Ахиллесова пята

Пролог

Когда маме стало плохо, Надя действовала с хладнокровием будущего врача. Она сделала глубокий полный вдох, а за ним ещё один, маленький, отсчитала шесть секунд и медленно, через рот выдохнула. Время, потраченное на правильное дыхание, не сыграло бы роли, а активация парасимпатической нервной системы очень даже.

– Я устала, – пробормотала мама.

Её тело обмякло, а ноги подкосились, сложились как у тряпичной куклы, набитой ватой. Надя подхватила её и влепила пощечину. Вздрогнув, мама уставила пустые серые глаза с точками-зрачками в потолок.

– Не спать. Нельзя. – Надя достала из кармана домашнего платья нашатырь и сунула ей под нос.

Мама заплетающимся языком что-то пробормотала и снова затихла. Надя аккуратно положила её на пол, повернув голову на бок. Она села рядом и набрала скорую. Женский голос пообещал, что машина скоро будет.

Дальше действия были выверенными и четкими: Надя разрезала домашнюю футболку ножницами и наклонилась к груди, прижав пальцы к шее. Грудная клетка слабо вздымалась, мама хрипела, пытаясь захватить ртом как можно больше воздуха.

– Всё хорошо, так и должно быть. – Надя усадила её к стене и взяла стакан с водой. – Давай, по чуть-чуть.

Мама смотрела на неё испуганно, синеватые губы подрагивали. Надя чувствовала, что вот-вот и в такт им начнет дрожать и она сама.

– Я помогу тебе.

Надя поднесла воду к маминым губам и заставила сделать маленький глоточек. Желчь, вырвавшаяся из рта, окатила и Надю. Мама замотала головой, а её глаз полились слёзы. Она вдруг дернулась и забилась в угол.

– Ты сейчас ничего не понимаешь, – прошептала Надя. – Но ничего страшного, потом быстро придёшь в себя.

Надя делала всё правильно, но страх ошибиться всё равно предательски сжимал горло и не давал дышать. Что если она сделает только хуже? Что если она упустила что-то важное на занятиях? Что если сейчас она отбросит всё и упадёт на пол в истерике? Что если… Но руки тряслись, но продолжали делать свое дело.

Когда маму увезли, Надя доползла до комнаты, рухнула на кровать и закрыла глаза. Нужно стиснуть зубы и собрать сумку в больницу. Веки слипались, чувство усталости затягивало в сон. Прошлого не забыть, а будущее так неясно и туманно, но самое страшное, кажется, уже позади.

Надя сделала всё, что могла.

Она знала, что рано или поздно это случится. Она была готова.

Глава 1

Родинка на лопатке, тёмная и слегка выпуклая, обнаружилась вечером на планёрке. Она проходила два раза в день перед зеркалом: Надя проводила большими пальцами под челюстью, от подбородка до ушей, спускалась по шее, затем ощупывала лимфоузлы в подмышечные впадинах с двух сторон одновременно, сравнивая друг с другом. Убедившись, что всё одинаково успокаивалась и переходила к следующему участку. Надя прислушивалась к ощущениям в груди, считая пульс на руке. Она помечала, подчеркивая одной линией: есть боль/нет боли, есть стянутость/нет стянутости, сердечные сокращения в норме/превышают норму. Живот пальпировался, так, на всякий случай – кроме тревожной тошноты Надю он никак не беспокоил. Наиболее тщательному осмотру подвергались синяки, непонятного происхождения пятна и незаживающие болячки. Последними осматривались вены ног на наличие возможных тромбов.

Иногда планерка проводилась быстро и спокойно. Надя удостоверялась, что пока никакой неизлечимой болячки не подцепила, собиралась в университет или шла спать. Таких планерок становилось всё меньше и меньше. Чаще всего Надя замечала, что что-то не так и бросалась к телефону. Интернет выдавал сотни видов болезней, одна хуже другой и услужливо предлагал рекламу ритуальных услуг. Надю прошибал липкий холодный пот.

И вот родинка, тёмная и слегка выпуклая. Надя могла поклясться, что ещё недавно этой родинки не было. Впрочем, не очень-то и уверенно.

Она замерила её линейкой и записала в тетрадку.

5 июня 21:47

Невус, выпуклый, края ровные. Цвет темно-коричневый. Не болит, не кровоточит.

Размер: 3 сантиметра

Надя убрала тетрадку в ящик стола, немного подумала и сложила туда и телефон. Рак кожи был третьим самодиагнозом за неделю, что означало одно из двух: либо она умирает, либо сходит с ума.

Ночью Надя ворочалась, запустив руку за спину и пытаясь нащупать родинку. Казалось, что она росла под ладонью. Клетки делились со страшной скоростью и обещали обритую голову, больничную палату и мучительную смерть. Записи к платным докторам не было, бесплатным Надя не доверяла. Она в принципе на врачебную помощь не особо надеялась хотя бы потому, что сама была студенткой медицинского.

– Прирожденный доктор, – отметила мама, когда Надя с первого раза попала бабушке в вену. – С химией у тебя как?

С химией было неплохо.

Бабушка умирала от онкологии, её вроде уже и не замечали. Она лежала в отдельной комнате, закрытая ото всех.

– Привет. – Все родственники по приезде толпой заваливались к ней, неловко стояли пару минут, смотря на бабу Таню как на Ленина в Мавзолее. «Ленин» лежал на старой железной кровати, на двух матрасах и подушках и нуждался в постоянном переворачивании от пролежней. – Пока. – Когда собирались уезжать, действие повторялось.

Баба Таня не отвечала ни на приветствия, ни на прощания. Она угасала долго. Её смерть слилась в водоворот памперсов и жалоб отца, что вся пенсия уходит на лекарства тёще.

Когда мама позвонила и сказала «Всё», Надя успокоилась. Теперь можно было уехать к знакомой далеко на Алтай – до этого не пускали думая, что со дня на день бабы Тани не станет. А ещё больше никаких уколов.

При жизни они мало общались, баба Таня просила им звонить, Надя не звонила. Баба Таня просила почаще приезжать, Надя не приезжала. Потом бабушка обиделась, и просьбы прекратились. А затем пришли результаты анализов, и личность бабушки постепенно начала бледнеть. Выцветали черты характера, будто моль подъедала висевший на стене ковер. Ам-ам и вместо завитка, не самого красивого, но фактурного и запоминающегося появилась проплешина, ам-ам – а вот и ещё одна. От узора оставалось лишь посмешище, которое выбрасывать жалко, а показывать стыдно.

Когда тонированный ваз подъехал к дому, и два мужика вынесли из него табуретки и гроб, Надя пыталась почувствовать боль в грудине или хотя бы вызвать чувство вины, но выходило плохо. Слезы исправно текли, как и у всех, но понимания, что в метре от нее лежит бабушка не было.

Со смертью Надя познакомилась поздно. В детстве были живы многочисленные бабушки и дедушки с прабабушками и прадедушками. Была даже какая-то троюродная тетка в деревне, выжившая из ума и отказывающаяся покидать родовое гнездо. Подозрение, что они когда-нибудь умрут, конечно, было, но казалось таким далёким и не стоящим внимания. И сейчас всё тоже казалось ненастоящим.

Потом неожиданно баба Таня поселилась в её голове. Впервые с Надей они встретились на бабиных поминках в её доме.

– Неси на стол, сейчас с кладбища приедут. – Тётка, вылезшая всё-таки из родных пенатов, протянула Наде блюдца с кутьей. – Потом за киселем приходи. – Она кивнула на кухонный стол, на котором были расставлено розовое трясущееся желе.

Надя таскала блюдца, украдкой заглядывая в бабину комнату. Дверь была открыта, её кровать застелена белым покрывалом, а на ней ровной стопкой покоились взбитые подушки. На непривычно пустой тумбочке вместо горы памперсов и упаковок с таблетками лежала вязаная салфетка, а на ней стояла вазочка с искусственным цветком. Рядом с вазой находилась фотография в деревянной раме. Дверь в комнату дедушки теперь была закрыта.

Толпа вломилась ровно за одну тарелочку киселя, оставшуюся на кухне. Надя и не знала, что у бабы было столько друзей и знакомых. Какие-то двоюродные сестры и внучатые племянницы, снимали сапоги и стаскивали у зеркала черные кружевные платки.

– Отмучалась Татьяна. – Низкая полная женщина притянула Надю к себе. Кисель измазал её пиджак, оставив розовый липкий развод на темном фоне. Надя еле смогла вылезти из сочувствующих объятий. – Помянем, твою бабусю, Настюша.

То, что она не Настя, Надя поправлять не стала.

Мама с дедом зашли одними из последних, отец закрыл за ними дверь. Он что-то листал в телефоне, хмыкал под нос и отвечал, печатая одним пальцем.

– Пап, надо жить. Надо жить… – Мама сняла теплую кепку деда и положила на полку, потом расстегнула его толстую зимнюю кожаную куртку и помогла снять её.

Мама держалась молодцом. Она прошла в ванную, затем отправилась на кухню, было слышно, как распоряжается по поводу горячего. Надя сунула кому-то в бок блюдце с остатками киселя и пошла к ней.

Мама надела бабушкин старый фартук и вместе с тёткой начала мыть пыльный сервиз – многочисленным гостям не хватило тарелок. Она тонкими пальцами бывшей балерины протирала полувековую пыль с отложенного на особый, так и не наступивший праздник сервиза. На белом фарфоре хитро переплетались маки, васильки и колосья, нарисованные так тонко, словно мастер вручную выписывал каждый лепесточек и зернышко.

Балет забрали они с отцом, бабушку рак, а особый случай, которого в детстве так ждала мама, превратился в поминки. Надя прижалась к маме, крепко обняв её. Тётка недовольно фыркнула.

– Всё, сейчас уже не плачут, – по-своему истолковала порыв Нади мама.

В большой комнате был разложен стол, гости уже успели рассесться вокруг него: мужиков отправили на диван, тётки, сёстры и знакомые сидели поближе к двери, чтобы рвануть домой после пары стопок.

– Сначала кутью обязательно. Потом, Настя, не забудь в конце кисель и пироги, – поучала неизвестная родственница.

Все уплетали за обе щеки, час на морозе разжег в них зверский аппетит. В желудках исчезали оливье, тушеная картошка и селёдка под шубой. Пресловутые кутья и кисель были почти не тронуты и готовились к мусорному ведру. Пустовали две тарелки – её и мамина, кусок в горло не лез.

– Она Надя, – зачем-то влез отец.

– Надюша! Что ты молчишь! – всплеснула руками женщина и обратилась к отцу. – А я её всё Настя, Настя!

– Она такая у нас, – подмигнул он.

Надя подтянула к себе салат и начала накладывать. Горка на тарелке росла, а отец с тёткой не замолкали. В квартире становилось все громче, к их разговору подключались и другие родственники, слово время от времени вставлял дед. Обсуждали бабушкину молодость, вспоминали старость. Постепенно перешли на насущные вещи: кто какие закрутки на зиму сделал, какие шины лучше покупать.

Вдруг кто-то рассмеялся.

Мама поднялась и вышла. Надя пролезла через гостей, попутно извиняясь. В ванной горел свет и текла вода.

– Мама, – Надя постучала, но ей никто не ответил.

Она прошла в бабушкину комнату и закрыла дверь. Тут было тихо, прохладно и светло как в больничной палате. Единственным темным пятном было полотенце, накинутое на зеркало. Надя присела на кровать и взяла с тумбочки фото.

На ней была баба Таня с мамой и ей самой, маленькой и сопливой. Надя хорошо помнила день, когда её сделали. Мать кричала на бабу из-за мороженого, которым она угостила Надю. Дома всегда было так: от бруска сливочного пломбира отрезался ровный кусок и клался на тарелку. Потом грели чайник, снимали крышку и водружали тарелку на нее. Тарелка балансировала, угрожая в любую секунду свалиться, а пломбир потихоньку таял. Первую ложечку всегда съедала мама. А тут щербет: вредный, кислый и холодный. Он разъедал Наде язык, но казался невероятно вкусным, не то, что тёплое растаявшее месиво. Мама плакала и показывала на Надин фиолетовый язык и распухшие гланды.

– Да бог с ним с мороженым, Марин! Пойдемте, щёлкну вас!

Отец выгнал их на улицу, к цветущему кусту сирени и сделал фото. Мама держала Надю на руках, её губы были плотно сжаты, а прищуренные глаза смотрели на отца. Даже сейчас Надя знала, что она смотрит на него, словно он стоит позади неё в бабиной комнате. Зритель по другую сторону кадра мог меняться, но презрение мамы были только для отца. Надя пальцем погладила её по щеке. Баба Таня улыбалась: в жизни могло быть что угодно, на фото только улыбка – на память и для потомков. Отец тоже влез на фотографию, его палец торчал в углу и закрывал часть шапок пионов.

Фотография Наде не нравилась. Да и разве не должен тут стоять портрет с лентой в углу? К чему здесь мы, ещё живые?

– Вкусное мороженое, этот ягодный щербет. И если бы отец проследил, ты бы не заболела ангиной в младенчестве и никакого скандала бы и не случилось.

Баба Таня сидела на подоконнике, щелкала семечки, роняя шелуху прямо на пол. Несмотря на холод за окном, на ней были одноразовые тапочки, хлопковое платье и тонкий платок.

– Привет, – не нашла, что сказать Надя.

– Не согласна что ль? – удивилась бабушка. – И, если бы он молчал за столом, мама бы не плакала сейчас в ванной.

– Ты лежишь в гробу, тебе-то откуда это знать?

– Зато это прекрасно знаешь ты, – бабушка загадочно улыбнулась золотыми коронками и исчезла.

Надя опять поскреблась в дверь ванной. Воду выключили и щелкнули задвижкой. Из ванной вылезла очередная тётка, третья на сегодня. В отличии от угрюмой тётки из деревни и сердобольной «Насти» за столом, эта выскользнула как тень, не обращая внимание на Надю.

– А моя мама…

Тётка пожала плечами, не оборачиваясь.

Мама обнаружилась на своем месте, с той же пустой тарелкой. Гости уже были поддатые.

– Ты на кухне была? – Надя села к ней и деду. Она внимательно всмотрелась в мамино лицо. Глаза были усталыми, но сухими.

– В ванной руки вымыла, потом чайник поставила. Надя, ешь. Салата положи, картошки. Надо бабу помянуть.

Дед вздохнул и потянулся за платком в карман.

– Мы когда домой поедем? – зашептала Надя ей в ухо.

– Ез-жайти, – дед утёр слезы. – Посуду сам вымою.

– Пап, поехали, переночуешь сегодня у нас.

– Чего уж там.

Машина долго не заводилась, мама бегала, поднимала крышку капота, копалась в нём, а потом садилась и прокручивала ключ зажигания до упора. Недорогая иномарка тарахтела в ответ, но заводиться не желала. Отец дремал на соседнем сидении, куртка была расстегнула, край рубашки торчал из-под ремня.

– Давай я вызову такси, – робко предложила Надя.

Мама ударила по рулю и прижалась к нему лбом. Она ещё раз прокрутила ключ, и двигатель заработал.

– А что не едем, Мариш? – сквозь сон пробормотал отец.

– Уже едем, спи, – успокоила его она.

Ночью баба Таня пришла снова.

– Снова ты?

– На часах полночь, когда же мне ещё приходить. Ты же в такое время меня и ждала.

Надя отвернулась к стене и накрыла голову подушкой. Баба Таня подобралась ближе.

– Не мы одни не спим.

За стеной скрипела кровать и были слышны влажные, чмокающие звуки.

– Вали к черту и отца с собой забери.

Бабушка либо не расстроилась, либо не подала виду. Она улеглась рядом с Надей, так и не скинув свои хлипкие тапочки. Она прижалась к Надиной спине и горячо зашептала:

– Мама будет в порядке, пройдет девять дней, потом сорок, потом год, и она снова будет улыбаться, растить цветы и готовить свои любимые безе. Уволится с работы, принесет свою серую папку с файлами и засунет её в мусорку, затем с антресоли достанет пуанты, сдует с них пыль и прижмет к груди. Она будет сидеть в просторном, светлом зале, в черных брюках и белой блузе – ну просто француженка – а маленькие девочки в розовых и белых пачках стоять у станка и внимать каждому её слову. В Рождество со сцены театра будет звучать Чайковский, а когда балет завершится, её пригласят на сцену. Под каблуками будет лежать искусственный снег, а махать мама будет тебе и деду на первом ряду. В буфете будет обязательно продаваться только растаявший пломбир, а дома тебя будет ждать тебя белый накрахмаленный халат.

Спустя сорок дней мама с отцом развелись. В один день он просто исчез. Надя пришла с факультатива по химии и обнаружила, что его высоких резиновых сапог, которые мозолили глаза каждый день и занимали значительную часть их маленькой прихожей, больше нет. Надя заглянула в гардероб: исчезли толстовки, молодежные для молодящегося отца, джинсовка и теплая куртка. В шкафу в комнате родителей исчезли офисные рубашки, футболки и штаны. На полке с нижним бельем оставались только мамины кружевные бюстья и трусы, семейники и плавки забрал отец. Видимо надеялся, что в аду найдется речка с пляжем. Надя просунула руку под стопку полотенец, заначка тоже пропала. Она побродила по квартире: коврик для йоги, десяток помад на туалетном столике и книга вверх корешком, надкусанный и засыхающий круассан с клубникой в корзиночке на столе. Отец вывез всё, включая запах одеколона – сейчас дома пахло только моющим средством и маминой Кристиной Ричи.

В ванной нашла старую отцовскую бритву, которая упала и завалилась за баночки кремов, и выкинула её сама.

В замочной скважине повернули ключ. В квартиру зашла мама.

– Надь, ты чего так рано? – поинтересовалась она, поставив пакеты.

Этот вопрос следовало задать маме: на часах было всего около четырех. Надя посмотрела на место, где раньше стояли сапоги. Не осталось ни следа, ни песчинки, пол сиял чистотой. Мама заметила её взгляд и поставила туда свои ботинки.

– Разбери пакеты, пожалуйста.

В пакетах вперемешку с продуктами обнаружились витамины и таблетки. Надя потрясла ярко-желтую тубу, таблетки приветственно зашумели. Вся таблица Менделеева для того, чтобы улучшить самочувствие.

– Что ты глаза вытаращила? – мама легонько щипнула Надю за руку и забрала лекарства. – Разбирай дальше. Мясо засунь в морозилку, только курицу поставь в холодильник, я её на ужин запеку.

Мама сняла с крючка свою чашку, налила воды и залпом выпила.

– Что всё это значит?

Надя скрестила пальцы за спиной. Она боялась, что плохо осмотрела дом и где-то притаились вещи в ожидании возвращения владельца.

– Будто ты сама не понимаешь, что всё это значит, – с легким раздражением ответила мама. – Мы вдвоём остались.

«Слава Богу», – выдохнула Надя.

Вместе с отцом ушла и баба Таня. Помахала рукой и отправилась… да кто её знает, куда она отправилась и что там вообще за гробовой доской. Но в душе Надя не хотела, чтобы её пожелание катиться к черту сбылось. Если рай существует, то баба просто обязана дождаться маму там.

Осталась только бабина смерть, тяжелая и долгая. И уколы.

Глава 2

В университет Надя поступила легко. Она была пятая в списках поступающих, выше находились олимпиадники, которые отнесли оригиналы в более престижный столичный вуз. На них Наде было все равно. Только один незнакомец обходил её без всяких медалей, ГТО и волонтерства. Против строки оригинал у него стояла галочка. Галочка мозолила глаза не хуже баллов, приближающихся к тремстам.

Надя сходила в библиотеку и засела за книги. Гистология и анатомия человека отыскались только в архиве.

Библиотекарша недовольно бухнула толстые потрепанные учебники на стол и стала записывать их в карточку.

– Уж щас в интернете можно все найти, – бурчала она себе под нос.

– Этих нет в доступе.

Голос звучал тихо и неуверенно. Надя сама задумалась, что поискать можно было и получше и не мучать занятых людей всякой ерундой.

– Чего? – не поняла библиотекарша. – Говори громче.

Надя сгребла учебники со стола и убрала в сумку.

Дома она достала лист бумаги и разлиновала его. Если в день разбирать по двадцать страниц, то к сентябрю хотя бы месяц курса будет изучен. Надя сдула пыль и открыла первый учебник. На страницах расплывались масляные пятна, чернила кое-где были смазаны, но текст угадывался легко. Надя пробежалась глазами и осталась довольна. Материал не сильно отличался от школьной программы, можно было идти по нему семимильными шагами.

– Зубрилка моя, – мама заглянула в комнату. В руках она держала кусок газеты и средство для мытья стёкол. – Отдохни, скоро учёба начнётся.

Надя оторвалась от конспекта и покачала головой.

– Витаминки пила? Мозг без питания не может.

Стакан и таблетки теперь всегда были на тумбе у кровати. Белая шайба утром, желтая шипучка днем и красные капсулы вечером. Мама меняла их сама, словно не доверяя Наде. Стакан воды всегда был свежим и наполненным до краёв. Надя отпила глоток и бросила таблетку. Она зашипела и окрасила воду в кислотный цвет.

Мама прошла комнату. Она недовольно цокнула при виде открытой форточки и повернула ручку. Провела пальцем по полкам, проверив пыль. Мама подошла к Наде и отвела её плечи назад.

– Помнишь, что я тебе говорила?

– Представляй будто на голове книга и нужно удержать баланс.

Мама улыбнулась.

– Ладно, учись, не буду мешать.

Надя вернулась к учебнику. Вместо книги она всегда представляла блюдечко с пломбиром, балансирующее на чайнике.

Формулы, таблицы и термины аккуратным ровным почерком появлялись на страницах тетради. Затем Надя доставала карандаши со следами зубов и ко всему прочему добавлялись схемы и рисунки. Пустых листов оставалось меньше и меньше, но Надя начала злиться. Она ложилась спать на пару часов и снова садилась заниматься. Знакомые термины мозолили глаза, уже не радуя, а вызывая раздражение. Неужели они будут тратить время на этот детский сад? Или это она не те учебники взяла?

Незнакомый парень с безупречными экзаменами смеялся над ней. Мама, так хотевшая медика в семье, была предана. В ночи блюдечко падало с чайника, и пломбир растекался по полу. Значит надо заниматься ещё упорнее, идти по программе ещё быстрее. Быстро пройти этот учебник и взяться за новый.

Она заглянула в соседнюю комнату, мама крепко спала. На её столике тоже стоял стакан и были подготовлены утренние витамины. Надя вернулась к себе и нараспашку открыла окно. Холодный уже совсем осенний воздух забрался под кожу. В носу засвербело, Надя по привычке закусила губу, чтобы подавить чих. В голове яснело. Можно было включить ноутбук и поискать другие книги для подготовки. Надя стянула футболку, стало свободнее и легче, потом подумав разделась целиком. Холод и сырость не давали засыпать, конспекты стали лаконичнее, работу пошла в гору.

Надя дошла до последней страницы и поставила точку. Она положила голову на стол и бездумно полистала учебник. Каждый знак приближал её к маминому, а значит и её личному счастью: стать медиком.

Буква А

Аберрации

Австралопитек

Автогенез

Арабеск

Буква Б

Бактерии

Балантидиаз

Балантидий

Баба Таня

Буква В

Вакуолярная (канальцевая) система

Вегетативное размножение

Веретено деления

Витамины на тумбе

Буква Я

Ядерная оболочка

Ядро

Ядрышко

Я не хочу быть врачом

Тихо завибрировал будильник – часы показывали пять утра. Это никогда не кончится, вяло подумала Надя и закрыла книгу. Она устало свалилась на кровать и накрылась по шею тёплым одеялом. Надя заснула сразу, прижимая к себе толстый учебник. Его углы, впивались в руки, но были слишком замятыми от старости и от того почти не чувствовались.

Она проснулась от громкого звука. Забытое распахнутое окно было закрыто. Рядом с ним, сложив руки на груди, стояла мама. Учебник валялся на полу, одеяло тоже съехало. Надя быстро затащила его на кровать и подтянула его к себе.

– Доброе утро, – промямлила она.

Мама взяла с тумбы стакан и витамины и протянула ей.

– Видишь какой сквозняк, даже окно захлопнулось. Почему ты в комнате устроила ледник?

– Я так… ничего…Извини.

Мама следила внимательно, как будто боялась, что Надя спрячет таблетку за щекой и потом выплюнет стоит ей только отвернуться. Готовая ей угодить, Надя сделала сильный глоток.

Таблетка застряла в горле, Надя поперхнулась и закашлялась. Вода пошла носом. Надя замычала, показывая на свою спину. Вместо этого мама прижала руку к её лбу. От таблетки шли рвотные позывы, её горечь разъедала горло. Надя давилась и кашляла, а маму волновал лишь лоб. Она ощупывала его, шершавой ладонью проверяя что-то.

Надя аккуратно перехватила и отвела её руку, а потом вскочила и понеслась на кухню за водой. Она схватила чайник и прямо из горла начала пить. Один глоток, второй – горло саднило, хотелось засунуть внутрь всю руку и достать самой. Надя пошарила глазами по кухне. Початый батон ждал её в старой деревянной хлебнице. Не переставая кашлять, она отломила кусок мягкого мякиша, нажевала до кашицы и проглотила. Липкое тесто проскользнуло вниз по пищеводу, таблетка немного посопротивлялась и прошла за ним.

Надя выдохнула, налила воды в подвернувшуюся под руку чашку и медленно, маленькими глоточками выпила. Внезапно возникшая на кухне мама прильнула к ней. Все еще обнаженным телом Надя почувствовала, как через тонкий мамин халат выпирают её ребра и тазовые кости. Ее фигура, всегда стройная и подтянутая с возрастом начала походить на воронёнка – тощего, но сильного.

– Почему ты мне не постучала по спине? – отстраняясь, с обидой спросила Надя.

Мамины глаза удивленно округлились.

– Ну, приехали, будущий медик! Неужели мне нужно тебе рассказывать о том, что этого делать никак нельзя? Молодец, что не поддалась панике и быстро сообразила.

Она протянула Наде футболку и трусы.

– Я могла умереть.

Мама закусила губу. Она убрала пакет с батоном обратно в хлебницу и смахнула крошки в руку. Надя наблюдала за тем, как она зажигает газ и ставит чайник на плиту. Мама подошла к холодильнику и застыла перед открытой дверцей.

– Думай, что говоришь, – она достала масленку, колбасу и сыр. Мама стала готовить бутерброды, повернувшись к Наде спиной. – Ты и дедушка – это самое дорогое, что у меня осталось.

Она подняла лицо вверх, быстро моргнула и шумно выдохнула.

Тошнота и горечь вернулись уже не от таблетки. Воронёнок перед ней был просто тощим и уставшим, вся сила должна быть у неё самой.

– Я знаю, мам, – Надя разговаривала с маминой спиной и сталась звучать как можно нежнее и мягче. Надя была готова встать на колени, лишь бы она повернулась к ней и спросила: «Тебе с колбасой или с сыром».

Мама, не оборачиваясь, сказала:

– Сегодня поедем к дедушке. Опять.

На протяжении года их встречала закрытая дверь, обитая синтепоном и кожей и номер восемьдесят девять с облезшим золотым напылением. Дед молчал, лишь по шаркающим шагам можно было понять, что внутри есть человек. В первый раз мама колотила в дверь и умоляла впустить. Её отец был непреклонен – он сидел в своей норе и не пускал никого.

– Я сейчас вызову полицию, они выломают дверь, – угрожала мама, дергая за ручку. Надя стояла рядом, свесив голову. Она пару раз нажала на звонок, но трели не было слышно. – Папа, папа, открой.

На лестничной клетке начали собираться соседи.

– Пошли вон, – зашипела мама, размазывая по лицу потекшую тушь, и продолжила стучать.

– Вы не знаете… Василий Леонидович… он вам открывает? – Надя пыталась продраться сквозь крики мамы. Та посмотрела на неё с ненавистью и продолжила стучать.

Замок щёлкнул и дверь на немного приоткрылась.

– Папочка, – мама сунула руку в эту щель, стараясь нащупать и щеколду. Цепь, соединяющая дверь и косяк, была грязной, маслянистой и пачкала мамин тонкий кардиган.

– Марина, уйди.

– Василь Леонидыч, вы что творите, нас всех на уши подняли, – загалдели соседи.

– Уходите все, оставьте меня в покое, – голос звучал из глубины квартиры, самого деда было не видно.

– Папуля, открой, – мама заглядывала в щель. – Это я и Надюша. Посидим вместе, попьём чайку, как всегда, – она вцепилась в Надю и притянула её к щели. – Надя, скажи: «Привет, деда».

– З-здравствуй. Те, – запуталась в двух словах та.

Мама больно оттолкнула её.

– Пап, давай поговорим, – мама старалась звучать уверенно и твёрдо.

– Можешь оставить продукты под дверью и уходи.

Дверь закрылась.

– Так. Так, так, так, – мама говорила со всеми и ни с кем. Она утерла слезы, достала из сумки расчёску и зачесала тонкие, тёмные волосы в гладкий, высокий хвост. Размазавшаяся тушь делала её похожей на злодейку Лебединого озера.

Соседи смотрели на неё зачаровано.

– Антонина, – она обратилась к женщине средних лет из соседней квартиры. – Если вы услышите что-то подозрительно или наоборот звуки пропадут, прошу вас звонить в скорую и полицию. И мне, пожалуйста. У вас есть мой номер?

Мама менялась с сумасшедшей скоростью. Она быстро договорилась с соседкой об оплате. Антонина отнекивалась, но мама достала из кошелька красную бумажку и вложила её в карман халата.

– Извините за беспокойство, расходитесь пожалуйста. – её глаза сверкнули, и соседи, очнувшись, начали разбредаться. – Надя, мы с тобой в магазин.

В супермаркете она методично складывала в тележку продукты, почти не задерживаясь у полки и не сомневаясь в своём выборе. Крупы: рис, гречка, макароны нескольких видов. Консервы, мясные и рыбные. Сосиски, колбаса и ванночки плавленого сыра. Две бутылки масла. Упаковки печенья. Соки.

Запаса бы хватило на месяц, но мама, кажется, была настроена более оптимистично.

– Ему нужно побыть одному. Маму только недавно схоронили. Конечно, папе тяжело, нам всем тяжело, – она уверяла Надю. – Неделя пройдёт, и мы будем деда нашего потихоньку в чувство приводит. У нас поживёт, потом в санаторий его отправим. Надюш, посмотришь в интернете, где лучше: в Кисловодске или на Кавказе? У него почки больные…

Мама тараторила, пробивая продукты на кассе. Она прикладывала штрихкод и после того, как касса издавала пикающий звук, засовывала в пакет.

Она оставила его у двери в квартиру. Перед тем как уходить мама тихонько постучала.

– Папуль, продукты стоят. Забери, пожалуйста, – мама прижалась щекой к обивке и прошептала. – Мы тебя любим.

Надя спустилась на пролёт ниже, мама последовала за ней. Она подняла голову на лестничную клетку над ними. Дверь в квартиру была закрыта. Не было ни шагов, ни шорохов, ни скрипа щеколды. Они постояли ещё чуть-чуть. У Нади устали ноги, и она присела на корточки. Мама, не отрываясь, следила.

Ничего.

Они спустились, сели в машину и уехали домой.

Это повторялось из раза в раз. Мама с Надей оставляли пакет с один и тем же неизменным набором под дверью и уходили. Иногда они сидели у Антонины на кухне, соседка рассказывала о том, что видела и слышала. Мама впивалась в каждое слово. Вода льётся, счётчик мотает свет, тяжёлая поступь шагов, никаких посторонних запахов. Антонина божилась, что дед забирает продукты, как только видит, что машина исчезает за углом дома. Она встала и открыла шкафчик, чтобы достать чай. Надя заметила, что на полке стояли четыре полные бутылки масла.

Антонина забрала коробку с пакетиками и быстро закрыла дверцу.

– Ну ещё недельку посидит, потом вылезет, – мама уверяла теперь и соседку, а та, откусывая пряник, согласно кивала.

Недели сменились месяцами, месяцы близились к году. Мама не унывала. Со спокойной улыбкой она выстукивала что-то на азбуке Морзе перед тем, как уйти. Сейчас она почему-то задерживалась, перебирая и пересчитывая в пакете продукты. Надя облокотилась на стену и украдкой кашлянула в кулак. Мама метнула ледяной взгляд на неё.

– Заболела? Я тебе говорила.

– Просто в горле запершило.

– Смотри там…

Надя отвернулась и вытерла нос краешком кофты. Болезнь была готова наброситься в любой момент. Ощущение того, что вот-вот легкий насморк перерастет в сильную заложенность, а боль при глотании в острую ангину злило и успокаивало одновременно. Мама опять оказалась права. Слабая дрожь, словно зудят кости, собралась у солнечного сплетения и вдруг распространилась по всему телу. Зеленые и желтые вспышки замелькали перед глазами. Надя сунула руку в карман и прижала подушечку пальца к острому концу ключа. Боль немного удерживала, но слабость и темнота накатывали и грозились захватить полностью.

– Мам, поехали домой. Мне нехорошо.

Мама уцепилась за это. Она опять прикладывала руку к её лбу, удостоверяясь: да, вот оно. Слабость, жар. Наде казалось, что она даже уловила торжествующую улыбку.

– Открой, Наде плохо.

В коридоре послышались шаги. Дед появился на пороге, осунувшийся и сутулый.

– Давай её на кровать, – сказал он маме и впустил их внутрь.

Мама за руку провела её в комнату деда. Дед и бабушка спали всю жизнь в разных комнатах совсем не похожих друг на друга. Её – светлая, просторная с накрахмаленными салфетками и фарфоровыми пастушками в серванте и его темная, колючая, с ковром на стене, железной кроватью с шишечками и деревянным, потертым полом.

Надю уложили на покрывало с бахромой по краю, мама выдернула подушку из-под головы и сунула её под ноги.

– Пап, аптечка там же? – не дождавшись ответа, мама убежала из комнаты. Дед стоял, не зная куда себя деть и растерянно посматривал на Надю. Та прикрыла глаза. Голова была тяжелая, чтобы не провалиться в небытие Надя сжала покрывало. Она услышала, как дед, шаркая, уходит. Теперь Надя лежала одна, и звуки словно усилились в сотню раз. Мама перерывала склянки, вскрывала упаковки и рылась в белом жестяном чемоданчике. Холодильник гудел, видимо дед, открыл его – тяжелые шаги прекратились.

Надя почувствовала, как холодную, длинную полоску сунули подмышку. Мама прикоснулась губами ко лбу, меря температуру. Надя приоткрыла глаза и застонала: их будто рассекло лезвием яркого света. Мама оттянула веки и светила в них фонариком.

– Я в порядке, – Надя слабо отмахнулась.

Мама сунула ей под нос едко пахнущую ватку. Стало получше.

– В голове прояснело?

Надя осторожно села, спустила ноги и попробовала встать.

– Да, всё отлично. – Она сделала шаг. Перед глазами снова закружили мушки, и Надя провалилась в пустоту.

Она опять лежала на кровати. Мама сжимала телефон и диктовала в трубку.

– Девочка, восемнадцать лет… Теряет сознание, температура, слабость, голова горит…

Мама замолчала.

– Я вам говорю, теряет сознание. Я бы не стала вызывать из-за «просто гриппа».

– Машины заняты, сказали ничего страшного, – мама обратилась к деду. – Сидит каждую ночь голая на сквозняке. Я не знаю как с ней быть. Надо тебя к воспитанию подключать.

Они обе знали, что это неправда. Таблетки исправно принимались, а весы показывали пару набранных килограммов. Мама врала, чтобы дверь, открытая сегодня, открывалась всегда.

Дед вложил в руку Наде холодную маленькую плитку в шуршащей обертке. Надя подняла её к себе: девочка в платке и с широкой улыбкой – Алёнка.

– У Татьяны также начиналось.

На лице мамы не отразилась ни одна эмоция. Она перевела взгляд с Нади на своего отца и обратно и переспросила как можно более спокойным голосом:

– О чем ты говоришь?

– У Татьяны также начиналось. Слабость, температура, потеря сознания. Думали, что ерунда, а потом сказали, что рак.

Дед сжался ещё сильнее, словно извиняясь за свои слова. Его глаза стали покраснели. Он хлопнул себя по колену с досадой и пошёл открывать дверь.

К Наде подбежала маленькая, юная медсестра, стуча каблуками по деревянному паркету. Она отогнала маму и деда и уселась рядом с Надей. Девушка надела ей рукав, и над ухом загудел тонометр.

– Давление в норме, пульс в норме, – она бормотала себе под нос, делая пометки. – Полис есть? Мы по полису работаем, – медсестра обратилась к маме и сморщила нос, услышав отрицательный ответ.

– Всё в порядке. Пейте крепкий чай, витамины. Одевайтесь теплее, скоро сезон ОРВИ, – протараторила она и выпорхнула, оставив после себя лишь следы на полу.

– Оставайтесь сегодня у меня, что ж тут, – прохрипел дед.

Мама поднесла Надину руку к губам.

– Мы тебя вылечим, пройдёмся по врачам, сдадим все анализы на свете. Ты только не волнуйся…

Мама снова пережила от начала до конца бабушкину болезнь. Её голос подрагивал и сбивался, хоть она и старалась это скрыть. Слова звучали так неубедительно и фальшиво, что у Нади внутри всё сжалось. Она хотела заглянуть маме в лицо, но та, бросив руку, отворачивалась от неё.

Мама, помедлив, призналась.

– Мне очень страшно. Я потеряла бабушку и твоего отца. Одну из-за болезни, второго по своей глупости. Я не допущу, чтобы исчезла и ты.

– Я никогда тебя не оставлю.

На ночь Надю положили в бабушкину комнату. Мама не стала даже заходить туда. Она не была с того момента, как оттуда вынесли носилки, покрытые белой простыней.

Бабушка навалилась тяжелым распухшим телом. Баба Таня храпела и посапывала совсем как живая. Но стоило Наде прикрыть глаза и притвориться, что ничего страшного не происходит, бабушка закидывала свою холодную, склизкую руку ей на шею. Отросшие грубые ногти впивались в нежную кожу, мертвая плоть душила её. Так, не для того, чтобы убить – попугать.

– Долго играть в молчанку будем? – Надя пыталась проглотить ком в горле, но он настойчиво оставался на своём месте.

Под тяжелым одеялом, помнящим умирающее тело, было не согреться. На небе светила круглая луна, полнолуние добавляло в эту полудрёму-полуявь детского, искреннего ужаса. Надя храбрилась. Раз во рту есть привкус крови от закушенной щеки значит она ещё жива. Пока жива.

– Помнишь, как тебе говорили, что мы похожи, пока ты не пропала? – бабушка говорила с ней, не раскрывая рта. – Помнишь, как ты морщила нос, решая задачку по арифметике? Прямо как я, когда вязала в кресле в углу. А когда ты захотела самокат? Кто, единственная, в семье поддержала тебя. Разве плохо будет, если нас ещё что-нибудь вместе свяжет?

– Я упала и разбила нос. Теперь у меня горбинка на нём. Мама была во всём права.

– Мама, – беззвучно хмыкнула бабушка. – Мама теперь тебе не поможет.

Кисти рук Нади немели, она терла их друг от друга, а в голове мелькали диагнозы. Инсульт, инфаркт, стенокардия, кровоизлияние, рак. Она потеряет контроль над своим телом, но что хуже над своими мыслями. Её личность сотрётся, как она стёрлась у бабушки.

Надя уткнулась в подушку и заплакала.

Терапевт, кардиолог, невролог. Сначала были длинные коридоры, набитые чихающими и сморкающимися стариками, затем они сменились на аккуратные лобби с приветливыми администраторами за стойкой. Мама брала горсть маленьких разноцветных леденцов из прозрачной чаши и рассасывала их по одному, пока Надя была на приеме.

– Здорова, – очередной врач, чьи лица она не запоминала, шлёпал печатью и ставил закорючку в карточке. Надя сидела, уткнувшись в пол, и могла отличить одного доктора от другого лишь по цвету паркета.

Она забирала бумажку, которую дома мама отправляла в прозрачный файл к стопке таких же.

Глава 3

Спустя четыре года после смерти бабушки утро также начиналось с белой шайбы, потом шипучки и затем красных капсул. К ним добавились регулярные диспансеризации, но даже они уже не избавляли Надю от ощущения нависающей смерти. Уже не бабушкиной, а своей.

Тело являлось гнилой прослойкой между ей самой, настоящей Надей и всем остальным. Оно жило своей жизнью, преподнося каждый день новые сюрпризы. Так Надя и жила: были мысли, были чувства, был внешний мир, но также существовало больное нечто, неконтролируемое, желающее в любую секунду её убить.

К счастью, мама всегда была рядом.

Крошечный промежуток по утрам, когда тело уже проснулось, а голова ещё нет, был лучшим периодом дня. Надя чувствовала каждую мышцу своего расслабленного, теплого тела, в котором ничего не болело. На душе было легко, спокойно и хорошо. Потом просыпался мозг. Он начинал сканировать каждую клеточку тела и шуметь как старый компьютер. Сквозь шум пробивались тревожные мысли и страхи. Надя стискивала челюсти и поднималась с постели. К моменту, когда кровать была заправлена, боль была повсюду.

– Посмотри, что у меня там?

Мама суетливо вытерла руки о халат и задрала Надину футболку.

– Родинка? – она осторожно дотронулась до неё. – Запишу тебя к врачу, проверишься.

Надя с благодарностью прижалась к маме.

– Спасибо, – пробубнила она куда-то в её плечо.

– Я сегодня задержусь на работе. Ужинай и ложись без меня, хорошо?

– Опять аврал? – вздохнула Надя.

– Как всегда в середине года, – протянула она устало, но тут же бодро накинула сумку на плечо и подкрасила губы. – Учись хорошо. – Мама оставила след на Надином лбу и уехала.

Главный корпус университета находился в центре. Старое здание с портиком служило местной достопримечательностью в небольшом городке. Надя с сожалением смотрела на него из заляпанного окна автобуса. Здесь она была два раза: на дне открытых дверей и при подаче документов в приёмную комиссию. Занятия у её группы шли в новой коробке, построенной наспех и там не было ни белого мрамора, ни колонн, ни причастности к чему-то великому и благородному. Зато холодный бетон и белый пластик хорошо готовили к больничной жизни после выпуска, так что иллюзий Надя не питала.

Она откинулась на спинку сидения и тут же села опять ровно. Не хватало родинку содрать. Надя раскрыла сумку и ещё раз пересчитала вещи. За полчаса с момента выхода из дома ничего не изменилось: две толстые тетради с конспектами, учебник по патанатомии, бутылочка воды, из которой уже вышли газы. Ключи, кошелёк и телефон. Потайной кармашек Надя открывать не стала, и так нащупав прокладку, блистер с таблетками и бутылочку нашатыря. Она провела ещё раз по тонкой ткани и разозлилась на себя. Маленького мягкого комочка не было. Забыла положить вату! Что мочить нашатырем, когда на паре ей опять станет плохо? Пальцем виски мазать? Наде казалось, что она вся уже пропахла резким запахом спирта, а из рта у неё несёт горечью таблеток.

Что-то оранжевое блеснуло между учебником и тетрадью. Надя подцепила краешек и вытащила из сумки её импровизированную больничную карту. Она повертела её в руках и вложила в учебник. Сунула, наверно, утром впопыхах.

В курилке рядом с университетом стояли одногруппники, зажав между зубами сигарету и о чем-то переговариваясь. Надя склонила голову и сделала вид, что их не заметила. Она выскочила через заднюю дверь и забежала в корпус.

Одногруппники пили, курили и радовались жизни. Им плевать было и болячки, и на смерть, и на всё на свете. Надя была почти уверена, что у Маши Барановой анемия. Это выдавали постоянные жалобы на больную голову, желтоватое лицо и одышка на паре по физкультуре. Дёрганная Света Матвиенко дымила сигарету за сигаретой и запивала их крепким кофе – привет гастрит и расшатанная нервная система. Юра Серов выглядел самым нормальным из всех троих. По крайней мере диагноз с ходу Надя ему поставить не могла. Кожа была нормальная и здоровая, сколько бы пачек он ни выкуривал. Ногти аккуратные, розовые. Голос не хрипел. Юра не болел, не прогуливал, во внеучебные склоки не влезал. Казалось, что он был всегда. Группы выпускались, а Юра оставался существовать в этих стенах.

Из передних дверей также вышмыгнула Лика Есешина – полная низкая девушка, несмотря на свой вес, передвигающаяся бесшумно и незаметно. Они с Надей всю поездку делали вид, что не замечают друг друга, хотя столкнулись в дверях. Лика читала книгу в самодельной обложке, а Надя копалась в сумке.

Лекционные залы в корпусе-коробке были похожи на холодильные камеры: там всегда дуло из оконных щелей. Зимой все, включая преподавателя, кутались в куртки, даже поздней весной какой-нибудь чахлый студент начинал под конец пары шмыгать носом. Глаза резала белизна стен, с ней сливалась глянцевая доска, на которой скрипел черный маркер. На дворе был июнь, пары заканчивались и велись неохотно и нудно.

В перерыве Надя смотрела в окно. Вид ей был хорошо знаком: аллея маленьких и тощих лип, посаженных администрацией к Дню Победы, забор и дорога, по которой изредка проезжали машины. Смотрела лишь бы чем-то себя занять и время быстрее пролетело, но с такой внимательностью, чтобы все поверили в том, что ей на самом деле просто замечательно. Просто великолепно третий год подряд смотреть в одно и то же окно и видеть один и тот же пейзаж. И знать она не знает ни о каком сжирающем страхе, и общаться с ними она тоже совсем не хочет. Надя со злостью ухватилась за подоконник и сжала холодный пластик.

– Эй, Надя.

Она обернулась. Юра ходил по рядам, заглядывая в тетради однокурсников.

– Дай свой конспект.

Надя, скрепя сердце, согласилась. Она не любила, когда кто-то чужой дотрагивался до её вещей, физически ощущая следы их пальцев, ворвавшихся на её территорию и решивших навести тут свой порядок, но и отказывать не умела.

Юра боком прошел между узкими рядами, поднимая сидения, и остановился у её места. Одногруппник полистал толстую тетрадь, лежащую сверху ровной стопки, и закрыл её. Он нерешительно подтянул к себе учебник, поводил пальцем по крупной букве П в названии и резко выдернул из него оранжевую тетрадь. Надя прикусила язык и медленно направилась к нему. Юра поднял глаза на Надю, их взгляды встретились.

«Не вздумай».

«Еще как вздумаю», – усмехнулись Юрины глаза, и он открыл тетрадь.

– Положи, – выкрикнула Надя и сама вздрогнула от своего голоса. Она застучала по ступеням к своему ряду. Ребята из соседней группы замолчали и смотрели на неё. – Пожалуйста.

Раскрытый перечень болячек лежал перед Юриным носом. Наде казалось, что она сама голая и со вспоротым животом с кишками наружу лежит перед его носом. Юра положил тетрадь на место. Надя схватила стопку своих вещей и прижала их к груди, боясь, что их кто-то отнимет.

– У тебя крыша едет, Морозова? – криво улыбнулся парень, положивший ноги в грязных ботинках на длинную скамью. Его халат в желтых разводах был распахнут, патлатому Антону на грани отчисления было плевать на такие мелочи.

Одногруппницы зашептались, даже Лика оторвала голову от книжки. Надя положила вещи обратно на парту.

– Ты вот… Ты нашёл, что искать? – она как можно более небрежно пробормотала, обращаясь к Юре и тут же поправилась. – Искал. Ты нашёл, что искал?

– Спасибо, нашёл. Ты же знаешь, что у нас скоро практика? – поинтересовался вдруг Юра. Он присел на её место, вытянув длинные ноги. – Жмуриков пойдём смотреть.

– Знакома с учебным планом

– Прекрасно, – удовлетворенно поднялся Юра, расправив мятый халат.

Надя села за парту и уткнулась в учебник, в сотый раз перечитывая подчеркнутые строки и выделяя карандашом новые, якобы упущенные, но на самом деле бесполезные. Её лицо было серьезным, брови съехали к носу, губы беззвучно бормотали текст. Надя выдавливала из себя неподдельную сосредоточенность на предмете. В душе она ругала себя последними словами. Дура, тупица, идиотка. Зачем дернулась, зачем вообще разрешила взять свои вещи. У тебя крыша едет, у тебя крыша едет, у тебя крыша едет! Фраза, брошенная Антоном, звенела в ушах. Ещё и родинка эта. Внезапная мысль о позабытой родинке прожгла насквозь железным прутом. Надя дернулась и замерла. Карандаш в руке сломался напополам. Когда она успела его так сдавить и почему ей хватило сил?

В аудиторию вошел преподаватель, и толпа мгновенно забыла о ней. На этой паре в основном отвечал Юра, а Надя бездумно рисовала каракули на полях тетради. Он вещал стройно, логично, при этом умудряясь углубиться в тему и добавить в ответ что-то новое. Надя считала, что её конспект одногруппнику совсем ни к чему, ведь он слово в слово повторял текст лекции или учебника. На большее её не хватало, но преподавателям было вполне достаточно и этого. Надю хвалили за усердие и посещаемость и ставили всем в пример. Она молча кивала и подавала зачётку. В ней была коллекция пятерок.

Юра же при всех своих достоинствах любил спорить с преподавателями, если их мнения расходились.

– Ну что, голубчик, на экзамене отвечать – это вам не гонор на семинаре показывать, – потом злорадно улыбался обиженный аспирант, ведущий фармакологию, и выписывал каждую завитушку в слово «удовлетворительно».

Юра в такие моменты устало смотрел и доказывать уже ничего не собирался.

Односторонняя война за место под солнцем, неведомая Юре, закончилась так и не успев начаться. Вернувшись от деда, Надя быстро сдала учебники обратно в библиотеку и в перерывах между врачами просто лежала на кровати, уткнувшись глазами в потолок.

Надя хотела и не могла вернуться на прежний уровень, лишь мечтая вспомнить, как зудит всё внутри от желания разобраться в теме. Упорством и зубрёжкой можно было обманывать преподавателей и одногруппников, но сама она знала – лучшее, что в ней было, исчезло.

Глава 4

Конечно, Надя было не просто «знакома с учебным планом» – кишки скручивались от одной мысли покойниках. Солнце будет вставать на востоке, а садиться на западе, будут ездить машины и летать самолёты, будут начинаться войны и заключаться миры, но для неё все закончится, когда умрет мозг. И потом всё будет едино: пройдёт ли секунда или сто лет, будет лишь темнота. Но и она была не главным страхом. Пусть я буду гореть в аду и, стоя на коленях, молить прощения, пусть будет вечная темнота, думала Надя, только не слезы мамы, не безвкусные пошлые венки, только не кутья, ни кисель, ни девять дней, ни сорок дней, ни год – марафон боли для родных. Если бы можно было просто исчезнуть из этого мира, применив заклятие, стереть память всем.

К зданию больницы подкатил тонированный автобус с табличкой ритуал, торчащей за лобовым стеклом. Из кабины спрыгнул молодой усатый парень. Настроение у него было прекрасным.

– Привет, девчонки! – махнул он им, и все отвернулись. – Что грустим?

Атмосфера была гнетущая, а погода сегодня, как назло, подходила под настроение водителя. Аромат раскидистого куста сирени в начале июне перебивал больничный запах хлорки, спирта и антисептика. Водитель искренне недоумевал, почему студентики, которых согнали на практику, так переживают. Он крутил баранку «Ритуала» уже третий год и насмотрелся всего. К своей работе относился с уважением и даже гордостью – не каждый сможет, а вот он смог. Да и зарплата по меркам города неплохая. А то, что дохнут сейчас все как мухи, ну что поделать, время такое.

Был ещё один запах, сладкий, щекочущий нос, слабо пробивающийся сквозь сирень. Настолько слабо, что его предпочитали не замечать и в слух о нём не говорить. Студенты молчали, лишь изредка перебрасываясь черной шуткой и отвечая на неё нервным смешком.

Надя подобрала веточку и отдирала от нее мягкую, тонкую кору, обнажая липкий, мокрый ствол. Страшно не было, организм отключил эту функцию. Не избавился насовсем, а будто на оголенный нерв шлёпнули пломбу, надеясь, что и так сойдет. Но не сойдет, разболеется ещё хуже, чем было. А пока ты сидишь, ждешь, как дурак, ощупывая языком, и гадаешь: когда же пломба вывалится, когда снова станет больно, и моментом покоя насладиться не можешь.

Профессор Сазонов, худой как жердь старикан, не спеша, направлялся к ним, попутно осматривая сирень и березки, шелестящие на ветру. За ним нога за ногу шёл Юра, огибая большие лужи. Позицию водителя они оба разделяли.

– Идемте, время уже восемь часов. Нас ждут.

Надя не отрывалась ни на шаг от профессора и не заметила, как оказалась самой первой у входа в морг. Коридорчик был узким и тёмным, вся группа позади сбилась в кучу. Девчонки пищали и держались друг за друга. Надя оказалась в западне. Анестезия прошла, и страх накатил с удвоенной силой.

– Если кому-то будет плохо говорите, – монотонно проинструктировал профессор и приоткрыл дверь. Повеяло холодом, в нос ударил сладковатый запах формалина. Толпа толкнула Надю вперёд.

В просторном сером помещении стояло семь тележек, на которых лежали еще одетые трупы. Кроме них стояли две заполненные холодильные камеры, словно у них в городе у людей было только одно занятие – умирать.

– Ой, зырьте, – прошептала из-за спины Света Матвиенко.

Шепот у курившей Светы вышел баском, её подруги, стоявшие рядом, хмыкнули. Профессор недовольно шикнул на них, а Надя посмотрела направо. Дверь в соседнее помещение была приоткрыта и крепкий мужчина в фартуке, словно мясник на рынке, ловко орудовал скальпелем.

Надя понеслась назад.

– Куда ты лезешь?!

Её одногруппники столпились у выхода и отпихивали Надю локтями, но она шла напролом. Она не сможет этого вытерпеть. Запах забивался в поры, жалкий завтрак грозился выйти из горла. Там будет она сама через пару недель, когда скажут, что опухоль злокачественная, а патологоанатом будет вскрывать черепную коробку так, чтобы швы не бросались в глаза родным на похоронах. Надя нос к носу столкнулась с Юрой, и страх смешался со стыдом и беспомощностью.

– Дай пройти, – бросила она дрожащим голосом. Юра отступил.

Надя сползла по стене в коридоре и села на пол, пытаясь нащупать опору. Сердце долбило глухо, а рука никак не могла нащупать нашатырь и ватку. Мозг с бешеной скоростью начал сканировать тело и задавать вопросы с дотошностью сыщика. Ей становилось всё хуже и хуже, один страх подпитывал другой, и вот она снова очутилась в замкнутом круге. Хотелось сложить руки домиком как в детстве и исчезнуть, но вряд ли бы это решило все проблемы. Можно было сбежать из морга, но было непонятно, как сбежать от себя.

Рядом с ней кто-то присел. Надя не сразу поняла, что это профессор.

– Вы в порядке? – он безучастно поинтересовался у неё. – Соберитесь, практику нужно закрыть в любом случае.

Надя оперлась на его руку и медленно поднялась. Коридор кружился.

– Да-да. Я…

– Идёмте, – профессор не стал дослушивать и повёл обратно.

Надя вдохнула поглубже и задержала дыхание. Никакого сочувствия она не ждала, сколько их было на его веку, таких трясущихся студенток. Хотя бы мысль о том, что не она одна боится до ужаса поддерживала Надю и не давала расклеиться окончательно.

Толпа собралась вокруг стола. На нем лежала женщина средних лет со вскрытой брюшиной. Инструментом орудовал санитар, патологоанатом отрезал кусочки органов и складывал в баночку, похожую на упаковку от сметаны. Перед глазами снова всё поплыло. Надя впилась ногтями в ладони, надеясь, что боль опять поможет и не даст упасть. Она перевела взгляд на лицо женщины. Надя знала, чтобы проститься с человеком, накладывают грим, но сами трупы обычно обезображены смертью. Но лицо было спокойным и, как бы это ни звучало, очень живым. Даже её брови были волосок к волоску, словно незнакомка забежала на минутку из салона красоты, и её вдруг сморил сон. Но это, конечно, было не так. Человек жил, ничего не подозревая, но мойры уже заточили ножницы и занесли их над нитью жизни.

И, подтверждая ее мысли, патологоанатом сказал:

– Бывает болезнь прячется, врачи ничего не находят, говорят – лечите нервы и не накручивайте себя. А потом раз и нет человека.

Последнее, что Надя видела это то, что её стошнило кому-то на ноги.

Виски щипало. Знакомый терпкий запах возвращал к жизни, а картинка понемногу оживала: она сидела на стульчике в коридоре, рядом стоял профессор и незнакомая санитарка. Она была загорелая и крепкая, с темными кудрявыми волосами, выбивающимися из-под шапочки и в розовых шлепанцах. В руке девушка держала разломанную ампулу. Надя коснулась пальцами кожи, на подушечках осталось красное пятнышко. Мелкая стекольная крошка попала на вату, которой ей натёрли виски.

– С боевым крещением тебя.

Во рту было кисло.

– На кого меня…? – Надя смутилась и не договорила.

– Не важно, – успокоила её санитарка. – Не бери в голову. Доедешь до дома?

Надя кивнула.

Она нашла туалет и закрылась в кабинке. Сейчас можно было нареветься вдоволь, но слезы не шли. Она уставилась на ручку кабинки. Вместо щеколды здесь была ненадёжная вертушка. Когда дверь захлопывалась, дед просовывал в замочную скважину тонкий кухонный нож и аккуратно проворачивал. Почему-то они не меняли его, пока бабушка не заболела – тогда стало страшно, что она окажется взаперти.

Окажется взаперти.

Надя выскочила из кабинки и бросилась к умывальнику. Она выдавила побольше вязкого антисептика на руки и начала растирать между ладонями. Из зеркала на нее смотрела совершенно обезумевшая тётка: волосы слиплись и спутались, в уголке рта засохла рвота. Если она и доживет до старости, то ценой полного лишения рассудка.

Надя выглянула в коридор и огляделась. Встречаться с одногруппниками не было никаких сил. В коридоре было тихо, только жужжал рециркулятор, и резина шлепок скрипела на влажном полу. Мыла его санитарка, которая привела её в чувство. Она широко махала ветошью, не сильно переживая о гигиене. Убедившись, что никого из старших нет, девушка вытащила из кармана телефон и подавилась от смеха, увидев что-то на экране.

– Подскажите, на сегодня занятия у практикантов в морге закончены?

Девушка испуганно сжалась и усердно завозила тряпкой по полу.

– Извините, я наверно отвлекаю…

– А, это вы, – санитарка узнала её и успокоилась. – Ещё не ушли? Думаю, ваши одногруппники уже дома.

Надя поблагодарила за ответ и направилась к остановке. Она мерила её шагами. Четыре больших или шесть маленьких туда и обратно на небольшом клочке асфальта. Старухи, ожидающие автобус, забились под крышу и уставили полусгнившую исписанную лавочку своими сумками и пакетами. Остановку у больницы ещё не успели заменить на новенькую, с прозрачной крышей и актуальным расписанием под стеклом. Это была синяя консервная банка, оплёванная, с валяющимися проспиртованными ватками и использованными бахилами. Листку, обещавшему, что нужны автобус приедет через семь минут и не секундой позже никто не верил – он висел здесь уже не первый год.

Небо ещё с утра ясное и голубое, на глазах серело и темнело. Крупная капля упала Наде на макушку, а затем ещё одна. Стало легче.

– Чего мокнешь, иди сюда, – заволновались женщины.

Залезать к ним не хотелось, но пусть лучше они, чем кто-то из знакомых. Надя нырнула под остановку. Дождь застучал по крыше, сначала медленно и отчетливо, а потом быстро, и стук капель слился в один гул.

– А я знала, что дождь будет, не зря колени ломит, – похвасталась одна из них.

– Все льёт и льёт. Думала распогодилось с утра, ан нет. Урожая не будет.

Все почтили невызревшие огурцы и помидоры минутой молчания. Вдруг послышался рёв и скрежет. Из-за угла вылетел черный покоцанный седан и помчался по лужам, разбрызгивая грязь во все стороны.

– Вот дает, это кто ж так гонит?!

Словно услышав их, машина остановилась рядом с остановкой. Столб воды окатил тех, кто стоял ближе к дороге, счастливицы, устроившиеся на лавке между сумками, просто поджали ноги. Машина дёрнулась и заглохла, а потом опять затарахтела. Стекло опустилось, и водитель прокричал.

– Надя, садись быстрее, тут нельзя останавливаться.

Водитель был в полном замешательстве. Его руки крепко сжимали руль, а глаза поглядывали на коробку передач. Он будто сидел за рулём впервые. Но хуже всего, что она знала, кто это. За рулём был Юра.

– Твой паренек обрызгал, да? – женщина решила выплеснуть гнев на Надю. Она грозно надвигалась на неё, и раскат грома вдалеке подтвердил её возмущение. – А ничего, что у меня иммунитет слабый? Я и так из врачей не вылезаю.

– Не мой. Простите! – Надя подскочила и влезла на заднее сидение. Не успела она закрыть дверь, как машина рванула в сторону шоссе.

В салоне пахло сладко и тошно, словно она и не выходила из морга. Надя огляделась, ёлочки нигде не висело.

Она потянулась за ремнем безопасности, но замка для него не было. Надя провела рукой по сидению, потом запустила руку в щель между сидением и спинкой. Она нащупала жёсткую плашку – вероятно замок, который никто не удосужился достать. Юра смотрел на Надю в зеркало заднего вида.

– Что ты там делаешь?

– Я не могу пристегнуться.

– Зачем тебе? – удивился Юра. – Ты все равно умираешь

Надя отпустила ремень, он вернулся на место и повис на сидении. Всё-таки успел прочитать.

– Не понимаю, о чем ты, – пробормотала Надя.

– О твоей тетрадке. Как там невус поживает? Растёт потихоньку? —поинтересовался он словно речь идёт о каком-то племяннике. – Если симметричный, не болит и не кровоточит, то волноваться не чему.

Надя покраснела, а Юра продолжил.

– Это у многих бывает, переживать по этому поводу не нужно.

– Пожалуйста, хватит.

Юра, казалось, не услышал. Он развел руками:

– Я бы посоветовал тебе…

Машина вильнула на скользкой дороге, и Юра снова схватился за руль. Надя почувствовала, как подмышками растеклись мокрые круги, а по телу пробежала волна жара. В висках застучало от злости.

– Смотри на дорогу!

– Я не привык ещё к машине, – примиряющим тоном произнес Юра. – Забавно, что ты принимаешь всё так близко к сердцу.

– Тебя не учили не рыться в чужих вещах? – огрызнулась Надя и прильнула к тонированному стеклу. – Мне у магазина останови.

Машина промчалась мимо супермаркета и свернула на выезд из города.

– Останови, – зашипела Надя.

Юра со вздохом дал по тормозам. Седан с визгом затормозил и съехал на обочину. Надя впечаталась в переднее сидение. Её рюкзак перелетел вперёд и часть тетрадей вывалилась. Юра отстегнулся и начал собирать все обратно.

– Давай сюда, – Надя выдрала рюкзак. – Чтобы я ещё раз к тебе села.

Она вылезла и застонала. Нога сразу провалилась в лужу, и холодная вода обожгла до кости. Надя со всей силы хлопнула дверью. Седан, мигнув ей аварийкой, покатился дальше. Надя открыла рюкзак и пересчитала тетради. Оранжевой не было.

Глава 5

Она стояла на парковке задолго до начала занятия. Потихоньку плац у больницы начали заполнять машины. Из них вылезали будущие коллеги – заранее уставшие и с судочками в руках. Они не обращали на Надю никакого внимания. Она в сотый раз вспоминала записи в тетради. За пару лет их накопилось предостаточно. Некоторые были вычеркнуты за утратой актуальности, некоторые висели камнем на душе. Тетрадка не только давала возможность призрачного контроля, но и являлась успокоительным: вычеркнутого в ней все же было не мало. Надя смирилась с тем, что Юра успел узнать о её болячках. В конце концов, он был умным парнем, и минуты в перерыве ему хватило чтобы сложить два плюс два. В тетради было нечто большее, чем страх за тело. Строки в конце тетради, написанные в порыве злости и боли, были не о ней, а о её семье. Оранжевая, яркая тетрадь ни при каких обстоятельствах не могла затеряться в тёмном салоне. Юра должен был её заметить.

Вчерашний черный седан остановился в теньке от берез, росших по краю плаца. Из машины никто вылезать не спешил. Надя направилась к ней сама. Тетрадка лежала рядом с лобовым стеклом и была видна издалека. Надя дернула ручку и села на переднее сидение. Юра выжидал.

– Читал?

– Листал, – уклончиво, как ученик у доски ответил Юра.

Надя стащила тетрадку, но Юра схватил её за кончик.

– И давно ты так?

– Это не то, о чем ты думаешь. Все не так. Всё по серьёзному, – забормотала Надя.

Записи вдруг оказались дурацкими, болезни выдуманными, а переживания бредом сивой кобылы. Она выдернула тетрадь у Юры и собралась выйти.

– Ты боишься умереть, – неслось ей вслед.

Надя вздохнула и села обратно, предусмотрительно убрав тетрадь в рюкзак.

– Что ты от меня хочешь? Чистосердечного признания в этом? Все боятся умереть.

– Но не все так ждут смерти. Надя, ты сама читала, что там написано? Это не нормально. Тебе нужна помощь.

– Я не хочу обсуждать это с тобой, – выдавила из себя Надя.

– Но я хочу тебе помочь, – Юра замолчал. – Я видел записи про свою семью.

Страх перед Юрой исчез. Мышцы напряглись, а в тело кто-то вдохнул сил: так бывало, когда злость приходила на смену тревоге. Она почувствовала, как в машине стало невыносимо тесно. Словно как Алиса в Стране Чудес, Надя росла со страшной скоростью. Вытянулись её руки, стали длинными и тощими как плети. Ступни уперлись в пол, а резиновый коврик плавился, и клейкая тягучая масса удерживала, не давай двинуться. По стеклу паутиной расходилась трещина – дунь на него, и оно рассыпится.

Надя накинула на себя узду, затылок сдавило так, что затрещал череп.

– Спасибо за предложение, – она нашла в себе силы поблагодарить Юру. – Мы поссорились, и я выплеснула эмоции на бумагу. Мне не нужна твоя помощь.

С трудом подняв тяжелые ноги, Надя вышла из машины. После темного салона глаза не могли привыкнуть к яркому солнечному свету. Она направилась к остановке и впервые пропустила занятие.

Надя плелась к подъезду, когда услышала знакомый голос, звучащий во дворе. Она вздрогнула, подумав, что ей показалось, но через секунду голос послышался вновь. Чистый, светлый и такой родной. Мамин.

Мама сидела на качелях, подложив пакет, и покачивалась, отталкиваясь носком туфли. Она смеялась с кем-то по телефону, оживленно прерывая чужую речь своими комментариями.

– Ку-ку, – Надя тихонько подобралась и тронула её за плечо.

Мама ойкнула и обернулась.

– С кем ты болтаешь? – Надя рассмеялась. – Не узнала меня?

Мама ничего не говорила, растерянная и словно пойманная с поличным. Надя поняла – нет, как раз-таки узнала. И то, что она видит и слышит, не предназначено для неё. Улыбка сползла с лица Нади.

– Мам?

Голос в трубке не замолкал. Мама вдохнула поглубже, собираясь с мыслями.

– С кем ты говоришь? – повторила она, уже зная ответ.

– Надюш, ты уже вернулась?

– Мам, кто это?

– Как занятие прошло? Устала?

Надя прислушалась и, не раздумывая, направилась домой Отец! Из всех людей на свете… Отец! Если она останется здесь хотя бы на секундочку, то злость вырвется наружу и поглотит их с мамой целиком. Пусть мама останется там на качелях в своем глупом счастье и забвении.

– Вернись.

Надя замотала головой. Сейчас она хотела спрятаться в комнате, закрыться от всех и просто переждать.

– Я сказала, вернись!

Холод в голосе сковал её тело. Надя подчинилась и вернулась. Мама оттолкнулась и взлетела на качелях, а потом спрыгнула и приземлилась новыми туфлями на влажный песок. Она крутанулась как влюбленная девчонка и стиснула Надю в крепких объятиях. Та брезгливо скривилась. Мама заметила это и посерьезнела.

– Послушай, дедушка не молодеет…

Мама против её воли начала вываливать на неё оправдания. Надя внимательно пропускала через себя каждое слово словно слушала аудирование на уроке английского. «Дедушка не молодеет» – правда, «Может быть папа сможет нам помочь» – ложь, «Они раньше хорошо общались» – ложь, «Знаю, что между вами не всё так гладко» – правда, «мы случайно встретились» – нет информации.

– Когда вы встретились?

– Пару дней… недель назад. Мы встретились рядом с офисом. Я спешила с парковки и каблук сломался. Кто-то подхватил меня под руку и притянул к себе, – мама больше не могла сдерживать себя, чтобы скрыть охватившую её радость. Она затараторила. – Он был неподалеку по работе. Сказал подождать мне в вестибюле, а сам сходил в магазин и купил мне туфли.

– Не было никакого аврала, правда?

– О чём ты?

Надя кивнула на дорогие кожаные туфли, на которые теперь налипли песчинки.

– Аврала, из-за которого ты задерживалась на работе. Его не было.

– Пойдем домой, – примиряюще сказала мама.

В квартире мама снова бросилась наводить порядок, приводя в беспорядок их существующий уклад жизни. Вдруг среди запаха моющего средства и диетического овощного супа затрещала на сковороде запрещенная картошка. Отец еще не переступил порог их дома, но все кричало о том, что скоро он тут появится.

Надя наблюдала за тем, как мама прошла в её комнату. Она громко вздохнула, смела все тетради и учебники в одну стопку и сунула в ящик стола. В одной куче оказались и доклад по гигиене, и учебник по общей хирургии, ежедневник, и старый читательский дневник, найденный недавно среди вещей.

Тогда Надя решила не отставать от неё. Она завесила все крючки в прихожей вещами. Достала из шкафа свои ботинки и поставила их на пустующее место на полке с обувью.

– Я в магазин за селедкой, – мама выплыла из её комнаты. – Папа с работы придёт голодный, а я купила только одну упаковку.

От мамины рук пахло луком и уксусом, наверно, пальцы были масляные, оставляющие жирные следы.

Теперь все намертво впитается и в вещи Нади.

Надя прошла на кухню. Нужно было помочь вымыть посуду, ведь мама достала третью тарелку, ложку и чашку. Она выдавила побольше моющего средства и держала тарелку двумя пальцами, наблюдая как медленно она выскальзывает из них. В конце концов тарелка ударилась об столешницу, но не разбилась, лишь откололся небольшой край. Надя поднесла её к себе, узор на окантовке заплясал перед глазами. Крак! Надя со всей силы бросила тарелку об пол, и она разлетелись на мелкие куски. Она аккуратно обошла их и отправилась за веником и совком.

Отца было слышно издалека. Сначала залился трелью домофон. Едва первые ноты мелодии зазвучали Надя прошла в комнату и села за учебник. Она медленно вчитывалась в каждое слово. Вскоре домофон затих. Было понятно, что он так просто не сдастся.

Зазвонил телефон – это была мама. Она звучала раздражённо.

– Надя, открой дверь папе.

– Я не слышала.

Надя ждала, что мама шутливо подколет её «Ага, как же не слышала» или попросит «Быть хорошей девочкой», но та повесила трубку.

Снова заголосил домофон.

– Это я, – сказали весело и считая пояснения излишними.

Явился. Дёрнул за ручку двери – не поддалась – хмыкнул на весь подъезд и издевательски вдавил до упора кнопку звонка. Стянул кроссовки просто нога об ногу и пошёл прямиком на кухню. Отец знал квартиру как свои пять пальцев и чувствовал себя полноправным хозяином. Мелочи, появившиеся после его ухода, его не смущали – он их просто не заметил.

Надя наблюдала за ним в дверях. Вот он заглянул под крышку сковороды и втянул широкими ноздрями запах картошки. Капли конденсата заляпали отдраенную плиту, а отец вместо того, чтобы вытереть, закрыл их, переставив на другую конфорку чайник. Подергал ручки шкафчиков, снисходительно улыбнулся, когда одна из них предательски зашаталась. Подцепил пальцем политый уксусом и маслом лук с тарелки, отправил в рот и сел на свое привычное место.

Она села за стол против него. Pазговор набирал оборот. Их слова цеплялись друг за друга и падали как домино, вызывая цепную реакцию. Разобрать, где заканчивались мысли и начинались слова было мучительно сложно. Рот отца с тонкими губами, то вытягивался в фигуры, то складывался в узкую линию. Надя поймала себя на том, что не хочет бежать, а желает остаться, досмотреть это кино. Нет, не просто досмотреть, а сыграть в нем главную роль. Осознание обожгло раскаленным железом и разлилось по телу жидким металлом.

Не подавая виду, она отодвинула стул и поднялась.

– Я к себе. Мама скоро придёт.

Надя вернулась за учебник. Она подперла лицо рукой, а пальцем начала водить по расплывающимся строкам, чтобы как в начальной школе, не сбиться с нужной. В коридоре послышались шаги, Надя втянула носом воздух и вытерла ладонями лицо. От улыбки свело скулы и щеки, зубы затрещали под нажимом челюстей.

На неё смотрел отец. На мгновение застыл как истукан, удивленный Надиной радостью, но тут же скучающе зевнул и пошел дальше к туалету. Мокрые дорожки снова побежали по её щекам. Слеза задержалась на подбородке и капнула на текст, разъев чернила. Надя захлопнула книгу.

– А вот и я-я-я, – протянул женский голос. Теперь не было сомнений, точно пришла мама.

Они стояли втроём в коридоре. Мама рукой сгребла развешанные по крючкам вещи и повесила всё на один.

– Что ж это мы, Сереж, твой заняли, – смущенно сказала она.

Отец великодушно махнул рукой и вдруг хлопнул себя по голове.

– Совсем забыл, я же с подарками.

Отец застегнул ветровку и сбежал вниз к машине. Он вернулся с пышным букетом длинных роз, перевязанных на конце алой лентой, и вручил его маме. Она подавила чих и виду не подала. Для Нади жестом фокусника отец вынул большую шоколадку с орехами и карамелью.

Конечно, не забыл, оттягивал момент, чтобы выслужиться. Помпезно, дорого и бессмысленно. Отец ничего не помнил: ни то, что у мамы аллергия, и в их доме никогда не было ни горшка, ни вазы с цветами, ни то, что Надя не любила сладкое. Надя убрала шоколадку в карман домашних штанов и забрала розы. Отец ущипнул маму за задницу убедившись, что Надя не видит. А та захихикала, меленько и с подтекстом, уверенная, что Надя не поймёт. Они разминулись: родители на кухню, она – в ванную.

Надя потянула за ленту, и длинная полоска атласа змеёй повисла у нее в руках. Она перехватила ей волосы, стянув их в хвост. Рука прошлась по голым толстым стеблям, их лишили жизни и характера, обкорнав шипы. Надя повернула вентиль горячей воды, запустив струю кипятка в ванную. Туда же она кинула розы. Надя открыла дверцы шкафчика и с раздумьем оглядела лежавшие ножницы. Взгляд упал на маленькие, острые и блестящие – для маникюра. Она пару раз щелкнула ими, разрезав воздух и вернулась к розам. Тонкие лепестки размякли, и головки роз распушились. Лезвия застряли в мясистых стеблях и не резали, а драли цветочную плоть. Концы стеблей повисли на нитях, и Надя отломала их руками, а затем сунула букет в пустую вазу. Она поставила её на подоконник к батарее и задернула штору.

Её мама, умная, начитанная, воспитанная мама, сидела, хлюпала пивом, прямо из банки. Отец с его сальными шутками и баней в субботу, с сушеной рыбой и нелепыми надписями на футболке решил вернуться. Как она могла двадцать три года назад привести его в дом, где жили писательница и химик. Где за чаем обсуждали Гёте, а раз в неделю выбирались в театр.

Надя знала, что внутри мама не изменилась. Она примет положенные витамины, закроется в комнате и будет под аккомпанемент Рахманинова растягивать своё всё менее и менее гибкое тело, но тайком, когда он уйдёт. При нём её речь, поставленная и стройная, спотыкалась о жаргон. Тачка, пацан, хата – из её уст звучало так, будто ребенок пытается казаться круче. Нотки ребёнка проскальзывали не только в словах, изменилось само звучание. Она не говорила, а лепетала: тихо, с придыханием. И всё для того, чтобы нескрываемое желание слепить из себя идиотку льстило его самолюбию. И для того, чтобы потом кто-то из друзей отца сказал ему: «Да ты, чё, Серег, Маринка классная баба, куда тебя на сторону потянуло?».

Она легко толкнула дверь, чтобы сквозь узкую щель лучше были слышны разговоры на кухне.

– Да я не понимаю, Марин, что она въелась. Радоваться должна, папка вернулся.

Голос отца стал ниже и простодушнее. Такому хочется верить. Сесть у костра в лесу и слушать, какие байки травит простой мужик. Но во всей этой простоте чувствовался какой-то подвох. Слишком внимательно, пусть и наивно звучали слова. Сладко тёк мёд, но застревал в горле.

Надя закрыла рот рукой, и закусив ладонь, лихорадочно соображала, что теперь делать.

Вскоре он ушёл, заглянув к ней лишь после выразительного шепота мамы «Попрощайся с Надей». Отец неловко заглянул и мужски протянул ей грубую широкую ладонь.

– Ну это… Увидимся, – отец оглянулся маму, проверяя все ли он сделал правильно.

Надя поймала мамин умоляющий взгляд. Она приподнялась на цыпочках и легонько поцеловала его в щёку.

– Приятно было встретиться, пап.

Сцена была сыграна на отлично. Мама спешно обняла его и прижала к себе Надю.

– Спасибо, – одними губами прошептала она.

Ночью потянуло формалином. Надя безошибочно поняла: баба Таня снова тут. Её облик изменился. Бабушка усохла и уменьшилась, можно было пересчитать её ребра. Ткань платья обветшала, сквозь дыры в ней проглядывала серая гнилая плоть. Тонкие бумажные тапочки были пропитаны коричневатым гноем. В нем копошились белые личинки. Надя отвернулась, чтобы не видеть лица, но чем сильнее она жмурила глаза, тем чётче и становилась картинка. На месте когда-то полных и румяных щёк зияли дыры. Платок съехал набок, обнажив голый череп. На нем кое-где ещё сохранялась кожа, и из нее торчали тонкие волоски. Самым жутким были пустые, темные глазницы.

– А ты не нос не верти! Сама чай такая будешь.

Надя через силу заставила себя открыть глаза. Бабушка была повсюду и нигде. Она прошлась холодком по коже, отдалась писком в ушах и гулкими быстрыми ударами сердца в грудине. Надя вскочила и заходила вперед-назад по комнате. Она сунула под язык пустышку-таблетку, чистый сахар, обещающий привести в нервы в порядок. Баба Таня заметалась мыслями в голове и забилась внутрь.

– Она сказала, что вы с отцом хорошо общались.

– Врёт, – убеждённо отозвалась бабушка.

– Я боюсь, что ничем хорошим это не кончится.

– Это смотря какой выбор ты сделаешь.

Надя нащупала провод и щелкнула переключателем. Тусклый зеленоватый свет старого советского ночника слабо осветил комнату. Под ним оранжевая тетрадь потеряла свою яркость. Надя перебирала страницу за страницей. Тут жили её страхи, им здесь было самое место. На самой последней странице была надпись: «Я ненавижу его». Надя взяла ручку и подписала ниже «И боюсь».

Глава 6

Надя еле дождалась утра. Она спала беспокойно, вскакивая и взбивая горячую подушку как тесто. Писать кому-то в ночи казалось совсем уж неправильным и беспомощным. А среди этой беспомощности будет так явно просвечивать жажда начать как можно скорее, сорваться как измученный волк, посаженный на привязь как цирковая собачка, убежать в родной лес и обрести покой. Это было ни к чему.

Тетрадь лежала на столе, перевернутая вверх ногами и раскрытая на последней страницы. В мозгу, опять проснувшимся белым листом, вспыхнула лампочка. Адреналин волной прошёлся по телу, покрыв его мурашками.

Надя подошла к зеркалу. Фиолетовые круги с прожилками вен темнели под воспаленными слезящимися глазами

Это от недосыпания, напомнила себе она, и тут же встревоженный голос прошептал: а если нет?

Не поддаваясь на провокацию, Надя стиснула зубы и начала осмотр. Провела пальцами под подбородком и челюстью, прошлась под ключицами, а затем прощупала мягкую кожу под плечевым суставом.

Она выдохнула и легла на кровать. Надя закрыла глаза, пытаясь успокоиться, чтобы проверить пульс. Сердце никак не могло утихомириться и стучало как моторчик заводной игрушки.

Надя плюнула и перешла к синякам. Откуда-то появившийся синяк на икре сбоку уже желтел, напоминая луну, какой её рисуют дети, забыв перед этим вымыть кисть от темной краски. Обведя его пальцем по контору, Надя прижала колени к груди. Снова откинулась на спину и перекатилась из стороны в сторону, обдумывая мысль.

Она натянула первую попавшуюся одежду и вышла.

Мама была в мыслях постоянно. В голове Надя выделила ей комнатку, в которой она жила как маленькая куколка. Мама ела за столиком из катушки ниток, спала в коробочке из-под сардин, хранила вещи в комодике из спичечных коробков.

Надя перепрыгивала со ступеньки на ступеньку, играя с игрушечной мамой в голове. Она взяла её и закружила в пируэте. Надя никогда не видела маму, танцующую на сцене, лишь на фотографиях. Там, она изящная как лебедь, одетая в пышную пачку, улыбалась и страдала, застыв в неестественных позах. Но на всю жизнь Надя запомнила случайную фотографию из-за кулис. Мама в простом летящем платье готовилась выпорхнуть на сцену. Лицо было скрыто, она смотрела на балерин, танцующих свою партию. Мама стояла на пуантах, ноги были натянуты как ножки циркуля, сквозь полупрозрачные колготки проглядывался рельеф мышцы. Но руки были поджаты, словно маме было холодно, или она вдруг испугалась громкого звука. Это добавляло трогательности и искренности.

Сердце наполнилось любовью: безграничной, светлой и безусловной. Так воздух наполняет воздушный шар, делая его красивым и праздничным.

Надя встала на носки и сделала шажок вниз.

Нога вдруг неестественно искривилась, и тело наклонилось вперед. Надя схватилась за перила, но лишь ухватила пальцами воздух. Зелень стен сменилась темнотой, запах хлорки ударил в нос, а все тело прожгла боль. Глухой звук удара об пол отдался в ушах, но Надя вскочила и скоро оказалась на улице.

Прошлый поход в морг, казалось, был во сне. Надя плелась за одногруппниками по коридору, стараясь не отстать. Память словно стерло, и она не узнавала этих мест. Даже запаха сильного не было: мозг сам его додумал, и её обоняние усилилось в разы.

Надя начала потихоньку осваиваться. Секционная оказалась небольшой, но светлой. На стеллаже с инструментами стоял магнитофон, из которого лилось радио. Сейчас стол пустовал, а патологоанатом, показавшийся мясником, без маски оказался приятным мужчиной пятидесяти лет. Усы завивались кверху как у задорного казака, бородка, скрывающая второй подбородок, и виски были посеребрены сединой. В мощных руках он вертел свое главное орудие – секционный нож с длинным лезвием и массивной рукояткой.

– Устали за партами сидеть? Я тоже с утра до полудня в бумажках копаюсь, одна волокита: протоколы, заключения, свидетельства. Только шум принтера и стук клавиш – так геморрой себе потихоньку и зарабатываю. Тут хоть разомнусь немного. Девушка, вас музычка моя смущает? – он заметил, как Лика Есешина рассматривает приёмник на полке. – Без неё не работаю, мне без музыки жизнь не мила.

– Давайте, Oлег Геннадиевич, привозите тело и начнем, – поторопил его профессор.

Тот отсалютовал ему, натянул маску на нос и повёз тележку к холодильнику. Одногруппники с интересом смотрели в его сторону. Надя сдавила точку на внутренней стороне запястья.

Хлопнула дверь холодильника, заскрежетал металл, а потом зашуршал полиэтилен. Тележка покатилась назад мягче и тише.

– Помочь? – спросил Юра, указывая на черный пакет с молнией, проходящей через всё тело.

– Сам справлюсь. Если человек был полным, больше сотни, то тут уж мне одному не поднять. Был на моей практике случай, когда пришлось вскрывать мужчину под двести килограммов, тогда даже бока со стола свешивались. А тут… Ерунда.

Патологоанатом легко приподнял пакет, переложил его на стол и расстегнул молнию. Внутри оказалось тело мужчины. От знакомой противной слабости в теле стало не по себе. Одногруппницы сделали от неё шаг назад, и Надя почувствовала, как пунцовеет от стыда.

– Где бы вам показать… – задумался врач.

– На ноге, – подсказал профессор.

Он сделал длинный разрез на одной ноге и бросил взгляд на Сазонова. Тот удовлетворенно закивал. Патологоанатом оставил его близнеца и на второй.

– По два человека подходим. Один встаёт к правой, второй к левой. Каждый делает пару стежков и отходит, уступая остальным.

Толпа в нерешительности замялась.

– Давайте, Надя, пока вы опять в обморок не упали.

Надя, чувствуя на себе прикованные взгляды, начала вдевать нить. Иголка в руках ходила ходуном, не давая скользкому нейлону проскользнуть в ушко. Света уже встала к ноге и начала шить. Надя спешила, готовился следующий человек, а она так и не приступила.

– Это же обычный кусок мяса. Пара стежочков и свободны, – приободрил её врач. Послышались отдельные смешки.

Обычный кусок мяса, который жил, любил, страдал. Что она забыла в профессии, где люди просто организмы? В медицине нет справедливости. Ты должен спасать всех подряд. Должен видеть только тело, набор органов и костей. Не думать, что за человек перед тобой. Но если все тела достойны спасения, то справедливо ли это для душ в них заключенных?

Вдруг внутри вспыхнула злость, и нить, почувствовав её, сдалась и повисла в ушке. Дыхание спёрло, Надя резко проткнула иглой мертвую ткань. Стежок, ещё один.

– Я всё.

– Вот и молодец, – в голосе Сазонова послышались незнакомые прежде нотки облегчения. – Выйди подыши.

Надя вышла сквозь служебный вход и села на лавочку. Окурки, разбросанные по голой, вытоптанной земле, выглядели произведением современного художника. Не дать себе вспыхнуть, наплевать на то, что как птица феникс злоба разгорается снова и снова. Надя по кругу повторяла мантру: стать доктором, чтобы не допустить повторения ситуации с бабушкой, чтобы защитить себя и маму. Потому что их кроме неё никто не защитит.

Кто-то кашлянул. Надя подняла глаза и увидела Юру, сжимающего помятую упаковку с мертвым младенцем.

– Угостишь?

Надя вытянула из протянутой пачки сигарету. Она повертела тонкую палочку, набитую табаком, под цепким взглядом Юры.

– Знаешь хоть с какой стороны прикуривать?

Вместо ответа она положила сигарету на его открытую ладонь. Надя откашлялась и собралась с духом.

– Мне нужна твоя помощь. Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать. Внести ясность, чтобы ты не думал, что у меня не все дома, – Надя натужно рассмеялась, но Юра остался серьёзным.

– Хочешь сейчас поговорить?

Во двор въехал паз и, развернувшись, сдал задом к дверям.

– Товар привезли, – пробормотал Юра.

– Встретимся после практики на парковке.

– Только сегодня пешком, – предупредил он. – Машина в ремонте. Думал, что я плохо вожу, но оказалось там проблема в тормозных колодках и не только в них. Вся начинка прогнила насквозь. Зато купил, считай со стипендии.

– Значит встречаемся на остановке, – Надя протараторила и поспешила скрыться за дверьми морга. Под присмотром врачей сейчас там казалось безопаснее и спокойнее.

На остановке собралась знакомая компания.

– Вы-ы-ы, – зашипели женщины, увидев Надю и Юру. – Что, бессовестные, не плюй в колодец?

– Ни в какой колодец я не плевал, – запротестовал Юра. – Машина была не исправна.

Надя, не слушая, выглядывала автобус. Женщины, не втянутые в перепалку, тоже вытянули шеи и, почувствовав приближение автобуса, стали собирать свои пакеты. Надя заняла боевую стойку. Надо было опередить их, но прежде…

– Юра, отойди от дороги! – Надя дернула его на себя, но не успела.

Вылетевший из-за угла автобус фонтаном из лужи окатил светлые Юрины джинсы. Женщины, довольно прошествовали в салон. Водитель развел руками, и переполненный автобус уехал.

– Что ты надел? Мы стояли впереди и влезли бы первыми.

Юра раздраженно потер куском салфетки влажное темное пятно.

– Ты куда-то спешишь?

– Не терпится излить тебе душу.

Юра нагло вторгся в её жизнь, а раз так, думала Надя, то с ним можно было не церемониться. И всё же выпалив это, она от непривычки сжалась внутри, но заставила себя не отводить взгляд и выглядеть спокойно. За страхом показаться слишком слабой, пришла боязнь оказаться слишком сильной и громкой. Недовольной, злопамятной и обидчивой. Она всё ещё не знала Юру и пыталась угадать, как ей нужно себя с ним вести.

– Наконец-то ты опять ожила, – он улыбнулся и выкинул в урну салфетку. Он оставил надежду оттереть пятно и смирился со своим поражением. Улыбнулcя, а значит она сделала всё правильно.

Надя предложила пойти пешком.

Лето выглядывало осторожно, с опаской, неуверенное, что его тут ждут. Они петляли мимо луж, в выбоинах плитки, которой была мощена дорога. Улица вывела их к мосту, за которым уже виднелся район, называющийся Старым городом.

– Ты собираешься меня убить, чтобы я унёс твой секрет в могилу? Поэтому ведешь меня в глушь?

Надя с раздражением потерла переносицу.

– Мне же придётся тебе душу изливать. Предпочту, чтобы это было на моих условиях.

Река делила маленький город на две неравные половины: молодую, тянущуюся к ближайшему мегаполису, цепляясь за землю новыми кварталами, и старую, вроде как историческую, но по большей степени безнадежно отстающую. Тут ещё резались в карты мужики во дворах, выбивали ковры на только выпавшем снегу и украшали клумбы во дворах старыми мягкими игрушками.

Дома здесь были четырехэтажные, в основном сталинки с высокими потолками и просторными комнатами. В одной из них жили и Надя с мамой, но вела она Юру к единственной высотке в районе, получившей название Эйфелева Башня.

– На лифте? – спросил Юра, но Надя уже поднималась по ступеням. – Дай угадаю. Трос оборвётся?

– Воздуха не хватит в кабине и задохнусь, – не оборачиваясь, ответила Надя.

Серая с помехами клякса тревоги в груди увеличивалась в объёме в такт родинке на спине. Чтобы отвлечься Надя попробовала заполнить возникшую тишину.

– Здесь жила моя бывшая подружка. В детстве мы вместе тайком вылезали на крышу. Она мне рассказывала, что у этого дома есть легенда. В конце девяностых, когда эту многоэтажку строили, разгорелся скандал. Это же самый центр города, мостовая конца восемнадцатого века, на некоторых домах ещё деревянные резные наличники, и прямо посреди этого растёт небоскреб. Даже какой-то важный депутат из Думы влез, чтобы стройку остановили, но вмешалась его маленькая дочка. Она сказала, что это будет наша местная Эйфелева башня – единственное высокое здание в городе, которое ото всюду видно. Так и оставили.

– Да ну, не рассказывай сказки, – рассмеялся Юра. – Денег уже было отмыто прилично, вот и всё. А где сейчас подружка-то? Поссорились?

– Переехала, – лаконично ответила Надя.

Они пролезли в щель между прутьями и вылезли на крышу. Солнце скрылось за облаками, и ветер больно захлестал хлестал по щекам.

На горизонте, под кучевыми облаками гудела стройка. Город разрастался, и Эйфелева башня больше не была единственной высоткой, но всё ещё оставалась одинокой. Стройка шла только в Новом городе. Великаны-краны, издалека хлипкие и неустойчивые, поднимали тяжелые грузы. Шумели эскалаторы и грузовики. Всё работало как один слаженный механизм, подчиняясь замыслу Бога – архитектора. Есть, конечно, подрядчики и прорабы, застройщики и инвесторы, но это он создал план, вдохнул жизнь в цемент, металл, стекло и краску. Он выбрал создать уродство или шедевр.

Надя тянула время, а Юра терпеливо ждал, пока она заговорит.

– Надь, пошли домой, – наконец попросил он. – Ты не обязана мне всё выкладывать.

– Столько людей замешано в этой истории… Не знаю с чего начать, – Надя рассеяно закусила щеку. – Ладно, поехали. Тебе так будет проще понять, откуда у страха растут ноги. У моей бабушки обнаружили рак в последней стадии, и скоро она перестала походить на саму себя при жизни. Я не находила себе места, когда она заболела. Всё казалось неправильным. Меня заставляли с ней говорить. Уверяли, что хоть бабушка ничего и не может ответить, лишь смотрит тупым взглядом, всё равно всё понимает. Я бормотала банальности под нос, лишь бы от меня отвязались и уходила. Мама иногда просила взять бабушку за руку или поцеловать в лоб. Я выполняла без пререканий, но мне было так противно, словно я уже целую мертвеца. Безумно сложно было переступить порог квартиры, зайти в комнату и увидеть… Это. Мне было жутко смотреть на личность, что умерла раньше тела, – Надя рассказывала отрешенно, не задумываясь, словно читала текст суфлера. – Мне стало плохо на пороге их с дедушкой дома, и он имел неосторожность сказать, что у бабушки все начиналось абсолютно также.

В один миг мой мир перестал играть по привычным правилам. Оказалось, что даже если ты чистишь зубы два раза в день и исправно делаешь зарядку, это не гарантирует здоровье и долголетие. Когда мне стало плохо, контроль потерялся надо всем. Нужно было хвататься за тонкую ниточку, соединяющую тебя и внешний мир, пока порыв мыслей не вырвет ее из рук. Реальность становилась плоской и понимаемой только мозгом и не доступной чувствам. Я могла провести рукой по шершавой коре дерева, обойти и осмотреть его со всех сторон, пожевать его зеленый горький лист, но ничего не почувствовать – лишь убедить себя в том, что он на самом деле существует.

Надя давилась воспоминаниями. Боль от прожитого ядом текла по венам. Она сглотнула и продолжила.

– Но изменился не только внешний мир, изменилась я сама. Болезнь, настоящая или мнимая, отняла у меня несколько лет. Страх и тревога выедали до последней крошки. Не было бы не дня, когда у меня ничего не болело. Тело умело удивлять, и его сюрпризы становились всё изощреннее. Странное чувство в боку сменялось тахикардией, потом вместо нее приходили боли в спине. Потом в руке. Потом в ноге. Боль металась, сменялась головокружением, тошнотой или дрожью.

Всё потеряло смысл: и вкусная еда, и Новый Год, и день рождения, и новое платье. Перестали радовать те мелочи, из которых и состоит счастье. То, что раньше давалось легко и без усилий: запоминание и понимание дат и сложных формул, умение найти глубинные связи, вычленить из произведения его смысл, превратилось в туман. Голова не хотела работать. Или работала слишком быстро, что я выдыхалась прежде, чем успевала поймать хотя бы одну из мыслей за хвост. Желание обогнать кого-то и доказать, что я лучше, выглядело глупым и нелепым и из другой жизни. У девочки, которая могла днями и ночами могла не поднимать головы от учебников, начали вызывать трудности простые вещи. Мысль о том, что завтра нужно будет умыться и поесть причиняла головную боль. Я подкармливала свой страх, пока он не поглотил меня полностью.