой к стойким и отважным защитникам Иерусалима, так велика, что они взрезают животы пытавшихся уйти из города, разыскивая, не найдется ли проглоченных золотых монет в их желудке.

Иоханан бен Заккай стоял на коленях перед Титом. Тот полубоком, с презрением глядя на него, слушал Иосифа Флавия, который нашептывал на ухо:

– Это тот самый раввин, который предсказал твоему отцу, великому Веспасиану, что он станет императором.

На следующий день Иерусалим пал. Город горел два дня. Когда пожар кончился, Тит велел сравнять с землею развалины. Все иудеи, участвовавшее в обороне Иерусалима, были убиваемы, как только попадались в руки римлян. Были убиты и старики и хилые люди, не годившиеся на продажу в рабство. Из остальных победитель выбрал самых сильных и высоких для своей триумфальной процессии, для гладиаторского боя и битв с дикими зверями. Не попавшие в это число были посланы в оковах на работу в египетских каменоломнях, а мальчики и юноши были проданы в рабство.

Тит пребывал в хорошем настроении.

Он призвал к себе Иосифа Флавия и, когда тот с поклоном вошел в шатер, сказал:

– Пиши, мой верный иудей.

Будущий император Рима надиктовал:

– Мой великий отец! Иерусалим исчез с лица земли! Готовь триумф для победителя!

Тит стал прохаживаться по шатру, формулируя мысли.

Флавий знал, что Тит, как и все римляне, презирал иудейский народ. Он был отличным полководцем, но недальновидным политиком.

После некоторых раздумий Тит действительно сделал знак – записывать дальше:

– Я сделал, что ты просил. Этот раввин жив, и я позволил ему открыть новую школу. Я не понимаю, зачем тебе уничтожать Иерусалимский храм и иудеев сейчас, чтобы строить их школы потом? Я надеюсь получить объяснения о христианах. Их община очень малочисленная, и с ней легко можно справиться тотчас же. Почему ты не хочешь искоренить веру христиан? Эти две веры, хотя враждебны одна другой, имеют одно и то же основание, потому что христиане произошли из иудеев.

Флавий записал «слово в слово» и ожидал, что полководец продолжит диктовку.

И Тит продолжил:

– Но разве уже не было много говорено о христианах в Риме при пожаре Нерона?

Я знаю, что Нерон был безумным, но не могу понять, что могло повлиять на него так, чтобы он отказался от императорского трона, принял иудаизм и безвестно удалился. Надеюсь, что ты поведаешь мне ответ при встрече.

Закончив писать, Флавий с поклоном, пятясь задом, вышел из шатра. Щурясь на уходящее солнце, его лицо растянулось в широкой улыбке.

Ни отец, ни сын Веспасианы не видели в просьбе раввина Иоханана бен Заккайи серьезных последствий ни для Рима, ни для всего мира.

Эпизод 5. Синедрион

Тимофей рассказывал дальше:

– …И если спасти Иерусалим было невозможно, то для спасения традиции ожидания Машиаха через искажение библейских текстов созрели все условия.

Тихомир переспросил:

– Ожидания Машиаха?

Тимофей ответил:

– В иудаизме слово Машиах означает Мессия или Спаситель. Иудеи верят, что Спаситель, потомок царя Давида, будет послан Всевышним, чтобы осуществить избавление иудейского народа от власти других, а избавление иудеев принесет уже избавление и исправление народам всего мира.

Тихомир удивился:

– Так Спаситель же известен – это Иисус Христос!

Тимофей ответил:

– В христианстве Спасителем является Христос. Но иудеи его Мессией не признают. Хотя в христианском богословии роль Христа-Мессии, так же как и у иудеев, распространяется на все человечество.

Тихомир спросил:

– Поэтому и потребовалась подмена Торы?

Тимофей ответил:

– Именно для этого! Возьмем древнегреческую Септуагинту – текст преизобилует пророчествами о Христе, тогда как в подмененной Торе – текст от них очищен.

Настала очередь Марфы:

– А кто такие зилоты?

Тимофей пояснил:

– Зилоты – по-гречески ревнители. Они считали себя защитниками законов Всевышнего и всего иудейского народа. Сначала от греческого, а затем и от римского владычества, обосновывая это тем, что иудеями может управлять только Мессия.

Тихомир нетерпеливо подтолкнул Марфу, чтобы она не вклинивалась:

– А что дальше было с тем раввином?

Тимофей немного помолчал и ответил:

– Иоханан бен Заккай основал первую академию в небольшом городке Ямнии, недалеко от Средиземного моря. Так мудрецы иудейские подыскали себе новый центр, чтобы оттуда управлять своим народом и беспрепятственно совершать работу по исправлению священных текстов.

Тихомир спросил:

– Иудейский центр перешел в Ямнию?

Тимофей подтвердил:

– Да. Центр книжной учености из Иерусалима перешел в Ямнию. Здесь же, после разрушения Иерусалима, обосновывался и Великий синедрион.

Тихомир спросил:

– Великий синедрион?

Тимофей кивнул:

– Синедрион по-гречески – совместное заседание. Это верховный орган политической, религиозной и судебной власти у иудеев под председательством первосвященника.

Марфа перекрестилась.

Тимофей посмотрел на нее, перекрестился сам и продолжил:

– В Ямнии велась подготовка новых учителей – рабби, после которой они могли становиться «пастырями своих овец». Но, одновременно с этим, возродилась и стала развиваться идея ожидания прихода Машиаха.

Тихомир осторожно спросил:

– Ты сказал, что мудрецы из Ямнии управляли иудейским народом?

Тимофей развел руками:

– Да. Новая академия в Ямнии являлась хранительницей иудейских преданий, а Иоханан бен Заккай стал во главе Синедриона. А сам Синедрион состоял из фарисейских книжников, единственных оставшихся сплоченными среди общего разложения иудейского государства.

Синедрион имел право надзора за синагогами всего мира, решал все вопросы, касавшиеся вероучения, назначал или сменял старейшин племен. Его судебная власть была весьма обширна, он не только имел право судить лично или через своих судей, разбирать тяжбы, но и ведал делами уголовными, что давало ему право приговаривать к штрафам, тюремному заключению и ко всем видам телесного наказания.

Тихомир осторожно спросил:

– И к смертной казни?

Тимофей улыбнулся:

– Я понимаю, о чем ты хочешь спросить! Да, Синедрион мог выносить смертные приговоры, но на исполнение их требовалось согласие римских прокураторов. И, если верить хронологии Евангелий, Христос был осужден на смерть по приказу Синедриона, утвержденному Понтием Пилатом – прокуратором Иудеи.

Марфа заинтересовано спросила:

– Ты говорил о фарисеях, но кто они?

Эпизод 6. Фарисеи и саддукеи

Тимофей почему-то посмотрел вверх – в потолок, как будто бы возвел глаза к небу:

– Во времена иудейского государства, помимо прочих, было два основных течения – саддукеи и фарисеи, которые вели между собой непримиримую войну.

Саддукеями была часть иудеев, состоящая из священников и иерусалимских аристократов. Они стремились к богатству и занимали влиятельные позиции. Саддукеи пытались сохранить мир, принимая решения Рима, и были больше озабочены политикой, чем своей верой. Поскольку они с Римом не конфликтовали и принадлежали к богатому высшему классу, то их мало интересовали простые люди, которые также были невысокого мнения о них.

В отличие от саддукеев фарисеи были средним классом – торговцами и ремесленниками – и больше общались с обычными людьми. Фарисеи считали себя самыми ревностными исполнителями законов Всевышнего. Простые люди уважали фарисеев значительно больше, чем саддукеев.

Тихомир переспросил:

– Так различие между саддукеями и фарисеями было лишь в сословии по рождению и в их деятельности? Можно представить, что главным для саддукеев была политика, а для фарисеев – религия.

Тимофей несогласно покачал головой:

– Нет. Это не так! Основное отличие было в признании священных писаний!

Саддукеи признавали один только писанный закон Моисея – Тору, отвергая все народные обычаи, накопившиеся в течение столетий, и все постановления позднейших законоучителей, целью которых являлась изоляция иудейского народа и ограждение его от иноземного влияния. Но они были настолько самодостаточны, что отрицали участие Всевышнего в мирской жизни людей, отрицали и воскресение мертвых, и загробную жизнь, считая, что души умирают при смерти, и, как следствие, отрицали существование наказания или награды после земной жизни.

Фарисеи же считались искуснейшими толкователями закона, признавали, наравне с саддукеями, что Тора не отменима, но все свои усилия приложили к тому, чтобы примирить ее законы с жизнью. Целым рядом искусственных толковательных приемов и введением разного рода фикций они придавали букве закона не свойственный ей смысл. Они приравнивали устные предания к самой Торе. С течением времени эти предания добавлялись к священным писаниям, и фарисеи стремились строго следовать им.

Тихомир внимательно слушал и молчал, чувствуя, что Тимофей еще не все ему сказал.

Тимофей ухмыльнулся:

– Любые добавления к Заповедям Всевышнего, указанным в Торе, запрещены самой Торой!

Тихомир удивился:

– Получается, что и саддукеи, и фарисеи жили не по Законам Всевышнего!

Тимофей развел руками:

– Если саддукеи по праву рождения возвышались над простыми иудеями, то фарисеи возвысили себя над другими сами. Само слово фарисей означает отделенный от всех прочих иудеев, не живущих по столь строгим правилам. И действительно, фарисеи старались жить очень праведно.

Тихомир задумался:

– Но фарисеи достигли высот только благодаря тому, что упорно учились и постигли священные писания!

Тимофей пожал плечами:

– Простые люди с ними считались, почитали их за учителей Закона, их гнева боялись и никогда не дерзали с ними спорить о предметах веры.

Тихомир вклинился:

– Фарисеи имели духовный авторитет!

Тимофей просмеялся:

– На поверку этот авторитет оказался во многом сомнительным и безосновательным. Так, раздавая милостыню нищим, фарисеи имели обыкновение собирать вокруг себя толпу зрителей, чтобы те могли наблюдать за их щедростью. Соблюдая пост, они одевались в поношенные одежды и нарочно выкрашивали лица белой краской, чтобы окружающие могли убедиться в их изможденности от постных подвигов. Во время храмового богослужения фарисеи вставали в самый первый ряд молящихся, чтобы подчеркнуть свое превосходство.

Увлекаясь подобным, фарисеи почти утратили главный смысл священных писаний, которые они взялись толковать перед простыми людьми. Вместо любви и милости к ближнему они сделали главной целью своего благочестия мелочное следование различным обрядовым подробностям. И очень тем гордились, что соблюдают эти обряды.

Тихомир попросил:

– Расскажи больше про саддукеев?

Тимофей вздохнул:

– Название их происходит от имени Садок. Так звали священника, возглавлявшего богослужение в Иерусалимском храме во времена Соломона – великого царя, правившего иудеями за тысячу лет до пришествия на землю Христа. Саддукеи называли себя так потому, что считали, будто их традиция идет от этого первосвященника. И действительно, на протяжении многих столетий именно саддукеи занимали все главные посты в иерархии иудеев. Даже в период захвата Иудеи римскими войсками саддукеи, будучи первосвященниками, могли по-прежнему распоряжаться всеми сокровищами Иерусалимского храма, а это были огромные деньги.

Обладавшие властью саддукеи были подвержены искушениям, обычным для людей власти. Бесконтрольно управляя пожертвованиями на храм, они порой опускались до откровенных махинаций и обмана.

Тихомир спросил:

– В Евангелии указано, что Иисус Христос изгнал торговцев и менял из храма!

Тимофей закивал:

– Их изгнание из храма было по своей сути прямым обличением саддукеев в творимом ими беззаконии. Это в первую очередь касалось налога дидрахмы.

– Налог дидрахмы? – вопросом перебил его Тихомир.

Тимофей пояснил:

– Это налог на храм, как приношение Всевышнему.

Дело в том, что ежегодный налог на Иерусалимский храм и вообще любое денежное пожертвование на нужды храма можно было принести только специальными монетами – храмовыми сребрениками, на которых не было изображения римского императора. Считалось, что такое изображение осквернит сокровищницу. Поэтому паломникам сначала нужно было поменять свои деньги на сребреники и лишь после этого приносить пожертвование. Эту операцию выполняли менялы, которые ставили свои столы прямо у входа в Иерусалимский храм. За свои услуги они брали грабительскую комиссию, которая составляла почти две трети от обмениваемой суммы.

Но на этом изъятие денег у паломников не заканчивалось. Далее, на полученные сребреники они должны были тут же, во дворе храма, приобрести животных для принесения в жертву, как этого требовал иудейский закон. Стоили они здесь в разы дороже, чем в городе, но паломники готовы были платить эту завышенную цену. Дело в том, что храмовые служители проверяли все принесенные жертвы на отсутствие дефектов, а за проверку также приходилось платить. Чужой товар после такой экспертизы крайне редко получал положительное заключение. Чтобы избавиться от этой процедуры, люди вынуждены были покупать животных для жертв именно здесь, платя втридорога. Поэтому Христос и назвал меновщиков и продавцов скота разбойниками, обирающими богомольцев. Но разве смогли бы меновщики и торговцы устроить такое грабительское безобразие без разрешения первосвященников-саддукеев?

В их руки шла львиная доля прибыли от всех этих махинаций. А между тем у такой саддукейской жадности к деньгам и власти имелось свое «богословское» обоснование.

Тихомир удивленно посмотрел на Тимофея.

Тот поднял брови:

– Как ты должен помнить, в отличие от фарисеев, саддукеи не верили в загробное существование души и грядущее воскресение мертвых. Поэтому они стремились наполнить свою земную жизнь всевозможными благами, не надеясь на посмертное воздаяние. Этому способствовало и учение о том, что земное богатство Всевышний посылает лишь праведникам, в награду за их благочестивую жизнь. Узнав, что народ пошел за Христом, как за обещанным Мессией, первосвященники-саддукеи испугались, что новый царь лишит их привычной «кормушки», в которую они превратили свое служение. И решили его убить. Дальше – ты знаешь…

После этих слов Марфа расплакалась и, захлебываясь, прошептала:

– Саддукеи убили Иисуса…

Тихомир и Тимофей замолчали.

Казалось, что каждый думает о чем-то своем, но и тот и другой вспоминали Афанасия. Одному – брата, а второму – учителя.

Первым опомнился Тихомир:

– Тимофей! Так что там дальше произошло с Иохананом бен Заккайем?

Тимофей развел руками:

– Люди, по своей сути, не меняются…

После падения Иерусалима саддукеи перестали существовать.

Иоханан бен Заккай и фарисейские мудрецы, как и во времена саддукеев, посылали своих гонцов во все иудейские колонии Рима и взимали налог дидрахмы. Налог дидрахмы исправно вносился в казну Синедриона в Ямнии несмотря на то, что Рим немедленно, по разрушении храма, требовал уплаты его в пользу казны.

Тихомир неодобрительно покачал головой:

– Снова деньги… Всевышнему всегда нужны деньги…

Тимофей серьезно посмотрел на Тихомира, казалось, что он что-то хотел сказать, но промолчал.

Тихомир вслед своим словам удовлетворенно кивнул:

– Теперь я понимаю, как во времена Рима иудейские мудрецы управляли своим народом!

Тимофей откашлялся:

– Цепко взяв в свои руки соплеменников, фарисеи занялись совершенствованием свода своих законов и распространением их на всех иудеев, что и нашло свое выражение в составлении новых основ священных писаний и создании множества синагог, рассеянных по всему миру.

Тихомир спросил:

– Фарисеи начали редактировать Септуагинту?

Римляне, подавив восстание и разрушив Иерусалим, обращали мало внимания на оставшихся в живых – «секту», поддерживающую связь с рассеянными по всему свету иудеями, и академия в Ямнии пользовалась относительной свободой.

Верховная фарисейская власть не была явной и, следовательно, легко уязвимой, а наоборот – тщательно замаскированной и известной исключительно иудейским верхам.

Эпизод 1. Масореты

Тимофей замотал головой и возразил:

– Нет. Фарисеи редактировали Тору! Тору на древнеиудейском языке. Септуагинта была написана на древнегреческом языке и к тому времени – больше чем за триста лет – разошлась уже по многим странам, народам, и ее уже невозможно было изменить. Они стали редактировать ту Тору, которая была им подвластна, и на территории тогда уже разрушенной Иудеи при малом количестве народа были возможны изменения.

Тихомир спросил:

– А для чего они это делали?

Тимофей ответил:

– Они это делали для того, чтобы предотвратить переход иудеев в христианство.

Множество иудеев, убежденных проповедями апостолов и текстами Евангелия, стало веровать во Христа. Иудеи становились христианами, и синагога стала терять свою паству. То есть им надо было сделать Евангелие, которое появилось в новой эре, неправдоподобным писанием, то есть писанием, которому иудеи не должны доверять. И для этого они стали менять Тору, потому что в Евангелии десятки ссылок на Тору. Ссылается и сам Христос, и апостолы, и евангелисты на Тору, на закон, на пророчества.

Тихомир начал понимать:

– Масореты все это стали убирать из Торы? Тогда выходило бы, что Евангелие ссылается на несуществующие места Торы, то есть не имеет подтверждения в Ветхом Завете!

Тимофей согласился:

– Так оно и получилось! Но только спустя время. Потребовалось время, чтобы забылась старая Тора, выросло другое поколение и новая Тора уже не соответствовала бы Евангелию.

Тихомир задумался.

Тимофей посмотрел на него:

– Тора еще много раз будет редактироваться в последующие времена, но тогда была необходимость очень быстро внести изменения. Именно поэтому, почти сразу после обоснования в Ямнии, Иоханан бен Заккай передал свое место в Великом синедрионе другому раввину. После чего сам всецело отдался работе по внесению изменений в тексты и систематизации Торы и, соответственно, созданию новых правил, обрядов, преданий, проистекающих из нового текста. Эта работа, как сейчас можно сказать – «в первой редакции», была закончена в 100 году новой эры, или 5608 году от Адама. Синедрион провел канонизацию не только нового текста, но и отбросил целый ряд писаний как несозвучных с новыми представлениями о Машиахе и могущих пролить свет на искажения в хронологии.

Тихомир удивился:

– Целые писания были исключены?

Тимофей согласно закивал:

– Да. Вместо пятидесяти изначальных Священных Писаний стало тридцать девять новых! Как пример, в состав священных книг не включили исторические книги Маккавеев, повествующие о восстании Маккавеев в 165 году до новой эры, а, следовательно, явно уличающие новую хронологию в неточности. Их не признали священными.

Книжники-масореты, неутомимые труженики новой академии, изъяли из всех синагог во всем мире списки Священных Писаний, а сами Священные Писания – уничтожили!

Их заменили своими собственными. В дальнейшем ни одна книга Священного Писания не могла быть отдана в синагогу под страхом проклятия без того, чтобы двенадцать книжников не сверили ее по каждой букве с новыми текстами.

Тихомир покачал головой:

– Удивительно, что Иоханан бен Заккай в одиночку сумел организовать такое.

Тимофей раздраженно поморщил нос:

– Он и не делал все в одиночку. Одним из самых известных книжников, подъявших великий труд в этом отношении, был раввин Акиба бен Иосиф. Именно раввин Акиба впервые взялся за классификацию и собрал воедино устные предания, которые до сих пор ходили среди иудеев в виде разрозненных сведений и тайных свитков. Раввин Акиба насильно внес традицию в сам текст Торы, что искажало ее истинный смысл!

Тихомир задумался и сказал:

– Я понимаю! После разрушения иудейского государства необходимо было всеми способами укрепить власть фарисеев над иудейским народом.

Тимофей помотал головой:

– Но на этом фальсификации не закончились! Христианство все больше и больше распространялось среди иудеев, говоривших по-гречески. Сильным орудием в борьбе христианства с искаженными новоиудейскими представлениями о Мессии была именно Септуагинта, которая с логической непреложностью разъясняла иудеям все обстоятельства жизни Мессии и признаки его пришествия, его благодатного царства. Имея перед собой этот богодухновенный перевод древних ученых, новые мудрецы и книжники оказывались бессильными перед лицом истины. Вот почему раввину Акибе нужен был новый греческий перевод Святого Писания, который вполне соответствовал бы новоиудейскому пониманию священных книг и исключал бы всякую возможность их христологического истолкования и хронологии!

Тихомир сосредоточенно спросил:

– Хронологии?

Тимофей закивал:

– В Торе счет времени ведется от Сотворения мира, а рода человеческого – от создания Адама. И так дальше…

…В Септуагинте записано, сколько лет жил Адам, и указано, что он родил сына Сифа в 230 лет, прожил после этого 700 лет, и родил еще сыновей и дочерей, после этого умер в возрасте 930 лет. А в поддельной Торе сказано, что Адам родил Сифа не в 230, а в 130 лет, потом прожил еще 800 лет и умер.

Тихомир не понял:

– Так и тут тоже в сумме получается 930 лет. Какая разница?

Тимофей возмутился:

– Разница в том, что 100 лет от летоисчисления украдено. Всяко, дальнейший счет лет уже от Сифа – на сто лет от Сотворения мира меньше. Масореты то там, то сям изменяли летоисчисление и сокращали количество лет, прошедших от Сотворения мира.

Тихомир все еще непонимающе смотрел на Тимофея.

Тот разволновался еще больше:

– Пророками было предсказано, что первое пришествие Мессии произойдет в 5500 году от Сотворения мира. Именно в этом году в точном соответствии с пророчествами и было первое пришествие Христа. Для того чтобы обмануть иудеев, что распятый Христос не есть настоящий Мессия, и стали менять летоисчисление в Торе, уменьшая количество лет жизни упоминаемых в Писании так, чтоб получилось, что до пришествия Мессии еще очень далеко. Так в новой Торе раввина Акибы получилось, что до 5500 года еще аж 1700 лет!

Тихомир понимающе и заинтересованно закивал:

– А что дальше сделал раввин Акиба для фальсификации?

Тимофей развел руками:

– Масореты перевели свою новую Тору на древнегреческий язык!

Тихомир нахмурился:

– Раввин Акиба создал новую Тору для иудеев, говоривших на греческом языке!

Тимофей подытожил:

– То, что написал раввин Акиба, – искривленная, искаженная и неправильная Тора!

То есть это не Библия, а лжебиблия, которая была написана для того, чтобы обмануть иудеев-христиан. Раввин Акиба сохранял иудейский народ внутри синагоги, говоря, что Христос был не Мессия!

Тихомир заинтересованно спросил:

– Так что же было дальше?

Эпизод 2. Вульгата

Тимофей пожал плечами:

– Дальше был перевод Библии на латинский язык. Он был признан правильным в Риме и, под названием Вульгата, стал священным текстом католиков. Но, наверное, и сейчас он продолжает редактироваться и трансформироваться.

До этого тихонько сидевшая Марфа непонимающе повторила чудное слово:

– Вульгата?!

Тимофей улыбнулся:

– Да. Вульгата включает в себя не только Ветхий, но и Новый Завет. Ветхий Завет на основе масоретского текста, а Новый Завет – по греческим манускриптам.

Марфа спросила:

– А почему Вульгата?

Тимофей посмотрел на Марфу, потом на Тихомира и приглушенно сказал:

– Перевод был сделан на латынь не тем изящным языком, на котором говорили образованные и ученые люди тогдашнего латинского мира, а наоборот, языком простым, так называемым «вульгарным». В разговоре коренной римлянин пользовался формой языка, называемой «вульгарной латынью». Слово вульгарный в данном случае не несет ничего отрицательного, а означает просто народный. Классическая латынь являлась языком письменным, использовавшимся в судах, риторике и в административных целях, но не для неформальных бесед.

Тихомир понятливо кивнул, но Тимофей продолжил:

– Именно эту обиходную версию римская армия пронесла по Европе, и именно «вульгарная» латынь породила романские языки: итальянский, французский, испанский, португальский…

Тихомир спросил:

– А что послужило началом для создания Вульгаты?

Из-за огромного числа несогласованных между собой рукописей Библии, Папа Римский Дамасий в 380 году распорядился привести в порядок латинский перевод.

Перевод Ветхого Завета с древнеиудейского был поручен Софронию Евсевию Иерониму и был закончен им только в 420 году.

К XIII веку вновь возникла потребность полного и систематического очищения латинской Вульгаты от искажений, за которое брались целые сообщества ученых.

В 1546 году на Тридентском соборе был официально признан авторитет Вульгаты и принято постановление о ее изданиях «quam datissime» – то есть насколько возможно без ошибок.

Всего за период V–XV веков сохранилось более 10 000 рукописей Вульгаты, в которых представлено около 300 вариантов расположения библейских книг и множество других расхождений.

Свою руку к переизданию Вульгаты приложил и Папа Сикст V.

Эпизод 3. Папа

Весна 1585 года принесла Европе эпидемию черной оспы. Среди зараженных была повальная смертность. Болезнь не знала ни сословий, ни границ – она пробиралась и в хижины бедняков, и в королевские дворцы.

Не пощадила она и Ватикан.

В ходе первого тайного совещания вновь избранный Папа Сикст V назначил авторитетную комиссию для составления образцового издания Вульгаты и сам принял в ней участие.

По ходу в личные покои он приказал тотчас же принести ему разогретый сургуч.

Зайдя в библиотеку, он подошел к большому бюро из мореного дуба.

Взяв большой лист бумаги с водяным знаком, изображающим щит с приподнявшимся на задние лапы золотым львом на синем фоне, пересеченный слева направо красной лентой с шестиконечной звездой, расположенный на скрещенных папских ключах и увенчанный тиарой – личный герб Папы Сикста V, он обмакнул в чернильницу перо.

Папа каллиграфическим почерком написал: «Дело сделано. Рукописей Иеронима больше нет». Сложив письмо в конверт с изысканным оттиском личного герба, он запечатал его и позвонил в колокольчик.

Письмо было молниеносно доставлено в Венецию специальным курьером под охраной папских гвардейцев.

И уже через несколько дней последовал ответ, «пришедший» под охраной посланников.

Ответ представлял собой дряхлую сморщенную старуху, одетую в какое-то бесформенное длинное рубище черного цвета, которая, на удивление бодрым шагом и вызывающе амбициозно, шествовала к главному входу в Апостольский дворец.

Подойдя к Бронзовым вратам, она прошла сквозь строй швейцарских гвардейцев. Цепкими черными глазами внимательно разглядывая каждого, она молча ткнула пальцем в двоих из них. Те переглянулись, но, повинуясь суровому взгляду своего команданта, безропотно последовали вслед за «ведьмой».

Перед входом в часть дворца, приспособленную под казарму, старуха обернулась и ткнула указательным пальцем с длинным крючковатым грязным ногтем в грудь самого команданта.

Сердце старого бравого, закаленного в многочисленных баталиях вояки бешено заколотилось, на лбу выступили крупные капли пота, когда он, по приказу старухи, начал расстегивать потайные крючки командирского пурпурного камзола из мягкого бархата с золотистыми складками на широких рукавах.

«Ведьма» жестом приказала команданту лечь на ложе и не двигаться.

Из потайного кармана она извлекла ореховую скорлупу, наполненную какой-то вспененной жижей. С помощью большой иглы она занесла заразу в вену команданта, а после перевязала рану. Такая же процедура повторилась и с выбранными по какой-то причине, известной одной старухе, гвардейцами.

К концу дня гвардейцы почувствовали неимоверную слабость, затем их начало лихорадить. Лихорадка захватывала их все больше и продолжалась ровно три дня. После болезнь проходила легко, и на восьмой день они чувствовали себя прекрасно.

Старуха повторяла процедуру пять раз подряд.

Она позволяла себе отойти от подопечных только в короткие минуты, постоянно наблюдая за симптомами.

К середине мая процедуру претерпели все без исключения гвардейцы и основная часть курии, включая самолично Римского Папу.

В следующем году, после появления первой редакции «нового издания» Вульгаты, Папа Сикст V получил из Венеции короткое письмо: «Рекомендую осушить Понтинские болота. Следующей будет – малярия».

«Сикстинское издание» Вульгаты было изъято сразу после смерти Папы Сикста V 27 августа 1590 года.

Вульгата критически пересматривалась до 1592 года, когда при Папе Клименте VIII был издан ее окончательный вариант. «Климентова Вульгата» долгое время являлась официальной латинской Библией Римско-католической церкви.

В 1907 году Папа Пий X поручил Ордену бенедиктинцев предпринять новый поиск древних рукописей Вульгаты и восстановить текст Иеронима в возможно более чистой форме, чтобы заменить Климентово издание, признанное не вполне удовлетворительным. Во исполнение этого в 1914 году была создана Комиссия Вульгаты. В 1926 году был выпущен новый полный Ветхий Завет.

Еще одно издание было утверждено и провозглашено типовым Папой Иоанном Павлом II в 1979 году и стало новым официальным текстом Библии, принятым в Католической церкви. Последним известным изданием является вышедшее в свет в 1986 году второе типовое издание Новой Вульгаты, в которое были внесены некоторые изменения для достижения большей ясности и большего единообразия текста.

Но до сих пор идут споры о ее достоверности и предпринимаются попытки найти первоначальный текст перевода Иеронима.

Марфа с любопытством спросила:

– А что у нас? Что русские?

Эпизод 4. Флорентийский собор

Тимофей ответил:

– В православной Византии, православной Руси и во всех без исключения православных церквях использовали только Септуагинту. На русский язык Септуагинта и Новый Завет были переведены Кириллом и Мефодием.

Довольная праведностью русской веры, Марфа стала размеренно креститься:

– Слава Богу!

Тихомир, вспоминая объяснения старца Афанасия о Кирилле и Мефодии, хитро улыбнулся.

Тимофей обратил внимание на иронию Тихомира, но не подал виду.

Он поднял руку, привлекая внимание:

– Но! В 1439 году во Флоренции на Вселенском соборе Папой Римским Евгением IV, византийским императором Иоанном VIII Палеологом и тридцатью тремя православными иерархами была подписана так называемая Флорентийская уния. Этот акт провозглашал объединение Православной и Католической церквей при главенстве Рима.

Византия тогда доживала свои последние дни – почти все владения ее попали уже в руки османов, и лишь одна надежда поддерживала императора – надежда на Европу. Подписывая унию, Иоанн надеялся при поддержке папы вернуть время крестовых походов.

С помощью объединенной армии европейских католических стран он рассчитывал разгромить османов и вернуть былое величие своей империи.

Свой интерес преследовал и Рим. С помощью новой унии папа рассчитывал укрепить авторитет Ватикана, который на тот момент сильно пошатнулся из-за грядущего раскола церкви. Реформация вскоре ввергла Европу в пучину раскола и религиозных войн.

И тогдашний папа надеялся остановить все это с помощью объединения христианских церквей.

Под давлением императора унию подписали почти все греческие епископы, присутствовавшие на Соборе.

Марфа перекрестилась и, как в прошлый раз, спросила:

– А что же русские?

Тимофей посмотрел на нее и ответил:

– Русская церковь заслуживает отдельного разговора. В те времена ее так же сотрясали смуты. Начались они еще при князе Дмитрии Донском и митрополите Алексее. Литовский князь Ольгерд не мог терпеть, чтобы его православные подданные подчинялись московскому митрополиту, потому что Литва была в постоянной вражде с Москвой. В итоге он сумел добиться того, что для юго-западной Руси, подвластной тогда Литве, константинопольский Патриарх поставил отдельного от Москвы митрополита. Так Православная русская церковь поделилась на две митрополии: киевскую и московскую. Они то соединялись, то вновь разделялись. Митрополиты присылались из Византии и родом были, обыкновенно, греки. Последним московским митрополитом из греков был Исидор.

Марфа спросила, перекрестившись:

– А почему Исидор был последний?

Тимофей развел руками и ответил:

– Исидор и стал последним как раз потому, что подписал акт во Флоренции.

Русское духовенство и великий князь Московский Василий II Темный отказались признавать Флорентийскую унию, в результате чего Исидор был низложен. Вместе с его низложением канула в Лету и сама практика назначения греков на русский митрополичий престол.

Тихомир переспросил:

– Получается, что Русская православная церковь в итоге отказалась признавать верховенство Ватикана?

Тимофей утвердительно кивнул:

– Да, Русская церковь пошла по совершенно самостоятельному пути и прекратила всяческие литургические отношения с греками.

Тихомир резюмировал:

– Получается, что и католики, и греки исповедуют Ветхий Завет на основе ложного масоретского текста, а русские – по праведной Септуагинте!

Марфа вжала голову в плечи и стала быстро креститься:

– Слава Богу… Слава Богу!

Тимофей остановил ее:

– Подожди и слушай дальше.

По возвращении в Константинополь большинство православных иерархов, которые согласились на унию во Флоренции, отказались от нее, заявив, что их насильно принудили к соглашению с латинянами. Греческое духовенство и народ пришли в раздражение, узнав об унии. Униатов начали считать за еретиков. И в 1443 году на Иерусалимском соборе всех приверженцев унии отлучили от церкви.

Марфа снова стала креститься.

Тимофей посмотрел на нее:

– В самой Византии в 1450 году произошло повторное осуждение восточными патриархами Флорентийской унии на соборе в Константинополе. Тогда же был низложен патриарх Константинопольский Григорий, являвшийся униатом.

Тихомир сказал:

– Таким образом, вся Православная церковь в итоге отказалась признавать верховенство Ватикана!

Тимофей подтвердил:

– Да, а после того, как в 1453 году Константинополь был взят османами, о Флорентийской унии просто перестали вспоминать.

Марфа расплакалась.

Тихомир спросил:

– Получается, что католики – еретики?

Эпизод 5. Ересь и грех

Марфа нахмурилась:

– Но простые католики! Откуда же им знать, что они исповедуют неправедную веру? Они не виноваты, что стали еретиками!

Тимофей стал очень серьезен:

– Ты задала очень сложный вопрос! Думается мне, что ответ на него дать будет не просто.

Ересь – это не просто ошибка или заблуждение, в которое впадает человек из-за незнания или неверного вывода.

Многие из людей родились и выросли в вере. Это относится и к Православной, и к Католической церкви, и ко всем религиям мира. Принадлежность к церкви воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся. При таком отношении они не вникают в «тонкости».

Все эти «экзотические» представления скорее есть следствие незнания подлинной традиции, а не сознательного противления учению Церкви. Таких людей Церковь прежде всего должна наставлять, просвещать. Часто бывает, что простые прихожане имеют неправильное представление, но после объяснения спокойно осознают свою неправоту и принимают церковное учение. Не все прихожане владеют догматической терминологией, но я думаю, что можно пусть и не уметь объяснить суть собственной веры, но веровать при этом, переживать духовный опыт. Человек может иметь правильную духовную жизнь, но при этом не владеть какими-то богословскими или философскими терминами.

Теперь уже Тихомир очень серьезно спросил:

– Так что же такое ересь?

Тимофей так же серьезно ответил:

– Ересь – это сознательное искажение Священного предания, подрыв фундаментальных истин веры, догматов.

Тихомир ответил вопросом на свой вопрос:

– Получается, что ересь – это отклонение от норм господствующей религии, противоречащее церковным догматам?!

Тимофей согласно кивнул.

Марфа в порыве вклинилась:

– Тогда простые католики думают, что православные – еретики, а простые православные думают, что католики – еретики.

Тимофей кивнул:

– Все так и происходит. Католики, веруя в Бога и служа ему, думают, что умирают христианами. А православные думают про них, что после смерти католиков схватят бесы и затащат в ад, потому что они всю жизнь служили кому-то другому, думая, что служат Богу.

И наоборот.

Марфа перекрестилась:

– Грех-то какой!

Тимофей слегка улыбнулся, видя, что Марфа находится на грани:

– Не волнуйся так, Марфа. Простые верующие, что православные, что католики или какие-то другие, – не будут еретиками! За них в ответе их Пастыри! Ты же – люби Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя!

Тихомир спросил у него:

– Так веруешь ты?

Тимофей твердо сказал:

– Так верую я!

Марфа горько зарыдала и, захлебываясь, что-то пыталась сказать, но не смогла.

Тихомир уже давно понял, что эта простая русская баба все делает искренне, а значит, имеет высокую духовную чистоту с полным отсутствием каких бы там ни было низменных мыслей и чувств, до чего ему самому еще надо расти, и приобнял ее.

Она прильнула к нему.

Тимофей поднялся и, подойдя к ней, погладил по голове.

Марфа немного успокоилась и, промокнув кончиком наголовного платка крупные слезы, вопросительно посмотрела на Тимофея.

Тот очень ровным, успокаивающим голосом произнес:

– А вот грешниками люди могут быть! Ересь – это не грех, и грех – это не ересь!

Марфа широко раскрыла заплаканные глаза.

Тимофей добавил:

– Грех – это нарушение законов церкви. Грех – это когда ты знаешь, что делаешь против закона, но делаешь.

Тихомир сосредоточился и спросил:

– А кто же тогда контролирует самих Пастырей?

Тимофей спокойно ответил:

– Сам Бог!

Тихомир на это улыбнулся, а Тимофей продолжил:

– Есть и церковные правила по поводу ереси и греха. Скажем, есть правила, установленные Константинопольским собором. Четырнадцатое правило – как надо относиться к грехам Епископа, – то есть не ваше дело, как Епископ грешит, с ним Бог разберется. А пятнадцатое правило – как относиться к ереси Епископа, – то есть, как только услышал кто-то открытую проповедь ереси от Епископа, любой прихожанин тут же должен относиться к этому Епископу как к собаке, а не как к Епископу, безо всяких Соборов. Вот такая разница между грехом и ересью.

Марфа спешно перекрестилась троеперстием.

Тихомир не унимался:

– Так самое главное в вере – это догматы?

Эпизод 6. Догматы

Тимофей согласно кивнул.

Тихомир хитро прищурился:

– Меня старообрядцы учили, что после реформы Никона богослужение стали вести по новым греческим канонам. И тогда произошел раскол Русской православной церкви. Тогда была подмена догматов, и основного из них – перстосложения.

Тимофей оградил себя двуперстным крестным знамением:

– Да, что касается перстосложения, то в этом огромный догматический смысл, потому что на кресте был Христос, и, вспоминая Христа, истинно креститься двумя перстами.

Марфа ойкнула.

– Средний палец означает его человеческое начало, а указательный – его Божество! А вот эти три пальца – большой, безымянный и мизинец – это символ Пресвятой Троицы, – показывал Тимофей, объясняя.

Тихомир повторил:

– Два перста – это символ двух Ипостасей Спасителя – истинный Бог и истинный человек, в то время как три перста – символ Святой Троицы.

Тимофей был очень серьезен:

– И истинно вспоминать именно Богочеловека на кресте, потому что если креститься тремя перстами, как делают никониане, то надо утверждать, что на кресте было Божество – Пресвятая Троица!

Тогда получается, что никониане подчинили себя новой греческой церкви, а те еще раньше – католической с догматом о Пресвятой Троице!

Тихомир спросил:

– А что это за догмат о Троице?

Тимофей еще более серьезным голосом объяснил:

– «Филиокве», от латинского filioque, что переводится как «и от Сына». Догмат о Троице – об исхождении Святого Духа не только от Бога-Отца, но «от Отца и Сына»!

Тихомир осторожно промолвил:

– У старообрядцев Бог является единственным источником Святого Духа, а католики и, вслед за ними, никониане – новые православные христиане – полагают, что Святой Дух еще исходит и от Иисуса.

Тимофей кивнул и перекрестился двуперстием.

Тихомир напряженно спросил:

– Так в чем же выражается существенная разница?

Тимофей еще раз перекрестился:

– Если бы мы крестились тремя перстами, то мы бы утверждали, что на кресте было распято Божество – Пресвятая Троица, а Божество не может страдать!

Марфа внимательно слушала. Она хотела было перекреститься, но отдернула руку и, немного пригнувшись, прижала ее к животу, уперев глаза с вновь накатившими слезами в землю.

Тихомир задумался и спросил у Тимофея:

– Еще старообрядцы учили меня, что правильно говорить Исус, а не Иисус.

Тимофей помолчал, раздумывая, и ответил:

– Порой всего одна буква в слове, спор о том, ставить ее в нем или нет, могут послужить причиной очень глубокого раздора. Конечно, само слово должно быть для этого очень важным, иметь исключительное значение. До никоновской реформы наши предки первую часть имени Христа произносили как Исус, а писали как Iсус. Имя Христоса как Помазанника пишется по-древнегречески как ὁ Ἰησοῦς, или Iisus. Это имя иудейского происхождения и значит Спаситель. В русском языке два первых звука «и» имени и, соответственно, две первых буквы слились в одну. Так греки и русские стали писать и произносить имя Христа по-разному. Никон решил изменить некоторые сложившиеся к тому времени богослужебные обряды, а также исправить некоторые богослужебные тексты, чтобы привести их в соответствие с греческими. В том числе в имя Ісус добавили еще одну букву, и оно стало писаться Іисус.

Марфа тихонечко проговорила:

– Иисус… Исус…

Тихомир был настойчив:

– А твой брат Афанасий объяснял мне, зачем патриарх Никон и царь Алексей Романов на самом деле задумали церковную реформу!

Эпизод 1. Сефарды

Тимофей призадумался, видно, вспомнив брата:

– То и мне известно. Царю деньги нужны были, а Никону – наследство престола Константинопольского. Но ничего нового они не придумали.

Немного помолчав, он процитировал Ветхий Завет:

– Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Тихомир со своей стороны возразил:

– История повторяется – она циклична, но есть движение – как по спирали вверх. Каждый новый виток которой – это новое время.

Тимофей вопросительно посмотрел на него.

Тихомир добавил:

– А память – память надо сохранять.

Тимофей хитро улыбнулся:

– Вся память – в русском языке!

Тимофей продолжил:

– В то время в Испании было много иудеев, которые в основном занимались торговлей и нажили в своей общине приличные состояния.

Тихомир спросил:

– А как иудеи оказались в Испании?

Тимофей ответил:

– Вспомни Тита. После разрушения Иерусалима иудеи начали переселяться в Европу.

Большинство из них осело в Испании. Они называли себя сефардами, потому что Испания на иврите – Сефарад. В римском обществе иудеи считались не этническим сословием, а религиозной сектой, которая в месте своего пребывания образовывала общины.

Испанские земли издавна привлекали не только исследователей новых территорий, но и завоевателей со всего Средиземноморья.

За многовековую историю Испания была прибежищем для кельтов, иберов, римлян, финикийцев, карфагенян, готов, арабов, и все они оставили свой след на испанской земле.

Арабы воцарились на территории Испании на долгие семь веков, однако это был период, благотворно повлиявший на разрозненную и разоренную землю. С самого начала завоевания арабами Иберийского полуострова начался процесс Реконкисты – отвоевания исконных земель христианским населением Испании.

Во главе Реконкисты стояли королевства Арагона и Кастилия.

Управлявшие в те времена этими королевствами короли Фердинанд и Изабелла, получившие название католических королей, смогли объединить под своей властью большую часть территории современной Испании.

Началась активная христианизация.

Марфа наклонилась ближе к Тимофею, чтобы лучше слышать рассказ.

Эпизод 2. Ход королевы

2 января 1492 года пал последний арабский оплот на Иберийском полуострове – Гранада.

Последние военные кампании, закончившиеся полной победой над маврами, стали возможными благодаря финансовой поддержке, полученной от иудеев.

Альгамбра, теперь уже бывшая резиденция халифов, была расположена на холмистой террасе в восточной части города Гранада. В состав обширного комплекса XIV века, заключенного в крепостные стены с башнями, помимо дворцов, входили мечети, бани, сады, кладбище.

Ранним утром из внутреннего дворика дворца, выходящего в сад, появилась королевская чета.

Среднего роста и плотного телосложения, с темными волосами до плеч и прямо выстриженной челкой, Фердинанд II Арагонский вел под руку свою супругу:

– Как мы будем отдавать деньги?

Изабелла I Кастильская, невысокая миловидная женщина с прелестными каштановыми волосами и зелеными глазами, внимательно рассматривала убранство сада.

Вода играла решающую роль в общей композиции. Она пенилась в каскадах, сверкала брызгами фонтанов, резво бежала по каналам, наполняя пруды. Все это чудо было в окружении кипарисовых аллей, апельсиновых деревьев, цветущих клумб на фоне покрытых вечными снегами горных вершин и ярко-голубого неба.

Изабелла ответила нежным голосом:

– Я все придумала.

Фердинанд отвернулся, чтобы сдержать улыбку.

Теперь Изабелла рассматривала керамические изразцы, резьбу по камню и дереву, причудливые растительные орнаменты и арабскую вязь, образующие пышное декоративное убранство арок, сводов, изящных столбиков, стройных колонн.

Фердинанд остановился в ожидании ответа.

Изабелла посмотрела куда-то в глубину неба и нараспев, чтобы лучше запомнить текст, начала цитировать заранее подготовленную речь:

– Из-за великого ущерба для христиан от общения, разговоров и связи с иудеями, относительно коих известно, что они всегда стараются всевозможными способами и средствами отвратить верующих христиан от католической веры и отдалить их от нее и привлечь и совратить их в свою нечестивую веру…

Изабелла I Кастильская известна как одна из самых коварных, безжалостных и мстительных женщин за всю историю человечества.

Во времена печально известной испанской инквизиции она положила начало эпохе религиозных чисток, и даже принятие веры не спасало несчастных иудеев и мавров – аутодафе подверглось более десяти тысяч человек.

Эпизод 3. Эдикт

На крытый балкон зала Двух сестер, выходящий во дворик дворца Львов, с видом на долину реки Дарро, вышли Изабелла I Кастильская и Фердинанд II Арагонский. Следом за ними вышел глашатай – Хуан де Колома, секретарь короля и королевы.

Центральное – двойное арочное – и боковые одинарные окна, расположенные низко к полу в расчете на сидящих на полу по-арабски, были празднично украшены яркими живыми цветами.

Снизу вверх на них смотрели многочисленные подданные и гости.

Слышались приветственные крики и торжественные аплодисменты.

Хуан де Колома начал, торжественно провозгласив:

– Короли Фернандо и Исабель, божьей милостью короли Кастилии, Леона, Арагона и других владений короны… принцу Хуану, нашему дорогому и любимому сыну, герцогам, маркизам, графам, религиозным орденам и их магистрам… сеньорам Кастилии, кабальеро и всем иудеям любого возраста, а также всем, кого касается это послание – здоровья вам и милости.

Все в полной тишине, затаив дыхание, слушали эдикт.

Глашатай заговорил, нарочито растягивая слова:

– Хорошо известно, что в Наших пределах живут некоторые плохие христиане, которые иудействовали и отрекались от Святой Католической Веры, что было вызвано, в основном, контактами между иудеями и христианами. По этой причине в 1480 году Мы приказали, чтобы иудеи были отделены от христиан в городах и провинциях Наших владений и чтобы были выделены для них отдельные кварталы, в надежде, что вследствие этого разделения ситуация исправится. Мы также приказали создать в этих районах инквизицию.

За двенадцать лет существования инквизиции Мы выявили многих виновных. Инквизиторы и другие люди сообщали Нам о большом вреде, причиняемом общением иудеев с христианами. Эти иудеи пытаются любыми способами подорвать Святую Католическую Веру и создают препятствия на пути верующих христиан в приближении к ней. Эти иудеи обучают этих христиан своим обрядам и наставляют их в своей вере, делают обрезание их детям, дают им книги для их молитв, объявляют им дни постов, собирают их, чтобы учить их своим законам, сообщают даты праздника Пасха и затем дают им хлеб без дрожжей и мясо, приготовленное церемониальным образом, и рассказывают им о продуктах, от которых им стоит воздерживаться в области питания, и иное, требуемое для соблюдения законов Моисея, убеждая их в том, что не существует никакого иного истинного закона, кроме этого. Основываясь на показаниях как этих иудеев, так и тех, кого они совратили, можно понять, что Святой Католической Вере был причинен большой вред и ущерб.

Хотя Нам было известно истинное средство избавления от этих пагубных явлений и сложностей, а именно прервать всякое общение между вышеупомянутыми иудеями и христианами и выслать их за пределы всех наших владений, Мы удовлетворились изгнанием вышеозначенных иудеев из всех городов и деревень Андалусии, где они нанесли, по всей видимости, наибольший вред, веря в то, что этого будет достаточно, и в этих и иных городах, городках и деревнях, находящихся под Нашей властью и в Наших владениях, эти меры окажутся действенными, и эти явления прекратятся. Но Нам сообщают, что этого не произошло, и суды, произведенные над несколькими из вышеупомянутых иудеев, которых нашли наиболее виновными в вышеуказанных преступлениях против Святой Католической Веры, не оказали должного воздействия, чтобы искоренить и эти преступления и правонарушения. И кажется, что иудеи с каждым днем увеличивают свое зло и вредную деятельность против Святой Католической Веры в местах своего проживания. Для того, чтобы не дать им возможности еще более оскорблять нашу Святую Веру, как в тех, кого Бог до сих пор хранил, так и в тех, кто пал, но исправился и вернулся в лоно Святой Матери Церкви, но вследствие слабости человеческой природы может поддаться соблазну дьявола, постоянно ведущего против нас борьбу, Мы устраняем основную причину, и вышеназванные иудеи, если не крестятся, должны быть изгнаны из королевства. Поскольку в случае совершения отвратительного и тяжелого преступления некой группой разумно, чтобы данная группа была распущена и уничтожена и чтобы меньшие были наказаны вместе с большими, один за другого, те, кто не дает добрым и порядочным людям спокойно жить в их городах и может своим общением нанести вред другим, должны быть изгнаны из среды людей и за меньшие проступки, наносящие ущерб государству, а уж тем более за эти опасные и заразительные преступления. По этой причине Высокий Совет, состоящий из старейшин, кабальеро и иных добросовестных людей, решил после долгого обсуждения, что все иудеи должны покинуть наше королевство, и им никогда не будет дозволено вернуться обратно.

Толпа одобрительно заулюлюкала!

Хуан де Колома стал говорить подчеркнуто громко:

– Касательно этого, Мы приказываем данным эдиктом, чтобы иудеи всех возрастов, находящиеся в Наших владениях и на Наших территориях, покинули их вместе с сыновьями и дочерями, слугами и близкими и дальними родственниками всех возрастов в конце июля этого года, и не смели возвращаться в наши земли, и не проходили через них, так что если какой-либо из них окажется на этих территориях либо вернется в них, то будет казнен, а его имущество конфисковано. И Мы приказываем, чтобы ни один человек в Нашем королевстве, любого общественного статуса, включая знать, не укрывал у себя и не защищал ни одного иудея прилюдно или тайно с конца июля и в последующие месяцы в своих владениях или иных местах, с риском потерять, в качестве наказания, все свои наделы и укрепления, привилегии и наследственное имущество. И для того, чтобы иудеи могли распоряжаться своими домами и всем своим имуществом, Мы берем их под свою охрану и опеку так, чтобы к концу июля они смогли продать или обменять свою собственность, мебель и любой иной предмет свободно по своему разумению. В этот промежуток времени никто не имеет права как-либо ущемлять их, оскорблять, или относиться к этим людям несправедливо, или посягать на их имущество, а те, кто нарушит этот указ, подвергнутся каре за пренебрежение к Нашей королевской защите.

В толпе начали раздаваться отдельные возмущения.

Глашатай посмотрел на королеву и быстро затараторил:

– Мы даем право и разрешение вышеназванным иудеям забрать с собой из Наших владений свое имущество и увезти его по морю или по суше, за исключением золота, серебра, чеканных монет, а также иных предметов, запрещенных к вывозу законами королевства, не включая разрешенные предметы и ценные бумаги.

Мы приказываем, чтобы этот эдикт был провозглашен на всех площадях, и во всех местах собрания всех городов, и во всех основных городах, и деревнях, и населенных пунктах епископств, через глашатая, в присутствии общественного писца, и чтобы никто не поступал обратным образом под страхом наказания со стороны Нашей Королевской Милости, снятия с должностей и конфискации имущества нарушителей. Мы также приказываем, чтобы подписанное свидетельство о выполнении эдикта было представлено суду.

Толпа разразилась овациями!

Кажется, эдикту не радовался только один человек. Это был иудейский ученый, а в то время – министр финансов Дон Ицхак бен-Иегуда Абрабанель.

Эпизод 4. «Ход конем»

19 октября 1469 года в Вальядолиде сочетались законным браком Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский. Еще до свадьбы, 7 января 1469 года, Фердинанд подписал договор, по которому давал обязательство во всем тесно сотрудничать с Изабеллой, совместно с ней принимать все решения, подписывать все указы вместе с королевой и признавать законной носительницей короны только Изабеллу. Таким образом, Фердинанду Арагонскому отводилась в Кастилии роль принца-консорта.

Но только немногие знали, что королевством правит именно Фердинанд, оставаясь в тени своей супруги.

Первым заговорил Абрабанель:

– Ваше Величество! Весь иудейский народ будет благодарен вам, хотя еще и не понимает того, что вы для него сделали.

Фердинанд пожал плечами:

– Я и сам не понимаю, зачем тебе это надо. Ведь только благодаря деньгам, которые ты собрал с иудейских общин, Мы одержали победу в Реконкисте! И Мы давали тебе королевское слово, что за такую большую помощь никогда не будем чинить препятствий иудейскому народу.

Абрабанель хотел было что-то сказать в ответ, но передумал и только низко поклонился.

Видя состояние министра, Фердинанд предложил:

– Я могу сделать для тебя личное исключение, и ты останешься с Нами.

Абрабанель, теперь уже ни мгновения не раздумывая, ответил:

– Ваше Величество! Я предпочту разделить участь своих братьев…

Фердинанд понятливо кивнул:

– Тогда напоследок сделай для меня еще одно.

Абрабанель снова поклонился:

– Все, что будет в моих силах, Ваше Величество!

Фердинанд вздохнул:

– Наша полоумная Изабелла хочет оказать помощь этому пройдохе Колумбу, который уже всем заморочил голову возможностью открытия Индий.

Абрабанель улыбнулся:

– Как будет угодно Их Высочествам.

Вечером того же дня Абрабанель скрытно прибыл в отдаленный и самый высокий район города – Пуэнте-де-Вальекас.

Он неспеша прохаживался по спускам и подъемам длинных аллей деревьев, разгораживающих широкие луга парка Cerro del Tío Pío.

Абрабанель не понимал, почему встреча назначена именно здесь: несмотря на то, что отсюда открывались лучшие виды на Мадрид, освещенный в это время множеством огней, это все-таки был район трущоб.

Но одно он знал точно – тот, кто назначил ему эту встречу, ничего просто так не делает, и необходимо быть очень внимательным в разговоре, всегда учитывая по его итогу место встречи.

Мадридский парк Cerro del Tío Pío, по подобию Москвы, Иерусалима, Рима и Афин, лежит на семи холмах. Горки, похожие как сестры, мадридцы называют Parque Siete Tetas, или «Парк семи грудей», из-за аккуратной формы холмов.

От мыслей его оторвал сухой кашель сзади.

Абрабанель обернулся и низко поклонился человеку в длинной черной накидке с надвинутым на лицо капюшоном.

Черная накидка тихим голосом спросила на латинском:

– Дело сделано?

Абрабанель утвердительно ответил:

– Все, как и договаривались. Эдикт будет оглашен 31 марта, а уже с 1 апреля – начнется…

Черная накидка молчала, и Абрабанель поспешил добавить:

– Весь иудейский народ будет вам благодарен за урок еще долгие и долгие годы. Только благодаря вам мы сплотимся и станем сильнее и, в конце концов, обретем полную независимость…

Черная накидка перебила его:

– Как сказал ваш пророк: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

Абрабанель вопросительно смотрел на черную накидку:

– Я понимаю, что такие страшные гонения были еще до времен Исхода, были при Риме! Сейчас мы задумали изгнание из Испании, чтобы, как и в те времена, сплотить разрозненных иудеев, чтобы сохранить единство народа. Но неужели и в будущем цена единства будет такой высокой?

Черная накидка, уходя, ответила:

– Что было, то и будет…

Абрабанель сделал несколько широких шагов за ней:

– У меня есть еще одна просьба к вам. Но это не моя просьба, а просьба королевы…

Выдающийся государственный деятель и финансист Ицхак бен-Иегуда Абрабанель умер в тихом уединении в Венеции в 1508 году. До конца жизни он мучал себя сомнениями в правильности своего поступка – принимать решение за целый народ! Он считал, что все свое время он посвящал служению народу и владыкам из плоти и крови, – теперь он решил целиком посвятить себя служению Всевышнему. Он писал: «Все годы, которые я провел при дворе, я был всецело поглощен его заботами, и не было у меня свободного времени для Торы – я даже не притрагивался к книгам. И так я провел свои дни в суете и годы посвятил тщетному, добиваясь почестей и богатства. И вот, все это богатство утеряно. И теперь, когда я стал неимущим скитальцем, я могу возвратиться к изучению священных книг».

Замолил ли свои грехи Абрабанель? Или это были и не грехи, а наоборот – воля Всевышнего?!

Эпизод 5. Условие

На празднование провозглашения эдикта королевская семья не поскупилась.

Ближе к концу гуляний Изабелла I скрылась из виду и торопливо направилась вглубь сада. Хорошо изучив расположение его сооружений во время ежедневных прогулок, она почти в полной темноте безошибочно добралась до места встречи.

Подумав, что ей назначили встречу именно возле бани, чтобы в очередной раз принизить ее, она слегка нахмурила свой по-гречески слегка длинноватый носик: «Время еще покажет, кто из нас умнее…»

Королева Испании Изабелла Кастильская признавалась, что за всю жизнь мылась всего два раза – при рождении и в день свадьбы.

На несколько мгновений из-за туч выступила убывающая луна, и Изабелла увидела поджидающую ее тень:

– Я все сделала, как ты сказал.

Тень молчала.

Изабелла начала волноваться:

– Все будет так, как мы договаривались?

Тень тихим низким голосом ответила на латинском:

– Дело сделано!

Королева облегченно улыбнулась.

Уловив, что тень двинулась, Изабелла заторопилась:

– У меня есть еще одна просьба!

Тень остановилась.

Немного помолчав, Изабелла продолжила:

– Я дала королевское слово Кристобалю Колумбу, что помогу ему с экспедицией. Он обещал найти для короны западный морской путь в Индию. Нам нужно больше золота!

Тень не издала ни звука.

Королева в сердцах выпалила:

– Помоги мне. Нужны еще деньги!

Тень ответила:

– Я дам больше, чем деньги. Я дам карты в Новые земли.

Королева благодарно поклонилась.

Тень добавила:

– Но и у меня есть одно условие…

Благодаря Изабелле Кастильской испанцы первыми смогли добраться до сокровищ Нового Света и со временем сделать свою правительницу самой богатой женщиной мира.

Королева выполнила условие, и на кораблях, идущих в Америку, конкистадоры перевозили зараженных черной оспой. В результате вымерла большая часть коренного населения – «индейцев».

Эпидемии не только убивали людей, но и разрушали их культуру и мораль. Когда все старейшины умерли одновременно, основная часть культуры и знаний индейских общин также исчезла.

Когда паломники прибыли в будущую Америку, они обнаружили, что местное население уже уничтожено болезнями. Вдоль побережья были заброшенные поселения, это были идеальные места для жизни. Как будто сам Господь благословил миссию паломников – так появилось чувство превосходства.

Многие из первых европейских переселенцев ожидали, что коренные американцы будут предоставлять рабочую силу для обработки их полей. Когда они начали производить прибыльные культуры, такие как сахар, кофе и табак, спрос на рабочую силу стал возрастать. Не имея местного населения, которое можно было бы эксплуатировать, европейцы обратились к Африке, чтобы обеспечить производство этой рабочей силой. Абсолютное владение человеком, оправданное концепцией расового превосходства, было во многих отношениях результатом эпидемий нетронутых земель.

Хотя «альтернативная история» может быть трудной и опасной, очевидно, что, если бы эти масштабные эпидемии не охватили Америку, современный мир развивался бы совсем по-другому. Американские нации, и не в последнюю очередь США, не существовали бы в их нынешнем виде.

Эпизод 6. Алчность

Тихомир сказал:

– Королевская чета издала эдикт, который предписывал иудеям Испании в трехмесячный срок либо креститься, либо покинуть пределы страны. Оставшиеся после этого срока объявлялись вне закона.

Марфа попросила пояснить:

– Как понимать «вне закона»?

Тимофей грустно ухмыльнулся:

– Смысл указа состоял в лишении иудеев защиты закона, то есть делал беззащитными от преступных посягательств и лишал права на законный суд. Разумеется, в таких условиях была невозможна никакая торговля, являвшаяся основным занятием испанских иудеев.

Тихомир решил уточнить:

– Так в чем же повторение истории?

Тимофей пояснил:

– Главным из условий для иудеев, покидающих Испанию, было то, что они должны были оставить все свои накопления и богатства Испанской короне.

Тихомир хлопнул себя по коленке:

– Так это же был чистой воды грабеж!

Тимофей кивнул:

– Этим миром правит алчность – власть и золото! И молодая испанская чета просто захотела пополнить казну, прикрываясь своей религиозностью при прямой поддержке Католической церкви.

Тихомир был в негодовании:

– Так царь Алексей Романов и Никон повторили историю!

Тимофей просто развел руками.

Марфа с жалостью спросила:

– И много их было, иудеюшек этих?

Тимофей на минуту призадумался:

– Как будто – двести тысяч иудеев перешли в католичество, и столько же были изгнаны.

Марфа заплакала снова:

– И куда же они, горемыки, подевались?

Эпизод 7. Султан

Когда восьмой султан Османской империи Баязид II услышал о беде целого народа, он немедленно распорядился отправить флот на спасение иудеев-сефардов из Испании.

Великий визирь Османской империи Херсекли Ахмед-паша, заслуживший репутацию человека, говорящего правду, подкараулил султана, когда тот прогуливался по парку, разглядывая красочные цветочные клумбы.

Увидев, что султан одет по-простому – только в ферадже из ангорской шерсти, отороченном мехом горностая, а на его лице играет улыбка, Ахмед-паша понял, что у того хорошее настроение и сейчас самое время образумить повелителя:

– Великий султан! Позволь мне задать тебе вопрос.

Баязид действительно был в приподнятом настроении и, предвидя вопрос, утвердительно сказал:

– На землях, которыми я управляю, иудеи будут свободно исповедовать свою религию и говорить на своем языке.

Ахмед-паша в очередной раз поразился проницательности султана, но решил высказать свое мнение:

– Простите мою дерзость, повелитель, но в дальнейшем это приведет к ужасным последствиям! Приехавшие иудеи нарушат стабильность. Спокойствие империи окажется под угрозой.

Султан остановился возле стола, на котором рядами стояли горшки с приготовленными к посадке разнообразными цветами: белыми, желтыми, оранжевыми, красными и розовыми.

Пригладив белую бороду, он улыбнулся и спросил у визиря:

– Что скажешь об этих цветах?

Ахмед-паша, не полностью понимая вопроса, ответил:

– Буйство красок поражает, повелитель.

Султан подозвал садовника:

– Убери вот эти три ряда.

Садовник молниеносно бросился выполнять приказ, убирая оранжевые, красные и розовые цветы.

Продолжая улыбаться, султан спросил у визиря:

– А сейчас?

Тот искренне ответил:

– Так хуже, повелитель.

Баязид положил руку на плечо визиря, покрытое наградным мехом черной лисицы:

– Всевышний любит разнообразие, Херсекли, иначе бы он создал лишь один вид цветов, один вид птиц, одинаковых людей. Однако взгляни – все мы очень разные. Этот стол был красив, потому что на нем были самые разные цветы. На землях, которыми я управляю, все, независимо от языка и вероисповедания – и христиане, и мусульмане, и, разумеется, иудеи – должны жить вместе счастливо и мирно, как и эти цветы. Мир разнообразен. Это великий дар небес.

Ахмед-паша низко поклонился султану в ответ.

Около половины изгнанных иудеев – более ста тысяч человек – нашли в городах Османской империи свою вторую родину. Султан даровал иудеям право селиться в любом месте империи и пользоваться всеми правами, наряду с другими подданными. Он обеспечил благоприятные условия и помощь переселенцам, разослав по всей территории империи Султанский фирман, который гласил, что переселенцы должны быть приняты со вниманием, заботой и гостеприимством, где бы они ни поселились. Иудеи, которым империя помогла в самые трудные для них времена, сполна отблагодарили в последующие века своими достижениями, успехами, открытиями во благо Османской империи. Они внесли важный вклад в развитие огнестрельного оружия, использование технологии печати, в торговлю, медицину и многое другое.

А может быть, за всем этим стоял кто-то более дальновидный, чем султан – тот, кто преследовал совсем иные цели…

Чуть позже султан удивил визиря, когда провел обеденный намаз значительно дольше от обычного времени, рассчитанного мудрецами от восхода солнца. При этом моление происходило с большим числом ракаатов и было завершено не как начато – в сторону Каабы в Мекке, а намного западнее.

Херкесли второй раз был удивлен и даже озадачен, когда Баязид II приказал принести бумагу и перо и собственноручно написал письмо, чего уже давно не было…

Эпизод 1. Тайник

Беседа затянулась до утра.

Тихомир бы еще долго слушал Тимофея, но уснул сидя, вслед за Марфой, уставшей после хлопотливой дороги.

Уже днем Марфа разбудила его:

– Тихомирушка, перебирайся в опочивальню.

Через приоткрытые веки Тихомир посмотрел на нее и улыбнулся в ответ.

Ее голубые глаза, в которых раньше отражалась печаль и переживания, ожили, и теперь в них горели радостные огоньки. Вся она была какая-то простая и домашняя. В прямом цветочном сарафане на тонких бретелях, слегка приоткрывающих высокую грудь, с заплетенными в тугие косы русыми волосами, уложенными по округлым плечам, она полностью гармонировала с окружающей обстановкой и привносила в атмосферу уют и спокойствие.

Тихомир вздохнул и, расправив затекшие спину и конечности, встал с лавки – голова была тяжелой, мысли путались, уж больно много накануне было переговорено.

Отодвинув занавесь каморки, Тихомир увидел угугукающего Петра.

Тот сыто улыбался.

У Тихомира засосало под ложечкой.

Он пощекотал сына за щечку:

– Первый мой… Раз!

Послышался скрип открываемой двери, и в покоях молниеносно распространился аромат пирогов. Живот Тихомира призывно заурчал.

В каморку вошла Марфа:

– Пойдем в горницу – стол уже накрыт.

Тихомир вопросительно огляделся.

Марфа разгадала его мысли:

– Пожитки уже сложила в сундук.

И со вздохом добавила:

– Только вот это все сам ложи.

Сабля, завернутая в тряпицу, лежала на лавке.

Тихомир развернул ее – блеснуло серебро узорчатой рукояти.

Затем Тихомир развернул еще один сверток и погладил рукой отцовский револьвер.

Он улыбнулся с прищуром – теперь с собой был компактный, но увесистый ящичек с патронами.

Тихомир выглянул из-за занавеси – никого:

– Иди первой, я немного попозже – за тобой.

Когда Марфа вышла, он быстро на цыпочках зашагал к красному углу, по пути доставая из-под привязанного под мышкой неприметного мешочка какой-то сверток в черной плотной бархатке.

Прислушавшись, он быстро встал на лавку и упрятал сверток за образ.

Эпизод 2. Остолопы

После они сидели на заднем дворике в тени среднерослых яблонь раннего белого налива с шаровидной от старости кроной. Яблони были редко усажены созревающими плодами, скрытыми под листвой. Листья были крупные, и через них с трудом пробивалось краснеющее к закату солнце.

Тихомир вспоминал объяснения Афанасия:

– Слово плод одного извода со словами площадь, область, облако и…

Марфа, словно в продолжение его мыслей, указала Петру на дерево:

– …Яблоко!

Петр внимательно посмотрел в направлении ее руки.

Но Тихомиру показалось, что он смотрит куда-то вдаль, минуя крону – прямо в небо.

По небу реяли редкие облака, и Тихомир полушепотом произнес:

– Реять, роиться, редко, радуга, радость…

– …Рай, – дополнил его Тимофей.

Тихомир улыбнулся.

Петр резко вскинул голову вверх. Все посмотрели вслед за ним – высоко над головой, широко раскинув могучие крылья, реял красавец орел.

Тихомир гордо произнес:

– Орел и реять – слова одного извода!

Тимофей рассмеялся:

– Видно, ты был хороший ученик в «школе» моего брата Афанасия!

Тихомир, довольный собой, ответил:

– Да, я остолоп!

Тимофей потрепал его по плечу:

– Я знаю, что в древние времена все обучение проходило под деревьями – как и у нас сейчас. А учитель школы был как ствол, как столб этого дерева, и назывался ее столпом – столп школы, столп науки.

Тихомир стал серьезным:

– Позволь мне стать твоим учеником – остолопом!

Тимофей так же посерьезнел:

– Коль готов, так давай…

Марфа подключилась к разговору и спросила Тимофея:

– Скажи мне, сколько священных писаний ты изучил?

Тот призадумался, как ей ответить.

– Хвала Богу! – начал он и, посмотрев на Тихомира, поправился: – Хвала Всевышнему! Я изучил все возможные священные трактаты. Знаю основы всех мировых религий: христианства, ислама и буддизма, и всех их ответвлений, знаю иудаизм, индуизм и другие национальные религии. Это были и исходные книги, и со временем переделанные.

Марфа восторженно произнесла:

– Ты мудрый человек! Бог дал тебе разум для изучения…

Она посмотрела на Тихомира и, в надежде услышать ответ о любви или о счастье, задала Тимофею очень неожиданный для всех вопрос:

– Скажи, ты понял смысл нашей жизни?

Тимофей не раздумывая ответил:

– Нет!

Марфа была одновременно и разочарована, и удивлена, и уж было открыла рот, как Тимофей продолжил:

– Разницы между неучем и мудрецом – нет. Оба не знают истины. Оба – ничто по сравнению с Всевышним. Но неуч ничего не знает из-за своей лени. А мудрец благодаря своему тяжелому труду осознал, что он все равно ничего не знает, потому что познать Всевышнего невозможно. А Всевышний хочет, чтобы человек это осознал сам. Собственным умом, усилиями, трудом. Поэтому надо много и тяжело учиться и трудиться, чтобы понять, что ты ничего не понимаешь. Это прибавляет скромности хорошим людям, но иногда может вызвать гордыню у нехороших людей. Они начинают гордиться тем, что они выучили много книг, и становятся как мерины, несущие на себе поклажу с книгами, но не понявшие главного, что…

Тихомир, вспоминая прошлое, добавил за него:

– …Предел высшего знания заключается в том, что познать Творца нельзя.

Тимофей удивленно посмотрел на него.

А Марфа непонимающе нахмурилась.

Тихомир разъяснил:

– Загадка замысла Творца в том, что, сколько бы простой смертный человек ни стремился понять замысел Творца, он не сможет это сделать – Творец не дал ему такого разума.

Марфа понятливо кивнула.

Тихомир добавил:

– Эта загадка посильна только Первым, а каждый Первый должен самостоятельно ее отгадать.

До этого момента никто из увлеченных беседой не обращал внимания на поведение Петра, который очень внимательно слушал разговор.

Теперь же все разом уставились на него, и он – разулыбался…

Марфа, не удержав вырывающихся эмоций, выдала:

– Я тоже хочу быть остолопом!

Все дружно рассмеялись.

После Тимофей, глядя на нее, совершенно серьезно сказал:

– Над умными есть разумные, над разумными есть мудрые, над мудрыми есть премудрые, а над премудрыми – святая простота.

Эпизод 3. Мысль

Тимофей рассказывал:

– Вот так мы и разошлись в разные стороны с моим братом Афанасием. Я стал жить по заветам Божьим, а он – по наследию предков. Единое, что связывало, да и сейчас связывает нас, то, что имеем мы одну общую мысль.

Тихомир спросил:

– Какую мысль?

Тимофей пояснил:

– Что все держится на языке первозданном! Правильность и непрерывное течение мыслей, видимые в славяно-русских словах, так велики, что ежели бы человеческие умы открыли для себя их изводы, то знание всех других языков озарилось бы другим светом. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль.

Тихомир решил поспорить:

– Ты хочешь сказать, что все мировые языки произошли от славяно-русского языка?

Брат твой, Афанасий, думаю, рассуждает именно так. Но вот ты веруешь во Всевышнего, истоки которого идут от иудеев…

Тимофей пояснил:

– Откуда бы ни взяли мы начало человеческого языка, от первосозданного мужа или жены, или от семьи Ноевой, единственной, оставшейся на земле после Потопа, в том и другом случае, как народы, расселявшиеся по земному шару, не престают быть их потомством, так и языки должны быть более или менее отдаленными наречиями того языка, каким говорил первый народ от создания человека. Ной был не вновь созданный человек, он был потомком людей, следственно, если потомство людское не было прервано, то и прохождение языка из уст в уста не могло быть остановлено, потому что сын всегда говорит языком своего отца! Никогда народ, происходящий от другого народа, не бросал языка своих предков.

Тихомир решил продолжить спор:

– А Вавилонское столпотворение?

Тимофей улыбнулся глазами:

– Столпотворение Вавилонское не опровергает этой истины. Для смешения языков не было надобности разделять их на многие первобытные языки, а довольно было из одного и того же языка сделать разные наречия, чтобы люди перестали друг друга разуметь. Впоследствии народы получили разные имена: халдеи, скифы, славяне, персы, но через то они не перестали быть потомками детей Ноевых. Равным образом и языки их.

Тихомир спорил дальше:

– Так почему же сейчас мы не знаем и не понимаем славяно-русского языка?

Тимофей ответил:

– Потому-то и не понимаем, что не знаем его корней! Не только через пятьдесят веков, но часто через один век язык предков становится невразумительным для потомков. Сами названия языков отрицают их первобытность. Ведь истина в том, что языки называются именами говорящих на них народов. А народы не могли получать свои имена прежде, как после своего размножения, когда они начинали различаться один от другого.

Таким образом, первобытный язык исчез сам по себе, но существует во всех языках, в каких-то – больше, в каких-то – меньше. Он существует в них не своими словами, а корнями, из которых каждый язык произвел свои ветви.

Наречия, даже очень отдаленные одно от другого, считаются уже разными языками. Это происходит оттого, что некоторые слова забываются, другие изменяются, третьи вновь выдумываются и входят в употребление. Но забытое слово не престает существовать в произошедших от него ветвях, измененное остается часто не изменившимся в своем корне. Новое всегда производится от старого.

Тихомир решил проверить Тимофея:

– По-французски день будет jour. Ну, и где тут корень?

Тимофей рассмеялся:

– Как бы новейший язык ни отошел далеко от первобытного образа, следы его остаются в нем приметными.

Если постараться, то можно до них добраться: день, динь, дзень, дженъ, диэна, деиц, диэс, диа, деирна, диорнод, джор, джорно, жор, жур, даанг, даг, таг, дагур, дегов, дивес, дай, дэй.

На многих наречиях и языках видно, что все они повторяют одно и то же слово.

Но какая разница между русским день, французским jour и германским tag?

Оба пути, по которым происходило изменение слова, весьма очевидны.

Первый: день, диэна, диэц, диурно, джорно, жур.

Второй: день, дань, даанг, даг, таг.

Тихомир не унимался:

– Ты привел пример похожих слов. Но ведь есть слова, которые на разных языках совершенно непохожи даже корнем! И почему ты считаешь, что именно славяно-русский язык ближайший к первобытному языку?

Тимофей ответил:

– Изучая многие и многие книги, я понял, что древнейший язык пошел от скифов, а те – от Иафета, одного из сынов Ноевых. Само слово скивы или скиты считают славянским, означающим скитание, то есть прохождение от одного места в другое, поскольку первоначальные народы не имели постоянных жилищ. Если даже рассуждать о славянском языке только по историческим событиям, то очевидно, что он был самодревнейший и ближайший к первобытному языку, потому что одно исчисление скифо-славянских народов, известных под тысячами разных имен и расселившихся по всей земле, показывает его глубокую древность.

Тихомир сделал недоверчивое выражение лица.

Тимофей укоризненно покачал головой:

– Я имею уверенность в своей правоте не по слепому пристрастию к моему отечественному языку и не по мечтательным догадкам, а по истинному и точному исследованию многих языков и наречий.

Всем совершенно ясно, что все языки составляются одинаковым образом – посредством приставления к корням разных окончаний и предлогов извлекаются ветви. Содержащееся в корне понятие никогда не переменяется, оно только разнообразится.

Для отыскания корня надобно отделить в слове предлог и окончание, на каком бы языке оно ни было. Затем по оставшемуся корню рассуждать о первоначальном понятии, сохраняющемся во всех произведенных от него ветвях, как на одном, так и на многих языках.

Тихомир предложил:

– Давай начнем сначала!

Тимофей кивнул:

– Разберем твое слово начало. Корень – нач, а ало – окончание?

Тихомир непонимающе замотал головой.

Тимофей приподнял бровь:

– Или возьмем на за предлог, чал за корень, а о за окончание?

Тихомир развел руками.

Тимофей объяснил:

– Все это будет только гадание и не откроет коренного значения или смысла.

Для определения корня нужно сообразить его с другими того же корня ветвями: начать, начинаю. Из них ветвь начинаю покажет, что в ней на – предлог, чин – корень, аю – окончание. Итак, корень есть чин.

Тихомир удивился:

– От корня чин в слове начало осталась одна только буква ч!

Тимофей согласился:

– Начинаю – значит приступаю к произведению в действие предначертанного в моем уме чина, то есть порядка, устройства. Так коренное значение во всех происшедших от этого корня ветвях будет ясно.

Тихомир вздохнул:

– Да, отыскать корень не всегда легко, а еще труднее распознавать предлог и окончание.

Тимофей начал объяснять:

– В каждом слове любого языка можно различить два понятия или значения, из которых одно назовем коренным, а другое ветвенным. Коренное, относясь ко многим вещам, не определяет ни одну из них, но только показывает нечто всем им сродное или свойственное. Ветвенное, напротив, определяет каждую вещь порознь. Зная первое, мы не можем еще знать второго. Всякая извлеченная из корня ветвь сохраняет в себе его и, следовательно, заимствует от него свое значение. Случается часто, что коренное значение затмевается ветвенным и даже совсем исчезает от очей разума.

Марфа замотала головой:

– Тимофей, объясни еще раз.

Тот улыбнулся:

– Каким образом под именами камень, голубь, гриб мы разумеем такие-то именно, а не другие вещи? Или почему человек, произведя от одного и того же слова понятия висеть, ветви, вишня и виселица, разумеет под ними столь различные между собою предметы?

Марфа ответила:

– Лично мне еще в детстве указали и назвали каждый из них.

Тимофей согласился:

– Правильно. И с тех пор их вид, зримый тобой, остался начертанным в твоем уме, а названия затвердились в твоей памяти и сохраняются в ней чрез всегдашнее повторение и наслышку.

Марфа разулыбалась.

Тимофей покачал головой:

– На таком знании языка может остановиться тот, кто не хочет идти далее.

Марфа нахмурилась.

Тимофей по-учительски улыбнулся:

– Давайте продолжим наши рассуждения. Древность языка и забвение многих первобытных названий не позволяют нам при каждом слове найти начало его и причину.

В слове, например, камень мы не видим или не добрались еще до коренной причины, по которой он так назван, и потому почитаем его первобытным словом, имеющим одно только ветвенное значение.

Тихомир заинтересованно спросил:

– А слово медведь?

Тимофей ответил:

– В слове медведь мы видим два значения: ветвенное и коренное. Первое представляет нам известного зверя, а второе – что зверь этот ведает, где мед, ищет его, любит им питаться. Иностранцу хотя бы и сказать значение слова медведь, но когда ему не известны слова мед и ведать, то он знал бы одно ветвенное его значение, не зная коренного. Получается, что по тем словам, начало которых нам неизвестно, мы можем в своем языке назвать себя иностранцами.

Теперь Тихомир попросил:

– Поясни?

Тимофей привел пример:

– Богемцы от ошибки в произношении переменили букву м в н и вместо медведь пишут nedwed. Следовательно, слово их, потеряв коренное значение, осталось при одном ветвенном.

Марфа попросила:

– А еще примеры?

Тимофей продолжил:

– Сразу приметен смысл во многих простых словах, например, в ягодах: черника, голубика – по их цвету, земляника – потому что растет низко к земле, костяника – потому что имеет в себе косточки. Бич – потому что им бьют, темница – потому что в ней темно, корабль – потому что своим образом походит на короб.

Но есть и такие слова, в которых коренное значение затмевается ветвенным, иногда от изменения какой-нибудь буквы. Например, масло вместо мазло от мазать.

Иногда от сильного устремления нашей мысли на одно ветвенное значение коренное при нем забывается. Под словом голубь мы разумеем птицу, получившую название от голубого цвета своих перьев.

Но, увидев той же породы птицу с перьями белого цвета, можем сказать: белый голубь. То есть помышляем об одном ветвенном значении, как бы забывая коренное, которое бы не позволило нам голубое назвать белым.

Многие совсем не сходные между собой вещи могут иметь одинаковое коренное значение. Имена свинец и синица в ветвенном значении имеют превеликую разность, но в коренном – никакой, поскольку оба произведены из понятия о синем цвете. Свинец – от исходного синец.

Тихомир, помолчав, сделал вывод:

– Ветвенное значение слова известно каждому в своем языке, а коренное открывается только тому, кто рассуждает о началах языка.

Тимофей согласился:

– Именно так, молодец! Всякий, например, знает слово гриб, но почему он назван так, доберется только тот, кто станет рассматривать корень грб, сличая слово с другими. Например, тот же корень с имеющимися ветвями погреб, гроб, гребень, горб. Тогда он увидит, что эти слова не представляют ничего сходного с «грибом» и потому не могли подать мысли к такому названию.

Но горб и гриб имеют между собою великую соответственность, поскольку верхняя часть гриба, шляпка, действительно горбата. Итак, от понятия о горбе произведено имя гриб. Богемец из того же hrb, или горб, произвел две ветви: hrib и herb, из которых hrib значит у него то же, что и у нас гриб, а под второю – hreb – он разумеет то, что мы называем гвоздь. Сходство сих предметов дало ему повод назвать их одинаково, изменив только одну гласную букву.

При сличении славянских слов с иностранным не довольно явного сходства букв и значений, как например, английское brow и славянское бровь, германское grabe и славянское гроб, шведское sister и славянское сестра, французское sel и славянское соль. Подобные слова хотя и показывают некоторое сходство между всеми языками, но их не так много, и притом это не приведет нас к познанию, каким образом от одного и того же языка расплодились столь многие и столь различные между собою наречия.

Солнце уже стало ярко-красным и пошло на закат.

Марфа начинала позевывать, и Тимофей предложил:

– Давайте, други мои, завтра продолжим.

Марфа прильнула к Тихомиру и тихонечко проворковала:

– Так, Тихомирушка, мы дойдем с тобой, ну… до полной учености!

Тихомир весело рассмеялся в ответ:

– Завтра продолжим.

Эпизод 4. Ночь

Тихомир уже лежал в постели, когда занавесь колыхнулась и через узкую щелочку в каморку проскользнула Марфа.

Прикрывая рукой огарок свечи, она посмотрела на Тихомира:

– Не спишь?

Поставив свечку на сундук, она повернулась.

По телу Тихомира пробежали мурашки – в отблеске свечи мимолетно проступил силуэт ее фигуры, просвечивающий сквозь тонкую ткань ночной рубахи. Нет, она не была похожа на столичных светских плоскогрудых, болезненно бледных барышень из прошлой жизни Тихомира, утомляющих себя диетами для поддержания осиной талии. Ее крепкое, округлое тело с крутыми бедрами и высокой полной грудью призвало к себе.

Когда она тряхнула головой и ее длинные и густые, заботливо расчесанные русые волосы рассыпались по плечам, сердце Тихомира взволнованно забилось, казалось, что его стук разносится по всему терему…

Марфа смотрела на Тихомира не отрываясь, затем, опустив глаза, она задула свечу и очень медленно, словно чего-то опасаясь, легла в кровать.

Так близко друг к другу они не были никогда…

Он гладил ее гладкую спину, трепещущую грудь с набухшими сосками, небольшой мягкий животик, целовал округлые плечи, ямочки у шеи. Она легонько постанывала от удовольствия.

Когда его губы коснулись ее губ, Марфа вздрогнула и ответила на поцелуй…

Все закончилось очень быстро.

Тихомир был разочарован собой и только тяжело дышал. Марфа улыбалась, глядя в темноту, и гладила его по волосам.

Она никогда не скажет ему, что это значило для нее, чего ей стоило казаться спокойной, скрывая свои чувства. Наконец он рядом, здесь – и ей все равно, где это «здесь». Сегодня у нее не было никакого другого желания, кроме как доставить ему удовольствие.

Но теперь она знала – с этой ночи все будет по-другому…

Эпизод 1. Вокзал

На скамеечке в тени деревьев небольшого сквера Николаевского вокзала на Каланчевской площади уже третий вечер подряд сидел тучный широкоплечий господин в возрасте. Его короткие густые черные с проседью волосы были взъерошены то ли от природы, то ли от накрапывающего дождика.

Господин, кажется, замер и не изменял позу – так и сидел все время, слегка отклонившись назад и закинув ногу на ногу.

Жандарм, проходивший мимо него который уж раз, хотел было подойти к подозрительному, но «обжегся» взглядом его выразительных темно-карих глаз и отвернулся.

В предыдущие вечера господин наблюдал за подготовкой к открытию Ярославского вокзала на противоположной стороне площади и строительством Рязанского вокзала – через пути. Сегодня, отогнав от себя мысли: «Почему русские любят „троицу“?! Зачем им три вокзала в одном месте? Прямо „площадь трех вокзалов“…», он продолжил просматривать свежий номер газеты «Московские ведомости», приуроченный к открытию Ярославской железной дороги и одноименного вокзала, построенных Иваном Федоровичем Мамонтовым:

«Правление Московско-Ярославской железной дороги извещает, что с 18-го числа августа открывается ежедневное движение от Москвы до Сергиева Посада, на первое время по два раза в день. Впрочем, в случае большего стечения желающих ехать через три четверти часа после обыкновенных поездов могут быть отправлены случайные поезда…»

Калужский мещанин Иван Федорович Мамонтов, заработавший миллионы на виноторговле, входил в десятку крупнейших деловых людей Российской империи. Деньги открыли ему путь к почету и власти, и он стал Гласным Московской городской думы – депутатом с пожизненным и переходящим по наследству «почетным гражданством Москвы», что отражало признание его заслуг перед городом. Выгодное вложение капитала обещала железная дорога. Россия заметно отставала от Европы в этом вопросе, но промышленность без развитой сети железных дорог существовать уже не могла: «…на Ярославском тракте на каретах, дилижансах да телегах проезжает больше ста пятидесяти тысяч человек и перевозится больше, чем четыре миллиона пудов грузов в год. Да добавляется больше полумиллиона паломников в Троице-Сергиеву лавру». Мамонтов решился на строительство железной дороги за свой счет, призвав отказаться от иностранного капитала. Строительство железных дорог с 1857 года монопольно велось «Главным обществом российских железных дорог», на самом деле управляемым иностранными банкирами: «Да что ж это творится, у нас что – своих инженеров нет? Французы грабят Россию, строят скверно вследствие незнания ни климата, ни почвы, смотрят на нас просто как на дикую страну и эксплуатируют нас бессовестно». Его сын, Савва Иванович Мамонтов, продолжил дело отца по строительству железных дорог, а вырученные средства направлял на развитие отечественного искусства, став меценатом и покровителем русских художников и артистов.

Господин не успел дочитать рубрику «Курьезы» об открытии Николаевской железной дороги десять лет назад: «В день открытия железной дороги произошел конфуз. Один царский чиновник, желая выслужиться перед начальством, приказал выкрасить рельсы белой масляной краской. Попав на участок со свежевыкрашенными рельсами, колеса начали буксовать, и поезд остановился. Чтобы уменьшить скольжение колес, пришлось мазать рельсы сажей, образующейся в паровой машине…» – как услышал протяжный гудок прибытия поезда.

Несмотря на невысокий рост и плотное тело, он пружинно поднялся и твердой уверенной, но неторопливой походкой направился к вагонам поезда.

Внимательно наблюдая за выходившими на перрон пассажирами, он довольно крякнул и провел рукой по шраму на подбородке, когда увидел свою цель.

Елизавета Тимофеевна, выйдя из вагона, в растерянности осмотрелась. Она не привыкла к тому, что ее никто не встречает, и, кажется, даже обрадовалась, когда к ней подошел неизвестный господин.

Она оценивающе посмотрела на него сверху вниз: укороченный черный сюртук, безупречно подогнанный к неказистой фигуре с явно непропорционально широкими плечами, свободные не по моде брюки и сияющие до блеска штиблеты.

Господин улыбнулся краешками узких губ и негромко, но четко произнес:

– С возращением, Елизавета Тимофеевна.

Она вопросительно прищурилась.

– Меня зовут Валерий Викторович Волков, – представился он и после короткой паузы добавил: – Я поверенный Андрея Георгиевича Медведя.

Видя замешательство дамы, он сделал скорбное лицо:

– Примите мои искренние соболезнования…

Глаза Елизаветы Тимофеевны начали наполняться слезами. Она отмахнулась и достала из рукава тоненький батистовый платочек с монограммой «ЕТМ».

Валерий Викторович, сделав деликатную паузу, спросил:

– Багаж?

Елизавета Тимофеевна отмахнулась:

– Я налегке.

Он понимающе кивнул, одной рукой принял ее саквояж, второй взял ее под локоток и коротко, по-простому, к удивлению мягким голосом, предложил:

– Поедемте домой.

Она, промокнув носик, кивнула и подняла глаза вверх – дождик усиливался.

Он без тени неудобства перед приличиями снял с себя сюртук и накинул ей на плечи.

Она благодарно улыбнулась – таких, как она, в сюртук могло поместиться несколько.

Он подозвал рукой извозчика.

За ними следовала новенькая рессорная бричка с закрытым кожаным верхом.

На борту брички красовался герб с двумя почтовыми рожками на фоне царского двухглавого орла, глядя на который Альфонсо выругался на возницу:

– Che cagata!

Тот раздраженно ответил, подняв руки кверху, явно передразнивая брата:

– Che boiata! Mama Mia!

За поводьями сидела полная копия Альфонсо, только помельче: такой же черноглазый, с прямыми вразлет бровями на высоком прямом лбу, нос с горбинкой был посажен точно посередине худого лица, узкие, но чувственные губы оттеняла начинающая выступать за день черная щетина, длинные смолистые волосы слиплись от дождя. Даже еле умещавшийся вдвоем с братом на тесном сидении, он сидел в величественной и непринужденной позе.

Альфонсо эмоционально перешел на русский:

– Джузеппе! Я думал, что у тебя хватит мозгов и ты арендуешь карету! Зачем воровать почтовый дилижанс и привлекать к нам внимание?

Джузеппе, утирая со лба капли дождя, с кривой улыбкой ответил:

– Зачем платить, если можно взять так!

Альфонсо сделал страшно недовольную гримасу, когда увидел следы крови, оставшиеся на лбу брата.

Альфонсо впервые был в Москве и поморщился, глядя на грязные от дождя земляные улицы города. Но он обратил внимание, что они были значительно шире, чем в Европе. Только ближе к центру начинались улицы, мощеные камнем, да с такими же каменными тротуарами, располагавшимися выше уровня мостовой.

Практически все дома были каменные, встречались даже настоящие дворцы, но его больше удивило нескончаемое количество золотых куполов церквей на всем пути.

Еще 25 мая 1705 года появился известный указ Петра I «О делании в Москве по проезжим большим улицам мостовых из дикого камня и о сборе на то с крестьян и купечества камней определенной величины».

Согласно этому указу, повинность замощения московских улиц была возложена на все государство. С дворцовых, архиерейских, монастырских вотчин и со всех вотчин служилого сословия предписывалось «камень имать» по числу крестьянских дворов, «изготовить тот камень нынешним летом, а возить по первому зимнему пути, как крестьяне поедут к Москве с запасы, с дровами и сеном, на тех же возах». На торговых людей та же повинность была возложена, «смотря по их промыслам, кому сколько и против скольких крестьянских дворов того каменья поставить можно». Всем же крестьянским и посадским людям предписывалось «привозить с собою к Москве по три камня диких ручных, но чтоб те камни меньше гусиного яйца не были, и отдавать их… во всех градских воротах… А у приема того камня быть дворянам с целовальники…».

С тех пор в Москве начали появляться первые булыжные мостовые. Дело, однако, шло медленно и продолжается по сей день…

Рассматривая Москву, Альфонсо не заметил, да даже и представить себе не мог, что ближе к Ордынке за ним появится «хвост» из неприметных дрожек, в которых рядом с «лихачом» сидел человек с идеально прямой спиной.

Эпизод 2. Хвост

12 апреля 1861 года началась Гражданская война США, продолжавшаяся до 1865 года.

Основной причиной войны стали острейшие противоречия между разными системами, существовавшими в одном государстве: буржуазным Севером и рабовладельческим Югом. В 1860 году президентом США был избран Авраам Линкольн. Его победа стала для рабовладельцев Юга сигналом опасности и привела к выходу южных штатов из состава союза.

Россия оказалась единственной страной того времени, открыто поддержавшей Север.

Император Александр II, отменивший крепостное право незадолго до инаугурации Линкольна, симпатизировал его действиям.

По его личному поручению, тульские оружейники оказывали поддержку Северу.

Поддержка Андрея Георгиевича Медведя, по прозвищу Железный, владельца одного из тульских оружейных заводов, оказала значительное влияние на ход событий.

Всегда пустой от бумаг широкий стол из карельской карликовой березы сегодня был завален свитками чертежей, листами с таблицами и диаграммами.

Андрей Георгиевич был погружен в мысли:

– Пулемет Эйгара имеет большие перспективы, не в пример многоствольной картечнице Гатлинга. Основная беда пулемета – это перегрев! Надо поразмыслить над системой охлаждения… может быть, применить водяную? Привод «кофемолки» не может дать скорострельность… Да и с патронами на дымном порохе что-то надо делать…

Первый в мире пулемет был разработан в 1720 году в Лондоне английским юристом, писателем и «немножко» изобретателем Джеймсом Паклом. Считается, что Пакл изначально разработал свою оригинальную конструкцию по заказу Королевского флота для противодействия маломерным судам и абордажным командам. Во время демонстрации оружия Пакл расстрелял несколько снаряженных барабанов с удивительным темпом – девять выстрелов в минуту. Но почти полтора века на новое оружие не было спроса. Только в 1861 году Авраам Линкольн решился закупить первую партию из десяти пулеметов. Так пулеметы получили боевое крещение в Гражданскую войну США. Они носили имя своего следующего изобретателя – Уилсона Эйгара, но все называли их «кофемолками», поскольку система подачи патронов внешне напоминала кофемолку. Однако «кофемолки» так и не прижились в американской армии. Созданный в 1883 году «Максим» разработки сэра Хайрема Стивенса Максима также не вызвал энтузиазма в США, и изобретатель перебрался в Великобританию, где еще около десяти лет совершенствовал модель. Первой из европейских стран, применившей пулемет «Максим», стала Россия – в 1875 году она купила двадцать орудий и лицензию на их изготовление.

Огромный вклад в усовершенствование пулемета внесли тульские оружейники – начальник инструментальной мастерской Павел Третьяков и старший мастер Иван Пастухов. Тульским мастерам удалось увеличить дальнобойность и надежность оружия и значительно облегчить «Максим». Если вес английского оригинала в полной комплектации составлял около 250 килограмм, то после переделки станка и системы охлаждения пулемет весил 68 килограмм. Всего в пулемет было внесено около двухсот изменений. Да и патроны стали отечественные, от русской винтовки Мосина, вместо патронов для американских «берданок». В 1905 году представитель английского производителя «Виккерс», побывавший в Туле, отметил, что русские смогли добиться взаимозаменяемости деталей пулемета, которая пока еще была недоступна в Европе.

Мысли Железного прервал секретарь:

– Андрей Георгиевич, почта.

Секретарь Александр Николаевич Богаткин работал у Железного первый год.

Андрей Георгиевич лично выбрал его из многочисленных кандидатов – выпускников Московского ремесленного учебного заведения, созданного в 1826 году вдовствующей императрицей Марией Федоровной, которая «высочайше повелеть соизволила учредить большие мастерские разных ремесел на триста человек» для мальчиков-сирот Московского императорского воспитательного дома.

Как многие воспитанники приюта, больше похожего на дворец, Александр Николаевич был подкидышем, но не в пример всем обладал ясным умом, отличной памятью, сильной волей, стойким характером и талантом к иностранным языкам.

С виду это был нескладный тощий беспечный отрок около двадцати лет от роду с вьющимися чернявыми волосами, расчесанными на модный прямой пробор, но его сущность «выдавали» открытые умные зеленые глаза.

Может быть, выбор пал именно на него, потому что он напомнил Железному непутевого сына, разбалованного маман?

Пока секретарь молча стоял в сторонке в ожидании распоряжений, Железный, думая о жене, машинально перебирал корреспонденцию.

Он сам себе усмехнулся, когда в руках оказалось письмо с почтовой маркой Висбадена. Но он очень удивился его содержанию – обычно жена писала с напоминанием о переводе денег на «лечение».

Железный поглубже уселся в любимое мягкое, зеленой кожи кресло и принялся читать письмо на французском, написанное безупречным каллиграфическим почерком.

Елизавета Тимофеевна писала, по своему обыкновению, прямо – без сантиментов: «Мой дорогой супруг! Судьба свела меня с очень интересными людьми из среды музыкантов. Один из них поведал мне историю, ужасающую своей несправедливостью! Некий скрипач Паганини, известный по всей Европе своим даром, умер больше двадцати лет назад, а его прах запрещен к погребению! Какой-то епископ Ниццы назвал его еретиком и запретил хоронить! С тех пор гроб этого Паганини возят по всей Европе в надежде упокоить мощи. Уж, наверное, лучше умереть в России! Молю тебя – помоги „страннику“. Целую тебя, любовь моя».

Железный на мгновенье задумался.

Перевернув листок, он печально ухмыльнулся: «И вышли мне немного денег. Может быть, тысячу рублей. Если бы ты знал, какие здесь безумные цены! Было бы хорошо, чтобы ты выслал все-таки еще больше денег – на помощь искусству».

«…Деньги нужны были бывшему студенту-юристу Родиону Раскольникову для продолжения образования. Именно из-за их отсутствия он был вынужден покинуть Петербургский университет. Полный университетский курс обучения составлял четыре года, а на медицинском факультете – пять лет.

Университетский устав в те годы установил плату со студентов: за слушание лекций в размере пятьдесят рублей серебром в год в столичных университетах и сорок рублей – в прочих. Следовательно, полный курс обучения обошелся бы Раскольникову в двести рублей. Это была изрядная сумма. Пенсия, которую получала мать Родиона Раскольникова, составляла всего лишь сто двадцать пять рублей серебром в год…»

Железный посмотрел на секретаря:

– Александр, позови мне Артамонова.

Дверь в кабинет без стука аккуратно приоткрылась, и через небольшую щелку в нее быстро протиснулся Сергей Демьянович Артамонов.

Железный передал ему письмо:

– Сергей Демьянович, что ты думаешь?

Артамонов пробежался глазами по тексту, не преминув взглянуть и на оборотную страницу. Затем он взял конверт и внимательно изучил его, включая штамп с датой отправления.

– Я думаю, что ее надо срочно вытаскивать в Москву. Боюсь, что она попала в руки мошенников, которые кишмя кишат на курортах, – четко и ясно констатировал Артамонов.

Железный, зная жену, отмахнулся:

– Не поедет. Наоборот заупрямится.

Артамонов пожал плечами:

– Тогда отправим к ней «хвост».

Железный прищурил глаза.

К концу дня Артамонов привел в кабинет Железного средних лет мужчину с военной выправкой и доложил:

– Андрей Георгиевич! Хочу вам лично представить – Анатолий Николаевич Никитин, потомственный казак. Выбыл со службы в чине хорунжего в результате преобразования Иркутского казачьего полка. В настоящее время зачислен в нашу секретную службу. Обучен. Специализируется по наружному наблюдению. Ответственный. Замечаний не имеет. Готов к выполнению задания.

Железный смотрел прямо в глаза Никитину, тот взгляд не отвел, но видно было, что немного разволновался.

Артамонов прервал затянувшуюся паузу:

– Разрешите отправляться в Висбаден?

Железный, ни слова не говоря, кивнул.

Никитин слегка приклонил голову:

– Честь имею!

Железный встал и выпрямился:

– Честь имею!

Никитин еще раз приклонил голову, развернулся и, еле заметно прихрамывая на правую ногу, вышел.

Артамонов, глядя на Железного, успокоил:

– Андрей Георгиевич! Не волнуйтесь. Он – лучший. Он не всегда был в «наружке».

Имеет опыт ведения открытых и закрытых боевых действий. Не зря его прозвище – Волкодав. По нашему делу получил подробнейший инструктаж. Все будет хорошо.

Железный устало опустился в кресло и покрутил затекшими за день шеей и плечами.

Артамонов не уходил.

Железный вопросительно посмотрел на него.

Тот замялся:

– Так что будем с этим скрипачом делать?

Железный вздохнул:

– Давай подумаем, к кому лучше обратиться в Италии. Но они дорого запросят – Ватикан любит деньги. Да и дело это не быстрое.

Только в 1897 году прах Паганини упокоился на новом кладбище в итальянской Парме.

Так закончилась скорбная одиссея – пятьдесят семь лет и семь месяцев прожил на свете Никколо Паганини, и пятьдесят шесть лет кочевали его останки в поисках последнего приюта…

Артамонов, подозрительно прищурив глаза, оперся обеими руками на столешницу и, приблизив лицо к уху Железного, прошептал:

– А может быть, эта история не только афера?

Железный нахмурился:

– Вторые?

Артамонов многозначительно поднял брови.

Железный взволнованно сказал:

– Я напишу ей письмо.

Эпизод 3. Господин

Анатолий Николаевич Никитин по прозвищу Волкодав про себя усмехнулся беспечности итальянцев.

Если в поезде Альфонсо вел себя сдержанно, стараясь без причины не выходить из купе, то уже по приезде в Москву стал вести себя открыто, как и в Висбадене – высовывался из брички, горлопанил на итальянском… Прохожие то и дело оглядывались на странную парочку. Хорошо, что полицейский не встретился!

Про его помощника, практически близнеца, который встречал Альфонсо на вокзале в приметной почтовой бричке, вообще думать не хотелось – с его-то нерусским лицом да не в форменной одежде…

Сам Волкодав, наняв неприметные дрожки, без труда «проводил» их к большому особняку на Ордынке, и дальше – вплоть до доходного дома на окраине Москвы. Где и остался наблюдать.

«Но кто этот широкоплечий господин, с которым уехала Елизавета Тимофеевна?» – крутилось у него в голове.

Эпизод 4. Вдовы

Елизавету Тимофеевну встречало все семейство Канинских.

Лукерья Митрофановна бросилась в объятья и запричитала:

– Вдовушки мы теперь с тобой…

Елизавета Тимофеевна всплакнула на ее плече.

К ним подошли и обняли дети, Стоян и Любава.

Лукерья Митрофановна затараторила обо всем подряд, кося глазом на Волкова:

– Благослови Бог Валерия Викторовича! Он приехал сразу после похорон! Жаль, что с Тихомиром разминулся. А у Тихомира теперь сын! Валерий Викторович все тут устроил… и с хозяйством разобрался… и кухарку новую нашел, правда она не русская – плохо еще разговаривает, но готовит так, что пальчики оближешь – только остро очень! Москва – такой большой город…

У Елизаветы Тимофеевны закружилась голова:

– Какой такой сын у Тихомира? Где сам Тихомир?

Волков заботливо усадил ее на диванчик.

Лукерья Митрофановна продолжала болтать, «попутно» рассказывая последние новости…

Валерий Викторович действительно быстро разобрался с хозяйством.

В первую очередь, «по приезде», он устроил тщательный обыск особняка и нашел письмо Тихомира, замаскированное под рекламный буклет, в ящичке с парфюмом на трюмо в спальне маман: «Сюда она в любом случае заглянет».

Волков опустил «прозу» и широко улыбнулся, когда прочитал главное: «…Первое время мы будем скрываться в Великом Новгороде у старца Афанасия. Его дом почти на самой набережной по правой стороне города от реки Волхов – рядом с Ярославовым Дворищем. Потом, как сказал отец, мы постараемся добраться до Алтая. Там нас будет ждать Хранитель…» Еще шире он улыбнулся, когда прочитал: «Это мое письмо сожги и не говори никому совершенно ничего. Я дам о нас знать при первой же возможности. Может быть, буду нуждаться в деньгах».

Валерий Викторович последовал совету Тихомира и тотчас же сжег письмо.

«Подождем „первой же возможности“», – подумал он.

Эпизод 1. «Переселенцы»

С утра пораньше Тимофей задумчиво прохаживался в тенечке под яблоней.

Он встретил Тихомира с Марфой, вышедших их терема рука об руку, с легкой многозначительной улыбкой, от которой Марфа покраснела.

Опустив глаза, она присела на край скамейки.

Тихомир так нежно посмотрел на нее, что Тимофей улыбнулся еще шире.

Тихомир потер руки:

– Ну, давай, Тимофей! Учи нас своей науке!

Тимофей, все так же прохаживаясь, начал:

– Слово наука, с ветвями учить, учение, учитель, научаться, по смежности понятий и близости выговора букв могло измениться из слова науха. Потому что она, главным образом, приобретается посредством уха или слышанья. Навык хотя и делает для нас диким слово ушитель вместо учитель, однако рассудок не может не согласиться с тем, что научиться есть наслышаться и что учитель есть не кто иной, как внушитель или наставник ума нашего чрез наши уши, воспринимающие слова.

Разберем слова слово, члово, логос. Греческое логос, хотя далеко отходит от семейства, однако заключает в себе коренное л, особенно если средний слог го переставить вперед, то выйдет славянское голос