Политика-Малитика

Моей жене,

Моей вечно юной любовнице.

Цифры были убийственными. Они скакали перед глазами оживляя картины скромного детства и неустроенной юности, заставляя вспоминать времена, когда незнакомцы не здоровались со мною на улице почтительно перешёптываясь: «Кто, кто? Депутат наш!», а смотрели как на пустое место, а то и не замечали вовсе. Толстая папка со статистикой лежала на столе и уничтожала самооценку. Я физически чувствовал, что исчезаю. Исчезаю с карты региона как политический субъект. Теряю идентичность и растворяюсь в бурлящей массе человеческого бульона, откуда только недавно удалось высунуть макушку с намечающейся лысиной.

Точно! Мудак социолог напутал! Сознание бросило спасательный круг и волны удовольствия разошлись мелкой рябью в голове. Я изобразил облегчение на лице, растянул напряжённые мышцы рта в подобие улыбки, шумно выдохнул и потянулся в кресле.

Вскоре стало понятно, что мудак ничего не напутал. Две чайки уселись на подоконник и закудахтали друг с другом так пронзительно, что я, пролистывая папку раздражался всё сильнее. Анкеты телефонных разговоров с избирателями пестрели нехорошими словами, которыми меня крыли «земляки» и не допускали двусмысленных трактовок. Рекламный пост социологической конторы гласил: «Мы предоставляем только объективные данные: без накруток, подтасовок и мертвых душ!» Уже через полчаса я убедился, что это не является абсолютной неправдой.

Через час, когда окончательно стало понятно, что не все наёмные работники склонны к патологической лжи, раздался телефонный звонок по внутренней связи:

– Александр Николаевич, к вам посетитель! – звонко затараторила секретарь, – Приехал издалека, полярник, член профсоюза с 1972 года. Дрейфовал на льдине, отказали в выплате северных, представляете? Можем разобраться?

– Я сейчас очень занят, видеоконференция с Москвой, со Шмаковым, с Медведевым, пускай завтра придет! – рявкнул я. И снова погрузился в цифры. – На льдине, блядь… До выборов шесть месяцев…

Мой рейтинг в районе, где я пять лет назад победоносно набрал 60%, сейчас не дотягивал и до 10%. Баллотироваться во второй раз с такими показателями не имеет смысла. Меня обскакали сразу четыре местных деятеля. Я, не мигая уставился на угол покрытого лаком стола, где отражался яркий мартовский луч и представил, как они, вооружившись гарпунами и двадцатилетним Чивасом, задорно гребут на своих баркасах в сторону Заксобрания, а я, озябший и голодный, прыгая на малюсеньком кусочке тающего льда что-то кричу им вслед.

Зачем я сунулся в этот чужой для меня район, где никогда не смог бы стать своим? Зачем даже не пытался завладеть сердцами «земляков» используя проверенные веками схемы товарно-денежных отношений?

Почему я там не появлялся все эти годы?!

Очередная авантюра заканчивалась провалом. Приплыли, Шурик, сдавай билет, срезай лампасы и маузер клади на стол. Не дожидаясь желания подобно Октавиану стукнуться головой о косяк, восклицая: «Квинтилий Вар, верни мне легионы!» я поспешил домой, комкая листы статистики и запихивая в портфель.

А на кой хрен мне вообще сдалось это депутатство? Уже пять лет сверкаю значком заксобрания на лацкане, доказывая членам всевозможных молодёжных организаций, что, обладая длинной волей, отвагой и удачливостью, войти в когорту избранных большой политики в столь юном возрасте всё ж можно. Но ничего, кроме чуть более сияющей ауры и большого геморроя от обилия чужих нерешаемых проблем мне это не принесло. Ни тебе баснословных барышей, ни безграничной власти, даже неприкосновенность ни разу не пригодилась. Пять «хороших» римских императоров, с обложки книги на моём рабочем столе, смотрели с разной степенью разочарования, когда я вёл приём посетителей, не имея возможности их казнить, ничего не разъясняя про социальные гарантии.

Сейчас я – председатель Федерации профсоюзов Архангельской области. Огромная организация хоть и сдала позиции со времён последнего съезда КПСС, но до сих пор наделяет руководителя весомым статусом, чтоб открывать дверь с ноги в кабинеты министров. Это моя основная работа. Работа беспокойная, суетливая, требующая мощных усилий в области человеколюбия, но она приносит удовлетворение и приятные мечтания, что в будущем, оценив мой путь подвижничества, патриарх примет решение причислить блистательного председателя к лику святых.

Оказалось, посетитель дожидается меня в приемной.

– Александр Николаевич, примите меня? Мне очень надо! Наша экспедиция… – он подскочил с кожаного дивана и уже готов был броситься и перегородить мне дверь.

– Не сейчас, уезжаю на срочное совещание к губернатору, пожарным зарплаты хотят урезать, надо биться, вся область летом сгорит! – и не глядя на пожилого мужичка с бумагами в руках, я выскочил из приемной и бегом сбежал вниз по лестнице.

«Поддержка» как обычно ждала меня дома. Жена в позе дикой кошки, готовящейся к броску (мне кажется она умудрялась даже выгибать спину и раскачиваться) выпучив глаза, то ли от презрения, то ли от удивления моей наглости, высказала все, что как ей казалось точно знала по вопросу баллотировки по одномандатным округам. ЦИК не разбирался так хорошо в тонкостях этого процесса.

Во время ссор я едва уворачивался от железобетонных аргументов, которые она производила ниоткуда и столь стремительно, что мне не удавалось отвечать, сохраняя достоинство. Зато во время близости ей не было равных в близлежащих галактиках и одномандатных округах. Гибкая, тонкая, с длинными ногами она изображала такие кульбиты, что могли позавидовать акробатки Дю Солей в выходные подрабатывающие эдалт моделями. Сейчас я встретился с той её ипостасью, которую не слишком любил за напор, чрезмерность и неумение остановить лавину сознания до того, как она обрушится обвинениями, противоречащими друг другу по смыслу. Если записать число Пи, в виде десятичной дроби, оно никогда не повторяется и никогда не заканчивается. Претензии любимой были того же порядка.

Без возможности высказать всё, что женщина надумала за день, она теряет сумеречный кураж, отворачиваясь к стене со словами: «ничего не случилось, все нормально», а утром с грохотом ставит на стол тарелку с рисовой кашей. Кашу она мне обещала не готовить никогда. Я просил об этом сразу как вышел из ЗАГСа и получил в лицо несколько яростных горстей риса от маминой сестры из Великого Устюга, что в детстве часто жила с нами и готовила однообразные крупяные завтраки. Трапезничать утром я люблю спокойно, без суеты и желательно яичницей, поэтому каждый раз заставляю себя проявлять отеческую снисходительность и добросердечность, присущую мне от природы, но сильно потрёпанную постоянным общением с навязчивыми просителями по профсоюзной и депутатской линии.

– В смысле? В смысле не будешь выдвигаться? – богиня Геката повернулась, вперив мне в лоб свои глазища, медленно налила красного сухого в бокал и с явным вызовом безапелляционно заявила, что в ближайшие пять лет планирует спать с депутатом и ей в общем-то все равно как его фамилия. – А дальше посмотрим… – задумчиво произнесла она, постукивая по ножке бокала французским маникюром, – Не люблю загадывать, – давая моему воображению самому дорисовать как луна моей жизни, прихватив свои вуиттоны, уходит к другому солнцу, забирая детей и кошака Толю.

Страшно захотелось напиться. Почему напасти всегда идут рука об руку? Почему беда никогда не приходит одна? Следом является женщина и подбирая самые едкие выражения говорит все, что думает о бета-самцах и их месте в стае.

Я, поглаживая Гипоталамуса вышел на балкон и прикрыл дверь. «Толя, Толя, хороший котик. Тварина ты лысая, вырос-то как, иди ко мне!»

«Можешь говорить?» Номер записанный небрежно «Соцработа.зам» ответил мгновенно, как будто ждал, что часто сбивало меня с толку.

«Могу, одна дома».

– Похоже, конец моему депутатству. Цифры ужасающе плохие, за оставшиеся полгода их не исправить, – я выложил ей всё и приготовился выслушать слова утешения в стиле «не страшно, я люблю тебя, а не твой депутатский значок и всегда буду любить». Никаких особых причин надеяться на это, конечно, не было, это были мои личные иллюзии, и они рассыпались в прах.

– Печально, – последовал задумчивый ответ. Какой у нее был голос! Ей бы навязывать кредиты в банке или работать в сексе по телефону, она стала б звездой этого бизнеса. Я чувствовал напряжение в брюках при первых же её словах. Не любил с ней переписываться, мне нравились разговоры, я хотел слышать её вкрадчивый голос с растянутыми гласными. Говорят, есть люди, способные любой звук видеть в цвете, я такими талантами не обладал, но в разговоре представлял вибрацию пыльно-розового с серебристым, имеющую терапевтический эффект. Его звучание успокаивало и давало надежды на всевозможные жизненные приключения, обязательно счастливые, если она будет мурлыкать поблизости. Даже её «печально» возбуждало.

– Плохие новости, Алехандро, зачем ты расстраиваешь меня в пятницу вечером? Мне и так предстоят мучительные выходные в кругу дражайшего супруга и его друга, любящего длинные истории о том, как они в пубертатный период рыбачили на Соловках и кого не поймали.

Повисло молчание.

– Эй, ты тут? – пришлось даже позвать её.

– Знаешь, ведь я сейчас – депутатская любовница, и мне это нравится. Депутатской любовницей быть восхитительно. Это почти как есть эскимо в шоколаде на колесе обозрения, зная, что ещё и в кино поведут. А получается, что я стану просто любовницей. Да? Запасной женщиной. Той, на которой никогда не женятся и что обречена коротать праздники в ожидании смс от любимого. Так? Печально… Может, можно всё-таки это исправить?

Этого был пинок ниже пояса, а я не успел прикрыть причиндалы. Меня опрокинула первая любовь, которую я боготворил со второго курса! Они случайно не сговорились с моей женой? Я запаниковал, нет, не должно такого быть, они творят свою реальность в параллельных мирах – живут в разных городах, предпочитают разный сорт кофе и имеют полярные взгляды на идею трансгуманизма.

Какие же все-таки бабы продажные. Обе! Все! Что им вообще надо? Какое ещё колесо обозрения? Мой десятилетний сын однажды пришёл из школы с вопросом «Сколько стоят соболиные шубы и где их покупать?» Оказывается, Ангелина, соседка по парте и вице-чемпионка России по танцам живота мечтает. «Ты давай скажи ей, что против убийства животных и вообще собираешься вступить в партию зеленых, так что никакой шубы, только пуховик», – посоветовал я, вспоминая ее шикарную маму, визжавшую на родительском собрании, доказывая, что нужно срочно сдать еще денег, так как собранных на прошлой неделе не хватает для покупки интерактивной указки, без которой уроки физкультуры в современном мире невозможны.

В голове творился кавардак как в конце первых актов опер Россини. Толя спрыгнул с рук, начал тыкать мордой в стекло и скрестись, показывая, что без мандата в моем обществе невыносимо находиться даже ему. Я вернулся в комнату, достал виски и опрокинул рюмашку за бедных зверьков, обреченных быть пущенными на соболиные шушуны. Сегодня я точно не смогу ничего решить, надо всё отложить до завтра. Завтра разберусь со всеми проблемами. В крайнем случае послезавтра. Или в четверг.

Гребаная социология!

Глава 1. За пять лет до того

На дворе 2013, весна. Мне 33 года, я полон сил, энергии, неуёмной радости и благодарен жизни за разнообразные удовольствия, которые она с податливостью влюблённой женщины готова мне предоставить. Ношу очки в тонкой серебристой оправе, часы Longines и дорогие рубашки, иногда даже с запонками, ведь я депутат, депутат заксобрания Архангельской области от одного из глухих и депрессивных районов – Онежского.

Избрался в 2008-м и победить получилось на удивление легко, хотя на тот момент мне исполнилось лишь 28 лет. Подавал надежды в должности председателя областного профсоюза лесной промышленности, имел кристальную, как алвизовская водка, репутацию и отвагу нырнуть в самые тёмные глубины подлой политики.

Родился и проживал в областном центре, ничего общего с отдаленным Онежским районом меня не связывало. Ни одного дальнего родственника. Просто подумал как-то раз: «А не стать ли мне депутатом?» Честолюбивое стремление идти вперед, покорять и подчинять у меня было всегда. «Воля к власти – неистощимая, творящая воля к жизни» возбуждала мой пыл и толкала искать приключений при малейшем намеке на стабильность. В детском саду я дрался, отстаивая нужную мне справедливость. Уже во втором классе стоял на учёте в детской комнате милиции, а в середине девятого был выдворен за прегрешения не совместимые с воспитательными воззрениями завуча школы. Это событие, вкупе с отцовским ремнём сильно повлияло на меня и несколько угомонило. Изгнанным из ойкумены быть досадно и некомфортно, поэтому я пересмотрел свои взгляды на «войну всех против всех», заново вписался в коллектив и далее пошёл тропою гуманиста, раз уж бить из самопала по врагам, спрятавшись в лаборантской, сейчас не принято.

«Надо идти во власть, – думал я, – Но как идти?» Вернее, как осуществить эту идею, эту «попытку и дерзновение»? «Хочу быть депутатом» – просто вывеска, лозунг, но электрический ток этой мысли после возникновения не мог раствориться просто так, и привёл в движение все мускулы моего организма. Неисполненное желание чревато расстройствами невротического спектра, поэтому я решил действовать, не дожидаясь панических атак.

Партийные списки отметались сразу – ведь я не был членом какой-либо политической партии. Оставались одномандатные округа. В родном Архангельске их было восемь, но все они заняты сильными депутатами, которые неврозами тоже не страдали. К тому же, я обладал скудным финансовым ресурсом, и избирательная кампания в городе с населением в четыреста тысяч жителей обещала начисто истощить мой, и без того потрепанный счастливым браком, бюджет. Сосед Северодвинск с пятью округами и двумястами тысячами жителей не рассматривался по тем же причинам.

И я обратил взор на сельскую местность. Далеко? Да, но расстояния преодолеваются ногами и колесами. Молодость такими вещами не смутишь.

В итоге самое положительное сальдо нарисовалось у Онежского района. И главное – слабенький действующий депутат Поликарпов. Хотя то, что он слабенький я выяснил не сразу, это был настоящий тяжеловес. Подобно мамонту, пугавшему древних охотников бивнями, страшил он охотников за мандатами своим политическим влиянием. Еще в 90-е Поликарпов числился главой Онежского района, затем первым замом легендарного губернатора Ефремова.

Когда я определился с желанием баллотироваться, уже пожилой депутат стал вице-спикером заксобрания и председателем общественной приемной Президента. В общем, крайне весомая в регионе личность, что его и сгубило как популярного некогда одномандатника. Он давно положил болт на родную Онегу, переехал в Архангельск и на малую родину наведывался не часто, вконец отяжелев под грузом ответственности.

На следующий день я отправился в библиотеку. Взял подшивку газеты «Советская Онега» и изучал появления там конкурента, стараясь найти ежеквартальные отчёты о проделанной работе или что-то подобное. Подушечки пальцев покрылись пачковитой типографской краской, непросохшей за несколько лет, я, не переставая чихал он пыли, но выяснил – Поликарпов не показывался «районке» месяцами, с головой окунувшись в привилегии вице-спикера в центре области. Как любого нормального депутата завтрашний день его не беспокоил. Он победил за счет общего авторитета и узнаваемости, но целенаправленной кампании не вёл. При наличии других плюсов в этом округе, я понял, что именно здесь – земля обетованная и стоит попробовать силы.

«Нечего лезть туда, Александр Николаевич, – рассуждал я, поворачивая с центрального проспекта к дому, – Где всё заведомо проигрышно и действующим депутатом заняты все входы и выходы. Огребёшь от правотворцев так, что мало не покажется. Они ж защищают «свою территорию» как охрана бюст Нефертити в Берлинском музее, если что – пальнут по ногам не раздумывая. Надо делать ставку на сильную карту, точнее – на слабый округ на карте. Важно найти «бесхозный» и подобрать его, ведь он может просто-напросто валяться на дороге. Рассказывали же в школе – «именно так большевики в октябре 1917-го подобрали власть на одной шестой части суши»

Паркуясь в закрытом дворике, я ломал голову над тем, как пошатать редуты Поликарпова. Он был опытен, хитер, прилично богат, я – только хитёр и то не слишком. После пары дней размышлений на холодной даче у приятеля, от которой я взял ключ, чтоб побыть одному и всё обдумать, решил, что к понятию «предвыборная кампания», я присоединю куда более важное – «пред-предвыборная кампания», когда и проведу основную диверсионную работу. Заявлю о себе как о кандидате в депутаты лишь за несколько месяцев до дня голосования. А действовать начну уже сейчас, и к моменту официального выдвижения сделаю свою фигуру и свою фамилию не только узнаваемой, а максимально популярной. Чтобы избиратель, узнав о скорых выборах воспринял мою кандидатуру как единственно возможную. Бинго!

План вышел настолько прост, что не гениальным быть не мог. Ни у кого, даже в самых отдалённых деревнях, язык не повернётся упрекнуть меня, что я заявился к ним перед самыми выборами. За это время нужно исходить округ до стоптанных в пыль ботинок. Самых уважаемых людей знать назубок по имени и отчеству, проблемы и заботы округа – не понаслышке, а щупать их собственными руками, лично залезая в колодцы и на крыши годами не достроенных домов. И я начал завоевание выбранной территории. Задолго до выборов. За два года. Хорошо помню, что первый предвыборный визит в Онегу нанес в мае 2006-го.

Живописный Онежский район расположен на северо-западе Архангельской области. Граничит с Республикой Карелия. Омывается водами Белого моря. Население 40 тысяч человек, из них в районном центре, городе Онеге, удаленном от Архангельска на двести километров по убитой грунтовой дороге, проживает 25 тысяч.

Приезжая в Онегу впервые, понимаешь, что городок остался где-то в конце 80-х. Перестройка уже началась, но даже лихие 90-е еще не настали, не говоря о тучных 2000-х. Новостроек в городе не возвели, разве что несколько шикарных частных коттеджей, их владельцы – директора лесопильного комбината и гидролизного завода. Домов выше пяти этажей в Онеге нет, бизнес в зачаточном состоянии. Единственное приличное кафе под названием «Старый город» держит азербайджанец Расул, но не для прибыли, а для себя, друзей и дорогих гостей.

На другом берегу реки Онеги располагается левобережный район, Поньга, больше похожий на обычное село, мост с городом его не соединяет.

Молодежь массово эмигрирует из унылого города в Северодвинск, Архангельск и за пределы региона. Но для людей окрестных поселков Онега остаётся центром вселенной, они заменяют собою уехавших в большие города. Самое выдающееся в Онежском районе – неповторимые памятники северной деревянной архитектуры в Малошуйке, Нименьге, Ворзогорах, Турчасове, Пурнеме, Сырье. Но они не голосуют.

***

Для старта избирательной кампании мне был нужен статус. Ведь не будешь баллотироваться как «хороший человек Александр Савкин из Архангельска». Следовало быть кем-то значимым, а прикинуться директором местного завода или школы, как и известным предпринимателем-филантропом не получится.

Пост профсоюзного лидера лесной промышленности области делал реноме не самым лучшим, но не таким уж и плохим. Край у нас лесной и в Онежском районе леспром был представлен несколькими предприятиями. От этого можно оттолкнуться, но лишь оттолкнуться, я никак не был связан именно с Онегой. Я не родился там, мои бабка с дедом не прожили в нём всю жизнь, а родители не работали в юности. У меня не было ни одного родственника ни в районном центре, ни в окрестных деревнях.

«Если статуса нет вообще, его надо придумать», – решил я. «Никто не помешает мне создать и возглавить в округе общественное движение. На любой вкус и цвет. Хоть «За чистые дворы», хоть «За порядок в ЖКХ», хоть «За честную власть».

Надо выбрать самое актуальное, – продолжал я размышлять, расположившись в кофейне за столиком, который бариста Юля каждое утро придерживала для меня, – Глядишь, и бабки начнут шушукаться:

– А что это за типчик такой симпатишный, про него в газете пишут, народ по домам собирает?

– Это – Александр Николаич из движения «За чистые дворы», субботники проводит, порядок нам организует. Молодец!

– Нам бы его в депутаты!

Я мечтательно смотрел в окно, наслаждаясь бодрящим напитком без утренних криков домашних, а уже к обеду взял и создал ни много ни мало – «Молодежное движение Александра Савкина».

– Наша первая задача, – напутствовал я зама, тоже молодого парня, лёгкого на подъём, но рождённого исполнять решения, а не принимать их, – Хоть как-то проникнуть в среду ПТУшников и подросшего до восемнадцати лет, поколения. Вторая – показать старшим, что молодежью стали заниматься, ей уделяют повышенное внимание и уделяет, кто бы вы думали? Александр Савкин!

– Не слишком самонадеянно? «Молодёжное движение» … – робко спрашивал он, но я был непреклонен, – В самый раз! Время и наглость – всё, что нужно для успеха, если уж не свезло родиться членом датской королевской семьи.

Молодёжное движение проводило разные мероприятия – мы убрали мусор в Парке победы, организовали теннисный турнир и множество конкурсов. Я везде участвовал: махал граблями, дарил призы, фоткался с прыщавой молодежью и бурно воспевал свои подвиги на этом фронте в районной газете и по местному телевидению.

Делая вид, что забочусь о самом дорогом – о нашей смене, я был обречён стать уважаемой личностью в городе. Уже через пару месяцев такой «движухи» меня одолели звонки из школ и дворов – «Проведите у нас то или это». Тут и там появлялись юноши и девушки в футболках с логотипом «Молодежного движения Александра Савкина». Футболки были яркие, название резало слух, мне было неловко. Но эффект получился что надо. Денег на всё ушло не больше 50 тысяч. Ракетки и майки юным теннисистам закупались на местной оптушке, и я с воодушевлением тряс их хилые руки, вручая призы.

После выборов движение не распалось, оно нигде не было зарегистрировано, поэтому и распускать было нечего. Энтузиасты прекратили проводить какие бы то ни было мероприятия, а человек на телефоне ушёл в отпуск за свой счёт и перестал брать трубку.

Но вопрос увеличения узнаваемости в совершенно чужом для меня Онежском районе по-прежнему стоял остро. Поликарпова знали в каждой деревне, а меня никто не знал. Если в городе удалось засветиться, то в посёлках я оставался неизвестен. Захват драгоценной сельской местности стал промежуточной целью.

Но как? Под каким предлогом приехать в деревню, где помимо сотни жителей есть только почта да магазин, торгующий всеми видами товаров – от детского питания до погребальных венков? Ещё есть таксофон на автобусной остановке посреди деревни и коровы, вокруг которых снуют вечно суетящиеся неопрятные деревенские бабы с пустыми вёдрами.

– Здрасьте, моя фамилия Савкин. Интересуюсь вашим посёлком, хочу избираться депутатом. Запомните меня, человек я порядочный, не забудьте прийти голосовать и фамилию мою запишите! – такую самопрезентацию на местах не оценят, решат, что охамел, и наваляют горожанину.

Думай Александр Николаевич, думай!

Я смекнул, что ехать надо с поводом. Приезд городского дяди должен быть заметен. О нем должны говорить, как о пуске нового ракетоносителя с космодрома Плесецк.

«Из всех искусств важнейшим для нас является кино». Хоть эту фразу в произведениях Ленина найти так и не удалось, но каждый советский школьник помнит, что вождь завещал продвигать здоровое кино в массы в городе, а более того – в деревне. После размышлений о том, как замутить что-то масштабное и при этом бюджетное, родилась идея выступить в роли организатора съемок фильма «о нашем прекрасном Онежском районе и его замечательных людях». Мы-то знаем, что не смотря на нефть и газ наше главное богатство – люди! А охотник за бюллетенями с галочками напротив своей фамилии, мыслит ещё конкретнее – люди, но только обладающие правом голоса. Съемки фильма – веская причина приехать в гости к односельчанам и поведать, что я на самом деле им земляк, а не абы кто. В конце концов, не на Бетельгейзе же баллотируюсь.

Человек с камерой нашелся быстро, а с ним и говорун, чья задача – элегантно презентовать достойного гражданина, то есть меня. Оба были из местной рекламной конторы, которая за весь эпохальный проект взяла какие-то смешные деньги. Компания занималась организацией праздников и владела кабельным телевидением, опутавшим центр города. По вечерам там выходили новости о незатейливых местных происшествиях и в штате имелись корреспондент и оператор. Они оказались не прочь подхалтурить и легально отлучиться из семейного очага.

Мы приезжали, шли в клуб или на почту. Так мол и так, Поонежье наше прекрасно, да рассказать о нем некому. Важно было не накосячить с названиями населенных пунктов, а они как назло были каверзные.

«Деревни побольше – Хачела и Пияла. Хачела и Пияла, – зубрил я, пока мы тряслись по просёлочным дорогам. – А между ними Хаяла. Хаяла, Хаяла, Хаяла, потом, блять, Пияла. Сука!»

И вот как тут не сбиться? В этих местах и без того тьма древних финно-угорских названий, но тут они стоят совсем рядом. Я с предельной концентрацией внимания изучал специфику тяжёлых геополитических противоречий хачельцев, пияльцев и хаяльцев. Население хоть и поредело, но дедки помнят, как хачельские давали тумаков хаяльским, но терпели в свою очередь побои от пияльских. Перепутать их означало нарушить хрупкое равновесие в горячей точке. Гегемоном в 2006-м была Хачела и мы поехали в первую очередь туда.

– Эх деревня ваша – красота то какая! Просторы! Река, дрова… А люди! Мать честная! Где же тот человек, кто поведает всему миру о таком величии? – вздыхал оператор, окидывая куцые, подгнившие постройки с заколоченными ставнями и жухлую, некошеную траву полным восхищения взором.

– Да вот же он, вот! – поддерживал разговор корреспондент-говорун – Совсем рядом с вами! Александр Николаевич, идите сюда, прошу, прошу, в центр!

Недоумевающие селяне, всю жизнь ждавшие пришествие того, кто разнообразит их быт, таращили глаза, и спрашивали кто я, откуда, как величать. Приходилось объяснять, что самобытность Онежского района меня буквально травмировала своей неповторимостью и не влюбиться в здешние места я не мог. Намекая, что при всей сентиментальной тонкости устройства души, я человек серьезный и страшно занятой.

– А ну, подавайте-ка сюда лучших людей в Хачеле! – со всей страстью восклицал я, и корреспондент брал интервью у фермера, директора школы, ветерана войны…

А в Пияле нашу съемочную группу ждала невиданная удача – показали местную достопримечательность – делегата XXII съезда КПСС. В те времена делегатов принято было разбавлять рабочим классом. Находившийся, как и большинство достопримечательностей России в дряхлом состоянии, он в сьёмках участвовать не мог, но посмотреть на себя разрешил. На аудиенцию меня вели всем селом. Дедушка оказался весёлым, ясно припомнил все подробности банкета в кремлёвской столовой, и женщин-делегатов в одинаковых платьях, среди которых он имел успех.

Взяв интервью у достойнейших селян, я отправлял оператора снимать красивые виды села, природы, речушки, часовенки и еще чего-нибудь, а сам общался с земляками. В этот момент важно было завести своего представителя в поселке. Про выборы не заикался, рано, а вот о том, как хочу приехать на день деревни, поприветствовать, отдать дань уважения – об этом рассказывал очень эмоционально!

– Многострадальная наша глубинка, край забытых стариков из которого и сбежать то некуда… глухая, непролазная, безработная…

Бабы выражали тихий восторг, округляя глаза, мужики сморкались в усы, выражая полное согласие с озвученными тезисами. За время пред-предвыборной кампании постоянно пополнялся и рос список моих сторонников. Сторонники не догадывались, что они к таковым относятся, и что, высказав малейшую симпатию к происходящему, попадали в черную книжечку, где были рассортированы по степени лояльности и внушаемости.

За полгода до выборов я делился с ними планами. Не в лоб, а как и полагается в деревне, подъехав на кривой козе.

– Марьванна, скоро выборы. Мне уже несколько серьезных людей предложили от нашего района идти в депутаты. Из вашей деревни тоже звонили. Говорят, сможешь, да и район знаешь хорошо. Хочу с вами посоветоваться. Стоит ли? А если решусь, поддержите?

Марья Ивановна на мгновение прекращала хлопотать и замерев с тряпкой в руках, смотрела повыше переносицы испытующим взглядом:

– Наши-то вас подержат, – кивала она, – Вы у нас столько раз бывали! Но вам-то нужна эта ноша?

«Ноша» – думал я, «В словаре Ожегова – «тяжёлый груз», а в словаре Ушакова «улов, добыча», а вслух отвечал:

– Воз приличный! – и вздыхал, изображая сомнения перед принятием тяжелого, но неотвратимого решения, – Но у меня есть силы, есть знания, есть желание. Смогу!

Вот только сами понимаете, чтобы спросить такое и получить нужный ответ поселки и деревни пришлось исходить вдоль и поперёк. Выборы в сельской местности делаются именно ногами.

***

В мою первую кампанию 2008 года мне повезло, в Онеге ещё оставалось телевидение, оно создавало телепрограммы о районе и новости. Правда, вещание охватывало только центр города, но это обширная аудитория – жители пятиэтажек, к которым вот так запросто, как в деревне руки жать не пойдёшь.

В местных новостях стали выходить сюжеты о съемках фильма об Онежском районе. Навязчиво подчеркивалось, что вдохновитель и двигатель сего прекрасного начинания Александр Савкин. Конечно, все материалы были платные, но их стоимость на «Онега-ТВ» оказалась смехотворной. За те деньги, что были уплачены местным энтузиастам, я не купил бы и нескольких минут на областном ТВ. Новости попадали в эфир после каждой поездки в очередное село. Люди быстро привыкли к ним и ожидали следующих выпусков. Многие жители райцентра были выходцами из села и им нравилось смотреть передачи о родной деревне и видеть знакомые лица. Такого эффекта в большом городе не достичь. Получилось добиться главного – растопить лед низкой узнаваемости своей персоны, и попутно сформировать образ руководителя, знающего лично самые отдаленные уголки.

Уже позже, в период собственно предвыборной кампании мне иногда тыкали тем, что я не местный.

– А вы были в Пурнеме, Унежме, Лямце? – с лёгкой обидой в голосе восклицал я в ответ, – Или в какой другой богом забытой деревеньке?

Спросивший отрицательно качал головой. Из этого я делал публичный вывод, что знать Поонежье можно и без местной прописки, а я бывал в таких дырах, о каких онежане ничего не знают кроме названия. И озвученная претензия снималась сама собой.

Сьёмки стали сюжетами о каждом поселке, а вместе они составили обещанный фильм. В предвыборную горячую пору я ездил по району, показывал фильм на встречах и оставлял диски в местных клубах. Лучшие люди видели себя, и гордились собой. Их односельчане смотрели на лучших людей и гордились ими. И все видели меня, снявшего фильм про лучших людей, и гордились тем, что их оценили. Я чувствовал себя Кустурицей, творящим «Аризонскую мечту». Некоторые поселения, в том числе Хачела, Пияла и Хаяла, забыв стратегические разногласия, вместо золотой пальмовой ветви дали мне по 80% голосов.

***

Когда баллотировался в первый раз, я не исповедовал никакой политической идеологии. Был беспартийным и работал на себя, но понимал, что возможности после избрания даёт только мандат от главной партии страны. У депутатов оппозиции никакой реальной власти нет, я же хотел увеличить свой лоббистский потенциал максимально.

Это желание, впрочем, не мешало мне в случае надобности лягнуть иной раз Поликарпова, редко появлявшегося в округе. В то время еще существовал избирательный залог и, чтобы избежать риска быть снятым с гонки, я решил идти по этому пути. Изменил мои планы спикер заксобрания, он же – секретарь политсовета крупнейшей партии страны Виталий Фурыгин, пригласив молодого профсоюзника на разговор в свой большой спикерский кабинет.

Фурыгин был старше всех действующих политиков и самой авторитетной личностью в Архангельской области. Он не был замечен в коррупционных скандалах, время от времени сотрясавших регион. Правильно умел держать нос по ветру и поддерживал отличные отношения с губернаторами, хотя они менялись каждую пятилетку. Ефремов, Киселев, Ковальчук, Орлов – со всеми находил общий язык богообразный старичок с хитрыми глазами. Он всегда правильно улавливал настроения, даже малейшие волнения и полунамёки, идущие от товарищей из Москвы. Разговаривал со всеми – защитниками животных, оголтелыми коммунистами, непрошибаемыми профсоюзниками, каратистами, ушуистами, ветеранами локальных конфликтов, активистами психдиспансера, любителями скандинавской ходьбы и прочими, прочими, прочими. Всех умел выслушать, независимо от партийного окраса, для всех находил нужные слова и все его уважали.

Убеленный сединами Фурыгин по-отечески пожурил меня, молодого да прыткого, что не спросясь старших стал активничать на территории, закрепленной за Поликарповым, и спутал партии власти карты сразу по нескольким округам.

– Александр Николаевич, какого хуя в Онегу лезешь? Партия тебе такое задание давала? Не давала. А почему не давала? А потому, что ты не в партии, – выдал он, протирая очки носовым платком.

Логика безупречная, возразить было нечего. Я и сам однажды думал, а какого хуя я туда лезу? Как мне, пацану 28 лет, пришло в голову бодаться с Поликарповым? Ведь он может партийным катком по мне проехаться. Все-таки, есть в молодой безрассудности рациональное зерно. Люди постарше осматриваются, просчитывают, опасаются, здесь же – принял решение, и больше не рефлексируешь, сразу в бой! И ведь верно сделал, что ввязался.

Вспахивая почву, я не работал целенаправленно против Поликарпова, который был ещё и замом Фурыгина, и его другом, но многие заряды рикошетили по нему.

– Эх, молодой ты ещё слишком, не знаешь, что с нашей партией главное не поторопиться, но ещё важнее не опоздать, – спикер посмотрел на меня испытующим взглядом поверх очков.

Взгляд я выдержал и после моего согласия с тезисом, что промедление – худшая форма отрицания Фурыгин заулыбался в бородку, прочерчивая какие-то стрелки в бумагах:

– Полли "запустим" по другому району. Пойдёт от закрытого города Мирный, там большинство избирателей – военные, если надо хрюкнут хором. Отправим торпедой в следующий созыв, – мне он предложил идти от Онеги под партийными знаменами.

Я, пытаясь не улыбаться во весь рот, чинно согласился, решив, что момент для расставания с беспартийностью настал. С того момента прошло много лет, и я только сейчас понимаю, что именно та победа – кулуарная, подковерная была самой крупной в моей политической карьере. Два года топтания онежской земли и успехи в деле кинопроизводства не прошли даром: я стал выдвиженцем главной партии страны. Залог вносить не пришлось, впрочем, он тут же был поглощен каким-то столичным бутиком, в который жена слетала на выходные. Из кабинета спикера я выходил преисполненным гордости Фридриха Великого, тот благодаря своему праву восходящей силы, как поименовал его Томас Манн, изгнал с насиженного округа политического тяжеловеса. Богатый, матерый и, казалось, несменяемый Поликарпов был щелчком морщинистых пальцев Фурыгина перекинут из своей родной Онеги в другой округ. Меня, вчерашнего студента, выдвигали вместо него. Я ликовал.

Официальными кандидатами в депутаты тогда, в 2008 году по моему округу значились лишь я и Валерий Митропольский от справедливой партии. Ни коммунисты, ни жирики своих кандидатов не выставили. Митропольский, влиятельный бизнесмен из столицы региона, вышедший из комсомольского актива 80-х, как и многие молодые ленинцы обладал высокими адаптивными способностями и быстро сориентировался в постперестроечной России. Владел торговыми центрами в Архангельске и Северодвинске, сдавал площади в аренду и получал немалые доходы. Я не на шутку струхнул, узнав, что появился серьёзный соперник. Хотя у него был такой же недостаток, как у меня – он не был онежанином. С тем лишь отличием, что к моменту его регистрации я «топтал поляну» уже давно.

Митропольский всерьез рассчитывал мощью своего кошелька пошатнуть воздвигнутые мною, уже довольно высокие, крепостные стены. Ведь если не жалеть финансы и в каждом посёлке сделать небольшое, но значимое и, главное – видимое действие, шансы есть на любом этапе гонки. В одном месте перекрыл крышу клуба. В другом – починил водозаборную колонку. В третьем – поставил детскую площадку во дворе школы, и – вуаля! Естественно, при параллельном запуске потока информации о имени мецената. Я, признаться, очень занервничал.

Но Митропольский вёл себя странно. Он ничего не делал сам, только перечислял суммы через своих помощников, снявших штаб над местной пекарней и то и дело с блаженным лицами бегавших за улитками с корицей. Первое время я полагал, что это хитрый и непонятный моему разумению план, и скоро он выскочит, неожиданно, как чёрт из табакерки. Ведь сделано – не то, что сделано, а то, о чем сказано. Мало сотворить доброе дело. Для избирателей мы все «из ларца, одинаковы с лица». Выборы требуют отбросить ложную личину скромности и трубить о добродетели на каждом углу. Иначе электоральный эффект будет не максимальным, а минимальным.

Но Митропольский никуда не ездил лично, чтобы блеснуть своей солидной физиономией. А она у него была именно солидная – крупная, широкая, с мохнатыми седыми усами. И благодаря своей респектабельности, могла работать на результат сама по себе, отдельно от предвыборной программы.

Я же полагал, что конвертировать деньги в голоса, не общаясь душевно с избирателем, нельзя. Поэтому, на правах профсоюзного лидера, организовал визит в Онегу заместителя губернатора. Алексей Шалвович приехал в самый удачный момент, незадолго до выборов. График встреч был расписан на целый день. Я нёс стандартное – сделано, сделаем, наметили план, сформировали команду. А пожилой, тучный и важный вице-губернатор кивал, обращался ко мне по имени отчеству: «Александр Николаевич, я озвучу это губернатору», «Я приму все меры для решения этого вопроса» и говорил на автомате прочие чиновничьи фразы.

В местном обществе инвалидов, куда мы зарулили под конец дня, в тесное и душное помещение набилось человек пятьдесят. Через час оживлённой беседы за житьё-бытьё, когда по раскрасневшимся лицам и расстёгнутым воротникам я понял, что настала пора закругляться, председатель движения неожиданно произнесла:

– Мы должны поддержать кандидатуру Александра Савкина! Вы только посмотрите на это – чтобы решить наши вопросы он привез в Онегу настоящего замгубернатора! Выше него только сам губернатор! И я вижу, как уважительно он нему относится и прислушивается. Они смогут помочь нам в наших заботах, – и не дав никому опомниться заявила, – Кто за это предложение – покажитесь!

Инвалиды дружно подняли руки. Все. У жены появился дополнительный повод ехидничать на тему сохранения ментального здоровья населения.

– Инвалиды, говоришь, за тебя… Ну, ну… Работай, Савкин, глядишь и мёртвые встанут рядом с живыми у избирательных урн, – а у меня – уверенность в выбранной тактике.

Я не стал уточнять, что пожилой толстяк вовсе не второй человек в регионе, поскольку замов тогда было двенадцать. И ничего не решает, а приехал, потому что считал себя обязанным, что устраивал его отца после инсульта в профсоюзный санаторий на грязевые ванны. Мы поспешили попрощаться, пока плохо слышащим, но тоже проголосовавшим, кто-нибудь не объяснил чего лишнего языком жестов.

За месяц до выборов, когда еще можно было выдвигаться меня осенило – а что, если к концу кампании Митропольский поймет, что проигрывает и снимется с выборов, чтобы испортить мне всю малину и дождаться «второго тура». Бросило в холодный пот, столько работать и всё псу под хвост.

Пришлось схватить Аню, жену Арсения, говоруна-корреспондента, ездившего со мной по деревням и снимавшего эпохальным фильм, и заставить ее стать третьим кандидатом в депутаты. Техническим. Девушка долго сопротивлялась, ссылаясь на то, что политика – дело грязное и она в ней ничего не понимает.

На моё счастье, муж страстно желал этой грязи, ведь я пообещал ему корочки помощника депутата. Ради них он был согласен окунуть супругу и в более глубокие инфернальные бездны, поэтому тихо, по-семейному, принудил благоверную сделать первые робкие шаги в политике. Мои затраты составили две тысячи рублей на распечатку подписных листов. Потом она уехала на сессию в Архангельск и до выборов в Онеге уже не появлялась. С тех пор мой сон улучшился.

Самым занятным оказалось то, что в ходе голосования техническая кандидатша смогла стать реальным конкурентом. Если не мне, то Митропольскому точно. Он набрал 22%, Аня – 18%. При том, что кампании она не вела и ни рубля не потратила. На избирателя с плакатов смотрела симпатичная молодая женщина с онежской пропиской, а не усатый зрелый крендель или молодой гладко выбритый карьерист без неё.

***

В 2008 году я набрал 60%. Это была победа.

Глава 2. «Советская Онега»

Газета «Советская Онега» издавалась с 20-х годов прошлого века и не претерпела особых изменений в веке нынешнем, отпугивая названием немногих прогрессивных онежан. Выходила она три раза в неделю большим тиражом. Пять тысяч экземпляров для района с населением в 40 тысяч жителей. Ее выписывала каждая семья. Писалось обо всём – о юбилярах, о посиделках кружка любителей бардовской песни, о буднях сельских учителей, о визитах в Онегу гостей, о всех мало-мальски значимых мероприятиях. Были там и объявления о продаже мормышек, подержанных сепараторов, не новых, но ещё пригодных к использованию капканов на росомаху, а также ценимая всеми бабушками телепрограмма.

Лучшего носителя информации, оповещавшего «земляков» о деятельности Молодёжного движения Александра Савкина и всякой другой активности, которую Александр Савкин собирался проявить, придумать было невозможно. Большинство материалов подписывалось двумя фамилиями – Горбуньков и Иконников. Один представлялся с горбом, а второй с разбитым перед образами лбом от трудной жизни и обилия работы по наполнению двенадцати полос газеты три раза в неделю.

С решительностью Чичикова я распахнул дверь в кабинет главного редактора. Людмила Сергеевна, женщина в годах, в сером вязаном полувере, осведомленная во всех темах в подконтрольном ей издании, была осторожной. Задавала много вопросов, всячески присматривалась и принюхивалась, пытаясь уловить какие мною движут истинные намерения. Расспрашивала про родителей, учёбу в университете и планы относительно дальнейшего развития карьеры. В конце концов решила, что я – тупиковая ветвь развития, неравнодушный борец социального фронта. Этакий молодой пассионарий, защитник интересов трудового народа и дала зелёный свет моему паровозу.

– Александр Николаевич, материалы обо всём, что касается Онеги, здешних людей, предприятий и прочего газета будет брать беспрекословно. Приезжайте, пишите, приносите, нам тут очень не хватает молодой энергии.

На том и сошлись. Я предложил не терять время и немедленно влить поток этой самой энергии в зацветшее озерцо «Советской Онеги».

– А давайте, Людмила Сергеевна, проведём прямую телефонную линию! Такой формат сейчас крайне востребован, в других районах подобные мероприятия проходят неплохо, – сказал я, хотя до этого нигде ничего подобного не проводил. – Буду дежурить у телефона в редакции, допустим, в следующий вторник, с 18 до 19 часов. У онежан наверняка много вопросов к профсоюзу лесной промышленности. Отвечу, дам рекомендации, расскажу о стратегии эффективного поведения с работодателем.

– Ой, что вы, Александр Николаевич, это у нас не пойдет, народ пассивен, косноязычен и пуглив.

Я и сам понимал, что тема трудовых отношений, да еще и конкретно в лесной отрасли волнует рядового онежанина непристойно мало, поэтому применил всё своё красноречие, убеждая редактора, что необходимо поднимать эти вопросы. Драматически жестикулируя, рассказывал о несправедливости, неправомерности и повсеместных нарушениях техники безопасности.

– Будем выносить все страхи человека труда на поверхность, шевелить болото коллективных договоров!

Под натиском силы, способной дать отпор буржуям, разорившим лесную отрасль, она сдалась.

В следующий вторник, ровно в 18:00 раздался первый звонок. Говорил мой дружбан Артем из Архангельска. К лесной отрасли он имел отношение посредственное, так как работал в сфере реализации российского трикотажа, зато завёл много связей в среде рубщиков-нелегалов. Дрова были нужны для богатырских парений в три захода. Баньку он организовывал каждые выходные, постоянно меня зазывал окунуться в купели после берёзового веничка.

Крановщик Онежского ЛДК, за которого Артём себя выдавал, важно покашливая в трубку, живо интересовался коллективным договором и бойко читал по бумажке то, что записал с моих слов. Я оказался хорошим знатоком этого документа и профессионально его проконсультировал, пожелав на прощание не сдаваться и отстаивать свои права перед начальством. Позже, когда он звонил пригласить в баньку по-чёрному, всегда ржал как конь:

– Хватай, Николаич, профсоюзные взносы и срочно выезжай консультировать работниц древнейшей профессии по правовым вопросам коллективного участия в оргии!

Затем дозвонились ещё трое моих хороших знакомых и задали вопросы о предстоящей пенсионной реформе, структуре зарплаты лесорубов, проблемах в ЖКХ, на что получили развернутые чёткие ответы. Звонки не прекращались. Даже тёща, которая отговаривала брать замуж её непутёвую дочь, которая «ни постирать, ни приготовить», согласилась позвонить. Телефонная трубка раскалилась от вожделеющих получить информацию. Только я клал её на место, тут же раздавался новый звонок.

– Александр Николаевич! Помогите разобраться, очень нужна ваша помощь! –шепелявил очередной проситель и Александр Николаевич демонстрировал удивительные компетенции во всех вопросах и свежий взгляд на отраслевые проблемы.

– Спасибо! Спасибо вам огромное, вы мне очень помогли! – полным благодарности тоном закончил беседу «работник леспромхоза» Кирилл Дмитриевич, по совместительству бывший мой одноклассник Кирюха Белка, ныне шеф-повар столовой колледжа культуры, просивший звать на весь подобный движ, так как чувствовал в себе нереализованный потенциал в области сценического искусства.

Последний разговор закончился в четверть восьмого. Из полутора десятков позвонивших лишь один оказался настоящим онежанином. Он случайно прорвался на горячую линию и жаловался на председателя профсоюза «Онегалеса», так как тот отказал ему в оплате лечения зубов.

Редактор была изумлена активностью жителей во время прямой линии. То и дело размешивая в чашке растворимый кофе, она кивала в мою сторону и подбадривала, вероятно опасаясь, что сейчас спросят что-то такое в чем я не силён и с облегчением выдыхала каждый раз, когда я, чеканя слова, всё разъяснял.

– Я думала никто не позвонит, – ошарашенно бормотала женщина, недооценившая земляков, – Александр Николаевич, это было блестяще!

В награду я получил целый разворот в газете с заглавием «Профсоюзы – это лихо, здесь не отсидишься тихо!» с моей большой фотографией и обещанием повторять подобное, «раз уж люди так живо интересуются». Людмила Сергеевна приняла волюнтаристское решение – брать все мои публикации в газету на бесплатной основе.

– Бесплатно, то есть даром? Это хорошооо – одобрила мою тактику супруга.

«Надо будет привлечь тёщеньку ещё раз, одним звонком она тут не отделается».

С редактором контакт сложился неплохой, но чтобы укрепить свои позиции в районной газете пришлось заняться нетворкингом на конкурсе лесорубов. Мужички на центральной площади города на скорость выпиливали из бревен домики и игрушки. Постеснявшись орудовать бензопилой и занять призовое место, я ходил в организаторах, зевал и думал, как бы мне соблазнить Аню, моего технического кандидата. Дело виделось сложным. Корреспондент Арсений был мне нужен, но Анна Юрьевна обладала такой смазливой мордашкой и так благосклонно поглядывала в мою сторону, что я проклинал день, когда принял её мужа на работу. От фривольных дум меня отвлек маленький, немолодой и неопрятный человек, юрко толкавшийся вокруг свежеспиленных сучков, он всё записывал, фотографировал и чуть не получил локтём в дыню от особо виртуозного лесоруба. Пришлось усилием воли отогнать богомерзкие мысли о контакте с чужой женой и пойти на контакт с ним.

Им оказался Сергей Горбуньков, лидер местного отделения справедливой партии, вечный депутат Онежского райсовета и вечный кандидат в депутаты областного заксобрания, вечно эти выборы проигрывавший. По основной работе – корреспондент «Советской Онеги», творец половины репортажей и большой, как выяснилось в последствии, патриот. Я запанибратски приобнял его, предложил уединиться и отведать трёхзвёздочного во славу онежских дровосеков. Как и предполагалось по внешнему виду, труженик пера оказался не чужд богемных напитков, поэтому против моего предложения обсудить под коньячок как бы отобрать гору Арарат у турков и вернуть её на прежнее место возражений не высказал. Сидели в машине, закусывали симиренко. В перерывах между сочувствием депортации армян по Багдадской железной дороге я разыгрывал чувства боли и гордости за Онежский край, ставший мне таким родным. Сергей кивал, всем видом показывая, что хорошо меня понимает, так как испытывает те же муки уже долгие годы. В результате слияния душ в доверительной беседе в «Советской Онеге» оказались мои обширные комментарии о конкурсе лесорубов.

Уже через месяц регулярных встреч, только стоило мне войти в редакцию, как Горбуньков расплывался в широкой улыбке, а рука без лишних слов протягивала включенный диктофон для записи интервью по любому поводу:

– Александр Николаевич, какова цель вашего очередного визита в наш край?

– Дела онежских пильщиков требуют моего личного участия, – отвечал я, не забывая добавить, как люблю Поонежье, его прекрасных людей и чувствую себя здесь дома.

Корреспондент к тому же оказался профлидером маленького коллектива редакции.

– Почему главным редактором назначили Людмилу Сергеевну? – вопрошал Горбуньков к концу очередной бутылки. – У меня больше опыта, пишу я лучше, она вообще только по два материала в каждый номер выдает, – жаловался стахановец-многостаночник от пера.

– Насколько я знаю, там специальное образование должно быть: ямбы, хореи, семантические смыслы, – отвечал я заплетающимся языком.

– У меня этого образования больше, чем у нее, я столько разных курсов окончил, что ей и не снилось! – плакался Сергей, на деле окончивший лишь школу работающей молодежи.

Я приглашал его на профсоюзные мероприятия, специально проводя их в Онеге как можно больше – семинары по охране труда, профсоюзные юбилеи, детские и взрослые спартакиады. Стремительно стареющему под армянскими звёздами Горбунькову льстило, что его звали на молодежные семинары. Он горланил вместе с молодыми профлидерами под гитару «Качнётся купол неба, большой и звездно снежный» и даже пытался вступить в тактильный контакт с лаборанткой онежской больницы, активным членом профсоюза. Но та пригрозила, что публично огласит результаты его анализов, от чего он успокоился и сосредоточился на дарах Араратской области.

После каждого мероприятия, без малейшего давления с моей стороны, выходил большой материал о том, какой классный работает в Онеге профсоюз и какой крутой у него молодой лидер по фамилии Савкин.

В командировках в глухие леспромхозы в дальних концах района, куда то и дело стал зазывать его собутыльник, Сергей тщательно протоколировал каждый мой шаг. Отбросив остатки застенчивости, я вливал ему в уши рассказы о том, как много делаю для простых тружеников, а в горло – очередную порцию горячительного. Через пару дней в «Советской Онеге» выходил материал под громким названием «Профсоюз на защите жителей Вонгуды» или Сывтуги или Кодино и отличная фотография, на которой я пошёл в народ и был радушно принят.

Количество публикаций в «Советской Онеге» тщательно мониторилось. Если в каком-то месяце я не появлялся там, то срочно наведывался в редакцию: либо к Людмиле Сергеевне, выдумывая на ходу информационные поводы, а то и сразу к Горбунькову, он всегда был рад встрече с соратником по борьбе.

Дружба тонко чувствующих душ продлилась два года. Потом кто-то напел маститому корреспонденту, что пора протереть залитые коньяком глаза, ведь молодым профбоссом движут не высокие идеалы, а лишь карьерные соображения. Осознание моего коварства нарушило инерцию агрегатного состояния среды и всколыхнуло в Сергее волну местечкового патриотизма. Уже на следующий день он сообщил в избиркоме, что готов к миссии регионального пилигрима в заксобрании от справедливой партии. Когда пришло время заполнять бланки Горбуньков увидел, что я – выдвиженец ненавистной ему партии правящей. Порадовавшись, что моральное падение было целиком оплачено мной и урон его бюджету исчерпывается лишь двумя пачками сухариков «Кириешки», которые он зачем-то однажды купил, Сергей гордо отказался лить коньяк на мельницу конкурента.

Я лишился значительной части репортажей и агента в редакции районки, а он – понимающего товарища, готового еженедельно прокатывать карту в винном магазине. И только бесчисленные статьи в подшивке «Советской Онеги» напоминали о том, «что музы нас благословили, венками свыше осеня, когда вы, други, отличили почётной чашею меня».

***

Как-то раз, бодро выходя из кабинета Людмилы Сергеевны, привыкшей к моему присутствию в редакционной жизни и уже строчившей в следующий номер очередное интервью с молодым профсоюзным лидером, я в упор столкнулся с призраком. Это было так неожиданно и невозможно, что первое вырвавшееся слово от радости встречи оказалось из запаса табуированной лексики и заканчивалось на «тъ». В ответ она звонко расхохоталась и сказала, что давно уже замужем, и что у меня от сытой жизни пропали резкие скулы, которые ей так нравились.

Она прекрасно знала, что я зачастил в этот северный городишко, а я даже не подозревал, что она живёт здесь. Когда-то мы учились в одной группе, а после окончания университета много лет ничего не слышали друг о друге. «Если это не судьба, то что?» – думал я, прижимая её к себе так сильно, чтоб мысли вырваться даже не возникло.

Мы были вместе, со второго по пятый курс. Расстались с девственностью друг с другом и, казалось, ничто не могло разлучить нас. Проводили лето вместе, а первого сентября садились за одну парту и ворковали так, будто провели его порознь. В те времена я мог рассказать ей о себе всё. Она о себе говорить не любила. Историй её детства я не знал и с родителями знаком не был. Но постоянно погружала меня в мечтательный кокон светлого и прекрасного будущего, в котором она уже ментально существовала и хорошо освоилась, и от моих действий зависело попаду ли в него я вместе с ней.

Как-то раз, нам было по девятнадцать лет, мы лежали в постели и размышляли, что расстаться было бы забавно. Мне жениться на другой, ей выйти за кого-нибудь замуж. А потом встретиться через несколько лет и стать тайными любовниками. И никто бы не посмел назвать это изменами. Эта гипотетическая возможность так возбудила обоих, что мы полезли под одеяло и занялись сексом с удвоенной страстью под влиянием новых образов.

Узкий коридорчик редакции «Советской Онеги» неожиданно оказался тем будущим, в которое я не сумел втиснуться. Я был женат и любил свою жену, а она очень хорошо относилась к мужу, может даже любила его, председателя рыболовецкого колхоза имени Ленина.

Полюбил я ее в ту же секунду, как увидел снова, хрупкую, с испуганным взглядом и некрашеными волосами, прихваченными пластмассовой заколкой так небрежно и изящно, что захотелось тут же припасть к её длинной шее нежным поцелуем. Я не перестал любить жену, а может, не переставая любить её, умудрился жениться по любви. «Советская Онега», застрявшая вне времени, пространства и ситуационной вероятности явила в своём грязном коридоре чудо моей прошлой жизни во всей чистоте невозможного. В общем, мы стали любовниками. Разумеется, тайными. У нас не было ни единого шанса избежать этого. Я так и не узнал сменила ли она фамилию на Перевертайло.

Всем известно, что в XVIII-XIX веках женская молодость проходила стремительно. После шестнадцати девица резко созревала. После тридцати наступало увядание. Описанные Жорж Санд прекрасные Лукреция Флориани и Агата Пальмароза были старше своих любовников, но являли пример удивительных исключений, живших только в воображении французской писательницы. И сегодня бодипозитив скользким ужом вползает в женские ушки и нашёптывает им мысль, что любая разожравшаяся задница – пример исключительной своеобразности, достойной райского яблочка. Дамы верят, полагая красоту общим местом. А мужчины? Мужчины смирились.

Моя любовница придерживалась классического канона в вопросах соотношения талии и бедер и в свои за тридцать смотрелась бесконечно юной. К моему счастью, на компромисс со вкусом, во имя трепетной души и понимания, идти не пришлось. Издалека она была похожа на фарфоровую куколку, стоявшую на серванте в комнате моего детства, поражая белизной тонкой, почти прозрачной кожи, а вблизи на австралийскую певичку из клипа Torn.

– Почему меня все называют девочкой? – грозно тряся кулачками спрашивала она, – Ко мне все обращаются на ты!

– А ты хочешь быть теткой? – недоумевал я.

– Нет, я хочу быть женщиной. Роскошной, как Ирэн Форсайт и внушать взволнованность собственникам.

– Женщины носят сложные причёски, палантины и юбки в пол, а не выглядят так, как будто их трепали всю ночь. Ты в джинсиках, маечках и без грамма косметики вызываешь смятение в умах. Радоваться надо.

Мне казалось, что ее студенческая юность не исчезла, хотя мы расстались с университетской жизнью давным-давно. Ей, как и раньше хотелось заниматься собой – спать до обеда, лежать часами в ванной, читать Рембо, ходить на пилатес, коллекционировать фрагменты мозаик и откусив галету с французским паштетом рассуждать о мудреце Васиштхе что-то втиравшего самому Раме о трудном пути мирского существования. В общем, делать только бестолковые, по мнению её мужа, вещи. «В быту я не уместна» – вздыхала она. А он хоть и не был обременён тяготами тяжёлого труда и имел весьма солидный доход, мыслил как обычный работяга, не до конца понимая всей прелести обладания «праздной» женщиной. Идут годы. А рядом с ним вечно юная, прекрасная и умопомрачительно женственная спутница, не превратившаяся, вопреки всему, в кухарку и главное, не рвущаяся управлять государством.

Иногда нам удавалось провести вместе целую ночь. На сон тратить драгоценное время не хотелось. Хотелось только двух вещей – трахаться и болтать, болтать и трахаться. К середине ночи давал о себе знать зверский голод. Я шел к холодильнику и гремел едой и посудой. Мазал бутерброды маслом, очищал рыбу от мелких косточек. Она никогда не помогала. Она лежала и ждала. И это мне нравилось. Я терпеть не мог женщин, что не стряхнув флёр соития, включают яркий свет на кухне и начинают услужливо хлопотать.

Поначалу я пытался поддеть ее – как она может изменять мужу? Ведь это порицается обществом, а она прыгнула ко мне при первой же нашей встрече. Хотя, похоже, это я, все-таки, прыгнул. Или она? Наверное, мы вместе прыгнули друг на друга. Она как обычно ответила вопросом на вопрос:

– «Декамерон» Боккаччо читал?

– Еще на втором курсе, когда средневековые итальянские города проходили, забыл только.

– Так вот, в средневековой Флоренции пытались осудить женщину за измену мужу. Она при всех спросила, принадлежала ли она ему всецело всякий раз и сколько бы раз ему ни хотелось. Муж ответил, что она всегда подчинялась его желанию. «Если он всякий раз брал с меня всё, что ему было надобно, что мне-то было делать с тем, что у меня в излишке?» – спросила она и была оправдана. Так что, милый, ничего предосудительного в нашей тайной связи я не нахожу, к тому же, статус депутатской любовницы повышает мою хрупкую самооценку. Только пожалуйста, не расставайся со значком, иначе мне придётся разлучиться с тобой. Второй раз я этого не перенесу.

Я знал, что самооценка не такая и хрупкая, она легко бы это сделала и перенесла.

Расстались мы из-за ковра. После окончания университета сняли небольшую квартирку, были счастливы и полны желаний далёких от добродетели. Я работал на двух работах, чтоб вырулить на тропинку благосостояния, она занималась уютом. И все уши прожужжала, что нам всенепременно нужен ковёр. Рисунок дерева на ламинате вызывал у неё печёночные колики своей асимметричностью. Заработав достаточно, я помчался в строительный магазин, где полный довольства собою как добытчиком, приобрёл шикарный ковёр. Может не самый дорогой, но точно самый красивый из имеющихся в наличии. Тёплый, шерстяной, с замысловатыми геометрическими фигурами в её любимых цветах. Когда она вернулась домой по выражению её лица стало понятно, что я совершил чудовищно непоправимую ошибку. Под «ковром» похоже подразумевалось нечто диаметрально противоположное. Любовь моя показно порадовалась, поблагодарила и даже разлеглась на нём в позе младенца, но всё её сжатое тельце выражало такой беззащитный испуг, что сомнений быть не могло – я подарил какую-то омерзительную, безвкусную вещь, деньги потрачены и теперь она обречена жить в этом чуждом ей мире. Этот случай произвёл на меня сильное впечатление. У меня и раньше были подозрения, что поступающие внешние сигналы мы интерпретируем не одинаково. На холодильнике висел список подарков, которые она бы хотела получить на близлежащие праздники и мест, где они продаются. Обычно это было что-то незамысловатое, недорогое и я легко справлялся. А тут, как глупец-муж, вернувшийся без звонка из командировки, нарвался на последствия сюрприза.

К несчастью, ковер мне нравился, и я реже стал бывать дома.

Она же смекнула, что жить с человеком, неспособным разгадать узора её души без подробных инструкций – не такая уж и привилегия. Мы тихо разъехались и перестали созваниваться. Я быстро женился на той, что ни за что не стала притворяться, что всем довольна, а предварительно обругав, выгнала бы сдавать мерзкий ковёр обратно в магазин. Был неприлично счастлив и перестал что-либо покупать в дом. Но то, что меня, можно так легко вычеркнуть из своего мира, конечно, не забылось. Поэтому больше я её не подкалывал.

Глава 3. В бой!

Депутат из меня вышел классический – с лишним весом и лоснящимся от сытости лицом. И совершившим все типичные ошибки народного избранника, чтоб осложнить себе последующую компанию.

В американской политологии есть термин carpetbagger, то есть «саквояжник», восходящий ко временам Реконструкции Юга. Сейчас это слово означает политического деятеля, живущего вне своего избирательного округа или просто политического авантюриста. После недолгого опьянения вкусом свалившей власти, я превратился в самого настоящего саквояжника, приезжающего в Онегу порою на один день, даже не распаковывая багаж.

К немалому скепсису жены заксобрание не дало дохода. Наш индекс не взлетел вверх, мы не открыли новые рубежи потребления, не обзавелись виллой на Лаго Маджоре, кучером Селифаном и лакеем Петрушкой. Она давно высчитала сколько из семейного бюджета я вероломно потратил на добычу значка и жаждала получить в первый же год депутатства сумму многократно превосходящую эту, причем конкретно на свою банковскую карту. Когда ей открылось истинное положение дел, наконечники ядовитого жала стали с изрядной регулярностью вонзаться в мои самые уязвимые места.

Впоследствии меня, умудренного опытом, умиляли люди, шедшие в депутаты за длинным рублем и иной валютой, после избрания с удивлением узнававшие, что на оплачиваемой должности там были лишь несколько человек. Один такой бросил работу и аккумулировав освободившуюся энергию ворвался в политику с шашкой наголо. Избрался, покрошив всех конкурентов и стал безработным депутатом Архангельской городской думы, потому как не все депутатские места обеспечены зарплатой.

Другой избрался в главы поселка до того зарабатывая на железной дороге семьдесят тысяч рублей. Оператор дефектоскопной тележки красиво, с большим отрывом объехал конкурентов. Убедился, что авторитет среди односельчан имеет настолько значительный, что даже соседи, неразрешимые противоречия с которыми по поводу не в меру разросшейся сосны на их участке, длились годами, голосовали за него. «Статус повышен, – думал он, – материальный фундамент укреплён, впереди спокойная старость уважаемого человека и ежегодные поездки в Алупку к внукам». От свалившейся удачи душа вновь избранного главы развернулась и потребовала карнавала на зависть Рио-де-Жанейро. Односельчане гуляли неделю. Пили на брудершафт, пели а капелла «есть только миг между прошлым и будущим», и «о боже какой мужчина, я хочу от тебя сына» под баян. А когда накрыли будни выяснилось, что на новой должности жалованье в два раза меньше.

Я спросил, глядя в его несчастное лицо:

– Борис Сергеевич, ну как так-то? Почему заранее не поинтересовался?

– Думал, что это неэтично, – и вздохнул.

Голубиной души человек вздыхал, но работу делал и даже стал захаживать к соседу на чай. Тот бил себя в грудь, со словами:

– Боря, да не знал я! – добавляя в креманку варенье из сосновых шишек.

В отдельных южных регионах депутатов воспринимают как небожителей, в праздности проводящих дни, приправленные амброзией и нектаром. Человек из Краснодара недавно поинтересовался: «У тебя спецномера на машине были?» «Нет, – отвечаю, – обычные номера». «А мигалка? Спецпропуск?» – не успокаивался южанин. «Никаких мигалок и спецпропусков. Я же не губернатор и не председатель следственного комитета!» «Странно… – недоверчиво продолжал краснодарец, – У нас так просто к депутату не подступишься».

На Севере возможности мандата надо суметь реализовать. Автоматически с неба ничего не падает. Жена регулярно намекала «на мигалку», и я приступил. Гоголь в «Избранных местах из переписки с друзьями» давно сформулировал мысль что все мерзости, в каких обвиняют наших чиновников произошли от расточительности жён, ненасытности последних и их неуёмного желания блистать. Жизнь в кабинетах и кулуарах заксобрания бурлила кипучей радостью вечной занятости, времени на чтение классиков не оставалось, и истину данной мудрости я постиг гораздо позже.

Расставшись с иллюзиями о баснословных барышах, сваливающихся на лысины облеченных народным доверием, я серьезно занялся карьерой в профсоюзе. В 2011 году, и снова через выборы, отхватил должность председателя Федерации всех профсоюзов Архангельской области и стал заниматься не только лесной промышленностью, но и учителями, врачами, судостроителями и многими другими. Дел и ответственности стало больше, деньжат прибавилось. Жена получила доход, хоть и в размерах, даже близко не соответствующем ее потребностям, но достаточный, чтоб быть ласковой и нашёптывать мне сказки о моём величии.

Главный профбосс региона и депутат стал вхож во все кабинеты, включая губернаторский, и зван на все afterparty города. Заниматься с прежней активностью и страстью деревнями Онежского района стало физически невозможно. Частенько мучало похмелье.

Кампанию по следующим выборам нужно начинать в тот момент, когда выиграл предыдущие – это закон! Банальность о том, что в политику легко войти, но гораздо сложнее в ней остаться, вырисовывалась во вполне осязаемую реальность. Если б кто-то проанализировал количество моих публикаций в «Советской Онеге» в течение двух-трёх лет после избрания, как я в своё время изучал выходы Поликарпова, то увидел бы, что действующий депутат Савкин просто-напросто забил на округ и начхал на избирателей.

Нет, не то, чтобы я совсем не занимался Онежским районом. Что-то делал, куда-то писал, приезжал на важные и не очень мероприятия. И все это было как-то не системно, от случая к случаю. Иногда даже вывозил в округ семью.

Однажды мы с моим девятилетним сыном сели в машину и укатили по зимнику на самый запад района – на границу с Карелией отмечать с местными 23-е февраля 2012 года. Объехали несколько поселков. Во всех ДК я поздравлял с праздником, говорил, что на таких деревнях и посёлках держится вся Россия. Нашему появлению очень удивлялись. Депутаты таких мест не посещают, это моветон. Ребёнок узнал, что школы бывают деревянными, участвовал с местными пацанами в сельской «зарнице», ел кашу из походного котелка, пил парное молоко.

Получается, шумно напомнил о себе в медвежьем углу избирательного округа. Показал местным городского мальчика и развлек сына нетривиальной поездкой. В одном месте дорога шла прямо по льду моря. Была пурга. Мы вышли из машины. Вокруг насколько хватало глаз все было белоснежное.

– Стёп, вы по географии арктические пустыни проходили?

– Проходили.

– Смотри, вот она!

– Папа, а как они там живут без кинотеатра?

– Да хрен его знает. Надо, наверное, чаще к ним ездить…

Я понимал, что выиграть второй раз, в 2013 году будет непросто. Есть за что ругать, есть за что критиковать, даже мат, вырвавшийся из уст моего вчерашнего сторонника, меня бы не удивил. Да еще и выборы федеральный законодатель впервые назначил на сентябрь. Значит, вся кампания придется на непростой летний период. Опыта работы в таких условиях не было ни у кого. Меня посещала мысль – стоит ли вообще на это идти? Может, следует по-хорошему заняться одним большим профсоюзным делом, в котором я плаваю легко и свободно, как атлантическая селёдка в Белом море. И, отработав один депутатский срок, красиво сказать «аdios».

Я не стал делать выводы о своем рейтинге полагаясь на собственные ощущения. Узость взгляда, завышенное самомнение и дремлющая от нежности жены бдительность гарантировали ошибочность любых выводов.

Глава Холмогорского района, что под Архангельском, уже к середине первого срока впал в барство и стал чувствовать себя величайшим на свете несменяемым политиком Ангелой Меркель. Три зама вставали на вытяжку при его появлении, а секретарша без напоминаний бегала за суши на полдник по вторникам и четвергам. Уверенный, что дела идут хорошо, как никогда, Андрей Андреевич решил преуспеть и в стяжании богатств небесных, поэтому социологическим замерам предпочёл ежедневные медитации Сахаджа йоги. Программируя себя на победу в неотапливаемом помещении местного клуба, он сделал значительные успехи в деле пробуждения Кундалини, но оглушительно проиграл выборы своему же техническому оппоненту. «Конкурент» испугался итогов больше, чем глава. Разрыв был велик, почти как Ганг в самом широком месте. Пересчеты не спасли ситуацию. Антирейтинг главы-сектанта был настолько высок, что он уступил бы Нирмале Шриваставе, реши она баллотироваться от Холмогор, а ресурса подтасовать бюллетени не оказалось. Человеку, до того не и помышлявшему о регалиях, пришлось венчаться на царство, действующему главе уйти на пенсию, а Кундалини, съёжившись от разочарования, ползти обратно в сторону копчика. Поэтому я твёрдо решил смотреть правде прямо в зрачки и за полгода до выборов заказал социологическое исследование.

Результаты, которые «подарил» мне за немалые деньги социолог были ужасными. Узнаваемость ниже 50%. Удовлетворенность итогами моей работы ниже 10%. Готовность электората голосовать за местных деятелей типа корреспондента Сергея Горбунькова или председателя райсовета депутатов Петра Гузуна значительно выше, чем за меня. Одно вселяло надежду. Исследование показало, что усталости от меня нет, а антирейтинг невысок.

– Нет от тебя, Савкин, усталости у избирателей, – то и дело повторяла жена. Ей нравилось перед сном надеть очки и пролистывать социологию. – Я устала, а они нет, святые люди в Онеге.

– А это везде так. В юности они поют «Перемен, мы ждём перемен», а потом узнают, что Цой, когда писал эту песню ни о каких свободах на баррикадах не думал, а как вегетарианец, откушав пудинга с семенами чиа, хотел просто освободить сознание людей от стереотипов.

– И что, привычный мир рушится?

– Как он может обрушиться, когда у людей ипотека? Мир становиться ещё прочнее, на подпольные собрания по вечерам ходить не надо, а если устал можно просто поиграть в майнкрафт.

«Ситуацию можно исправить, – размышлял я, – Но на это всего полгода. Если принимать решение об отстаивании мандата, надо работать, закатав рукава. Баллотироваться и бросить на это все силы, забыв про остальное или не браться за выборы вообще».

Пораженческие настроения уже готовы были поселиться в моей депутатской приёмной, покидать которую отчаянно не хотелось, но я склонялся красиво уйти в тень и освободить местечко на политическом пляже более удачливым гастролёрам. Несколько дней уговаривал себя, что потеря депутатского мандата – это не страшно. Главное – статус профсоюзного лидера всей области. Он гораздо важнее. Готовил пути к отступлению, а следовало сжигать мосты.

Жена и любовница ментально сплотились и прикинув простую математику, что в современных реалиях иметь общее одеяло с депутатом целесообразнее, чем просто с мужем и любовником, выставили ультиматум. Меня всегда подстёгивали дерзость и масштаб женских притязаний. Вещи, каких желали они, со всей естественностью изнеженных детей, рождённых в семьях потомственных аристократов, в моей голове не укладывались. О существовании иных я даже не подозревал, но фитюльки эти восхищали изысканностью вкуса и какой-то потусторонней красотой момента. Обе не ценили добротную утилитарность, несовершенство обыденного и прелесть первородной обработки материала, а предпочитали колыхаться в ритмах недосказанности сложных узоров, нездешних ароматов и вкусах молекулярной кухни. Я любил бородинский хлеб со сливочным маслом и точные факты, но тянулся к этому непонятному мне миру и инстинктивно хотел удобрять его силой всей своей энергии, материализованной в наличность.

За пару лет до этого кто-то из них спросил:

– А ты в Марокко или Алжире выиграть выборы смог бы? Приехать туда, как в Онегу заранее, проанализировать ситуацию, правильно расставить фигуры на доске и победить, разумеется?

– В Марокко не смог бы, там монархия, – ответил я уже не помню кому, – Алжир? Вообще то, мне эти арабские страны как-то не очень… Хотя делать выборы – это как у Роберто Бениньи в фильме «Il mostro», где герой-итальянец устраивался в «Хуан-чай-импорт-экспорт»: «Главное – попасть в фирму со всеми китайцами! А там – поговорил с этим, поговорил с тем…». Надо немного времени на изучение особенностей местного менталитета и нет никаких преград для победы. Она ведь на то и система, должна сработать везде.

Если хочешь выиграть депутатскую гонку – нужно отдаться ей полностью. Не бывать в округе наездами, как саквояжник, а жить в нём постоянно. Кампания будет растянута на весь летний период, но кандидаты в равных условиях. Восьмого сентября решится судьба всех выдвиженцев, но не все знают, что это день Куликовской битвы. А я вижу в этом доброе предзнаменование.

«Пора, Александр Николаевич, начинай-ка впахивать. Уходи в отпуск и приезжай в округ. Надо жить рядом с избирателем, если хочешь стать для него своим. Ходить с ним по одним улицам, ездить по тем же разбитым дорогам, покупать подгнившие помидоры в одних с ним магазинах. И обязательно со всеми здороваться».

Последнее я давно взял за правило. Как только видел чуть задержавшийся на мне взгляд, понимал – человек узнал меня, либо где-то видел и силится припомнить.

– Здравствуйте! – громко и с улыбкой говорил я.

– Здравствуйте, – не так громко и чуть удивленно отвечал избиратель.

– Сегодня депутат со мной поздоровался, – рассказывал он потом про это «происшествие» соседям, – Знает меня откуда-то, ишь ты!

Во всех без исключения выборах побеждает тот, кто больше этого хочет. Но не так как моя жена жаждет знать итальянский язык, – ничего не делать, а утром, открыв глаза во Флоренции на чистом тосканском наречии заказать Просекко в номер. Или проснуться депутатшей и лучше сразу Европарламента. Желание пройти весь процесс должно возбуждать чресла. Нужно входить в бешеный азарт от этой гонки, страстно хотеть выигрывать баталию за баталией, поселок за поселком, дом за домом. Радостно искать средства на кампанию и увеличивать число своих сторонников каждый день – без выходных и перекуров, а иногда и без перерывов на сон или обед. Хотеть результата – это не искусство. Хотеть борьбы – рутинной, кропотливой, выжимающей из тебя и пот, и кровь, и нервы, «любить мир, как средство к новым войнам» – вот это искусство!

***

Я с тоской рассматривал список конкурентов. Директор местного гидролизного завода Анатоль Фурзик, тоже член правящей партии, уже начал кампанию и собирал подписи. Лидер местного отделения справедливой партии, перешедший с армянского коньяка на водку, корреспондент Сергей Горбуньков вовсю разыгрывал протестную карту. Он пять лет не мог простить мне баллотировки от его родной Онеги и всерьёз планировал матч-реванш. Жирик Рудольф Мётов мочил, как он выражался, заезжих гастролеров и провозглашал, что голосовать надо только за своих. Вторил ему и коммунист Вася Гребнев, и патриот Федя Гребнев и еще двое невесть откуда взявшихся кандидатов.

А с чем мне идти к избирателю? Что я сделал на благо «родной» Онеги за эти пять лет? Ничего… Nihil… Пустота… А пустота, как известно, никогда не бывает пустой и потенциально содержит в себе все возможности! Если, к примеру, выявить взаимозависимое происхождение поступающих в район бюджетных средств и моего мандата, то открываются интересные перспективы в области омрачения умов. И я занялся идеологической проработкой кампании во благо всех живых существ.

Нынешние выборы, в отличие от прошлых, имеют оборонительный характер. Общее число конкурентов – семь человек всех мастей, возрастов и партийных окрасов. Было ясно, что они постараются как можно сильнее лягнуть меня. Пинков должно ожидать со всех сторон. В этих выборах в роли обороняющегося выступал лишь я, и от глубины противотанковых рвов зависела судьба моего мандата. Но в этом есть и плюс – такая кампания будет только у меня, значит и ходы мои будут уникальны и непонятны конкурентам.

Необходимо показать народу, что последние пять лет я провёл не зря, а закладывал фундамент нашего дивного общего будущего из жаропрочного кирпича. Плюсы, много плюсов. Таак… Я начал загибать пальцы. Мои умопомрачительные деловые качества: глубоко разобрался в проблемах, знаю, как их решить, наметил план, почти приступил к реализации, деньги на подходе, нужные люди дали слово сотрудничать. Неплохо, неплохо. Дебелое будущее проявится буквально на следующей неделе после моего переизбрания – вот что нужно вложить в уши и умы избирателя.

Отчета о проделанной работе не избежать. Но чем его наполнить? Говорить только о том, что сделано персонально мной – скудно, Александр Николаевич, слишком скудно. Надо говорить обо всем что за это время сделано в районе! Будет ли это правдой? А какая разница? Правда – хорошо, а значок с триколором на пиджачке лучше!

В последнее время по федеральной программе переселения из ветхого жилья построено несколько домов. В ближайшие годы построят еще больше. Деньги шли в районный бюджет из федерального, но сначала – в областной и только потом спускались до адресата. А кто принимал областной бюджет? Депутаты заксобрания! А кто я? Один из них! Живот свой положивший, чтобы эти деньги дошли до моих «земляков», а те смогли переехать в новые квартиры.

Я уже давно не стеснялся называть онежан земляками. В начале они охали от такой наглости, но потом привыкли и многие стали считать меня коренным онежанином и даже рассказывали друг другу из какой деревни мой раскулаченный дед и тому подобные байки.

Фортуна всегда была мне подругой. Вновь я в этом убедился, когда сразу после избрания в 2008 году один за другим стали доходить до завершения онежские долгострои. Словно боги градостроительства собрались на небесный совет и одобрили вручение мандата именно мне. Сначала мост через бурливую речушку Агму, каждую весну превращавшую окрестность в широкое море, неспешно возводившийся уже семнадцать лет, вдруг взял и достроился сам собою в течении полугода. Затем уродливая махина физкультурно-оздоровительного комплекса в заводском районе, над которой восемь лет бились гастарбайтеры, оглашая округу узбекскими матами. И наконец – огромный жилой дом, пятнадцать лет с укором взиравший пустыми глазницами окон на соседнее здание пенсионного фонда. Мизерная доля моего труда в запуске этих объектов компенсировалась мыслью, что задача депутата – не строить своими руками, а быть катализатором реакции. Организовать, вдохновить процесс, заставить работать исполнительную власть и тем самым реализовать свои лоббистские возможности. Главное в это искренне поверить самому.

– Я работаю в тесной связке с правительством, контролирую, дело движется, результаты налицо!

Вменять что-то себе единолично не было надобности, к тому же журналист-расследователь, кем вдруг ощутил себя Горбуньков то и дело старался подловить, не гнушаясь самых грязных методов добычи информации. Однажды, когда я затирал, что был на громком судебном разбирательстве по делу о незаконном строительстве мини-рынка на казённой земле, он раздобыл документы, свидетельствующие, что в это время я осматривал развалины Кносского дворца, находясь в служебной командировке по обмену опытом с профсоюзами острова Крит.

В голове избирателя должно закрепиться, что я – не исполнитель, я – лоббист, вышибающий деньги из тощего регионального бюджета. И делаю это неплохо. Исполнители – правительство региона и муниципалы. Недочеты и недоделки всегда можно спихнуть на них.

Фиксация сделанного потребовала больших усилий.

Пришлось по крупицам вычленять из бюджетов все, что за эти годы «ушло» в Онегу. К радости моей, дел, свершенных на благо онежан за пять лет, оказалось на удивление в избытке. Мне было что предъявить избирателю! И я пустился во все тяжкие. Повышаются зарплаты по майским указам президента учителям и врачам. Кто это сделал? Савкин! Перекрыли крышу в сельском клубе. Кто выбил деньги на это? Правильно, Савкин! Поступило новое оборудование в местный «Водоканал». Кто пролоббировал? Савкин! Прошла весна, настало лето? Спасибо Савкину за это! Если девушка красива и в постели горяча, это верная заслуга Александра Николаича!

И чем больше закручивалась кампания, тем сильнее нагнеталась истерия – кому же именно надо кланяться в ноги с благодарностями за сегодняшнюю счастливую жизнь. Глава района Светлана Логинова, местные депутаты и директора предприятий без незримого, но заботливого и мудрого руководства со стороны областного депутата были связаны бессилием по рукам и ногам.

Вместе с истерией стремительно рос рейтинг. Но и антирейтинг тоже рос. Злопыхатели, пытаясь поддеть моих сторонников, интересовались, не Савкин ли снял «Игру Престолов»?

– Когда избиратели начнут друг другу рассказывать, что Савкин не только снял, но и сценарий написал, тогда мы будем считать, что наши усилия достигли цели. А пока явно недорабатываем.

За несколько месяцев до выборов я приехал на постоянное место жительства в Онегу, городок с населением в 25 тысяч жителей в двухстах километрах от Архангельска. Приехал, чтобы не уезжать до самого дня голосования. И распаковал свой «саквояж». Следовало сделать это намного раньше, но сожаления о прошлом в сферу моих интересов не входили никогда. Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи! Именно так вдохновлял коллег на подвиги один из генсеков КПСС.

Жена предпочла остаться в Архангельске под предлогом посещения курсов астрологии, где намеревалась вычислить не закатится ли моя политическая звезда в ближайшее время. Звонила, впрочем, часто:

– Савкин, я с тобой еще поживу. У нас оказывается кармическая связь, близнецовые пламена!

– Кармическая? Я думал коммерческая!

– Всё шутишь да? Учти в сентябре ретроградный Сатурн.

– Да пофиг мне какой там Сатурн, и где Марс будет, хоть в сникерсе! Работаю! Жопа в мыле! Мне кажется, похудел даже, скулы видны!

– Главное, чтоб политический вес не уменьшился, – глубокомысленно изрекала она и отключалась.

А я, находясь постоянно в округе, мог наслаждаться общением с любовницей.

– Зачем ты тогда пошла в редакцию «Советской Онеги»? – допытывался я, до конца не веря, что во вселенной бывают такие дикие случайности. Если бы я встретил жену, то не сомневался, что она меня выслеживала, сидела днями не шелохнувшись, как снайпер в засаде и явилась моему взору минута в минуту, но эта… Нет, она скорее удавится от гордости, чем пойдёт на такое.

– Объявление хотела дать, да?

– Да, хотела купить доильный аппарат по сходной цене, можно не новый, можно после ремонта, – невозмутимо отвечала она.

– Может, поздравить кого думала через газету? – я не унимался.

– Кого? Коллектив рыболовецкого колхоза с со 137-летием вождя?

– Ты представляешь волшебство какого порядка случилось в тот день?

– Однажды, ещё в юности я мечтала попробовать красную икру. В 90-е, ты помнишь, она была символом жизни богатой и раскрепощённой, её могли себе позволить только нувориши, а не родители, которые выменивали талоны на водку у соседей. Подхожу я вечером к своему подъезду в пятиэтажке, была зима, поскальзываюсь и падаю, растянувшись прямо у дверей. Лежу и вижу, на уровне моих глаз, прямо в снегу валяется банка, зелёная, а на ней красными буквами написано «Лососёвая икра. Зернистая», а вокруг тишина, никого на улице, только снежок искриться, мелкими такими искорками. Вот ты, наверное, думаешь, что я всё вру, да? Но это правда была она, настоящая банка с красной икрой, новая, закрытая, с хорошим сроком годности. Я её неделю под подушкой прятала, пытаясь логикой постигнуть иррациональность. Вот это – настоящее волшебство и вообще, самое большое чудо в моей жизни, персональный трансцендентный опыт, общение с сакральным по выделенной линии. А в Онеге я тебя где угодно встретить могла, я ведь живу тут.

Но я продолжал считать нашу встречу росписью богов в блокноте моей судьбы, Мы уже несколько лет вновь были вместе, наслаждались красной икрой и любовью, не зачинающей потомков.

Обладать властью – центральный вопрос политики. Обладать властью над лучшей в мире женщиной – центральный вопрос жизни. Кто бы стал суетиться, даже ради высоких идеалов, если бы с планеты Земля исчезли вдруг все дамы? В первые три часа мужики забыли бы, что значит «созидать», «творить», и прочее саморазвитие, легли на диван и залипли в телефоны, а потом с голоду быстренько поубивали друг друга. Тех, кто в это время постигал божественное, съели бы первую очередь, и дело тут не в инстинкте, а в красоте. Без женщины красота мужчине недоступна, как бы он ни пыжился. Предельно отдаваться борьбе, предельно хотеть победу и предельно хотеть женщину. В такие времена жизнь не совсем бессмысленна и бессмертие почти осязаемо. И не покупать ковры.