Шагая по облакам

1. За всё надо платить.

Толян умер в возрасте сорока лет, двадцать второго мая две тысячи двадцать второго года. Дата так себе. Одни двойки. Словно намёк на то, что у Толяна так всегда, если не на троечку, так на двоечку сто процентов. Да и месяц тоже не ахти, пусть и пятый. Некоторых месяц устроил бы, как-никак весна, скоро лето, листья на деревьях зелёные, трава сочная, летают комарики и мушки. Птички поют. Умирай хоть тысячу раз. Но Толяну не нравилось всё равно, однако он поделать ничего не мог. Рак «дожрал» его двадцать второго мая, в одиннадцать-тридцать семь по местному времени. В районной больнице, на грязных от пота и недельного пребывания на больничной койке простынях. Толян умер в одиночестве, никому не нужный. Никто даже и не заметил, что его не стало.

Тётку в рваном чёрном платье с косой он приметил ещё раньше, до того, как впал в предсмертную агонию. Она зашла в палату, остановилась возле него, а потом исчезла. Толян сначала не поверил, потёр глаза, а потом закрыл их и вроде как уснул. Хотя казалось, что не спал вовсе. Мучился, пытаясь ухватиться хоть за одну мысль, но те ускользали, не задерживаясь в голове. Мучился от холода, что пожирал его тело, душу и сердце. Пытался вынырнуть из серого, непроглядного тумана, выбраться из ямы, в которую угодил, стремительно бежал по тёмному, кажется то был коридор, падал и поднимался. А потом сидел на скрипучем, поломанном стуле, чего-то ждал. И когда тётка в рваных лохмотьях вновь к нему подошла, Толян открыл на миг глаза, посмотрел в потолок, потом на стену, будто прощаясь с этой грёбаной, осточертевшей палатой, затем закрыл глаза снова.

Встал и пошёл.

Они шли по тоннелю. Тоннель был мрачный. Бледный свет, не ясно откуда пробивавшийся, не позволял толком разглядеть это место, но Толян чётко осознавал, что шли они вперёд, то по грязным лужам, то по пыльной поверхности, то по чему-то скрипучему. Толян не смотрел вниз, он смотрел в спину старухе: она то расплывалась, словно призрак, то виделась отчётливо, становясь вполне реальной. Хотя Толян в её реальность не верил. Разве смерть имеет форму? Форма – это фантастика, смерть – это сущность. Факт. Явление. У неё нет тела. Разве что душа, и та безэмоциональная.

Старуха держала в руке косу. Ничего особенного в ней не было, простая классическая коса. Толян даже разочаровался: длинное деревянное косовище, а на конце изогнутая ржавая железка. Острая. Зачем Смерти коса? Когда старуха ею ни разу не взмахнула, а просто шла впереди, опираясь на неё, не оборачивалась, точно уверенная в том, что Толян идёт следом. Так зачем ей коса? Хрен знает. И зачем она явилась в этой форме, когда могла просто… просто… Толян сплюнул. И чего он пристал к этой форме? Ну старуха и пусть будет старухой. Хотя, Толян был бы не против, если бы смерть была красавицей.

Шли они не долго, впрочем Толян не засекал сколько именно, да и часов для этого у него не было. Остановились у широкой реки. Старуха обернулась, протянула к нему костлявую, перетянутую серыми, рваными бинтами руку. Толян попытался рассмотреть лицо тётки, но ничего, кроме тьмы и пустоты не увидел. Затем проверил карманы своих штанов и рубашки, однако там оказалось пусто. Тётка опустила руку, затем отвернулась и исчезла. Толян нахмурился, огляделся, но вокруг была лишь темнота. И тот тоннель, из которого они вышли совсем недавно, тоже исчез. Единственное, что осталось – это река. И когда Толян снова посмотрел на широкое русло, перед ним уже стоял высокий сутулый старик, протягивающий к нему сморщенную, тёмную ладонь.

– Да нет у меня денег, нет, – озвучил мысль Толян и тут же ему показалось, что он подумал. Голос будто шёл из трубы и отчётливо отдавался в черепной коробке. Слова в ней метались, как бильярдные шары, запертые в кубе. Ощущение было так себе.

Старик опустил руку, затем отвернулся, ступил на лодку и кивнул ему. Толян удивился, но отказываться не стал. Умер, так иди вперёд. Нечего оглядываться и проситься назад. Да и чего в той жизни хорошего? Ничего. У Толяна так точно.

Присев на банку, Толян спокойно принялся ждать, глядя на то, как старик осторожно, не спеша ведёт старую лодчонку по только ему известному направлению. Толян не смотрел по сторонам. Что там можно было увидеть? Ничего. Пустота. Темнота. Другие лодки? Их тоже не было. Вообще никого не было. Кроме него и лодочника, который так же, как смерть, то становился размытым, словно призрак, то обретал отчётливые формы, и тогда Толян мог чётко рассмотреть на нём рваные, серо-чёрные одежды. Классика жанра. Толян даже заскучал. Всё так, как в легендах и мифах, в кино и книгах. Ничего нового. Никакой креативности. Однообразно и тоскливо, складывается такое ощущение, что в загробном мире существуют лишь бездарные боги, единственным творением которых был человек. Им срочно надо что-то менять, а то плывёшь, плывёшь, а вокруг лишь пустота и темнота. Хоть бы картинки из его личной жизни показывали. Хотя показывать нечего. Что в той жизни было? Школа, училище, работа. Работа. Работа. Однокомнатная квартирка, купленная родителями, ещё когда Толян в школу ходил. Ничего такого чем Толян мог бы гордиться. Или то, за что он мог бы ухватиться, чтобы сейчас изо всех сил пытаться вернуться обратно. Вот только отсюда назад дороги нет.

По реке они плыли тоже не долго, как показалось Толяну. Когда лодчонка пристала к скрипучему пирсу, Толян сошёл на берег и, не оглядываясь, пошёл дальше. Что случилось с лодочником, он не знал, однако оказавшись вновь один в темноте, он заприметил чуть в стороне дверь. Подойдя к ней, он не задумываясь, взялся за ручку и потянул створку на себя. Скрипнули петли, в лицо брызнул не яркий свет, и Толян переступил порог.

– Анатолий Потапович, – окликнули его в стороне, и Толян вздрогнул. – Посмотрите сюда, – сказали ему всё тем же тоном, и Толян повернул голову на голос. Вспышка света, затем противное жужжание, после непрерывный неприятный звук работающей в режиме отбойного молотка аппаратуры.

Там, куда Толян посмотрел, стоял обычный дубовый стол на высоких ножках. За столом сидел обычный человек в костюме тройке, что-то печатал на обычной пишущей машинке, ловко тарабаня пальцами по клавишам. Рядом стоял огромный аппарат, это он громко стучал, со скрипом выплёвывая из узкой щели жёлтую, слегка помятую, в паре мест рваную бумажку. Когда бумага вылезла окончательно, человек взял её тонкими пальцами, быстро пробежал по написанному взглядом, оторвал откуда-то марку, послюнявил её, прилепил в правом углу, затем со всей силы шлёпнул печать, расписался. Поставив штамп, расписался на документе. Затем поставил с правой стороны бумаги ещё один штамп – теперь уже треугольный – написал пару цифр и, глянув на Толяна, протянул ему пустую консервную банку. Толян некоторое время смотрел на банку, удивляясь происходящему, потом глянул на невзрачного, с прилизанными рыжими волосиками парня, и сказал:

– У меня нет денег, – на этот раз слова не отражались в голове, как летящие в разные стороны шары. Толян сказал это, а не подумал.

– Тц, – парень цокнул языком, закатил глаза, поставил банку на место, отдал ему бумагу и небрежным жесток указал на дверь, что была за спиной Толяна.

Обернувшись, Толян пару секунд постоял на месте, глядя на простую дверь с окошком вверху, затем сделал два шага вперёд и открыл дверь. Оказавшись за порогом, вновь удивился. Кажется он поторопился назвать обитателей этого мира некреативными творцами. Впрочем, всё это напоминало Толяну тягомотину земной жизни, когда тебе нужно взять одну справку, но неожиданно выясняется: чтобы взять эту справку, тебе надо взять другую, а перед этим ту самую, благодаря которой тебе дадут четвёртую, с которой ты пойдёшь куда-то туда, где тебе дадут пятую. Ну и так далее, пока у тебя не закончатся нервы или не поедет крыша. Одним словом, бюрократия.

Комната, куда Толян попал была заполнена другими людьми. Странно. В комнате стояло много стульев, и напоминала она зал ожидания, или холл, где люди собирались толпой, чтобы получить, наконец, долгожданную, драгоценную первую справку, из-за которой они потратили кучу нервов, времени и, самое главное, денег.

Заприметив у самого входа одиноко стоявший стул, будто он был тут специально для него, Толян присел, посмотрев на своего соседа. Скрестив на груди руки, тот сидел так, будто кол проглотил. Смотрел бешеными глазами перед собой и тряс одной ногой, явно нервничая. Тот, что сидел напротив волновавшегося мужчины, судорожно оглядывался, а несколько человек исследовали стену, в которой несколькими секундами назад была дверь, через которую вошёл в эту комнату Толян. Они, кусая губы, в явном нетерпении и волнении гладили покрашенную извёсткой белую стену, веря в то, что если они начнут её колупать, дверь тут же появится.

Контингент находящийся в комнате явно волновался и паниковал. Осознание того, что ты уже не жилец и смерть тебя настигла, а впереди нет ясности, и что там, за чертой, – неизвестно, шокировало всех. И только Толян был спокойный, как удав. Единственное, что его не устраивало – это ждать. Ну в самом деле, даже тут, сдохнув и попав на распределение, Толян так расценил зал ожидания, приходится ждать своей очереди. Толян вновь окинул присутствующих взглядом, попытался посчитать людей, но понял, что это невозможно. Люди странным образом перемещались, некоторые исчезали, а кто-то появлялся, выходя из дверей, что появлялись в стенах. Да и сосед у Толяна сменился, это он понял через несколько минут, когда вновь посмотрел туда, где минутой ранее видел его. Теперь рядом сидела женщина, дрожала, как осиновый лист и плакала.

– Анатолий Потапович Сидоров, – послышался до отвращения деловой женский голос. Толян посмотрел на говорившую. Она стояла в центре зала и смотрела на него. Пухленькая, с недовольным выражением на лице, в строгом костюме и гулькой на макушке. Толян не удержался и скривился. Вот, блин, консерватизм, чтоб его! – Следуйте за мной, – сказала женщина, когда Толян встал со стула и направился к ней.

Не успела она отвернуться, а Толян уже шёл по полутёмному коридору, следом за ней, оставив каким-то невероятным способом за спиной огромный зал ожидания. Толян не долго думал об этом, да и вообще, через три-четыре шага он позабыл о том, где только что находился. Ступал Толян по гладкому полу уверенно, без страха и надежды. Шёл за полнотелой дамой, которая не оглядывалась, как и старуха-смерть, зная, что Толян идёт. Толян не сбежит. Не потому что бежать некуда, а потому что это бессмысленно и глупо.

Когда они дошли до двери, женщина открыла створку, отступила на шаг в сторону, пропуская его вперёд. Толян переступил порог, подумав о том, что дама за свои услуги денег не попросила. Ему это показалось странным. Но спрашивать об этом он, конечно же, не стал. Оказавшись в просторном зале, Толян выдохнул с явным облегчением. Наконец, пришёл. Осознание того, что просторная зала, освещённая торшерами, что стояли недалеко друг от друга и светили довольно ярко, и есть место, где ему зачитают приговор, Толяна расслабило. Если бы и тут ему предложили ждать, он бы, наверное, начал возмущаться.

– Сидоров, – сказал мужчина, что сидел за столом, стоявшим на небольшой возвышенности у дальней стены. – Анатолий. Потапович.

Толян зачем-то кивнул, хотя в тоне говорившего слышалась издёвка.

– Ну, здравствуй, Толян, – и мужчина растянул губы в улыбке.

– И тебе не хворать, мил человек, – сказал Толян.

– Ха, человек, – хохотнул мужчина, внимательно посмотрел на него. – Я высшее существо.

– Ясно, – только и сказал Толян.

Высшее существо некоторое время смотрело на Толяна с нескрываемым удивлением и лёгким цинизмом, а потом поманило рукой. Толян думал не долго, коротко пожал плечами, не придумав ничего толкового, кроме как исполнить желание высшего существа. Подошёл к нему, протянул бумагу, что держал в руке. Мужчина взял жёлтый лист, пробежал по нему глазами, потом повернул лицевой стороной к Толяну.

– Слышь, Толян, ну чего ты такую морду состроил. Фото же. А это документ как-никак. Надо было хоть улыбнуться.

Толян глянул на фото, о котором говорило высшее существо. И правда, смех да и только. Впрочем, Толян не переживал по-этому поводу, просто подумал о том, что то, что он принял за марку, оказалось фотографией. И прилизанный ублюдок приклеил её своими слюнями, да ещё криво и не до конца. Левый уголок торчал. И когда высшее существо покачало скептически головой и снова повернуло лист лицевой стороной к себе, фотография отлипла и мягко приземлилась на столешницу перед ним.

– Вот же ж, статист-засранец, – выругалось высшее существо, ничем не отличаясь от человека. Впрочем, сейчас Толяну казалось, что он видел над головой нимб, а за спиной крылья. Вот только они то появлялись, как мираж в пустыне, то исчезали, то мерцали, словно испорченные лампочки, то вспыхивали и гасли, как будто кто-то игрался электричеством. Оттого Толян стал думать, что это всего лишь его домыслы. – Вечно у него всё на слюнях и соплях, – мужчина отодвинул верхний ящик в столе и достал оттуда простой клей в пластмассовой бутылочке, с тонкой пипкой, кончик которой закрывался мелким колпачком. У Толяна такой клей был когда он учился в школе, в далёком СССР. – Увольнять таких надо, но кто работать будет. Сидеть там знаешь ли не лёгкое дело. Это вы, пришлые, думаете, а что такого, сиди, да печатай. А ты попробуй напечатать сто дел за пять минут. Хрен там, не напечатаешь. А документацию надо составлять. Она сама не напишется, Толян.

Толян слушал вполуха. Смотрел на то, как мужчина приклеивает фото на лист, отчего лист в том месте скукоживается, и документ, к которому тот якобы так бережно относился, теперь точно казался простой бумагой, с которой можно лишь сходить в одно место. Толян почему-то загрустил. А потом ощутил лёгкую злость. Так и хотелось скрипнуть зубами, схватить это грёбаное высшее существо за шею и ударить лицом о стол. Не то, чтобы Толяну стало жалко бумажку, которая являлась документом, а потому что через бумажку просматривалось и отношение высшего существа к человеку. Пренебрежительное. С толикой отвращения. Как если бы Толян был ничтожной букашкой.

– Я, кстати, Ангел. А ты не злись так, – хмыкнул он, отставив клей. Оценив свою работу, начал довольно притирать фото к листу, чтобы оно лучше закрепилось. – А то раньше состаришься, – и хохотнул. Очень остроумно. – Знаешь сколько мимо меня проходит таких как ты?

Банальный вопрос, риторический, на него можно и не отвечать. Толян и промолчал, оставаясь на месте. Хотя хотелось отступить назад. Тяжело было стоять с запрокинутой головой и смотреть на Ангела, что сидел за столом, который находился на возвышенности.

– Много, Толян, много.

Ангел посмотрел на него, потом кивком позволил отступить. И Толян быстро отошёл. Подумал о том, что походило всё это на какие-то молчаливые, невидимые команды, когда хозяин подзывает или отгоняет собаку.

– Впрочем, Толян, такие, как ты, редкий случай, – продолжил вещать Ангел, откладывая документ в сторону и тут же про него забывая. – Такие, которые не боятся. И я сейчас говорю не про тех, кто живя, кричит о том, что не боится смерти. Ха-ха, видел бы ты этих небоящихся. Когда они оказываются здесь, то начинают сапоги лизать лишь бы вернули их обратно. А назад, Толян, дороги нет. Ну что тебе говорить, ты и сам это прекрасно понимаешь. Так я о том, Толян, что бесстрашные – редкий случай. И когда ко мне приходят такие, как ты, я, честно признаться, радуюсь. С вами весело.

Толян молчал. А что говорить? Высшее существо упивается своей значимостью и величием, а Толян вставлять междометия не желал. Он хотел уже дойти до точки не возврата. Туда, откуда не возвращаются точно. Туда, где покой и темнота.

– Да-да, я понимаю, ты хочешь, чтобы всё закончилось. Согласен, эта бюрократия и здесь в печёнках сидит. Но что делать, такие условия, такие порядки. Мы не можем изменить этот ход событий. Надо пройти все аспекты этого говница. И со мной поболтать тоже. Наш разговор входит в систему перехода из одного мира в другой. Я вот, знаешь, тоже не горю желанием молоть языком со всякими говнюками, которые то и дело выпрашивают пару лет или два глотка воздуха. Каждый раз они мне предлагают кучу денег, которых у них нет, или же закладывают своих близких в обмен на свою жизнь. Кто-то умоляет вернуть, потому что остались дети, кто-то, что жалко больных родителей, кто-то, что ещё не рожали, потому что толком не жили, ну и так далее. Знаешь, этот головняк мне уже порядком надоел, но такая у меня работа. Потому я и говорю, когда приходят такие, как ты, я радуюсь. Давай, поболтаем.

– А может не надо, – предложил Толян. Весь вид его говорил, что разговоры разговаривать с высшим существом он не желал.

– Надо, Толя, надо. Но если ты настаиваешь, – Ангел открыл снова ящик стола, закинул туда клей и достал оттуда простой будильник. Толян вспомнил, что такой когда-то был у деде, зелёный с крупным циферблатом, на тонких ножках. Быстро перевёл стрелки часов, потом завёл, оставил на столе. – Вот. У нас ровно час. Когда будильник прозвенит, тогда уже отправлю тебя куда надо.

– А может прямо сейчас?

– Толян, раньше времени тебя никто там ждать не будет.

– Можно сделать исключение, – настаивал Толян. Ангел начал раздражать.

– Толян, ты кажется не понял. Того, чего хочешь ты, не будет.

– Почему? – спросил Толян, будто маленький мальчик.

– Потому, – ответил Ангел и хмыкнул. Издевался. – Всё, что здесь происходит, происходит не по твоей воли и даже не по моей. Это сущность. И честно скажу тебе, Толян, в том, что наш разговор будет длиться час я не виноват. В этом будет твоя вина.

– Ты себе противоречишь. С чего бы я был виноват в том, что происходит по воле какой-то там сущности? – Толян нахмурился.

– Ну с того, что я же только что сказал, того, чего ты хочешь, не будет.

– Бред, – сказал Толян, так и не поняв Ангела. – Ладно, а чего я хочу? – и Толян приподнял брови, внимательно глядя на высшее существо.

– Вот ты мне и скажи.

Ангел точно издевался. Толян видел это по довольной роже. Улыбка не сходила с его лица, фразы были наполнены цинизмом, а в глазах сверкало лукавство.

– Иди в ж… – запнулся Толян. Сложилось ощущение, что «жопа» было запрещённое слово. Но вот прошла секунда, и Толян договорил: – …опу.

– Вот. Я же говорю – это невозможно! – громко сказал Ангел и захохотал, словно Толян был клоуном. Стоял тут, жонглировал, любые капризы богатых мажоров исполнял.

– Ладно, ладно, не злись, – продолжил Ангел, приподнимая руки, будто сдаваясь. – Ну всякое бывает, не спорю, однако реально не получишь ты того, чего хочешь. Но, чтобы ты ни думал, забавно наблюдать за тем, как вы изо всех сил пытаетесь изменить то, что изменить нельзя. Когда бежите от смерти, хотя смерть даже не думает за вами приходить. И когда не думая, идёте прямо к ней, уверенные в том, что завтра для вас настанет. Смешные. Клоуны. Людишки. Ваша борьба с неизбежным – это малобюджетное, дешёвое кино. Порнуха. Я смотрю всё это тогда, когда не хочу думать о слишком серьёзных вещах. Ну, например… каким мылом мне сегодня помыть ноги. А что? Ты знаешь, для меня это проблема. У меня кожа на ногах чувствительная.

– А у меня на руках. На кулаках, – сказал Толян.

– Хочешь меня ударить? – высшее существо сложило руки на столешнице и подалось чуть вперёд. С явной издёвкой глядя на Толяна. Злиться глупо. Толян чётко понимал, что изменить он ничего не сможет. Ангел прав. Но ведь так хотелось хотя бы немного остудить жар злости, что заклубился в груди и вот-вот готов был расцвести алым заревом костра.

– Ладно, давай к делу, – вдруг заговорил быстро Толян. – Я надеюсь, что ты не будешь меня кормить сказками о другой жизни, рае и аде. Надеюсь в программе только забвение и всё.

– Вот! – неожиданно крикнул Ангел и подпрыгнул на мягком кресле. – Вот, Толян, с этого и надо было начинать! И потому наш разговор будет длиться час. Правда, сейчас уже меньше, ну да ладно. Короче, Анатолий Потапович, не будет тебе забвения. Я же тебе говорил, как бы ты не старался, не будет так, как хочешь ты.

– Почему? – снова повторил Толян. – Мне не нужна жизнь. Я не хочу жить снова. Я хочу вечную пустоту и покой.

– Не положено. Ещё рано. Ты не прошёл весь цикл жизней. Не буду говорить сколько у тебя осталось и сколько ты уже отсчитал, но хочу заметить, что это далеко не конец. И чтобы до него добраться, тебе надо… Не-е-е, не скажу.

– Да ты не ангел, ты демон, – не зная, что сказать, пробормотал Толян.

– Ш-ш-ш, не богохульствуй, – сказал Ангел и демонстративно огляделся, широко раскрывая глаза. – У нас за это штраф. А ты хочешь почём зря отрабатывать на исправительных работах? Нет, конечно. Ну да ладно, что было, то прошло, – высшее существо снова открыло верхний ящик стола. Вынуло оттуда папку и толстую книгу, затем шариковую ручку. – Короче, Толян, – вернулся к насущной теме Ангел, уже будучи деловым, но всё таким же раздражающим. Открыл сначала папку. – Забвение тебе не положено. Ты, кстати, не совсем точно понимаешь, что такое забвение. Вы, люди, неправильно его трактуете. Забвение – это высшая мера наказания. Это, Толик, не ад и не рай. И не конечная остановка, как думаешь ты. Это вечный сон. С небольшой поправкой: когда душ становится совсем мало, ну знаешь, бывает иногда, когда слишком много отбывают наказания или же в аду тусуются, а цикл перерождения ни в коем случае останавливать или же притормаживать нельзя, тогда пробуждаются или, как мы говорим, размораживаются души забвения. И отправляются в новую жизнь. Их цикл таким образом начинает отсчёт с нуля. Правда в любой момент мы можем вернуть их в вечный сон, обратно. Однако поверь мне, жизнь у таких душ отвратительная. Они существуют вечно. То в забвении, то проживая отстойные жизни. Ты так хочешь?

– Я хочу умереть. Исчезнуть. Раствориться. Я не хочу жить, – повторил Толян.

– Толян, это не исполнимо, – высшее существо закрыло папку, что-то для себя там увидев. Затем отложило и открыло книгу. Щёлкнуло кнопкой на шариковой ручке. – Ты обязан с этим смириться.

– Не хочу.

– Ты че, ребёнок? – спросил Ангел, не поднимая головы и что-то записывая в книге. Толян решил для себя, что то был журнал. – Я же тебе русским языком говорю, не будет так как хочешь ты. Уже сто раз повторил. Понимай мою речь, Толян, – Ангел тряхнул ручкой, подул на неё. Затем попытался снова что-то написать, но было бесполезно. Видно в ручке закончилась паста. Открыв ящик, он полез в него снова, вынул другую, не пишущую кинул на место. – Такова наша сущность. У каждого своя судьба. Твоя судьба снова жить, Толян. А потом, когда цикл закончится, возможно будет тебе и полное забвение. Пустота. Конец всего. Однако, точно не могу сказать. Мне пока что это неведомо. Когда подойдёт твой конец, тогда мне об этом сообщат. А может и не мне. Знаешь, на распределении нас много. Не я же один тут тасую вас, как колоду карт. Так, иди, распишись.

Пока Ангел говорил, что-то писал в журнале. Когда Толян подошёл, он протянул ему ручку, повернул к нему журнал. Ткнул пальцем. При этом нимб загорелся ярко, будто освещая и так светлый участок в книге.

– Что это? – всё же спросил Толян, приподнимаясь на носки, чтобы лучше видеть лист журнала и, приготовившись уже поставить свою закорючку.

– Это ты подтверждаешь, что я ознакомил тебя с порядком перерождения, – сказал сухо Ангел, будто это ничего не значило. Толян посмотрел на него, тот вздёрнул брови.

– Не буду, – упрямо сказал Толян и вернул ручку.

– Как хочешь. Это не обязательно, – Ангел хмыкнул, пожал плечами. Закрыл журнал, вернул его в ящик, туда же ручку. Достал новую книгу, Толян подумал о том, что ящик в столе у высшего существа – бездонная пропасть. – Теперь о главном, – сказал Ангел, и Толян отошёл на место. На этот раз сам, без чьего-либо приказа. Отошёл просто. Захотел и отошёл. Присел на табурет. Мелькнула мысль, что минутой назад его вроде бы здесь не было. – Прежде чем переродиться, тебе надо отработать небольшое, скажем так, наказание.

– Наказание? – Толян удивился.

– Да, типа того. Ты, конечно жил, Толян, нормально. Особо не грешил, если не считать того, – Ангел открыл папку, пролистал несколько листов и остановился на нужном, – что ты уговорил свою первую любовь, Алину Жирову, сделать аборт. Вам тогда было по семнадцать. Ты же украл деньги у матери и сам лично отвёл её к доктору, заплатив за это действо. Сейчас Жирова не может родить, а хочет. Остальное… Тут мелкая кража. Ну ты даёшь, – высшее существо снова хмыкнуло, – украсть утюг у соседки, чтобы толкнуть его за копейки. Серьёзно? Идиот… Ага, потом лжи немного, а вот тут лицемерие… обман небольшой… Так обычные рабочие моменты, – Ангел резко захлопнул папку. – На этом твои грехи заканчиваются. И тут не то, чтобы по тебе ад плакал, для ада всё это слишком ничтожно, однако и для рая ты не годишься. Сам должен понимать, рай только для детей. А вам взрослым засранцам там делать нечего. Портить воздух, топтать цветы, гадить в реки, уничтожать детские мечты – вы ведь только для этого и годитесь. Короче для вас либо ад, либо междуними.

– Междуними?

– Ну да, междуними. Это когда ни здесь, ни там, ни тут, ни вон там. Это зона, территория, отдельный мир, как хочешь так и понимай, между миром живых и адом, между раем и адом, где-то между раем, адом, миром живых и вратами перерождения. Место, которое создали с целью, когда не за что наказать, а надо, и когда есть за что, но места в аду нет. Да, и такое бывает.

– То есть это место для того, чтобы было.

– Это для наказания. Для тех, кому ни в рай, ни в ад нельзя. И к вратам перерождения ещё рано. Ну и как-то нечестно будет по отношению к другим, типа, те в аду варятся, а ты, со своими мелкими грешками, хопа, и снова жить отправишься. А как же расплатиться за Алинку? И за мелкую кражу. Их у тебя две. За ложь и лицемерие. Это ведь тоже грехи, Толян, хорошие такие грехи. В аду для них специальное местечко есть. Скажу тебе, противное местечко. В общем, Толян, надо тебе отработать срок в сто лет. Совсем немного по сравнению с тем, сколько тут отбывают некоторые. Или сколько отрабатывают в аду. Там меньше тысячи не бывает.

– И я так понимаю, это не обсуждается.

– Конечно.

– И что за наказание?

– Ерунда, – отмахнулся Ангел. – Собирать облака.

– Чего?

– Говорю, собирать облака.

– Что за бред.

– Ну, такое вот наказание.

– Идите в з…ницу со своими облаками, – снова запнулся на ругательстве Толян. Что-то разговор ему начал сильно надоедать, а запинки раздражать. Так сильно, что хотелось уйти хоть к чёрту!

– Не исполнимо, – нарочито деловито вздохнул Ангел. – Впрочем, мы можем договориться, если у тебя есть деньги, – и Ангел так посмотрел, что Толян даже открыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог. А Ангел, выдержав паузу и дав ему время осмыслить последние слова, продолжил, открывая снова ящик стола: – Их у тебя нет. Ты даже переправщику не смог заплатить. А если бы заплатил, он бы отвёз тебя в другое место. Получше моего. Как в прошлый раз. Ты ведь прошёл мимо меня, потому что у тебя были деньги. И ты был отправлен в другую кантору. И фотка на документе была другая, – Ангел глянул на бумагу, что продолжала лежать на краю стола. Достав другую папку, высшее существо закрыло ящик. – А в этот раз денег у тебя нет. Потому что не кому было хоронить. Потому что даже могильщики, забивая крышку твоего гроба и закапывая его, пожалели тебе дать пятьдесят рублей. Раньше таких, безденежных, как ты, оставляли за периметром мира мёртвых. И сидели они на гнилых лавках, ожидая своей очереди в ад или на перерождение. Потом создали вот такой отдел, благотворительный, специально для нищих. И получился отдельный мир, междуними. То есть, между мирами. Но раньше и правда хоронить было не на что, ни денег, ни еды, а сейчас всё иначе. Люди сейчас такие. Они жадные. И традиции не соблюдают. А зря. Деньги тут имеют большое значение. Так что, если нет денег, то вперёд, в междуними.

– Какая-то чушь, – не удержался Толян и покривился, пытаясь осмыслить сказанное Ангелом. – То есть междуними был создан, потому что у некоторых не было денег? А как же те, у кого они есть? Они что, отправляются сразу в перерождение? То есть, у тех людей мелких грешков нет? Они святые?

– Так я же, Толян, говорю, у кого деньги есть, тот легко может пройти мимо наказания. Только плати и любые двери откроются. Прости, поправочка, почти любые.

– Так это… – Толян снова не нашёл что сказать. В голове всё перемешалось. – Не наказание, это коррупция, – наконец, выдавил он. На мгновение Толяну показалось, что он упустил нечто важное.

– Да что ты, – махнул рукой Ангел и, открыв папку, взял верхний лист. – Это всего лишь круговорот жизни после смерти. Для людей. Ну а для нас выживание. Мы продаём, вы покупаете. Купля-продажа. Она всегда была. С самого начала. Правда цены немного изменились. Сам понимаешь, инфляция. Всё дорожает. Кредиты, ипотека. Мы тоже хотим жить хорошо. Так вот… Что ты там хотел? А, забвение. Кстати, забвение, самое дешёвое, но тебе, Толян, всё равно не по карману.

– Да ты… вы… ублюдки.

– Не ругайся, – покривился Ангел. – Вот смотри, забвение – десять миллионов рублей. Всего-то. Сущий пустяк. Были бы у тебя десять миллионов и тогда вопросов не было бы. Тогда можно было бы договориться. Конечно, судьи начали бы копытами бить, а прокуроры встали бы на дыбы, мол, как можно продавать забвение и прочее, но ничего, десять за забвение и десять сверху, для подкупа судей, решило бы эту проблему на раз-два. Дальше… А вот, «Собиратель облаков». Откупиться – двадцать семь миллионов, замена – двадцать три миллиона рублей. У нас только рубли. Другую валюту не принимаем. Значит, замена, это когда ты хочешь поменять одно наказание на другое. При этом срок другого наказания не должен превышать первоначального срока. Но тебе обмен не нужен, тебе нужно списать наказание. Тогда это «откуп». А откуп, я уже сказал, стоит двадцать семь миллионов. Далее, другая жизнь – от тридцати до пятидесяти трёх миллионов рублей. Ну тут ещё всякие подпункты, нюансы, договорённости, контракты… В общей сумме, если откупиться от «Собирателя облаков» и сразу же прыгнуть в перерождение, то есть в новую жизнь – будет стоить шестьдесят девять миллионов рублей. Ну почти семьдесят. Однако, так как этих денег у тебя нет, придётся заниматься столетней хренью. Извини, ничего сделать не могу.

– Ха, – не выдержал Толян. – Обалдеть.

Это всё, что он мог сказать, потому что нормальных слов у него не было, а материться язык не поворачивался. Не позволяла то ли обстановка, то ли какая-то высшая сила. А так хотелось перейти на добрый, русский мат. Нимб над головой Ангела подмигнул ему, словно издеваясь. А крылья стали яркими, что смотреть на них было невозможно. Всё закончилось через мгновение, и когда Толян снова смог видеть лицо Ангела, тот довольно улыбался.

– Да это же дёшево, Толян. Вот, например, откупиться от ада – верхние этажи, – мы так то место называем, оно самое щадящее – от пятидесяти до трёхсот миллиардов. А от нижних этажей, от шестисот миллиардов до одного триллиона. Ну сам понимаешь, грехи так просто не отмыть. Это тебе не у людей воровать. Тем более в аду черти, они свои дела ведут по крупному. Ну или купить себе новую, другую жизнь. Например, не ту, что написана, а другую. Или же изменить некоторые нюансы новой жизни. Это тоже можно. Правда нужно подождать немного, лет сорок-пятьдесят. За простой, конечно же, тоже платить придётся, но если тебе, например, захочется в своей новой жизни крутой мотоцикл, а на деле его не должно быть, тогда жди. И плати, естественно. Или вот, например, место в раю…

– Стоп, там же дети.

– Да, дети. Но есть небольшой участок и для взрослых. Ну, Толян, выживаем. Выживаем. Сейчас тяжело стало жить везде и нам тоже. Кислород перекрывают со всех сторон. А крылья чистить надо. Чтобы перья сверкали. Смотри. Ты думаешь это прикол такой? – и крылья замигали. – Нет, Толян. Это энергия у нимба и крыльев заканчивается. А если всё перегорит, нахрен, то потом знаешь сколько надо денег, чтобы от гари отмыть? А крылья у ангела должны быть белоснежными. Чистыми. Яркими. Красивыми. И нимб тоже, – в этот момент Ангел поправил нимб над головой, и тот мигнул издевательски и погас. – Он должен сверкать, чтобы аж глаза у вас, людишек, болели. Вот отсюда, Толян, кредиты, ипотека…

– Какие к чёрту кредиты?! Какие ипотеки?! – не удержался Толян и закричал.

– Большие, – сказал Ангел и руками показал какие. Всё это было таким наигранным, притворным, что Толян заскрипел зубами. Ангелу было смешно, а Толяну нет. Толян хотел плакать.

– Какая гниль, – произнёс он.

– Ну перестань. Не говори так. Чувствую себя после этого паршиво, – и изобразил такое страдающее лицо, что Толян опешил ещё сильнее. – В общем, такие вот пироги. Поэтому, Толян, надо было не на стройке жизнь свою прожигать, а в олигархи подаваться. Или в депутаты. Ты же хорошо начинал. Сначала у матери деньги украл, на аборт своей пассии, потом у соседки утюг. Всё же шло отлично, чего вдруг правильным заделался? Запомни, Толян, для следующей жизни, сюда без денег ходить нельзя.

– Пошёл ты к чёрту, – только и сказал Толян.

– Не хочу, – улыбнулся Ангел и наклонил голову набок. Затем посмотрел на будильник и в этот момент тот громко зазвонил.

– О, как раз вовремя. Ну что, Толян, будем прощаться. Ты там сильно не тоскуй без меня. Скоро увидимся. Впрочем, какой будет следующая у тебя жизнь, мне пока не ведомо. Может там ты будешь принцем и похоронят тебя в гробнице с кучей золота и драгоценных камней. Тогда ты придёшь не ко мне. И тогда сможешь купить себе место в раю или даже ту жизнь, какую захочешь.

– Спасибо, – выдавил из себя Толян, ухмыляясь и чувствуя при этом презрение к высшему существу, что сидело за столом и делало вид, будто оно невинно, как слеза младенца.

– Всего хорошего, Толян, – махнул рукой Ангел. Толян хотел ещё что-то сказать, но в этот момент в полу перед ним появился люк, открылся. И громко тарахтя, при этом медленно, с явным намёком на то, что он сейчас сломается, стал подниматься лифт. Лифт из брежневских пятиэтажек.

Он остановился перед Толяном. Двери со скрипом открылись и, стоявший в них человек, похожий на того статиста, что слюнями приклеивал к его документам фотографию, предложил войти. Толян встал с табурета и вошёл внутрь кабины. Не стал сопротивляться, впрочем мыслей у него сбежать или же отказаться не было.

Зайдя в душную коробку, он на мгновение откинулся на стену, глядя на то, как мигают кнопки этажей. На доли секунды ему показалось, что лифт сейчас откроется, и он выйдет на своём пятом этаже, пройдёт к пятьдесят девятой квартире, откроет два замка – нижний и верхний – потянет на себя дверь и переступит порог уютного, холостяцкого жилья.

– Выходите, – сказал человек. Толян моргнул, глянул на него. Уже приехали? Переведя взгляд с парня на панель, Толян отметил, что кнопка пять подсвечивалась красным светом. Посмотрев на выход, он заметил, что за дверьми было огромное пространство, заполненное облаками.

2. Собиратель облаков

Толян шагнул из лифта. Первая мысль была – если ступит на облака, то обязательно провалится. Однако, всё равно пошёл вперёд. Без страха сделал шаг и остался стоять в мягкой вате белоснежно-кучерявых, словно шерсть овец, облаках. Почувствовав под ногами опору, он осмотрелся. Бездонная даль. Вокруг только облака. Белые. Ни серые, ни жёлтые, ни розовые, а белые. Сверху тоже облака. И тоже белые. Пространство вокруг не просматривалось, но он был уверен, что и там есть облака. Лифта уже не было. И на какой-то миг он подумал о том, что и он облако. Воздушное, похожее на сладкую вату из далёкого детства – ту самую колючую сладкую вату – белое облако.

Толян мотнул головой. Ударил себя ладонью по лбу, отогнал глупые мысли. Потёр глаза. Затем с силой потёр ладонями лицо. Похрустел суставами, разминая шею. И когда вновь решил посмотреть вдаль, увидел людей. Они ходили, как показалось Толяну, бесцельно туда-сюда, толкали перед собой простые тачки на двух колёсиках. Толян прищурился, затем вздрогнул. Мимо него прошёл похожий на призрака человек. Он шёл медленно, устало, сгорбив спину. Перед собой так же, как другие, толкал тачку, заполненную облаками. Каждый шаг давался ему с большим трудом, но он всё равно шёл вперёд, туда, куда ему надо было идти. Но куда, лично Толян не понимал. Он не видел того места, куда человек должен был доставить облака.

– О, привет, – сказал кто-то справа, и Толян обернулся, оставив без внимания того человека, что был словно призрак. – Чего стоишь? Кого ждёшь? – спросил его другой человек. Молодой мужчина, лет тридцати. Он шёл мимо него и, не останавливаясь, говорил, глядя ему в глаза. Этот мужчина выглядел намного бодрее и лучше первого. Толяну показалось, что даже улыбался. – Тележку бери и вперёд и с песней, – крикнул парень, уже отдалившись от Толяна и будто бы исчезая за призрачными облаками.

Толян сморгнул, снова мотнул головой, будто это могло помочь избавиться от увиденного, и наткнулся на стоявшую перед ним тачку. Она была пустая. Металлическая, с двумя колёсиками, с дугообразной ручкой. Чистая, блестящая, будто только сошла с конвейера. Такие тележки продавались в магазинах с бирками «Made in China». Толян невесело подумал о том, что мир между живым и мёртвым, или как там называется то место, где проживал Ангел, и правда обнищал. Уже и тележки у них китайские. Дешёвые. К такой тачке и прикасаться не хотелось. Правда возникла мысль наполнить её чем-то. Например, дерьмом. Ну или облаками, на худой конец.

Толян вновь нахмурился и потёр лоб. Дерьмом было бы лучше. И отвезти его под задницу Ангелу, пусть радуется. Но нельзя, да и выхода отсюда нет. Только после того, как отработаешь положенный срок. Сто лет. Ни больше, ни меньше.

«А если Ангел соврал?» – вдруг подумал Толян. Взял и обманул его. Толян допускал такую возможность, вот только внутри что-то щёлкнуло и стрелки часов сдвинулись с мёртвой точки. Толян не знал сколько прошло времени, но он ощущал эти часы. Ощущал, как стрелки медленно, но неумолимо двигались по кругу и где-то там, чёрт знает где, в какой стороне и в каком мире, на большом табло, среди многочисленных имён и фамилий, в строчке с его именем и фамилией, в выделенном красным прямоугольнике начался отсчёт. Цифры с характерным щелчком сменяли друг друга, показывая минуты, часы, дни, недели, месяцы и годы. За всем этим следили сутулые люди в длинных серых робах, неустанно глядя на табло.

Толян в который раз хлопнул себя по лбу, потом моргнул, потёр лицо руками. Что-то какие-то странности ему видятся и кажутся. Такое ощущение, будто он очутился в волшебной стране. Впрочем, он же умер. Пусть это не волшебная страна, но мир со своими причудами. И вроде, как добрым его не назовёшь. Хотя бы потому, что тележка была китайская, а мимо проходящая женщина, что смотрела на него большими глазами, в которых ничего не читалось, ни любопытства, ни злобы, ни добра, ни каких-либо других эмоций и чувств, не была похожа на добрую фею. Её тачка была пустой, и смотрела она на Толяна по непонятной причине. Может голова у неё всегда повёрнута в эту сторону? И Толян, глядя ей в след, до тех пор, пока она не остановилась, чтобы собрать облака, осознал, что в своих догадках был прав. Она смотрела в сторону и словно не живая забирала в ладони пушистую вату и складывала её в кузовок.

Толян снова вздрогнул. Посмотрел влево, а потом вниз. Ещё один то ли призрак, то ли человек, присев на корточки, загребал ладонями рядом с ним облака, будто снег. Он вытягивал их у Толяна из-под ног молча, ничего ему не говоря. Затем тяжело поднимался, клал в тележку и снова приседал, чтобы набрать в ладони ещё облака. Толян сделал шаг в сторону, дабы не мешать ему и попытался заглянуть человеку в лицо. Оно было бледным, ничего не выражающим. Глаза пустые, некогда имевшие цвет, теперь стали потускневшими, блеклыми. Толян попытался понять, каким же цветом были у человека глаза, но не преуспел в этом. Мысль всё время ускользала, и он вроде бы хватался за неё, но она всё равно испарялась.

– С дороги! – крикнул кто-то, и Толян отпрыгнул. Мимо него пролетела девушка, толкая перед собой тележку, наполненную облаками. Она бежала быстро и совсем скоро исчезла в облачном мареве, как если бы была призраком.

Отвернувшись от того места, где только что была девушка, Толян вновь посмотрел на бледного человека. Тот продолжал собирать облака, и делал он это медленно, складывалось такое ощущение, что небесная вата была тяжелее пуда соли. Он с трудом поднимал небольшую кучку и переносил её в кузовок. Но складывал осторожно, словно это настоящее сокровище. Опуская их друг на друга, возвращался к тем, что были у него под ногами.

Толян вдруг задумался. Облака. Это ведь пар, атмосферный конденсат, его собирать в ладони просто нереально. Держать вот так, складывать вот так, ходить по нему вот так… Невозможно! Однако, Толян умер и оказался совершенно в другом мире, в котором свои правила. И, наверное, здесь возможно всё. И облака в загробщине именно такие, какими они ему видятся.

Внимательно следя за человеком, Толян неожиданно для себя решил ему помочь. Присев на корточки, он сгрёб в кучу облака, поднял их, ощутив насколько те были лёгкими, и опустил их в тележку. Затем ещё и ещё. Работа не была пыльной, не была тяжёлой. Работая на стройке, Толян таскал настоящие тяжести, а здесь ничего особенного. Облака собирались хорошо. Ощущалась мягкость, будто это был синтетический утеплитель. С ними не возникало проблем. Они не переполняли ладони, кучковались и спокойно сидели пучками, прилипая к друг другу, и просто опускались в тележку. И Толяну начало казаться, что облака и правда вата. Сладкая вата.

Когда тачка наполнилась, Толян поднялся и, взяв за ручку, толкнул её вперёд, но сразу же остановился. Стоп. Кажется он что-то забыл. Да, забыл! Совершенно забыл. Но что? А то, что он помогал бледному человеку и то, что это не его тележка. Но как же не его? Его. Это точно его тележка. Она не подписанная, но он знал, что принадлежит она ему. А тачка того человека? Толян оглянулся и увидел, как бледный продолжал собирать облака всё так же медленно и тяжело, и в тележке у него было их всё ещё мало. И Толян снова подумал о том, что надо бы помочь, но вместо того, чтобы вернуться к соседу, толкнул свою тележку и пошёл вперёд. А про человека и про то, чтобы помочь ему забыл уже через несколько шагов, но вспомнил об этом тогда, когда судорожно пытался понять, что с ним происходит, и куда он идёт?

Да, куда?

Эта мысль крутилась в голове, как уж на горячей сковородке. Крутилась, вспыхивала ярким огнём и затухала. Толян шёл дальше и даже если останавливался, через некоторое время продолжал идти снова. Не находя ответ на свой вопрос, который его волновал, Толян вспомнил бледного человека, но в который раз забыл о нём. С другой стороны, к чему ему думать о нём? Что за глупости? Ему надо думать о себе. Вернее понять, куда и зачем он идёт? Куда он везёт наполненную с горкой тележку облаков? Куда ему надо скинуть их, а потом куда пойти, чтобы наполнить кузовок снова?

– Бред! – вдруг крикнул Толян и остановился. Сжав ладонями голову, попытался привести свои мысли в порядок. Бильярдные шары, что метались в черепной коробке и создавали хаос, не хотели останавливаться. Такое ощущение, что Толян закинул треугольник в дальний, тёмный угол, а сейчас не мог найти его, чтобы собрать шары и тем самым привести свои мысли в порядок. Он сам виноват. Виноват. Но в чём?!

– Я умер, – ответил на вопрос Толян. Впрочем, такой ли ответы был ему нужен? И правильный ли это ответ? Толян нахмурился. Не важно. Важно сейчас собрать цепочку из того, что было. Что было до того, как он пришёл сюда.

– А что было? – вопросил сам себя Толян.

А было то, что он когда-то жил. Жил!

Родился Толян в простой семье. Отец был шофёром, мать телефонисткой. Ребёнком Толян был долгожданным и любимым. Родители любили его. Мама лелеяла, а отец имел тяжёлую руку, и Толян иногда получал по жопе ремнём или же стоял в углу за большие провинности. Дед порой охаживал эту жопу розгиной, но Толян, хоть и был сорванцом, хоть и купался в родительской ласке, однако мальчишкой был не плохим. Даже добрым. И то, что Алинка залетела от какого-то козла, а Толян уговорил её сделать аборт и стащил ради этого преступления у матери деньги и пошёл с Алинкой к доктору, потому что она боялась идти одна, и боялась, что мать узнает о её ошибке… даже это казалось Толяну тогда хорошим поступком. Он спас Алинку. Так он думал. Так думала она. А оказалось всё наоборот.

Алинку он не видел после окончания школы больше никогда. Она уехала в другой город, поступила в университет. Разбила ему сердце. Первая любовь, к которой Толян боялся подступиться. Ну как можно? Это же первая красавица в школе. А он драчун, оболтус и шалопай. Баловень судьбы. Всё для него. Но только не Алинка. Так вот, у Алинки была впереди вся жизнь. Жизнь была, а счастья, как оказалось, не было. Или было? Ведь счастье не только в детях. Или только в них? Возможно из-за того, что Алинка не могла их иметь, у неё не сложилась жизнь с мужем. Её мать говорила, что Алинка развелась с тем, за кого успела выскочить ещё в университете.

Чёрт его знает?! Если бы знать, где упасть, так солому бы подстелил.

И тот утюг. Дурак-Толян стащил его на спор. С пацанами играл в карты и продул. А толкнули утюг, потому что хотелось пива попить и корюшкой закусить. Попили и закусили. Это же оправдание. Или нет? Тётя Аня потом купила себе новый. Она подумала, что бабушка, с которой она тогда жила и которая страдала слабоумием, куда-то его дела или даже выкинула, и не подумала на Толяна, который иногда ей помогал: то полку прибьёт, то бабку с пятого на первый спустит или с перового на пятый затащит, то мусор выбросит, то тяжелые сумки до квартиры донесёт. Толяну было жутко стыдно за свой гнилой поступок, он потом признался соседки в своём преступлении. Признался, когда отец умер. Напился и с горя признался! Тётя Аня сказала, что он дурак и заплакала. А утюг ей жалко не было, просто стоило прийти и сказать, она бы так отдала и денег бы дала, на пиво и корюшку.

Толян вдохнул и выдохнул, будто релаксируя, а потом заметил, что идёт и толкает перед собой гружённую облаками тачку. Вспоминая прошлое, вспоминая свою дурацкую скучную жизнь, он шёл к своей цели. Из точки «А» в точку «Б».

Остановившись, он вывалил облака на облака, затем развернулся и пошёл, как ему казалось, обратно. Вокруг была всё та же даль, всё те же облака, кое-где пустующее бледно-голубое пространство – всё то же. Мимо проходили люди. Некоторые с ним здоровались и он отвечал им. У кого-то спросил, как дела, ему не ответили. Попавший навстречу старик часто заморгал, пытаясь что-то осознать, потом коротко пожал плечами, показав безразличие к происходящему, и пошёл своей дорогой. Толян видел и бледных людей. В лица двоих всмотрелся, думал, может встретит того, которому хотел помочь. Но в какой-то момент осознал, что не может вспомнить лица. Пусть оно и было бледным, пусть оно и было осунувшимся, худым и измождённым, однако оно было. Вот только вспомнить его черты, какие-то особые приметы Толян так и не смог.

А ещё он подумал, что это не важно и поторопился. Нужно было собрать облака. И отвезти их туда, куда он отвёз прежние. В точку «Б». Там не было ямы, там не было специального домика или другой тележки, побольше той, что он толкал перед собой, там ничего не было, только облака. Они раскинулись таким же полотном, как и везде. Но Толян должен взять облака оттуда, где он брал до этого и отвезти их туда, куда отвёз предыдущие. Ничего сложно. Простая, детсадовская математика.

Когда Толян добрался до своего места, заметил, что бледный человек до сих пор собирал облака. Тачка была уже полная, но не совсем. Нужно было нагрузить ещё горку, чтобы был эффект воздушной массы. Так смотрится красивее. А больше или меньше ты отвезёшь, не важно. Важна лишь красота.

Толян присел рядом с бледным. Повернулся, чтобы посмотреть на него, но решил, что ему это не надо. Лучше собирать облака. Пушистые, мягкие, воздушные, сладкие, как сахарная вата. Как та вата, которую он ел в далёком детстве. Когда он с родителями ходил на карусели, то они покупали ему сладость, конечно же, только после того, как Толик прокатится на всех каруселях, что там были, лопнет пару воздушных шариков, которые папа надует ещё дома, получит от папы по заднице, за то, что не послушался маму и тыкал палкой в Юленьку, с которой ходил в один детский сад и которая привлекала маленького Толю своими большими алыми бантиками. Только потом, усевшись на простые качели, обязательно между папой и мамой, Толик с огромным наслаждением вкушал колючую вату, отрывая от неё длинную воздушную ленту и крепко сжимая в маленьких ладошках, чтобы скомканный сахарный кусок сунуть себе в рот и тут же откусить от большой ватной булавы ещё немного и испачкаться. А после долго сопротивляться и дуть губы на маму за то, что, не слушая его, вытирала грязные, сладкие щёчки платком, приговаривая, какой Толик грязнуля.

Толян судорожно вдохнул, посмотрел на большую кучу облаков, что держал в руках. Сжал ладони. Облака не стали комком, не исчезли, не превратились в маленькую воздушную массу, не испарились, они остались прежними. Но Толян точно знал, он сжал кулаки.

К чему ему эти облака?! Какого чёрта он тут делает? Нет, он точно помнил, что сказал ему Ангел и чётко помнил самого Ангела. Но почему собирать облака – это так важно? И какого хрена он собирает их здесь, а потом отвозит туда? Это же мартышкин труд! Глупость! Ладно бы в этом был какой-то прок. Если надо заткнуть дырку или же дальше засыпать ими пространство? Но возить их просто так, туда-сюда, это слишком глупо и бестолково! Наказание понятно, но почему оно такое… пустое. Высшие существа издевались. И Толян отчего-то представил, как Ангел сидит за своим столом и смеётся над ним. Над тем, что Толян не может понять для чего именно такое наказание.

…И что случилось с этим человеком, который бледен и измождён?! И который до сих пор собирает в свою тележку облака, когда Толян уже почти нагрузил свою?! Ему осталось немного. Когда успел?! И он снова повезёт её туда. Просто повезёт. Потому что тут так принято.

– Сосредоточься! Твою мать! – ругнулся Толян, осознал, что и здесь материться нельзя. Запрет или что? Совесть не позволяет?! А так хотелось сказать смачный, девятиэтажный, чтобы описать всю степень того, что здесь происходило. А тут происходило чёрт знает что и Толян участвовал в этом идиотизме. И подавался давлению, осознавая, что так положено. Что так и будет. И выхода отсюда нет.

Выхода не было, а сбежать вдруг захотелось!

Толян выдохнул, провёл ладонью по голове, потом осознал, что пока думал, скинул облака на собранную кучу, что лежала уже в тележке. Он не осознанно делает то, что надо делать. Даже когда думает о побеге, собирает в тележку эти грёбаные облака. Как же так? А вот так. Ничего не изменить. Если это наказание и если тут такая программа, то остаётся только подчиниться. Но если подчиняться, тогда что будет с Толяном вообще? Ведь подчинение, это своего рода зомбирование.

Взявшись за изогнутую рукоять, он толкнул тачку. Осознание того, что его отключило от всего происходящего и самое главное, выбросило из волны воспоминаний, которым он совсем недавно подавался, пришло, когда он наполнял кузовок облаками. Странно, буквально минуту назад он вёз их в точку «Б», а сейчас вновь стоит на стартовом месте и складывает их в тележку? Толян нахмурился. Попробовал промотать в голове минувшие события и понял, что с трудом вспомнил лишь Ангела, лифт и того бледного, что никак не мог наполнить тележку. Глянув в сторону, отметил, что бледного заменил совсем истощённый и практически прозрачный человек. Удивлённо глянув на него, Толян продолжил заниматься своим, как ему показалось, очень важным делом. Вычеркнув из своей памяти все лишние события.

Потом Толян пришёл к выводу, что забывает обо всём, что вообще было в его прежней жизни и здесь. У него в голове только облака: собрать, отвезти, выгрузить, приехать на место и снова собрать. И так по кругу. Ни сна, ни отдыха, ни еды, ни воды. Ни душа. Ни каких-то развлечений. Ни телевизора. Ни книги. Впрочем, ничего этого не нужно. Он мёртв. Он умер. А это, междуними. Хрен пойми что! Просто какая-то сточная канава, которую придумали высшие существа, чтобы, скорей всего, издеваться над теми у кого нет денег или кто лох по жизни, как Толян.

Ведь когда-то, будучи подростком, он и правда был другим. Более свободным, более активным, более пробивным. У него была мечта. Он хотел стать инженером. А стал строителем. На стройке работал, копейки получал. Впрочем, ему на жизнь хватало. И пусть она у него была унылая, но он жил. Не имел ни семьи, ни детей, последние пять лет даже любовницы не было. Кстати, ни пил, ни курил, только в юности, пробовал, а в итоге умер от рака поджелудочной железы.

– Гадство, – невесело хмыкнул Толян.

Его жизнь – тоска смертная, а в пятнадцать лет столько было планов, что жопой можно было есть. Куда всё делось? В какие туманы ушло? Почему он забыл про свои мечты? Почему выбросил их на свалку? Что стало с тем Толяном, который мог пробить лбом любую стену. У которого впереди была дорога, наполненная событиями. Как получилось так, что он перестал пробовать? Он чего-то испугался? Нет. Толян не боялся. Он никогда ничего не боялся!

Когда Толян окончил училище, ушёл в армию, а когда вернулся, мама заболела. Об институте можно было сразу забыть. Нужны были дорогие лекарства, и он пошёл работать. Они с отцом работали долгих три года на износ, а потом мама умерла. Её не стало. В один прекрасный момент она ушла. Отмучилась. А через несколько лет ушёл из жизни отец. Толян остался один. Но менять свою жизнь, как ему казалось, было поздно. Сначала потерял интерес к самой жизни, а потом появилась Ладушка – сучка! – которая крутанула хвостом пару раз, забрала больше половины из его сбережений и укатила в ночь. Исчезла из его жизни. Дурак. Не зря тётя Аня говорила, что он дурак.

Через четыре года Толян узнал свой диагноз и ушёл в иной мир, как уходят все: мучительно тихо. В сорок лет.

Его словно накрыло огромным цунами, и это ощущение заставило Толяна шумно и судорожно вдохнуть, а потом так же выдохнуть. Он затряс головой. Резкая боль укрепилась в районе груди. Глаза увлажнились. Толян почувствовал первое за всё то время, что он оказался здесь, сожаление. Грёбаное, сраное сожаление! Он не ощущал его, когда узнал диагноз. Не чувствовал его, когда подыхал в больнице. И плевать хотел на то, где его похоронят, и кто будет это делать! И самое главное, кто будет приходить на могилу. Он столько прошёл ради того, чтобы оказаться в забвении, чтобы исчезнуть навсегда. Он мечтал об этом. Он думал, что так и будет. Потому что Толян не верил во всяких ангелов и другие жизни, не верил в то, что есть рай и ад, хотя порой ему казалось, что ад на Земле. Не верил в богов и в другие миры, он верил в то, что новая жизнь – это всего лишь вымысел людей, которые хотят во что-то верить.

А оказалось всё наоборот. И то, что он с пеной у рта доказывал мужикам на стройке, что нет иной жизни, есть только эта, оказалось не правдой. Чушью! Это он был слепцом, а не они.

Толян присел на корточки и загрёб горсть облаков. Нужно работать. К чёрту мысли. И к чёрту сожаления! Эти ощущения были острее бритвы. Толян чувствовал, как лезвие скользит по коже, вспарывает мягкую ткань, достигает сосудов, заставляет рану сочиться кровью. Затем проходит глубже, пытается достать до сердца.

– К чёрту! – вновь выкрикнул Толян и испугался своего крика. Затем в который раз за всё это время посмотрел на истощённого человека, тот продолжал сгружать в кузовок облака. И Толян подумал: ему так тяжело, как же он будет толкать эту тележку? Ведь ещё пару воздушных пирамидок и она окажется заполненной. А облака в руках истощённого человека такие тяжёлые. Конечно, это не на спине тащить, а толкать, но всё же.

Когда мысль закончилась, Толян тут же забыл о своём соседе и зачерпнул в горсть ещё облаков, чтобы наполнить свою тележку. Хватит отвлекаться. Забыть о сожалении. Забыть о боли. Забыть о том, что было. Забыть обо всём. О плохом и хорошем, о середничковом и хрен знает ещё каком. Забыть о той жизни, потому что она осталась за спиной. Она закончилась. Итог подведён, он не изменится. Как не изменится факт того, что Толян тут, что он собирает облака и что ему осталось… ещё девяносто шесть лет и девять месяцев. Дни и часы можно не считать.

Толян толкнул тележку и покатил её вперёд. К тому месту, где он должен высыпать свои облака. Катил он не долго, ни о чём не думал. Отстранился от мыслей, пусть они продолжали летать в его голове, как бильярдные шары, скоро это закончится. Толян точно знал. Скоро они исчезнут, превратятся в туман и пропадут навсегда. И тогда Толяну будет намного лучше. И тогда Толян сможет спокойно ходить по облакам, собирать их в тачку и отвозить туда, куда надо. А потом снова идти по облакам за облаками.

Толян высыпал свой груз, развернулся и пошёл назад. Когда пришёл на своё место, истощённого человека уже не было. Нагрузив снова тележку, Толян поспешил обратно. Когда подошёл к точке «Б», заметил, что женщина собирает там облака. Толян посмотрел на неё, подумал немного. Не найдя на ускользающий вопрос ответа, выгрузил облака рядом с ней, затем отвернулся и пошёл к точке «А». Когда добрался до цели, истощённого человека всё ещё не было. Впрочем о нём Толян подумал вскользь. Мысль была настолько тонкой и почти неуловимой, что Толян забыл об этом, не успев додумать до конца. И так бывает тоже. Присев, он вновь начал собирать облака, а когда уже почти собрал, рядом с ним кто-то высыпал воздушную мягкую вату и, развернувшись, ушёл прочь.

Толян не стал смотреть на этого кого-то, толкнул тележку и пошёл своей дорогой. Мимо прошла девушка. Кажется он совсем недавно её видел. А, это та, которая бежала. Теперь она не бегала, теперь она шла. Просто шла, так же как Толян. Толкала перед собой тележку. А женщина, у которой голова была повёрнута в сторону, так и смотрела в сторону, но теперь она казалась более осунувшейся и совсем отрешённой. Будто её ничто не волновало. Впрочем, о чём тут волноваться. Тут и волноваться не о чем. Собирай облака в тачку, потом отвози их на место и снова собирай. Здесь главное облака. Остальное, пустая трата времени.

Время. Осталось семьдесят два года и два с половиной месяца. Люди в серых робах смотрели на время на большом табло. Толян мог об этом не волноваться. Опять волноваться? Что это, волноваться? К чему вообще это волноваться? Да и зачем задавать себе глупые вопросы. Собирай облака и всё. Толян за этим здесь и есть. Это его наказание. За грехи. Какие? За то, что Алинку уговорил аборт сделать. Она от какого-то козла залетела. А кто такая Алинка? Алинка – это первая любовь. Красивая девчонка была. Была? Почему была? Потому что уже взрослая. Ей сорок. В октябре исполнилось. И ему в октябре. Только Алинка родилась двадцать шестого, а он четырнадцатого. Точно? Четырнадцатого? Или двадцать второго? Нет, двадцать второго его не стало. В мае. Или в октябре? Нет точно в мае. Тогда ещё птицы чирикали, в окно всё заглядывали, а он лежал на койке и думал, когда же уже конец. Какой конец? Ну тот конец. В кино что ли? В каком кино? И что такое кино? Кино – это…

Он вывалил облака и покатил тачку дальше. Нужно добраться до того места и снова набрать облаков. Это единственное, что он должен был делать. Собирать облака…

– Эй, привет, – сказал кто-то. Он посмотрел на этого человека, не останавливаясь, затем отвернулся. Тут же забыл про него, хотя где-то в глубине сознания мелькнула мысль: это кто и зачем с ним поздоровался? Что-то хотел? Но он от него ничего не хотел. И он его не знал.

Какие тяжёлые. Вот эта кучка, что он держал в руках, была тяжёлой. Не сильно, но тяжёлой. На мгновение ему показалось, что раньше они такими не были, но мысль снова ускользнула из головы. Ему нужно было сложить эту кучку в пустую тележку. Что он и сделал. Затем снова присесть, зачерпнуть горсть белоснежных, ватных облаков, поднять и опустить в тележку. Тяжело, но надо. За этим он здесь. Чтобы их собирать. Если он не будет их собирать и отвозить в то место, то кто будет? Это его обязанность. Это его работа.

– О, привет. Я встретил тебя снова, – сказал кто-то, и он посмотрел на мужчину. – Я тоже тут собираю облака. Что-то ты какой-то странный. И глаза у тебя такие, будто тебе на всё насрать. Блин, ты реально жутковатый. Тебя, кстати, как звать?

И человек отвернулся, чтобы набрать в руки облаков и скинуть их в тележку. Так легко и просто. Кажется он так делал тоже. Раньше.

– Ты что глухой? Говорю, как звать?

Звать? Как звать? То есть имя? А что, у него есть имя? И что такое имя? И зачем ему надо знать своё имя? Даже если оно есть, к чему оно ему?

– Да тут все такие. Блин, дурдом какой-то. Ты не знаешь, может тут есть какой выход? Ну, другой, чем этот стрёмный лифт.

Он опустил облака в тачку и замер на миг. Лифт? Выход? О чём говорит этот мужчина? Отсюда нет выхода, да и зачем он им. Тут хорошо. И работа есть. И ему надо тут оставаться до конца. Это же так хорошо. И пусть ватные шарики тяжёлые, но это лучше, чем… Чем что?

– Короче, жесть, – сказал человек и толкнул тачку перед собой. Гружённая облаками, она легко покатилась по облакам, а мужчина шёл следом, осматриваясь. Он что-то искал? Может облака?

Он снова присел и подумал: ну что же такое имя? Имя? Странно. У него оно было, но кажется он его забыл. Забыл тогда. Когда? Ну тогда. Когда тогда? Вот тогда, когда… Когда… Да это не важно!

Важно!!! Важно помнить своё имя, потому что это то, что у тебя останется даже после смерти. Может в другой жизни оно изменится, но пока ты здесь, вот в этом междуними, оно должно быть! Его нельзя забывать!

– Меня кстати Толяном зовут! – крикнул мужчина и что-то острое разрезало грудь, хлынув в него огненным потоком.

…Блевотная больница. Чёртов доктор. Грёбаная стройка. Вечно недовольный прораб и вечно гогочущий Плутнёв, – чтоб ему пусто было! Однокомнатная квартира – купленная когда-то родителями. Двухкомнатная квартира – их семейный очаг. Они там жили втроём, а летом, когда Толян подрос, мама и папа переезжали в дом к деду, садили огород и там жили. Тётя Аня, доброй души человек. Школа. Алинка. Серёга, придурок. Васян со своим сенбернаром. Бандит на заднем дворе школы – огромный кот с большими яйцами. Юленька в детском саду. Вечные розовые бантики, больше чем голова Юленьки. Сладкая вата и карусели. А ещё манная каша, которую он терпеть не мог и компот из сухофруктов, который он обожал. Мама часто его варила и пирожки пекла. Пирожки с яйцом и луком, с капустой и картошкой. Он любил с картошкой. А ещё любил с яблоками. А ещё сильно любил маму и папу, несмотря на то, что иногда папа ставил его в угол и бил по голой жопе ремнём.

Его зовут Толян! Толян!!!

И он здесь собирает облака!!!

Толян схватился за голову, боль в груди росла и становилась всё сильнее. И голова болела так, что хотелось оторвать её. Раскалывалась на куски. Унять эту боль можно было только одним способом, забыть своё имя. Забыть всё, что было. Но Толян не хотел забывать. Может он и вычеркнул бы из своих воспоминаний некоторые болезненные и просто никчёмные моменты, но своё имя забывать не хотел. Это имя ему дали родители. С этим именем он прожил долгие сорок лет. Это его имя! Его!

Толян замычал, ударил себя кулаком в грудь, но боль от этого не унялась. Он упал на колени и зачерпнул горсть облаков, потом умылся ими. Они мягкие и воздушные. Они ни тёплые, ни холодные. Они никакие. Но оттого, как мягко они соприкасаются с кожей, становилось легче. Толян чувствовал, как боль, что раскалывала голову на куски, отступала. Притуплялась. И огонь, что сжигал всё внутри, успокаивался тоже. И чувства, что Толян испытывал при этом, тоже ускользали. И мысли. И воспоминания. И его имя становилось вновь ничем, истаивало, как лёгкий туман по утру. Ещё немного и боль прекратится совсем. Ещё немного и он забудет обо всём, что было. Ещё чуть-чуть и его имя превратится в пустоту. Он вернётся к своим облакам.

Толян отнял облака от лица и с силой запихнул их в тележку. Встрепенулся, попытался разозлиться. Получилось лишь на миг. Когда боль острой иглой пронзила сердце, Толян схватился за грудь и согнулся пополам. Чувства под запретом. Воспоминания под запретом. Имя под запретом! Осталось шестьдесят четыре года и семь месяцев. Почти половину наказания он отбыл. Ещё немного. Время тут летит по-другому. Его совсем не замечаешь. Если продолжит жить, забыв обо всём, то вскоре выйдет из этого места и вновь родится. Кого-то осчастливит. Будут у него новая мама и новый папа. И новый дед.

«Не хочу! – со всей яростью подумал Толян. – Не хочу! Не хочу жить снова!»

«Надо, Толя, надо», – перед глазами всплыло лицо Ангела, и Толян ударил кулаком в тележку. Та с места не сдвинулась, а Толяну стало ещё больнее. На короткий миг он подумал, что может всё же отказаться от воспоминаний и чувств, забыть своё имя, чтобы не чувствовать эту боль, всё равно облака победят. Они уже в голове. Они в нём. Они везде. Он сам облако! И люди, что тут, возможно, – облака тоже. Они рано или поздно все станут облаками! А потом будут возить друг друга с места на место, потому, что ангелы так захотели и потому что они думают, что это всего лишь облака!

Нет, нельзя забывать своё имя! Потому что забыть своё имя, это своего рода предательство! Это забыть всех и всё. А пока Толян ещё не переродился, он должен его помнить. И помнить то, что было!

Толян сжал кулаки, а в них облака. Ощущение того, что на миг стало легче, заставило его сделать вдох и слегка расслабиться. Вот этого нельзя было делать, но боль рвала его тело на куски. Лекарства от неё были только облака и полное погружение в своего рода забвение, только не в то, которого хотел Толян. Такое забвение ему было ни к чему. Хотя с другой стороны, чем оно хуже того, про которое рассказывал Ангел. Ах, Ангел! Ублюдок!

Толян заскрипел зубами от злости и тут же выдохнул. Резко, будто кто ударил поддых. Некоторое время он хмурился, пытаясь разглядеть что-то, что блестело в облаках, а потом отпустив воздушную массу, потянулся к этому нечто. Смахнув снежную вату, Толян с удивлением уставился на косу. Она была обычная, такая же, которую держала старуха-смерть в руках. Правда древко было чуть короче, но изогнутое. Лезвие – серп месяца, казалось острым и ржавым. Протянув руку, он крепко схватился за косовище и, подняв инструмент, что лежал в облаках – его кто-то здесь спрятал? – взмахнул им.

Что случилось потом, Толян не понял. Но воздушный мир разрезала чёрная линия, встряхнула пространство и исчезла. А Толян провалился в облака и стал падать в густую пустоту, пытаясь осознать произошедшее.

3. Семейные ценности

У Толяна складывалось ощущение, что он не падал, а летел. Правда, не раскинув руки, как птица крылья, а стремительно приближаясь к асфальту. Вот только тут не было асфальта. Да и дома тоже не было. Тут ничего не было. Темнота. Пустота. На мгновение Толяну показалось, что он завис, однако это ощущение тут же исчезло. Он точно знал, что ПАДАЛ!

Не понимая, что делать и как быть, Толян ждал. Когда-нибудь его падение ведь закончится? Однако, и через несколько ударов сердца ничего не произошло. И ещё позже. Тьма не имела дна, а пустота оказалась бесконечной. И понимая это, Толян взмахнул косой, вскользь подумав о том, что ускользнул он из облачного места благодаря ей, тогда и должен куда-то попасть тоже благодаря ей. Главное не назад, к облакам, иначе вновь придётся их собирать.

И – о, чудо! – коса и правда помогла! Она разрезала густую темноту чёрной линией – Толян удивился тому, что увидел эту полоску, – будто вспоров брюхо большой рыбы. Толян чуть не распластался на жёстком полу, но вовремя успел сгруппироваться и приземлился на ноги, пошатнулся, но устоял. Упершись рукой о шершавую стену, он сразу же почувствовал, как под байковую, клетчатую рубаху, в которую он был одет, проникает холод. Ощущения показались гадкими, Толян поёжился, выдохнул облако пара, покривился. В голове всплыла невесёлая картина. Каким-то образом Толян провёл линию между этим холодом и холодом могил. Он не мог сказать, верно ли такое сравнение, но ему подумалось, что именно таким и должен быть могильный холод.

Опустив руку, он глянул на стену. Бетонная. Серая. С мелкими выбоинами, дырочками, негладкой поверхностью, с игольчатыми пиками. Толян присмотрелся к ней внимательно, будто хотел что-то или кого-то увидеть. Но стена так и оставалась стеной, и ничего подозрительного, вроде частей тела или костей, на ней не появилось. Глупости, подумалось ему. Изуродованное американскими блокбастерами, да книжками про маньяков и прочую нечисть сознание выдавало сплошную ерунду. Это просто стена. Вот только для чего она здесь? Серая, унылая, бетонная, уродливая.

Толян прошёл чуть вперёд, неустанно глядя на стену. Ничего. Она всё та же, правда в некоторых местах то уродливее, то более дырявее, то игольчатых пик больше. Вот здесь широкая впадина. Будто бетона на это место не хватило, а тут бугорок. И дальше бугры, а потом снова шершавость, словно вот здесь на застывающий цемент просыпали мелкую гальку.

Фыркнув и выдохнув, Толян поёжился, затем посмотрел вправо, после вперёд. Стена шла из темноты и уходила в темноту, и Толян мог точно сказать, что ни конца, ни края у этой стены нет. Поэтому куда бы он не пошёл, путь его будет один и тот же. В междуними видимо схема такая: всё по кругу, никаких перемен. Есть точка «А», есть точка «Б», а между ними проведена прямая или изогнутая. Но в любом случае выйдя из точки «А» ты придёшь в точку «Б». И обратно.

Еле слышный стук разрезал тишину. Толян сначала нахмурился, может показалось. Но стук повторился. Толян прислушался. Стук напоминал удар чем-то тяжёлым о что-то металлическое. На мгновение почудилось, что где-то работает кузница. Да, именно так: здоровый бородатый мужик поднимает кувалду и опускает её на широкий, двуручный меч. Выбивает сноп искр, затем снова замахивается и опять опускает. К этому звуку сразу же примешивается ещё один, потом ещё. Привычный ритм одного звука разбивается и Толяну сначала кажется, что это эхо, но потом он осознаёт – ударов много, и они похожи на ритмичные удары барабанов. Более того, звуки становятся громче и ярче, и Толян в какой-то момент понимает, что эти удары раздаются у него за спиной.

Резко отвернувшись от стены, к которой стоял лицом, Толян от неожиданности шагнул назад. И упёрся спиной в бетонную преграду. Холод пробрал до костей, и он, чтобы не чувствовать его, сделал маленький шажок вперёд. Из глубокого мрака выступил длинный конвейер и у него тоже не было ни начала, ни конца. Он был бесконечным, как и всё здесь. Как облака, как темнота, как пустота и вот эта стена, которая находилась у него за спиной. И этот холод, который пробирал до костей.

Широкая лента конвейера двигалась самостоятельно, без всяких подпорок, просто зависнув в темноте. С обоих сторон возле неё сидели люди. Толян внимательно всмотрелся в то, что они делали. Со стороны могло показаться, что это очередная бессмыслица. Как и та, которой занимался он: собирал в тележку облака, потом выгружал их в другом месте, возвращался и снова собирал. Здесь же люди склеивали из тонкой бумаги домики. У кого-то получалось красиво, у кого-то нет. У кого-то дом выходил совсем кривым, у кого-то мятым, а у некоторых и на дом не особо-то походил – абстракция, да и только. Склеивали люди дома быстро, несколько секунд и аппликация готова. Толян успевал моргнуть несколько раз, прежде чем из простых бумажных квадратиков, что лежали на конвейере при помощи простого канцелярского клея-карандаша – не такого, как был у Ангела – создавалась поделка.

Только удивляло Толяна не то, насколько быстро человек создавал дом, а то, что потом, после того, как он заканчивал, брал молоток, что лежал рядом с ним и, размахиваясь, ударял по дому, сминая бумагу и разрушая то, что только что создал. Затем собирал разрушенный домик в ладони, ещё раз сминали его и выбрасывал в рядом стоявшую урну, где лежали другие смятые бумажные комки. Именно звук удара металлического бойка о конвейер заставил Толяна обернуться.

Некоторое время он хмурился, пытаясь понять, для чего и зачем? Они склеивали бумажные квадратики в дома, затем разрушали их и выбрасывали в урну… Сначала создавали, потом разрушали и после, как итог, выбрасывали. В голове что-то щёлкнуло. Тут и гадать не надо было, чтобы понять, однако осознания того, для чего они это делают пришло лишь позже, и то, сложилось такое ощущение, будто Толяну кто-то подсказал. Кто-то невидимый. Подсказал, но в тот же момент чувствовалась эта подсказка, как нечто ненавязчивое: подул ветерок, и Толян, раз, и разгадал ребус, который в принципе его не особо напрягал. Ответ ему был не нужен.

Толян приметил ещё один факт: мужчины и женщины сидели поочерёдно. Сидели на деревянных стульях. У кого-то стулья были ещё в хорошем состоянии, у кого-то в полуразрушенном, у некоторых от стула оставались лишь щепки. У некоторых вместо четырёх были три ножки, у других вообще одна. Каждый раз, когда мужчина или женщина, ударяя по домику, выбрасывали его, ножки стульев, спинка и сидение крошились, подгнивали, просыпались в пустоту и в темноту, иногда оставаясь под тем, что некогда было стульями, будто окончательный итог того, что в течении всей жизни, создав что-то, пусть и уродливое, люди в конце концов сами же уничтожали. Уничтожали уют и тепло, уничтожали семейное счастье. Не дрогнувшей рукой, выбрасывая это счастье на помойку. Понимали ли эти люди, что сделали не так, почему заслужили такое наказание? Ведь многие считают, что правы в той или иной степени, многие уверены, что они сохраняют, а не разрушают.

Они сидели тут дольше, чем Толян собирал бы облака. Их срок – сто семьдесят семь лет. Ничтожная для этого мира цифра, если сравнивать с тысячью лет в аду. Но Толяну она показалась значимой. Важной. Впрочем, в этом месте, где не было ничего, кроме темноты и серой стены, что тоже что-то означала, – что именно Толян не мог понять, а кто-то невидимый не спешил ему кидать новые подсказки – важным считалось всё. Эти люди должны были осознать, что разрушенное по каким-то причинам семейное счастье было намного ценнее, чем ситуация, которая тогда казалась безвыходной. На деле же этот проступок, в котором виноваты обязательно оба, всего лишь всплеск эгоизма. И зачастую обратно уже ничего не вернуть. Вот и разбегаются или продолжают жить так, дальше, разрушая, сжигая, втаптывая в грязь ценности и чувства, отказываясь от того, что могло бы их спасти, но из-за тщеславия, – когда я лучший и мне должно всё подчиняться – не могут увидеть целостность и доживают жизнь в руинах. Семью создают он и она. Он и она. Вместе. Едино.

Они должны были понять сейчас, но почему же никто не подсказал им тогда, когда они разрушали свой очаг и уют?

Впрочем, Толян мог заблуждаться в своих выводах. Не ему стоять тут и осуждать тех, кто пытался что-то сделать, но не смог. Кому не подсказали, не вывели из лабиринта заблуждений. Которые не услышали подсказок и мудрых слов, упрямо делая ошибки вновь и вновь, потому что считали так правильно… Лично Толян вообще ничего не создал. И не пытался создать. У него семьи не было. Нет, она была, когда-то он был частью семьи, у него, как у многих были мама и папа, он помнил деда. Они были счастливы. Толян не помнил, чтобы мама и папа ругались. Не помнил, чтобы они жили порознь. Ему тогда и сейчас казалось, что их семья была самой лучшей. Самой правильной. Самой крепкой! Но если бы он завёл свою семью, смог бы жить так, как жили они? Смог бы сохранить понятия семьи, когда семь «я», а не «я» без семь?

Да, наказать сейчас легко, плюнул и растирать не надо. Что Ангелу, который сидит на возвышенности и бумаги перебирает, а вместе с тем деньги считает, человеческая судьба? Ничто. Он только подводит итог: «Ты согрешил… ты не правильно жил… о, а тут у тебя есть небольшая кража… а здесь ты разрушил свой очаг…» Впрочем, если так подумать, то это их работа. Их жизнь. Как у людей своя. И вопрос остаётся открытым: а как ангелы живут? Грешат ли? Вот был один такой, которого бог свергнул на дно ада. Кажется Люцифером звали. Но то ведь люди написали в библии, а как было на самом деле?

Да чёрт его знает, как на деле! Не об этом сейчас речь. Речь сейчас о семье. С другой стороны, в чём смысл того, что Толян тут стоит, смотрит на этот конвейер, размышляет, умничает сам с собой. Никакого смысла. Он сюда попал по чистой случайности. Мимо пролетал, вот и заглянул. Или же нет? А, и это не важно. Важно то, какого чёрта он вообще делает?! Было дело, собирал облака. Потом нашёл косу, взмахнул ею и свалил оттуда. Падал в темноте, взмахнул косой снова и оказался тут. Бред.

А если взмахнуть косой ещё раз? Есть ли лимит у взмахов и куда приведёт его новый путь? Зачем об этом думать, зачем вообще о чём-то думать? К чему было уходить оттуда? Спокойно собирал бы облака. Собирал бы и в ус не дул. «Ага собирал, – тут же злобно подумал Толян и отвернулся от конвейера, решив прогуляться вдоль невесёлой стены. – Мало того, что ощущения реальности утратил, так ещё эмоции все притупились и имя своё забыл. Ладно эмоции и ладно реальность, тут вообще всё нереально, я же умер, и вроде как в загробном мире. Но забыть имя… Этого я простить не могу! Однако, куда я иду?»

В любом движении нужна цель. Просто так выйти из дома и пойти куда глаза глядят можно только тогда, когда тебе делать нечего. «Мне нечего делать? Я решил прогуляться?» – тут же вопросил себя Толян. Да. Вот нашёл косу, взмахнул ею и свалил в туман, то есть в темноту. По-английски. Ни с кем не прощаясь. Однако, сарказм сарказмом, да вот только причина всё равно нужна. Отсутствие логики лишает прогулку смысла. А ему надо понять зачем и куда он направляется, в конце-то концов?!

Новый звук заставил Толяна остановиться. Он посмотрел налево. Звук ударов исчез, а вот шаркающий появился. Конвейера уже не было. На его месте проступила из глубокой темноты ещё одна стена. Перед ней на корточках сидела женщин и держала в руке сапог. Из ржавого краника, что торчал старой трубой из стены, лилась струя воды. И женщина подставляла сапог под неё, сдирая щёткой грязь. При этом грязь летела в разные стороны, каплями оседая на её лице, волосах, руках и груди. Но она всё равно чистила сапог, не останавливалась, будто от этого зависела её жизнь.

Толян не уследил, когда рядом с ней появился мужчина. Он так же, как она, сидел перед стеной, и так же, как она, чистил щёткой обувь, только не сапоги, а сланцы. Отмывал их от грязи, и грязь так же летела в стороны, орошая его каплями, на которые тот не обращал внимание. Ему важнее всего было отмыть сланец, который никак не отмывался, и он тёр грубой щетиной сильнее, стирая его до тонкой нитки. И грязь продолжала оставаться: на нитке, на его руках, на его лице, на его груди. А звук разлетался по мрачной пустоте и было в нём что-то гадкое, противное, раздражающее. Хотелось отойти в сторону, чтобы не оказаться заляпанным жижей.

Кто-то невидимый коснулся Толяновых мыслей снова. Глядя на ровный ряд людей, что появлялся из темноты и становился отчётливой картинкой, Толян осознавал, что сидящие поочерёдно вдоль серой уродливой стены и моющие кто сапоги, кто сланцы мужчины и женщины, никто иные, как изменники. Те, кто предав свои отношения и чувства, опустился на дно грязной и распутной жизни, гуляя на стороне, в поисках чего-то того, что им не хватало в личной жизни. То ли острых ощущений, то ли другой ласки или же тепла. А может потому, что им так хотелось и один партнёр для них это скучно. Развеять скуку, принести в дом грязь, разрушить очаг и уют. Однако, имеет ли смысл что-то, что некогда было значимым, а теперь, потерявшее ценность в привычном понимании и обернувшееся в принципиальный эгоизм – когда на первом, втором и третьем месте только ты? Когда «я хочу» и другого быть не может. Муж подвинется, жена тоже. А дети… Дети вырастут. Поймут. Чему научатся, не важно. Дом? Дом можно купить. А строить… Что за чушь. Сейчас никто этим не занимается, оттого и поделка чаще всего походит на абстракцию, подобие дома.

Как-то один из Толяновых коллег рассказывал, что жена ему изменила, потому что якобы он ей изменил. Он пытался уверить товарищей, как и жену, в том, что не ходил на сторону, но на тот момент Толяну было всё равно, кто кому наставил рога. Того коллегу он знал поверхностно, а жену его и вовсе ни разу не видел. Ты можешь убеждать людей в том, чего не делал, однако сможешь ли ты убедить в своей невиновности грёбаного Ангела, у которого в столе, в верхнем ящике лежит папочка с твоей сраной жизнью, где прописан каждый грешок, будь то мелкая кража или же измена? Сможешь ли ты откупиться вот от такого наказания, когда у тебя нет денег…

Стало смешно, и Толян хмыкнул. Все пути сводятся к Ангелу. А Толяну наплевать на грехи других. Пусть разрушают бумажные домики, пусть моют сланцы и сапоги. Пусть отрабатывают свои наказания. У Толяна своё есть, от которого он сбежал. Вот только поможет ли это при другой жизни? Ведь что бы ты не делал здесь и сейчас, вновь родившись, ты забудешь это место, забудешь наказания, забудешь прежнюю жизнь, вновь уверуешь в то, что рай есть и он чисто для тебя, даже несмотря на то, что ты грешишь. Человек будет и дальше жить уподобляясь твари, ползать на дне густой грязи и гнили вонючим червячком, а боги и ангелы, будут сидеть на своих возвышенностях и смеяться, тыкать в тебя пальцем и ждать, когда же ты сдохнешь и придёшь к ним снова, упрашивая дать какой-то-там шанс или какую-то-там возможность исправить что-то-там. Они будут продавать тебе места в экстра-классах до остановки «Рай», а если у тебя не окажется денег, отправят вот сюда, отрабатывать наказание. И всё по кругу. Снова и снова. Ничто не изменится. Только имя, впрочем, возможно и оно будет прежним.

Так зачем жить? К чему стремиться? Люди хотят этого и ангелы с богами исполняют их желание. А вот Толян не хочет. Он не нормальный человек. Хотя верит в то, что таких как он тысячи. Ангел сказал, что любит уникальных, как Толян, людей. Значит помимо него есть ещё, на него похожие. Но от этого не легче. От этого становится только хуже, потому что в груди зарождается огонь ярости, а в голове пульсирует ноющей болью мысль: уничтожить. Уничтожить этот мир! Стереть его в порошок! Растоптать и раздавить! И тут же всплывает вопрос: зачем? За тем, чтобы спасти души, что отрабатывают в нём свои наказания? Или чтобы душам некуда было приходить после смерти? Или же потому, что Толяну казалось, что этот мир – мир предательства, а предательство он больше всего ненавидел. Когда тебе сначала показывают что тебя ждёт за вот такие провинности, а потом стирают память и заставляют жить с нуля, позволяя совершать всё то, что ты совершал в прошлой жизни и даже более того. За что, казалось бы, ты отработал на исправительных работах. А?

– Чёрт, – мучительно выдохнул Толян и прикрыл глаза. Он не знал ответа на эти вопросы и не понимал пока что своего состояния. Однако чётко мог сказать, что этот мир ему совсем не нравится.

Впрочем, нравился ли он ему до этого? Он же его толком и не знал. Его привела старуха-смерть, затем доставил до точки распределения старик-лодочник. После Толян сидел в зале ожидания, а потом только попал к дерьмовому ангелу, который целый час издевался над ним, в итоге отправив в непонятное место собирать облака. Толян работал, не возмущался и не сопротивлялся. Вышел из лифта и тут же стал заниматься бесполезными вещами. Потом с помощью косы он добрался сюда, где люди отбывают свой срок за то, что превратили семейные ценности в ничто. Чтобы узнать этот мир надо ещё пару-тройку раз взмахнуть косой и оказаться где-то в другом месте, например, в аду. Чтобы понять, что именно чувствует Толян к этому миру? Но с другой стороны, ему это надо? И что будет, когда он поймёт? Уничтожить мир не получится в любом случае. Кто он такой, чтобы уничтожать то, что создано богами?

Однако, так хочется исполнить свою мечту. Так хочется уснуть и больше никогда не рождаться. Исчезнуть. Испариться. Растаять. Стать частью пустоты и мрака.

Толян уже собирался взмахнуть косой, когда услышал новый звук. Нахмурился. Стена стояла всё на том же месте, тянулась из темноты в темноту, и Толян вновь ощущал, что ей нет ни конца, ни края. Ощущал холод, пробиравший до костей. Вот только женщин и мужчин, моющих сланцы и сапоги больше не было. Толян повернулся на звук. Уставился туда, где была ещё одна стена. Ненароком подумал, может кто-то… моет стену? Например. Однако стены Толян не увидел. Да и тьма расступилась. Теперь перед ним открылся пустырь, а за ним пропасть. Люди шли к пропасти, неся в руках кукол, затем бросали в эту пропасть, а после разворачивались и уходили в темноту, чтобы снова через некоторое время оттуда выйти всё с той же куклой и опять скинуть её в пропасть.

Толян почувствовал, как внутри скручивается тугой узел боли и сострадания. Он и правда был счастливым ребёнком. Самое главное, он был любим. У него были папа и мама. Он рос в ласки, любви и тепле. Он всегда мог прижаться к добрым рукам мамы, положить головку ей на грудь и, закрыв глаза, уснуть, зная, что когда проснётся, мама будет рядом. Он мог опереться на отца, который пусть и лупил непослушное дитя ремнём по заднице и ставил это дитя в угол, но всегда мог наставить на верный путь, рассказать что правильно, а что нет, что можно, а что нельзя, для чего эта штучка, а куда пихается вот эта. Сейчас Толяну казалось, что у него в жизни было самое главное и самое большое счастье – это любящие родители. Которые не отказались от него, которые не бросили его, для которых он тоже был главным счастьем.

Он всегда задавал вопрос: что же сделали дети, чтобы заслужить такое наказание – быть брошенными родителями? Сейчас он задумался об этом на полном серьёзе. А что если те наказания за то, что кто-то не прошёл наказание здесь? Или же в мире живых свои правила, за которые отвечают другие ангелы? Или быть может те взрослые, что бросают своих детей, это те, которые купили себе проходной билет в другую жизнь, не отбывая срок, например, вот тут? Насколько важно найти ответы на эти вопросы, Толян сейчас не мог сказать, хоть и старался. Но всегда хотел понять, за что одни люди бросают других людей, которые ещё толком не узнали жизнь?

– Ма-ма, – донеслось из ямы. По телу пробежала стая мурашек. Толяну стало ещё холоднее.

Крепче сжав косу, Толян прошёл вперёд. Оказавшись в толпе, которую составляли как женщины, так и мужчины, Толян заглянул в лица некоторых. Слёзы бежали по щекам крупными каплями, Толяну подумалось, что так плачут только дети. Невинные слёзы детей, когда коленку разбил или мама конфету не купила, или вон ту игрушку, которую он по неизвестной причине так сильно захотел, а папа сказал, что не купит, потому что Толя плохо себя вёл. Или потому что по заднице прошёлся отцовский ремень, или потому что дед уши надрал, за то, что Толька щипал смородину у вредного соседа деды Пети, просунув ручку между полусгнившими дощечками забора…

А как плакали дети, которых бросили? Которые выросли в детских домах или интернатах? Какими слезами плакали они?

– Обстоятельства, – вдруг тихо сказала шедшая рядом с ним женщина. – То были только обстоятельства.

Толян посмотрел на неё, а она посмотрела на него. Будто найдя собеседника, нервно улыбнулась сквозь слёзы, крепко прижимая к груди голого, пузатого пупса. Яркие, искусственные голубые глаза куклы смотрели вверх, будто там была не тьма, а яркое синее небо. Он будто видел, как вдалеке, оставляя белоснежный след, летел самолёт, а чуть ниже, птица. И это было так увлекательно, так интересно…

– Меня вынудили обстоятельства, – продолжала женщина. – Я не хотела. Я ни в чём не виновата. Не виновата… Меня заставили. Я его не бросала… – и громко зарыдала.

В этот момент они оказались у обрыва и что-то заставило её оторвать пупса от груди и, вытянув руки вперёд, отпустить куклу. Женщина зарыдала ещё громче, потом отвернулась и пошла прочь. Рядом в пропасть скидывали куклы другие, они тоже плакали, кто-то даже просил прощение, кто-то молча разворачивался и уходил, чтобы вновь вернуться сюда уже через некоторое время.

– Ма-ма, – говорили из ямы неясные, искусственные голоса. Они лежали огромной кучей, которая никогда не заполнит эту бездонную пропасть, потому что людей, что сейчас бросают и будут бросать своих детей – всегда много. Они не иссякнут, не исчезнут. Как впрочем, и те, кто разрушают свои дома или изменяют супругам. Это бесконечный цикл. Круговорот.

Но Толян понимал и знал, что обстоятельства существуют. Причины, побудившие совершить то или иное преступление. Но так ли надо искать оправдания тем, кто совершает такие поступки? Можно ли вынести щадящий приговор, ограничится штрафом в пару тысяч рублей за то, что когда-то смелости, сил и любви не хватило, чтобы оставить ребёнка себе и позволить ему вырасти пусть не в полной семье, но хотя бы при матери или же при отце?

Да хрен его знает?!

Толяну это всё надоело. У него не было семьи. У него и дома-то не было. Лишь та квартирка, что купили когда-то ему родители. Он и с женщиной-то толком и не жил. Вот с Ладушкой – сучкой – пару лет и всё. До этого были лишь мимолётные встречи, какие-то недосвидания. Редкие связи на стороне, по молодости. И детей у него тоже не было. Не сложилось. Не получилось. Просто прошло мимо.

Толян отвернулся от пропасти и пошёл к стене, той самой, что явилась перед ним в первый раз. Она стояла на том самом месте, где и была. Исчез конвейер, потом мойщики обуви. Наверное исчезнет и пропасть, однако стена останется! Как и холод. Толян прикоснулся к шершавой поверхности. Тут стена была прямая, без выбоин и остроконечных пиков, без бугров и дыр. Просто шершавая. Так сильно похожая на его жизнь. Скучная, однотипная, тоскливая. Серая.

Совсем неожиданно Толян отступил назад и взмахнул косой. Чёрная линия разрезала стену, и Толян вновь стал падать в пустоте и темноте. Он ушёл оттуда, ушёл с неподдельной радостью. К чему ему чьи-то проблемы, тем более семейного характера? Ему бы со своими разобраться. Впрочем, есть ли у него эти проблемы на самом деле? Машет косою направо и налево, летает во мраке, как путешественник межу мирами, отлынивает от работы. А за него облака никто не соберёт. Однако, почему именно собирать облака? Почему не, например, носить воду? Или же собирать кирпичи? Почему облака? И что он должен понять, отбывая такое наказание?

Толян вздохнул, хотел было выматериться, но ничего не вышло, даже в голове нецензурное слово стёрлось, как будто его замазали ластиком. Не найдя ответа на свой вопрос, он взмахнул косой и с трудом приземлился на твёрдую поверхность. Пришлось опуститься на одно колено, чтобы удержать равновесие.

Поднявшись на ноги, Толян огляделся. Лёгкое журчание привлекло его сразу, и он оторвавшись от созерцания уже привычной темноты, глянул в сторону. Перепрыгивая с камня на камни, изгибаясь змеёй, неспешно текла не широкая река, и Толяну показалось, что она была довольно глубока. Чтобы точно быть уверенным в своих догадках, Толян подошёл ближе и посмотрел в воду. Насколько глубока река, он так и не увидел, зато ощутил что-то неясное, вроде как тревожное и в тот же момент спокойное. Не до конца осознав заклубившиеся огненным шаром в груди эмоции, Толян отвернулся от ручья и тут же наткнулся на одиноко стоявшую в нескольких метрах от него женщину. Она медленно повернула к нему голову и посмотрела так, как никто до неё на него в этом мире не смотрел. На мгновение Толяну показалось, что женщина такой же житель этого мира, как Ангел, что занимался его распределением.

4. Ангелы бывают разными

– Здравствуйте, – сказал Толян, внимательно разглядывая женщину. Он не мог бы точно описать её внешность, но непонятно как Толян чувствовал и понимал, что она красивая. Впрочем, белоснежное длинное платье подолом ниспадающее до тёмных камней, на которых она стояла, длинные белоснежные волосы, аура тепла, что исходила от неё говорили сами за себя. Толян умел ценить красоту, тем более женскую, но в голове не укладывался факт того, что делает столь прекрасный цветок в этом тёмном и жутком мире. А точнее месте. Она должна находиться в раю. Если конечно, это не сам рай. А что, с такими ангелами и рай может быть своеобразным.